Глава 19
В первую неделю после революции путешествовать было почти невозможно, невозможно было заказать ни спальных, ни сидячих мест, ни в каком вагоне. Казалось, все население России пустилось в разъезды по стране. Багаж постоянно терялся, и приходилось сталкиваться с огромным количеством трудностей.
За два дня до своего отъезда в Петроград я прочла в местной крымской газете, что бывший начальник моего мужа, великий князь Николай Николаевич, прибыл на свою виллу Чаир, находящуюся неподалеку от нас, с ним приехали его жена, брат и невестка. Сопровождали его только князь и княгиня Орловы, последовавшие за ним исключительно из преданности, не имея ни жалованья, ни официального положения.
Сразу же после их прибытия в Крым приехала еще одна печальная путешественница. Императрица-мать со спокойным благородством поселилась в Ай-Тодор, в доме великой княгини Ксении и ее мужа, великого князя Александра Михайловича. Им тоже было предоставлено право выбора места жительства.
Пользуясь добротой со стороны этих людей в течение многих лет, я почувствовала, что должна проявить свою симпатию и преданность по отношению к ним, и вызвалась отвезти их письма или посылки в столицу. Я знала, что это единственная для них возможность избежать цензоров, которые, по моим сведениям, задерживали всю корреспонденцию императорской семьи, и увидела, как обрадовались беженцы той возможности, которую предоставлял им мой отъезд. Я увозила с собой целый мешок писем всевозможных форм и размеров, положив их за подкладку своего несессера. Меня немного пугала мысль о том, что может со мной произойти, если меня обыщут! К счастью, я избежала внимания со стороны властей. Новый режим ничего не знал и знать не хотел о моих обязательствах, и я смогла доставить документы от ее величества к управляющему ее бывшего двора, а также передать в руки надежного курьера ее письмо к вдовствующей королеве Англии Александре, которое он переправил через границу. Я также везла письма бывшего шефа, адресованные премьер-министру Львову и военному министру Гучкову, и деловые письма, касающиеся его личных дел. Я радовалась возможности хоть в малой мере отплатить за те благодеяния, которые получала все семнадцать лет, проведенных в России. Безусловно, я никогда не предполагала, что судьба предоставит мне такую возможность, и с подлинной радостью приступила к выполнению этих деликатных поручений.
Я побывала в Чаире и услышала от великой княгини рассказ об ее опыте общения с революционерами в Тифлисе. Я видела великого князя Александра и слышала подробный рассказ о четырех днях, проведенных им и императрицей-матерью в Ставке с экс-императором, и об аресте последнего; а также о возвращении императрицы в Киев, об уважительном сочувствии, с которым относились к ней там и во время поездки. Все эти члены императорской семьи были преисполнены веры в будущее России и считали, что Временное правительство сможет довести до конца войну. Они надеялись, что им позволят жить в мире в Крыму или в их загородных имениях, но беспокоились по поводу своего финансового положения. Никто из них не имел большого личного состояния, они зависели от пособий, которые получали по цивильным листам императора, или от доходов императорских фамильных имений. Однако никто из них не жаловался по поводу своих потерь. Эти люди уже давно предвидели неприятности и, казалось, теперь волновались меньше, чем до переворота. Раз монарх проиграл, ничего не оставалось делать, как принять ситуацию по возможности с философским спокойствием.
Никто из членов императорской семьи в Крыму не упомянул при мне ни бывшего императора, ни его супругу. Ежедневные газеты публиковали статьи, якобы сообщающие подлинные детали «внутренней» дворцовой и политической жизни Царского Села во время последних месяцев империи. Все это выглядело печально и унизительно.
Все мы сошлись во мнении, что Временное правительство хорошо подобрано и обещает быть консервативным и разумным. Мы надеялись, что Учредительное собрание выступит за конституционную монархию. Императором тогда, естественно, будет избран кто-то из членов императорской семьи, возможно, всегда популярный и сильный наш бывший шеф, или великий князь Михаил, чья жена происходила из московского купечества, или же Кирилл, следующий по порядку престолонаследия и имеющий жену из императорского дома.
Похоже, имел шанс оказаться избранником народа и великий князь Николай Михайлович. Он был чрезвычайно умным и уже несколько лет изучал политику. К тому же он придерживался революционных взглядов, а его демократический стиль жизни предоставил ему возможность приобрести много друзей во всех группах и классах империи. Он написал несколько исторических книг, получивших всеобщее одобрение; хорошо знал русскую интеллигенцию, а артистические круги знали его, принадлежавшие ему коллекции и являлись его почитателями. У него было много друзей в Думе и земствах. Он попал в немилость у бывшей императрицы, был отправлен в изгнание и вернулся как раз вовремя, чтобы сыграть видную роль в дебатах Думы в беспокойные революционные дни. Он был большим любимцем императрицы-матери.
Так что в конце марта я отправилась в Петроград, испытывая огромное любопытство, некоторое беспокойство и большие надежды. Мое путешествие было довольно удобным, вполне спокойным и монотонным.
Я приехала в Петроград 13 апреля, в Страстную пятницу, когда революции исполнился ровно месяц. Мой мальчик приехал на вокзал встретить меня в бабушкином экипаже. Когда поезд подошел к платформе, она была заполнена огромной толпой людей, в основном солдат в незастегнутой и неаккуратной форме. Но все они усмехались и были добродушно настроены. Они с готовностью подхватили мой багаж и перенесли с поезда к экипажу. На мой вопрос, почему это делают солдаты, сын объяснил, что войска теперь управляют городом. Никто не осмеливается противоречить им, так что они, неряшливо одетые, беспечно повсюду разгуливают, курят и реквизируют все, что можно съесть, отказываясь проходить строевое обучение и выполнять приказы. Среди всего прочего они завладели вокзалами, сочтя работу носильщиков легкой, занятной и выгодной.
Следующее мое впечатление – кучер княгини с огромным красным бантом, приколотым к груди ливреи. Сын еще усилил мое изумление, рассказав, что бабушка стала самой ярой революционеркой и с восторгом встречала разрушение всех старых традиций. Она радовалась красному флагу над Зимним дворцом, а особенно закрытию его школы, которую считала привилегированной. Положение дел казалось временным, а княгиня при нашей первой же встрече заявила, что ее «французское республиканское сердце бьется в унисон со всеми этими новыми идеалами». Все остальные члены семьи не сходились во мнении со свекровью и, казалось, были настроены пессимистически. Такие противоположные позиции удивили меня. Я же могла только оплакивать падение того, что казалось столь блестящим и высоким, а также все старые поэтические традиции. И тем не менее мне казалось, что Россию ждет многообещающее будущее хотя бы уже потому, что все самые сильные и лучшие люди страны от души готовы ей послужить. В то же время мне не нравилось видеть прекрасную статую императрицы Екатерины перед императорским театром с красным флагом в руке. Революционный красный цвет, реющий над императорскими дворцами и крепостью Петра Великого вместо императорского штандарта, казался мне совершенно неуместным и чрезвычайно трагическим. К тому же мне не хватало больших золотых орлов, которых сорвали и которые, по-моему, символизировали трехсотлетнюю колоритную историю страны!
Мои обычные апартаменты в гостинице «Европейская» казались по-домашнему уютными, и старые знакомые слуги много рассказывали мне о своих личных переживаниях в недавно прошедшие великие дни.
Мой бедный мальчик храбро встретил очень трудную ситуацию. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались в дни перемен, после отречения императора он свободно передвигался по городу. Но его сердце обливалось кровью при мысли о разрушении школы, которую он так любил, со всеми ее прекрасными вековыми традициями. Я изо всех сил старалась утешить своего юного учащегося, чья точка зрения на революцию окрасилась в темные тона из-за несправедливого поступка по отношению к лицею. Это было первое серьезное бедствие в жизни шестнадцатилетнего Михаила и огромный удар по преданным молодым людям численностью примерно триста человек, облаченным в необычную зеленую форму.
В этом году обучение должно было закончиться 14 мая, и школа закрывалась навсегда. Наш сын решил перевестись в Петроградский университет. Все это уладилось, и у меня еще оставалось недели две, чтобы побыть вместе с ним в столице. Я с большим интересом ждала новостей.
Сначала празднование Пасхи казалось довольно странным без привычных торжественных церемоний во дворцах и щегольских придворных экипажей и саней на улицах. Но церкви были переполнены верующими, повсюду ощущалось новое настроение надежды и трогательное проявление братства. К тому же воцарился изумительный порядок, хотя на улицах не было видно ни одного полицейского. Атмосфера в столице была действительно изумительной. Люди вели себя как во время какой-то торжественной службы, и на улице создавалась атмосфера, похожая на собор. Теперь стало достаточно продуктов и топлива, и представители низших классов были довольны, улыбались и верили в завтрашний день. Они проявляли полнейшее уважение к тем, кого всегда считали стоящими выше себя. Магазины были полны продовольствия, и все могли его купить, поскольку по приказу Временного правительства цены были снижены.
Оптимизм улиц не нашел, однако, поддержки в салонах, которые я посещала, за исключением послов союзных держав, убежденных, будто с падением «оккультной партии» война будет вестись успешнее. Но им не приходило в голову, что с падением старого режима прежний механизм управления оказался разрушенным.
Среди своих друзей я встретила совершенно иную точку зрения: почти всем нравились члены Временного правительства, и все хотели помочь им и поддержать их доступными способами так, чтобы они продержались до созыва Учредительного собрания. Но представители высшего класса, говоря о создавшейся ситуации, выражали опасения перед нависшей, по их мнению, опасностью на политическом горизонте. И прежде всего существовала явная угроза полного распада армии. Уже всеми признавалось, что «Приказ № 1» был большой ошибкой. К тому же лозунг «Земля и свобода», выдвинутый Советами по предложению немцев, поднял вопрос о немедленном перераспределении земли. Это заставляло рабочих и крестьян дезертировать в огромных количествах, поскольку немецкие агенты твердили им, что они должны поторопиться домой, чтобы получить свои наделы земли. Где было правительству взять эту землю, чтобы распределить ее между населением? Так что, по нашему мнению, вопрос земли и армии стал серьезным камнем преткновения на пути закона и спокойствия.
Запасы продовольствия, тщательно собранные старым правительством, теперь стремительно растрачивались, в то время как ничего не предпринималось, чтобы пополнить их, а транспорт работал так же плохо, как всегда. Полицию упразднили, а заменившая ее непонятная гражданская милиция не смогла бы выполнить возложенные на нее обязанности в случае необходимости.
Фабрики не работали. Все рабочие стали членами комитетов и были заняты «управлением» или просто ничего не делали и находили такую жизнь слишком заманчивой, чтобы возвращаться к своим обязанностям. Советы рабочих и солдатских депутатов, все еще заседавшие в Таврическом дворце, составили подлинное правительство и стали силой, с которой министерству пришлось считаться. Они даже издали несколько воззваний самостоятельно и настаивали на том, чтобы кабинет согласовывал с ними все свои действия, утверждая, что иначе они «не будут отражать мнение народа». Керенский по-прежнему пользовался доверием своей партии и гениально управлял ею. Но ему было нелегко согласовать идеи рабочих и солдат с идеями своих министерских коллег, и его здоровье быстро разрушалось под воздействием напряжения, вызванного многочисленными выступлениями и поездками.
Я постоянно встречалась со своими друзьями в неофициальной обстановке, так как продолжала держать салон, где целый день принимала гостей за чайным столом. Во всяком случае, настроение у них было теперь лучше, чем зимой, и они стали более свободными, лишившись своих обязанностей. Я часто посещала те дома, где была завсегдатаем, даже бывала в семьях тех людей, которые находились теперь в крепости, я не могла покинуть их в тот момент, когда они попали в опалу, и навещала их вполне открыто. Первое мая – день солидарности трудящихся – характеризовался большими процессиями и митингами на улице. Ждали беспорядков, но все прошло спокойно, и поэтому люди обрели уверенность. Все полуденные процессии государственных служащих, солдат, моряков, бедных фабричных рабочих обоих полов и школьников двигались по главным улицам с красными флагами, на которых были написаны различные лозунги, такие как «Землю и свободу», «Свобода». Они пели религиозные песни, или их оркестры исполняли Марсельезу, заменившую наш национальный гимн. Хотя меня предупредили о возможной опасности, я дважды выходила, чтобы посмотреть на это зрелище. Религиозные процессии выглядели огромными, принимавшие в них участие отличались экзальтированными кроткими лицами, а голоса их звучали нежно и тихо, как всегда у наших людей. В городе не было ни единого полицейского, но ни один инцидент нигде не испортил праздника. Видеть людей в таком состоянии означало любить их; и меня бесконечно растрогала красота русской души и ее благородство!
Альбер Тома, великий французский социалист, посетил Петроград и, будучи моим старым знакомым, несколько раз приходил ко мне, чтобы выпить чашку чаю и поболтать. Мне было очень интересно услышать его мнение о нашей теперешней ситуации, которая, как он признался, принесла ему много сюрпризов. Во-первых, он сказал, что его пригласили приехать и побеседовать представители его партии, то есть социалисты. «Но ваши идеи отличаются от наших, французских; и когда я оказался рядом со своими предполагаемыми единомышленниками, то обнаружил, что они вовсе не были социалистами, а тем, что мы, французы, называем анархистами и коммунарами». Однако он был весел, оптимистически настроен и настаивал, что будущее нашей страны будет лучше, чем настоящее. Он рассчитывал, что в течение лета нам удастся быстро провести реорганизацию и осуществить последнее решающее усилие, чтобы завершить войну. Однажды он сказал мне, что в правительстве сложились весьма напряженные отношения между Керенским и Милюковым, «которые не имеют ко мне никакого отношения, но очень осложняют мою работу. Поскольку я прислан французским правительством к вашему, то должен действовать через вашего министра иностранных дел Милюкова, но, с другой стороны, мне поручено моей партией осуществить связь с нашими единомышленниками (с Керенским во главе). А при таких разногласиях я вынужден ждать, скрестив руки на груди, пока они не уладят между собой ряд вопросов, и только тогда смогу что-либо предпринять». Он сказал, что приехал, чтобы на время заменить Палеолога, поскольку последний был слишком тесно связан с царизмом, чтобы приносить теперь пользу.
Я была очень довольна Альбером Тома. Меня глубоко интересовали все его теории и надежды на будущее России, но по окончании весны я больше не видела его. Он оставался в стране до конца лета, много путешествовал и изучал страну в разных аспектах. Перед его отъездом во Францию я узнала, что его мнения сильно переменились: прежде он всегда осуждал нашего императора за плохое обращение и подавление русского народа, теперь же восхищается им за то, что тому удалось мирно управлять страной более двадцати лет.
В то же время я несколько раз видела великую княгиню Викторию, жену Кирилла Владимировича, который вслед за братом императора имел право на престол. Я очень сочувствовала ей, поскольку знала ее со времени ее приезда в Россию и относилась к ней с большой симпатией, не раз имея возможность восхититься ее прекрасными качествами. Говорили, будто великий князь Кирилл, присоединившись к революции на самом раннем ее этапе, надеялся заполучить императорскую корону, тем более что они с женой всегда вели простой и демократический образ жизни и постоянно находились в оппозиции к оккультным силам старого режима.
У них были все основания удерживать столь высокое положение в петроградских кругах, поскольку они представляли собой очаровательную и выдающуюся пару. Виктория по своему рождению принадлежала к принцессам английского королевского дома, ее отец был вторым сыном королевы Виктории (имевшим титул герцога Эдинбургского и Кобургского). Он женился на русской великой княгине Марии Александровне, сестре Александра III и великого князя Владимира, отца Кирилла. Виктория в первый раз вышла замуж очень молодой за герцога Гессенского, брата нашей императрицы, он и ей самой приходился двоюродным братом с отцовской стороны, поскольку матерью герцога Гессенского и нашей императрицы была принцесса Алиса Английская. В течение семи лет Виктория была несчастлива в браке, но, наконец, ей удалось получить развод и выйти замуж за Кирилла. Ее неурядицы в первом браке настроили против нее нашу императрицу, а ее нескрываемая любовь к Кириллу была хорошо известна при дворах Европы и вызывала немало толков. Когда, наконец, ей предоставили развод, русский император послал за своим кузеном Кириллом и запретил ему жениться на ставшей свободной Виктории. Кирилл ответил, что пришел на эту аудиенцию с решительным намерением объявить о своей помолвке и испросить у монарха как главы императорского дома позволения на брак, на что император ответил отказом. Затем Кирилл, проигнорировав приказ монарха, приехал за границу к Виктории и женился на ней.
Николай II по требованию императрицы незамедлительно издал указ о лишении Кирилла придворного звания, увольнении со службы и об изгнании из империи, поскольку ее величество не желала принимать разведенную жену своего брата. Весь этот шум, казалось, ни в малой мере не омрачал счастья новобрачных. Оба они были богаты и не очень пострадали из-за потери содержания, выплачиваемого по цивильному листу. Три или четыре года они провели на Ривьере, в Париже и в Баварии, где тот или другой имели собственные дома. Во всех этих местах они создавали вокруг себя приятный круг знакомств, устраивали веселые приемы и вызывали всеобщее восхищение своей красотой, умом, обаянием и неподдельным счастьем. Но молодая великая княгиня сожалела, что ее брак с Кириллом привел к его изгнанию и отставке из императорского флота, и с помощью своей и его матерей оказала давление на императора, что в конце концов привело к тому, что однажды летом Кириллу позволили привезти жену с визитом в Царское Село; а е еще через полгода или год они получили официальное прощение, и им было позволено вернуться и поселиться в России, где Кирилл снова поступил на службу, вернул свое звание и аксельбанты, а Виктория сразу же приобрела большое влияние при дворе и возглавила группу молодежи в обществе.
Мой муж был близким другом детства великого князя Кирилла, они вместе играли, затем учились, а незадолго до нашей женитьбы вместе путешествовали. С первых дней моего замужества Кирилл стал нашим постоянным посетителем, и мы, естественно, очень обрадовались тому, что он вновь обрел расположение монарха, а его жену мы сочли очаровательной.
Когда началась война, вся деятельность, организованная великой княгиней Викторией, оказалась чрезвычайно успешной, и я восхищалась ею во времена испытаний, так же, как в прежние веселые дни. Теперь мне особенно хотелось продемонстрировать ей, что я являюсь одной из ее самых искренних последовательниц. Я не знала, заставили ли Кирилла моряки императорской гвардии сопровождать их в Думу в тот первый день революции, или же он отправился туда по доброй воле, но знаю о попытке, которую он предпринял прошлой осенью, рискнув отправиться в Ставку, чтобы умолять монарха принять меры против группы Распутина – Вырубовой, и получил множество обещаний либеральных реформ, которые так и не были выполнены. Я глубоко уважала его за этот поступок.
Я позвонила великой княгине по телефону, она ответила сама и пригласила меня к себе, как в прежние времена. Я увидела ее в простом платье за накрытым к чаю столом в ее маленькой гостиной; ее дворец отличался своей обычной красотой и уютом, он был больше похож на дом, чем любой другой дворец в городе. Со всеми своими книгами и вязаными изделиями, мягкими креслами и светильниками, со всеми мраморными сокровищами и коллекциями, расположенными таким образом, что они становились просто гармоничными частями общего убранства, он выглядел на редкость привлекательно. Сама она казалась старше и выше, чем прежде, и была одета во все черное. Пока мы курили, пили чай и разговаривали, я с удовольствием выслушивала ее взвешенные и справедливые суждения о людях и событиях и была совершенно покорена тем, как спокойно она приняла ситуацию, совершенно перевернувшую ее жизнь. Она расспрашивала меня о членах императорской семьи, которых я недавно видела в Крыму, мы говорили об их переживаниях, затем она поведала мне о своих. Она сказала, что со всех сторон слышала о неспособности императора противодействовать обстоятельствам, предшествовавшим революции. Она сообщила мне, что даже императрица-мать после последних дней, проведенных с сыном в Ставке, сказала: «Будто кто-то подменил моего сына на другого человека, совершенно не похожего на него; он все время молчит и так равнодушно встречает эти великие события. Он абсолютно не понимает, что произошло с ним».
Думаю, великая княгиня поддерживала общераспространенное мнение, будто придворный оккультный клан подмешивал императору наркотики и довел его до состояния полной инертности, хотя она и не сказала этого. Что касается ее самой, ее супруга и их планов на будущее, великая княгиня сказала, что Временное правительство призывало их вести себя как можно тише и сохранять спокойствие. Поэтому они собирались поехать на лето в Финляндию, где будут не слишком далеко от столицы и все же сами и их дети смогут насладиться спокойной загородной жизнью. Она держалась очень просто, не критиковала ни старый, ни новый режим, но, казалось, была преисполнена веры в будущее страны. Она давно знала Родзянко и других членов его группы, верила в них и в их добрые намерения, но считала, что им долго придется идти по трудной дороге.
3 мая я завтракала с князем и княгиней Кочубей (дядей и тетей моего мужа) и от их маленькой группы, представлявшей сливки прежнего общества, слышала весьма оптимистические суждения. Они предсказывали, что Россия вскоре станет процветающей республикой.
Великий князь Николай Михайлович тоже там был, он отвез меня в гостиницу и пообещал приехать позже на чай, заехав предварительно в свой клуб и получив там новости с фронта. По дороге мы говорили об абсолютном порядке на улицах, о хорошем поведении людей, хотя нигде не было видно представителей власти, которые следили бы за порядком.
Великий князь с большим энтузиазмом относился к массам, проявлявшим такую способность сдерживаться даже после стольких лет подавления, когда от них ожидалась ответная реакция.
– Меня нисколько не удивит и не испугает, если они в скором времени создадут республику, – сказал его императорское высочество.
– А вы согласитесь стать их президентом, монсеньор? – спросила я.
– Ну, не первым.
– Может быть, вторым?
– Это было бы проще.
Позже, вернувшись ко мне на чай, он рассказал, что ехал по Невскому впереди большой демонстрации, состоявшей из солдат и множества сброда с черными знаменами анархистов; раздавались выстрелы и антиправительственные выкрики. На одном из знамен крупными буквами было написано: «Долой капиталистов и консерваторов!» Поскольку невозможно было предсказать, что может случиться, он посоветовал мне оставаться дома в тот вечер.
В течение двух дней город находился в неопределенном положении, на главных улицах, особенно на Невском, происходили жестокие схватки и стрельба. Магазины были отчасти забаррикадированы, и все же между схватками люди занимались делами. Это было мое «крещение огнем», поскольку во время мартовских демонстраций меня здесь не было. Мой мальчик тем временем закончил учебный год. Поскольку его оценки были достаточно хороши, чтобы получить диплом без экзаменов, мы заказали билеты на поезд, отправляющийся в Киев вечером 5 мая. Наш поезд по расписанию отходил в шесть тридцать. На улицах все еще было неспокойно, и на вокзале царила неразбериха. Сын взял горничную, чемоданы и билеты и поехал на станцию в три часа, чтобы удостовериться, что багаж вовремя погрузят в поезд. К четырем часам ко мне зашло несколько человек, чтобы попрощаться и принести мне сладости и цветы, по доброму русскому обычаю. Я, конечно, заказала чай, и, пока мы сидели и болтали, наше внимание внезапно привлекли звуки стрельбы из скорострельных орудий и залпы пехоты совсем рядом с нами. Вбежал бледный от волнения служащий гостиницы и сказал, что я нахожусь слишком близко к окнам, а сражение разыгралось прямо перед гостиницей. Хотя мои комнаты были более безопасными, чем большинство других, благодаря тому, что выходили на тихую площадь и императорский музей напротив, директор гостиницы умолял меня не подходить к окну. Окна уже были закрыты, так что мы продолжали пить чай и принялись обсуждать, как мне добраться до вокзала. Все сохраняли философское спокойствие, поскольку мы постепенно привыкли к подобным маленьким неудобствам. Затем через полчаса, когда стрельба утихла, генерал Кнорринг[120] вызвался спуститься и посмотреть, что происходит перед гостиницей. Вернувшись, он сообщил, что на Невском собралась огромная толпа. По его мнению, мне следовало выйти сейчас и, воспользовавшись минутным спокойствием, перейти Невский, а не ждать, поскольку было неизвестно, чем все это может закончиться. Я поспешно надела пальто и шляпку и в сопровождении мистера Барка и генерала Кнорринга спустилась и вышла на улицу. Стрельбы не было, и мы решили сразу же перейти широкую улицу и идти пешком. Делали мы это минут десять, не желая показать, что мы спешим, поскольку толпа была такой огромной, она почти не двигалась и состояла из разных людей, возможно, враждебно настроенных. Лошади мистера Барка, как оказалось, испугались шума, и кучер отправил их домой, оставив хозяину записку. Но мы не сожалели об этом, поскольку ливрея могла привлечь внимание и создать неприятный инцидент. Два моих кавалера благополучно провели меня по тому месту, которое несколько минут назад было полем боя. Генерал Кнорринг оставил меня под сводами Гостиного двора под защитой спутника без военной формы, а сам отправился на поиски экипажа, быстро нашел его и торжествующе вернулся с извозчиком, запросившим за поездку до вокзала десять рублей, вместо обычных двух. «Поскольку не знаешь, какая опасность ждет тебя по дороге, ваши превосходительства!»
Естественно, мы с радостью приняли эти условия и его услуги. Я благополучно прибыла на вокзал за полтора часа до отхода поезда и обнаружила своего мальчика стоящим на тротуаре перед входом; лицо его было бледным и взволнованным, при виде нас оно осветилось. Прощаясь со своими любезными телохранителями, мы услышали залпы за спиной и с облегчением покинули охваченную бурей столицу.
Наш поезд беспрепятственно добрался до Киева, и по пути не произошло никаких неприятных инцидентов, хотя коридор вагона был заполнен солдатами, которые все тридцать шесть часов путешествия вели страстные беседы и истолковывали нам свои запутанные и невероятные теории по поводу правительства, которые они намеревались осуществить на практике. Мне же казалось после беспомощности, проявленной правительством в последние три дня беспорядков, что в ближайшие несколько месяцев нам предстоит жить как на вулкане, поэтому, прежде чем обосноваться с мужем в Киеве, было бы хорошо устроить детей в какое-то безопасное место. Так что я решила предложить мужу отправить трех маленьких человечков, за чье благоденствие мы несли ответственность, к моей матери. Подобное обустройство даст мне время и возможность обосноваться в Киеве и следить за развитием революции. Тогда мы смогли бы беспрепятственно выполнять любые возложенные на нас обязанности, связанные со службой Михаила или же с управлением имениями, зная, что жизни детей ничто не угрожает. Если же с нами что-нибудь случится, что казалось вполне возможным, принимая во внимание описанную Кантакузиным ситуацию в Киеве, тогда дети останутся со своими ближайшими родственниками в Америке.
Как выяснилось, мужем владели подобные размышления, и он воспринял мой план с энтузиазмом. Мы достали билеты на первый возможный поезд из России по Транссибирской дороге. Но нужно было ждать до начала июля. Так что я решила поехать на месяц в Киев, затем еще на месяц отправиться с детьми на Крымское побережье, потом отвезти эту маленькую группу в Петроград, откуда отправить их в долгое путешествие.
Все организовав подобным образом, я почувствовала, как с плеч свалилось тяжкое бремя. Я с удовольствием проводила время в Киеве, меня чрезвычайно интересовало все, что мне там рассказывали и показывали. На следующий день после моего приезда в Киев газеты сообщили, что все разногласия в столице между партиями разрешились ко всеобщему удовлетворению, все кончилось полной победой Керенского и его сторонников. Правительство увидело необходимость дать дорогу социалистическим тенденциям, Милюков возражал по этому поводу и вышел в отставку. В Министерстве иностранных дел его сменил Терещенко, а Шингарев[121] сменил последнего (в Министерстве финансов).
Мы сожалели об отставке Милюкова, поскольку это означало, что в правительстве будет одним честным человеком и патриотом меньше, но, поскольку правительство было временным, люди не придали этому большого значения. Казалось, что самое важное – следовать закону, сохранять порядок и продолжать вести войну до тех пор, пока осенью не состоятся всеобщие выборы. Чем активнее социалисты выдвигались вперед, тем больше они вынуждены были делать добрые дела, что, безусловно, имело положительное значение для России. В противном случае они могли провалиться в глазах общественного мнения и таким образом упустить возможность в конечном итоге удержать власть.
Почти все сходились в подобном мнении, а лично Керенский вызывал всеобщее восхищение. Как всегда, страстный революционер, он проявлял безмерный патриотизм, выдержку и полное отсутствие тщеславия. Когда его поставили во главе Министерства юстиции, он урегулировал вопросы, связанные с содержанием под арестом бывших монархов и членов прежнего правительства с таким благородством и великодушием, на которые никто не надеялся. К тому же он проявил себя непревзойденным лидером своей партии и умудрялся управлять ее неуправляемыми членами с замечательным умением. Его красноречие продолжало возбуждать всеобщее восхищение, и даже самые большие реакционеры относились к нему с уважением. Я обнаружила, что в Киеве, так же как в Петрограде, все придерживаются мнения, что Керенскому суждено стать самым выдающимся человеком своего времени, и различные группы объединялись, желая ему успеха.
За два дня до своего отъезда в Петроград я прочла в местной крымской газете, что бывший начальник моего мужа, великий князь Николай Николаевич, прибыл на свою виллу Чаир, находящуюся неподалеку от нас, с ним приехали его жена, брат и невестка. Сопровождали его только князь и княгиня Орловы, последовавшие за ним исключительно из преданности, не имея ни жалованья, ни официального положения.
Сразу же после их прибытия в Крым приехала еще одна печальная путешественница. Императрица-мать со спокойным благородством поселилась в Ай-Тодор, в доме великой княгини Ксении и ее мужа, великого князя Александра Михайловича. Им тоже было предоставлено право выбора места жительства.
Пользуясь добротой со стороны этих людей в течение многих лет, я почувствовала, что должна проявить свою симпатию и преданность по отношению к ним, и вызвалась отвезти их письма или посылки в столицу. Я знала, что это единственная для них возможность избежать цензоров, которые, по моим сведениям, задерживали всю корреспонденцию императорской семьи, и увидела, как обрадовались беженцы той возможности, которую предоставлял им мой отъезд. Я увозила с собой целый мешок писем всевозможных форм и размеров, положив их за подкладку своего несессера. Меня немного пугала мысль о том, что может со мной произойти, если меня обыщут! К счастью, я избежала внимания со стороны властей. Новый режим ничего не знал и знать не хотел о моих обязательствах, и я смогла доставить документы от ее величества к управляющему ее бывшего двора, а также передать в руки надежного курьера ее письмо к вдовствующей королеве Англии Александре, которое он переправил через границу. Я также везла письма бывшего шефа, адресованные премьер-министру Львову и военному министру Гучкову, и деловые письма, касающиеся его личных дел. Я радовалась возможности хоть в малой мере отплатить за те благодеяния, которые получала все семнадцать лет, проведенных в России. Безусловно, я никогда не предполагала, что судьба предоставит мне такую возможность, и с подлинной радостью приступила к выполнению этих деликатных поручений.
Я побывала в Чаире и услышала от великой княгини рассказ об ее опыте общения с революционерами в Тифлисе. Я видела великого князя Александра и слышала подробный рассказ о четырех днях, проведенных им и императрицей-матерью в Ставке с экс-императором, и об аресте последнего; а также о возвращении императрицы в Киев, об уважительном сочувствии, с которым относились к ней там и во время поездки. Все эти члены императорской семьи были преисполнены веры в будущее России и считали, что Временное правительство сможет довести до конца войну. Они надеялись, что им позволят жить в мире в Крыму или в их загородных имениях, но беспокоились по поводу своего финансового положения. Никто из них не имел большого личного состояния, они зависели от пособий, которые получали по цивильным листам императора, или от доходов императорских фамильных имений. Однако никто из них не жаловался по поводу своих потерь. Эти люди уже давно предвидели неприятности и, казалось, теперь волновались меньше, чем до переворота. Раз монарх проиграл, ничего не оставалось делать, как принять ситуацию по возможности с философским спокойствием.
Никто из членов императорской семьи в Крыму не упомянул при мне ни бывшего императора, ни его супругу. Ежедневные газеты публиковали статьи, якобы сообщающие подлинные детали «внутренней» дворцовой и политической жизни Царского Села во время последних месяцев империи. Все это выглядело печально и унизительно.
Все мы сошлись во мнении, что Временное правительство хорошо подобрано и обещает быть консервативным и разумным. Мы надеялись, что Учредительное собрание выступит за конституционную монархию. Императором тогда, естественно, будет избран кто-то из членов императорской семьи, возможно, всегда популярный и сильный наш бывший шеф, или великий князь Михаил, чья жена происходила из московского купечества, или же Кирилл, следующий по порядку престолонаследия и имеющий жену из императорского дома.
Похоже, имел шанс оказаться избранником народа и великий князь Николай Михайлович. Он был чрезвычайно умным и уже несколько лет изучал политику. К тому же он придерживался революционных взглядов, а его демократический стиль жизни предоставил ему возможность приобрести много друзей во всех группах и классах империи. Он написал несколько исторических книг, получивших всеобщее одобрение; хорошо знал русскую интеллигенцию, а артистические круги знали его, принадлежавшие ему коллекции и являлись его почитателями. У него было много друзей в Думе и земствах. Он попал в немилость у бывшей императрицы, был отправлен в изгнание и вернулся как раз вовремя, чтобы сыграть видную роль в дебатах Думы в беспокойные революционные дни. Он был большим любимцем императрицы-матери.
Так что в конце марта я отправилась в Петроград, испытывая огромное любопытство, некоторое беспокойство и большие надежды. Мое путешествие было довольно удобным, вполне спокойным и монотонным.
Я приехала в Петроград 13 апреля, в Страстную пятницу, когда революции исполнился ровно месяц. Мой мальчик приехал на вокзал встретить меня в бабушкином экипаже. Когда поезд подошел к платформе, она была заполнена огромной толпой людей, в основном солдат в незастегнутой и неаккуратной форме. Но все они усмехались и были добродушно настроены. Они с готовностью подхватили мой багаж и перенесли с поезда к экипажу. На мой вопрос, почему это делают солдаты, сын объяснил, что войска теперь управляют городом. Никто не осмеливается противоречить им, так что они, неряшливо одетые, беспечно повсюду разгуливают, курят и реквизируют все, что можно съесть, отказываясь проходить строевое обучение и выполнять приказы. Среди всего прочего они завладели вокзалами, сочтя работу носильщиков легкой, занятной и выгодной.
Следующее мое впечатление – кучер княгини с огромным красным бантом, приколотым к груди ливреи. Сын еще усилил мое изумление, рассказав, что бабушка стала самой ярой революционеркой и с восторгом встречала разрушение всех старых традиций. Она радовалась красному флагу над Зимним дворцом, а особенно закрытию его школы, которую считала привилегированной. Положение дел казалось временным, а княгиня при нашей первой же встрече заявила, что ее «французское республиканское сердце бьется в унисон со всеми этими новыми идеалами». Все остальные члены семьи не сходились во мнении со свекровью и, казалось, были настроены пессимистически. Такие противоположные позиции удивили меня. Я же могла только оплакивать падение того, что казалось столь блестящим и высоким, а также все старые поэтические традиции. И тем не менее мне казалось, что Россию ждет многообещающее будущее хотя бы уже потому, что все самые сильные и лучшие люди страны от души готовы ей послужить. В то же время мне не нравилось видеть прекрасную статую императрицы Екатерины перед императорским театром с красным флагом в руке. Революционный красный цвет, реющий над императорскими дворцами и крепостью Петра Великого вместо императорского штандарта, казался мне совершенно неуместным и чрезвычайно трагическим. К тому же мне не хватало больших золотых орлов, которых сорвали и которые, по-моему, символизировали трехсотлетнюю колоритную историю страны!
Мои обычные апартаменты в гостинице «Европейская» казались по-домашнему уютными, и старые знакомые слуги много рассказывали мне о своих личных переживаниях в недавно прошедшие великие дни.
Мой бедный мальчик храбро встретил очень трудную ситуацию. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались в дни перемен, после отречения императора он свободно передвигался по городу. Но его сердце обливалось кровью при мысли о разрушении школы, которую он так любил, со всеми ее прекрасными вековыми традициями. Я изо всех сил старалась утешить своего юного учащегося, чья точка зрения на революцию окрасилась в темные тона из-за несправедливого поступка по отношению к лицею. Это было первое серьезное бедствие в жизни шестнадцатилетнего Михаила и огромный удар по преданным молодым людям численностью примерно триста человек, облаченным в необычную зеленую форму.
В этом году обучение должно было закончиться 14 мая, и школа закрывалась навсегда. Наш сын решил перевестись в Петроградский университет. Все это уладилось, и у меня еще оставалось недели две, чтобы побыть вместе с ним в столице. Я с большим интересом ждала новостей.
Сначала празднование Пасхи казалось довольно странным без привычных торжественных церемоний во дворцах и щегольских придворных экипажей и саней на улицах. Но церкви были переполнены верующими, повсюду ощущалось новое настроение надежды и трогательное проявление братства. К тому же воцарился изумительный порядок, хотя на улицах не было видно ни одного полицейского. Атмосфера в столице была действительно изумительной. Люди вели себя как во время какой-то торжественной службы, и на улице создавалась атмосфера, похожая на собор. Теперь стало достаточно продуктов и топлива, и представители низших классов были довольны, улыбались и верили в завтрашний день. Они проявляли полнейшее уважение к тем, кого всегда считали стоящими выше себя. Магазины были полны продовольствия, и все могли его купить, поскольку по приказу Временного правительства цены были снижены.
Оптимизм улиц не нашел, однако, поддержки в салонах, которые я посещала, за исключением послов союзных держав, убежденных, будто с падением «оккультной партии» война будет вестись успешнее. Но им не приходило в голову, что с падением старого режима прежний механизм управления оказался разрушенным.
Среди своих друзей я встретила совершенно иную точку зрения: почти всем нравились члены Временного правительства, и все хотели помочь им и поддержать их доступными способами так, чтобы они продержались до созыва Учредительного собрания. Но представители высшего класса, говоря о создавшейся ситуации, выражали опасения перед нависшей, по их мнению, опасностью на политическом горизонте. И прежде всего существовала явная угроза полного распада армии. Уже всеми признавалось, что «Приказ № 1» был большой ошибкой. К тому же лозунг «Земля и свобода», выдвинутый Советами по предложению немцев, поднял вопрос о немедленном перераспределении земли. Это заставляло рабочих и крестьян дезертировать в огромных количествах, поскольку немецкие агенты твердили им, что они должны поторопиться домой, чтобы получить свои наделы земли. Где было правительству взять эту землю, чтобы распределить ее между населением? Так что, по нашему мнению, вопрос земли и армии стал серьезным камнем преткновения на пути закона и спокойствия.
Запасы продовольствия, тщательно собранные старым правительством, теперь стремительно растрачивались, в то время как ничего не предпринималось, чтобы пополнить их, а транспорт работал так же плохо, как всегда. Полицию упразднили, а заменившая ее непонятная гражданская милиция не смогла бы выполнить возложенные на нее обязанности в случае необходимости.
Фабрики не работали. Все рабочие стали членами комитетов и были заняты «управлением» или просто ничего не делали и находили такую жизнь слишком заманчивой, чтобы возвращаться к своим обязанностям. Советы рабочих и солдатских депутатов, все еще заседавшие в Таврическом дворце, составили подлинное правительство и стали силой, с которой министерству пришлось считаться. Они даже издали несколько воззваний самостоятельно и настаивали на том, чтобы кабинет согласовывал с ними все свои действия, утверждая, что иначе они «не будут отражать мнение народа». Керенский по-прежнему пользовался доверием своей партии и гениально управлял ею. Но ему было нелегко согласовать идеи рабочих и солдат с идеями своих министерских коллег, и его здоровье быстро разрушалось под воздействием напряжения, вызванного многочисленными выступлениями и поездками.
Я постоянно встречалась со своими друзьями в неофициальной обстановке, так как продолжала держать салон, где целый день принимала гостей за чайным столом. Во всяком случае, настроение у них было теперь лучше, чем зимой, и они стали более свободными, лишившись своих обязанностей. Я часто посещала те дома, где была завсегдатаем, даже бывала в семьях тех людей, которые находились теперь в крепости, я не могла покинуть их в тот момент, когда они попали в опалу, и навещала их вполне открыто. Первое мая – день солидарности трудящихся – характеризовался большими процессиями и митингами на улице. Ждали беспорядков, но все прошло спокойно, и поэтому люди обрели уверенность. Все полуденные процессии государственных служащих, солдат, моряков, бедных фабричных рабочих обоих полов и школьников двигались по главным улицам с красными флагами, на которых были написаны различные лозунги, такие как «Землю и свободу», «Свобода». Они пели религиозные песни, или их оркестры исполняли Марсельезу, заменившую наш национальный гимн. Хотя меня предупредили о возможной опасности, я дважды выходила, чтобы посмотреть на это зрелище. Религиозные процессии выглядели огромными, принимавшие в них участие отличались экзальтированными кроткими лицами, а голоса их звучали нежно и тихо, как всегда у наших людей. В городе не было ни единого полицейского, но ни один инцидент нигде не испортил праздника. Видеть людей в таком состоянии означало любить их; и меня бесконечно растрогала красота русской души и ее благородство!
Альбер Тома, великий французский социалист, посетил Петроград и, будучи моим старым знакомым, несколько раз приходил ко мне, чтобы выпить чашку чаю и поболтать. Мне было очень интересно услышать его мнение о нашей теперешней ситуации, которая, как он признался, принесла ему много сюрпризов. Во-первых, он сказал, что его пригласили приехать и побеседовать представители его партии, то есть социалисты. «Но ваши идеи отличаются от наших, французских; и когда я оказался рядом со своими предполагаемыми единомышленниками, то обнаружил, что они вовсе не были социалистами, а тем, что мы, французы, называем анархистами и коммунарами». Однако он был весел, оптимистически настроен и настаивал, что будущее нашей страны будет лучше, чем настоящее. Он рассчитывал, что в течение лета нам удастся быстро провести реорганизацию и осуществить последнее решающее усилие, чтобы завершить войну. Однажды он сказал мне, что в правительстве сложились весьма напряженные отношения между Керенским и Милюковым, «которые не имеют ко мне никакого отношения, но очень осложняют мою работу. Поскольку я прислан французским правительством к вашему, то должен действовать через вашего министра иностранных дел Милюкова, но, с другой стороны, мне поручено моей партией осуществить связь с нашими единомышленниками (с Керенским во главе). А при таких разногласиях я вынужден ждать, скрестив руки на груди, пока они не уладят между собой ряд вопросов, и только тогда смогу что-либо предпринять». Он сказал, что приехал, чтобы на время заменить Палеолога, поскольку последний был слишком тесно связан с царизмом, чтобы приносить теперь пользу.
Я была очень довольна Альбером Тома. Меня глубоко интересовали все его теории и надежды на будущее России, но по окончании весны я больше не видела его. Он оставался в стране до конца лета, много путешествовал и изучал страну в разных аспектах. Перед его отъездом во Францию я узнала, что его мнения сильно переменились: прежде он всегда осуждал нашего императора за плохое обращение и подавление русского народа, теперь же восхищается им за то, что тому удалось мирно управлять страной более двадцати лет.
В то же время я несколько раз видела великую княгиню Викторию, жену Кирилла Владимировича, который вслед за братом императора имел право на престол. Я очень сочувствовала ей, поскольку знала ее со времени ее приезда в Россию и относилась к ней с большой симпатией, не раз имея возможность восхититься ее прекрасными качествами. Говорили, будто великий князь Кирилл, присоединившись к революции на самом раннем ее этапе, надеялся заполучить императорскую корону, тем более что они с женой всегда вели простой и демократический образ жизни и постоянно находились в оппозиции к оккультным силам старого режима.
У них были все основания удерживать столь высокое положение в петроградских кругах, поскольку они представляли собой очаровательную и выдающуюся пару. Виктория по своему рождению принадлежала к принцессам английского королевского дома, ее отец был вторым сыном королевы Виктории (имевшим титул герцога Эдинбургского и Кобургского). Он женился на русской великой княгине Марии Александровне, сестре Александра III и великого князя Владимира, отца Кирилла. Виктория в первый раз вышла замуж очень молодой за герцога Гессенского, брата нашей императрицы, он и ей самой приходился двоюродным братом с отцовской стороны, поскольку матерью герцога Гессенского и нашей императрицы была принцесса Алиса Английская. В течение семи лет Виктория была несчастлива в браке, но, наконец, ей удалось получить развод и выйти замуж за Кирилла. Ее неурядицы в первом браке настроили против нее нашу императрицу, а ее нескрываемая любовь к Кириллу была хорошо известна при дворах Европы и вызывала немало толков. Когда, наконец, ей предоставили развод, русский император послал за своим кузеном Кириллом и запретил ему жениться на ставшей свободной Виктории. Кирилл ответил, что пришел на эту аудиенцию с решительным намерением объявить о своей помолвке и испросить у монарха как главы императорского дома позволения на брак, на что император ответил отказом. Затем Кирилл, проигнорировав приказ монарха, приехал за границу к Виктории и женился на ней.
Николай II по требованию императрицы незамедлительно издал указ о лишении Кирилла придворного звания, увольнении со службы и об изгнании из империи, поскольку ее величество не желала принимать разведенную жену своего брата. Весь этот шум, казалось, ни в малой мере не омрачал счастья новобрачных. Оба они были богаты и не очень пострадали из-за потери содержания, выплачиваемого по цивильному листу. Три или четыре года они провели на Ривьере, в Париже и в Баварии, где тот или другой имели собственные дома. Во всех этих местах они создавали вокруг себя приятный круг знакомств, устраивали веселые приемы и вызывали всеобщее восхищение своей красотой, умом, обаянием и неподдельным счастьем. Но молодая великая княгиня сожалела, что ее брак с Кириллом привел к его изгнанию и отставке из императорского флота, и с помощью своей и его матерей оказала давление на императора, что в конце концов привело к тому, что однажды летом Кириллу позволили привезти жену с визитом в Царское Село; а е еще через полгода или год они получили официальное прощение, и им было позволено вернуться и поселиться в России, где Кирилл снова поступил на службу, вернул свое звание и аксельбанты, а Виктория сразу же приобрела большое влияние при дворе и возглавила группу молодежи в обществе.
Мой муж был близким другом детства великого князя Кирилла, они вместе играли, затем учились, а незадолго до нашей женитьбы вместе путешествовали. С первых дней моего замужества Кирилл стал нашим постоянным посетителем, и мы, естественно, очень обрадовались тому, что он вновь обрел расположение монарха, а его жену мы сочли очаровательной.
Когда началась война, вся деятельность, организованная великой княгиней Викторией, оказалась чрезвычайно успешной, и я восхищалась ею во времена испытаний, так же, как в прежние веселые дни. Теперь мне особенно хотелось продемонстрировать ей, что я являюсь одной из ее самых искренних последовательниц. Я не знала, заставили ли Кирилла моряки императорской гвардии сопровождать их в Думу в тот первый день революции, или же он отправился туда по доброй воле, но знаю о попытке, которую он предпринял прошлой осенью, рискнув отправиться в Ставку, чтобы умолять монарха принять меры против группы Распутина – Вырубовой, и получил множество обещаний либеральных реформ, которые так и не были выполнены. Я глубоко уважала его за этот поступок.
Я позвонила великой княгине по телефону, она ответила сама и пригласила меня к себе, как в прежние времена. Я увидела ее в простом платье за накрытым к чаю столом в ее маленькой гостиной; ее дворец отличался своей обычной красотой и уютом, он был больше похож на дом, чем любой другой дворец в городе. Со всеми своими книгами и вязаными изделиями, мягкими креслами и светильниками, со всеми мраморными сокровищами и коллекциями, расположенными таким образом, что они становились просто гармоничными частями общего убранства, он выглядел на редкость привлекательно. Сама она казалась старше и выше, чем прежде, и была одета во все черное. Пока мы курили, пили чай и разговаривали, я с удовольствием выслушивала ее взвешенные и справедливые суждения о людях и событиях и была совершенно покорена тем, как спокойно она приняла ситуацию, совершенно перевернувшую ее жизнь. Она расспрашивала меня о членах императорской семьи, которых я недавно видела в Крыму, мы говорили об их переживаниях, затем она поведала мне о своих. Она сказала, что со всех сторон слышала о неспособности императора противодействовать обстоятельствам, предшествовавшим революции. Она сообщила мне, что даже императрица-мать после последних дней, проведенных с сыном в Ставке, сказала: «Будто кто-то подменил моего сына на другого человека, совершенно не похожего на него; он все время молчит и так равнодушно встречает эти великие события. Он абсолютно не понимает, что произошло с ним».
Думаю, великая княгиня поддерживала общераспространенное мнение, будто придворный оккультный клан подмешивал императору наркотики и довел его до состояния полной инертности, хотя она и не сказала этого. Что касается ее самой, ее супруга и их планов на будущее, великая княгиня сказала, что Временное правительство призывало их вести себя как можно тише и сохранять спокойствие. Поэтому они собирались поехать на лето в Финляндию, где будут не слишком далеко от столицы и все же сами и их дети смогут насладиться спокойной загородной жизнью. Она держалась очень просто, не критиковала ни старый, ни новый режим, но, казалось, была преисполнена веры в будущее страны. Она давно знала Родзянко и других членов его группы, верила в них и в их добрые намерения, но считала, что им долго придется идти по трудной дороге.
3 мая я завтракала с князем и княгиней Кочубей (дядей и тетей моего мужа) и от их маленькой группы, представлявшей сливки прежнего общества, слышала весьма оптимистические суждения. Они предсказывали, что Россия вскоре станет процветающей республикой.
Великий князь Николай Михайлович тоже там был, он отвез меня в гостиницу и пообещал приехать позже на чай, заехав предварительно в свой клуб и получив там новости с фронта. По дороге мы говорили об абсолютном порядке на улицах, о хорошем поведении людей, хотя нигде не было видно представителей власти, которые следили бы за порядком.
Великий князь с большим энтузиазмом относился к массам, проявлявшим такую способность сдерживаться даже после стольких лет подавления, когда от них ожидалась ответная реакция.
– Меня нисколько не удивит и не испугает, если они в скором времени создадут республику, – сказал его императорское высочество.
– А вы согласитесь стать их президентом, монсеньор? – спросила я.
– Ну, не первым.
– Может быть, вторым?
– Это было бы проще.
Позже, вернувшись ко мне на чай, он рассказал, что ехал по Невскому впереди большой демонстрации, состоявшей из солдат и множества сброда с черными знаменами анархистов; раздавались выстрелы и антиправительственные выкрики. На одном из знамен крупными буквами было написано: «Долой капиталистов и консерваторов!» Поскольку невозможно было предсказать, что может случиться, он посоветовал мне оставаться дома в тот вечер.
В течение двух дней город находился в неопределенном положении, на главных улицах, особенно на Невском, происходили жестокие схватки и стрельба. Магазины были отчасти забаррикадированы, и все же между схватками люди занимались делами. Это было мое «крещение огнем», поскольку во время мартовских демонстраций меня здесь не было. Мой мальчик тем временем закончил учебный год. Поскольку его оценки были достаточно хороши, чтобы получить диплом без экзаменов, мы заказали билеты на поезд, отправляющийся в Киев вечером 5 мая. Наш поезд по расписанию отходил в шесть тридцать. На улицах все еще было неспокойно, и на вокзале царила неразбериха. Сын взял горничную, чемоданы и билеты и поехал на станцию в три часа, чтобы удостовериться, что багаж вовремя погрузят в поезд. К четырем часам ко мне зашло несколько человек, чтобы попрощаться и принести мне сладости и цветы, по доброму русскому обычаю. Я, конечно, заказала чай, и, пока мы сидели и болтали, наше внимание внезапно привлекли звуки стрельбы из скорострельных орудий и залпы пехоты совсем рядом с нами. Вбежал бледный от волнения служащий гостиницы и сказал, что я нахожусь слишком близко к окнам, а сражение разыгралось прямо перед гостиницей. Хотя мои комнаты были более безопасными, чем большинство других, благодаря тому, что выходили на тихую площадь и императорский музей напротив, директор гостиницы умолял меня не подходить к окну. Окна уже были закрыты, так что мы продолжали пить чай и принялись обсуждать, как мне добраться до вокзала. Все сохраняли философское спокойствие, поскольку мы постепенно привыкли к подобным маленьким неудобствам. Затем через полчаса, когда стрельба утихла, генерал Кнорринг[120] вызвался спуститься и посмотреть, что происходит перед гостиницей. Вернувшись, он сообщил, что на Невском собралась огромная толпа. По его мнению, мне следовало выйти сейчас и, воспользовавшись минутным спокойствием, перейти Невский, а не ждать, поскольку было неизвестно, чем все это может закончиться. Я поспешно надела пальто и шляпку и в сопровождении мистера Барка и генерала Кнорринга спустилась и вышла на улицу. Стрельбы не было, и мы решили сразу же перейти широкую улицу и идти пешком. Делали мы это минут десять, не желая показать, что мы спешим, поскольку толпа была такой огромной, она почти не двигалась и состояла из разных людей, возможно, враждебно настроенных. Лошади мистера Барка, как оказалось, испугались шума, и кучер отправил их домой, оставив хозяину записку. Но мы не сожалели об этом, поскольку ливрея могла привлечь внимание и создать неприятный инцидент. Два моих кавалера благополучно провели меня по тому месту, которое несколько минут назад было полем боя. Генерал Кнорринг оставил меня под сводами Гостиного двора под защитой спутника без военной формы, а сам отправился на поиски экипажа, быстро нашел его и торжествующе вернулся с извозчиком, запросившим за поездку до вокзала десять рублей, вместо обычных двух. «Поскольку не знаешь, какая опасность ждет тебя по дороге, ваши превосходительства!»
Естественно, мы с радостью приняли эти условия и его услуги. Я благополучно прибыла на вокзал за полтора часа до отхода поезда и обнаружила своего мальчика стоящим на тротуаре перед входом; лицо его было бледным и взволнованным, при виде нас оно осветилось. Прощаясь со своими любезными телохранителями, мы услышали залпы за спиной и с облегчением покинули охваченную бурей столицу.
Наш поезд беспрепятственно добрался до Киева, и по пути не произошло никаких неприятных инцидентов, хотя коридор вагона был заполнен солдатами, которые все тридцать шесть часов путешествия вели страстные беседы и истолковывали нам свои запутанные и невероятные теории по поводу правительства, которые они намеревались осуществить на практике. Мне же казалось после беспомощности, проявленной правительством в последние три дня беспорядков, что в ближайшие несколько месяцев нам предстоит жить как на вулкане, поэтому, прежде чем обосноваться с мужем в Киеве, было бы хорошо устроить детей в какое-то безопасное место. Так что я решила предложить мужу отправить трех маленьких человечков, за чье благоденствие мы несли ответственность, к моей матери. Подобное обустройство даст мне время и возможность обосноваться в Киеве и следить за развитием революции. Тогда мы смогли бы беспрепятственно выполнять любые возложенные на нас обязанности, связанные со службой Михаила или же с управлением имениями, зная, что жизни детей ничто не угрожает. Если же с нами что-нибудь случится, что казалось вполне возможным, принимая во внимание описанную Кантакузиным ситуацию в Киеве, тогда дети останутся со своими ближайшими родственниками в Америке.
Как выяснилось, мужем владели подобные размышления, и он воспринял мой план с энтузиазмом. Мы достали билеты на первый возможный поезд из России по Транссибирской дороге. Но нужно было ждать до начала июля. Так что я решила поехать на месяц в Киев, затем еще на месяц отправиться с детьми на Крымское побережье, потом отвезти эту маленькую группу в Петроград, откуда отправить их в долгое путешествие.
Все организовав подобным образом, я почувствовала, как с плеч свалилось тяжкое бремя. Я с удовольствием проводила время в Киеве, меня чрезвычайно интересовало все, что мне там рассказывали и показывали. На следующий день после моего приезда в Киев газеты сообщили, что все разногласия в столице между партиями разрешились ко всеобщему удовлетворению, все кончилось полной победой Керенского и его сторонников. Правительство увидело необходимость дать дорогу социалистическим тенденциям, Милюков возражал по этому поводу и вышел в отставку. В Министерстве иностранных дел его сменил Терещенко, а Шингарев[121] сменил последнего (в Министерстве финансов).
Мы сожалели об отставке Милюкова, поскольку это означало, что в правительстве будет одним честным человеком и патриотом меньше, но, поскольку правительство было временным, люди не придали этому большого значения. Казалось, что самое важное – следовать закону, сохранять порядок и продолжать вести войну до тех пор, пока осенью не состоятся всеобщие выборы. Чем активнее социалисты выдвигались вперед, тем больше они вынуждены были делать добрые дела, что, безусловно, имело положительное значение для России. В противном случае они могли провалиться в глазах общественного мнения и таким образом упустить возможность в конечном итоге удержать власть.
Почти все сходились в подобном мнении, а лично Керенский вызывал всеобщее восхищение. Как всегда, страстный революционер, он проявлял безмерный патриотизм, выдержку и полное отсутствие тщеславия. Когда его поставили во главе Министерства юстиции, он урегулировал вопросы, связанные с содержанием под арестом бывших монархов и членов прежнего правительства с таким благородством и великодушием, на которые никто не надеялся. К тому же он проявил себя непревзойденным лидером своей партии и умудрялся управлять ее неуправляемыми членами с замечательным умением. Его красноречие продолжало возбуждать всеобщее восхищение, и даже самые большие реакционеры относились к нему с уважением. Я обнаружила, что в Киеве, так же как в Петрограде, все придерживаются мнения, что Керенскому суждено стать самым выдающимся человеком своего времени, и различные группы объединялись, желая ему успеха.
<< Назад Вперёд>>
