Й.П. Нильсен. Гражданские войны на крайнем Севере (1918-1920) и их последствия для Норвегии
В Норвегии русофобия появилась чуть позже, в 1830-е гг. Тогда возникли опасения, что России нужны незамерзающие порты на побережье Северной Норвегии, необходимые для развития российского военно-морского флота. Такое представление стало определяющим для шведско-норвежской политики по отношению к России вплоть до 1905 г., когда шведско-норвежская уния распалась и Норвегия стала самостоятельным государством [10, c. 451-478]. Однако страх перед российской великой державой не исчез в Норвегии и после 1905 г., но, можно сказать, он стал более приглушенным. Даже в 1915 г. норвежский генеральный штаб отмечал, что Россия — это единственная страна, которая могла бы атаковать Финнмарк, т. е. самую северную губернию Норвегии, граничащую с Россией [4, c. 135]. Между тем, когда император Николай II два года спустя отрекся от престола, ведущие норвежские политики незамедлительно заявили, что старая, царская Россия, которая теперь погибает, на самом деле была мирным соседом, что между Норвегией и Россией никогда не было войны и т. д.
Они прямо беспокоились о том, что Норвегия может потерять такого хорошего соседа на северо-востоке, где две страны с 1826 г. имели общую границу [4, c. 155, 158].
Вместо того чтобы рассматривать 1917 г. как источник норвежской русофобии, было бы правильнее посмотреть на революционные события того времени как на период временного прекращения страха (позже, к концу 1930-х гг., он опять вернулся). Прежде всего, отметим, что в результате революции и последовавшей за ней Гражданской войны Россия оказалась сильно ослаблена в военном отношении и Норвегии явно нечего было бояться. Зато Финляндия в этот период стала независимым государством и вскоре пробила себе дорогу к Северному Ледовитому океану. В результате этих изменений с 1920 г. у Норвегии уже не было общей границы с Россией, которая фактически отодвинулась дальше на восток. Близость и связи с Россией стали значительно слабее, и в последующие годы страна все реже и реже фигурировала в норвежских военных сценариях.
Как бы взамен традиционной русской угрозе, ставшая независимой Финляндия сразу была воспринята как очередная и очень серьезная угроза для Норвегии. Правда, страх перед финским экспансионизмом существовал и раньше, в XVIII-XIX вв., из-за большой волны иммиграции в Северную Норвегию так называемых квенов, т. е. выходцев из Финляндии. Первоначально беспокойство по поводу квенов рассматривалось как аспект русской угрозы, поскольку квены были подданными Российской империи. Но когда Финляндия отделилась от России в декабре 1917 г., она оказалась уже самостоятельной проблемой для безопасности Норвегии. После отделения норвежцы считали возможной финскую экспансию в направлении Северного Ледовитого океана, которая могла бы также затронуть Норвегию. Но главной целью нового финского правительства, как полагали в Норвегии, являлось включение территории Печенги (по-фински — Петсамо) в состав новой, независимой Финляндии.
Финские политики уже давно бросали свои взоры на Печенгу. Еще в 1864 г. Александр II подписал указ об обмене «территориями» между Россией и Финляндией, когда завод по производству винтовок, расположенный в Сестрорецке, на Карельском перешейке, был переведен в Петербургскую губернию. В связи с этим Финляндии вроде бы была обещана полоска земли на Мурманском берегу [7, c. 155-156]. В результате этого интерес к Печенге среди финских политиков существенно возрос и все чаще упоминался тот плачевный факт, что Финляндия в итоге норвежско-русского разграничения и установления границы в 1826 г., в котором Финляндия не участвовала, оказалась совсем отгорожена от Северного Ледовитого океана. Вопрос о границах был вновь поднят Улеаборгским губернатором в 1882 г., а затем и финским парламентом. Однако притязания финнов были решительно отвергнуты и сняты с повестки дня российским Министерством внутренних дел. Вопрос о выходе к Северному Ледовитому океану был снова поднят финнами только в 1917-1920 гг., когда революционные события 1917 г. и Гражданская война в России сделали финскую мечту уже более реалистичной.
По мнению норвежцев, финский экспансионизм в северном направлении мог вполне затронуть Норвегию. Так, книга финского педагога и историка Гуннара Сарвы «Доступ Финляндии к Ледовитому морю», изданная на норвежском языке в 1918 г., вызвала большой переполох в Норвегии [12]. В ней Г. Сарва повторил, в частности, сожаления о том, что при разграничении Норвегии и Российской империи в 1826 г., Финляндия потеряла все свои старинные права у берега Северного Ледовитого океана. В Норвегии такое высказывание было воспринято как утверждение того, что в высших кругах финского общества есть люди, которые смотрят на Южный Варангер и часть Мурманского берега как на земли, способные удлинить Финляндию. В том же 1918 году социал-демократ и политик Вейно Войонмаа издал другую книгу, «Suomi Jaamerella» («Финляндия у Ледовитого океана»), где он подтверждал, что у Финляндии есть несомненные «исторические, национальные и экономические права» на то, чтобы добраться до Северного Ледовитого океана. «Вопрос о Ледовитом океане является важным делом для всей Финляндии», — утверждал Войонмаа. В дополнение он написал о возможном строительстве финского порта в Южном Варангере, т. е. на норвежской территории, и о необходимости проложить в перспективе в данной местности железную дорогу [14, 4, с. 137].
Появление столь откровенных финских изданий было воспринято как открытая угроза Норвегии, которая в такой ситуации якобы рисковала потерять Южный Варангер. Не помогло даже то, что высокопоставленные политики Финляндии, в том числе, премьер-министр П.О. Свинхувуд, опровергли представления норвежцев о «финской угрозе» как полностью необоснованные. Однако норвежские власти не доверяли финнам и усилили пограничную охрану на севере страны. То, что менее известно, так это секретные планы норвежских властей провести превентивные мероприятия, которые заключались в территориальной экспансии в том же районе, который финны планировали захватить.
Инициатором территориальных устремлений Норвегии стал Фредрик Ведель Ярлсберг, посланник Норвегии в Париже и в то же время двоюродный брат Фритьофа Нансена [15]. Норвежские историки Кнут Эйнар Эриксен и Эйнар Ниеми, которые в 1981 г. издали новаторскую книгу «Den finske fare» (Финская угроза), отмечают, что эти планы были не только оборонительные, но и несли в себе отпечаток норвежского этноцентризма и национализма, т. е. тех же черт, которые в межвоенный период, между прочим, привели к норвежским территориальным аннексиям в Арктике и Антарктике. Норвежский национализм, который до 1905 г. в основном оставался либеральным, в 20-е и 30-е г. ХХ в. приобрел явные черты правого толка [5, c. 25-52].
Когда мы читаем об этих планах и высказываниях сегодня, спустя сто лет, кажется, тем не менее, что норвежские ведущие политики вели достаточно осторожную линию в вопросе о границе на северо-востоке. Это прежде всего объясняется тем фактом, что вопрос решительно касался не только двухсторонних норвежско-финских отношений, но и России, которая как бы притаилась где-то за кулисами. Кроме того, зимой 1918 г. полыхала финская Гражданская война. В таких условиях норвежские политики и чиновники с беспокойством все чаще обращали свои взоры на северное приграничье. Могла ли борьба между красными и белыми финнами затронуть норвежские территории?
К счастью, этого не случилось, хотя имели место маленькие стычки в долине Пасвик, совсем рядом с норвежской границей. Был риск, что все гражданское население, проживавшее тогда на русской стороне долины Пасвик, было бы вынуждено искать убежище в Норвегии [4, 134-135]. Но этого не случилось. Однако российские саамы, так называемые скольты (коренные жители приграничных территорий), в большинстве своем были вынуждены действительно бежать в Норвегию во время продвижения финнов в Печенгу в 1920 г. Они оставались в Норвегии в течение нескольких месяцев, прежде чем вернулись обратно в свои дома.
Одновременно с происходящими событиями на приграничных территориях через северные гавани в Норвегию начали прибывать русские эмигранты. Пик их появления пришелся на конец февраля 1920 г., когда ледокол «Козьма Минин», прибывший из Архангельска, причалил в гавани города Тромсё, столицы норвежского Севера. На борту судна был генерал Е.К. Миллер и возглавляемое им правительство Северной области, а также другие белые офицеры и сторонники Белого движения. Они бежали из Архангельска в последнюю минуту, когда большевики вернулись в город, и взяли курс на Мурманск. Но по дороге беженцы узнали, что красные захватили власть и в этом городе, и поэтому приняли решение туда не заходить, а продолжать движение на ледоколе в норвежские воды [2]. На борту «Козьмы Минина» было более тысячи человек, но по пути в Норвегию часть из них из-за перегруза судна была пересажена на пассажирский пароход «Ломоносов», который шел также в Норвегию — из Мурманска.
Многие пассажиры боялись, что в Норвегии с ними обойдутся сурово, так как они уже слышали раньше, что норвежские рабочие сочувствуют большевикам. На деле это оказалось не так и далеко от правды. Уже в 1919 г. Норвежская рабочая партия, которая организовала под своим началом почти все социалистические силы страны, стала членом Коммунистического Интернационала и, таким образом, отождествляла себя с революционной борьбой. Более того, Норвежская рабочая партия была особенно сильна именно на Севере. Тем не менее, к своему удивлению, российские беженцы по прибытии в города Хаммерфест и затем в Тромсё были тепло приняты проживавшей в них северо-норвежской буржуазией, которая сильно сочувствовала этим жертвам Русской революции и Гражданской войны [8, с. 62-88].
Большая часть пассажиров-эмигрантов, которые прибыли на «Козьме Минине», вскоре покинула Норвегию, устремившись в крупные колонии русской эмиграции, в южные широты Европы. Другая часть пассажиров ледокола вернулась на юг России, где Гражданская война еще не закончилась, чтобы продолжить борьбу с большевиками. Те немногие беженцы, которые остались в Норвегии, оказались способны достаточно быстро интегрироваться в норвежское общество, правда, пережив при этом определенную социальную деградацию. В первое время после приезда эмигрантам приходилось терпеть явное недовольство со стороны норвежской рабочей прессы. Она писала, что русские беженцы нетрудолюбивые, привыкли жить за счет работы других в роскоши и что они якобы отбирают работу у норвежских рабочих [13, с. 76-78].
Буржуазия Норвегии, напротив, беспокоилась о том, что норвежские социалисты под влиянием Октябрьской революции могли реально захватить власть в Норвегии. Но данная «красная угроза» была прежде всего внутренней угрозой и отличалась от «русской угрозы», которая ассоциировалась в стране со страхом перед Россией, воспринимаемой как внешняя военная угроза. Между тем, как мы уже отметили, такая угроза более или менее исчезла после революции, потому что Россия была охвачена длительной внутренней революционной борьбой, в ходе которой потеряла общую границу с Норвегией [6, c. 77-84].
Между тем в этот период появились многочисленные вопросы, которые мучали и беспокоили норвежские власти всё больше и больше. Как отнеслись бы квены к коммунистическому перевороту в Норвегии или к возможному захвату Финляндией норвежской территории на Севере? Будет ли вообще буржуазное правительство Финляндии продвигаться к Северному Ледовитому океану? Займет ли Финляндия не только Петсамо, но и часть норвежской территории, может быть, даже в сотрудничестве с Германией, которая еще не проиграла Первую мировую войну?
В поисках ответов на возникшие вопросы созрели различные планы по расширению территории Норвегии в приграничье, на участке между Норвегией и теми землями, которые все еще считалась российской территорией, но на которую активно претендовала Финляндия. Такой наступательный подход со стороны Норвегии, как тогда считалось, мог бы стать эффективной преградой против возможных финских планов по захвату норвежской земли. Поступали разные предложения о расширении норвежской территории. Так, лесничий Магнус Клерк, служивший в приграничье, предупредил, например, о том, что Финляндия будет неприятным соседом на севере, но одновременно подчеркивал экономические выгоды в том случае, если Норвегия становится хозяином обеих сторон долины Пасвик [4, c. 155-156]. Но более серьезным в перечне предложений стал текст телеграммы, которую получил министр иностранных дел Норвегии того времени Нильс Илен от норвежского посланника в Париже, барона Фредерика Веделя Ярлсберга. В послании барон обратил внимание на возможности расширения границ Норвегии, которые могли бы дать стране решения Версальской мирной конференции, собравшейся в январе 1919 г.
Норвегия, правда, не участвовала в Первой мировой войне и, наверно, не имела значительных прав вкушать плоды победы после нее. Однако, по мнению посланника в Париже, Норвегия все же существенно содействовала победе союзников, потому что ее большой торговый флот во время войны помогал странам Антанты. Поэтому, по мнению барона Веделя Ярлсберга, Норвегия в полной мере могла претендовать на новые территории. Ярлсберг был готов требовать не только Шпицбергенские острова, которые имели статус ничейной земли, но и часть Мурманского берега и еще так называемый Финский клин, узкую полоску финской земли, расположенную между Швецией и Норвегией на севере. Посланник даже хотел приобрести для Норвегии бывшую немецкую колонию в Восточной Африке, которая могла бы стать поставщиком сырья для норвежской индустрии. Однако норвежское правительство запретило Веделю Ярлсбергу выдвигать какие-либо требования о колониях в Африке, а также о Мурманском береге [15, c. 371-372].
Между тем В. Ярлсбергу было дано разрешение работать дальше по Шпицбергенскому вопросу. В итоге в 1920 году был подписан трактат, который дал Норвегии суверенитет над Шпицбергенским архипелагом. Работа в данном направлении оказалась облегчена тем фактом, что охваченная революционными событиями Россия не была приглашена на переговоры, которые проходили в ходе Версальской мирной конференции. Тем не менее норвежские власти хотели заручиться подписью Советской России, прежде чем Норвегия могла бы вступить во владение Шпицбергенскими островами. Только спустя четыре года, в 1924 году, советское правительство пообещало признать трактат по Шпицбергену. Ответным жестом со стороны норвежцев стало признание советского правительства и установление дипломатических отношений с Советским Союзом [3, c. 154-173].
Другая задача, с которой посланник Норвегии в Париже мог работать дальше, касалась как раз требования о получении русского Пасвика как оборонительного рубежа против финской экспансии в этом районе. Ведель Ярлсберг сообщил норвежскому министру иностранных дел, что державы Антанты сочувствуют норвежским планам о расширении границы на севере. Между тем они подчеркнули, что этот вопрос должен найти свое решение в переговорах между всеми сторонами и не будет рассмотрен на Версальской мирной конференции [15, с. 365-372].
В. Ярлсберг был того мнения, что, несмотря на исход гражданских войн на Крайнем Севере, переговоры с Финляндией надо начать как можно раньше, чтобы опередить финскую оккупацию. Он подчеркивал, что Норвегия должна использовать такой случай, чтобы избавиться от старых сервитутов русских саамов-скольтов на норвежской стороне границы, в частности, их прав на ловлю семги в реках в Южном Варангере. Идеи В. Ярлсберга поддерживал Андреас Тоструп Урбю, в то время посланник Норвегии в Финляндии и бывший губернатор Финнмарка. Урбю тоже был того мнения, что не надо требовать особых регулирований границы, если Россия продолжит быть нашим соседом. Но в отличие от Веделя Ярлсберга Анреас Урбю убеждал руководство страны в том, что Норвегия должна поддерживать Финляндию в этом вопросе, потому что в перспективе лучше иметь как соседа маленькую страну, чем великую державу. В этом мнении его, напротив, не поддерживал другой бывший губернатор Финнмарка Николай Груве Пребенсен, влиятельный на протяжении 1905-1918 гг. первый и последний посланник Норвегии в царской России. Он предупредил, что если Норвегия поддержит требования Финляндии на Мурманский берег, то «Россия, когда страна снова приведет [свои вещи] в порядок, не забудет нам этого» [4, c. 159].
Получается, что в целом Норвегия в 1918-1920 гг. официально поощряла Советскую власть придерживаться Печенги, как бы странно это сегодня ни звучало. Финны, со своей стороны, чувствовали себя оскорбленными и задавали себе вопрос: «Почему Норвегия предпочитает коммунистическую Россию буржуазной Финляндии?» В апреле 1920 г. норвежское правительство отправило Советской России официальную ноту, где заявило, что не потребует урегулирования вопроса о границе на Севере, если Печенга останется русской территорией. А если Советская Россия откажется от Печенги в пользу какого-либо другого государства, то тогда Норвегия все-таки будет требовать решения вопроса о расширении своей территории в приграничье [4, с. 173]. Заметим, что дипломатический характер действий в этом вопросе был несколько необычным, поскольку у Норвегии в этот период не было дипломатических отношений с Советской Россией. В свою очередь, Финляндия получила только копию посланной в апреле 1920 г. ноты, которую норвежцы отправили России, и не удостоилась собственной ноты, несмотря на то, что между Норвегией и новой самостоятельной Финляндией уже были установлены дипломатические отношения.
Норвежско-финские переговоры о приграничье начались не «как можно раньше», как советовал в свое время посланник Ведель Ярлсберг, а только в 1922 г., два года спустя после Дерптского мира, по которому Советская Россия окончательно отказалась от Печенги в пользу независимой Финляндии. Норвежские власти действовали слишком медленно в этом деле, и Финляндия поставила Норвегию уже перед свершившимся фактом. Задним числом можно констатировать, что такой отрицательный исход дела в перспективе оказался самым удачливым результатом для Норвегии. Во-первых, потому, что Финляндия не трогала границу, которая теперь стала норвежско-финской государственной границей. Во-вторых, как ни парадоксально, потому, что Норвегии не удалось воплотить в жизнь свои наступательные планы по урегулированию границы. Любое изменение в конфигурации границы в пользу Норвегии было бы плохо воспринято российской стороной и могло бы создать дополнительные проблемы в отношениях между Норвегией и Советским Союзом уже после Второй мировой войны, когда Печенга снова стала частью России.
Единственная «выгода», которой Норвегия добилась в переговорах с Финляндией, — это отмена сервитутов русских саамов на норвежской земле, которые были предоставлены им в пограничном трактате 1826 г. и в добавочном протоколе 1834 г. Этот итог стал единственным из предложений посланника Веделя Ярлсберга, которое было осуществлено на практике. Коренное население пограничной зоны, русские саамы-скольты, восприняли этот итог явно как невыгодное для них решение, несмотря на то, что норвежское правительство выплатило небольшую сумму в 12 тыс. крон золотом, предназначенную для русских саамов-скольтов как компенсацию за понесенные ими потери [1, c. 154-64].
Итак, с точки зрения норвежских властей последствия от русской и финской гражданских войн 1918-1920-х гг. для Норвегии не стали особо чувствительными. Даже проблемы, связанные с беженцами или эмигрантами из двух соседних стран, России и Финляндии, не оказались очень сложными. Более серьезное беспокойство среди норвежцев, безусловно, было в то время по поводу того, что разложение Российской империи может кончиться тем, что Норвегия получит нового соседа на северо-востоке, т. е. независимую и непредсказуемую Финляндию, — взамен традиционного соседа, царской России. В такой обстановке норвежские власти были вынуждены работать более или менее открыто для того, чтобы препятствовать переходу Печенги к Финляндии, а если этого не удавалось, мешать финнам идти дальше в их возможных планах по захвату части норвежской территории на берегу Северного Ледовитого океана. В связи с этим норвежцы решили в те напряженные годы выдвинуть финнам встречное требование по разделению «добычи», т. е. разделить Печенгу. К счастью, можно сказать, это ни к чему не привело, и в связи с захватом Печенги в 1920 г. финны все равно не тронули норвежские территории. Парадоксально, но таких планов у финских властей, скорее всего, никогда и не было.
Список литературы
1. Andresen A. Sii’daen som forsvant. 0stsamene i Pasvik etter den norsk-russiske grensetrekningen i 1826. Kirkenes: S0r-Varanger Museum, 1989. 192 s.
2. Barr W. General Miller’s Flight from Arkhangelsk. February 1920//Polar Record, Vol. 20. N125. 1980. Pp. 119-125.
3. Berg R. Norge pa egen hand: 1905-1920.Oslo: Universitetsforlaget, 1995. 401 s.
4. Eriksen K.E., Niemi E. Den finske fare. Sikkerhetsproblemer og minoritetspolitikk i nord 1860-1940. Oslo-Bergen-Troms0: Universitetsforlaget, 1981. 479 s.
5. Fure O-B. Mellomkrigstid 1920-1940. Oslo: Universitetsforlaget, 1996. 434 s.
6. Holtsmark S.G. (red.) Naboer i frykt og forventning. Norge og Russland 1917-2014. Oslo: Pax Forlag, 2015. 748 s.
7. Lahteenmaki M. The flexible Frontier. Change and Continuity in Finnish-Russian Relations. Helsinki: University of Helsinki, 2007. 266 s.
8. M0rck S. Pappa — en russisk flyktning. Oslo: Aschehoug, 2010. 173 s.
9. Naarden B. Socialist Europa and Revolutionary Russia: perception and prejudice 1848-1923. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. 595 s.
10. Nielsen J.P. (ред.). Сближение. Россия и Норвегия в 18141917 годах. Москва: Весь Мир, 2007. 708 с.
11. Nyyssonen J. The Finnish Presence on the Murman Coast — the Era of Petsamo 1920-1944 // Yurchenko A., Nielsen J.P. (eds.). In the North My Nest is Made. Studies in the History of the Murman Colonization 1860-1940. St Petersburg: European University, 2005, Pp. 197-239.
12. Sarva Gunnar. Finlands adgang til Ishavet. Kristiania, 1918. 57 s.
13. Tevlina V.V. Russian Emigration to Norway after the Russian Revolution and Civil War // Myklebost K.A., Nielsen J.P., Rogatchevski A. (eds.). The Russian revolution of 1917. The Northern Impact and Beyond. Boston: Academic Studies Press, 2020. Pp. 69-78.
14. Voionmaa V. Suomi Jaamerella. Helsinki 1919: Edistysseurojen kustannusoy. 152 s.
15. Wedel Jarlsberg F. Reisen gjennem livet. Oslo: Gyldendal Norsk Forlag, 1932. 427 s.
<< Назад Вперёд>>
