Очерки русской культуры XVIII века. Часть первая.

Поселения — города, села, деревни и пр. — составляют такую часть материальной культуры общества, которая одновременно является остовом развития всей производственной и духовной деятельности людей. Точно так же, как условиями труда являются земля, дающая процессу производства «сферу действия», а кроме того, «рабочие здания, каналы, дороги» — «сосудистая система» производства»¹, так и поселения могут рассматриваться как материальные условия и «сосудистая система» функционирования человека во всем многообразии его повседневной жизни. Эта система складывается в зависимости от уровня развития производительных сил, социально-экономической структуры общества, плотности населения, географических факторов,, образуя различные формы и типы поселений.

Жизнь городских и сельских поселений в XVIII в. была тесно связана между собой. Связь существовала не только благодаря участию» тех и других в хозяйственной жизни страны, но и все более возрастающей роли городов как экономических и культурных центров в том или ином регионе. Диалектика развития поселений была такова, что это возрастание вело к определенному углублению специфики как сельских, так и городских поселений. В XVIII столетии сохранялась известная традиционность в их развитии, возникали и новые явления — расширение промыслов, торговли, зачатки «регулярности» и т. д. Но наряду с этим более интенсивно стал идти процесс, приведший, по определению В. И. Ленина, к преобладанию города над деревней «.. и в экономическом, и в политическом, и в интеллектуальном и во всех других; отношениях»².


Понятие о сельском поселении возникло в истории общества с давних пор, когда в результате общественного разделения труда появились города — особые типы селений со специфическими функциями.. Русские сельские поселения XVIII в. предстают в описаниях исторических документов как результат развития предшествующих периодов и как продолжение этого развития³.

На формирование сельского расселения оказывали влияние факторы, действие которых не оставалось неизменным во времени. Одним из важнейших факторов всегда являлась природная среда, но ее воздействие проявлялось в разных формах и в разной степени в зависимости от исторической ступени общественного развития, сказываясь на особенностях хозяйства и расселения людей, а также на выборе местоположения селений, их планировки, конструктивных приемах и материалах строительства⁴. Сдвиги в земледелии к XVIII в. способствовали ликвидации разрозненных пахотных угодий, что стало основой для образования сплошных массивов расселения и роста сельских поселений.

Топографическое положение русских селений XVIII в., т. е. их размещение в рельефе по отношению к естественным водоемам, лесным и прочим массивам, явилось результатом предшествующего хозяйственного освоения территорий и использования природной среды. К XVIII в. в России уже различались исторически сложившиеся типы топографического положения сельских поселений. В долинах рек и озер на севере и на юге России распространился долинный (прибрежно-речной и озерный для севера, долинно-овражный для юга) тип заселения, когда поселения располагались в долинах по берегам рек, озер и по оврагам⁵. На севере такое заселение возникло благодаря расположению сельскохозяйственных угодий по речным долинам и сухости речных берегов в окружении болотистых и лесных массивов, на юге — по причине пересыхания рек. Кроме того, в лесной зоне европейской территории возникло водораздельное заселение двух видов: моренное (на моренных повышениях, сухих, хорошо дренированных участках) и увалистое (на увалах в восточных районах) ⁶. В результате освоения русскими лесных районов Сибири к XVIII в. там развились два типа заселения: мысовое и устьевое (на речных террасах и при впадении в реки притоков), островное (на речных островах)⁷.

Озерно-речное заселение Севера, возникшее с древних времен, стало преобладающим в конце XVII — начале XVIII в. в бассейнах Ваги, Пинеги, Мезени, в Заонежье, по среднему течению Онеги и Моши, по южному побережью Белого моря⁸. В северо-восточных районах сформировалось прибрежно-речное заселение⁹. В лесных районах средней полосы России селения также разместились по берегам рек¹⁰.


Прибрежное речное заселение в Устюжском уезде Вологодской губ., 1784 г.

Прибрежный тип заселения на Европейском Севере и в северной лесной зоне средней полосы возобладал в XVII—XVIII вв., но не был там единственным. В некоторых местах возникло водораздельное заселение. По сравнению с прибрежно-речным и озерным расселение на водоразделах более позднего происхождения, в XVI—XVII вв. оно было» еще редким. Когда же с увеличением населения стало не хватать сельскохозяйственных угодий вблизи селений, жители северных-деревень ставили заимки в «черном лесу», в «суземье»¹¹. Там вдоль прокладываемых дорог, соединяющих долины рек через водоразделы, и возникали редкие очаги притрактового расселения.

Постепенное освоение водоразделов было связано с недостаточностью земельных наделов у крестьянства Севера к XVIII в.¹² Рост производительных сил, усовершенствование орудий труда, техники: позволили населению осваивать водоразделы.

В северных районах средней полосы России прибрежное заселение, явившееся и там первоначальным, также стало сочетаться с при трактовым расположением селений. Возвышенный рельеф и благоприятные почвы средней полосы, давно развивающиеся торговые связи, ремесло, кустарное производство привели к быстрому и плотному заселению водоразделов ¹³.

Южнее, в степных районах России, к XVIII в. отчетливо выделялось долинное заселение (речное и овражное). Селения располагались вблизи степных рек и оврагов, на удобных для земледелия и скотоводства участках и растягивались на многие километры. Так, на Кубани казачьи станицы нередко занимали по 18—28 км2 и более¹⁴. В XVII—XVIII вв. в южных черноземных степных и лесостепных районах осваивались новые массивы, заселялись и водоразделы, в селения превращались сторожевые пограничные пункты¹⁵.

Большими размерами отличались селения лесостепных и степных районов Сибири. В Забайкалье такие селения, растянувшиеся вдоль рек или трактов на несколько километров, были окружены сопками и пахотными массивами¹⁶. Нередки в Забайкалье были и так называемые «парные села», расположенные по обеим берегам рек. То же расположение селений наблюдалось и на Илиме ¹⁷. Развивалось в Сибири и водораздельное заселение.

Некоторые черты в заселении и типах топографического положения селений уже в XVIII в. становились «историческим наследием», культурными традициями, благодаря устойчивости материальных форм, в которых выражалась хозяйственная деятельность людей и использовалась природная среда для создания селений. Так, исторически сложившееся в течение веков заселение речных и озерных берегов на севере России по традиций продолжало существовать и в XVIII в., и позднее. Эту традицию переняло от русских и угрофинское население Севера (корелы, коми, вепсы). Такая же закономерность в выборе мест для поселений существовала и в соседних североевропейских странах, в частности в Финляндии, где под поселения использовали речные долины и озерные берега ¹⁸.

Традиции населения сохранялись веками и проявлялись при освоении незанятых территорий. Так, освоение сибирских пространств в таежной полосе в XVIII в. шло путем использования природных условий: выбирались места по берегам рек¹⁹. В XVII — первой половине XVIII в. в Сибири преобладало приречное расположение селений, все внутренние связи осуществлялись по рекам, и лишь со второй половины XVIII в. большее значение приобретают тракты, и развиваются другие типы заселения (притрактовый, водораздельный)²⁰.

Русские сельские поселения в XVIII в., как и в предшествующее время, отличались не только по географическому положению, но и по своей социально-экономической разновидности. Поселения формировались в результате хозяйственной деятельности различного по социальному составу населения и приобретали специфические хозяйственные функции.

Самым распространенным типом русских сельских поселений почти повсеместно являлись деревни. Особенно многочисленны они были в лесной полосе Восточной Европы и Сибири. Установлено, что термин «деревня» применительно к крестьянским селениям появился в источниках лишь с XIV в.²¹ До появления названия «деревня» в северо-восточной и северо-западной Руси существовало название «село», известное с X в. в смысле «село земли» (обжитой, освоенный участок)²². В XIV в. такие деревни представляли собой комплекс жилых строений и хозяйственных угодий. В XV— XVI вв. с распространением поместного землевладения название «деревня» закрепляется за крестьянскими селениями, а селами стали называться владельческие центры.

Деревня как тип поселения (с ее дворами, усадьбами, полевой пашней, сенными и другими угодьями) создавалась веками. Различались и деревни в отдельных районах России, что было связано с особенностями местного социально-экономического развития.
К XVIII в. социальный строй деревень прошел несколько этапов развития, претерпевали изменения способы ведения хозяйства, изменялись размеры деревень. В северных деревнях, населенных черносошным крестьянством, развилась в XVIII в. форма индивидуально-подворного владения землей, но нередко крестьяне вели хозяйство совместно (складнические хозяйства)²³.

Земледелие также сделало шаг вперед: наряду с широко распространенной подсекой достаточно развилось трехполье. На присельных трехпольных пашнях возникла чересполосица участков и даже происходили разделы их, в старых подсеках, принадлежавших крестьянам по праву захвата, развилось частное владение. Такого развития к XVIII в. земельные отношения достигли в северных деревнях, принадлежавших преимущественно государству, в меньшей степени — монастырям, церквям, купцам. Но черты начальных форм землепользования (обычное право) сохранялись на Севере долго: продолжали существовать захватные формы пользования землей, свободное распоряжение земельными участками и их отчуждение на сторону. Но среди совладельцев-складников все большее место занимали неродственные связи. Благодаря последним увеличились размеры деревень, и они начинали превращаться в многодворные поселения, относительно многодворные для Севера, так как по сравнению с южными селениями они имели гораздо меньшее число дворов.

Укрупнению деревень в XVIII в. способствовал переход от подворного обложения населения к подушному. Раньше при росте семей новые постройки возникали в пределах старых дворов. С переходом к подушному обложению деление семей приводило к отпочкованию молодых дворов и строительству новых. Многодворные деревни появлялись в промысловой зоне северных уездов по Двине, по берегам Белого моря (в местах судостроения, солеварения). Земледельческие северные деревни несмотря на укрупнение оставались по сравнению с такими же деревнями других регионов государства малодворными, так как по прежнему были привязаны к разрозненным небольшим массивам удобных для сельского хозяйства участков в речных долинах и озерных побережьях. На русском Севере число дворов в деревнях увеличилось в среднем с 5 в конце XVII в. до 8 в конце XVIII в.²⁴ Причем более крупные деревни на Севере принадлежали государственным крестьянам, меньшие по размеру—монастырским и церковным, так как семейные разделы последних ограничивались их владельцами²⁵. Более крупными были и деревни в северо-восточных районах — в Вятской и Пермской земле. В XVIII в. еще шло их заселение, довольно интенсивно возникали новые селения, которые быстро превращались в многодворные деревни²⁶.

Укрупнение деревень было связано с изменениями состава крестьянского двора. Ранние описания деревень XV—XVI вв. определяют крестьянский двор как понятие, тождественное деревне-семье, поскольку однодворные деревни Севера были населены семьями в среднем па 6—7 человек²⁷. Со второй половины XVII в. состав крестьянского двора изменился. В него проникали чужеродные элементы из-за практики северных крестьян отчуждать на сторону свои земельные участки — доли в деревнях. Посторонний элемент в крестьянских семьях (подворники, складники, работники, половники, бобыли, нередко тоже с семьями) имелся и в начале XVIII в., что увеличивало населенность двора и вело к несовпадению понятий «двор» и «семья»²⁸. В дальнейшем населенность двора несколько снизилась, поскольку происходили семейные разделы в условиях подушного обложения, выселение отделившихся семей в новые дворы. Это вело к снижению населенности каждого делившегося двора, но к увеличению числа дворов в деревнях²⁹. Делились складнические семьи, исчезал постепенно посторонний элемент в семьях-дворах. Изменения в землепользовании и судьбе ряда сословных групп северных крестьян во второй половине XVIII в. (введение земельных переделов, межевание, секуляризация монастырских и церковных земель) привели к совпадению понятий «двор» и «семья».

В дальнейшем населенность дворов изменялась мало, так как семейные разделы на Севере не участились. Причиной этого были социально-экономические перемены. Запрещение крестьянам свободно распоряжаться землей, размежевание их земель, приживающаяся практика земельных переделов привели к тому, что свободные захваты земельных участков и выход на них отделившихся членов семей в ряде случаев прекратились. Семейные разделы регулировались общиной и совершались только на той земле, которая была отдана в распоряжение общин при размежевании. Делить семью было не выгодно, так как при большем числе душ получался больший надел³⁰. В средней полосе России также отмечалась во второй половине XVIII — начале XIX в. неизменность среднего числа людей на двор³¹. Укрупнение самих деревень шло в то время исключительно за счет естественного роста населения³².

Продолжали развиваться и земельные отношения в деревнях. Во многих северных общинах вводились земельные переделы. Захватное право оставалось неприкосновенным при пользовании новинами. Свободные отчуждения крестьянских участков запрещались правительственными указами³³. Хозяйственные угодья деревень во второй половине XVIII в. занимали большие площади по сравнению с предшествующим временем, ибо неприкосновенность по обычному праву росчистных новинных земель побуждала северных крестьян к новым запашкам. Генеральное межевание закрепило за крестьянами права на эти участки. Секуляризация церковных и монастырских земель (с 1764 г.) также способствовала увеличению площадей сельскохозяйственных угодий, так как бывшим монастырским и церковным крестьянам передавались принадлежавшие ранее монастырям и церквям угодья³⁴. Так, переход к земельным переделам совпал с завершением освоения естественно-пригодных под сельское хозяйство земель и вызвал в дальнейшем необходимость регулирования и перераспределения земельного фонда в деревнях .только путем переделов.

Социально-экономическое развитие других районов России в рассматриваемое время было несколько иным. В XVIII в. южнорусские губернии стали играть ведущую роль в экономике государства, поскольку разработка южных черноземов привела к развитию там товарного хозяйства. В процессе заселения и хозяйственного освоения этих мест складывался иной тип общинных отношений, нежели на Севере. Во многих среднерусских и южнорусских губерниях в XVIII в. господствовало помещичье землевладение, и там не было сплошных массивов земель, а существовала чересполосица владений помещиков и крестьянских общин. В этих общинах началось регулирование земельных владений между дворами, вероятно, уже в XV—XVI вв., так как феодалы охраняли границы своих владений. Оставались и прежние общинные отношенияобщее пользование лесами, рыбными ловлями, выгонами³⁵. Но здесь не было такого свободного крестьянского землепользования в деревенских общинах, которое наблюдалось в местах с государственным землевладением.

У сельского населения еще более южных районов тоже складывался особый тип общинных отношений. Население этих районов представляло собой потомков мелких служилых людей (стрельцов, детей боярских, казаков), которые по социальному положению приближались к тяглому населению. Они вели хозяйство, выполняли государственные повинности и, кроме того, несли военную службу. Их землепользование отличалось от крестьянского: землей владели сообща и в соответствии с окладом. Земельные перераспределения в их общинах определялись служебным положением (земля распределялась по окладу). Их коллективное поселение привело к коллективному пользованию землей и совместному регулированию индивидуального землепользования в соответствии с общинным (сябры, сябринное землевладение)³⁶. В течение XVIII в. из части сябринных общин выделились крупные землевладельцы-помещики, основная же масса бывших служилых людей вошла в состав государственных крестьян, в их особую категорию — однодворцев, сохранивших индивидуальное землепользование и общинную организацию³⁷.

В сельском расселении в районах с помещичьим землевладением в XVIII в. выделялись деревни, относившиеся к разным «историческим слоям»³⁸. Так, в районах черноземного центра существовали крупные деревни в местак старого заселения на бывших оборонительных рубежах Русского государства. «Второй слой» представляли многочисленные селения меньшего размера—помещичьи деревни XVII—XVIII вв. Южнее в степных и предгорных районах к XVIII в. имелись селения служилых людей — казаков (станицы и хутора на Кубани, Дону, Тереке) и селения государственных крестьян. Первые в несколько раз превышали средние размеры русских крестьянских селений. В станицах насчитывалось от нескольких сотен до тысячи дворов, в них были оборонительные сооружения (рвы, валы), в крестьянских селениях — от нескольких десятков до 2—3 сотен дворов³⁹.

Основными крестьянскими селениями при заселении Сибири XVII—XVIII вв. стали также деревни. Но особенностью Сибири было первоначальное образование городов, с которых и началось сибирское земледелие⁴⁰. Лишь после того как укреплялась система городов, вокруг них возникали деревни. Сибирские деревни в XVIII в. в среднем насчитывали до 25 дворов (120—130 человек)41 ⁴¹ т. е. были многодворными селениями, чему способствовали наличие огромных массивов пригодных для сельского хозяйства земель и отсутствие здесь помещичьего землевладения.

В южной лесостепной п степной полосе Сибири деревни возникли позднее, во второй половине XVIII в., и были меньшего размера. Освоение юга Сибири осуществлялось не путем подселении к первоначальным деревням, а путем создания новых селений. Поэтому они были более мелкими, чем старые северные деревни, их средние размеры не превышали 12 дворов⁴².

В целом по Сибири размеры деревень зависели от той формы заселения (миграций населения), которая преобладала в том или ином районе в определенное время. Вольное крестьянское заселение сибирских пространств вело к образованию сравнительно небольших крестьянских деревень, правительственные же поселения «па хлебопашество», ссылки и т. п. — к насаждению довольно крупных деревень. Сословный состав населения этих деревень в XVIII в. был неоднородным: основной категорией были государственные крестьяне, к ним приближались по положению отставные служилые (разночинцы), ямщики, экономические крестьяне (бывшие монастырские), были среди сельского населения и мещане. В течение XVIII в. шло слияние всех их в единое сословие государственных крестьян.

Социальный строй сибирской деревни, где развилось государственное землевладение, пошел по тому же пути развития, что и в североевропейских русских деревнях. Общинное землепользование и обычное право прижились в деревнях Сибири. Особенностями отличались деревни, приписанные к заводам, население которых не порвало связи с сельским хозяйством. Довольно крупные деревни приписных крестьян возникли в Колыванском крае. Население этих деревень формировалось из ссыльных переселенцев европейских губерний, среди которых были раскольники.

В восточных районах Сибири, особенно в пограничных районах, наряду с крестьянскими селениями, создавались казачьи поселения, жители которых, кроме военной службы, приобщались к занятиям земледелием.

Разновидностями деревень, как и в предшествующее время, являлись починки. Это вновь возникающие поселения, которые на первых порах освобождались от уплаты налогов. Внешне починки могли ничем не отличаться от деревень, однако они не имели полного комплекса хозяйственных угодий. Заселение европейского Севера происходило путем образования починков. Особенно они характерны для его начальных этапов⁴³. В дальнейшем причиной появления починков стал естественный рост населения, земельное утеснение. Но всегда количество починков в тот или иной период служило определителем степени освоения района. Если число починков не превышало числа существующих старых селений — деревень, значит, освоение района в основном закончилось. К началу XVIII в. такое положение было уже почти везде на Европейском Севере. Лишь в отдельных местах заселение продолжалось и позже.

Наряду с починками источники XVIII в. называют такие поселения, как выселок, выставка, относный двор. В Новгородской земле выставкой называлось новое селение, возникшее путем выделения части дворов из деревень и образования нового поселка на земле, приписанной к этой деревне (выставка как разновидность починка, которые устраивались на неразработанных землях)⁴⁴. В Замосковном крае в XVII в. термины «починок» и «выставка» имеют одно значение⁴⁵. В Заонежье XVI—XVII вв. термин «выставка» употреблялся в значении новой филиальной церкви и небольшой группы деревень, удаленных от центра, — погоста (выставка как разновидность погоста). Термин же «починок» означал новое селение вне зависимости от того, приписан он к земле деревни или нет.⁴⁶ В XVIII в. «выставка», «выселок» на северо-востоке (Устюжский край) означали новое селение, находящееся вблизи деревни и на ее земле. Они более всего походили на «относные дворы», чем на вновь возникшие селения. Починки же в XVIII в., а нередко и позднее, возникали далеко от деревень, в лесу, иногда на водоразделах⁴⁷. Значение этих терминов в северо-восточной России в XVIII в. приближалось к тому, какое они имели в центральных уездах. Но сохранение разных терминов (починок, выселки, выставки) свидетельствует о продолжении процесса освоения земли того или иного района.

С точки зрения размеров и населенности починки и выселки XVIII в. мало отличались от деревень, особенно в давно освоенных и густо заселенных местах. Нередко двор в починках был населеннее двора в деревнях, поскольку семейные разделы в починках происходили не сразу после их основания. Во дворах починков в начале XVIII в. было много семей, состоявших из большого числа людей и объединявших много поколений родственников⁴⁸. Размеры вновь возникших и старых починков в середине XVIII в. несколько различались: в первых в среднем по 1—2 двора, в них проживали в основном небольшие семьи, во вторых — по 3 двора, населенные как малыми, так и неразделенными и довольно сложными по составу семьями⁴⁹.

Во второй половине XVIII в. починки и выставки возникали на Севере в местах, где оставались незанятые земли⁵⁰. В это время они быстро превращались в деревни: разрабатывался полный комплекс угодий, крестьянские семьи быстро делились, строя новые дворы. По данным Генерального межевания 1796 г., отмечалось много новых поселений в виде починков и выселок в северных районах, особенно заселяемых вятских и пермских уездах⁵¹. Процесс образования таких селений не закончился в .XVIII в. Северные крестьяне продолжали расчищать леса и основывать новые починки и в XIX в.

В источниках XVIII в. термин «починок» употребляется не только в значении единичного, возникшего вновь селения, но и целой группы селений, образовавших в некоторых уездах новые волости⁵².

Возникновение новых селений, переносы дворов из старых деревень в дальние места, совершавшиеся в течение всего XVIII и в XIX в., были связаны с разработкой новых подсек в лесах⁵³. В такие одиночные починки, или, как их еще называли, заимки, «наезд» (наезжие поля), крестьяне. переселялись на время сезонных сельскохозяйственных работ. Сходную роль сезонных селений выполняли на юге России поселения казаков. На Кубани и Дону зимовниками-заимками были казачьи хутора, постоянными же селениями — станицы⁵⁴ .

В условиях частного землевладения средней и южной полосы России в XVIII в. отселение в починки происходило не часто⁵⁵. Стремление крестьян осваивать новые земли и заводить починки сдерживалось помещиками. Даже в пределах одной губернии, где существовало и государственное, и помещичье землевладение, процесс образования новых селений в виде починков или выселок шел по-разному: в первых он фактически не был ограничен. Эту разницу в процессе селообразования можно наблюдать в Приуралье, где государственные крестьяне осваивали земли в течение всего XVIII в., в районах же с вотчинным землевладением в пермских землях (Строгановых, Лазаревых, Шуваловых, Голицыных и других владельцев) починочное расселение в XVIII в. практически не развивалось⁵⁶.

При освоении Сибири возникло своеобразное расселение, которое привело к образованию таких типов крестьянских селений, как заимки. Возникнув в местах с низкой плотностью населения, в условиях развития залежно-парового земледелия, требующего наличия огромных массивов, пригодных для сельского хозяйства⁵⁷, заимки — одиночные крестьянские селения — были широко распространены в Сибири⁵⁸. По мере развития однодворные заимки, особенно расположенные в «дальних полях», становились починками, обрастали дворами, а когда постепенно в них разрабатывался полный комплекс угодий, такие заимки могли превратиться в многодворные деревни⁵⁹. Но заимки Сибири развивались и по другому пути. Они постепенно становились временными сезонными селениями на период сельскохозяйственных работ. В XVIII—XIX вв. заимка с временным жильем и хозяйством была типичным поселением крестьянина-сибиряка.

Кроме деревень и починков — основных и самых распространенных типов крестьянских поселений, в северной и средней полосе России существовали погосты, известные с древности. В XVI в. северные погосты были административными округами, центры которых также назывались погостами (погост-округ и погост-место). Иногда погост-центр становился торговым селением и тогда мало чем отличался от посада. В центральных районах такие округа назывались волостями. Территория погоста Севера и волости Центра совпадала с общинной территорией⁶⁰. Со временем на погостскую систему наслоилось приходское деление, на погосте появились церкви. Тогда северные погосты стали не только административными центрами, но и церковно-приходскими, а с развитием мирского самоуправления — центрами общины мира. В средней полосе погосты уступили свое значение прихода (религиозного центра) и центра общины владельческим селам. В течение XVIII в. северные погосты развивались как типичные крестьянские селения в местах с государственным землевладением. Кроме функций земледельческих поселений, они выполняли роль административных и церковно-приходских центров. В первой половине XVIII в. на Севере существовали погосты — владельческие селения монастырей и церквей, «пустынь»⁶¹. В течение века, в зависимости от социально- экономического состояния тех или иных районов, погосты, как и другие поселения, могли либо пустеть, либо, наоборот, в них превращались другие крестьянские селения⁶². Уже в XVI—XVII вв. шла борьба за центр-приход между погостами и селами.

Села XVIII в. в разных регионах различались по своим функциям. На севере России они, все более поглощая погосты, становились административными, религиозными, торгово-ремесленными центрами волостей (погостов-округов). Такие села были заметно крупнее тяготевших к ним деревень⁶³. В северных уездах в первой половине XVIII в. существовали и села — владельческие поселения монастырей; церквей, «пустынь», но в них, в отличие от владельческих селений средней и южной России, не было усадьбы владельца, а существовали дворы монастырских и церковных крестьян, половников, бобылей, работников. Эти села на Севере также были центрами приходов: в них обязательной была церковь. На северо-западе России (Новгород, Псков) церкви были не постоянным признаком села⁶⁴.

После секуляризации 1763 г. бывшие монастырские и церковные села превращались в обычные, деревни государственных крестьян. Такими же по своему характеру и функциям, как на Севере, были и возникшие в XVII—XVIII вв. села Сибири.

В районах с помещичьим землевладением селом, как правило, было владельческое поселение, где землевладелец старался устроить церковь с приходом. В северо-западных уездах, где также наличествовало поместное землевладение, владельческая усадьба была не постоянным признаком села, хотя все же была чаще в селе, чем в деревьях⁶⁵.

Более или менее устойчивы и постоянны различия между типами селений — их средние размеры, и в этом отношении отличие села от деревни состоит в том, что село крупнее деревни. В селах возникали различные общественные заведения. Кроме управленческих служб (мирских изб, вотчинных правлений) в них строили больницы, бога дельни, школы. Были и заведения хозяйственного назначения — мелкие предприятия типа кожевенных, кирпичных, маслобойных, дегтярных и пр. «заводов». При церквях в селах располагались дома церковного причта.

Нередко наряду с селами в источниках XVIII в. встречается упоминание о сельцах. Обычно сельцом являлось владельческое поселение, не ставшее центром прихода, как бы недоразвившееся село⁶⁶. Правда, и села не все были церковными приходами. В сельца и села при поместной системе превращались деревни, а барская усадьба становилась их центром⁶⁷.

Сельца на севере России XVIII в. представляли собой, как и села, не владельческие селения, а чаще центры волостные и приходские, к которым тяготели окружающие деревни, были и сельца, ничем не отличавшиеся от деревень. По своим размерам сельца, как и села, могли быть крупнее деревень⁶⁸.

В XVIII в. существовали известные с древности (с XII в.) слободы. Характер этих селений был различным в разное время и в разных местах. В XIV—XV вв. были как торгово-ремесленные так и земледельческие слободы. В местах княжеско-боярской и монастырской колонизации существовали владельческие слободы, населению которых предоставлялись разные льготы⁶⁹. В северо-восточной Руси XIV— XV вв. создавались слободы с оборонительными сооружениями. Неземледельческими поселениями были и некоторые слободы XVIII в. на Севере (безземельные деревни)⁷⁰. Характер сторожевых пунктов имели слободы в Пермской земле в XVII в.⁷¹ Слободы Заонежья XVI в.—это целые территории, куда входило несколько селений, позднее — это станы и волости⁷². Таким образом, слободами были как земледельческие, так и неземледельческие селения. Ими становились как отдельные пункты, так и территории с несколькими селениями. В этих двух значениях выступают слободы в северных уездах XVIII в.: в значении волости (например, Никольская слобода в Устюжском уезде, объединяющая 28 деревень) и в значении отдельного земледельческого поселения, не отличающегося по составу населения и размерам от деревни ⁷³. В центральных уездах путь развития некоторых слобод был иным: благодаря наличию мануфактур они приобретали черты промышленных поселений.

Функции оборонительных селений долгое время оставались у слобод в Сибири, особенно распространенных на юго-западе ее. Постепенно и там такие селения приобретали разнофункциональное значение: становились административными центрами (где размещались церкви, остроги, казенные амбары, дворы приказчиков) и сочетали свои военно-административные функции с земледельческими. К XVIII в. в Сибири насчитывалось до 80 слобод⁷⁴. В XVIII в. из слобод— центров хозяйственной деятельности — вырастали сибирские города — Невьянск, Тагил, Ялуторовск и другие.

Укрепленными селениями в некоторых районах были и старые городки (некоторые сохранились со времен новгородской колонизации Севера), к XVIII в. превратившиеся в крестьянские селения. В северных уездах бывшие городки в начале XVIII в. выполняли функции волостных центров⁷⁵, затем становились обычными деревнями. У каpаков укрепленные городки-крепостцы всегда были типичными селениями⁷⁶.

Неземледельческими поселениями были ямы, где жило население, выполнявшее ямскую повинность. Некоторые из них были довольно крупными: Бобровский Ям на Сухоне имел 40 дворов со 188 чел. ямских охотников⁷⁷. Ямы в течение века постепенно теряли свое назначение и превращались в земледельческие поселения.

Исчезающими типами селений в XVIII в. были древние северные «печища». Этот термин, как и «селища», «дворища», «займища», уже в XVII в. означал заброшенные селения⁷⁸. В XVIII в. в связи с освоением старых заброшенных земель в селищах, печищах опять стали возникать селения, превращавшиеся в обычные деревни. Лишь названия таких деревень отражали их былое значение: деревня, что была пустошь Чуцкое дворище.

Пустоши в XVIII в. довольно редки, так как идет их новое заселение или введение в оборот этих старых угодий. Пустоши всегда ценились, поскольку там имелся необходимый для деревни комплекс угодий, лишь временно заброшенных. Жилье могло остаться, могло исчезнуть, но ему не придавалось такого значения, как угодьям, так как разработка их требовала немалого времени⁷⁹.

В XVIII в. с развитием горного дела, в сельских местах Урала, Колывани и др. создавались заводские поселки. В них нередко, кроме заводских строений, находились крепости (в Сибири), выполнявшие военно-административные функции, и жилые строения, появлялись в них и торгово-ремесленные заведения. Иногда такие поселки превращались в города (Барнаул)⁸⁰. В основном это были селения, жители которых не занимались сельским хозяйством.

К земледельческим поселениям по своему характеру примыкали раскольничьи скиты. Крестьянскими селениями были скиты-пустыни XVIII в. у сибирских раскольников. Заонежские скиты, как и некоторые поселения там, выступали в роли центров округов⁸¹. В некоторых скитах развивались земледелие и промыслы⁸². Связь скитов и крестьянских селений ощутима благодаря генетическим связям таких селений и социальному составу их жителей.

Таким образом, несмотря на многообразие русских сельских поселений, наиболее распространенным их типом в XVIII в. везде были крестьянские деревни и их разновидности. Такие типы селений отражали устойчивость материальных форм и традиционность многих черт народной культуры поселений.

Селения в XVIII в. сохраняли не только прежний «рисунок» расселения, но и свой хозяйственный статус и даже свои, присущие каждому типу селения, размеры. Последнее — устойчивый признак, и между отдельными типами поселений всегда сохранялись различия по размерам.

Некоторая устойчивость и традиционность черт сохранялась в планировочных формах селений. До XVIII в. существовали лишь отдельные изображения сельских поселений. С развитием картографического дела в XVIII в., проведением Генерального межевания (особенно составлением атласов и планов), предпринятым топографическим описанием губерний стало возможным фиксировать и формы сельских поселений. В результате по многим губерниям появился обширный массовый материал о развитии планировок сельских поселений.

Старые селения нередко сохраняли очень древние черты: круговых, беспорядочных или кучевых планов. В кучевых селениях постройки располагались группами (гнездами)⁸³. Селения беспорядочного плана возникали на водоразделах, далеко от дорог и рек⁸⁴. В круговых селениях постройки размещались вокруг какого-либо центра, а с XVIII в. их начали «выравнивать» по линии⁸⁵.

В XVIII в. правительством были изданы указы о перепланировке деревень, и некоторые помещики начали перестраивать свои деревни по уличному плану, но массовое их распространение относится к XIX в. У государственных крестьян такие перестройки начались лишь с основания Министерства государственных имуществ в 1837 г.⁸⁶

Деревни уличной формы состояли из крестьянских усадеб, примыкающих друг к другу, выходящих к улице узкой стороной (прямоугольные в плане усадьбы). Кроме крестьянских усадеб, в деревнях находились маслодельни, смолокурни, пожарные сараи, хлебозапасиые магазины, лавки, часовни.

В планировочных формах селений сохраняются локальные и этнические черты, присущие поселениям разных районов. Так, для мест бывшего новгородского заселения на Европейском Севере характерно распространение так называемого «рядового плана», когда один или несколько рядом домов располагаются вдоль берега реки или озера⁸⁷. С ростом дворов такие деревни превращались в уличные, когда напротив одного ряда домов ставился другой. В среднерусской полосе в местах ростово-суздальского заселения более распространились деревни уличного плана.

Отдельные формы поселений могли закрепиться традицией и бытовать среди определенных локальных или этнических групп⁸⁸. Так, у финноугорского населения Севера и средней полосы России много селений беспорядочного плана; в местах давнего русского заселения — рядовой планировки, южнее, в средней полосе, — уличной. Но эти различия обусловлены прежде всего особенностями природными и хозяйственными, степенью развития и характером путей сообщения: рядовые формы поселений возникали в целях защиты от ветров, южные кольцевые — в целях обороны (особенно в XIV—XVI вв.), экономическая роль рек и озер также способствовала развитию рядового плана⁸⁹.


Рядовая форма поселения

Уличные планы селений в некоторых местах возникали при разделении полей, близлежащих к деревням, на полосы с подъездами к ним с двух сторон⁹⁰. В местах с помещичьим землевладением уличная разбивка селений была принята помещиками в XVIII в.

Уличные деревни к XVIII в. стали традиционными у русских Среднего Поволжья и в Прикамье. В XVI в., когда началось заселение этих районов русскими, такой формы селений там еще не было, а в XVIII в. они здесь селились уже «рассредоточенными усадьбами»⁹¹. В местах поздней русской колонизации сразу возникали уличные формы селений. Они распространились у казаков на юге и по всей Сибири. Рядовой план в сибирских деревнях имелся лишь в селениях по берегам крупных рек ⁹².


Уличная форма поселения

Таким образом, общий путь развития форм селений — от древних видов (однодворок, беспорядочных, рядовых) к более поздним, уличным. Связь изменений планировок поселений с физико-географическими условиями районов, с социально-экономическим развитием, с естественным ростом населения очевидна. Этнические же традиции в развитии форм селений также определялись географической средой и социальными условиями. Они играли наибольшую роль в распространении тех или иных форм селений. Свидетельством этому является наличие одинаковых видов плана деревень у русских и финноязычного населения на Севере, живущих в одинаковых природных и экономических условиях.

Сельские поселения в XVIII в. продолжали сохранять некоторые черты, обусловленные общинным строем русской деревни. Эта сторона поселений выявляет картину сельского расселения того или иного района. Так, было подмечено, что поселения на Севере располагаются относительно друг друга «гнездами». В гнездах объединялось по нескольку селений, имевших общее «патронимическое» происхождение и название. Они образовались задолго до XVIII в. в результате разложения семейных общин. В XVIII в. такие гнезда продолжали существовать⁹³.

В XVIII в. связь селений в гнездах не была такой тесной, как в предшествующее время, так как социально-экономическое развитие привело к нарушению родственного состава старых деревень и к изменениям в их земельных отношениях. Но характер природных и почвенных условии привел к сохранению в некоторых местах этих старых гнезд п гнездового (очагового) расселения на Севере. Гнезда селений, образуя волости-общины, в XVIII в. сохраняли своеобразное волостное (общинное) землепользование 94⁹⁴ несмотря на то, что уже в это время шло срастание гнезд и образование более сплошных массивов расселения.

В других районах России гнездового расселения, подобного северному, не наблюдалось⁹⁵. Но наличие общинных или родственных объединений и их компактное расселение встречалось и в южнорусских селениях в виде отдельных «концов». В сибирских крестьянских селениях в отдельные «концы» объединялись группы дворов, принадлежавших разным общинам⁹⁶. В прикамских деревнях отдельными группами, или «концами», выделялись дворы крестьян разных владельцев и также входивших в разные общины⁹⁷. Родственные дворы тоже нередко составляли отдельные «концы» в деревнях, а иногда их жители различались по социальному, этническому или конфессиональному составу (украинцы и русские в кубанских станицах, православные старожилы «сибиряки» и «семейские» старообрядцы в забайкальских селах).

Сочетание рассмотренных сторон сельских поселений, их характерных черт, сложившихся в определенных природных, исторических, экономических и этнических условиях, может быть объединено в понятие типов сельского расселения. В XVIII в. типы расселения уже достаточно различались в регионах России.

К XVIII в. сложились типы размещения русских сельских поселений на местности как результат влияния природной среды на характер хозяйственной деятельности населения при освоении им земель. В традиционных формах закрепились разновидности поселений в их социально-экономическом отношении: основу их составили деревни и села. Несмотря на изменения в социальном строе и земельных отношениях в деревне, к XVIII в. сохранялась устойчивость и традиционность некоторых сторон таких поселений, особенно их хозяйственных функций и размеров.

XVIII век был рубежом, когда формировались, а в ряде случаев менялись планировочные формы сельских поселений, что было вызвано социально-экономическим развитием, правительственными мероприятиями и более интенсивным использованием природных условий, а также всем ходом развития сельского хозяйства.

В XVIII в. сохранялась и некоторая архаичность в сельских поселениях (гнездовое расселение Севера, старые виды планировок — кучевые, круговые, беспорядочные). С развитием социального строя деревни архаика уступала место иным явлениям, свойственным общинному развитию XVIII в. (объединения родственников и отдельные общинные объединения в «концах» деревень, их обособленность в деревенских планировках).

Социальным развитием и влиянием географической среды определялась в XVIII в., как и в более раннее время, и некоторая локальная или этническая специфика в развитии сельских поселений (особенности топографии, отдельные виды планировок в районах с разной исторической судьбой, хозяйственные функции поселений). В целом выявляется единая культура сельских поселений, созданная русскими, как одна из форм всей материальной культуры народа. И как вся его культура, сельские поселения при общем единстве приобрели разнообразие и долго сохраняли исторически сложившиеся местные и этнические особенности.


Анализ комплекса источников первой половины XVIII в. показывает, что четко оформленного понятия «город» тогда еще не было. Пятичленная классификация городов по Регламенту Главного магистрата 1721 г., установившая наименьшую численность жителей для города .в 200 человек, попытки законодательного определения городского сословия, столь же противоречивые, как и действия абсолютистского правительства по созданию системы городского самоуправления, иллюстрируют это с достаточной ясностью⁹⁸. В целом вплоть до второй половины века из специфических городских функций большее внимание обращалось на военные и административно-судебные. Этот факт еще более оттеняется определением города, данным В. Н. Татищевым: «... град есть место укрепленное или без укреплений, в котором многие .домы разных чинов, что военные и гражданские служители, купечество, ремесленники и чернь или подлой народ, и все обсче называются граждане, состоит под властию начальства. Но у нас токмо тот городом имянуется, которой подсудной уезд имеет, а протчие или крепости, или пригороды и остроги»⁹⁹.

Анкета для получения сведений о состоянии русских губерний, составленная и утвержденная около 1768 г. в кругах, близких к Екатерине II, более полно ставила вопрос о состоянии городских поселений: городских зданиях — училищах, богадельнях, иных «публичных строениях каменных и деревянных», численности населения, наличии «фабрик» и «заводов» (отдельно кирпичных как составляющих основу будущего городского строительства), наличии рек и других водоемов, местах торговли и т. п.¹⁰⁰

Крупные законодательные акты 70-х — 80-х гг., изменившие в определенной степени систему управления в городах России, весьма существенно отделили городские пункты от сельских¹⁰¹. В это же время значительно увеличилось их количество.

В период подготовки и проведения городской реформы 1785 г. города рассматривались абсолютистским правительством как центры, дающие народам «пользы и выгоды... не токмо для граждан тех городов, но и для окрестных обывателей»¹⁰². Появление в числе этих «выгод» и «польз» довольно расплывчатого термина «благочиние» может в каком-то смысле свидетельствовать о том, что стали обращать внимание на вопросы благоустройства. При этом, конечно, следует учитывать, что весь характер городской реформы исходил из интересов сохранения и укрепления господства дворянства на местах и феодально-крепостнического строя в целом. Поэтому на практике заботы о благоустройстве отодвигались на второй план по сравнению с первоочередной для самодержавия задачей — обеспечением полицейского порядка.


Вид Казани

Политика абсолютистского государства по отношению к городам являлась в XVIII в. важным фактором, обусловливающим их состояние. «При всех исключениях для негорожан нормальным был сельский уклад жизни, а для горожан обязательным был режим города...» ¹⁰³ С другой стороны, нельзя не учитывать тех реальных трудностей, с которыми сталкивалось самодержавное государство на практике при осуществлении абстрактных идей об идеальном городе. «Русские города с цветущей промышленностью, торговлей и искусством, с академиями, школами, больницами, ратушами, расположенными в линию благоустроенных улиц, рисовались только в воображении законодателя»¹⁰⁴. Это мнение по поводу городового законодательства первой четверти XVIII в. вполне применимо и к последующему времени. Реальность феодально-крепостнической России XVIII в. была значительно более сложна и противоречива.

В течение XVIII в. рост городского населения в России был общей, тенденцией. Насчитывая около 3,2% от всей численности населения в годы первой ревизии, оно к концу столетия (1796 г.) составляло около 4,2%; в некоторых регионах этот процент был выше. Кроме Москвы и Петербурга, в которых к концу века проживало соответственно 400 и 200 тыс. человек, только 3 города (Рига, Астрахань, Кронштадт) насчитывали по 30 тыс. жителей; в 12 городах было от 12 до 30 тыс. жителей, 21 городе — 10 тыс., в 33 — от 3 до 8 тыс. жителей. В то же время 44,5% посадов насчитывали менее 500 жителей¹⁰⁵.

К началу XVIII в. русские города подошли с определенным экономическим и культурным потенциалом, являвшимся закономерным итогом их развития в предшествующие столетия. Этот итог складывался не только из положительных, но и из негативных явлений самого различного характера (географического, демографического, внешнеполитического, социального).

Сложные и многообразные процессы социально-экономического развития страны вызывали к жизни появление на карте России новых городов. Возникший в начале века Петербург — новая столица государства — достаточно быстро стал центром северо-западного промышленного региона, в котором шло интенсивное развитие торговых и промысловых сел, многие из которых закрепили за собой городской статус. Развитие мануфактуры в XVIII в. стало одним из факторов городообразования. Крупные металлургические комплексы явились основой создания ряда крупных поселений на Урале, превратившихся к концу века не только в экономические, но и административные центры (Екатеринбург, Пермь, Нижний Тагил и др.)¹⁰⁶. Освоение Северного Причерноморья в последней четверти XVIII в. послужило предпосылкой строительства в этом районе укрепленных городов (Херсон, Мариуполь, Севастополь, Николаев, Одесса)¹⁰⁷. Возникавшие как военно-административные оплоты на юге России, эти города по численности населения быстро обгоняли остальные городские поселения. На конец века (1795 г.) процент городского населения в Северном Причерноморье составил 6,72%108 ¹⁰⁸(при среднем 4,2% по стране). Это было вполне естественным: срочное строительство значительной массы сооружений требовало привлечения самых различных категорий населения. В процессе укрепления городских поселений юга создавались предпосылки для развертывания интенсивной деятельности купечества и мещанства, переселявшихся из центральных районов страны¹⁰⁹.

Иная картина характерна для регионов Северного Кавказа, Южного Урала, Западной и Восточной Сибири, развивавшихся в менее благоприятных природно-климатических условиях. В Сибири в силу ее территориальной специфики концентрация шла в районах, где имелись возможности для решения сложных экономических, транспортных и экологических проблем. Для данного региона характерна длинная опорная цепь городов, сложившаяся в тесной взаимосвязи со всем процессом хозяйственного освоения Сибири. Среди сибирских городов выделялись Тюмень, Тобольск, Томск, Красноярск, Омск, Барнаул. К рубежу веков они закрепили за собой значение центров основных районов расселения. На повышение торгово-экономической активности и рост городов Сибири большое влияние оказало строительство в 40-х гг. XVIII в. Московско-Сибирского тракта, соединившего основные крупные населенные пункты. Эта дорога во многом предопределила направление развития пригородов вдоль трактов¹¹⁰.

Некоторые старые города, некогда являвшиеся оборонительными рубежами на востоке и юге страны, переживали в XVIII в. упадок. Их укрепления, «городьба» и другие строения «ветшали» и «разваливались без остатку» (Белоколодск, Романов и др.). Подобные поселения иногда теряли городской статус: так, в 1779 г. Романов был превращен в село¹¹¹.

Число городов в 70-е— 80-е гг. увеличивалось в основном за счет переведения в разряд городских поселений государственных и дворцовых сел. Как показали последующие десятилетия, многие из вновь созданных городов действительно превратились в развитые центры промышленности, ремесла и торговли, в них сравнительно быстро создавался специфический городской уклад жизни. В это время стали городами впоследствии быстро развивавшиеся Бронницы, Богородск, Гжатск, Ковров, Юхнов, Вязники, Макарьев, Рыбинск, Борисоглебск и др.

В XVIII в. некоторые промысловые и торговые села, находившиеся в частном владении — Иваново, Гаврилово, Кимры, Мстера, Тейково, Зуево и др., — по уровню своего экономического развития и концентрации населения не уступали многим городам. Однако господство феодальнокрепостнического строя задерживало и искажало процесс превращения этих поселений в городские. Несмотря на то что идеи переведения торгово-промышленных слобод в разряд городов высказывались даже некоторыми представителями дворянства, значительная часть их в XVIII в. оставалась фактически «частновладельческими городами ¹¹². В этом конкретно проявилась социальная сущность абсолютизма как политической надстройки, выражавшей прежде всего интересы массы крупных землевладельцев.


Вид Тобольска

Пути образования и развития городов, как видим, были различными. Различны были динамика роста городов, итоги их развития к исходу века. В зависимости от конкретных условий они различались по плотности сосредоточения в данном регионе, что накладывало отпечаток и на характер их общения с округой. Имел значительную специфику социальный и национальный состав населения городов, отражавшийся зачастую в членении городского поселения на отдельные части, застройка и культурный потенциал которых были также различны.

Среди городских поселений XVIII в. резко выделяются Москва и Петербург. Принципиально разные по своей планировке, они имеют вместе с тем и принципиальную общность, являясь административными и политическими центрами страны, крупными средоточиями промышленности, торговли, «лидерами» культурной жизни, в которых развиваются учебные и научные заведения, типографии, появляются театры и т. д. Но даже в судьбе их как поселений есть общее. Упадок Московского Кремля в XVIII в. — явление столь же характерное, как и постепенное складывание Петербурга в качестве «регулярного поселения». Описание центральных улиц Петербурга 30-х гг. дает картину города, в значительной степени отличного от спонтанно складывавшихся ансамблей предшествующих столетий и вместе с тем имеющего определенные черты преемственности с русскими городами XVII в. В сетке регулярной планировки улиц «каменные палаты в два аппартамента» перемежаются с «ветхими мазанками», «деревянными ветхими покоями», великолепные дворцы высших сановников, занимавшие по фасаду около 50 сажен (дом А. И. Остермана), — с весьма скромными по размеру, часто деревянными «хоромами» чиновников, священнослужителей¹¹³. Практически только в последние десятилетия XVIII в. Петербург приобрел свой столь характерный облик.

Господство самодержавно-крепостнического строя обусловило даже в городах «новой культуры», строившихся регулярно, наличие четкой дифференциации территории по имущественно-сословному принципу. Все многообразие планировочных приемов, все богатства ансамблевой застройки и, наконец, все наиболее значительное каменное строительство сосредоточивались в центральной зоне города. Лучшие по архитектурному оформлению городские районы занимались зданиями многочисленных бюрократических учреждений. Стремление самодержавия укрепить свою власть на местах нашло непосредственное отражение в создании соответствующих административных комплексов в застройке провинциальных городов ¹¹⁴.

Эта тенденция особенно проявилась в последней четверти XVIII в. в связи с проведением реформ 70-х—80-х гг. Ансамбли административных зданий, возникавшие в это время, следует рассматривать прежде всего как создание материальной системы, адекватной сложившейся системе управления (надлежащим образом построенные и удобно расположенные здания, где будет функционировать этот аппарат). Там, где имелись пригодные здания, оставшиеся от прежнего времени, вопрос о строительстве присутственных мест в целях экономии средств не ставился. Так, в рапорте о состоянии Архангельской губ. (1786 г.) как должное сообщалось, что «в губернском городе присутственные места не построены, а помещены оныя все с удобностию в построенном еще при Государе Царе Алексее Михайловиче... гостином дворе, которое здание весьма пространно...» ¹¹⁵ Что же касается массы мелких городских поселений, то тамошние присутственные места подчас помещались в «ветхих» строениях, возведенных в «давних годех» (Саранск), или даже в частных купеческих домах (Холмск) ¹¹⁶. Несмотря на малую «солидность» зданий государственных учреждений в провинции, они все же выделялись из массовой застройки. Зачастую это были единственные каменные дома в городе, что в условиях многочисленных пожаров играло не последнюю роль.

Реляции с мест о пожарах, происшедших в городах, являются в данном случае довольно характерным и информативным источником. Они показывают не только несовершенство и незаконченность «регулярного» устройства городских поселений, но и дают материал об «иерархии ценностей» в отношении элементов городской застройки и отдельных зданий с правительственной точки зрения. Так, реляция о пожаре в Шуе в 1710 г. описывает сгоревшие строения в следующем порядке: церкви с церковной утварью, приказная земская изба, таможенная и долговая избы, гостиный двор («на котором дворе выход винной большой»), амбары с хлебными запасами. Только после этого автор реляции счел нужным добавить: «и посацкие люди и всяких чинов жители погорели ж, дворы и пожитки и всякое строение и лавки со всяким заводом и товары згорело все без остатку»¹¹⁷.

Сенатские рапорты второй половины XVIII в. дают приблизительно такую же картину. В первую очередь описываются усилия, направленные на спасение присутственных мест и казенных зданий, затем сгоревшие строения упоминаются в следующей последовательности: церкви и монастыри, кружечный двор, питейные дома «со всею принадлежностью», лавки с купеческими товарами, обывательские дворы и проч.¹¹⁸

Таким описаниям в значительной степени соответствует картографический материал, на основании которого также устанавливается характерный для массы русских городов XVIII в. «набор» строений, определявших их облик. С первого взгляда он может поразить своей «традиционностью», малым отличием от сельских поселений. «Церковь, казенные здания, несколько сотен бессистемно расположенных «обывательских» домов», — суммировали свои наблюдения над планами уездных городов северного региона исследователи картографического материала, находя в их облике разительное сходство с «обыкновенными феодальными деревнями»¹¹⁹. Подобные суждения требуют уточнений. Конечно, между некоторыми селами, феодальный характер которых вряд ли можно отрицать, и городами существовала непосредственная связь; иногда по мере развития село делалось городом. Грани здесь были зыбки и неопределенны, новые черты в развитии городов, особенно мелких и средних, выявлены слабо.

Значительная часть горожан не порвала связь с сельским хозяйством. Более того, земледелие, скотоводство и садоводство во многих городах служили одними из главных «источников пропитания», что характерно практически для всех регионов страны. Законодательство XVIII в., и в том числе Городовое положение 1785 г., в принципе позволяло горожанам использовать земли для сельскохозяйственных занятий «как внутри города, так и вне его». Следует, однако, иметь в виду некоторые обстоятельства, влияющие на оценку сельскохозяйственных занятий горожан и «аграрного характера» некоторых городов. Несмотря на то что русские города XVIII в. рассматривались западноевропейскими путешественниками весьма однозначно как «большие деревни», наличие пастбищ, садов, виноградников и т. п. было типичным и для многих европейских городов, вплоть до самых крупных центров Западной Европы¹²⁰. Иными словами, применительно к XVIII в. речь идет об общеевропейском явлении.

В конкретных условиях русского города XVIII в. сельское хозяйство практически становилось разновидностью промыслов¹²¹, хотя этот процесс подчас трудно разглядеть за стереотипизированными формулировками описаний городских поселений этого времени. Описание Пензенского наместничества 80-х гг. рисует на первый взгляд странную картину городов, населенных преимущественно однодворцами, дворцовыми и «ясашными» крестьянами, которые «рукомесел никаких не имеют, а упражняются все вообще в хлебопашестве и скотоводстве и протчей домашней экономии», живущими зачастую в «черных крестьянских избах», «крытых соломою и огороженных плетнями». Однако как характерная черта этих городов отмечались «знатные ярмонки», на которые «стечение народа бывает немалое движимых торговых людей с разными товарами»..¹²² Естественно, продукты сельского хозяйства занимали среди этих товаров значительное место.

Сельскохозяйственные занятия горожан развертывались несмотря на декларацию Городского положения 1785 г. преимущественно внутри города, т. е. определенным образом регламентированного пространства. Еще анкета 1768 г. предусматривала изучение вопроса о сельско-хозяйственном использовании городской земли («выгонная или под хлебопашеством»)¹²³. А запрещение Городового положения использовать не по назначению городские выгонные земли свидетельствовала о попытках такой регламентации на практике. Ограничение пространства для сельскохозяйственной инициативы горожан предопределяло» и сужение значения их подсобных занятий, хотя в XVIII и начале XIX в. этот процесс не зашел еще далеко.

На структуре городских поселений XVIII в. отразились процессы развития ремесла и торговли. Общей заметной тенденцией было увеличение в городах лавок, «магазинов» и других складских помещений, все чаще строившихся из камня, возникновение как устойчивого явления в городах специальных комплексов торговых зданий — «торговых рядов».

Отмеченное увеличение каменных лавок косвенно свидетельствует о накоплении торгующими слоями города определенных денежных средств, позволявших в конечном счете более успешно решать вопросы сохранения товаров. Лавки в конце XVIII в. представляли весьма распространенный тип каменных строений, намного превышающий по удельному весу «обывательские дома», подавляющая часть которых продолжала оставаться деревянными. Лавки не всегда представляли самостоятельные строения: в XVIII в. они могли размещаться в пристройках к церковным зданиям, а с изданием Городового положения — в жилых домах¹²⁴. Тем самым .был закреплен наиболее удобный способ ведения дел для купцов, при котором совмещение в едином комплексе жилых и складских помещений с «торговым местом» давало дополнительные возможности для экономии средств.

Новым явлением, характерным для XVIII в., было превращение в товар самих жилых помещений. Как самостоятельный тип жилья постепенно оформляются гостиницы, помещавшиеся в частных домах¹²⁵. К последней трети века, видимо, относится и появление многоквартирных доходных домов¹²⁶, в нижних этажах которых могли помещаться лавки. Конечно, подобные явления в XVIII столетии были еще единичными и присущими только крупным городам.

Развитие промышленности в городских поселениях XVIII в. воздействовало на изменение их облика весьма ограниченно. Мелкие промышленные предприятия и даже предприятия мануфактурного тила в целом без труда вписывались в сложившуюся структуру городской дворовой застройки, мало меняя ее планировку. Исключение составляли «заводы», производство на которых было пожароопасным: пороховые, металлургические и т. п.; они окружались стенами, «палисадом», их пытались отделять от массы городского жилья искусственными каналами и т. п. Во второй половине века более решительно стал ставиться вопрос о вынесении на городские окраины салотопенных, кожевенных, мыловаренных и т. п. «заводов». В некоторых городах, где тому способствовали рельеф местности и речная система, появлялись целые «части», где сосредоточивались «купеческие заводы»¹²⁷.

Развитие торговли и промышленности сделало более актуальным вопрос об использовании водных пространств как городской территории. Отходы производства в рассматриваемое время преимущественно сбрасывались в реки, как и другие нечистоты. Неудовлетворительная в санитарном отношении такая система неоднократно обращала на себя внимание городских властей и вызвала в XVIII в. первые попытки ассенизации водных пространств в городской черте. В некоторых случаях они сочетались с запросами эстетического характера. В предлагавшемся казанским губернатором А. Квашниным-Самариным проекте решения вопроса о «порче» воды в городской черте кожевенными заводами как один из вариантов фигурировало сооружение «бассина с платиной», которая, по его мнению, «могла служить сверх мочения еще и украшением града»¹²⁸.

Для городского купечества интерес к реке как части города был продиктован более близкими к реальной жизни соображениями. Водные пространства в черте городов XVIII в. продолжали заниматься «разными владелцами помещики и вотчинники, також людьми и крестьяны их», деревянными «езами» для ловли рыбы, мешавшими судоходству; помещичьи владения, непосредственно примыкавшие к рекам, рассматривались как неприкосновенная собственность. Засорение их владельцами прибрежных участков, беспорядочная свалка мусора в реку — все это вместе с рыболовными приспособлениями в весеннее время иногда приводило к наводнениям. Понимание представителями купечества того, что вследствие очистки водных пространств «в водяной коммуникации последовать может казенная и народная полза»¹²⁹, свидетельствовало о новых элементах в отношении к ним как важной части городского поселения.

В значительной степени новым явлением для городских поселений в XVIII в. стало увеличение светских зданий общественного назначения, не связанных непосредственно с производственной сферой: «странноприимных» и «сиротопитательных» домов (в них иногда обучали ремеслам и заводили при них «фабрики»), больниц, часто совмещавшихся с богадельнями, аптек, торговых бань, «цирулен», трактиров, харчевен и т. д. Все это свидетельствовало об углублении специфики городской жизни и культуры по сравнению с сельскими поселениями.

Примечательным явлением стало увеличение числа учебных заведений в городах, хотя господство самодержавно-крепостнического строя оказывало на этот процесс самое неблагоприятное влияние. Нехватка средств и материалов на постройку государственных учреждений, особенно в провинции, оказывала отрицательное воздействие на состояние зданий, отводимых под учебные заведения. В этом смысле русский город XVIII в., конечно, не может быть в полной мере оценен по великолепным ансамблям Смольного института, Московского университета или Воспитательного дома. Рост учебных заведений крайне отставал от потребностей народа в образовании, и это усугублялось отсутствием должной материальной базы. Документы XVIII в. весьма ярко иллюстрируют этот факт, несмотря на их фрагментарность. Так, в 1727 г. в Рязани была «учинена школьная кантора» и при Борисоглебском соборе построено «для школьного учения пять светлиц». Но уже в 1729 г. «по отпуске учеников на вакацию» «заняты те школы Розыскною о преосвященном Гаврииле канцеляриею, и ученики явившись некоторые в сентябре за утеснением от оной канцелярии бежали в домы...»¹³⁰

Русские архитекторы второй половины XVIII в. ставили вопрос о соответствии планировки учебных зданий их прямому назначению. В. И. Кафтарев в своем донесении о здании казанской семинарии указывал, что его «ко обитанию в нем выгодному починкою исправить и дополнить достройкой нужно...» ¹³¹ Но до осуществления подобных пожеланий в массовом масштабе было еще очень далеко, если учесть, что в конце XVIII в. лишь в 254 городах из 500 имелись школы¹³².

Несмотря па развивавшийся процесс «обмирщения» культуры и подчинение церкви системе государственного бюрократического аппарата, она продолжала оказывать на культуру значительное влияние и в XVIII в. Русские города отразили этот факт во многих аспектах. Как и прежде, продолжали существовать церковные владения, сохранявшие отгороженность от общего городского пространства. Переписная книга по Москве 1738—1742 гг., прямо упоминая о «белых» церковных землях, дает красочную картину крупного городского поселения, в котором часто встречающиеся дворы чиновников, дворян и купцов постоянно перемежаются с церковными зданиями, монастырскими подворьями, «пустырями» и другими землями, принадлежащими церкви, с редкими вкраплениями «компанейских дворов» со стоящими на них «фабриками», «харчевенных палаток», аптек и т. д.¹³³

Обилие церковных зданий в Москве, столь сильно поражавшее приезжих иностранцев в XVIII и XIX в., было отнюдь не исключением среди других русских городов. Например, в 80-х гг. в Старой Руссе, где насчитывалось 56 улиц с дворами 2300 жителей, действовала 21 церковь, в Пскове с населением менее 5 тыс. жителей — 65 церквей, в Дмитрове с населением 1280 человек — 16 и т. д.134 ¹³⁴Два обстоятельства — быстрота восстановления и обновления церковных зданий после пожаров, столь частых в русских городах XVIII в., и интенсивное церковное строительство в городах этого времени¹³⁵ — свидетельствуют о том, что речь идет не о каком-то рудименте господства старой, традиционной культуры, а об устойчивом явлении, возведенном в ранг государственной политики самодержавия.

Ориентация улиц в русских городах XVIII в. по-прежнему во многом определялась такими архитектурными доминантами, как церкви и колокольни. Общий силуэт города, казалось, резко изменялся в новопостроенных «регулярных» городах XVIII в. (например, Оренбург). Но и здесь церковные здания, несколько оттесненные от наиболее живописных мест, отводившихся дому губернатора и губернской канцелярии, были их непременным обрамлением, а «регулярное» расположение церквей по приходам ближе к крепостным валам и выделение вокруг них площадей ¹³⁶ было лишь «рационализацией» внутригородской системы отправления церковного культа.

В тех городах, где такая система не создавалась «регулярно», она складывалась спонтанно. Характеристика в переписных книгах еще безымянных улиц и переулков, видимо, появившихся в XVIII в., наглядно показывает, что они возникали как подходы к культовым сооружениям («...проезжий переулок, что ездят от церкви Покрова на Арбатскую улицу», «проезжая улица, что ездят... к церкви Успения Пречистыя Богородицы» и т. п.¹³⁷ Указанные примеры позволяют в типологии улиц XVIII в. различать не только «пути религиозных шествий»¹³⁸, а рассматривать их как систему сообщений, обеспечивающих запросы повседневной жизни горожан, для которых участие в религиозных церемониях было и обязанностью подданного «православного» государства, и способствовало утолению вполне естественного в условиях феодальной России эмоционального и культурного голода¹³⁹. Посещение ближайшей церкви как исполнение ежедневной обязанности или потребности естественно вызывала к жизни эти подходы к ней, помимо подходов к жилищу («жилые» улицы), удобных сходов к водоемам, необходимых в повседневной жизни. Масса русских городов XVIII в. сохранила эти принципы образования улиц, присущие и предшествующим векам.

Помещение мелких ремесленных предприятий в городских дворах, как и расположение жилищ работников на многих уральских заводах в форме «придатков» фабричных зданий¹⁴⁰, решало проблему связи места обитания и места работы по такому же принципу — целесообразности и наименьшего затруднения. В случаях, когда ремесленные заведения (кузницы и т. п.) для безопасности выносились за пределы жилых дворов, за водные преграды, возникали улицы, сами названия которых — Зарецкая, Кузничная и т. п. — отражали этот процесс.

Традиционное направление многих улиц параллельно течению реки, сохранявшееся во многих городах России и в XVIII в., приобретает в это время новые черты. С развитием производства и торговли в крупных центрах четче оформляется береговая линия водных пространств в черте города — набережных, пристаней, молов, причалов, которые иногда становились отправной точкой для формирования новых городских субцентров с соответствующей застройкой и планировкой прибрежных площадей, складских помещений и т. п.

В некоторых городах (Новгород, Тверь, Калуга, Одесса и др.) к началу XIX в. набережные улицы становились центром общения горожан¹⁴¹. Специальное устройство таких «гульбищ» начинает осознаваться в качестве присущего городскому поселению феномена. Как «гульбища» или «булевары» использовались земляные валы, ранее бывшие границами города (Владимир, Переяславль-Залесский), бывшие церковные сады или зеленые массивы, уже сознательно вводившиеся в структуру городского поселения (Москва, Тверь, Ярославль,. Великий Устюг и др.).

Местом проведения свободного времени, центрами общения в XVIII в. становятся и специальные городские здания (библиотеки, театры, дома «для собрания благородного дворянства и купечества»). В основном они сосредоточивались в столичных городах. Для представителей социальных низов города местохм общения и проведения досуга зачастую становились питейные дома. Не затрагивая вопрос о питейных заведениях как одном из элементов городского быта ¹⁴², отметим их значительную распространенность практически во всех городах,, вплоть до мелких: например, в конце XVIII в. в Порхове на 234 двора приходилось б питейных домов, в Рузе на 290 домов — 3, Гжатской пристани на 190 дворов — 5, Клину на 195 жителей — 4 и т. д.¹⁴³ И это при том, что никаких зданий, имевших общественные функции (кроме церквей), в указанных городах практически не было.

Хотя еще законодательство начала века настаивало на прокладке «больших и пространных улиц», в течение долгого времени улицы русских городов сохраняли архаические черты. Сохранялась своеобразная система «запирания» улиц специальными «решетками» или «рогатками»¹⁴⁴. Ширина городских улиц зависела как от их функционального назначения, так и от высоты домовой застройки. Парадные и въездные улицы крупных городов (Петербург, Москва, Тверь) достигали ширины 13—22 саженей; улицы рядовых городов были значительно уже.

Система мощения улиц в XVIII в. оставалась еще несовершенной и разнообразной. Каменные мостовые были относительно широко распространены только в Петербурге и Москве, а также в центре некоторых крупных городов. Вплоть до второй половины века в городах были распространены деревянные мостовые, бывшие, по свидетельству современников, одной из главных причин быстрого распространения пожаров ¹⁴⁵. В мелких городах и такие мостовые казались роскошью: купцы г. Чухломы в своем наказе в Уложенную комиссию просили, «чтоб соблаговолено было мостить мосты по одним только большим проезжим улицам ... а по прочим обывательским улицам ... мощение мостов ... отменить...»¹⁴⁶ Большинство улиц оставались незамощенными. Об этом свидетельствуют не только описания путешественников XVIII в., жаловавшихся на то, что «улицы от грязи... непроходимы»¹⁴⁷ и т. п., но и вызывающие гораздо меньшее сомнение свидетельства XIX в.Рост городов, их социально-экономического значения постепенно приводил к изменению принципов зонирования города. При этом частично уничтожались старые городские границы (разбирались крепостные стены — за исключением стен наиболее крупных каменных крепостей). В ходе регулярной перестройки городов их границы, иногда возникавшие в виде бульваров, канала и т. п., уже не носили характера преграды — они зачастую пронизывались многочисленными трассами улиц, и единый планировочный прием распространялся на все зоны ¹⁴⁸.

Вместе с тем так дело обстояло только в тех поселениях, где регулярные планы осуществлялись на практике. В массе же русских городов, особенно с незначительным населением, этого не было, и мешали этому вполне конкретные цричины. «Положение города иррегулярно, — сообщал современник о Рыбинске начала XIX в., — по той причине, что со всех сторон... прилегают помещичьи дачи в некоторых местах до самой селидьбы»¹⁴⁹. Необходимость введения регулярности «моментально» осознавалась властями после стихийных бедствий (пожаров, эпидемий и т. д.), вызывая четкие предложения «партикулярное и казенное строение перестроить по плану, не стесняя дворы, регулярными и пространными улицами... по примеру Тверского плана»¹⁵⁰. Однако на практике градостроительные мероприятия подчинялись в основном интересам обеспечения сохранности именно «казенных» строений. Именно вокруг государственных учреждений в массе городов легче всего возникали «большие публичные пространства»¹⁵¹. То же можно сказать и о главных культовых постройках множества городов, иногда вплотную смыкавшихся с административными зданиями, образуя ансамбли, к которым иногда подключались торговые здания.

В XVIII в. появляется и иной тип площади, служащей местом для прогулок, общения и т. д. Открытие на Сенатской площади в Петербурге памятника Петру I было первым шагом к формированию нового типа площади — мемориальной, получившей распространение уже в XIX в.
XVIII век оценивался как век начала перестройки «средневекового, хаотичного, беспланового города»¹⁵² на принципах регулярности,, с учетом рельефа, водных пространств, массивов зеленых насаждений. Однако возникновение городов «нового типа» как элемента новой культуры в условиях господства феодально-крепостнического строя было процессом непоследовательным и затяжным. Рассматривая городское поселение как материальную основу и «сосудистую систему» функционирования культуры, можно сказать, что наибольшим изменениям она подвергалась.в столичных городах, ставших средоточием культурной жизни, где новые явления в ней выявились наиболее рельефно. В массе же русских городов XVIII в. эта перестройка коснулась преимущественно тех звеньев городских поселений, которые были связаны с работой самодержавно-бюрократического административного аппарата, а также функционированием торговли и в меньшей степени — промышленности. Все это вполне соответствует уровню социально-экономического и политического развития России данного времени.

---

¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 191.
² Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 223.
³ О характере сельских поселений ранних периодов русской истории см. в предшествующих томах «Очерков русской культуры».
⁴ Ковалев С. А. Сельское расселение. М., 1963, с. 100—101.
⁵ Семенов-Тян-Шанский В. П. Город и деревня в Европейской России. — Записки имп. Русского Географического общества, т. X, вып. 2. Спб., 1910, с. 8, 11; Сорочинская-Горюнова И. И. Типы населенных пунктов Восточного Приладожья. — Известия Всесоюзного Географического общества, 1946, т. 78 вып. 2, с. 189.
⁶ Семенов -Тян-Шанский В. П. Указ. соч., с. 16—17, 26—27.
⁷ Варанкин В. В., Покшишевский В. В. Формы расселения и типы сельских населенных пунктов в районе средней Ангары — верхней Лены. — Вопросы географии, 1949, сб. 14, с. 64.
⁸Едемский М. Б. О крестьянских постройках на севере России. — Живая старина, 1913, вып. 1—2, с. 25; Романов К. К. Жилище в районах Пинеги. — Искусство Севера, т. 2. Л, 1928, с. 9—10; Он же. Жилой дом в Заонежье. — Там же, т. 1. Л., 1927, с. 48—49; Витов М. В. Историко-географические очерки Заонежья XVI—XVII вв. М., 1962, с. 90—94.
⁹ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае в XVIII — первой четверти XX в. М., 1976, с. 18; Она же. Сельские поселения в Верхневолжском и Верхнедвинском бассейнах.—В кн.: Новое в антропологических и этнографических:исследованиях. Итоги полевых работ Института этнографии, ч. 1. М, 1974, с. 36;. Она ж е. Сельские поселения в районах Пермской области. — В кн.: Полевые исследования Института этнографии 1978 г. М., 1980, с. 5.
¹⁰Семевский В. И. Домашний быт и нравы крестьян во второй половине XVIII в. — Устои, 1882, № 1—2, с. 105.
¹¹ Богословский М. М. Земское самоуправление на Русском Севере з XVII в.,. т. I. М., 1909, с. 166.
¹² Рубинштейн Н. Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. М.> 1957, с. 210, 230; Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева, т. 1. М. — Л., 1946, с. 318; т. 2, 1958, с. 210.
¹³ Народы Европейской части СССР, ч. I. М., 1964, с. 284.
¹⁴ Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани. М., 1967, с. 103, 105; Заседателева Л. Б. Терские казаки во второй половине XVI — начале XX в. М., 1974, с. 361.
¹⁵ Народы Европейской части СССР, ч. I, с. 285.
¹⁶ Власова И. В. Поселения Забайкалья. — В кн.; Быт и искусство русского населения Восточной Сибири, ч. II — Забайкалье. Новосибирск, 1975, с. 23.
¹⁷ Варанкин В. В., Покшишевский В. В. Указ. соч., с. 64
¹⁸Финляндия. Географический сборник. М., 1953, очерки XVIII, XIX.
¹⁹ Шунков В. И. Очерки по истории земледелия Сибири. М., 1956, с. 263.
²⁰ Громыко М. М. Западная Сибирь в XVIII в. Русское население и земледельческое освоение. Новосибирск, 1965, с. 35; Покшишевский В. В. Заселение Сибири. Иркутск, 1951, с. 105; Сабурова Л. М. Русское население Приангарья — В кн.: Быт и искусство русского населения Восточной Сибири, ч. I — Приангарье. Новосибирск, 1971, с. 53—54; Она же. Культура и быт сельского населения Приангарья конца XIX—XX в. Л., 1967, с. 102.
²¹21 Воронин Н. Н. К истории сельского поселения феодальной Руси. — Известия Гос. академии истории материальной культуры. Л., 1935, вып. 138, с. 70; Веселовскии С. Б. Село и деревня в Северо-восточной Руси XIV—XVI вв. — Там же. М. — Л., 1936, вып. 139, с. 12—26; Кочин Г. Е. Развитие земледелия на Руси с конца XIII по конец XV в. — В кн.: Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII—XVII вв. М. — Л., 1960, с. 263. Этимологию слова «деревня» связывают со словом «драть», «дерево», иногда с «driva» (литовск.) — пашня.
²²22 Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в удельной Руси. — В кн.: Павлов- Сильванский Н. П. Соч., т. 3. Спб., 1910, с. 72—73; Кочин Г. Е. Указ. соч., с. 265; Романов Б. А. Изыскания о русском сельском поселении эпохи феодализма. — В кн.: Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII—XVII вв. М. — Л., 1960, с. 389, 407, 410—413.
²³23 Эту форму хозяйства А. Я. Ефименко считала коллективной. — Ефименко А. Я. Исследования народной жизни, вып. I, М., 1884, с. 219. Исследованиями А. И. Копанева доказано, что это было индивидуально-подворное пользование. — Копанев А. И. Крестьянство Русского Севера XVI в. Л., 1978, с. 138.
²⁴ Колесников П. А. Северная деревня в XV —первой половине XIX в. Вологда,. г 1976, с. 112.
²⁵ Власова И. В. Сельское расселение Устюжского края.., с. 83; Бакланова Е. Н. Крестьянский двор и община на Русском Севере. Конец XVII — начало XVIII в. М., 1976, с. 164—169.
²⁶ Воейков А. Людность селений Европейской России и Западной Сибири. — Известия имп. Русского Географического об-ва, т. XLV, вып. 1—3. Спб., 1909, с. 36— 40; Я цу некий В. К. Изменения в размещении населения Европейской России в.- 1724—1916 гг. — История СССР, 1957, № 1, с. 197; Власова И. В. Сельские поселения в Пермской области.., с. 5—6.
²⁷ Витов М. В. Указ. соч., с. 129—142.
²⁸ В Устюжском уезде, например, она равнялась в среднем 8,2 человека на двор.— Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 76.
²⁹ Там же, с. 83.
³⁰ Так, в Устюжском уезде среднее число людей на двор во второй половине XVIII в. не росло и держалось на том же уровне и в первой половине XIX в. (7,1 человека на двор). — Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 88—89.
³¹ Благовещенский Н. А. Сводный статистический сборник хозяйственных сведений по земским подворным переписям, т. I. — В кн.: Крестьянское хозяйство. М., 1893, с. 6—11, 14—23, 26—35, 37, 138—161, 209; Семевский В. И. Указ. соч., с. 68—70.
³² Яцунекий В. К. Указ. соч., с. 206—207.
³³ ПСЗ, т. XIII № 9874, 1008; т. XV.II № 12659.
³⁴ Колесников П. А. Указ. соч., с. 166, 167, 171.
³⁵ Александров В. А. Типы сельской общины в позднефеодальной России (XVII — начало XIX в.). — В кн.: Проблемы типологии в этнографии. М., 1979, с. 94; Он же. Сельская община в России (XVII — начало XIX в.). М., 1976,. с. 182—187.
³⁶ Александров В. А. Типы сельской общины.., с. 98.
³⁷ Важинский В. М. Землевладение и складывание общины однодворцев в XVII в. Воронеж, 1974, гл. 4.
³⁸ Ковалев С. А. Указ. соч., с. 72.
³⁹ Кубанские станицы, с. 104; Заседателева Л. Б. Указ. соч., с. 360.
⁴⁰ Покшишевский В. В. Указ. соч., с. 72—73; Шерстобоев В. Н. Илимская пашня, т. I. Иркутск, 1949, с. 231—235; Воробьев В. В. Города южной части Восточной Сибири. Иркутск, 1959, с. 19.
⁴¹ Громыко М. М. Указ. соч., с. 29.
⁴² Там же, с. 91.
⁴³ Щапов А. П. Историко-географическое распределение русского народонаселения.—В кн.: Щапов А. П. Соч., т. 2. Спб., 1906, с. 237; Богословский М. М. Указ. соч., т. I, с. 161; Романов Б. А. Указ. соч. с. 440; Воронин Н. Н. Указ. соч., с. 16, 72.
⁴⁴ Андрияшев А. М. Материалы по исторической географии Новгородской земли. М., 1914, с. XXXI; С ем ев с кий В. И. Указ. соч., с. 105.
⁴⁵ Готье Ю. В. Замосковный край в XVII в. М., 1906, с. 128—129.
⁴⁶ Битов М. В. Указ. соч., с. 139.
⁴⁷ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 78; Колесников П. А. Указ. соч., с. 107.
⁴⁸ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 79; Бакланова Е. Н. Указ. соч., с. 31.
⁴⁹ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 84.
⁵⁰ Семевский В. И. Указ. соч., с. 107.
⁵¹ Колесников П. А. Указ. соч., с. 107; Списки населенных мест Российской империи, т. XXXI. Спб., 1875, с. 181 — 185.
⁵² Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 79—83; Колесников П. А. Указ. соч., с. 107.
⁵³ Шенников А. А. Земледельческая неполная оседлость и «теория бродяжничества». — В кн.: Этнография народов СССР. Л., 1971, с. 89.
⁵⁴ Там же, с. 84, 85; Кубанские станицы, с. 104.
⁵⁵ Pоманов Б. А. Указ. соч., с. 440.
⁵⁶ Власова И. В. Сельские поселения в районах Пермской области.., с. 6.
⁵⁷ Шенников А. А. Указ. соч., с. 81—82.
⁵⁸ Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Харьков, 1889, с. 29, 153.
⁵⁹ Сабурова Л. М. Культура и быт.., с. 102.
⁶⁰Н. Указ. соч., с. 28.
⁶¹ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 84, 86.
⁶² Там же, с. 86.
⁶³ Семевский В. И. Указ. соч., с. 105; Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 84.
⁶⁴ Дегтярев А. Я. Русская деревня в XV—XVII вв. Очерки истории сельского расселения. Л., 1980, с. 41.
⁶⁵ Романов Б. А. Указ. соч., с. 425; Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 41.
⁶⁶ Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 12.
⁶⁷ Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 43.
⁶⁸ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 80, 84; Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 42; Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. Спб., 1860, с. 9. }
⁶⁹ Воронин Н. Н. Указ. соч., с. 37—38.
⁷⁰ Богословский М. М. Указ. соч., т. I, с. 161.
⁷¹ Семевский В. И. Указ. соч., с. 108—109.
⁷² Писцовые книги Обонежской пятины 1496 и 1563 гг. Л, 1930, с. 141.
⁷³ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 81, 84, 86.
⁷⁴7i Громыко М. М. Указ. соч., с. 91; Шунков В. И. Очерки по истории земледелия Сибири XVII в. М., 1956, с. 44—45.
⁷⁵ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., е.. 8.1, 84, 86.
⁷⁶ 3аседателева Л. Б. Указ. соч., с. 362.
⁷⁷ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 81.
⁷⁸ Кочин Г. Е. Указ. соч., с. 266.
⁷⁹ Колесников П. А. Указ. соч., с. 107—108.
⁸⁰ Громыко М. М. Указ. соч., с. 117, 126.
⁸¹ Соколовская М. Л. Северное раскольничье общежительство первой половины XVIII в. и структура его земель. — История СССР, 1978, № 1, с. 161.
⁸² Покровский Н. Н. Крестьянский побег и традиции пустынножительства в Сибири XVIII в. — В кн.: Крестьянство Сибири XVIII — начала XX в. Классовая борьба, общественное сознание и культура. Новосибирск, 1975, с. 39—45.
⁸³ Народы Европейской части СССР, ч. I, с. 287.
⁸⁴ Семевский В. И. Указ. соч., с. 105.
⁸⁵ Лебедева Н. И., Милонов Н. П. Типы поселений Рязанской области. — Советская этнография, 1950, № 4, с. 107.
⁸⁶ Указ о перепланировке деревень 7 августа 1722 г. — ПСЗ, т. VI, № 4070; Указ 17 декабря 1753 г.—т. XIII, № 10162; Введенская А. Г. К истории планировки русской деревни XVIII и первой половины XIX в. — Труды ГИМ, вып. XV. М., 1941, с. 78—99.
⁸⁷ Семевский В. И. Указ. соч., с. 105.
⁸⁸ Витов М. В. Формы поселений Европейского Севера и время их возникновения. — Краткие сообщения Ин-та этнографии, 1958, XXIX, с. 36.
⁸⁹ Там же, с. 37.
⁹⁰ Стельмах Г. Е. Историческое развитие сельских поселений на Украине. Киев, 1969, с. 23, 26.
⁹¹ Шенников А. А. Крестьянские усадьбы Среднего Поволжья и Прикамья с XVI до начала XX в. — В кн.: Этнография народов Восточной Европы. Л., 1977, с. 20.
⁹² Заседателева Л. Б. Указ. соч., с. 361; Власова И. В. Поселения Забайкалья. — В кн.: Быт и искусство русского населения Восточной Сибири, ч. II, с. 29; Сабурова Л. М. Культура и быт.., с. 103.,
⁹³Битов М. В.. Историко-географические очерки.., с. 159; Едемский М. Б. Этнологические наблюдения в Пинежском крае Архангельской губ. — Север (Вологда), 1923, № 3, 4; Романов К. К. Жилище в районе реки Пинеги.., с. 9—10; Ефименко А. Я. Указ. соч., с. 203.
⁹⁴ Павлов — Сильванский Н. П. Указ. соч., с. 20.
⁹⁵ Сплошные массивы южных черноземов не способствовали гнездовому расселению.— Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 40.
⁹⁶Сабуровa Л. М. Русское население.., с. 55.
⁹⁷ Власова И. В. Сельские поселения в районах Пермской области.., с. 8.
⁹⁸ См.: Илизаров С. С. Русский феодальный город в источниках и историографии
⁹⁹Татищев В. Н. Лексикон Российской исторической... — В кн.: Татищев В. Н. Избранные сочинения. Л, 1979, с. 242.
¹⁰⁰ ЦГАДА, ф. 16, д. 375, л. 1—2 об.
¹⁰¹ Рындзюнский П. Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958, с. 47.
¹⁰² Кизеветтер А. А. Городовое положение Екатерины II. Опыт исторического комментария. М., 1909, с. 22—23.
¹⁰³Рындзюнский П. Г. Основные факторы городообразования в России второй половины XVIII в.— В сб.: Русский город, вып. 1. М., 1976, с. 108.
¹⁰⁴ Сытина Т. М. Русское архитектурное законодательство первой четверти: XVIII в.— Архитектурное наследство, т. 18. М., 1969, с. 73.
¹⁰⁵ Очерки истории СССР. XVIII век. Вторая половина. М., 1956, с. 151.
¹⁰⁶ См.: Иофа Л. Е. Города Урала, ч. 1. М., 1951.
¹⁰⁷ См.: Дружинина Е. И. Северное Причерноморье в 1775—1800 гг. М., 1959.
¹⁰⁸ Кабузан В. М. Изменения в размещении населения России в XVIII — первой половине XIX в. М., 1971, с. 99—115.
¹⁰⁹ Рындзюнский П. Г. Основные факторы.., с. 117.
¹¹⁰Оглы Б. И. История формирования и тенденции развития городов Сибири. Автореф. докт. дис. М., 1981, с. 4—13.
¹¹¹Греков Б. Д. Опыт обследования хозяйственных анкет XVIII в — В кн.: Греков Б. Д. Избранные труды, т. III. М., 1960, с. 247.
¹¹²См.: Водарский Я. Е. Промышленные селения центральной России в период генезиса и развития капитализма. М., 1972.
¹¹³ЦГАДА, ф. 16, д. 423, л. 1—4 об.
¹¹⁴ Щенков А. С. Структура русских исторических городов в системе градостроительной ориентировки (на материалах городов XVI — первой половины XIX в.). Автореф. канд. дис. М., 1980, с. 11—13.
¹¹⁵ ЦГАДА, ф. 16, д. 597, л. 10—10 об.
¹¹⁶ЦГАДА, ф. 16, д. 381, л. 118; ф. 181, д. 209, л. 17 об.
¹¹⁷Старинные акты, служащие преимущественно дополнением к описанию г. Шуи... , М., 1853, № 209, с. 374.
¹¹⁸ЦГАДА, ф. 16, д. 630.
¹¹⁹ Еленевский Е. С., Миронов А;. М. Планы уездных городов Карелии XVIII — начала XIX в. Петрозаводск, 1960, с. 3, 31.
¹²⁰ Вraudel F. Civilisation materielle et capitalisme. XV—XVIII siecles. Т. I. Paris, 1967, p. 371—372/
¹²¹ Главной причиной недоразумений, возникавших вокруг вопроса о сельскохозяйственных занятиях горожан, — указывает М. Г. Рабинович, — было неверное «убеждение, что занятия ремеслом и торговлей и сельскохозяйственные занятия взаимно исключали друг друга». — Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города. М., 1978, с. 53.
¹²² ЦГАДА, ф. 181, д. 209, л. 22—48 (Нижний Ломов, Троицк, Чембар, Пенза).
¹²³ ЦГАДА, ф. 16, д. 375, л. 1.
¹²⁴ Процесс законодательного оформления этих явлений начался раньше — с конца 60-х гг. XVIII в.
¹²⁵ См., например: Описание г. Рыбинска... по рукописи, написанной в 1811 г. Рыбинск» 1911, с. 12.
¹²⁶ Кириченко Е. И. История развития многоквартирного жилого дома с последней трети XVIII по начало XX в. (Москва, Петербург). Автореф. канд. дис. М., 1964.
¹²⁷ См. например: ЦГАДА, ф. 181, д. 209, л-. 7 об. (Пенза).
¹²⁸ ЦГАДА, ф. 16, д. 719, л. 3—4.
¹²⁹ Сб. РИО, т. 123, 1907, с. 399 (наказ жителей г. Галича).
¹³⁰ ЦГАДА, ф. 181, д. 680, л. 153 об.
¹³¹ ЦГАДА, ф. 16, д. 719, л. 17 об.
¹³² Очерки истории СССР.., с. 426.
¹³³ Переписная книга г. Москвы 1738—1742 гг. М., 1881.
¹³⁴ ЦГАДА, ф. 16, д. 381, л. 155 об., 424; ф. 181, д. 210, л. 4 об.
¹³⁵ Например, в Иркутске с 1747 по 1763 г. было построено 5 больших каменных церквей. — Копылов А. Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII — начала XIX в. Новосибирск, 1974, с. 133.
¹³⁶ Крашенинникова И. Л. Облик русского города XVIII в. на примере Оренбурга. — Архитектурное наследие, т. 26. М., 1976, с. 75.
¹³⁷ Переписные книги г. Москвы.., с. 237, 454, 456 и др.
¹³⁸ Шквариков В. А. Планировка русских городов XVIII в. М., 1939, с. 248.
¹³⁹ Очерки русской культуры XVI в., ч. 2. М., 1977, с. 77.
¹⁴⁰ Алферов Н. С. Зарождение и развитие отечественной промышленной архитектуры на Урале. Автореф. докт.дис. Свердловск — М., 1962, с. 16.
¹⁴¹ Шквариков В. А. Указ. соч., с. 242.
¹⁴² Рабинович М. Г. Указ. соч., с. 126—129.
¹⁴³ ЦГАДА, ф. 16, д. 381, л. 22; ф. 181, д. 210, л. 8—19 об.
¹⁴⁴ ЦГАДА, ф. 16, д. 630, л. 7 (Белгород, 60-е гг.); см. также: Рабинович М. Г. Указ. соч., с. 176.
¹⁴⁵ ЦГАДА, ф. 16, д. 719, л. 1 (Казань, 1765 г.).
¹⁴⁶ Сб. РИО, т. 123, с. 367.
¹⁴⁷ Паллас П. С. Путешествия по разным провинциям Российской империи, ч. II, кн. 1. Спб., 1786, с. 4 (описание Уфы).
¹⁴⁸ Щенков А. С. Указ. соч., с. 11—13.
¹⁴⁹ Описание г. Рыбинска.., с. 2.
¹⁵⁰ ЦГАДА, ф. 16, д. 630, л. 3—4.
¹⁵¹ Термин В. В. Кириллова. — Кириллов В. В. Русский город эпохи барокко (культурный и эстетический аспект). — В кн.: Русский город, вып. 6. М., 1983» с. 160.
¹⁵² Шквариков В. А. Указ. соч., с. 49.

<< Назад   Вперёд>>