Морские сражения русского флота: Воспоминания, дневники, письма

Летом 1712 года, когда государь был в Дании и замышлял высадку на о. Руге для защиты его от покушений шведов, он имел под своим флагом 3 корабля, 2 фрегата, 2 шнявы и 1 бомбардирское судно; сверх того, 6 бригантин находилось под командою шаутбенахта Шельтинга и 12 скампавей под начальством шаутбенахта Боциса. Вечером 29 июля Крюйс известился, что у Толбухиной косы показались три неприятельских судна — 2 корабля и 1 шнява. Он пошел им навстречу, но, не дойдя мили за три, за наступившею темнотою, был принужден стать на якорь; неприятельские суда тоже остановились. Ночью получено известие, что у Сойкиной горы показалось 10 неприятельских судов. На рассвете 24-го числа вчерашние три судна стали подходить к нашему флоту с попутным ветром. Крюйс послал им навстречу 2 корабля и 1 шняву, а потом и сам снялся со всеми другими судами. Приблизившись к нашим передовым судам, шведы привели к ветру и пошли в море. Между тем ветер стал затихать. Крюйс послал в помощь гнавшимся 4 бригантины, а когда совсем заштилило (часу в 11-м), приказал буксировать все корабли скампавеями. Но едва успел распорядиться буксирами, около полудня, когда адмирал, обедая у себя с некоторыми из капитанов, пил уже «на доброе счастие» рейнвейн, ветер засвежел, и наши суда, бросив буксиры, начали отставать от шведских. Во втором часу стало уже так свежо, что были принуждены закрыть нижние порты. Неприятель тогда был милях в полутора за косою, наши суда по сю сторону косы, в линии довольно растянутой, и ничего не выигрывали при лавировке. Поэтому Крюйс приказал прекратить погоню, подняв белый флаг. Увидев прекращение погони, шведские суда снова спустились по ветру и, приблизясь к нашим передовым на полмили, привели к ветру. Тогда Крюйс опять поднял красный флаг — сигнал погони. Но неприятель, имевший, как видно, намерение только высмотреть наши силы или заманить нас далее к своему флоту, имея суда более ходкие, стал опять удаляться. Между тем ветер свежел и наступал вечер. Перед заходом солнца мы прекратили эту безуспешную погоню и расположились на якоре. На другой и на третий день шведские суда были видимы у Варивалдая; но ветер стоял нам противный и свежий, и адмирал не решался далеко отходить от Кронштадта. Потом те суда скрылись, и получено подтвердительное известие, что у Сойкиной горы стоят 8 неприятельских кораблей и 4 шнявы.

Шаутбенахт Боцис, издавна враждовавший с Крюйсом, доказывал, что неприятельские суда могли бы быть догнаны, если бы Крюйс раньше послал за буксирами, не прекращал погоню во втором часу и не стал на якорь перед вечером. Крюйс оправдывался, утверждая, что иначе он не мог поступить; ссылался на указ, повелевавший «не газардовать» на известие, что у неприятеля были значительные силы у Сойкиной горы; что о. Котлин укреплен слабо и оставить его без защиты опасно; приводил примеры из истории английского, голландского и шведского флотов, выставляя свою долголетнюю службу; называл Боциса «невежливым, глупым и неискусным греком»... Некоторые обстоятельства оправдывают Крюйса, другие обвиняют; в показаниях много недомолвок и противоречий. Но вообще дело это казалось не очень важным, и суд по нем начат только на следующий год, когда Крюйс попал в другую беду... Далее в приговоре суда мы увидим, в чем главнейше обвиняли Крюйса за кампанию 1712 года; а теперь опишем следующее с ним событие.

В 1713 году было предпринято завоевание Финляндии, важность которой в глазах государя показывают следующие строки его письма графу Апраксину: «Ничем так шведов к резону и к склонности к миру не приведем, как Финляндиею, откуда все они довольствуются». С начала весны государь отправился к Гельсингфорсу на 200 гребных судах с 16 000 войска. Гельсингфорс был оставлен неприятелем, перешедшим в Борго; туда пошли и наши войска, а государь возвратился в Кронштадт, чтобы выслать в море эскадру.
В Ревеле тогда стояли четыре корабля («Виктория», «Штрафорт», «Британия» и «Аксфорт») и один фрегат («Ландсдоу»), только что приведенные из Англии, где они куплены...
Государь хотел и сам участвовать в этой кампании, в звании шаутбенахта; но Крюйс настоятельно отсоветовал это, представляя, что государь для блага своего государства не должен подвергать себя опасностям и, приписывая многие примеры бедствий, даже отклонял государя от поездки в армию. Петр оскорбился. «Осьмнадцать лет, — отвечал он,—как служу сему государству (о чем пространно не пишу, понеже всем известно) и в коликих баталиях, акциях и белаграх был, везде от добрых и честных офицеров прошен был, дабы не отлучался; как и последняя нынешняя моя отлучка до Голландии, где не только от своих, но и от датских и саксонских генералов о том прошен был, дабы там остаться, а не отсылай и дабы дома яко дитя остался. Я думаю, много причин о сем, но ныне, до времени, оставляю, дабы никакого препятствия дать сему доброму случаю и того ради, где не желают, оставляю свою команду; однако ж, дабы я ни в чем причиною не был к нерадению, свое мнение предлагаю. Хотя таким или иным образом, только б корабли ревельские сюда в целости препровождены были; в чем и прочем может господин вице-адмирал ответ дать».

Выше мы сказали, что государь подал свое «мнение» о походе как шаутбенахт; Крюйс просил подтвердить это мнение «указом». Шаутбенахт отвечал как государь:
«Пишет ваша милость, чтоб мне письмо мое подтвердить. Я не знаю более, что писать, ибо я свое мнение вам уже объявил за подписанием своей руки, которое и ваша милость хвалите; и ежели оное добро есть, извольте так делать, будете инако — только б в пользу было. И не извольте терять времени, и именно, чтоб корабли ревельские сюда препроводить. Что же примеры пишете (против чего и я свои прилагаю), а особливо Тромново, что счастье и несчастье состоит в одной пульке, я вашей милости никогда не советовал чинить азардов... безмерному ж опасению, которое ваша милость имеете, не могу следовать и не могу знать. В письме своем пишете, что готовы от всего сердца исполнить сие дело; а столько примеров страшных в другом месте кладете. И тако прошу — или извольте делать, или кому вручить сие Дело, дабы в сих переписках не потерять интересу (в чем я весьма, еще вчерашним письмом, свободен). Что же пишете, что по доносу ваших неприятелей, то я не хочу совесть свою иметь не чисту пред богом, дабы доносом без испытания верить (8 июня)»

Отсюда видно, каковы были тогдашние отношения Крюйса к государю. Послушный подчиненный, государь не скрывал своего гнева на адмирала, насильно склонившего его отказаться от похода. Крюйс писал в ответ на запрос суда: «Для чего шаутбенахт корабельный в том походе не был?.. Я, как всегдашний верный слуга, прямым чистым сердцем предлагал, дабы драгоценную персону сохранить, поволил, чтоб в оный путь не шел для многих случаев, которые на море могут чиниться... Токмо, ежели б мой господин шаутбенахт оное действие поволил видеть сам, и мне б лучше и легче много там было».
9 июля эскадра вступила под паруса. Впереди, в расстоянии около мили, были четыре мелких судна — «заставные» или крейсера: «Самсон», «Святой Петр», «Святой Павел» и «Наталия»; прочим судам, хотя и была назначена линия, но по неловкости ли небрежности линия не устраивалась, и все шли как попало. Крейсера имели довольно определительную инструкцию; прочие командиры — никакой. Только адмирал постоянно говаривал своим подчиненным, чтобы при встрече с неприятелем пороху напрасно не тратили, а, сойдясь борт о борт, выстрелить всем лагом[бортом], закрыть нижние порты и сцепиться на абордаж. Такие наставления он подтверждал и на обеде у себя, перед отправлением в море: «Когда с неприятелем сойдутся, чтобы без церемонии нелицемерно бой чинили, и как скоро время усмотрят, абордировать».
Около полудня 10-го, когда эскадра находилась между о. Сосерса и Лавенсари, крейсера известили, что впереди три неприятельских судна. Ветер был нашим попутный, и в пятом часу неприятеля «в вид взяли» — увидели его с палубы. Адмирал призвал на совет бывших поблизости его корабля капитан-командоров Шельтинга и Рейса, также капитана своего корабля Фангента, прочитал им свои инструкции, и в общем совете положено: гнаться за неприятелем до ночи, а ночью идти в Ревель, чтобы соединиться с находившимися там кораблями, «донеже подлинное известие о неприятеле будет».

В 8-м часу миновали Гогланд. Неприятельские суда становились все ближе и ближе, и уже открылся корпус их, когда, вместе с наступившею ночью, ветер затих и спустился туман... Некоторые суда стали буксироваться; другие не буксировались, и это еще более растянуло и то уже нестройную линию. Во втором часу ночи подул попутный ветерок от востока, туман прочистился — вскоре взошло солнце, — и неприятельские суда снова открылись впереди, по курсу. Это было около Гельсингфорса. Адмирал, а за ним оба капитан-командора подняли красные флаги — сигнал погони, поставили все паруса, и часу в пятом передовые суда начали перестреливаться. Корабли «Антоний», «Полтава» и «Выборг» вышли вперед и, готовые к абордажу, выжидали только повеления главнокомандующего. В это время неприятельские суда вдруг привели к ветру, как будто вызывая на битву. Но они только обходили подводный камень и, обойдя его, снова спустились. Нашим эти места не были известны, и, продолжая свой прежний курс, корабль «Выборг» взлетел на камень: паруса были немедленно убраны, красный флаг спущен, сделан сигнал бедствия. За «Выборгом» шел адмирал на корабле «Рига», не успел отворотить и тоже приткнулся. К довершению смущения адмирала неприятельское ядро пробило у него крюйт-камеру; поднявшуюся от того пыль почли дымом и закричали: «Пожар!» Флаг к погоне спустили.

Адмирал говорит, что он не считал себя вправе предводительствовать флотом, находясь на камне, и не имел возможности делать какие-либо распоряжения. Чтобы понять его положение, надобно припомнить недостаточность тогдашнего сигналопроизводства и от того зависимость распоряжений от личного участия. Но, может быть, здесь участвовало и замешательство, причиненное таким неожиданным расстройством. Заметим только, что суд не обвинил за это адмирала.

На корабле «Святой Антоний» еще развевался красный погонный флаг, и командир Рейс, как старший, должен был принять команду, когда адмирал отказался от нее. Но Рейс, а с ним и другие ожидали условного знака к абордированию. Этот условный знак должен был состоять из двух выстрелов. Адмирал его не сделал: потому, объяснял он перед судом, что этот сигнал употребляют только в линии баталии, а в настоящем случае он был совсем не нужен, ибо когда велено идти в погоню, то всякому известно, как надобно поступать. «Что из двух пушек выстрелено не было, — писал он государю, — сие есть худое оправдание бодрому солдату, только крышка негодных, бездельных плутов.» Как бы то ни было, но Рейс, в это время уже сошедшийся на близкий пушечный выстрел, но имевший у себя пробитою крюйт-камеру, сделал залп... и поворотил. За ним поворотили и другие.

Адмирал, хлопотавший о снятии своего корабля с камня, между тем призвал бывшего ближе других командира судна «Диана» и хотел переехать к нему. Когда тот приехал, наши суда уже бежали от неприятеля. «Теперь поздно!» — сказал Крюйс, остался на своем корабле, часа через два стянул его, потом поехал на «Выборг» («по своему обыкновению, в шапке, как шкипер на купеческом судне», — говорит Шельтинг) и употреблял все усилия облегчить его.

Эскадра стала на якорь.
Созванные на совет командиры судов положили, чтобы корабль «Выборг», ежели окажется невозможным спять, сжечь. К вечеру он переломился. Между тем избежавшие погони шведские суда соединились со своею эскадрою, в которой наши насчитывали до десяти судов, и на радостях налили из пушек. (По полученным позднее — 20-го числа— известиям, у них было 9 кораблей 50- и 52-пушечных, 3 фрегата 30-пушечных и 1 шнява 20-пушечная.)
На другой день, на рассвете, наши зажгли оставленный корабль и пошли в Ревель.
«В жизнь мою, — писал Крюйс Апраксину, — такой трудной и печальной кампании не имел, как нынешняя...»

Шведы ушли в Гельсингфорс. После неудачи в погоне за ними мы уже не решались действовать наступательно со стороны моря и потому пропустили случай запереть их здесь; напротив, мы очень боялись, чтобы самих нас не заперли в Ревеле, и, выполняя главнейший пункт инструкции, 25-го того же месяца, выбрав способный ветер и взяв с собою ревельские корабли.. пришли в Кронштадт. Шведы были вытеснены из Гельсингфорса уже совокупным действием наших галерных судов и береговых батарей, а еще более, подобным нашему, опасением быть запертыми. Финляндия была покорена, но господство на море оставалось еще оспариваемым... Общественное мнение сильно обвиняло Крюйса, и государь был глубоко огорчен неудачею. Назначенный по этому делу суд состоял из следующих чинов: лейтенанты Мишуков и Зотов, капитан-лейтенант Беринг капитаны — Нальсон, Кронебург, Змаевич и Сивере, капитан-командор князь Меншиков, корабельный контр-адмирал Петр Михайлов[Пётр I] и президент генерал-адмирал граф Апраксин.

Горячо и гордо оправдывался Крюйс. Он укорял своих подчиненных в невыполнении их долга, доказывая, что Шельтинг мог бы сойтись с неприятелем еще прежде постановления корабля на камень; что крейсера, бывшие впереди, отстали и капитан Дегрюйтер поворотил ещё во время погони (чтобы спасти упавшего матроса, — доносил Дегрюйтер); доказывал параграфами законов и примерами, что, с одной стороны, он должен был спустить красный погонный флаг, с другой — прочие не должны были принять это за сигнал отступления, ибо в последнем случае он поднял бы белый флаг; уверял, что у него не было времени пересесть на другое судно, и на противное этому замечание капитана Рама отвечал, что морское искусство «выше его ума» и «что он, лучше зная рейтарскую, нежели матросскую, службу, может быть, думает, что кораблем управляют, как лошадью»; даже обвинял командиров судов, что они «намерение имели вице-адмирала предать в руки неприятеля». Прося государя разыскать все подробности дела и строго наказать виновных «в страх прочим», он заключает один из своих «мемориалов» так: «Вице-адмирал надеется единократно, в начале на господа бога, також и на свою душевную совесть, что в нынешнее и прошедшее время, також и всегда, что возможно к прославлению Российского государства чинил, и надеется, что высочайший, благородный и полномочный кригсрехт мне, вице-адмиралу, учинит прямой рассудок против моих нечестивых на меня доносчиков».

Но и обвинения против него были сильны. Особенно восставал капитан-командор Шельтинг, называя Крюйса «глупцом», позорящим всех иностранцев в России; настоящим виновником такой богатой потери, какую имели не только в трех видимых неприятельских кораблях, но и в других, которыми было бы возможно овладеть; даже прибегал к клевете, напоминая о каком-то гальоте с солью, приведенном из Ревеля в Кронштадт для продажи...
Каждый из членов суда подавал свое мнение письменно, делая приговоры, как по настоящему, так и по прошлогоднему происшествию. Некоторые присуждали Крюйса к смертной казни, другие к лишению чина, третьи к денежной пени; никто не оправдывал его. Рейса, почти все, осудили на смертную казнь. Прочие подсудимые — Шельтинг и Дегрюйтер — были или оправдываемы, или обвиняемы очень легко. Выписываем здесь приговор суда. Он замечателен тем особенно, что относительно Крюйса, почти слово в слово, выписан из мнения, поданного от князя Меншикова и Петра Михайлова за собственноручными их подписями с приложением печатей.

ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ:

Понеже в прошлом 1712 году, 24 июля, во время бывшей за неприятелем погони господин вице-адмирал зело оплошно поступал, первое: что с самого утра 24 дня была зело слабая погода и между тем и тишь (как сам объявил); и когда шаутбенахт галерный и капитан-командор Шельтинг приехали к нему поутру, то указ о русских бригантинах дал, а для буксирования скампавеями ничего шаутбенахту не сказал, но уже в десятом часу по них послал. Второе: что удержал крейсера без причины, ибо сам послал к оным бригантины для помочи абордирования, а потом, медля с два часа, паки красный флаг поднял... и тем временем крейсеров увалило назад, а неприятель получил свободу... Третье: что в 25 и 26 числах июля не чинил погони за неприятелем, и такими худыми поступками неприятельские корабли упустил. А что ссылался на данный ему указ, который гласит, чтоб не осмотря над неприятелем авантажу не азардавать,— и тот указ его, вице-адмирала, более обвинял, нежели оправдать мог, ибо сила слова «газард» есть сие: чтоб в опасность себя не отдать; а тут ее не было: первое — что неприятелей два корабля и шнява, а у него было три линейных, три фрегата и две шнявы; також и место до Варивалдая безопасно сочинило для узости оной, где прокрасться неприятелю отнюдь невозможно... к тому ж сам написал, что ветер был от веста, и так свободно ему было ретироваться, ежели б более неприятелей увидел, к Кроншлоту... без всякого опасения».

ПО ВТОРОМУ ДЕЛУ:
«Вице-адмирал многажды в своих очистительных письмах писал, что он ничего по морскому обычаю не пренебрег, но все чинил, как искусный морской человек... но оный во многом явился неисполнителен своей должности; первое: не надлежало было, чтоб ордера давать за рюмками (как он шлется, что чинил в восьмой день мая), при котором только семь человек офицеров было, а не все, и из оных свидетельствовали подписанием своих рук, что не слыхали, кроме одного капитана Фенгента (который был на корабле его); и хотя б и то за позитив-ордер принять, то те, которые не были и не слыхали, чем винны? и как все слова за обедом бываемые, могут за позитив-ордер приняты быть? Надлежало б порядком, по сигналу призвав офицеров, сказать; не... одних капитанов-командоров, но и всех командующих кораблями, и не единова, но многажды, дабы подлинно знали; и не только указ дать, но и укреплять, дабы должность свою всякий исполнял... Но ныне, хотя б и прямь не делали офицеры своей должности, то их сим, поданным ордером, господин вице-адмирал прикрыл. Второе: будучи в погоне за неприятелем... на консилии письменной о погоне и повороте написано было, чтобы гнать до вечера и поворотить к Ревелю и важное слово «абордирование» не упомянуто; ниже то написано, чтоб всяк как возможно неприятеля атаковал. Також господин вице-адмирал винил офицеров, что можно б было каждому долг свой и без указу исполнять, а сам, два письменных указа имея в руках, однако ж не осмелился гнать без консилии (как сам написал во оной)... Третье: правда, что сигнал стреляния из двух пушек не служит нерегулярному бою; однако ж разумному командиру все способы употреблять во время нужды надлежит, не смотря на церемонию; и понеже видел господин вице-адмирал, что офицеры долгое время в бою и не абордируют (и видел, что позитив-ордера нет)... то для чего не делал сигнала, хотя и чрезвычайно? чем бы мог весьма оправдан быть. Четвертое: когда сел его корабль на мель, то для чего не перешел на иной корабль... которых имели три, а именно: «Диану», «Наталию» и «Святого Иакова»... которые пришли к нему в четверть часа, а иные и меньше? и как свидетельствовали капитан Рам и командор Шхон, что перейти ему на другой корабль было возможно. А что господин вице-адмирал предлагал, что для того не сел на иной корабль, что скоро капитан-командор Рейс поворотился, в том он виноват по вышеобъявленному свидетельству — первое: что не довелось было красный флаг спускать, когда меньше четверти часа вышереченные корабли к нему пришли, но перешед было на который из них, и тогда на корабле «Рига» опустить, а на другом, куда пересел, красный флаг поднять; второе: хотя и поворотил Рейс, то бы пересесткою на иной корабль поправить можно; и не надлежало б своего дела оставлять, как кто иной в своей должности не погрешил... Третье (пятое), господин вице-адмирал на офицеров, а паче на капитанов-командоров и на четырех крейсеров, подал письменный ответ... что они не только преступили свою должность, но и его хотели неприятелю выдать (что последнего в деле не являлось). Когда такое великое преступление видел, то не токмо... оных судил, но ниже писал об них к господину адмиралу, ниже, при возвращении своем из кампании, письменное о том подал доношение, — но капитан-командору Шельтингу (на которого более всех вину кладет) по потерянии корабля «Выборг», которым оный командовал, из первых кораблей «Пернов» в команду поручил; и когда 0Т адмирала письмом о том спрашивал, то ответствовал, что оное не исполнено не для чего иного, но только для бесчестия, что сели на мель два корабля, «Рига» и «Выборг», но уже тогда почал доносить, когда до самого дела дошло, как выше изображено, чего было доброму и честному человеку чинить не довелось. И тако, господин вице-адмирал, не един раз, но в двух кампаниях интерес сей монархии потерял и достойно должности (как выше писано) не учинил...

Капитан-командор Шельтинг сам сказал, что хотя ордера абордирования ему не дано было, однако ж он хотел абордировать по выстреле одним лагом, ежели б корабль его сел на камень. А по допросу офицеров корабля его освидетельствовано, что час стрелял и то позади, а не сшед между кораблей неприятельских сбоку; и посему видимо есть, что прежде случившегося несчастия корабля его было время ко абордированию, но он в том должности своей не исполнил, ибо сам приказал людям готовым быть абордировать и так долго стрелялся.
Капитан-командор Рейс, по учиненному несчастию двух кораблей, вице-адмиральского и капитан-командора Шель тинга, которые в гнании за неприятелем стали на камень, сколь скоро усмотрели на корабле вице-адмиральском подобрание парусов и спущение красного флага, по которому чинена погоня, должен был остаться командором... и надлежало б ему неприятеля абордировать и всякий последний способ к разорению неприятеля чинить, несмотря на вице-адмирала, понеже он на камени был и паруса в знак того подобрал; разве когда б перешел на иной корабль и паки иные сигналы дал. Но оный не токмо по своей должности... не исполнил, но по усмотрению спущения красного флага (без сигнального белого флага, который имел быть...) из такой близости от неприятеля (как сам в своем ответе написал, что уже был в фузейном[ружейном] выстреле) поворотился. Також, как освидетельствовано многими офицерами, стрелял сперва по неприятелю так далеко, что ядра не доставали...
Капитан Дегрюйтер явно себя худым человеком оказал, а именно: в гнании за неприятелем, когда у него с корабля матрос упал, тогда совсем кораблем поворотился; для чего можно было шлюпку или бот, которые позади волоклись, отсечь.
Итако мы, нижеподписанные... по прилежном и довольном вышеобъявленных дел рассмотрении и рассуждении, по изобретении самой правды... по большим голосам осуждаем:

Вице-адмирала Корнелиуса Крейса, за его преступления и неисполнение своей должности... наказать смертию.

Капитан-командора Шельтинга, который достоин был жестокого наказания, по понеже на то ордера не имел, того ради от жестокого наказания избавляется, но осуждается быть в молодших капитанах.

Капитан-командора Рейса, за неисполнение его должности... расстрелять.
Капитана Дегрюйтера, за незнание его дела, выбить из сей земли без абшиту[без провожания; уволить с позором].

Кошт взять, по обыкновению, приседящими в кригерехте[члены военного суда], из оставших пожитков вышеобъявленных виноватых, которым показана смерть.
При Петербурге. В 22 день января 1714».

В тот же день, 22 января, поутру, привели перед собрание судей всех обвиненных, за караулом, и сентенция прочтена им публично. Затем объявлена монаршая милость: Крюйса, «взяв чин», послать в Тобольск; Рейса — привязать с завязанными глазами к позорному столбу и приготовить к расстрелянию, а потом сослать в Сибирь; с Шельтингом и Дегрюйтером велено было поступить по приговору, по Шельтинг, в том же 1714 году, уже имел прежний чин.
Крюйс был сослан не в Тобольск, а в Казань, и пробыл там около года. Оттуда он писал письма к графу Апраксину, умоляя его испросить у царя помилование, и даже подавал просьбу самому государю. Не оправдываясь и не жалуясь на врагов своих (как беспрестанно жаловался на них в суде), Крюйс только напоминал свою долголетнюю службу; сокрушался, что «божеским посещением» прогневил государя; поздравлял его с победою (Гангутскою); напоминал Апраксину, что они вместе служили государю и что теперь, больной и старый, разлученный с женой и детьми, он предается его великодушию и заступничеству; писал, что ему остается надежда «на... милосердие его царского величества», за которого он жертвовал «последнею каплею крови...».

Есть предание, переданное Бюшингом, будто по возвращении Крюйса из ссылки государь сказал ему: «Я на тебя более не сержусь!» И что тот отвечал: «И я перестал сердиться!»

<< Назад   Вперёд>>