П. С. Попов, Р. А. Симонов, Н. И. Стяжкин. Логические знания на Руси в конце XV в.
В связи с освобождением от татаро-монгольского ига также наступает подъем самосознания русского человека, что нашло отражение в антифеодальных и реформационных движениях XIV—начала XVI в. В процессе освобождения от средневековых религиозно-догматических оков христианства появляется потребность считать истинным только то, что доказано. Отсюда возникает необходимость в глубоких логических исследованиях. В этой связи становится понятным большой интерес русских людей к серьезным средневековым логическим произведениям, как, например, к «Логике Авиасафа», представляющей собой перевод на древнерусский язык логических фрагментов из произведения арабского мыслителя ал-Газали (1059-1111).
Для усвоения серьезных произведений, характеризующих средневековую логическую науку в целом, необходимо было создать по возможности полную систему логических терминов на древнерусском языке. Такая система была создана уже в конце XV в. Одним из творцов подобной системы на семитских языках и был средневековый философ Моисей Маймонид (1135—1204). На Руси сочинение Маймонида было не просто переведено, а переработано применительно к задачам усвоения логической теории и с сохранением в целостности логической терминосистемы. Соответствующий древнерусский трактат, посвященный логическим терминам, имеет название «Книга, глаголемая логика».
Начало изучению древнерусских логических текстов, восходящих к XV в., положил в конце XIX в. известный специалист в области русской филологии академик А. И. Соболевский. В досоветское время об этих трактатах писали востоковед академик П. К. Коковцов, а также С. Л. Неверов, Л. Л Бедржицкий и др. В советской научной литературе содержания рассматриваемых древнерусских произведений по логике касались Г. Г. Шпет, Т. И. Райнов, В. П. Зубов, Н. А. Казакова, Я. С. Лурье, А. Н. Клибанов и др. История изучения этих трактатов была в сжатой форме изложена в монографии Н. И. Стяжкина и В. Д. Силакова1.
К настоящему времени накоплены новые данные об истории древнерусских логических трактатов «Логика Авиасафа» и «Книга, глаголемая логика». Настоящая статья посвящена содержанию обоих текстов с учетом новых данных.
В рассматриваемых древнерусских средневековых трактатах используется терминология, существенно отличающаяся от современной логической терминологии на русском языке. Древнерусская логическая терминология настолько специфична, что, например, Г. Г. Шпет язык этих произведений характеризовал как «фантастически исковерканный» и «тарабарский»2. Г. Г. Шпет на этой основе полагал, что невозможно осмысленное прочтение древнерусских сочинений по логике. Он не мог представить, что уже в конце XV в. на Руси существовала самостоятельная система терминов, способная адекватно описывать в достаточной полноте такую сложную научную концепцию, какой является аристотелевская логика. Следует вспомнить, что именно Аристотель впервые систематически, изложил науку логики в виде самостоятельной теоретической дисциплины. При этом он получил ряд важных результатов, сохранивших свое значение в качестве фрагмента логики классов как одного из разделов современного логического учения.
В силу указанных причин изложение в настоящей статье строится следующим образом. Содержание древнерусских трактатов передается на основе современной логической терминологии. Для ознакомления с древнерусской логической фразеологией приводятся отдельные примеры. Также в отдельных случаях используется современная символика математической логики; она еще не существовала в период, от которого сохранились древнерусские логические тексты. Однако их научное содержание таково, что допускает в известных случаях применение логики высказываний и других современных средств изложения логических данных.
Текст «Логики Авиасафа» известен по единственной рукописи второй половины XV в. киевского Михайловского монастыря. Эта рукопись погибла во время оккупации Киева гитлеровскими войсками. Еще в 1909 г. текст «Логики Авиасафа» был опубликован С. Л. Неверовым3. Благодаря этому содержание утраченного источника доступно для научного исследования.
Название «Логика Авиасафа» является условным. В подлиннике текст начинается словами: «Рече Авиасаф: Хвала богу, хранителю нашему...» Установлено, что древнерусский текст «Логики Авиасафа» составляют отрывки из сочинения «Стремления философов» арабского мыслителя ал-Газали. В изданном С. Л. Неверовым варианте «Логики Авиасафа» отсутствует конец, что, по-видимому, соответствует подлиннику погибшей рукописи. Поэтому неясно, каким был по замыслу полный древнерусский текст «Логики Авиасафа». Кто такой Авиасаф, тоже неясно. Казалось, так должен был бы именоваться автор, из сочинения которого взят логический материал, т. е. ал-Газали. Однако, как показали изыскания П. К. Коковцова, более вероятно, что под именем Авиасаф скрывается средневековый ученый ал-Фараби (ок. 870—950). Поэтому тайна имени «Авиасаф» в этом древнерусском сочинении остается нераскрытой.
Судя по изданию С. Л. Неверова, «Логика Авиасафа» состояла из предисловия и пяти глав. В предисловии содержится характеристика двух ступеней процесса познания — чувственной и рациональной; сказано о пользе логики и дано подразделение логики на отделы.
Первая глава содержит учение о терминах. Здесь прежде всего выясняется, что термины могут обозначать вещи трояким образом. Во-первых, термины указывают на вещи, как сказано в тексте, «путем прилепления», т. е. путем наименования предмета с помощью как бы приклеивания ярлыка к соответствующей вещи; так, термин «дом» может служить для наименования данного конкретного строения. Во-вторых, один и тот же термин может обозначать различные объекты: например, термином «человек» можно именовать как отдельное лицо, так и род людской. Наконец, общий термин может обозначать вещь, которая могла бы быть поименована и более узким термином. Например, термином «субстанция» можно обозначить быка, который, однако, может быть назван с помощью более узкого по объему термина — «животное».
Термины разделяются также на простые и составные. Простой термин неделим. Так, например, когда мы говорим «осёл», то пользуемся термином с определенными смыслом и объемом. Если же взять его части: «ос» и «ёл», то они в отдельности не имеют ни объема, ни смысла. Можно делить термины на единичные и общие. Единичный термин не характеризует множества. Например, «этот вот конь», «этот вот человек». Общий же термин связан с некоторым множеством. Если бы в миро существовали в точности одна лошадь или же один человек, то даже и в этом случае слова «лошадь» и «человек» ассоциировались с соответствующими множествами, правда потенциально, а не актуально. Специально указывается на термины, обозначающие действие, а также на термины, которые, с грамматической точки зрения, являются именами существительными.
Все слова о вещах делятся на пять видов: имена синонимные, полинимные, гетеронимные, омонимные и паронимные. К синонимным относятся такие слова, как «животное» и «человек». Под первым может разуметься и конь, и вол; под вторым — и Иаков, и Исаак. Мы видим, что в «Логике Авиасафа» синонимы понимаются в строго аристотелевском смысле, отличном от современной трактовки.
Примером полинимных слов будут: «лев», «лютый», «львенок». Примером слов гетеронимных будут: «вол», «конь», «небо». В качестве примера омонимных слов приводится пример Аристотеля: «пёс» (собака) и «созвездие Пса». Паронимные слова занимают промежуточное место (пример: «существование»). Они могут быть приложены как к субстанции, так и к акциденции.
Вторая глава раскрывает содержание учения греческого философа III—начала IV в. Порфирия о пяти типах сказуемого (предикабилиях).
Третья глава посвящена вопросу о предложениях и их типах. Терминология здесь почти совпадает с древнерусским текстом «Книги, глаголемой логика».
Предложение («осуд») «Авиасаф» отождествляет с составным («замесным») термином. Устанавливаются различия между предложением категорическим («одержаным»), условным («прилепным») и разделительным («урезным»). Фиксируются восемь видов предложений (в «Книге, глаголемой логика» — шесть): общеутвердительное, частноутвердительное, общеотрицательное, частноотрицательное, единичное утверждение, единичное отрицание, неопределенное отрицание и неопределенное утверждение.
Впервые в русской логической литературе изложен вопрос о видах противоречащих предложений с точки зрения применения к ним закона запрещения формального противоречия. В «Логике Авиасафа» перечисляется шесть необходимых условий, чтобы состоялось противоречие.
Далее речь идет об обращении. Вопрос поставлен шире, чем, скажем, в «Книге, глаголемой логика», где имеется в виду лишь обращение общеотрицательных предложений. «Авиасаф» же касается всех случаев, замечая, к примеру, что частноотрицательное предложение не является обратимым.
В четвертой главе говорится об умозаключениях. Любопытно, что «Авиасаф» усматривает дедуктивную эквивалентность соответствующих форм категорических, условных и разделительных выводов. «Скажем ли мы, — пишет "Авиасаф", — "мир имеет форму; всё, имеющее форму, — возникло", получится вывод: "мир возник". Тот же вывод состоится и в том случае, когда говорится: "Мир или лишён формы или возник", но: "Мир имеет
форму", то из этих предложений следует: "Мир возник"». В частности, тем самым фактически утверждается, если прибегнуть к современной символике, дедуктивная эквивалентность формул ((p→q) & p)→q и ((p ∨ q) → q основанная на равносильности вида: (х->у) ≡ (x∨у), где «→» сокращает «если... то ...», «&» заменяет союз «и», «∨» — «или» (в нестрого разделительном смысле), «≡» — «если и только если ... то ...», черта над буквой символизирует частицу «не».
В пятой главе речь идет о доказательствах. «Авиасаф» отличает доказательства, представляющее собой ответ на вопрос «почему?», от доказательства, отвечающего на вопрос «на каком основании?»
Затем анализируется проблема оснований доказательства весьма важной с точки зрения общей теории науки. В данном аспекте «Авиасаф» выделяет четыре понятия, в современной терминологии это: «предмет», «акциденция», «вопрос» (как психологический источник постулата) и «начало». Под акциденцией понималось свойство или состояние предмета, которое может быть от него отделено и при этом сущности предмета не претерпит изменения.
В последней части этой главы обсуждается классификация предложений на истинные, необходимые, первичные и существенные. Анализ этой темы в древнерусском переводе дан в незавершенном виде, так как изложение в рукописи обрывается.
Прежде, чем делать выводы о значении «Логики Авиасафа», целесообразно остановиться более подробно на содержании второго трактата — «Книги, глаголемой логика». Его мы касались и до этого с целью проведения некоторых пояснительных сопоставлений.
«Книга, глаголемая логика» известна в нескольких списках, из них лишь три списка (все они XVII в.) достаточно доброкачественны в смысле отсутствия путаницы в тексте. А. И. Соболевский издал выдержки из этого трактата, полностью он до сих пор не опубликован. В настоящей статье использован новый список «Книги, глаголемой логика», содержащийся в «Сборнике энциклопедического характера», приобретенном Государственной библиотекой СССР им. В. И. Ленина в 1976 г.
«Книга, глаголемая логика» содержит краткое предисловие, 14 глав и заключение. В предисловии указывается, что целью изложения является разъяснение терминов логики для изучения «семи мудростей» и неких «больших книг по логике». В I главе дается определение, суждения и его составных частей. Кончается глава таким резюме: всех терминов в этой главе четыре — субъект («держатель»), предикат («одержаный»), суждение («осуд») и составной термин («слово замесное»). Подобного рода терминологические итоги имеются во всех дальнейших главах. Есть они и в тексте Маймонида, что было отмечено еще Л. Л. Бедржицким.
Во II главе перечисляются виды суждений по количеству и качеству; различаются: «прилог» — утвердительное суждение и «уем» — отрицательное суждение. Затем автор выделяет «прилог всячный», «уем всячный», «прилог раздробный», «уем раздробный». Далее рассматриваются неопределенные суждения, например «человек бежит». «Мы его считаем за частное», — сказано в тексте. Аналогичным образом приравнивал и Аристотель неопределенные суждения к частным. Специально подчеркивает автор значение «определяющих слов», т. е. по терминологии современной логики, кванторов. Сюда относятся: «всякий», «некоторый» и их отрицания «не всякий», «не некоторый».
Заслуживают внимания примеры для иллюстрации логического смысла частноотрицательного суждения: а) «не все люди бегут»; б) «немалая часть людей не бежит»; в) «малая часть людей не бежит». В тексте правильно отмечается, что предложение «не все люди бегут» наилучшим образом выражает этот смысл. Это замечание эквивалентно проведению различения в латинском языке между терминами «nonnulli» («некоторые, а может быть, и все») и «alii» («только некоторые»; «некоторые — так, а другие — иначе») и рекомендации использовать в частных высказываниях именно «nonnulli», а не «alii».
В III главе фиксируются два возможных типа суждений: двойчатых (двучастных) и тройчатых (т. е. состоящих из трех частей или терминов). Интересно, что в разбираемой логике нет альтернативы: либо признавать двучленность суждения, либо же допускать, что любое суждение складывается из трех членов. Средневековый автор рассуждает так: если предикат — глагол, то суждение двучастное, например: «Максим убил Федора». Неважно то, что предикат, по его мнению, выражен двумя словами.
Если же предикат — не глагол, а имя, то тогда нужно еще добавить обстоятельство времени; на языке той эпохи это обозначалось термином «обретение», указывающим на наличное бытие. Пример: «Федор родился теперь» (здесь очевидная неувязка, ибо предикат также выражен глаголом). С современной точки зрения, приведенный пример льет воду на мельницу концепции трехчленной структуры, поскольку он вполне укладывается в форму aRb, где R,— отношение, связывающее а с b.
Предмет четвертой главы — виды противоположения предложений. Пара высказываний: «Человек — мудр; человек — не мудр» — есть пример противоположения неопределенных предложений. Противоположение А и Е именуется «супостатным», т. е. контрарным. Также «супостатными» именуются по отношению друг к другу предложения типов O и I. Здесь у автора, с точки зрения традиционной логики, имеется некоторая недифференцированность, связанная с отсутствием специального термина для отличения контрарности от подконтрарности.
Рассматривается также отношение контрадикаторной противоположности между разными видами «осудов». Например, предложение: «Ни один человек не есть живое существо» — отрицает предложение: «Некоторые люди суть живые существа». Об этой паре выразительно сказано так: «Сии два тако же ломают сей сего». Слово «ломать» в те времена означало «противоречить».
В этой же главе приводятся примеры предложений необходимости, возможности и невозможности. Пример предложения необходимости: «Всякий человек — живое существо»; пример предложения невозможности: «Всякий человек — птица»; пример предложения возможности: «Часть людей бежит». Предложения возможности подразделяются в рукописи на два вида. В первом случае возможность определяется как одновременное отрицание необходимости и невозможности, как то, что может быть или не быть, будет или не будет. При таком понимании возможное логически не следует из необходимого. Во втором случае возможность определяется лишь как «отрицание невозможности. Тогда возможное можно рассматривать как вытекающее из необходимого.
Таким образом, четыре первые главы посвящены разделу о предложениях, в пятой и шестой речь идет об умозаключениях.
В пятой главе говорится о непосредственных умозаключениях, причем выделяется лишь один из их видов — обращение («осуд вспятный»). Здесь же содержится предупреждение о том, что нельзя «осуд вспятпый» понимать как «осуд превращенный». Другими словами, запрещается от утверждения об истинности SaP умозаключать об истинности PaS.
В VI главе речь идет о силлогизме, причем разъясняются и составляющие его термины. Глава начинается словами: «Нетрудно понять, что из двух совершенно разных суждений ничего определенного не следует. Например: «Всякий огонь горяч, всякий снег холоден». Из этих предложений не получится вывода («рождение»), поскольку в них нет общих терминов. Умозаключение передается термином «ровнание». Далее говорится, что «первое предложение в умозаключении связано с первым малым термином («конец первый малый»)... Слово же среднее, что сносит вместе два осуда тех, наречем — средним». Здесь выражение «сносит» понимается в смысле «связывает».
Седьмая глава касается фигур силлогизма и их соотношения. Отметим следующую деталь. Два обычных для силлогистики правила (соответственно о частных и отрицательных посылках) дополнены третьим (в нашем переводе): «Одинаково справедливо для всех трех фигур, что заключение не следует ни из двух частных посылок, ни из двух отрицательных, ни из комбинации из меньшей отрицательной и большей частной». Словно бы игнорируя коммутативность конъюнкции, автор на первое место всегда ставит меньшую посылку, большую посылку — на второе место. Сравнительная характеристика фигур сводится к следующему: вторая фигура имеет общее с первой по количеству и отличается по качеству: большая посылка должна быть общая, меньшая посылка не обязана быть непременно утвердительной. Напротив, третья фигура сродни первой по качеству и отличается по количеству. Состоя из шести модусов («существа»), третья фигура тем самым многообразнее первой. Это объясняется тем, что в последней большая посылка не обязана быть обшей во всех модусах.
Если продолжить сравнение фигур, то вторая и третья фигуры противоположны и по количеству и по качеству. Вторая фигура не порождает вывод утвердительной
формы. Будучи в состоянии давать общие заключения, она не может дать утвердительные. Третья фигура, наоборот, дает утвердительные выводы, но не производит выводов общего характера.
Наряду с силлогизмом говорится и об индукции следующее (в нашем переводе): «Другое умозаключение мы называем индукцией («позрение»). Например, мы говорим: всякий человек, кошка, птица и рыба жуют нижней челюстью; следовательно, всякое живое существо жует так же, а это есть ложь, потому что говорящий судит лишь о том, что он видел, между тем как крокодил («тимсах») жует верхней челюстью». Этот пример восходит к греческому философу Сексту Эмпирику (II— III вв. н. э.). Подчеркивается, следовательно, ненадежность индуктивных генерализаций.
В восьмой главе речь идет о недоказуемых предложениях (во избежание регресса в бесконечность). Первый вид аксиом — это предложения о чувственно-данном: «Это — черное, это — белое». Такие предложения признаются вполне достоверными. Столь же достоверны аксиомы, касающиеся первичных понятий. Мы знаем, что целое больше своей части и что, например, вещи, порознь равные одной и той же, равны между собой.
Если же умозаключения строятся на основе посылок, признаваемых лишь некоторыми людьми, то умозаключение может оказаться софистическим («заблудшее»). Если же оно исходит из веры в тот или иной авторитет и на этом основании исключается из сферы доказываемых предложений, то перед нами — умозаключение риторическое («казнодейное»).
Девятая глава излагает аристотелевскую доктрину четырех причин («приводов»), а именно: 1) причина материальная (по позднелатинской терминологии, causa materialis), 2) причина формальная (causa formalis), 3) целевая причина (causa finalis) и 4) действующая причина (causa efficiens; по-древнерусски, «делатель»).
Различаются причины ближайшая и отдаленная. Например, если облако производит вихрь, который валит дерево на дом, и из стены падает камень на руку Максима, то ближайшая причина раны - камень, выпавший из стены, а отдаленная — облако.
Переходим к десятой главе, посвященной предикабилиям и предикаментам (категориям). В ней излагается обычное содержание ранних логических руководств средневековья. Этот материал известен, в частности, по «Диалектике» Иоанна Дамаскина, который исходил главным образом из Порфирия.
В одиннадцатой главе интерпретируется онтологическая аристотелевская дистинкция между актуальным и потенциальным бытием, которая подробно разъясняется не в логических текстах Аристотеля, а в его «Метафизике». Далее автор переходит к истолкованию противоположностей в бытии, и предлагается такая почти логическая дефиниция (в нашем переводе): «Противоположностей два вида, имеющие среднее между собою (например, «теплота и холод»), и, во-вторых, такие, между которыми нет среднего (например, «четное и нечетное»)». В конце главы дается весьма обстоятельное разъяснение различия между терминами безотносительными и относительными (в качестве примера на первый тип подойдет пара: «человек» и «срубленное дерево»; в качестве иллюстрации второго типа — два термина: «дядя» и «племянник» ).
Глава двенадцатая вновь посвящена онтологическим вопросам. Разъясняется, что термин «первое» («первоначальное») употребляется в пяти различных смыслах. Во-первых, в смысле первого по времени («Авраам был прежде Исаака»). Во-вторых, в смысле первого по природе («живое существо было прежде человека»). В-третьих, первое по достоинству («Давид — царь своего народа»). В-четвертых, первое по совершенству («один лекарь имеет преимущество перед другим лекарем»). В-пятых, первое в смысле причины («Солнце является существенной причиной отраженного света Луны»).
Предметом тринадцатой главы является проблема терминов и вообще названий. В ней затрагивается ряд тем, которые можно, пользуясь современной терминологией, назвать вопросами логической семантики. Наиболее разработала здесь подтема о синонимах, в связи с чем различается пять типов синонимичных языковых конструкций.
Четырнадцатая глава кратко говорит о так называемой логической мудрости. В тексте заключения, подводящем итог, вновь упоминается, как и в предисловии, о «семи мудростях», преподававшихся в средневековых школах.
Что же в целом представляют собой изученные нами пособия? По содержанию они шире других сочинений, которые были известны еще в Киевской Руси. Прежде всего здесь нужно указать на «Диалектику» Иоанна Дамаскина, который не затрагивал многих фундаментальных вопросов логической теории Аристотеля.
Философских вопросов логики «Диалектика» Иоанна Дамаскина почти не касается вовсе. Таким образом, главы VIII, IX и XI «Книги, глаголемой логика» широко выходят за пределы ранее распространенных знаний по логике на Руси. С другой стороны, у Дамаскина много говорится об определении (definitio) и делении (divisio). Определение в «Книге, глаголемой логика» лишь упоминается, да и то один раз.
Если сравнить текст «Книги, глаголемой логика» с текстом «Логики Авиасафа», то бросается в глаза общность терминологии при различии в характере изложения. Так, текст «Книги, глаголемой логика» гораздо более сжатый, конспективный; последнее вполне понятно, поскольку составитель древнерусского текста хотел ознакомить читателей со всем многообразием не всегда привычных для него терминов. В «Логике Авиасафа» же на первом плане стоят не термины, а самое изложение разделов логической науки. Кроме того, проблематика, выдвинутая в «Книге, глаголемой логика», несколько шире круга вопросов, затрагиваемых «Авиасафом». В первой больше методологического материала. Например, в ней трактуется о так называемых четырех причинах, чего нет в «Логике Авиасафа».
В десятой главе «Книги, глаголемой логика» говорится о пяти смыслах слова «первый». Соответствующего раздела нет в «Логике Авиасафа».
Наконец, в главе XIII «Книги, глаголемой логика» раскрываются некоторые вопросы семантики: анализируются различные типы синонимии. Об этом «Авиасаф» упоминает вскользь, хотя у него изложение не сводится главным образом к терминологическому перечислению, как в «Книге, глаголемой логика».
У «Авиасафа» рассматриваются условно-категорические силлогизмы значительно подробнее, чем в «Книге, глаголемой логика». «Авиасафом» приводится как корректный вывод от принятия антецедента к принятию консеквента, так и столь же правильный вывод от отбрасывания консеквента к отбрасыванию антецедента; оба обратных случая правильно признаются ошибочными. Сказано следующее (в нашем переводе): «Из отбрасывания антецедента и принятия консеквента правильный вывод состоится». Затем присоединена существенная оговорка: «Лишь если консеквент не будет совпадать с антецедентом по объему» («нижли коли будет повлеченный ровный первому, а всячен его»). Очевидно, этим вводится случай эквивалентности антецедента и консеквента, что дополнительно дает следующие два закона логики: ((p≡q) & q)→p и ((p≡q)& p) → q.
Древнерусское пособие, составленное по Маймониду, следует признать довольно искусно приспособленным для цели разъяснения логических терминов. Например, понятие «род» передавалось словом «всячество», понятие «вид» — словом «существо». Понятие «собственный признак»— словом «узор», а понятие «случайный признак» передавалось словом «притча». Последние два древнерусских выражения показывают, что иногда даже бытовые термины приспособлялись для передачи абстрактных логических понятий.
Терминологические новшества проводились также за счет субстантивизации предлогов, наречий и местоимений («гдечество», «еговство» и т.д.). Такого рода приемы были вполне обычным явлением и для западноевропейской средневековой философии и логики. Достаточно напомнить в этой связи такие технические термины схоластики, как, например: «quidditas» (определенность) (Thomas Aquinatus. Summa theologiae, t.I, c. 3, a. 4, q. 2), «ubeitas» (местонахождение) (Occam. Summa totius logicae, t. I, c. 41, f. 13, r B), произведенные соответственно от «quid» (что) и «ubi» (где). Конечно, Г. Г. Шпету такие словоформы представлялись варваризмами,, однако следует сказать, что подобная практика словообразования имеет место и в современных живых языках (ср., например, английское «betweenness» (промежуточность), произведенное от предлога «between» (между).
Древнерусские переводчики конца XV в. «Словаря логики» (таково одно из латинских названий сочинения Маймонида — «Vocabularium logicae») и их вдохновители четко осознали свою задачу и трудились над созданием русской логической терминологии; кое-что перекочевало в позднейшие труды по логике, многое не привилось.
Всех терминов зафиксировано около 150 (с учетом глосс на полях рукописи). Любопытно, что в современный предметный указатель к «Основам теоретической логики» Д. Гильберта и В. Аккермана (в русском переводе. М., 1947) входит около 120 терминов.
Древнерусская переработка сочинения Маймонида имеет важное значение не только для истории логики на Руси, но и в целом для истории науки логики. Дело в том, что до сих пор при изучении истоков современной логической семантики иногда используют и совсем побочные тексты, весьма слабо навевающие идеи современной семантики. В то же время о Маймониде как о предшественнике семантики предпочитают не говорить (И. Бохеньский и др.). Это представляется необоснованным, особенно если учесть, что трактат Маймонида относится к тому времени, когда из достояния прежней логики далеко не все было известно и уровень логических исследований, был еще относительно невысок. Использование сочинения Маймонида на Руси свидетельствует о более широкой известности его трудов, чем можно было предполагать, об их важном значении в распространении знаний по логике на Руси, в том числе тех, которые в настоящее время развиваются в логической семантике.
Следовательно, логические знания на Руси в конце XV в. несоизмеримы с таковыми в предшествующее время. Сохранившиеся тексты «Логики Авиасафа» и «Книги, глаголемой логика» — это лишь фрагмент деятельности древнерусских книжников в области создания литературы по логике на родном языке. Сохранившийся список «Логики Авиасафа» неполон. Это произведение в законченном виде, возможно, было значительно больше по объему сохранившихся пяти глав. Об этом также говорит упоминание в «Книге, глаголемой логика» некоей «Долгой логики», к которой отсылался русский читатель.
Можно предположить, что в конце XV в. на Руси была предпринята попытка воссоздания в достаточной полноте логической теории Аристотеля. С этой целью создавались (в виде компиляций и переработок переводов) фундаментальные трактаты по логике на базе трудов выдающихся средневековых мыслителей (ал-Газали, М. Маймонид).
Хотя объем работы, выполненный древнерусскими логиками в конце XV в., не окончательно ясен, есть косвенное свидетельство того, что эта деятельность не прошла даром. На полях списков «Книги, глаголемой логика» содержатся глоссы, разъясняющие логические термины, приводящиеся в ней. Исследователи обратили внимание на то, что эти глоссы соответствуют логическим терминам древнерусских переводов «Диалектики» Иоанна Дамаскина. А это значит, что «Книгу, глаголемую логика» в конце XV—XVI в. внимательно читали, соотнося ее терминологию с теми отдельными логическими терминами, которые существовали в древнерусском языке4.
Находки новых рукописей по логике, восходящих к концу XV в., позволят в большей полноте раскрыть объем и характер логических знаний, которыми располагали на Руси в указанное время. Эти знания создали почву, на основе которой развивалась русская логическая мысль в последующие века, достигнув выдающегося уровня в XVIII в. в трудах М. В. Ломоносова.
1 Стяжкин Н. И., Силаков В. Д. Краткий очерк истории общей и математической логики в России. М., 1962, с. 6—7.
2 Шпет Г. Очерк развития русской философии, т. I. Пг., 1922, с. 42—43.
3 Неверов С. Л. Логика иудействующих. «Университетские известия», Киев, 1909, № 8, с. 1—62.
4 Краткий словарь древнерусских логических терминов приведен в статье: Симонов Р. А., Стяжкин Н. И. Историко-логический обзор древнерусских текстов «Книга, глаголемая логика» и «Логика Авиасафа». — «Научные доклады высшей школы. Философские науки», № 5, 1977, с. 142—143.
<< Назад Вперёд>>
