Глава 26
Мы, не тратя времени даром, наняли машину и покинули Симферополь. Когда свежий ветер ударил мне в лицо, я ощутила, что кошмар нашего путешествия на этот раз закончился, и испытала благодарность к провидению, которое нас направляло. Мы благополучно выбрались из Киева, и я надеялась, что все худшее уже позади. Хотя нас и ожидали какие-то неудобства и опасности впереди, я надеялась, что муж больше не будет подвергаться особым преследованиям, поскольку мы теперь за пределами Украины, вне досягаемости тех, кто жаждал мести. Так что мы могли оставить волнения позади и насладиться мягким ходом нашего экипажа и великолепием крымского пейзажа, который я особенно любила. Муж, внезапно почувствовав, как нервное напряжение покинуло его, расслабился и задремал, так что я наслаждалась красотой чудесной поездки в одиночку.
По мере того как мы продвигались, температура так стремительно менялась, что за коротких полчаса я сбросила с себя меха, затем накидку и, наконец, свитер, мы открыли все окна машины, чтобы впустить порыв свежего морского воздуха и нежное прикосновение солнца. Мы остановились у небольшого ресторанчика на набережной в первом же городе, до которого доехали, нас быстро и приветливо обслужила хорошенькая деревенская девушка, узнавшая меня по моей прошлой поездке и поинтересовавшаяся о детях. Никогда в жизни кофе с густыми сливками, горячие ломтики хлеба и фрукты не казались мне такими вкусными. Кантакузин проснулся и отдал должное своей порции еды. Он все еще выглядел измученным, но его настроение соответствовало очарованию окружающей обстановки. Я надеялась, что Крым поможет восстановить его здоровье в достаточной мере, так, чтобы мы смогли совершить предстоящую впоследствии долгую поездку на север.
После завтрака мы продолжили путь по дороге, идущей вдоль побережья, через леса, мимо курортов, где жизнерадостные и нарядные посетители гостиниц ходили по магазинам или просто прогуливались, слушая музыку, словно войны и революции остались где-то далеко. Мы проехали через Ялту, по-прежнему богатую и роскошную, а за ней стояли Ливадия и Ореанда со сверкавшими на солнце императорскими дворцами. Не удивительно, что император так любил этот свой личный дом, не принадлежавший государству. Я подумала о большой семье, живущей теперь в тесноте в маленьком домишке в далеком и холодном сибирском городе[142]. Какой контраст с этим!
Наконец мы добрались до виллы свекрови в Симеизе. Это был простой, но удобный и красивый белый дом, окруженный садом цветущих роз, с видом на горы позади и на море впереди. К тому же он был достаточно большой, чтобы с легкостью вместить всех ее ближних. Наш приезд всех взволновал. Она не видела сына с тех пор, как была в Петрограде, когда они вместе пережили первые дни революции. Я тоже не видела ее с весны. Ее очень расстроило плохое состояние здоровья сына, но радовало то, что мы уехали из Киева. Он сообщил ей о финансовых делах, из которых выходило, что они по крайней мере год могут прожить безбедно.
Единственная опасность, по ее мнению, исходила от машин, полных солдат и матросов-большевиков, осуществлявших вылазки по всей области специально для того, чтобы убивать и грабить. За летние месяцы отношение свекрови к революции полностью переменилось, и восторженное отношение к первым революционерам, учредившим Временное правительство, переросло в ужас. Она не могла найти слов достаточно сильных, чтобы выразить свой гнев и презрение, и клялась, что, когда у нее появится возможность уехать за границу, она намерена навсегда остаться там вдали от России и никогда не иметь ничего общего с нашими людьми. Ее французская душа и способность выражать свои чувства сослужили ей хорошую службу в теперешнем состоянии души!
Каждый дворянин, которого я встречала, больше огорчался по поводу наших военных действий, чем из-за своих личных неприятностей, и каждый утверждал, что «все можно простить, кроме того, что революционеры нарушили слово, данное союзникам». Некоторые опасались, что наше отступничество приведет к победе Германии, и эта мысль причиняла самые большие страдания. Никто сильно не обвинял людей, напротив, многие считали, что революция в конце концов приведет к развитию нации. Конечно, все без исключения эти аристократы сожалели об уходе старых прекрасных традиций и поэзии нашей деревенской жизни с ее патриархальными связями между хозяевами и крестьянами, и, несомненно, они исчезли навсегда. Все говорили с сочувствием о бедном императоре и нависшей над ним опасности и о печальной, похожей на заточение жизни, которую вели члены императорской семьи здесь в Крыму.
Две недели пролетели слишком быстро. Мне было тяжело прощаться и не хотелось уезжать, оставляя товарищей многих лет. Однако мы имели веские причины для отъезда. Мой муж мог вновь обрести здоровье и силы только в том случае, если бы уехал как можно дальше от этой среды со всеми ее трагическими проявлениями. Теперь он уже ничего не мог сделать для своей страны, мы с ним могли стать только двумя лишними ртами, которых нужно было кормить из семейных запасов, а оказавшись за границей, мы перестали бы зависеть от семьи.
Мы обнаружили, что безгранично тяжело достать билеты и места на поезд в Петроград, но судьба, как обычно, позаботилась о нас – наша добрая приятельница, отказавшаяся от поездки, уступила нам два купе, которые давно заказала. Каким-то чудом Совет севастопольских моряков ответил на телеграфный запрос Кантакузина, они позволили нам проехать через их город-крепость и сесть в поезд на их вокзале. Наша семья не могла поверить, что такое разрешение возможно, до тех пор пока мы не показали им телеграмму. Я была чрезвычайно благодарна за подобное благодеяние. Теперь мы сможем устроиться и погрузить свои вещи в пустой вагон, и у нас даже была слабая надежда удержать за собой зарезервированные места, за которые мы заплатили, поскольку это был прямой экспресс. Последние прощания очень меня опечалили, я опасалась, что мы никогда больше не увидим членов нашей семьи. Мне была ненавистна мысль о том, что оставляем близких в такой опасности. Тяжело бедняжке старой княгине пройти через подобные испытания в семьдесят лет после той роскошной легкой жизни, которую она привыкла вести. Нелегко было моей золовке и ее детям, отличавшимся хрупким здоровьем, с отчаянием в сердце встретить лицом к лицу будущее. При расставании они представляли собой трагическую картину!
Было 5 декабря, и хотя мы покидали Южное побережье, омытое солнечным светом и украшенное цветами, наше настроение не соответствовало окружающей обстановке. Бесчисленные пессимистически настроенные друзья предсказывали, что телеграмма от Севастопольского Совета окажется западней, они не знали, что с нами произойдет, когда мы попадем в этот город-цитадель большевиков, и были уверены, что на нас нападут или заключат под стражу. Другие, в равной степени мрачно настроенные, утверждали, будто первая часть путешествия пройдет хорошо, а наши беды начнутся, когда мы сядем в поезд. Они сообщили нам, что особенно достается поездам-экспрессам. Донские казаки собираются под руководством генералов Каледина[143] и Корнилова (который бежал из тюрьмы во время восстания в штаб-квартире, ухитрился проехать полстраны инкогнито и присоединился к Каледину в Новочеркасске). В скором времени ожидалось сражение между ними и большевистскими силами, двинувшимися им навстречу из Москвы, в то время как украинцы тоже послали свои войска из Киева и Полтавы. Никто не знал, чью сторону они займут. Нам говорили, что мы, безусловно, попадем между двух огней и нас убьют в схватке. Мы слышали, что в Петрограде совсем нет продуктов и всех убивают, а в разрешении уехать за границу всегда отказывают. И рефреном всех разговоров была тема полнейшего безумия нашей попытки!
Мы с мужем с некоторой долей сомнения обсуждали, что нам следует предпринять, но в конце концов решили, что ситуация еще долго не улучшится и что если мы хотим уехать за границу, то должны попытаться сделать это сейчас. А отъезд казался необходимым из-за состояния здоровья Кантакузина. Нам казалось, со всех точек зрения следует положиться на удачу, пока мы еще обладаем в достаточной мере мужеством и деньгами и пока еще существует сообщение. Мы знали, что если казачий рейд разделит страну на две части или если железные дороги из-за многочисленных забастовок перестанут действовать, то мы окажемся в Крыму в «мешке» и не сможем осуществить свой план. Окончательно решившись, мы пообещали себе: что бы ни случилось, не станем сожалеть о наших теперешних действиях и используем все возможные средства, чтобы успешно осуществить свои замыслы. Если нам не удастся выехать из Петрограда за границу, мы просто соберем все наличные деньги, какие только сможем, каким-нибудь образом вернемся и на неопределенное время обоснуемся поблизости от семьи. Между тем мы были готовы дорого заплатить за возможность выбраться.
Прежде всего мы зашили мои драгоценности в дорожную одежду. Там они будут меньше привлекать внимание и не так нам мешать, как в футляре для драгоценностей. Затем мы разделили деньги, и каждый взял половину на случай, если одного из нас обыщут или ограбят или же нам придется разлучиться. На всякий случай мы взяли с собой 10 тысяч рублей в банкнотах. Мы уменьшили количество багажа, оставив два сундука свекрови. Готовые ко всевозможным неожиданностям, мы решительно предприняли первый шаг своего путешествия.
Давидка выехал на несколько часов раньше, он вез наши сундуки на повозке, запряженной тройкой хороших лошадей, мы ехали следом на машине. Он должен был ждать нас у въезда в Севастополь, поскольку у мужа был один пропуск на всех нас. Кантакузин был в гражданской одежде, но в паспортах, естественно, указывались наши имена и титул, а мы должны были предъявлять их. Я очень надеялась на то, что нам поможет солдатская форма Давидки.
Мы были слишком взволнованы, чтобы о чем-то говорить во время нашей долгой поездки. Поднявшись на перевал, мы бросили оттуда прощальный взгляд на прекрасный райский сад: Крымское побережье, расстилающееся внизу. Когда мы миновали узкий Байдарский проезд среди скал и обратились к северу, нам навстречу подул холодный северный ветер со снегом. Два-три часа мы ехали сквозь снегопад по направлению к полю битвы Балаклавы[144], мы проезжали мимо памятников французским, английским и русским солдатам, погибшим и похороненным там, где пали, бывшим врагами в той большой битве, состоявшейся так давно. Затем мы приблизились к наружным укреплениям Севастополя, и нас остановили на контрольно-пропускном пункте.
Давидка со своей повозкой был уже там. Вместо доброжелательного, одетого с иголочки офицера прежних дней нас встретили два грубых солдата с угрюмыми лицами. Но нельзя сказать, что они были пьяными или неопрятно одетыми. Они прочли наш пропуск, затем проверили паспорта, сопровождая чтение грубоватыми, но неглупыми комментариями. Им не очень понравились наши с Кантакузиным паспорта, они на минуту заколебались, и душа у меня ушла в пятки. Муж объяснил, что мы собираемся посетить их город проездом и уедем ночным поездом в Петроград, они, наконец, неохотно согласились, чтобы мы проехали.
Мы отправились в гостиницу, пообедали, и у нас осталось время почитать газету и осмотреть город. В последнее время он приобрел дурную репутацию среди обитателей тех районов, где мы жили. С тех пор как в конце июня адмирал Колчак был смещен своим флотом, из Севастополя стали распространяться по всей округе разрушения и беспорядки. Но сейчас это место, несмотря на зловещую тишину и пустоту, производившие угнетающее впечатление, содержалось в чистоте и абсолютном порядке.
Однако директор гостиницы горько сожалел по поводу потерь, которые испытывал из-за недостатка путешественников и из-за постоянных реквизиций продовольствия. В гостинице проживало только несколько французских офицеров, в основном молодых летчиков, но они, похоже, вот-вот собирались уехать. А в основном гостиница была практически пуста. На вокзале то же самое – очень мало путешественников, никакой разношерстной публики, почти нет солдат, кое-где щеголеватые матросы и морские офицеры с семьями, повсюду чистота и никакой неразберихи в делах. Мы легко и быстро нашли свой поезд и вагон. Заплатив в два раза больше прежней цены, мы обнаружили, что вес нашего багажа на целый сундук превышает вес, положенный по последнему закону. Это так огорчило Кантакузина, что он предоставил Давидке неограниченные полномочия действовать от нашего имени, зная, что солдат может иметь большее влияние. Наш слуга сделал все от него зависящее и через полчаса вернулся и сказал, что сундук не будет конфискован. Его можно взять с собой, несмотря на недавний закон, но ему пришлось купить дополнительный билет первого класса до Петрограда и потратить пятьдесят рублей на взятки, потому что билетом невозможно было воспользоваться!
В поезде у нас было два соединяющихся купе и туалетная комната, так что, если бы «товарищи солдаты» не вторглись в наши владения, мы могли рассчитывать на вполне комфортабельную поездку. Сначала у всех было много места. Два мускулистых матроса Севастопольского гарнизона вошли в наш вагон, сказав проводнику, что им «так хочется», но они пообещали позаботиться о том, чтобы не было других незваных гостей. Им позволили спать в нашем коридоре, они быстро там обосновались и завели вполне добродушную беседу с Давидкой. Я поместила Елену с Давидкой, мужа оставила с собой в целях безопасности, а дверь между двумя купе оставила открытой. Мы сложили все свои чемоданы, корзины и пледы около окон, так чтобы толпе на станциях казалось, будто наши купе переполнены и чтобы они не испытывали соблазна проникнуть к нам. В вагонах больше не оставалось ни подушек, ни одеял, ни простыней. По одному из наших окон сверху донизу проходила трещина. Раздеться, конечно, было невозможно, но уже то много значило, что можно было лечь и вытянуться, даже если в любой момент можно было ожидать вторжения. Я с содроганием думала о толпах, ожидающих наш поезд в Симферополе и других городах по пути! Однако пока мы могли надеяться на несколько часов спокойного сна и поторопились воспользоваться этим. Я крепко спала часов до двух, затем в панике проснулась и стала прислушиваться к раздававшимся вокруг крикам и глухим ударам. Но, несмотря на все это, матросы сдержали данное нам слово, и ни один захватчик не вторгся в наш вагон. Окно как раз у меня над головой треснуло, и затем какую-то тяжелую вещь бросили на наши вещи, к счастью, она там застряла, и это, похоже, несколько охладило пыл нападающих. Раздались оскорбления и выкрики: «Капиталисты! Буржуи!» Я увидела, что Михаил нащупывает револьвер. Мы оба сидели прямо и в молчании ждали, что произойдет. Но ничего не произошло, и поезд покинул Симферополь, оставив позади орущую и бурлящую толпу.
После этого первого опыта я набралась мужества и снова легла спать. Но нам сказали, что впереди ждут другие станции, где толпа еще хуже, чем эта, и мы провели много часов в тревоге. Наши защитники-матросы были воистину достойны восхищения. Они подружились с Давидкой и Еленой, оказывали нам большую помощь и постоянно заботились о нашей безопасности. За эти два дня и три ночи они впускали в вагон только тех, кто показывал надлежащие билеты на зарезервированные места, и сделали исключение только для трех раненых солдат, которых попросили нас принять. У одного из них было прострелено легкое, и он с трудом дышал; другой, раненный в живот, лежал на спине; а у третьего не было обеих ног. Со времени революции не стало поездов Красного Креста, чтобы перевозить таких несчастных, и раненые зависели теперь от случая. Этим троим повезло, ибо наши огромные моряки и Давидка помогали беднягам как могли, муж тоже часто разговаривал с ними и заботился о них, время от времени мы давали им чай с сухим печеньем.
Мы благополучно проехали земли казаков, сделали остановку в Харькове, а когда на следующий день прибыли в Москву, прочли в специальных телеграммах, продававшихся на вокзале, что той же ночью в Харькове состоялось сражение и теперь все сообщения с югом прерваны. Так что наш поезд, возможно, оказался последним, приехавшим с юга. Наконец после всех наших напрасных тревог мы прибыли в столицу с опозданием на двадцать четыре часа и были очень рады этому, несмотря на то что поездка стоила нам почти две тысячи рублей, хотя в прежнее время было бы вполне достаточно трехсот.
Мы поблагодарили наших защитников – двоих моряков – за их превосходную службу, попрощались с ранеными солдатами, а они с большим энтузиазмом пожелали нам всего наилучшего. У нас сложились с ними чрезвычайно теплые отношения, чего не могло бы произойти ни в одной другой стране при подобных обстоятельствах. Нужно быть русским, чтобы сохранять такую небывалую простоту в столь сложной ситуации.
По мере того как мы продвигались, температура так стремительно менялась, что за коротких полчаса я сбросила с себя меха, затем накидку и, наконец, свитер, мы открыли все окна машины, чтобы впустить порыв свежего морского воздуха и нежное прикосновение солнца. Мы остановились у небольшого ресторанчика на набережной в первом же городе, до которого доехали, нас быстро и приветливо обслужила хорошенькая деревенская девушка, узнавшая меня по моей прошлой поездке и поинтересовавшаяся о детях. Никогда в жизни кофе с густыми сливками, горячие ломтики хлеба и фрукты не казались мне такими вкусными. Кантакузин проснулся и отдал должное своей порции еды. Он все еще выглядел измученным, но его настроение соответствовало очарованию окружающей обстановки. Я надеялась, что Крым поможет восстановить его здоровье в достаточной мере, так, чтобы мы смогли совершить предстоящую впоследствии долгую поездку на север.
После завтрака мы продолжили путь по дороге, идущей вдоль побережья, через леса, мимо курортов, где жизнерадостные и нарядные посетители гостиниц ходили по магазинам или просто прогуливались, слушая музыку, словно войны и революции остались где-то далеко. Мы проехали через Ялту, по-прежнему богатую и роскошную, а за ней стояли Ливадия и Ореанда со сверкавшими на солнце императорскими дворцами. Не удивительно, что император так любил этот свой личный дом, не принадлежавший государству. Я подумала о большой семье, живущей теперь в тесноте в маленьком домишке в далеком и холодном сибирском городе[142]. Какой контраст с этим!
Наконец мы добрались до виллы свекрови в Симеизе. Это был простой, но удобный и красивый белый дом, окруженный садом цветущих роз, с видом на горы позади и на море впереди. К тому же он был достаточно большой, чтобы с легкостью вместить всех ее ближних. Наш приезд всех взволновал. Она не видела сына с тех пор, как была в Петрограде, когда они вместе пережили первые дни революции. Я тоже не видела ее с весны. Ее очень расстроило плохое состояние здоровья сына, но радовало то, что мы уехали из Киева. Он сообщил ей о финансовых делах, из которых выходило, что они по крайней мере год могут прожить безбедно.
Единственная опасность, по ее мнению, исходила от машин, полных солдат и матросов-большевиков, осуществлявших вылазки по всей области специально для того, чтобы убивать и грабить. За летние месяцы отношение свекрови к революции полностью переменилось, и восторженное отношение к первым революционерам, учредившим Временное правительство, переросло в ужас. Она не могла найти слов достаточно сильных, чтобы выразить свой гнев и презрение, и клялась, что, когда у нее появится возможность уехать за границу, она намерена навсегда остаться там вдали от России и никогда не иметь ничего общего с нашими людьми. Ее французская душа и способность выражать свои чувства сослужили ей хорошую службу в теперешнем состоянии души!
Каждый дворянин, которого я встречала, больше огорчался по поводу наших военных действий, чем из-за своих личных неприятностей, и каждый утверждал, что «все можно простить, кроме того, что революционеры нарушили слово, данное союзникам». Некоторые опасались, что наше отступничество приведет к победе Германии, и эта мысль причиняла самые большие страдания. Никто сильно не обвинял людей, напротив, многие считали, что революция в конце концов приведет к развитию нации. Конечно, все без исключения эти аристократы сожалели об уходе старых прекрасных традиций и поэзии нашей деревенской жизни с ее патриархальными связями между хозяевами и крестьянами, и, несомненно, они исчезли навсегда. Все говорили с сочувствием о бедном императоре и нависшей над ним опасности и о печальной, похожей на заточение жизни, которую вели члены императорской семьи здесь в Крыму.
Две недели пролетели слишком быстро. Мне было тяжело прощаться и не хотелось уезжать, оставляя товарищей многих лет. Однако мы имели веские причины для отъезда. Мой муж мог вновь обрести здоровье и силы только в том случае, если бы уехал как можно дальше от этой среды со всеми ее трагическими проявлениями. Теперь он уже ничего не мог сделать для своей страны, мы с ним могли стать только двумя лишними ртами, которых нужно было кормить из семейных запасов, а оказавшись за границей, мы перестали бы зависеть от семьи.
Мы обнаружили, что безгранично тяжело достать билеты и места на поезд в Петроград, но судьба, как обычно, позаботилась о нас – наша добрая приятельница, отказавшаяся от поездки, уступила нам два купе, которые давно заказала. Каким-то чудом Совет севастопольских моряков ответил на телеграфный запрос Кантакузина, они позволили нам проехать через их город-крепость и сесть в поезд на их вокзале. Наша семья не могла поверить, что такое разрешение возможно, до тех пор пока мы не показали им телеграмму. Я была чрезвычайно благодарна за подобное благодеяние. Теперь мы сможем устроиться и погрузить свои вещи в пустой вагон, и у нас даже была слабая надежда удержать за собой зарезервированные места, за которые мы заплатили, поскольку это был прямой экспресс. Последние прощания очень меня опечалили, я опасалась, что мы никогда больше не увидим членов нашей семьи. Мне была ненавистна мысль о том, что оставляем близких в такой опасности. Тяжело бедняжке старой княгине пройти через подобные испытания в семьдесят лет после той роскошной легкой жизни, которую она привыкла вести. Нелегко было моей золовке и ее детям, отличавшимся хрупким здоровьем, с отчаянием в сердце встретить лицом к лицу будущее. При расставании они представляли собой трагическую картину!
Было 5 декабря, и хотя мы покидали Южное побережье, омытое солнечным светом и украшенное цветами, наше настроение не соответствовало окружающей обстановке. Бесчисленные пессимистически настроенные друзья предсказывали, что телеграмма от Севастопольского Совета окажется западней, они не знали, что с нами произойдет, когда мы попадем в этот город-цитадель большевиков, и были уверены, что на нас нападут или заключат под стражу. Другие, в равной степени мрачно настроенные, утверждали, будто первая часть путешествия пройдет хорошо, а наши беды начнутся, когда мы сядем в поезд. Они сообщили нам, что особенно достается поездам-экспрессам. Донские казаки собираются под руководством генералов Каледина[143] и Корнилова (который бежал из тюрьмы во время восстания в штаб-квартире, ухитрился проехать полстраны инкогнито и присоединился к Каледину в Новочеркасске). В скором времени ожидалось сражение между ними и большевистскими силами, двинувшимися им навстречу из Москвы, в то время как украинцы тоже послали свои войска из Киева и Полтавы. Никто не знал, чью сторону они займут. Нам говорили, что мы, безусловно, попадем между двух огней и нас убьют в схватке. Мы слышали, что в Петрограде совсем нет продуктов и всех убивают, а в разрешении уехать за границу всегда отказывают. И рефреном всех разговоров была тема полнейшего безумия нашей попытки!
Мы с мужем с некоторой долей сомнения обсуждали, что нам следует предпринять, но в конце концов решили, что ситуация еще долго не улучшится и что если мы хотим уехать за границу, то должны попытаться сделать это сейчас. А отъезд казался необходимым из-за состояния здоровья Кантакузина. Нам казалось, со всех точек зрения следует положиться на удачу, пока мы еще обладаем в достаточной мере мужеством и деньгами и пока еще существует сообщение. Мы знали, что если казачий рейд разделит страну на две части или если железные дороги из-за многочисленных забастовок перестанут действовать, то мы окажемся в Крыму в «мешке» и не сможем осуществить свой план. Окончательно решившись, мы пообещали себе: что бы ни случилось, не станем сожалеть о наших теперешних действиях и используем все возможные средства, чтобы успешно осуществить свои замыслы. Если нам не удастся выехать из Петрограда за границу, мы просто соберем все наличные деньги, какие только сможем, каким-нибудь образом вернемся и на неопределенное время обоснуемся поблизости от семьи. Между тем мы были готовы дорого заплатить за возможность выбраться.
Прежде всего мы зашили мои драгоценности в дорожную одежду. Там они будут меньше привлекать внимание и не так нам мешать, как в футляре для драгоценностей. Затем мы разделили деньги, и каждый взял половину на случай, если одного из нас обыщут или ограбят или же нам придется разлучиться. На всякий случай мы взяли с собой 10 тысяч рублей в банкнотах. Мы уменьшили количество багажа, оставив два сундука свекрови. Готовые ко всевозможным неожиданностям, мы решительно предприняли первый шаг своего путешествия.
Давидка выехал на несколько часов раньше, он вез наши сундуки на повозке, запряженной тройкой хороших лошадей, мы ехали следом на машине. Он должен был ждать нас у въезда в Севастополь, поскольку у мужа был один пропуск на всех нас. Кантакузин был в гражданской одежде, но в паспортах, естественно, указывались наши имена и титул, а мы должны были предъявлять их. Я очень надеялась на то, что нам поможет солдатская форма Давидки.
Мы были слишком взволнованы, чтобы о чем-то говорить во время нашей долгой поездки. Поднявшись на перевал, мы бросили оттуда прощальный взгляд на прекрасный райский сад: Крымское побережье, расстилающееся внизу. Когда мы миновали узкий Байдарский проезд среди скал и обратились к северу, нам навстречу подул холодный северный ветер со снегом. Два-три часа мы ехали сквозь снегопад по направлению к полю битвы Балаклавы[144], мы проезжали мимо памятников французским, английским и русским солдатам, погибшим и похороненным там, где пали, бывшим врагами в той большой битве, состоявшейся так давно. Затем мы приблизились к наружным укреплениям Севастополя, и нас остановили на контрольно-пропускном пункте.
Давидка со своей повозкой был уже там. Вместо доброжелательного, одетого с иголочки офицера прежних дней нас встретили два грубых солдата с угрюмыми лицами. Но нельзя сказать, что они были пьяными или неопрятно одетыми. Они прочли наш пропуск, затем проверили паспорта, сопровождая чтение грубоватыми, но неглупыми комментариями. Им не очень понравились наши с Кантакузиным паспорта, они на минуту заколебались, и душа у меня ушла в пятки. Муж объяснил, что мы собираемся посетить их город проездом и уедем ночным поездом в Петроград, они, наконец, неохотно согласились, чтобы мы проехали.
Мы отправились в гостиницу, пообедали, и у нас осталось время почитать газету и осмотреть город. В последнее время он приобрел дурную репутацию среди обитателей тех районов, где мы жили. С тех пор как в конце июня адмирал Колчак был смещен своим флотом, из Севастополя стали распространяться по всей округе разрушения и беспорядки. Но сейчас это место, несмотря на зловещую тишину и пустоту, производившие угнетающее впечатление, содержалось в чистоте и абсолютном порядке.
Однако директор гостиницы горько сожалел по поводу потерь, которые испытывал из-за недостатка путешественников и из-за постоянных реквизиций продовольствия. В гостинице проживало только несколько французских офицеров, в основном молодых летчиков, но они, похоже, вот-вот собирались уехать. А в основном гостиница была практически пуста. На вокзале то же самое – очень мало путешественников, никакой разношерстной публики, почти нет солдат, кое-где щеголеватые матросы и морские офицеры с семьями, повсюду чистота и никакой неразберихи в делах. Мы легко и быстро нашли свой поезд и вагон. Заплатив в два раза больше прежней цены, мы обнаружили, что вес нашего багажа на целый сундук превышает вес, положенный по последнему закону. Это так огорчило Кантакузина, что он предоставил Давидке неограниченные полномочия действовать от нашего имени, зная, что солдат может иметь большее влияние. Наш слуга сделал все от него зависящее и через полчаса вернулся и сказал, что сундук не будет конфискован. Его можно взять с собой, несмотря на недавний закон, но ему пришлось купить дополнительный билет первого класса до Петрограда и потратить пятьдесят рублей на взятки, потому что билетом невозможно было воспользоваться!
В поезде у нас было два соединяющихся купе и туалетная комната, так что, если бы «товарищи солдаты» не вторглись в наши владения, мы могли рассчитывать на вполне комфортабельную поездку. Сначала у всех было много места. Два мускулистых матроса Севастопольского гарнизона вошли в наш вагон, сказав проводнику, что им «так хочется», но они пообещали позаботиться о том, чтобы не было других незваных гостей. Им позволили спать в нашем коридоре, они быстро там обосновались и завели вполне добродушную беседу с Давидкой. Я поместила Елену с Давидкой, мужа оставила с собой в целях безопасности, а дверь между двумя купе оставила открытой. Мы сложили все свои чемоданы, корзины и пледы около окон, так чтобы толпе на станциях казалось, будто наши купе переполнены и чтобы они не испытывали соблазна проникнуть к нам. В вагонах больше не оставалось ни подушек, ни одеял, ни простыней. По одному из наших окон сверху донизу проходила трещина. Раздеться, конечно, было невозможно, но уже то много значило, что можно было лечь и вытянуться, даже если в любой момент можно было ожидать вторжения. Я с содроганием думала о толпах, ожидающих наш поезд в Симферополе и других городах по пути! Однако пока мы могли надеяться на несколько часов спокойного сна и поторопились воспользоваться этим. Я крепко спала часов до двух, затем в панике проснулась и стала прислушиваться к раздававшимся вокруг крикам и глухим ударам. Но, несмотря на все это, матросы сдержали данное нам слово, и ни один захватчик не вторгся в наш вагон. Окно как раз у меня над головой треснуло, и затем какую-то тяжелую вещь бросили на наши вещи, к счастью, она там застряла, и это, похоже, несколько охладило пыл нападающих. Раздались оскорбления и выкрики: «Капиталисты! Буржуи!» Я увидела, что Михаил нащупывает револьвер. Мы оба сидели прямо и в молчании ждали, что произойдет. Но ничего не произошло, и поезд покинул Симферополь, оставив позади орущую и бурлящую толпу.
После этого первого опыта я набралась мужества и снова легла спать. Но нам сказали, что впереди ждут другие станции, где толпа еще хуже, чем эта, и мы провели много часов в тревоге. Наши защитники-матросы были воистину достойны восхищения. Они подружились с Давидкой и Еленой, оказывали нам большую помощь и постоянно заботились о нашей безопасности. За эти два дня и три ночи они впускали в вагон только тех, кто показывал надлежащие билеты на зарезервированные места, и сделали исключение только для трех раненых солдат, которых попросили нас принять. У одного из них было прострелено легкое, и он с трудом дышал; другой, раненный в живот, лежал на спине; а у третьего не было обеих ног. Со времени революции не стало поездов Красного Креста, чтобы перевозить таких несчастных, и раненые зависели теперь от случая. Этим троим повезло, ибо наши огромные моряки и Давидка помогали беднягам как могли, муж тоже часто разговаривал с ними и заботился о них, время от времени мы давали им чай с сухим печеньем.
Мы благополучно проехали земли казаков, сделали остановку в Харькове, а когда на следующий день прибыли в Москву, прочли в специальных телеграммах, продававшихся на вокзале, что той же ночью в Харькове состоялось сражение и теперь все сообщения с югом прерваны. Так что наш поезд, возможно, оказался последним, приехавшим с юга. Наконец после всех наших напрасных тревог мы прибыли в столицу с опозданием на двадцать четыре часа и были очень рады этому, несмотря на то что поездка стоила нам почти две тысячи рублей, хотя в прежнее время было бы вполне достаточно трехсот.
Мы поблагодарили наших защитников – двоих моряков – за их превосходную службу, попрощались с ранеными солдатами, а они с большим энтузиазмом пожелали нам всего наилучшего. У нас сложились с ними чрезвычайно теплые отношения, чего не могло бы произойти ни в одной другой стране при подобных обстоятельствах. Нужно быть русским, чтобы сохранять такую небывалую простоту в столь сложной ситуации.
<< Назад Вперёд>>
