В. Каменский. Воспоминания курьера генерала Врангеля. 1921-1924 годы29-30
Русскому беженцу путешествовать из одной страны в другую было особенно трудно, так как получение визы было крайне затруднительно и сопровождалось всегда потерей массы времени и хлопот.
Первое время я не получал дипломатических виз, но ставились они бесплатно как курьез, но уже на второй год службы я завел себе дипломатический паспорт, то есть собственноручно начертал эти слова на своем паспорте, который был переплетен в изящный переплет с золотыми буквами. После этого почти все страны, за очень малым исключением, ставили дипломатические визы, и мои путешествия через границы проходили без всяких затруднений. Лишь германские власти не ставили мне никогда никакой визы. К этому времени Германия одна из. первых признала большевиков, но в то же время ее правительство очень сочувственно относилось к нашему Белому движению.
Министерство иностранных дел по просьбе нашей военной делегации выдавало мне перед каждой поездкой особый лист — «laissez passer», в котором указывалось, что я курьер Русской Делегации. Этот лист при моем обратном возвращении на немецкой границе отбирался — я был освобожден от таможенных осмотров и приравнивался к дипломатическим курьерам. Такое положение существовало все время в течение моей курьерской службы и ни разу не вызывало на немецкой границе никаких недоразумений или затруднений.
Переносясь мыслями в то далекое время, я вспоминаю эту эпоху и службу дипломатического курьера генерала Врангеля как самую интересную за всю мою жизнь.
Еще до получения этой интересной должности, я в 1920 году был дважды командирован от русской военной делегации в Берлине, в которой я служил, в Белград. Посланный с какими-то бумагами в Белград кирасир Ее Величества Великий князь Розенберг имел какие-то неприятности в Вене, и начальник делегации, Генштаба полковник Брандт31, предложил мне срочно выехать в Вену и уничтожить все, что вез Розенберг. Пользуясь этой командировкой, я испросил разрешение проехать дальше до Белграда, где собирался повидать своего одноклассника по Пажескому корпусу, Королевича Александра Сербского.
Получив это разрешение, я на следующий день выехал в Вену, причем председатель делегации русского Красного Креста в Берлине, барон Врангель, снабдил меня письмом, в котором значилось, что, «может быть, Вам, при посещении дружеских нам государств, удастся создать настроение для оказания посильной помощи Русскому Красному Кресту».
Догнав Розенберга в Вене, мы сожгли всю его почту, а затем вместе отправились дальше. Наше путешествие было крайне трудным: угля было мало, поезда ходили редко, всегда очень переполненные, редко соблюдая расписание. С продуктами тоже было очень трудно. Но переехав сербскую границу, у местечка Spiel, картина резко менялась — на вокзале изобилие всего: и белый хлеб, и сыры, и колбасы. А когда на этой же станции я подошел к кассе, чтобы взять билет до Белграда, то кассир, узнав, что я русский, отказался принять деньги за проезд, выдавая мне особое разрешение на право проезда в Белград во 2-м классе. В это время волна беженцев еще не докатилась до этих мест, чем и объясняется такой жест со стороны кассира.
По приезде в Белград, где в то время нанять комнату было крайне трудно, я остановился в Земуне — городке на другом берегу Савы, связанном с Белградом сообщением. На следующий день, облачившись в военную форму, я явился нашему военному агенту генералу Артамонову32 и от него отправился во дворец, где маршал двора принял меня очень любезно и, узнав о цели моего визита, просил зайти на следующий день, чтобы узнать, когда мне назначена аудиенция у Королевича Александра. Но уже вечером того же дня на квартиру, где я остановился, пришел жандарм и передал мне записку, что аудиенция назначена на следующий день в таком-то часу.
Королевич Александр принял меня как старого приятеля, говорил со мною на «ты», расспрашивал про судьбу наших одноклассников, про мою семью, которую он знал, так как бывал у нас в доме в Санкт-Петербурге, и когда я ему сказал о цели моей поездки и показал ему бумагу барона Врангеля, то он попросил оставить ее на 2 дня, когда мне следовало зайти за ответом. Через 2 дня я снова был принят Королевичем, который предложил мне кофе и сообщил, что просьбу Красного Креста, по-видимому, удастся удовлетворить, но у него в данное время нет правительства, которое снова соберется на днях, и тогда вопрос и будет улажен. Деньги будут переведены в Париж нашему послу и оттуда уже в Берлин, причем помощь должна идти для стариков, детей и больных. К концу нашей беседы подошел бывший сербский посланник в России, Спайкалович, который с исключительной любовью вспомнил Россию и искренно горевал о гибели Царской Семьи.
Королевич Александр заявил мне, что я могу считать мою миссию выполненной и могу спокойно возвращаться в Берлин. На прощание он подарил мне фотографию с надписью, которая и висит у меня в комнате. Деньги, если не ошибаюсь 200 000 динар, были действительно ассигнованы Скупщиной, но в это время в Сербию хлынула первая волна русских беженцев из Константинополя, и ассигнованная сумма не дошла до нашего посла в Париже и целиком ушла на удовлетворение нужд этих первых беженцев и послужила началом той громадной помощи, которую так щедро оказывало правительство Югославии в течение многих лет русским, которые осели в этой гостеприимной стране.
Регулярная курьерская служба началась лишь в 1921 году и продолжалась до 1924 года. Кроме меня, был еще другой курьер штаба Главнокомандующего, Н.В. Мандровский, который начал эту службу еще до меня, но не успевал один быстро проделывать этот сложный по тем временам маршрут. Мы почти никогда друг друга не видели, так как он выезжал с севера, а я с юга, или наоборот, и наши поезда скрещивались на маленькой станции в Венгрии, где мы махали друг другу шляпами.
Вначале мой маршрут был Берлин—Прага—Вена—Будапешт—Белград—София—Константинополь и обратно, затем, с упразднением военного агента в Праге, я миновал Чехословакию, а с переходом штаба генерала Врангеля в Сремски Карловцы доезжал лишь до Белграда и уже в 1924 году совершал рейсы Париж—Белград.
Первая моя поездка была очень трудная. После больших хлопот дошли необходимые визы, а их было много и самых разнообразных (так, например, чтобы попасть в самый Константинополь или выехать из него, необходима была, кроме турецкой визы, еще виза французская, или английская, или итальянская, чтобы проехать территорию Греции, нужно было заручиться испанской визой и т. д.), и я благополучно прибыл в Прагу, сдал почту в Управление военного агента, пересел с другого вокзала на будапештский поезд и, доехав до маленькой пограничной станции Parkan Nana (австро-венгерская граница), попал в железнодорожную забастовку.
В этой дыре я просидел в ужасных условиях 3 дня, не зная венгерского языка и опасаясь за свою дипломатическую почту, которую вез в первый раз. Я вздохнул свободно, когда влез в первый отходивший поезд на Будапешт, который крайне медленно доставил меня в эту венгерскую столицу.
В Будапеште я обыкновенно в начале моей службы останавливался на сутки, но впоследствии помощник военного агента, мой тезка Владимир Алексеевич Иловайский, приходил на вокзал и, пользуясь тем, что поезд там стоял около часу, принимал и передавал мне почту.
Военным агентом был Генштаба полковник фон Лампе, а нашим представителем — светлейший князь Волконский. У них с венграми наладились хорошие отношения, и благодаря их связям я впоследствии получил французскую дипломатическую визу на год, а швейцарскую постоянную.
Вечера я проводил в семье Иловайских, иногда ходили слушать цыганские оркестры, напоминавшие нам наш милый Петербург. Все были вежливы и услужливы, а в смысле языка я следовал мудрому совету А.А. Лампе, который советовал просто говорить по-русски, так как половина Венгрии была в плену в России и там научилась нашему языку. Берега Дуная очень красивы, особенно красив другой берег, наверху которого стоит памятник с крестом, напоминающий немного Киев, а напротив — самая лучшая гостиница — «Dunapalato». Уже в Венгрии сказывалось улучшение продовольственного положения и, как мне помнится, никаких карточек на продовольственные продукты не было.
Путь от Будапешта до сербской границы не представляет ничего интересного. Куда ни глянешь, всюду безграничные, ровные поля, и изредка попадаются селения. Как-то раз летом я позволил себе проделать этот путь до Белграда на пароходе и любовался на пейзажи, напоминающие наши русские степи.
С переездом штаба генерала Врангеля в Сремски Карловцы, я останавливался там на 4—5 дней. Сремски Карловцы — маленький городок, лежащий на железной дороге линии Белград—Субботица (венгерская граница), примерно на половине пути. Эта местность до войны 1914— 1917 годов входила в состав Австро-Венгрии и после Версальского договора отошла к Югославии. В то время, когда туда переехал штаб генерала Врангеля (1922), этот городок был центром Сербского Патриархата — там жил патриарх и на улицах встречалось много духовенства.
Штаб помещался в большом доме, носившем название «Стара Школа», занимая несколько комнат под различные канцелярии. Там же была большая столовая, в которой по субботам и воскресеньям совершались богослужения. Семейные чины штаба жили по частным квартирам, да и холостые также нанимали комнаты у местного населения, столуясь в Собрании. Сам генерал Врангель жил со своими родителями, с женой и детьми отдельно. В одну из моих поездок я доставил ему дочь Елену и сына Петра, которые ехали из Бельгии.
Жизнь в Сремски Карловцах напоминала жизнь тылового штаба: утром и днем — занятия в канцелярии, в 12 часов дня в Собрании завтрак под председательством старого генерала Экка33. По вечерам хождение в гости; холостые собирались в кофейной у Тарановича или у Носики и пили ракию или сливовицу и слушали заводную шарманку. По субботам устраивали любительские концерты и летом пикники или на берегу Дуная, или в горах Старожилово.
Начальником штаба у генерала Врангеля был в то время генерал Абрамов, генерал-квартирмейстер — генерал Кусонский34, дежурный генерал — генерал Архангельский35, генерал Климович36 ведал полицейской частью, начальник информационного отдела Генштаба полковник Архангельский37 (мое ближайшее начальство) и его 2 помощника Генштаба полковник Станиславский38 и ротмистр Асмолов39. Кроме этих лиц, в штабе состояли генерал Экк, генерал князь Туманов, генерал Трухачев40 и др. Старшим адъютантом штаба был бывший семеновец Генштаба полковник Подчертков41.
Население хорошо относилось к русским, так как имело от них кое-какой доход. Когда я приезжал в Сремски Карловцы из Берлина, генерал Врангель часто приходил меня встречать на вокзал, живо интересуясь привезенной почтой и газетами. Всю запечатанную почту я вез на следующий день в Белград и сдавал в наше посольство, где почта вскрывалась, и затем пакеты на имя штаба (а их было подавляющее число) отдавались мне, и я их отвозил обратно в Сремски Карловцы. Останавливался я всегда у милых братьев Асмоловых, а после их переезда в Париж — у братьев Подчертковых.
На следующий день после моего приезда традиционный обед у Станиславских, затем у генерала Архангельского и у супруги генерала Миллера. Генерал Врангель обычно приглашал на чашку чая. Я смею думать, что все немногие, оставшиеся в живых, вспоминают тепло и с удовольствием время, проведенное в этом тихом городке, особенно после всех ужасов Гражданской войны и эвакуации. Кто же хотел немного развлечься, мог проехать в Новый Сад — 20 минут езды, — где были и синема, и хорошие кафе.
Следующим этапом был Белград. Белград в ту пору находился в начале своего расцвета: он, правда, еще не успел залечить свои раны после тяжелой войны и оккупации (например, мост через Саву, соединяющий Белград с Будапештом, был сильно надорван и поезда по нему ходили крайне медленно), но все же чувствовалось во всем стремление поднять вид столицы до уровня других европейских городов. По городу уже бегали новые чистые трамваи, наряду с одноэтажными и невзрачными домами начали строиться многоэтажные дома со всеми удобствами.
Самая лучшая и большая гостиница, носившая название «Москва», находилась в самом центре города. Новый дворец еще не был готов, и Королевич Александр Сербский жил в одноэтажном особняке около русского посольства. После первой волны русских беженцев, хлынувших в Югославию из Константинополя, въезд в нее был сильно ограничен, и, чтобы получить сербскую въездную визу, надо было долго и упорно хлопотать. Улицы Белграда были наполнены русскими, которых легко можно было узнать среди местного населения: военные ходили или еще в своих формах, или в перешитых френчах, но уже без погон, женщины — обычно в том же, в чем им удалось бежать из Крыма.
Привлекало русских в Югославию не только хорошее тогда отношение со стороны правительства и жителей и возможность получить работу, но еще также так называемый «размен», на который имели право все русские беженцы, проживающие на территории Королевства. Один раз в месяц беженцы получали 400 динар — сумма, на которую было нельзя жить, но что было большой помощью, особенно в первое время, до нахождения подходящей квартиры и работы.
В городе открылись русские рестораны, лавочки, кафе, появились модные дома, в театрах подвизалась русская труппа, репертуар был часто таюке русский. Русские специалисты, особенно инженеры и врачи и пр., сразу пошли в гору, так как на них был большой спрос. Русским посланником в то время был В.Н. Штрадтман, оставшийся в нашем прежнем посольстве, а военным агентом после генерала Артамонова — Генштаба полковник Базаревич42. Хотя службу русским и было легко найти, квартирный вопрос разрешался крайне трудно, так как квартиры в новых домах были чрезвычайно дороги.
Что очень хромало в Югославии в то время — это железнодорожный график. Поезда хронически опаздывали, причем это опаздывание выражалось не в минутах, а в часах. Как-то раз я попал на поезд, который опоздал ровно на сутки, придя действительно по расписанию, но на другой день. Я возвращался из Константинополя и, будучи атакован клопами в классном вагоне, решил перейти на вторую ночь в спальный вагон, в котором ехал в Белград профессор И.П. Алексинский. На станции Ниш поезд стоял довольно долго, и мы, поболтав с профессором, разошлись каждый в свое купе.
На следующее утро заспанный профессор вышел в коридор и спросил меня:
— Что, подъезжаем к Белграду?
— Какое там, — ответил я. — Все еще стоим в Нише.
Ночью поезд проделывал какие-то маневры, что и создало впечатление, что мы находились всю ночь в пути. Путь от Белграда до Ниша проходит по живописной долине реки Моравы. После Ниша, который с поезда производит вид нашего маленького уездного города, проезжали знаменитое Косово поле, памятное битвой в 1389 году с турками. День этот в Сербии до сего времени чтился и назывался «Видав дан».
На последней станции перед болгарской границей Цариброд был устроен русский этап. При станции была устроена чайная, где все русские беженцы имели возможность выпить чаю с бутербродами и даже захватить таковые с собой в дорогу. Заведовали этим гостеприимным домом полковник Долгов со своей женой. Крутом была совершенно дикая природа, большие лесистые горы, внизу шумела горная речка.
Как-то раз я был предупрежден полковником Долговым, что, ввиду политических перемен в Болгарии, я должен вернуться в Белград, о чем его предупредил генерал Шатилов, находящийся в Софии. Я провел в ожидании обратного поезда тихий спокойный вечер в обществе милой четы Долговых.
Переехав границу и попав в Болгарию, вы чувствовали, что Европа осталась позади и вы находитесь на Балканах. Из всех столиц, которые мне суждено было проезжать, София оставляла самое неотрадное впечатление. Уже самый вокзал грязный, наполненный солдатней и селяками; около него жалкая площадь с одинокими провинциальными извозчиками и рядом трамвай, тоже общипанного вида. Сам город расположен на высоте 550 метров над уровнем моря у подножия горы Витоша. Климат довольно суровый, температура колеблется между +35 градусов летом до —20 зимой.
София в то время еще не оправилась от войны 1914—1917 годов: оккупация союзников и революционные выступления, которые заставили Царя Фердинанда отречься от престола и спешно уехать в Австрию. На престол вступил его сын, Царь Борис, крестник нашего Государя, который искусно справился с народным положением и сумел завоевать любовь и доверие своего народа.
В центре города, около дворца и русской церкви, город имел характер хорошего русского губернского города. Дома здесь были выше и лучше, публика более нарядная. Главная улица этой части города — бульвар Царь-Освободитель — представляет собой широкий бульвар, упирающийся в громадный парк «Борисова Градина». В знак благодарной памяти России за освобождение Болгарии от турецкого рабства в 1877—1878 годах многие улицы получили названия или в честь прославившихся в ту войну русских генералов (бульвар Скобелев, бульвар Дондуков, бульвар Граф Игнатьев), или в память особенно упорных боев (улица Шипка), а также наименования русских городов (например, Московская улица).
В различных частях города были поставлены памятники: Царю-Освободителю — благодарная Болгария; медицинскому персоналу, погибшему во время войны (Докторский памятник), и вообще русским, павшими за освобождение Болгарии (Русский памятник). На шоссе, идущем в Софию из Этрополя, при въезде в город стоял памятник начальнику 3-й гвардейской пехотной дивизии генералу Каталею, павшему на этом месте при занятии Софии.
Хорошие гостиницы, которых было немного, стоили очень дорого, а гостиницы средней руки и многие дома кишели клопами (дервеница). Все местные жители безусловно понимали по-русски, многие из них окончили средние учебные заведения и корпуса в России. Почти все говорили на «ты», причем при отрицании качали утвердительно головой и наоборот, что часто бывало причиной комических недоразумений.
Из достопримечательностей города в первую очередь следует поставить построенный по проектам русских архитекторов, с чудной живописью внутри русских (Васнецов), чешских и болгарских художников, прекрасным, художественно исполненным иконостасом и великолепным троном для Царя собор-памятник святого Александра Невского. Затем большой парк «Борисова Градина», русская церковь, построенная и расписанная в русском стиле, и отличные бани, действительно прекрасное заведение, построенное с большим восточным комфортом и с горячей минеральной водой, бившей тут же из-под земли и обладавшей целебными свойствами.
Продовольствия было вдоволь и сравнительно недорого, но жизнь была тяжелая и жирная, рестораны и пивные были по вечерам полны публикой, ужинавшей под звуки румынской музыки и подхватывающей хором куплеты любимых песен, среди которых большим успехом пользовалась песня «Шуми Марица». Жители были гостеприимны и относились к русским, за исключением «германофилов», в общем хорошо. Русским посланником был в то время Петряев, военным агентом — генерал Ронжин.
Дальше путь от Софии до Адрианополя опять очень живописен, особенно около Пловдива (Филиппополя). Он лежит вдоль долины шумной Марицы, пересекая ее много раз. Природа дикая, много туннелей. Но после Адрианополя дорога до Константинополя проходит по почти безлюдной и совершенно открытой местности.
Вот появляются знакомые названия — Гаталджа, где проходила турецкая позиция в войне 1914—1917 годов, и далее столь знакомое нам Сан-Стефано. Пейзажи меняются, у Гаталджи появляются горы, и далее уже видно Мраморное море. Хочется представить себе биваки наших гвардейских частей в 1878 году, перед их отправкой морем через Константинополь в Одессу после подписания Сан-Стефанского мира.
Меня предупредили еще раньше, что на вокзале в Константинополе надо быть особенно осторожным со своим багажом, и это предупреждение было не лишнее. Еще не успел поезд подойти к платформе, как в вагон врываются несколько носильщиков, ругаясь и отпихивая один другого, — они буквально вырывают багаж из ваших рук, даже не спрашивая вашего согласия. После недолгой борьбы я сохранил свои вещи и предпочитал нести их сам, чем вызвал у этих бандитов большое возмущение и разочарование.
Как результат Версальского мира, Константинополь был оккупирован англичанами, французами, итальянцами и даже греками. Вокзал в Стамбуле (часть города, где жили главным образом турки) являлся тупиком железнодорожной сети, связывающей Европу с Константинополем. Чтобы попасть в другие части города — Торговую Палату и нагорную Пера (где главным образом жили греки), — надо было перейти мост, перекинутый через Золотой Рог (залив Босфора). По правую сторону от моста находились пристани пароходов, совершавших рейсы между городом и Скутари на азиатском берегу, где было большое кладбище, и Принцевыми островами и далее. От этих пароходов шел дым, который преследовал всех шедших по мосту. Чтобы перейти мост, надо было платить особую таксу (гроши), для чего на тротуарах при входе на мост с обеих сторон стояли особые сборщики с кружками, и сзади них — особый контролер, задачей которого было следить, чтобы эта монета попадала бы в кружки, а не в карманы сборщиков, а также ловля уклоняющихся от этой повинности. Можно было подняться в город на грязном, но довольно вместительном фуникулере или же пешком по Галатской лестнице, которая начиналась внизу, в Галате, и кончалась наверху, около улицы Пера. На этой лестнице шла очень оживленная торговля всем чем попало, немало русских продавали здесь и свои вещи, и свои изделия.
Отношение иностранцев-союзников к русским в общем было благожелательное, но русские все же ожидали большего. Что же касается местного населения, то можно с уверенностью сказать, что турки относились очень хорошо и русские военные в форме могли появляться во всех частях города, даже в Азиатской части (Скутари), чего не могли себе позволить другие иностранцы, так как на них часто нападали, преимущественно по ночам. Часто входя во двор мечетей, где почти всегда помещались кофейни, можно было видеть приветственные жесты турок и возгласы: «Урус карош!»
Нашим посланником был Нератов, секретари — Извольский и князь Гагарин. Военным агентом — генерал Чертков43, которому генерал Врангель поручил организовать вывоз беженцев на Балканы. Генерал барон Нолькен44 был привлечен к работе по агентуре, но его работа главным образом выражалась в наборе переводчиков для сопровождения полицейских патрулей и улаживания всяких недоразумений между русскими и иностранцами.
В смысле продовольствия в Константинополе было полное изобилие плодов земных, главным образом было много всяких сладостей в виде жирных сладких пирожков. Но цены на все были очень высокие по сравнению с ценами в Европе. Турецкий фунт котировался очень дорого, и за обед в среднем ресторане платили около половины турецкого фунта. Деньги были бумажные, кроме мелких монет, причем, как и всюду на Балканах, чрезвычайно грязные и рваные, особенно такие ходкие, как 2 с половиной пиастра (юс пара).
Торговля шла и днем и вечером, и парикмахерские были открыты даже 24 часа в сутки. Турки очень любили бродить по ночам и питаться пирожками и бараньими головами, которые разносчики разносили всюду, особенно в районе Золотого Рога. Население было чрезвычайно смешанное, и теперь к нему прибавилось еще большое количество русских беженцев из Крыма и из Новороссийска, которых было, так же как в Белграде, очень легко узнать среди этой разношерстной толпы. Особенно много русских толпилось во дворе русского посольства на улице Пера.
С приездом русских в городе появилось много русских ресторанов с русскими названиями, русский театр (оперетка) под открытым небом, ночные кабаре и пр. Вообще же изобретательность и находчивость русских была поразительна. В Стамбуле, где жили почти одни турки, наши предприимчивые сородичи открыли бега тараканов с тотализатором, который приносил немало дохода владельцам этих бегов.
Нельзя сказать, чтобы все мои путешествия проходили гладко. Пришлось и «посидеть», и пережить несколько неприятных моментов. Первая неприятность произошла на небольшой железнодорожной станции в Турции. Я возвращался из Константинополя в Белград и спокойно дремал в своем купе, как вдруг в него вошел французский офицер в сопровождении жандарма (он догнал нас на скором поезде «Ориент-Экспресс», который на этой станции обогнал наш поезд). Проверив мои документы, офицер назвал себя — он оказался инспектором специальной полиции — и предложил мне сойти с поезда со всем моим багажом, который он в помещении вокзала вскрыл и бегло прочитал всю корреспонденцию, не исключая и частных писем генерала Врангеля к его жене, проживавшей в то время в Венгрии. Он мне сообщил, что лично я свободен, но всю почту он арестовывает. Так как обратного поезда в этот день не было, нам пришлось просидеть на этой станции всю ночь, и лишь на следующий день мы вернулись обратно в Константинополь. Я немедленно отправился в наше посольство и доложил об этом инциденте нашему послу Нератову. Последний, я знаю, заявил протест, в результате чего часть почты ему вернули через два дня, а часть оставалась долгое время задержанной.
В это время в Болгарии вспыхнула железнодорожная забастовка, и мне было предложено вернуться в Белград через Салоники. Я сел на пароход Триестинского Ллойда «Африка» и в результате проделал прекрасное морское путешествие по Мраморному морю. Затем мы заходили в Дедеагач и Каваллу, где пароход долго грузился табаком.
Меня предупредили, что в Греции, особенно в Салониках, очень рискованно оставлять багаж на хранение, и поэтому я с пристани прямо проехал через грязный и пыльный город на не менее грязный вокзал и вечером сел в поезд, отходивший на Белград. Перед отходом поезда на каждую площадку вагона стали один-два вооруженных русских офицера, которые на мой вопрос, что означает их присутствие здесь, ответили мне, что они являются охраной пассажирских поездов от грабежей разбойничьих банд, которыми полна эта горная местность около Салоник. Конвой этот сопровождал ежедневно поезда в оба конца.
Вторая неприятность случилась позже в Болгарии. Возвращаясь из Константинополя, я, как обычно, на сутки задержался в Софии и попал в очередной политический переворот. Правительство Стамболийского пало, и власть перешла в руки левых. Я ужинал у нашего военного представителя, генерала Ронжина, у которого в этот вечер собралась компания поиграть в карты. Среди присутствующих находился и начальник болгарской полиции, к которому генерал Ронжин обратился с таким вопросом: «Ведь вы не будете чинить препятствий к переезду через границу нашему курьеру?» На это начальник полиции заверил генерала, что он никаких распоряжений по этому вопросу не получал и что я могу свободно продолжать свой путь. Прощаясь же со мной, генерал Ронжин сказал мне: «Не верю им и поэтому ограничусь самой малой почтой».
Я благополучно выехал из Софии. На вокзале меня, как всегда, провожал некто Герман. Этот Герман носил форму русского солдата, вернее, санитара и делал на вокзале много одолжений не только мне, но и многим беженцам, проезжавшим через Софию. Всегда очень услужливый, он был незаменим в тех случаях, когда нужно было достать билет на поезд, место в вагоне, комнату в гостинице и пр., причем всякий раз отказывался от каких-либо вознаграждений. Это ставило меня в необходимость привозить ему какие-нибудь подарки. По моей же просьбе генерал Врангель наградил его серебряной медалью с надписью «За усердие», которую Герман носил с гордостью. Как-то в одну из моих поездок Герман, провожая меня на вокзал, просил моего разрешения сфотографировать меня в окне вагона, что и исполнил. Эта фотография до сих пор хранится у меня.
Доехав до границы (станция Драгоман), я был арестован болгарским полицейским в штатском платье. Его сопровождал некий господин Гайкин, русский, о котором говорили, что он бывший морской офицер и ныне служит у большевиков. Перерыв все мои вещи, но не тронув дипломатической почты, полицейский забрал у меня рубашку, двести французских франков и плитку шоколада. Этот болгарский страж порядка забрал также несколько бриллиантов, которые мне дала одна знакомая дама в Белграде с просьбой продать их в Константинополе и которые я вез обратно, так как продать их там не удалось. Я заявил Гайкину мой энергичный протест относительно этих бриллиантов, указывая, что эти вещи не мои, и в результате переговоров Гайкина с полицейским последний вернул их мне, присвоив себе все остальное.
Поздно вечером меня доставили обратно в Софию, где привезли в помещение градоначальника и заперли в его кабинете. Там я провел трое суток, сильно страдая по ночам от громадного количества насекомых. Я был в отчаянии от неизвестности и от невозможности дать знать генералу Ронжину о моем аресте. На третий день моего заключения (меня отпускали обедать и ужинать в ресторан в сопровождении жандарма) в кабинет неожиданно вошел начальник болгарского Генерального штаба, который на чистом русском языке (он окончил курс Николаевской военной академии в Петербурге) расспросил меня о причине и подробностях моего ареста и обещал оказать полное содействие и взять меня под свою защиту. На следующий день меня вызвали на допрос в Главный суд, где предъявили обвинение в том, что я, будучи арестован, дал полицейскому взятку — двести франков — за то, чтобы меня отпустили. Я рассказал всю правду, и все дело этим и окончилось. Меня доставили на вокзал и в сопровождении жандарма отправили до границы. Небольшая почта, что я вез с собою, как мне помнится, была мне возвращена.
Через месяц я опять спокойно проезжал через Софию, но Германа уже на вокзале не видел, как ни в тот раз, так и в мои последующие поездки. Мне стало ясно, что мой арест был не без его участия и снятая им фотография лишь облегчила ему эту задачу.
Третья задержка в пути произошла, очевидно, по ложному доносу. Прибыв из Берлина на станцию Суботица (сербская граница), я был довольно грубо арестован сербским жандармом, который вынес из вагона мои чемоданы на перрон и пригласил следовать за ним. Кто-то в штатском подверг меня самому тщательному обыску, а затем приступил к осмотру моих чемоданов. На мое несчастье, на самом верху одного из них лежало несколько советских газет, продажа которых в Сербии была запрещена, но в Германии они продавались свободно. Эти газеты посылались регулярно в разведывательное отделение штаба генерала Врангеля, и обычно они были в дипломатической почте, а те, что попались взору производившего осмотр моих вещей, были доставлены мне в самый последний момент и не попали в «дипломатическую вализу». Меня сразу же обвинили в принадлежности к большевикам, и я понял, что дело серьезное. На вопрос, кто меня знает в Югославии, я промолчал о моей дружбе с Королевичем Александром, но ответил, что знают меня и генерал Врангель, и наш посланник. Не могу сказать, убедительны ли были мои ответы, но все же, не тронув почты, они отправили меня в сопровождении жандарма в Сремски Карловцы, где мое алиби было сразу же доказано.
Но этим дело не кончилось. В тот же день адъютант генерала Врангеля, Н.П. Ляхов45, который ехал в поезде из Сремски Карловцев в Белград, подвергся обыску и допросу, причем жандарм ставил ему в вину то, что он ехал под вымышленной фамилией, то есть что он на самом деле Каменский, а не Ляхов...
На следующий день я пил чай у генерала Врангеля и рассказывал ему про свой арест на станции Суботица. В это время вошел его денщик и доложил генералу, что прибыли сербские жандармы для моего ареста. Видя, что это недоразумение еще не окончилось, генерал Врангель попросил генерала Климовича отправиться в Белград и разобраться, в чем дело. Меня же генерал просил не выезжать из Сремски Карловцев. Через три дня все выяснилось. Генерал Климович мне рассказал, что в Белграде были получены сведения, которые сообщали, что я опасный коммунист, готовящий покушение на жизнь генерала Врангеля, вследствие чего было отдано приказание о моем аресте не только на пограничные пункты, но и во все гостиницы.
После переезда разведывательного отделения штаба в Париж мои поездки совершались лишь по линии Париж—Сремски Карловцы—Белград и обратно (через Вену и Будапешт). Дорога эта была много легче, так как был прямой поезд из Парижа до Белграда.
Насколько большевики интересовались почтой, которую мне приходилось возить, служит следующий факт. Как-то раз во дворе нашего посольства в Париже ко мне подошел какой-то человек и, назвав мою фамилию, сообщил мне, что у него есть ко мне дело и для переговоров он просит меня зайти с ним в ближайшее кафе. Так как физиономия его мне не внушала доверия, я отказался от этого приглашения, предложив ему здесь же сказать, в чем заключалось его дело. А заключалось оно в следующем. По словам этого субъекта, одна «правая» организация (какая именно, он не может сказать) очень заинтересована перепиской генерала Миллера с генералом Врангелем и предлагает мне одолжить на одну ночь (конечно, за хорошее вознаграждение) всю почту, с тем условием, что все печати останутся в полной сохранности. Я категорически отверг это предложение, но мой собеседник все же настаивал на этом и назначил мне свидание в тот же вечер в каком-то кафе. Я доложил обо всем этом генералу Миллеру, предложив обмануть эту «правую» организацию путем передачи ей совершенно невинных и специально для этого изготовленных бумаг, но генерал Миллер, посоветовавшись с полковником Архангельским, отклонил мое предложение на том основании, что это очень опасно, так как большевики могут в таком случае сами положить компрометирующие документы и передать их французскому правительству с целью дискредитировать белые военные организации. Да и самый факт, что курьер генерала Врангеля «продал» доверенную ему почту, не говорил бы в нашу пользу. Были приняты лишь меры, чтобы оградить меня от всякого посягательства на дипломатическую почту. Я прибыл на вокзал без нее, а она была доставлена мне туда и уложена в чемодан уже в вагоне поезда.
29 Каменский Владимир Алексеевич. Александровский кадетский корпус, Пажеский корпус (1911). Капитан л.-гв. Егерского полка. В эмиграции в 1921 —1924 гг. курьер штаба Главнокомандующего Русской Армией в Европе; на 10 августа 1928 г. в Париже; на декабрь 1924 г. секретарь, на ноябрь 1951 г. также и казначей объединения л.-гв. Егерского полка, до 1939 г. и до 1965 г. редактор журнала «Осведомитель лейб-егерей» в Париже, к февралю 1954 г. казначей, член Главного правления Союза Пажей, к 1967 г. сотрудник журнала «Военная Быль». Умер 4 сентября 1974 г. в Каннах (Франция).
30 Впервые опубликовано: Военно-исторический вестник. N° 12, 16.
31 Брандт Александр Федорович. Окончил академию Генштаба. Полковник. В Вооруженных силах Юга России; с декабря 1919 г. начальник русской военной делегации в Берлине от ВСЮР.
32 Артамонов Виктор Алексеевич, р. 9 октября 1873 г. Симбирский кадетский корпус (1890), Павловское военное училище (1892), академия Генштаба (1900). Офицер л.-гв. Волынского полка. Генерал-майор, военный агент в Сербии. Во ВСЮР и Русской Армии; в 1919 —1920 гг. представитель Главнокомандующего ВСЮР и Русской Армии в Белграде. В эмиграции в Югославии, служил в югославской армии. В 1941 г. содействовал формированию Русского Корпуса. Умер 23 августа 1942 г. в Панчеве (Югославия).
33 Экк Эдуард Владимирович, р. 11 апреля 1851 г. Из дворян Санкт- Петербургской губ., сын тайного советника. В службе с 1868 г., офицером с 1869 г., академия Генштаба (1878). Офицер л.-гв. Семеновского полка. Генерал от инфантерии, командир 23-го армейского корпуса. Георгиевский кавалер. В Добровольческой армии и ВСЮР; с 31 января 1919 г. в резерве чинов при штабе Главнокомандующего ВСЮР, с 13 июля 1919 г. председатель военно-полевого суда над генералом Марксом. В Русской Армии председатель высшей комиссии правительственного надзора до эвакуации Крыма. Галлиполиец. В эмиграции в Югославии, председатель Совета объединенных офицерских организаций, до 21 января 1933 г. начальник 4-го отдела РОВС, председатель Главнокомандующего в Белграде. Член объединения л.-гв. Семеновского полка. Умер 5 апреля 1937 г. в Белграде.
34 Кусонский Павел Алексеевич, р. в 1880 г. Полтавский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище (1900), академия Генштаба (1911). Полковник, начальник оперативного отдела Ставки ВГК. В Добровольческой армии и ВСЮР; с июня 1918 г. генерал для поручений при Главнокомандующем, с 1 января 1919 г. генерал-квартирмейстер штаба Добровольческой армии (с мая — Кавказской армии), летом—осенью 1919 г. начальник штаба 5-го кавалерийского корпуса. В Русской Армии и. д. начальника гарнизона Симферополя, с августа 1920 г. начальник штаба 3-го армейского корпуса, к октябрю 1920 г. начальник штаба 2-й армии до эвакуации Крыма. Затем помощник начальника штаба Главнокомандующего. Генерал-лейтенант (с 16 февраля 1922 г.). В эмиграции во Франции, в распоряжении председателя РОВС, к 1 января 1934 г. член Общества офицеров Генерального штаба, с 1934 г. начальник канцелярии РОВС, с 1938 г. в Бельгии. Арестован немцами в 1941 г. в Брюсселе. Умер 22 августа 1941 г. в лагере Бреендонк.
35 Архангельский Алексей Петрович, р. 5 марта 1872 г. Из дворян. 2-й Московский кадетский корпус (1890), Александровское военное училище (1892), академия Генштаба (1898). Офицер л.-гв. Волынского полка. Генерал-лейтенант, начальник Главного штаба. С декабря 1917 г. на подпольной работе в Главном штабе Красной армии. Во ВСЮР с февраля 1919 г.; с 1 марта 1919 г. в резерве чинов при штабе Главнокомандующего, затем в Военном управлении того же штаба, с 14 мая член комиссии по рассмотрению представлений о производстве офицеров и классных чинов, с 3 июня 1919 г. помощник начальника общего отдела Военного управления (с оставлением в прежней должности). После эвакуации Крыма начальник отделения личного состава, начальник общего отдела и дежурный генерал штаба Русской Армии, с 14 октября 1926 г. начальник штаба Главнокомандующего. В эмиграции в Бельгии, на 10 августа 1928 г. в Брюсселе. Председатель Общества офицеров Генерального штаба, полкового объединения л.-гв. Волынского полка, Объединения офицеров гвардейской пехоты, Русской Спортивной Дружины в Брюсселе, член объединения л.-гв. Егерского полка, на ноябрь 1951 г. также почетный председатель отдела Гвардейского объединения в Бельгии. С 23 марта 1938-го по 25 января 1956 г. начальник РОВС, с июля 1949-го по март 1957 г. председатель Совета Российского Зарубежного Воинства. Умер 2 ноября 1959 г. в Брюсселе.
36 Климович Евгений Константинович, р. в 1871 г. Полоцкий кадетский корпус (1889), Павловское военное училище (1891). Генерал-лейтенант, директор департамента полиции, сенатор. В Добровольческой армии и ВСЮР по ведомству Министерства внутренних дел. Эвакуирован в январе—марте 1920 г. из Новороссийска. На май, летом 1920 г. в Югославии. В Русской Армии начальник особого отдела штаба Главнокомандующего и помощник начальника гражданского управления до эвакуации Крыма. В эмиграции в Югославии. Умер 8 июня 1930 г. в Панчеве (Югославия).
37 Архангельский Петр Григорьевич. Академия Генштаба. Полковник. В Добровольческой армии и ВСЮР; помощник начальника особого отдела
Генерального штаба Военного и Морского отдела, с 29 июня 1919 г. начальник того же отделения. В Русской Армии до эвакуации Крыма. В эмиграции начальник политической разведки. В мае 1921 г. входил в состав ближайшего окружения генерала Врангеля, затем редактор военного отдела «Часового», секретарь 1-го отдела РОВС и секретарь Общества офицеров Генерального штаба. Умер 23 июля 1936 г. в Париже.
38 Станиславский Андрей Васильевич, р. в 1883 г. Из дворян. Нижегородский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище (1904), академия Генштаба (1911). Полковник, старший адъютант отдела генерал-квартирмейстера штаба 4-й армии. Во ВСЮР с августа 1919 г. В Русской Армии в штабе Главнокомандующего до эвакуации Крыма. С 1921 г. помощник начальника информационного отдела того же штаба. В эмиграции к 1924 г. в Югославии, затем во Франции, к 1 января 1934 г. член Общества офицеров Генерального штаба, секретарь 1-го отдела РОВС, до 1937 г. начальник канцелярии 1-го отдела РОВС.
39 Асмолов Юрий Владимирович, р. в Ростове. Ростовская гимназия, Московский университет. Офицер из вольноопределяющихся (1915). Поручик 7-го гусарского полка в штабе 7-го кавалерийского корпуса. В Добровольческой армии с ноября 1917 г. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода в 1-м конном полку. Летом 1918 г. в разведывательном отделе штаба армии. В Русской Армии начальник разведывательного отдела штаба корпуса до эвакуации Крыма. Галлиполиец. С 1921 г. помощник начальника информационного отдела штаба Главнокомандующего. Ротмистр. В эмиграции в Югославии и Франции. Умер 19 апреля 1927 г. в Париже.
40 Трухачев Сергей Михайлович, р. в 1879 г. Из дворян. Тифлисский кадетский корпус (1896), Михайловское артиллерийское училище (1899), академия Генштаба (1906). Полковник, и. д. инспектора отдела управления дежурного генерала при Ставке ВГК. В Добровольческой армии с ноября 1917 г., с января 1918 г. командир штабной роты штаба армии. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода в штабе армии, с марта 1918 г. начальник строевого отдела штаба армии; с июля 1918 г. дежурный генерал штаба Добровольческой армии, с января 1919 г. дежурный генерал штаба Главнокомандующего ВСЮР и Русской Армией до эвакуации Крыма. Генерал-майор (с марта 1918 г.). С ноября 1920 г. помощник начальника отдела личного состава штаба Главнокомандующего в Константинополе. В эмиграции в Болгарии и Югославии, с 1926 г. во Франции, к 1 января 1934 г. член Общества офицеров Генерального штаба. Умер 26 ноября 1942 г. в Ницце (Франция).
41 Подчертков Александр Александрович, р. в 1889 г. в Санкт-Петербурге. Сын полковника. Александровский кадетский корпус, Николаевское инженерное училище (1908), академия Генштаба (1916). Офицер л.-гв. Семеновского полка. Полковник. В Добровольческой армии и ВСЮР; на 31 января 1919 г. начальник оперативного отделения штаба Главнокомандующего ВСЮР, с 2 мая 1919 г. в распоряжении штаба армейской группы на Маныче, затем вновь в оперативном отделении штаба ВСЮР. В Русской Армии до эвакуации Крыма. В мае 1921 г. входил в состав ближайшего окружения генерала Врангеля; старший адъютант штаба Русской Армии. В эмиграции в 1923 г. в Югославии, к декабрю 1926 г. в Париже, с 1939 г. в Марокко, начальник подотдела РОВС. Член полкового объединения. Умер 14 декабря 1954 г. в Касабланке (Марокко).
42 Базаревич Владимир Иосифович. Генштаба полковник. Во ВСЮР и Русской Армии; к 1926 г. военный агент в Югославии; начальник отдела Делегации, ведавшей интересами русской эмиграции.
43 Чертков Григорий Григорьевич, р. 2 мая 1872 г. Из дворян Московской губ., сын обер-егермейстера. Пажеский корпус (1891). Полковник Кавалергардского полка, 9-го уланского полка, командир 12-го драгунского полка. Генерал-майор, командир 1-й бригады 12-й кавалерийской дивизии. Георгиевский кавалер. Во ВСЮР и Русской Армии; до 1922 г. военный агент в Константинополе. В эмиграции во Франции. Умер 19 мая 1938 г. в Вильжуифе (Париж).
44 Барон фон Нолькен Александр Людвигович, р. 29 августа 1879 г. Орловский кадетский корпус (1897), Николаевское инженерное училище (1900), академия Генштаба (1908). Офицер л.-гв. Саперного полка. Полковник, генерал-квартирмейстер штаба 9-й армии. В Добровольческой армии и ВСЮР; с октября 1918 г. в управлении генерал-квартирмейстера штаба Глав-нокомандующего ВСЮР, с 9 августа 1919 г. начальник особого отдела сношений с союзными армиями. Эвакуирован 25 марта 1920 г. из Новороссийска на корабле «Бюргермейстер Шредер». На май 1920 г. в Югославии; на 1 августа 1920 г. в Русской Армии. Генерал-майор. В эмиграции во Франции, к 1 января 1934 г. член Общества офицеров Генерального штаба, на декабрь 1924 г., на ноябрь 1951 г. председатель объединения л.-гв. Саперного полка, член объединения л.-гв. Егерского полка, председатель объединения Николаевского инженерного училища, с 29 марта по 21 апреля 1958 г. председатель Гвардейского объединения. Монархист-легитимист. Умер 22 апреля 1958 г. в Париже.
45 Ляхов Николай Дмитриевич, р. в 1897 г. Из казаков ст. Раздорской Области Войска Донского. 2-й кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1917). Хорунжий л.-гв. Казачьего полка. С января 1918 г. в офицерской казачьей дружине при Донском атамане. В Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода в Партизанском полку. Ранен 31 марта 1918 г. В Донской армии в л.-гв. Казачьем полку, с 1918 г. сотник; летом 1920 г. адъютант штаба Ставки. Подъесаул (1920). В эмиграции с 1926 г. адъютант Главнокомандующего генерала Врангеля. Есаул. Умер 30 апреля 1962 г. в Англии.
<< Назад Вперёд>>
