Глава 24
Выполнив все намеченные дела, я, как и планировала, покинула Петроград и благополучно прибыла в Киев с большим количеством разнообразного багажа.
Муж очень беспокоился во время моей поездки, думая, что нависшая угроза забастовки на железной дороге может застать меня в пути и удерживать en panne[140] или что захват Петрограда немцами приведет к всеобщему паническому бегству оттуда, что тоже сделает поездку невозможной.
Однако немцы не решились продвинуться дальше Пскова и на время предоставили столицу своим шпионам и подчиненным им агентам (большевикам). Временное правительство сохраняло видимость власти. И, проявляя невероятные подвиги находчивости в политике и уступки общественному мнению, им удалось продержаться у власти еще месяц. Все ощущали нервозность, и толпы на улицах стали больше, чем обычно. Каждый ощущал, что от любой малейшей искры может разгореться пламя, которое все спалит. Михаил больше не позволял мне выходить одной на улицу. С наступлением темноты стало опасно там находиться. Французские воинские соединения покидали город или старались как можно скорее это сделать. Многие представители нашего класса уезжали на Кавказ или в Крым, утверждая, что немцы скоро будут в Киеве. В любом случае крестьянские комитеты, поощряемые украинцами, захватили их поместья, и они ничего не выигрывали, оставаясь здесь и рискуя попасть в руки врага.
Приходили ужасные новости из Буромки, а из других поместий не было совсем никаких вестей, и нас это серьезно беспокоило. Мы приказали управляющим и преданным домашним слугам привезти в Киев те небольшие предметы из ценных коллекций Буромки, какие они были в состоянии привезти: старинное серебро, старые табакерки, ювелирные украшения, которые носили наши предки, а также чрезвычайно редкую и прекрасную коллекцию старинных камней и драгоценности свекрови и золовки, хранившиеся в сейфах Буромки. Наконец, мы потребовали привезти документы на случай, если имения будут конфискованы, а дом разрушен.
Бронзу, картины, мебель и коллекции фарфора невозможно упаковать и перевезти, не привлекая внимания, а в первую очередь, казалось, главным делом избежать подозрений со стороны деревенских комитетчиков. Так что все это, а также около 20 тысяч книг, некоторые из которых представляли собой огромную ценность (реальную или связанную с какими-то воспоминаниями), все семейные архивы и погреб с редкими винами, многие из которых насчитывали более ста лет, пришлось бросить на волю случая.
Вскоре подтвердились худшие из предчувствий. Во-первых, конфисковали наш скот и лошадей. Несколько дней спустя вломились в винокуренный завод и сожгли его, пьяная толпа захватила здания фермы и завладела конюшнями. Затем разграбили наш погреб, преданных нам слуг выгнали из дома в деревню, толпа захватила парки, сады и шпалерники, разграбила мельницу и амбары, разрушая оборудование, мастерские и прочее. Сам дом пощадили, хотя чужаки предлагали его сжечь. Но более осторожные старшие из наших крестьян сказали, что жаль уничтожать такой красивый дворец. Лучше оставить его и иногда пользоваться им. И так он простоял еще три-четыре месяца, а затем стал добычей обезумевшей толпы, в которую превратилось наше некогда спокойное крестьянство!
Цены на товары первой необходимости и предметы роскоши взлетели самым невообразимым образом. Туалетное мыло, стоившее двадцать копеек за кусок, поднялось в цене до трех рублей пятидесяти копеек, а хозяйственного мыла совсем не стало. Стоимость масла возросла с шестидесяти копеек до десяти рублей за фунт. Рис стал стоить семь рублей за фунт, если только его можно было достать. Синяя саржа, стоившая обычно пять рублей за метр, теперь оценивалась от семидесяти до ста рублей, а за метр белого крепдешина, прежняя стоимость которого составляла четыре пятьдесят, я теперь заплатила сорок восемь! Готовое платье, стоившее около шестидесяти рублей, теперь оценивалось в тысячу!
Мы свели наши завтраки к кофе с черным хлебом и небольшим количеством масла; обед состоял из двух блюд, обычно какое-нибудь тушеное мясо, а вторым блюдом картофель, капуста или помидоры; ужин состоял из одного блюда, подававшегося холодным и приготовленного из остатков обеда, а также кофе, хлеба и немного меда на десерт. У нас был большой запас меда, привезенного летом из Буромки. Мы откладывали провизию в течение года, и я считала, что нам хватит кофе, сахара и растительного масла еще на год. К тому же у нас были картофель, капуста и различные сушеные овощи, с помощью которых можно было продержаться всю зиму, если бережно их расходовать. Самой большой ценностью был мешок белой муки, которую мы берегли на случай болезни, ее разделили на маленькие пакетики и спрятали в стенах, за деревянными обшивками и в мебели.
Все продавалось по карточкам, но почти никогда не удавалось приобрести то количество, которое позволялось. Иногда даже после того, как слуги провели несколько часов в очереди перед магазином, они ничего не могли приобрести. На нашу семью и домочадцев, состоявших из семнадцати человек, мы могли получить каждый день только десять фунтов или даже меньше черного хлеба, часто по два-три дня мы ничего не могли достать. Наши слуги все делили, сохраняя необычайное добродушие. Повар проявил себя по-настоящему первоклассным мастером, ему удавалось делать всю нашу еду соблазнительной, несмотря на однообразие продуктов. Он готовил превосходный густой крестьянский суп из молока, сухих овощей и кусочков дешевого мяса! К счастью, молочные продукты, фрукты, зеленые овощи и местные необработанные злаки имелись в изобилии, но в целом перспектива на зиму была неутешительной. Мы предвидели, что в городе скоро наступит голод из-за беспорядка на транспорте и начнутся голодные бунты.
Топлива тоже не хватало. Мы запасли летом дрова и тщательно хранили их, экономно отапливая ванные и печи. Ванну принимали по возможности по очереди, кухню топили так, чтобы приготовить одно горячее блюдо в день.
Больше всего я опасалась, что у нас реквизируют продовольствие. Но нам повезло, и, покидая Киев, мы оставили топливо и сушеные овощи тем, кто поселился в доме вместо нас, а свекрови сделали королевский подарок: кофе, сахар и прочее, за что семья была чрезвычайно благодарна, поскольку члены нашей семьи до последнего времени не верили в наступление столь драматических условий и почти не сделали никаких запасов.
Таким образом мы дожили до 25 октября по русскому стилю (7 ноября), когда получили первые новости о крупном восстании большевиков в столице, о штурме Зимнего дворца, побеге Керенского, падении Временного правительства и аресте его оставшихся членов! В Петрограде явно воцарился хаос, а затем полнейшее безмолвие; все связи – телеграфная, почтовая, через прессу – прервались!
В Киеве незамедлительно нашли отражение последствия разыгравшейся на севере драмы. При первых же известиях о восстании Михаил направил кирасиров охранять арсенал и железнодорожный вокзал, а кадет из двух военных школ направили на охрану здания штаба, телефонной, водной и электрической станций. А когда большевики принялись устраивать беспорядки поблизости от их собственных казарм (в императорском дворце), их атаковали кадеты и казаки. За три дня состоялось два сражения поблизости от дворца и в его садах, и он несколько раз переходил из рук в руки.
В четверг и пятницу бунтов не было – только процессии, митинги, общее возбуждение и забастовки на фабриках за городом. Затем перестали ходить трамваи. В пятницу вечером собралась толпа, угрожающая напасть на здание штаба, возникла необходимость усилить его защиту. Я видела, как прибыло пополнение, состоявшее из юных кадет. Было темно, и звук их тяжелых шагов привлек меня к окну около часа ночи. Первая группа зашла и скрылась в здании, занимая задние дворы. Затем прибыло еще одно большое соединение, и мальчики разбежались по улице, занимая тротуары и проезжую часть, разжигая бивачные костры, составляя ружья и устраиваясь на ночь. Выглядели они щегольски и явно радовались возложенным на них обязанностям. Молодые голоса и смех доносились до нас через открытые окна. На мои выражения сожаления муж ответил, что эти мальчики должны теперь выполнять такую работу, поскольку у него недостаточно кирасир. Он поставил последних в самые ответственные места. А этим паренькам подобные приключения нравятся значительно больше, чем учеба. Им от семнадцати до двадцати лет, но они ощущают, что делают настоящее мужское дело. И действительно, возможно, им придется его делать. Я видела, что Кантакузину самому не нравилось, что приходилось их использовать.
Небольшая пушка и скорострельные орудия были установлены таким образом, чтобы могли держать под прицелом оба конца улицы. Наш квартал относился к Банковой, соединявшейся с другими улицами под прямым углом, и с обеих сторон здания закрывали перспективу. Так что если бы пушка стала вести огонь по толпе, то снаряды попали бы прямо в дома.
Муж мало говорил, но выглядел побледневшим и взволнованным. Большую часть времени он днем и ночью проводил в штабе, где Кириенко[141] проводил постоянно проходившие заседания импровизированной комиссии, созданной для того, чтобы решать вопросы местной обороны и действий городского правительства. Кириенко был замечательным человеком. Он сохранял хладнокровие, оптимизм, ободрял окружающих, принимал быстрые и ответственные решения, принимал посетителей и депутации, словно играя в покер с судьбой, порой блефуя, выигрывая очки, отчаянно стараясь продержаться в надежде, что каждый час могут прийти новости из Петрограда.
Но время шло, а новостей из столицы не поступало, и Михаил видел, что войска устают, а у него было недостаточно людей, чтобы заменить их, поскольку его солдаты были рассеяны по разным объектам. Из резерва были отозваны два чехословацких полка. Они прибыли в воскресенье днем, и командующий испытал большое облегчение, когда производил их смотр вместе с Кириенко перед штаб-квартирой, поскольку надеялся, что получил надежную поддержку.
Конечно, весь город был чрезвычайно взволнован этим событием. Напряжение, которое испытывал Кантакузин, сказалось в какой-то мере и на мне, никогда не думала, что дни могут быть такими длинными и утомительными.
Кириенко в отсутствие приказов из столицы решил действовать по собственной инициативе. В понедельник утром он созвал комиссию из правительственных чиновников и официально пригласил представителей Центральной рады и Советов рабочих и солдатских депутатов для того, чтобы обсудить с ними ситуацию и помочь принять меры, которые помогут обеспечить спокойствие в городе и безопасность жителей. Советы никак не прореагировали на приглашение Кириенко, а Рада прислала представителей. После долгих споров украинцы пришли к взаимопониманию с центральной правительственной партией. К ним перейдут некоторые административные ведомства, главным образом связанные со взаимоотношениями крестьян и собственников, а также определенные линии правительственного контроля в городе. В обмен на эти завоевания они станут следить за порядком в провинции, сохраняя закон и порядок в сельских районах, а также помогут поддерживать порядок в Киеве с тем, чтобы предотвратить восстание большевиков.
Когда стали решать, куда поставить различные военные соединения, украинцы потребовали оказать им «любезность» и разместить их солдат на почетных постах в городе; в числе прочего они желали охранять арсенал. Кантакузин решительно протестовал против того, чтобы так много отдавать в руки ненадежных друзей, но Рада поставила это условием сотрудничества, и Кириенко счел, что не может рисковать потерей помощи украинцев. Им сделали уступку, от которой мой муж пришел в отчаяние. Перед тем как покинуть штаб-квартиру этим вечером, лидер депутации подписал официальный договор с Кириенко, заключая от имени Рады оборонительный и наступательный союз с Временным правительством. Отныне две эти партии должны были действовать сообща, и многие надеялись, что объединенными усилиями им удастся утихомирить и подчинить себе большевиков.
Вечером в понедельник мы легли спать, а на следующий день рано утром были разбужены стрельбой. Бедный Михаил, кое-как поспешно одевшись, помчался в штаб, где какое-то время оставался, а мы с нетерпением ждали новостей. Его встретила страшная неразбериха. Кириенко спешно послал за лидером Рады, который тотчас же пришел. В ответ на обвинения в свой адрес руководитель Рады объяснил, что подписал вчера временное соглашение, но поздно вечером Советы прислали на собрание Рады свою делегацию, обратившуюся с просьбой о сотрудничестве. Они предложили украинцам такие преимущества в случае принятия ими предложения, что все члены Рады с министерством во главе сочли необходимым связать себя с большевиками. Если народная партия придет сейчас к власти, украинцам будет предоставлена возможность управления провинциями вокруг Киева. В результате в национальных интересах он стал союзником народной партии большевиков. Кириенко стал протестовать, угрожать, запугивать, но ничего не мог поделать. Стрельба в городе становилась все более неистовой.
Когда представители Рады ушли, стали поступать сообщения, дающие драматическую картину нашего отчаянного положения. В авиационном лагере на окраине города солдаты восстали и убили или ранили несколько офицеров, оставшиеся в живых офицеры бежали, сняв индукторы с аэропланов, с тем чтобы солдаты не могли их использовать для бомбардировки города. На артиллерийских батареях произошло нечто подобное, только там офицерам не удалось привести в негодность орудия. Время от времени в центре города падали ядра, производя разрушения и сея волнение среди народа. Вода и электричество пока еще были, и телефон работал, но мы не знали, надолго ли.
В среду утром Кириенко был еще в штабе, Кантакузин тоже, но уже было невозможно что-либо предпринять, весь город был охвачен волнениями. Офицеров расстреливали на месте, разрывались снаряды, в воздухе свистели пули, разбивая окна и застревая в стенах. Мы очень тревожились, поскольку несколько домов по соседству разграбили, сотни людей арестовали, и время от времени сообщалось, что толпа большевиков движется в нашем направлении.
К полудню украинцы потребовали, чтобы в целях всеобщей «безопасности и защиты революции» войска Временного правительства покинули Киев и подверглись расформированию, а кадеты должны были немедленно вернуться в свои школы, где будут содержаться на положении военнопленных. Кириенко вынужден был подчиниться силе. Стало совершенно очевидно, что власть Временного правительства в Киеве закончилась и перешла в руки толпы. Мой муж, возмущенный тем, что его солдат рассеяли и изгнали из города, не мог ничего поделать, разве что подать прошение об отставке, что он и сделал. В результате он лишился командования. В тот день мы стали обсуждать планы на будущее на случай, если выберемся живыми из этого осиного гнезда. Мы решили прежде всего отправиться в Крым отдохнуть.
Я знала, Михаил будет обречен, как только украинцы захватят власть в свои руки; поскольку все лето он тратил энергию и силы на борьбу с их пропагандой, и, безусловно, они захотят отомстить. Мы оба очень устали, особенно его изнурила работа.
Внезапно объявили о приходе полковника Сахновского, тогдашнего командира кирасир, заявившего, что он должен поговорить с Кантакузиным по неотложному делу. И тот его принял в своем кабинете. Когда муж вернулся, он без всяких преамбул спросил: «Ты можешь покинуть дом через десять минут?» Я ответила, что могу. Тогда он добавил: «Сахновский только что приехал из штаба. Он говорит, что захватившая власть толпа уже расстреляла командира гарнизонной пехоты и намерена арестовать всех офицеров-кирасир, оставшихся в городе, а меня разыскивают, чтобы предать суду и казнить. Кириенко тоже приговорен и скрылся. Сахновский предлагает мне или выбраться из города и укрыться во временном лагере кирасир, или спрятаться в городе. Я решил предпринять последнее, тогда я по крайней мере не подвергну полк опасности и риску нападения. Если хочешь, мы можем провести ночь в гостинице. Номер уже зарезервирован».
Взяв небольшую сумочку, в которую я сложила кое-какие ценные бумаги, свои драгоценности и деньги, которые были в доме, я набросила накидку, меха и надела шляпу.
Мы знали, что главным затруднением будет выйти из дому и пробраться через ряды войск, расположившихся у наших дверей и на тротуарах вдоль улиц между нашим домом и гостиницей. Теперь все эти войска принадлежали украинцам, знавшим мужа в лицо слишком хорошо. К счастью, было холодно и довольно темно, он надел гражданскую одежду, которой никогда прежде в Киеве не носил. На нем было тяжелое дорожное пальто, мягкая фетровая шляпа, а на шее дорожный шарф, прикрывающий подбородок и бороду. Под пальто из предосторожности он спрятал револьвер и шпагу. Я с удовлетворением отметила, что в этой одежде Михаил совершенно неузнаваем. Закутавшись в меха и взяв сумочку с ценностями, я прикрыла ее своей большой муфтой. Над экстравагантностью моей муфты часто подсмеивались, но в тот вечер я была благодарна ей за ее размер и ту защиту, которую она мне предоставляла. Я также держала внутри муфты заряженный и спущенный с предохранителя револьвер.
Мы попрощались с нашими гостями и слугами в холле, затем потушили все огни для того, чтобы открытая передняя дверь привлекла меньше внимания с улицы. Куракин разбаррикадировал дверь и придержал ее открытой, пока Кантакузин выскользнул наружу. Я последовала за ним, и дверь за моей спиной тихо закрылась. Сердце мое учащенно билось, а тело покрылось потом, несмотря на холодный воздух, когда мы осторожно пробирались через улицу и брели по тротуару противоположной стороны улицы по направлению к углу. Здесь стоял часовой с заряженным ружьем. К счастью для нас, он принадлежал к новой формации. Вместо того чтобы выполнять свои обязанности и окликнуть нас, он продолжал болтать и курить со своими обедавшими товарищами. Мы медленно, крадучись, прошли у него за спиной и дошли до остатков баррикад, беспорядочно громоздившихся поперек улицы. Перейдя их, я вздохнула свободнее, а муж сказал: «А теперь поторопимся! Может, мне взять сумочку? Здесь, похоже, разрешается движение транспорта, и, думаю, мы теперь в безопасности!» Я настояла на том, чтобы оставить сумочку у себя, дабы ему легче было держать и прятать свое оружие. Мы пошли как можно быстрее. И на то были причины, поскольку вокруг время от времени пролетали пули. Мы поравнялись с генералом, который, склонив голову, шел быстрым шагом. Это был муж моей золовки Нирод. «Тео», – тихо позвала я. Он поднял глаза. «Что такое? И Миша в таком прелестном наряде! Куда вы направляетесь? На маскарад?» Кантакузин сказал: «Тише, – а затем, – пойдем с нами».
Тео повернулся и пошел с нами, а мы в нескольких словах рассказали о событиях, произошедших с нами со времени обеда, хотя, казалось, все случилось несколько веков назад. Мы вышли на другую улицу, увидели экипаж и, попрощавшись с Тео, пообещавшим сообщить домой о том, что мы благополучно преодолели опасную зону, и прислать нам что-нибудь на ужин, вскочили в экипаж и поехали к гостинице. Швейцар, которого мы знали, поскольку часто обедали в ресторане в лучшие дни, чуть не упал, когда увидел нас и узнал Кантакузина. Он проводил нас в комнату верхнего этажа, которую мой муж несколько месяцев удерживал за собой, используя ее, когда появлялась необходимость поселить какого-нибудь офицера или коммерсанта, которого он хотел задержать в городе. Нам повезло, что она сохранялась за нами, поскольку гостиница была переполнена. К счастью, когда мы поднялись на свой этаж, услышали, что солдаты украинского правительства только что закончили там обыск и спустились вниз. Они искали оружие, проверяли паспорта и конфисковывали ценности. Я почувствовала себя в безопасности, когда спрятала наши револьверы. В номере было ужасно грязно и все перевернуто вверх дном, постели не заправлены, в умывальниках грязная вода, вся мебель перевернута, словно после землетрясения. Наши окна выходили во двор, так что нам не грозили случайные выстрелы или нападения. У меня не было особого желания испытать больше волнений, чем мне уже пришлось испытать. Но мужу, который провел все эти дни в основном в канцелярии, очень хотелось освободиться и посмотреть на события с точки зрения зрителя. Он считал, что в достаточной мере замаскировался, чтобы не быть узнанным; и ему было легче куда-то пойти, чем сидеть на месте, так что я даже не стала протестовать, когда он снова отправился на главную улицу. Я уже начинала испытывать нетерпение по поводу обещанного ужина, когда около девяти часов появились Давидка и Елена с холодной ветчиной, сваренными вкрутую яйцами и другими припасами, подходящими для пикника, которые прислала госпожа Иванова. Лучше всего мне показалась бутылка горячего кофе и маленькая фляжка со старым бренди для Кантакузина. Слуги также принесли все необходимое (постельное) белье, одежду для завтрашнего дня и наши дорожные несессеры. Они храбро встретили уличную стрельбу, когда несли нам все это, и сообщили, что, когда уходили, в доме все было спокойно. Хотя какие-то солдаты заходили и спрашивали Кантакузина, но, переговорив с князем Куракиным и графом Ниродом, они ушли, даже не обыскав дом.
Вернулся муж, и мы пообедали. Мне было очень приятно, когда он сказал, что в критической ситуации мои нервы оказались ничуть не хуже, если даже не лучше, чем его. Мы посмеялись по поводу моей птички Фаберже, которая снова принесла нам удачу. Мы провели короткий спокойный вечер в своей комнате и, усталые, проспали до утра. Давидка и Елена опять принесли из дома кофе и горячие хлебцы. Они рассказали, что предыдущим вечером на Банковой было много волнений. Долго и яростно стреляли, и все домочадцы укрылись в черном коридоре, где провели большую часть вечера, поскольку там не было окон, и они чувствовали себя в безопасности.
Кантакузин пошел за удостоверением об увольнении, которое ему обещали выдать днем в штаб-квартире дивизии, а я отправилась по магазинам, обнаружила, что магазины и банки открыты, и, как и тогда в июле в Петрограде, у меня создалось впечатление об удивительном интеллекте России, живущей по принципу: кто старое помянет, тому глаз вон. Если бы не разбитые окна и поврежденные здания, если бы не гражданская одежда мужа, то я подумала бы, что события последних тридцати шести часов мне просто приснились. В полдень Кантакузин, не принадлежавший больше к русской армии и выправивший документы, отвел меня назад домой, и мы удивили своих гостей, явившись как раз к обеду. Куракин и Тео сказали, что завидуют нашей полной свободе. Теперь никому не позволялось выходить в отставку, что касается Кантакузина, не было бы счастья, да несчастье (его рана) помогло. Тогда мы решили как можно скорее, если позволят обстоятельства, в следующую субботу выехать на юг и взять с собой госпожу Иванову, а затем по возможности поскорее выбраться за границу. Мы понимали, что наконец пришло время присоединиться к нашим детям, и благодарили небеса за то, что они находились в безопасности и им не пришлось пройти через то, через что прошли мы или нам еще предстояло пройти.
Муж очень беспокоился во время моей поездки, думая, что нависшая угроза забастовки на железной дороге может застать меня в пути и удерживать en panne[140] или что захват Петрограда немцами приведет к всеобщему паническому бегству оттуда, что тоже сделает поездку невозможной.
Однако немцы не решились продвинуться дальше Пскова и на время предоставили столицу своим шпионам и подчиненным им агентам (большевикам). Временное правительство сохраняло видимость власти. И, проявляя невероятные подвиги находчивости в политике и уступки общественному мнению, им удалось продержаться у власти еще месяц. Все ощущали нервозность, и толпы на улицах стали больше, чем обычно. Каждый ощущал, что от любой малейшей искры может разгореться пламя, которое все спалит. Михаил больше не позволял мне выходить одной на улицу. С наступлением темноты стало опасно там находиться. Французские воинские соединения покидали город или старались как можно скорее это сделать. Многие представители нашего класса уезжали на Кавказ или в Крым, утверждая, что немцы скоро будут в Киеве. В любом случае крестьянские комитеты, поощряемые украинцами, захватили их поместья, и они ничего не выигрывали, оставаясь здесь и рискуя попасть в руки врага.
Приходили ужасные новости из Буромки, а из других поместий не было совсем никаких вестей, и нас это серьезно беспокоило. Мы приказали управляющим и преданным домашним слугам привезти в Киев те небольшие предметы из ценных коллекций Буромки, какие они были в состоянии привезти: старинное серебро, старые табакерки, ювелирные украшения, которые носили наши предки, а также чрезвычайно редкую и прекрасную коллекцию старинных камней и драгоценности свекрови и золовки, хранившиеся в сейфах Буромки. Наконец, мы потребовали привезти документы на случай, если имения будут конфискованы, а дом разрушен.
Бронзу, картины, мебель и коллекции фарфора невозможно упаковать и перевезти, не привлекая внимания, а в первую очередь, казалось, главным делом избежать подозрений со стороны деревенских комитетчиков. Так что все это, а также около 20 тысяч книг, некоторые из которых представляли собой огромную ценность (реальную или связанную с какими-то воспоминаниями), все семейные архивы и погреб с редкими винами, многие из которых насчитывали более ста лет, пришлось бросить на волю случая.
Вскоре подтвердились худшие из предчувствий. Во-первых, конфисковали наш скот и лошадей. Несколько дней спустя вломились в винокуренный завод и сожгли его, пьяная толпа захватила здания фермы и завладела конюшнями. Затем разграбили наш погреб, преданных нам слуг выгнали из дома в деревню, толпа захватила парки, сады и шпалерники, разграбила мельницу и амбары, разрушая оборудование, мастерские и прочее. Сам дом пощадили, хотя чужаки предлагали его сжечь. Но более осторожные старшие из наших крестьян сказали, что жаль уничтожать такой красивый дворец. Лучше оставить его и иногда пользоваться им. И так он простоял еще три-четыре месяца, а затем стал добычей обезумевшей толпы, в которую превратилось наше некогда спокойное крестьянство!
Цены на товары первой необходимости и предметы роскоши взлетели самым невообразимым образом. Туалетное мыло, стоившее двадцать копеек за кусок, поднялось в цене до трех рублей пятидесяти копеек, а хозяйственного мыла совсем не стало. Стоимость масла возросла с шестидесяти копеек до десяти рублей за фунт. Рис стал стоить семь рублей за фунт, если только его можно было достать. Синяя саржа, стоившая обычно пять рублей за метр, теперь оценивалась от семидесяти до ста рублей, а за метр белого крепдешина, прежняя стоимость которого составляла четыре пятьдесят, я теперь заплатила сорок восемь! Готовое платье, стоившее около шестидесяти рублей, теперь оценивалось в тысячу!
Мы свели наши завтраки к кофе с черным хлебом и небольшим количеством масла; обед состоял из двух блюд, обычно какое-нибудь тушеное мясо, а вторым блюдом картофель, капуста или помидоры; ужин состоял из одного блюда, подававшегося холодным и приготовленного из остатков обеда, а также кофе, хлеба и немного меда на десерт. У нас был большой запас меда, привезенного летом из Буромки. Мы откладывали провизию в течение года, и я считала, что нам хватит кофе, сахара и растительного масла еще на год. К тому же у нас были картофель, капуста и различные сушеные овощи, с помощью которых можно было продержаться всю зиму, если бережно их расходовать. Самой большой ценностью был мешок белой муки, которую мы берегли на случай болезни, ее разделили на маленькие пакетики и спрятали в стенах, за деревянными обшивками и в мебели.
Все продавалось по карточкам, но почти никогда не удавалось приобрести то количество, которое позволялось. Иногда даже после того, как слуги провели несколько часов в очереди перед магазином, они ничего не могли приобрести. На нашу семью и домочадцев, состоявших из семнадцати человек, мы могли получить каждый день только десять фунтов или даже меньше черного хлеба, часто по два-три дня мы ничего не могли достать. Наши слуги все делили, сохраняя необычайное добродушие. Повар проявил себя по-настоящему первоклассным мастером, ему удавалось делать всю нашу еду соблазнительной, несмотря на однообразие продуктов. Он готовил превосходный густой крестьянский суп из молока, сухих овощей и кусочков дешевого мяса! К счастью, молочные продукты, фрукты, зеленые овощи и местные необработанные злаки имелись в изобилии, но в целом перспектива на зиму была неутешительной. Мы предвидели, что в городе скоро наступит голод из-за беспорядка на транспорте и начнутся голодные бунты.
Топлива тоже не хватало. Мы запасли летом дрова и тщательно хранили их, экономно отапливая ванные и печи. Ванну принимали по возможности по очереди, кухню топили так, чтобы приготовить одно горячее блюдо в день.
Больше всего я опасалась, что у нас реквизируют продовольствие. Но нам повезло, и, покидая Киев, мы оставили топливо и сушеные овощи тем, кто поселился в доме вместо нас, а свекрови сделали королевский подарок: кофе, сахар и прочее, за что семья была чрезвычайно благодарна, поскольку члены нашей семьи до последнего времени не верили в наступление столь драматических условий и почти не сделали никаких запасов.
Таким образом мы дожили до 25 октября по русскому стилю (7 ноября), когда получили первые новости о крупном восстании большевиков в столице, о штурме Зимнего дворца, побеге Керенского, падении Временного правительства и аресте его оставшихся членов! В Петрограде явно воцарился хаос, а затем полнейшее безмолвие; все связи – телеграфная, почтовая, через прессу – прервались!
В Киеве незамедлительно нашли отражение последствия разыгравшейся на севере драмы. При первых же известиях о восстании Михаил направил кирасиров охранять арсенал и железнодорожный вокзал, а кадет из двух военных школ направили на охрану здания штаба, телефонной, водной и электрической станций. А когда большевики принялись устраивать беспорядки поблизости от их собственных казарм (в императорском дворце), их атаковали кадеты и казаки. За три дня состоялось два сражения поблизости от дворца и в его садах, и он несколько раз переходил из рук в руки.
В четверг и пятницу бунтов не было – только процессии, митинги, общее возбуждение и забастовки на фабриках за городом. Затем перестали ходить трамваи. В пятницу вечером собралась толпа, угрожающая напасть на здание штаба, возникла необходимость усилить его защиту. Я видела, как прибыло пополнение, состоявшее из юных кадет. Было темно, и звук их тяжелых шагов привлек меня к окну около часа ночи. Первая группа зашла и скрылась в здании, занимая задние дворы. Затем прибыло еще одно большое соединение, и мальчики разбежались по улице, занимая тротуары и проезжую часть, разжигая бивачные костры, составляя ружья и устраиваясь на ночь. Выглядели они щегольски и явно радовались возложенным на них обязанностям. Молодые голоса и смех доносились до нас через открытые окна. На мои выражения сожаления муж ответил, что эти мальчики должны теперь выполнять такую работу, поскольку у него недостаточно кирасир. Он поставил последних в самые ответственные места. А этим паренькам подобные приключения нравятся значительно больше, чем учеба. Им от семнадцати до двадцати лет, но они ощущают, что делают настоящее мужское дело. И действительно, возможно, им придется его делать. Я видела, что Кантакузину самому не нравилось, что приходилось их использовать.
Небольшая пушка и скорострельные орудия были установлены таким образом, чтобы могли держать под прицелом оба конца улицы. Наш квартал относился к Банковой, соединявшейся с другими улицами под прямым углом, и с обеих сторон здания закрывали перспективу. Так что если бы пушка стала вести огонь по толпе, то снаряды попали бы прямо в дома.
Муж мало говорил, но выглядел побледневшим и взволнованным. Большую часть времени он днем и ночью проводил в штабе, где Кириенко[141] проводил постоянно проходившие заседания импровизированной комиссии, созданной для того, чтобы решать вопросы местной обороны и действий городского правительства. Кириенко был замечательным человеком. Он сохранял хладнокровие, оптимизм, ободрял окружающих, принимал быстрые и ответственные решения, принимал посетителей и депутации, словно играя в покер с судьбой, порой блефуя, выигрывая очки, отчаянно стараясь продержаться в надежде, что каждый час могут прийти новости из Петрограда.
Но время шло, а новостей из столицы не поступало, и Михаил видел, что войска устают, а у него было недостаточно людей, чтобы заменить их, поскольку его солдаты были рассеяны по разным объектам. Из резерва были отозваны два чехословацких полка. Они прибыли в воскресенье днем, и командующий испытал большое облегчение, когда производил их смотр вместе с Кириенко перед штаб-квартирой, поскольку надеялся, что получил надежную поддержку.
Конечно, весь город был чрезвычайно взволнован этим событием. Напряжение, которое испытывал Кантакузин, сказалось в какой-то мере и на мне, никогда не думала, что дни могут быть такими длинными и утомительными.
Кириенко в отсутствие приказов из столицы решил действовать по собственной инициативе. В понедельник утром он созвал комиссию из правительственных чиновников и официально пригласил представителей Центральной рады и Советов рабочих и солдатских депутатов для того, чтобы обсудить с ними ситуацию и помочь принять меры, которые помогут обеспечить спокойствие в городе и безопасность жителей. Советы никак не прореагировали на приглашение Кириенко, а Рада прислала представителей. После долгих споров украинцы пришли к взаимопониманию с центральной правительственной партией. К ним перейдут некоторые административные ведомства, главным образом связанные со взаимоотношениями крестьян и собственников, а также определенные линии правительственного контроля в городе. В обмен на эти завоевания они станут следить за порядком в провинции, сохраняя закон и порядок в сельских районах, а также помогут поддерживать порядок в Киеве с тем, чтобы предотвратить восстание большевиков.
Когда стали решать, куда поставить различные военные соединения, украинцы потребовали оказать им «любезность» и разместить их солдат на почетных постах в городе; в числе прочего они желали охранять арсенал. Кантакузин решительно протестовал против того, чтобы так много отдавать в руки ненадежных друзей, но Рада поставила это условием сотрудничества, и Кириенко счел, что не может рисковать потерей помощи украинцев. Им сделали уступку, от которой мой муж пришел в отчаяние. Перед тем как покинуть штаб-квартиру этим вечером, лидер депутации подписал официальный договор с Кириенко, заключая от имени Рады оборонительный и наступательный союз с Временным правительством. Отныне две эти партии должны были действовать сообща, и многие надеялись, что объединенными усилиями им удастся утихомирить и подчинить себе большевиков.
Вечером в понедельник мы легли спать, а на следующий день рано утром были разбужены стрельбой. Бедный Михаил, кое-как поспешно одевшись, помчался в штаб, где какое-то время оставался, а мы с нетерпением ждали новостей. Его встретила страшная неразбериха. Кириенко спешно послал за лидером Рады, который тотчас же пришел. В ответ на обвинения в свой адрес руководитель Рады объяснил, что подписал вчера временное соглашение, но поздно вечером Советы прислали на собрание Рады свою делегацию, обратившуюся с просьбой о сотрудничестве. Они предложили украинцам такие преимущества в случае принятия ими предложения, что все члены Рады с министерством во главе сочли необходимым связать себя с большевиками. Если народная партия придет сейчас к власти, украинцам будет предоставлена возможность управления провинциями вокруг Киева. В результате в национальных интересах он стал союзником народной партии большевиков. Кириенко стал протестовать, угрожать, запугивать, но ничего не мог поделать. Стрельба в городе становилась все более неистовой.
Когда представители Рады ушли, стали поступать сообщения, дающие драматическую картину нашего отчаянного положения. В авиационном лагере на окраине города солдаты восстали и убили или ранили несколько офицеров, оставшиеся в живых офицеры бежали, сняв индукторы с аэропланов, с тем чтобы солдаты не могли их использовать для бомбардировки города. На артиллерийских батареях произошло нечто подобное, только там офицерам не удалось привести в негодность орудия. Время от времени в центре города падали ядра, производя разрушения и сея волнение среди народа. Вода и электричество пока еще были, и телефон работал, но мы не знали, надолго ли.
В среду утром Кириенко был еще в штабе, Кантакузин тоже, но уже было невозможно что-либо предпринять, весь город был охвачен волнениями. Офицеров расстреливали на месте, разрывались снаряды, в воздухе свистели пули, разбивая окна и застревая в стенах. Мы очень тревожились, поскольку несколько домов по соседству разграбили, сотни людей арестовали, и время от времени сообщалось, что толпа большевиков движется в нашем направлении.
К полудню украинцы потребовали, чтобы в целях всеобщей «безопасности и защиты революции» войска Временного правительства покинули Киев и подверглись расформированию, а кадеты должны были немедленно вернуться в свои школы, где будут содержаться на положении военнопленных. Кириенко вынужден был подчиниться силе. Стало совершенно очевидно, что власть Временного правительства в Киеве закончилась и перешла в руки толпы. Мой муж, возмущенный тем, что его солдат рассеяли и изгнали из города, не мог ничего поделать, разве что подать прошение об отставке, что он и сделал. В результате он лишился командования. В тот день мы стали обсуждать планы на будущее на случай, если выберемся живыми из этого осиного гнезда. Мы решили прежде всего отправиться в Крым отдохнуть.
Я знала, Михаил будет обречен, как только украинцы захватят власть в свои руки; поскольку все лето он тратил энергию и силы на борьбу с их пропагандой, и, безусловно, они захотят отомстить. Мы оба очень устали, особенно его изнурила работа.
Внезапно объявили о приходе полковника Сахновского, тогдашнего командира кирасир, заявившего, что он должен поговорить с Кантакузиным по неотложному делу. И тот его принял в своем кабинете. Когда муж вернулся, он без всяких преамбул спросил: «Ты можешь покинуть дом через десять минут?» Я ответила, что могу. Тогда он добавил: «Сахновский только что приехал из штаба. Он говорит, что захватившая власть толпа уже расстреляла командира гарнизонной пехоты и намерена арестовать всех офицеров-кирасир, оставшихся в городе, а меня разыскивают, чтобы предать суду и казнить. Кириенко тоже приговорен и скрылся. Сахновский предлагает мне или выбраться из города и укрыться во временном лагере кирасир, или спрятаться в городе. Я решил предпринять последнее, тогда я по крайней мере не подвергну полк опасности и риску нападения. Если хочешь, мы можем провести ночь в гостинице. Номер уже зарезервирован».
Взяв небольшую сумочку, в которую я сложила кое-какие ценные бумаги, свои драгоценности и деньги, которые были в доме, я набросила накидку, меха и надела шляпу.
Мы знали, что главным затруднением будет выйти из дому и пробраться через ряды войск, расположившихся у наших дверей и на тротуарах вдоль улиц между нашим домом и гостиницей. Теперь все эти войска принадлежали украинцам, знавшим мужа в лицо слишком хорошо. К счастью, было холодно и довольно темно, он надел гражданскую одежду, которой никогда прежде в Киеве не носил. На нем было тяжелое дорожное пальто, мягкая фетровая шляпа, а на шее дорожный шарф, прикрывающий подбородок и бороду. Под пальто из предосторожности он спрятал револьвер и шпагу. Я с удовлетворением отметила, что в этой одежде Михаил совершенно неузнаваем. Закутавшись в меха и взяв сумочку с ценностями, я прикрыла ее своей большой муфтой. Над экстравагантностью моей муфты часто подсмеивались, но в тот вечер я была благодарна ей за ее размер и ту защиту, которую она мне предоставляла. Я также держала внутри муфты заряженный и спущенный с предохранителя револьвер.
Мы попрощались с нашими гостями и слугами в холле, затем потушили все огни для того, чтобы открытая передняя дверь привлекла меньше внимания с улицы. Куракин разбаррикадировал дверь и придержал ее открытой, пока Кантакузин выскользнул наружу. Я последовала за ним, и дверь за моей спиной тихо закрылась. Сердце мое учащенно билось, а тело покрылось потом, несмотря на холодный воздух, когда мы осторожно пробирались через улицу и брели по тротуару противоположной стороны улицы по направлению к углу. Здесь стоял часовой с заряженным ружьем. К счастью для нас, он принадлежал к новой формации. Вместо того чтобы выполнять свои обязанности и окликнуть нас, он продолжал болтать и курить со своими обедавшими товарищами. Мы медленно, крадучись, прошли у него за спиной и дошли до остатков баррикад, беспорядочно громоздившихся поперек улицы. Перейдя их, я вздохнула свободнее, а муж сказал: «А теперь поторопимся! Может, мне взять сумочку? Здесь, похоже, разрешается движение транспорта, и, думаю, мы теперь в безопасности!» Я настояла на том, чтобы оставить сумочку у себя, дабы ему легче было держать и прятать свое оружие. Мы пошли как можно быстрее. И на то были причины, поскольку вокруг время от времени пролетали пули. Мы поравнялись с генералом, который, склонив голову, шел быстрым шагом. Это был муж моей золовки Нирод. «Тео», – тихо позвала я. Он поднял глаза. «Что такое? И Миша в таком прелестном наряде! Куда вы направляетесь? На маскарад?» Кантакузин сказал: «Тише, – а затем, – пойдем с нами».
Тео повернулся и пошел с нами, а мы в нескольких словах рассказали о событиях, произошедших с нами со времени обеда, хотя, казалось, все случилось несколько веков назад. Мы вышли на другую улицу, увидели экипаж и, попрощавшись с Тео, пообещавшим сообщить домой о том, что мы благополучно преодолели опасную зону, и прислать нам что-нибудь на ужин, вскочили в экипаж и поехали к гостинице. Швейцар, которого мы знали, поскольку часто обедали в ресторане в лучшие дни, чуть не упал, когда увидел нас и узнал Кантакузина. Он проводил нас в комнату верхнего этажа, которую мой муж несколько месяцев удерживал за собой, используя ее, когда появлялась необходимость поселить какого-нибудь офицера или коммерсанта, которого он хотел задержать в городе. Нам повезло, что она сохранялась за нами, поскольку гостиница была переполнена. К счастью, когда мы поднялись на свой этаж, услышали, что солдаты украинского правительства только что закончили там обыск и спустились вниз. Они искали оружие, проверяли паспорта и конфисковывали ценности. Я почувствовала себя в безопасности, когда спрятала наши револьверы. В номере было ужасно грязно и все перевернуто вверх дном, постели не заправлены, в умывальниках грязная вода, вся мебель перевернута, словно после землетрясения. Наши окна выходили во двор, так что нам не грозили случайные выстрелы или нападения. У меня не было особого желания испытать больше волнений, чем мне уже пришлось испытать. Но мужу, который провел все эти дни в основном в канцелярии, очень хотелось освободиться и посмотреть на события с точки зрения зрителя. Он считал, что в достаточной мере замаскировался, чтобы не быть узнанным; и ему было легче куда-то пойти, чем сидеть на месте, так что я даже не стала протестовать, когда он снова отправился на главную улицу. Я уже начинала испытывать нетерпение по поводу обещанного ужина, когда около девяти часов появились Давидка и Елена с холодной ветчиной, сваренными вкрутую яйцами и другими припасами, подходящими для пикника, которые прислала госпожа Иванова. Лучше всего мне показалась бутылка горячего кофе и маленькая фляжка со старым бренди для Кантакузина. Слуги также принесли все необходимое (постельное) белье, одежду для завтрашнего дня и наши дорожные несессеры. Они храбро встретили уличную стрельбу, когда несли нам все это, и сообщили, что, когда уходили, в доме все было спокойно. Хотя какие-то солдаты заходили и спрашивали Кантакузина, но, переговорив с князем Куракиным и графом Ниродом, они ушли, даже не обыскав дом.
Вернулся муж, и мы пообедали. Мне было очень приятно, когда он сказал, что в критической ситуации мои нервы оказались ничуть не хуже, если даже не лучше, чем его. Мы посмеялись по поводу моей птички Фаберже, которая снова принесла нам удачу. Мы провели короткий спокойный вечер в своей комнате и, усталые, проспали до утра. Давидка и Елена опять принесли из дома кофе и горячие хлебцы. Они рассказали, что предыдущим вечером на Банковой было много волнений. Долго и яростно стреляли, и все домочадцы укрылись в черном коридоре, где провели большую часть вечера, поскольку там не было окон, и они чувствовали себя в безопасности.
Кантакузин пошел за удостоверением об увольнении, которое ему обещали выдать днем в штаб-квартире дивизии, а я отправилась по магазинам, обнаружила, что магазины и банки открыты, и, как и тогда в июле в Петрограде, у меня создалось впечатление об удивительном интеллекте России, живущей по принципу: кто старое помянет, тому глаз вон. Если бы не разбитые окна и поврежденные здания, если бы не гражданская одежда мужа, то я подумала бы, что события последних тридцати шести часов мне просто приснились. В полдень Кантакузин, не принадлежавший больше к русской армии и выправивший документы, отвел меня назад домой, и мы удивили своих гостей, явившись как раз к обеду. Куракин и Тео сказали, что завидуют нашей полной свободе. Теперь никому не позволялось выходить в отставку, что касается Кантакузина, не было бы счастья, да несчастье (его рана) помогло. Тогда мы решили как можно скорее, если позволят обстоятельства, в следующую субботу выехать на юг и взять с собой госпожу Иванову, а затем по возможности поскорее выбраться за границу. Мы понимали, что наконец пришло время присоединиться к нашим детям, и благодарили небеса за то, что они находились в безопасности и им не пришлось пройти через то, через что прошли мы или нам еще предстояло пройти.
<< Назад Вперёд>>
