Глава 18
Мой муж, приехавший в Петроград по делу, прибыл в столицу утром в воскресенье 11 марта и, обнаружив, что весь транспорт остановился и нет никаких иных средств передвижения, кроме своих двоих, с помощью денщика Давилки понес свой легкий багаж по безмолвному городу в клуб. Позже он рассказывал, что все казалось ему зловещим, а город – мертвым; он нашел своих друзей в клубе чрезвычайно взволнованными и обеспокоенными за безопасность города. Говорили, будто через несколько часов произойдет революция. Михаил навестил мать и других членов семьи и увидел, что мать очень обеспокоена. Он решил, что ввиду угрожающих беспорядков не следует возвращать нашего мальчика в школу, как обычно делалось в субботу вечером.
В понедельник утром, когда действительно разразилась революция и перестрелка на улицах с каждым часом принимала все более яростный характер, передвижение по городу даже пешком стало почти невозможным.
Некоторое время муж наблюдал за войсками, часть которых все еще поддерживала правительство, сражавшееся с рабочими массами, а часть перешла на сторону толпы. Но это были в основном резервисты или новобранцы, жившие в казармах полков, чьи названия они носили и к которым должны были в скором времени присоединиться на фронте. Офицеров было мало, и они оказались совершенно бессильны против разбросанных среди солдат агентов. Большинство резервистов были мобилизованы из рядов рабочего класса и теперь братались с рабочими.
В самом начале этих событий Министерство внутренних дел перестало существовать. Некому было отдавать распоряжения полиции, и после двух дней кровавой обороны она отказалась от борьбы. Сначала по приказу Протопопова на всех общественных зданиях установили скорострельные орудия, и они вели оттуда стрельбу, единственным результатом которой стало то, что толпа пришла в еще большую ярость.
Люди в основном передвигались пешком, трамваи и наемные экипажи остановились. Банки и магазины закрылись, поезда нерегулярно, время от времени прибывали и уходили из города.
Министры вели себя храбро и не бежали, за исключением пользовавшегося наибольшим доверием Протопопова. Они решили, что каждый должен вернуться на свое место, продолжать выполнять текущую работу, защищать вверенную им государственную собственность и ждать дальнейших событий. Так и было сделано. Все эти сильные люди терпеливо и спокойно часами сидели в ожидании за своими рабочими столами. Арестовывали министров банды революционных добровольцев, не облеченных властью и не имевших на это полномочий, ни один из министров не был арестован на основании официального ордера или приказа вновь созданного Временного правительства. Все жестокие и несправедливые поступки этой недели совершались такими рассеянными группами добровольцев, более или менее выпивших. Они довольно грубо вваливались в общественные здания и частные дома, производя инспекцию и реквизицию, а главным образом воруя все, что лежало на поверхности, и уносили с собой вещи целыми охапками. Порой солдаты вели себя прилично и заявляли, будто только ищут шпионов и огнестрельное оружие, а когда конфисковывали собственность, то делали вид, будто это делается ради общественной безопасности.
В любом случае сопротивляться было бесполезно и опасно. В результате непонимания и враждебности со стороны солдат было много жертв. Таким образом убили генерала Стакельберга[118], а некоторых ранили.
Мой муж, со своей греческой фамилией и южнорусскими традициями, к тому же носивший аксельбанты и шпагу Святого Георгия, командир его величества Кирасирского полка, чувствовал себя в безопасности. Однако в помещение клуба ворвалось десять – двенадцать полупьяных солдат-хулиганов; осмотрев вещи находившихся там джентльменов, они конфисковали их оружие, обувь, деньги и другие предметы собственности, затем проверили документы своих жертв и, заявив, что они «не в порядке», арестовали их как немецких шпионов и велели тотчас же отправляться в Думу.
Естественно, офицеры испытывали негодование, но волей-неволей смирились с ситуацией. Хотя князь Енгалычев намеревался оказать сопротивление, его уговорили успокоиться и не возбуждать ненужного раздражения, когда небольшая процессия пустилась в долгий и опасный путь по охваченному беспорядками городу. Четырем мужчинам, предварительно обезоруженным, велели снять аксельбанты. Долгий и опасный путь по городу, продолжавшийся около двух часов – по Большой Морской, Невскому и далее к Таврическому дворцу, – был очень утомительным, тревожным и унизительным. И все же даже эти солдаты относились к своим пленникам вопреки логике хорошо, и когда князь Карагеоргевич не смог идти из-за боли в раненой ноге (для лечения которой он приехал с фронта), его посадили в проходивший мимо грузовой автомобиль и таким образом отправили в Думу. Уже через пятнадцать минут муж принял на себя командование всем этим отрядом и велел задержавшим их солдатам отвести их прямо в кабинет Гучкова в Думе, что и было сделано немедленно по прибытии. Этот член Временного комитета был изумлен при виде моего мужа и остальных офицеров. Он тотчас же освободил их, вернул им документы и выдал удостоверения, свидетельствующие, что они уже прошли проверку и могут свободно передвигаться по городу. Затем Гучков отвез Михаила обратно в клуб на своей машине, так что его злоключения закончились не так уж плохо, но он лишился своей шпаги и револьвера, которые очень высоко ценил. Шпагу носил его дядя во время Турецкой войны, а револьвер прошел через все кампании вместе с моим отцом. Но потеря оружия была незначительной утратой по сравнению с опасностью, которой удалось избежать! Что касается аксельбантов и инициалов императора на эполетах мужа, он так и не заменил их, поскольку на следующее утро было объявлено об отречении императора от престола.
Подчиниться воле императора, как это выражалось в акте об отречении, означало верно служить новому правительству и содействовать изгнанию врага от наших границ. Таким образом Кантакузин и все остальные офицеры остались на своих постах. Он продолжал командовать императорскими кирасирами, название которых изменили на «подольских кирасиров» в память о городе, из которого первоначально происходила основная часть солдат.
Первоначально в среде революционеров не было движения против офицеров и аристократов. Разве что в единичных случаях. В целом драма развертывалась на внешне патриотической основе: «За войну и национальную свободу», против тирании немецкой или «оккультной партии» при дворе. Это была атака на форму правления: самодержавную и бюрократическую.
В четверг утром, после того, как повсюду были расклеены акты об отречении, казалось, вдруг из хаоса родился порядок. Стрельба прекратилась, люди свободно передвигались по городу. Видеть это было даже жутковато, поскольку под поверхностью еще не ощущалось прочной основы. Не существовало ни организации, обладающей реальной властью, ни дисциплинированной силы, на которую можно было рассчитывать. Однако улицы и церкви были переполнены улыбающимися людьми, большинство из которых носили ленты и кокарды алого цвета, а город был украшен красными флагами. Императорские гербы удалялись с магазинов и дворцов, но без каких-либо проявлений насилия и ненависти. Было сравнительно мало случаев разорения частной собственности, пьянства и убийств. Внезапно появились продукты и топливо, и беспечные люди не понимали, что живут за счет драгоценных запасов, и спокойно занимались своими делами, полагая, что с Россией все в порядке, раз все их текущие нужды в достаточной мере удовлетворяются.
В субботу муж смог уехать на фронт, завершив, наконец, дело, ради которого приехал на север. Он уехал спокойно, чувствуя себя в безопасности, а наш мальчик вернулся в школу.
По всей стране новость о революции встретили почти с религиозным благоговением; везде царил порядок, хотя полицейских тотчас же мобилизовали и отправили на фронт сражаться, оставив при этом двери тюрем распахнутыми, а улицы и дороги незащищенными. К несчастью, даже границы в течение шести дней были открыты, и любой мог пройти беспрепятственно и без документов. К тому времени, когда Временное правительство послало солдат на смену прежних стражей границы, тысячи немецких шпионов и агентов спокойно прошли через эти ворота и приступили к своей смертоносной работе по организации и формированию большевистской партии, которая прежде была всего лишь толпой сброда. Члены Временного правительства вскоре осознали драматическую сторону этой небрежности, но результатов уже невозможно было исправить. В эти первые бурные дни также было дано обещание, что войска, находившиеся в те дни в Петрограде, никогда не отправят на фронт и не расформируют, но оставят на прежнем месте защищать столицу – «честь, завоеванная ими своим участием в революционном движении». Это предложение исходило от депутатов Екатерининского зала и было подписано первым правительством. Впоследствии много обсуждалось, осознавало ли министерство, какие трудности возводит на своем пути на ближайшее будущее, предоставляя этим (уже утратившим дисциплину и лояльность) войскам такое исключительное положение. Подобный акт имел далеко идущие последствия. Декрет, называвшийся «Приказ № 1 по армии», упразднял порядок и дисциплину, создавал «солдатские комитеты» в каждой части и на законном основании предоставлял полную свободу самым низшим слоям. Все это стало каменным грузом, впоследствии затянувшим идеалы и возможности революции на самое дно болота, где они и скончались. «Приказ № 1 по армии» был тотчас же напечатан, и тысячи экземпляров разосланы через специальных агентов прямо солдатам на линию фронта и распространялись среди них без ведома офицеров. Я слышала об этом от многих, кто был тогда на фронте[119]. Командиров ошеломило то, что такое серьезное и важное решение было принято столь поспешно и разослано таким способом, а не обычным путем через штаб с тем, чтобы оттуда передать его дальше: армейским корпусам, дивизиям, бригадам и полкам.
Я слышала от нескольких заслуживающих доверия должностных лиц, связанных в те дни с Временным правительством, заседавшим в Таврическом дворце, что они провели личное расследование и обнаружили, что за печатными станками, на которых тиражировали эти приказы, стояли немцы. А также посланцами, отвозившими на фронт пакеты с воззваниями, также были немцы или оплачиваемые ими лица. Они стали протестовать и обратились к Временному комитету с просьбой выделить небольшой отряд солдат, чтобы арестовать этих врагов, но не получили ни позволения, ни людей для выполнения этой службы.
С первых дней революции лучшие из офицеров с пессимизмом смотрели в будущее и видели единственное спасение в немедленной военной помощи со стороны союзников. Но все наши офицеры вели себя лояльно по отношению к новому правительству, поскольку оно было временным, и государь призвал всех подлинных сынов Отечества оставаться на своих местах и сражаться с врагом. Благодаря сверхчеловеческим усилиям этих превосходных людей армия еще несколько месяцев удерживалась на основе старых традиций, личного влияния и хороших взаимоотношений между офицерами и солдатами. Они закончили жизнь скорее принятием мученичества, чем вины за отказ от дальнейшего ведения войны.
Каким-то странным образом ее величество не знала об отречении до тех пор, пока в четверг днем ей не доложили о приходе депутации. Она ответила, что предоставит им аудиенцию в одном из залов дворца. Войдя в комнату, она увидела группу скромно одетых мужчин, и говоривший от их имени делегат, молодой полковник, объявил ей, что на него возложена тяжелая обязанность «арестовать ее величество». Она с негодованием осведомилась, каким образом и почему, и ей предоставили краткий отчет о событиях в столице, о которых она ничего не знала. «Но его величество?» – с раздражением спросила она. И только тогда ей сообщили, что ее супруг отрекся от престола от своего имени и от имени наследника. Колени императрицы подогнулись, она покачнулась и схватилась за стол. «Это неправда! Это ложь! Я разговаривала с его величеством по личной связи, когда он уезжал из Пскова, и он ничего не сказал об этом». Ей подали акт об отречении. Несмотря на всю горечь и отчаяние, которые она, должно быть, испытывала, императрица гордо выпрямилась и посмотрела в лицо депутатам. «Мне больше нечего сказать». Ей сообщили, что она может остаться во дворце, о ней будут заботиться и предоставят все удобства. «А что будет с детьми? Они больны, и их нельзя беспокоить». Ей ответили, что они тоже могут остаться. Тогда она попросила о двух одолжениях: чтобы с сыном оставили старого матроса, прислуживавшего мальчику с рождения, и чтобы к ним мог, как обычно, приходить врач. Все это было дозволено. Только она сама не должна выходить из дворца. Это небезопасно и будет нарушением приказа со стороны тех, кому предстоит охранять ее. И императрица, ныне пленница в своем собственном дворце, вышла из зала, не проронив больше ни слова.
Она стала терпеливо ждать, внешне гордая и спокойная, и не сказала детям ничего. Она видела толпу у своих ворот, слышала угрожающие выкрики, видела, как императорский конвой казаков, ее охрана, перешел на сторону революционеров. Даже дворцовые слуги, за исключением ее личной прислуги, попросили позволения уйти. С ее величеством остались только одна-две фрейлины, к ней не поступало новостей ни о муже, ни о событиях, происходивших за стенами дворца.
Вскоре Родзянко предложил ей прислать к нему свои драгоценности на хранение, обещая предоставить ей расписку и нести за них ответственность. Она отвергла предложение и оставила свои драгоценности и своих детей рядом с собой. Во всех уголках Петрограда, а также в Ялте простые люди выражали сочувствие по отношению к детям, больным корью, к императрице-матери и различным великим князьям и княгиням. Но во всей огромной империи, казалось, не нашлось ни слова похвалы или сожаления к несчастной паре. Всего несколько дней назад они были всемогущими монархами и правили более двадцати лет, и ни один человек не поднял руки на защиту их знамени. Это кажется мне самой красноречивой деталью революции.
После ареста и освобождения в среду мой муж совершенно свободно разгуливал по улицам. Он не носил на поясном ремне никакого оружия, как и остальные офицеры в городе, но снова надел оружие в субботу, отправляясь на фронт, где нашел свой полк в состоянии недоумения и брожения. Новости о великих событиях только что дошли из столицы до армии, и среди солдат уже распространялся «Приказ № 1». Кантакузин приехал как раз вовремя, чтобы подтвердить подлинность слухов и должным образом интерпретировать экстраординарный документ, чтобы сплотить своих солдат и офицеров в едином порыве доказать патриотизм и значение воинской дисциплины. Они раз и навсегда решили жить в соответствии со своими прежними традициями, что и делали в течение восьми месяцев постоянных искушений. Это соединение с необыкновенным достоинством выдерживало напряжение революционного периода и считалось по всему фронту уникальным, оно создало себе такую репутацию, которая делала честь стойкости самих солдат и их командира.
Вскоре после революции мужу поручили командование бригадой, состоявшей из его собственных кирасиров и родственного ему полка, который при прежнем режиме назывался «кирасирами императрицы-матери». Кантакузин с грустью покидал свой полк, которым столько месяцев командовал под огнем. Его утешало только то, что полк войдет в состав его бригады, к тому же новый командир кирасиров, князь Черкасский, и все остальные офицеры оставались ему верны и составляли группу его приверженцев, наподобие его штаба. Солдаты, невзирая на введение революционных идеалов, сохраняли свое прежнее отношение к командиру, всегда называли Михаила «наш князь» и в старинной патриархальной манере приходили к нему со своими личными и общественными проблемами. Они даже советовались с ним, как им понимать новые демократические теории и как применять их на практике. В конце июля на собрании полкового Совета солдаты единодушно проголосовали за то, чтобы предоставить Кантакузину право на пожизненное ношение формы, даруя ему честь, обычную для старого режима, но отмененную революционным правительством.
Войскам, находившимся под командованием моего мужа, было приказано незамедлительно направиться в Киев для поддержания там спокойствия, поскольку опасались свершения там переворота. Киев долго оставался самым спокойным и безопасным городом империи. Так продолжалось до тех пор, пока в начале ноября власть не прибрали к рукам большевики и украинские власти, а Временное правительство раз и навсегда пало. Когда мужу приказали отправиться в Киев, он написал мне о своем глубоком отвращении к предстоящей работе, но, поскольку Киев был большим и удобным городом, он хотел, чтобы я присоединилась к нему, если все будет благополучно. Он намеревался нанять дом и обосноваться с большими удобствами, чем ему приходилось жить в последние два с половиной года. Я с радостью согласилась поехать, но решила сначала посетить столицу, где у меня были кое-какие дела, а также хотела повидать своего мальчика, тем более что ходили слухи о закрытии его школы.
В понедельник утром, когда действительно разразилась революция и перестрелка на улицах с каждым часом принимала все более яростный характер, передвижение по городу даже пешком стало почти невозможным.
Некоторое время муж наблюдал за войсками, часть которых все еще поддерживала правительство, сражавшееся с рабочими массами, а часть перешла на сторону толпы. Но это были в основном резервисты или новобранцы, жившие в казармах полков, чьи названия они носили и к которым должны были в скором времени присоединиться на фронте. Офицеров было мало, и они оказались совершенно бессильны против разбросанных среди солдат агентов. Большинство резервистов были мобилизованы из рядов рабочего класса и теперь братались с рабочими.
В самом начале этих событий Министерство внутренних дел перестало существовать. Некому было отдавать распоряжения полиции, и после двух дней кровавой обороны она отказалась от борьбы. Сначала по приказу Протопопова на всех общественных зданиях установили скорострельные орудия, и они вели оттуда стрельбу, единственным результатом которой стало то, что толпа пришла в еще большую ярость.
Люди в основном передвигались пешком, трамваи и наемные экипажи остановились. Банки и магазины закрылись, поезда нерегулярно, время от времени прибывали и уходили из города.
Министры вели себя храбро и не бежали, за исключением пользовавшегося наибольшим доверием Протопопова. Они решили, что каждый должен вернуться на свое место, продолжать выполнять текущую работу, защищать вверенную им государственную собственность и ждать дальнейших событий. Так и было сделано. Все эти сильные люди терпеливо и спокойно часами сидели в ожидании за своими рабочими столами. Арестовывали министров банды революционных добровольцев, не облеченных властью и не имевших на это полномочий, ни один из министров не был арестован на основании официального ордера или приказа вновь созданного Временного правительства. Все жестокие и несправедливые поступки этой недели совершались такими рассеянными группами добровольцев, более или менее выпивших. Они довольно грубо вваливались в общественные здания и частные дома, производя инспекцию и реквизицию, а главным образом воруя все, что лежало на поверхности, и уносили с собой вещи целыми охапками. Порой солдаты вели себя прилично и заявляли, будто только ищут шпионов и огнестрельное оружие, а когда конфисковывали собственность, то делали вид, будто это делается ради общественной безопасности.
В любом случае сопротивляться было бесполезно и опасно. В результате непонимания и враждебности со стороны солдат было много жертв. Таким образом убили генерала Стакельберга[118], а некоторых ранили.
Мой муж, со своей греческой фамилией и южнорусскими традициями, к тому же носивший аксельбанты и шпагу Святого Георгия, командир его величества Кирасирского полка, чувствовал себя в безопасности. Однако в помещение клуба ворвалось десять – двенадцать полупьяных солдат-хулиганов; осмотрев вещи находившихся там джентльменов, они конфисковали их оружие, обувь, деньги и другие предметы собственности, затем проверили документы своих жертв и, заявив, что они «не в порядке», арестовали их как немецких шпионов и велели тотчас же отправляться в Думу.
Естественно, офицеры испытывали негодование, но волей-неволей смирились с ситуацией. Хотя князь Енгалычев намеревался оказать сопротивление, его уговорили успокоиться и не возбуждать ненужного раздражения, когда небольшая процессия пустилась в долгий и опасный путь по охваченному беспорядками городу. Четырем мужчинам, предварительно обезоруженным, велели снять аксельбанты. Долгий и опасный путь по городу, продолжавшийся около двух часов – по Большой Морской, Невскому и далее к Таврическому дворцу, – был очень утомительным, тревожным и унизительным. И все же даже эти солдаты относились к своим пленникам вопреки логике хорошо, и когда князь Карагеоргевич не смог идти из-за боли в раненой ноге (для лечения которой он приехал с фронта), его посадили в проходивший мимо грузовой автомобиль и таким образом отправили в Думу. Уже через пятнадцать минут муж принял на себя командование всем этим отрядом и велел задержавшим их солдатам отвести их прямо в кабинет Гучкова в Думе, что и было сделано немедленно по прибытии. Этот член Временного комитета был изумлен при виде моего мужа и остальных офицеров. Он тотчас же освободил их, вернул им документы и выдал удостоверения, свидетельствующие, что они уже прошли проверку и могут свободно передвигаться по городу. Затем Гучков отвез Михаила обратно в клуб на своей машине, так что его злоключения закончились не так уж плохо, но он лишился своей шпаги и револьвера, которые очень высоко ценил. Шпагу носил его дядя во время Турецкой войны, а револьвер прошел через все кампании вместе с моим отцом. Но потеря оружия была незначительной утратой по сравнению с опасностью, которой удалось избежать! Что касается аксельбантов и инициалов императора на эполетах мужа, он так и не заменил их, поскольку на следующее утро было объявлено об отречении императора от престола.
Подчиниться воле императора, как это выражалось в акте об отречении, означало верно служить новому правительству и содействовать изгнанию врага от наших границ. Таким образом Кантакузин и все остальные офицеры остались на своих постах. Он продолжал командовать императорскими кирасирами, название которых изменили на «подольских кирасиров» в память о городе, из которого первоначально происходила основная часть солдат.
Первоначально в среде революционеров не было движения против офицеров и аристократов. Разве что в единичных случаях. В целом драма развертывалась на внешне патриотической основе: «За войну и национальную свободу», против тирании немецкой или «оккультной партии» при дворе. Это была атака на форму правления: самодержавную и бюрократическую.
В четверг утром, после того, как повсюду были расклеены акты об отречении, казалось, вдруг из хаоса родился порядок. Стрельба прекратилась, люди свободно передвигались по городу. Видеть это было даже жутковато, поскольку под поверхностью еще не ощущалось прочной основы. Не существовало ни организации, обладающей реальной властью, ни дисциплинированной силы, на которую можно было рассчитывать. Однако улицы и церкви были переполнены улыбающимися людьми, большинство из которых носили ленты и кокарды алого цвета, а город был украшен красными флагами. Императорские гербы удалялись с магазинов и дворцов, но без каких-либо проявлений насилия и ненависти. Было сравнительно мало случаев разорения частной собственности, пьянства и убийств. Внезапно появились продукты и топливо, и беспечные люди не понимали, что живут за счет драгоценных запасов, и спокойно занимались своими делами, полагая, что с Россией все в порядке, раз все их текущие нужды в достаточной мере удовлетворяются.
В субботу муж смог уехать на фронт, завершив, наконец, дело, ради которого приехал на север. Он уехал спокойно, чувствуя себя в безопасности, а наш мальчик вернулся в школу.
По всей стране новость о революции встретили почти с религиозным благоговением; везде царил порядок, хотя полицейских тотчас же мобилизовали и отправили на фронт сражаться, оставив при этом двери тюрем распахнутыми, а улицы и дороги незащищенными. К несчастью, даже границы в течение шести дней были открыты, и любой мог пройти беспрепятственно и без документов. К тому времени, когда Временное правительство послало солдат на смену прежних стражей границы, тысячи немецких шпионов и агентов спокойно прошли через эти ворота и приступили к своей смертоносной работе по организации и формированию большевистской партии, которая прежде была всего лишь толпой сброда. Члены Временного правительства вскоре осознали драматическую сторону этой небрежности, но результатов уже невозможно было исправить. В эти первые бурные дни также было дано обещание, что войска, находившиеся в те дни в Петрограде, никогда не отправят на фронт и не расформируют, но оставят на прежнем месте защищать столицу – «честь, завоеванная ими своим участием в революционном движении». Это предложение исходило от депутатов Екатерининского зала и было подписано первым правительством. Впоследствии много обсуждалось, осознавало ли министерство, какие трудности возводит на своем пути на ближайшее будущее, предоставляя этим (уже утратившим дисциплину и лояльность) войскам такое исключительное положение. Подобный акт имел далеко идущие последствия. Декрет, называвшийся «Приказ № 1 по армии», упразднял порядок и дисциплину, создавал «солдатские комитеты» в каждой части и на законном основании предоставлял полную свободу самым низшим слоям. Все это стало каменным грузом, впоследствии затянувшим идеалы и возможности революции на самое дно болота, где они и скончались. «Приказ № 1 по армии» был тотчас же напечатан, и тысячи экземпляров разосланы через специальных агентов прямо солдатам на линию фронта и распространялись среди них без ведома офицеров. Я слышала об этом от многих, кто был тогда на фронте[119]. Командиров ошеломило то, что такое серьезное и важное решение было принято столь поспешно и разослано таким способом, а не обычным путем через штаб с тем, чтобы оттуда передать его дальше: армейским корпусам, дивизиям, бригадам и полкам.
Я слышала от нескольких заслуживающих доверия должностных лиц, связанных в те дни с Временным правительством, заседавшим в Таврическом дворце, что они провели личное расследование и обнаружили, что за печатными станками, на которых тиражировали эти приказы, стояли немцы. А также посланцами, отвозившими на фронт пакеты с воззваниями, также были немцы или оплачиваемые ими лица. Они стали протестовать и обратились к Временному комитету с просьбой выделить небольшой отряд солдат, чтобы арестовать этих врагов, но не получили ни позволения, ни людей для выполнения этой службы.
С первых дней революции лучшие из офицеров с пессимизмом смотрели в будущее и видели единственное спасение в немедленной военной помощи со стороны союзников. Но все наши офицеры вели себя лояльно по отношению к новому правительству, поскольку оно было временным, и государь призвал всех подлинных сынов Отечества оставаться на своих местах и сражаться с врагом. Благодаря сверхчеловеческим усилиям этих превосходных людей армия еще несколько месяцев удерживалась на основе старых традиций, личного влияния и хороших взаимоотношений между офицерами и солдатами. Они закончили жизнь скорее принятием мученичества, чем вины за отказ от дальнейшего ведения войны.
Каким-то странным образом ее величество не знала об отречении до тех пор, пока в четверг днем ей не доложили о приходе депутации. Она ответила, что предоставит им аудиенцию в одном из залов дворца. Войдя в комнату, она увидела группу скромно одетых мужчин, и говоривший от их имени делегат, молодой полковник, объявил ей, что на него возложена тяжелая обязанность «арестовать ее величество». Она с негодованием осведомилась, каким образом и почему, и ей предоставили краткий отчет о событиях в столице, о которых она ничего не знала. «Но его величество?» – с раздражением спросила она. И только тогда ей сообщили, что ее супруг отрекся от престола от своего имени и от имени наследника. Колени императрицы подогнулись, она покачнулась и схватилась за стол. «Это неправда! Это ложь! Я разговаривала с его величеством по личной связи, когда он уезжал из Пскова, и он ничего не сказал об этом». Ей подали акт об отречении. Несмотря на всю горечь и отчаяние, которые она, должно быть, испытывала, императрица гордо выпрямилась и посмотрела в лицо депутатам. «Мне больше нечего сказать». Ей сообщили, что она может остаться во дворце, о ней будут заботиться и предоставят все удобства. «А что будет с детьми? Они больны, и их нельзя беспокоить». Ей ответили, что они тоже могут остаться. Тогда она попросила о двух одолжениях: чтобы с сыном оставили старого матроса, прислуживавшего мальчику с рождения, и чтобы к ним мог, как обычно, приходить врач. Все это было дозволено. Только она сама не должна выходить из дворца. Это небезопасно и будет нарушением приказа со стороны тех, кому предстоит охранять ее. И императрица, ныне пленница в своем собственном дворце, вышла из зала, не проронив больше ни слова.
Она стала терпеливо ждать, внешне гордая и спокойная, и не сказала детям ничего. Она видела толпу у своих ворот, слышала угрожающие выкрики, видела, как императорский конвой казаков, ее охрана, перешел на сторону революционеров. Даже дворцовые слуги, за исключением ее личной прислуги, попросили позволения уйти. С ее величеством остались только одна-две фрейлины, к ней не поступало новостей ни о муже, ни о событиях, происходивших за стенами дворца.
Вскоре Родзянко предложил ей прислать к нему свои драгоценности на хранение, обещая предоставить ей расписку и нести за них ответственность. Она отвергла предложение и оставила свои драгоценности и своих детей рядом с собой. Во всех уголках Петрограда, а также в Ялте простые люди выражали сочувствие по отношению к детям, больным корью, к императрице-матери и различным великим князьям и княгиням. Но во всей огромной империи, казалось, не нашлось ни слова похвалы или сожаления к несчастной паре. Всего несколько дней назад они были всемогущими монархами и правили более двадцати лет, и ни один человек не поднял руки на защиту их знамени. Это кажется мне самой красноречивой деталью революции.
После ареста и освобождения в среду мой муж совершенно свободно разгуливал по улицам. Он не носил на поясном ремне никакого оружия, как и остальные офицеры в городе, но снова надел оружие в субботу, отправляясь на фронт, где нашел свой полк в состоянии недоумения и брожения. Новости о великих событиях только что дошли из столицы до армии, и среди солдат уже распространялся «Приказ № 1». Кантакузин приехал как раз вовремя, чтобы подтвердить подлинность слухов и должным образом интерпретировать экстраординарный документ, чтобы сплотить своих солдат и офицеров в едином порыве доказать патриотизм и значение воинской дисциплины. Они раз и навсегда решили жить в соответствии со своими прежними традициями, что и делали в течение восьми месяцев постоянных искушений. Это соединение с необыкновенным достоинством выдерживало напряжение революционного периода и считалось по всему фронту уникальным, оно создало себе такую репутацию, которая делала честь стойкости самих солдат и их командира.
Вскоре после революции мужу поручили командование бригадой, состоявшей из его собственных кирасиров и родственного ему полка, который при прежнем режиме назывался «кирасирами императрицы-матери». Кантакузин с грустью покидал свой полк, которым столько месяцев командовал под огнем. Его утешало только то, что полк войдет в состав его бригады, к тому же новый командир кирасиров, князь Черкасский, и все остальные офицеры оставались ему верны и составляли группу его приверженцев, наподобие его штаба. Солдаты, невзирая на введение революционных идеалов, сохраняли свое прежнее отношение к командиру, всегда называли Михаила «наш князь» и в старинной патриархальной манере приходили к нему со своими личными и общественными проблемами. Они даже советовались с ним, как им понимать новые демократические теории и как применять их на практике. В конце июля на собрании полкового Совета солдаты единодушно проголосовали за то, чтобы предоставить Кантакузину право на пожизненное ношение формы, даруя ему честь, обычную для старого режима, но отмененную революционным правительством.
Войскам, находившимся под командованием моего мужа, было приказано незамедлительно направиться в Киев для поддержания там спокойствия, поскольку опасались свершения там переворота. Киев долго оставался самым спокойным и безопасным городом империи. Так продолжалось до тех пор, пока в начале ноября власть не прибрали к рукам большевики и украинские власти, а Временное правительство раз и навсегда пало. Когда мужу приказали отправиться в Киев, он написал мне о своем глубоком отвращении к предстоящей работе, но, поскольку Киев был большим и удобным городом, он хотел, чтобы я присоединилась к нему, если все будет благополучно. Он намеревался нанять дом и обосноваться с большими удобствами, чем ему приходилось жить в последние два с половиной года. Я с радостью согласилась поехать, но решила сначала посетить столицу, где у меня были кое-какие дела, а также хотела повидать своего мальчика, тем более что ходили слухи о закрытии его школы.
<< Назад Вперёд>>
