1. Уральские владения России в канун похода Ермака. Отношения Русского государства и Сибирского ханства до начала 80-х годов XVI в.
Уральские владения России того времени включали обширный Камско-Печорский край, издавна известный под названием Перми Великой. Край был суровый: «Бяху же ту древеса велики и многоветвенны». Земледельцу, чтобы отвоевать клочок земли у природы, приходилось «труды ко трудом прилагати, лес сещи, сеяния ради хлебного» и «подсеку... огнем... попаляти». Так описывает прикамские земли «Житие» Трифона Вятского, неудачливого пустынножителя здешних мест4.
Центром Перми Великой считался город Чердынь на Каме. Южнее Чердыни находилась Соль Камская — будущий центр уральского солеварения. Западнее, на путях в Поморье, располагался городской пункт, само название которого указывало на его небольшие даже по тем временам размеры — Кайгородок. Писцовые книги 1579 г. И. И. Яхонтова свидетельствовали, что в Чердыни было 290 дворов, в уезде — 1203 двора. В Соли Камской вместе с уездом писец насчитал 144 двора5.
Коренное население Перми Великой состояло из коми-пермяков, вогулов, остяков и переселившихся сюда из Казанского края татар. Трудно сказать хотя бы приблизительно, какова была численность этого населения в изучаемое время.
С конца 50-х годов XVI в. в жизни черносошного крестьянства этого края появляется новый элемент, значительно изменивший социальную окраску уральских владений России и сыгравший большую роль в их дальнейшем развитии. К 1558 г. относится первая жалованная грамота Ивана IV Григорию Аникиевичу Строганову на земли по рекам Каме и Лысьве. В 1568 г. сходную по содержанию грамоту выхлопотал у правительства другой сын Аники Строганова — Яков. Он добился передачи ему на тех же условиях льготного владения и административно-судебного иммунитета огромных территорий по реке Чусовой. На рубеже 70—80-х годов XVI в. здесь уже существует обширное, хотя и малонаселенное «государство в государстве» наследников Аники Строганова. Согласно писцовым книгам Яхонтова, у Строгановых числилось в уральских владениях по одним даным 203, по другим — 356 дворов6. Южные пределы строгановских вотчин оказались в бассейне притока реки Чусовой — Сылвы, где стоял Сылвенский острожек.
Довольно скромными на Урале были позиции монастырей. Так, Пыскорский Преображенский монастырь, основанный в 60-х годах XVI в., насчитывал, кроме игумена, келаря, казначея и 4 священников, 19 человек братии. Невелики были и угодья, принадлежавшие монастырю: всего 32 четверти в поле монастырской пашни, 12 четвертей — крестьянской, 20 дес. пашенного леса и 16 четвертей перелога. Значительнее выглядело сенокосное хозяйство: 1350 копен ставил монастырь и 200 копен — крестьяне. Все это дополнялось одной соляной варницей и двумя мельницами7. Чердынский Богословский монастырь имел сходные хозяйственные показатели, судя по жалованной грамоте 10 августа 1580 г., утверждавшей неподсудность монастыря и его населения великопермскому наместнику и его должностным лицам8.
В середине XVI столетия управление Пермью Великой осуществлялось царским наместником. 30 апреля 1553 г. в Чердыни в церкви Варлаама-чудотворца сгорела хранившаяся там уставная грамота, данная центральной властью жителям Перми Великой и предусматривавшая порядок взаимоотношений наместника с населением. Челобитная посадских и уездных людей о возобновлении уставной грамоты была уважена в Москве, и в Чердынь отправили грамоту, датированную 26 декабря 1553 г.9 Этот документ, в частности, указывает на достаточно устойчивые экономические связи Пермского края с уездами Поморья (упоминаются «устюжана», «вычегжана» и «вятчана», приезжавшие торговать в пермские места), а также с народами Урала и Западной Сибири (грамота называет вогуличей и остяков, знает торговлю на Тюменском волоке, под которым, по-видимому, разумелся позднейший Тагильский волок)10. Задолго до похода Ермака Пермь Великая выполняла роль связующего звена между Севером России и Западной Сибирью. По Печоре и ее притокам шли давние пути в Сибирь, обстоятельно описанные С. В. Бахрушиным11.
Роль уральских владений России в качестве опорной базы для продвижения в Сибирь особенно возросла после падения Казанского и Астраханского ханств. Взятие Казани русской ратью имело исключительно сильное влияние на соседние восточные народы, оно уже тогда получило широкий отклик и приобрело значение события чрезвычайной международной важности. Башкирские шежере различных племен и родов запечатлели этот факт, послуживший своеобразной хронологической гранью для последующего летосчисления12. К 1557 г. произошло присоединение большей части Башкирии к Русскому государству. В 1558 г. подданными русского царя стали удмурты13. Не случайно именно после 1552 г. активизировались дипломатические отношения России с народами Северного Кавказа, ставшими жертвой военного конфликта между Турцией и Ираном, а в 1557 г. был решен положительно вопрос о принятии Кабарды в подданство России14. С того же 1557 г. могут быть отмечены отношения зависимости от Русского государства орды Больших ногаев, сотрясаемой внутренними усобицами и затем распавшейся15.
На фоне военнодипломатических успехов России 50-х годов XVI в. вполне понятным становится обращение сибирского князя Едигера, изъявившего покорность Ивану IV в 1555 г. и в следующем году приславшего первый ясак в Москву16. Недаром так называемая Никоновская летопись вслед за известием о поздравлении от польского короля («что бог роду христианскому покоряет бусурманьской род, и то им велми за честь, что царя и великого князя рука выситца») помещает сообщение о послах от князя Едигера, которые «здоровали государю... на царствах на Казаньском и на Астороханском» и «правду за князя и за всю свою землю дали»17. Упорная борьба Едигера с претендентом на власть в Сибирском ханстве шейбанидом Кучумом не нарушила вассальных отношений Сибири к Русскому государству. Кучуму удалось одолеть своего соперника. Но ему пришлось много лет воевать против непокорных феодалов, подавляя выступления сибирских народов. К 1570 г. Кучум более или менее упрочил свое главенствующее положение в ханстве18. Все это время отношения России и Сибирского ханства сохраняли в основном мирный характер. Это вполне отвечало интересам Русского государства, начавшего в 1558 г. тяжелую войну на Западе за выход к берегам Балтийского моря.
Пермь Великая и тогда выполняла функции посредника в сношениях Сибирского ханства с Москвой. В марте 1569 г. из Москвы был отпущен «к сибирскому царю с грамотою» татарин Апса. Великопермский наместник князь Никита Ромодановский получил указание переправить Апсу в Сибирь. Появившийся в Москве 17 марта 1570 г. Н. Ромодановский привез с собой грамоту Кучума, написанную «татарским письмом». На приеме у земских бояр рассказ князя был записан и вместе с переводом кучумовой грамоты препровожден царю. Из рассказа Ромодановского явствует, что грамоту сибирского хана ему вручил в Перми «гогулетин из Конды Ивака Ивакин сын», приехавший из Пелыма. Пермский наместник уверил бояр, что Апса благополучно прибыл в Чердынь и отпущен оттуда по назначению без задержек «тогды же» (в июне 1569 г.). Характеризуя отношения с Сибирским ханством в бытность свою в Перми, Ромодановский отозвался о них в довольно успокоительном тоне. По его словам, с сибирскими людьми «задору никоторого не было». Правда, князь счел нужным сообщить об одном инциденте, когда Кучумовы люди захватили трех пермяков (Ивана Поздеева с товарищами) на Чусовой. «И был Ивашко у царя ден с десять, и отпустил его на подводах до Перми, а дву товарищев его оставил, а хотел и тех отпустить, а обиды не учинил никоторые». Излагая далее рассказ И. Поздеева, Ромодановский передает следующие слова Кучума: «Ныне деи дань господарю Вашему царю и великому князю послов пошлю; а нынеча деи мне война с казацким (т. е. казахским — А. П.) царем». Очень любопытно заключение этого монолога сибирского хана: «И одолеет деи меня царь казацкой и сядет на Сибири, ино и тот господарю дань учнет же давати»19. Несколько забегая вперед, скажем, что Кучум в 1571 г. прислал ясак в Москву в том же размере, как присылал и коварно умерщвленный им Едигер. Но грамота Кучума Ивану IV от 1570 г. уже могла внушить некоторые опасения: «И ныне похошь миру — и мы помиримся, а похошь воеватися — и мы воюемся». Одновременно Кучум отмечал довольно спокойный характер отношений в прошлом: «люди наши в упокое были, а межь их лиха не было, а люди черные в упокое, в добре жили»20.
Пребывавшему в Александровой слободе Грозному доложили отписку земских бояр и оптимистические вести Н. Ромодановского. Царь отнесся к сибирскому вопросу куда более настороженно и сдержанно. В указе, адресованном земским боярам, предлагалось обдумать, «пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатись, и почему в Сибирь тотарин к царю отпущен, и что с ним писано, и в котором году отпущен?». От бояр требовалось также прислать царю приговор о сибирских делах и, «не мешкав часа того», грамоты, посланные Кучуму с татарином Апсой21. Отсюда следует, что Иван Грозный лично стал проявлять больше внимания к сибирскому вопросу, не передоверяя его земским боярам.
До нас дошли единичные документы, освещающие сношения России и Сибирского ханства до похода Ермака. Но не подлежит сомнению, что дипломатических документов этого рода было немало. В этом убеждает знакомство с описями Царского архива и Посольского приказа. Так, в описи Царского архива значится, что в ящике 211 наряду с грамотами и «тетратями» бухарскими, «шамохейскими» и другими были «книги сибирские», свидетельствовавшие, по-видимому, о достаточно значительной переписке с правителями Сибири22. Хотя эти «книги» не датированы в описи, можно думать, что они относятся ко времени до обострения отношений с Кучумом, т. е. до 1571 г. В описи архива Посольского приказа имеется такая запись: «В свяске тетрати Шемахейские, и Сибирские, и Казацкие орды, старые, розных годов; а положены с нагайскими, да с казанскими, да с астраханскими книгами вместе»23. Архив Посольского приказа имел также «3 грамоты от бухарского Абдуллы-царя к сибирскому Кучуму-царю, да к нагайским к Нурмагметю-князю; да к Янислан-мурзе»24. Скорее всего из этих трех грамот Кучуму была адресована одна.
С начала 70-х годов XVI в. наступает резкое ухудшение отношений между Русским государством и Сибирским ханством. Отправленный в 1571 г. Кучумом в Москву ясак оказался последним знаком вассальной зависимости сибирского «салтана» от царя. Далее следует цепь почти непрекращающихся антирусских действий Кучума25. На пограничные области России совершаются военные набеги. Хитрый и вероломный хан предпочитает загребать жар чужими руками, умело пользуясь недовольством со стороны подвластного царю нерусского населения Урала, возмущенного притеснениями царских властей и хищничеством новоявленных господ этого края — Строгановых. Так называемый «черемисский бунт» летом 1572 г., сопровождавшийся сожжением и разгромом русских поселений по Каме и Чусовой, вспыхнул не без ведома и поддержки Кучума26. Повышение агрессивности сибирского правителя-узурпатора может быть объяснено не только укреплением его положения внутри ханства. Думается, были на то и другие причины. Трудно предполагать, что сибирский хан остался в неведении относительно крупного военного успеха другого, более могущественного мусульманского владыки. Напомним, что в мае 1571 г. набег крымского хана Девлет-Гирея на Русское государство привел к осаде Москвы и сожжению города татарским войском27. Таким образом, уязвимость столицы «белого царя», сокрушившего некогда казанские твердыни, могла вселить сибирскому хану надежду на избавление даже от той скорее условно-призрачной, чем фактической зависимости от Москвы, которая существовала. Дело, однако, не ограничивалось простым разрывом вассальных отношений. Все поведение Кучума свидетельствовало, что он стремился к большему. Его притязания на уральские владения России стали достаточно ясны современникам. Летом 1573 г. «о Ильине дни», как доносили в Москву Яков и Григорий Строгановы, «приходил Сибирского салтана брат Маметкул, собрався с ратью, дорог проведывати, куде итти ратью в Пермь, да многих де наших данных остяков побили, а жены их и дети в полон повели»28.
Прямым вызовом явилось убийство ехавшего к казахскому султану русского посланника Третьяка Чебукова и служилых татар, его сопровождавших29. Сибирский «салтан» усиленно домогался, чтобы ясачные люди Урала, платившие ясак в царскую казну, приняли его сторону и отказались от подданства России. Притом употреблялись насильственные меры, чтобы поднять остяков и вогулов «на рать» против соседних русских территорий. Воспользовавшись событиями 1572 г. на Урале, Кучум подчинил своей власти («перевел... к себе») область, которую Строгановы поименовали как «Тахчеи». Со ссылкой на остяков, живших «круг Тахчеи», что «те остяки приказывают, штоб им наша дань давати, как иные наши остяки дань дают, а Сибирскому б дани и ясаков не давати и от Сибирсково б ся им боронити за одно»30.
Один из ранних историков рода Строгановых, П. С. Икосов, знакомый, как полагают исследователи, с не дошедшими до нас документами строгановского архива (в частности, с царскими грамотами), добавил некоторые подробности о военных операциях войск Кучума и его вассалов в 1572—1573 гг. Он отмечает, что налет на вотчины Строгановых по Чусовой и Сылве совершил в 1572 г. пелымский князь Бегбелий Агтаков. В конечном счете он потерпел поражение, а строгановские люди в следующем, 1573 г. совершили карательный поход по Чусовой, опустошив юрты тамошних вогулов.
На этот шаг они решились только после получения ответной царской грамоты 1572 г.31
Сообщения о нападениях на уральские владения России поступили в Москву не только от Строгановых. О «черемисском бунте» уведомил центральную власть и воевода Перми Великой князь Иван Юрьевич Булгаков32. Правительство быстро откликнулось на тревожные сигналы с восточных рубежей. Уже в августе 1572 г. Якову и Григорию Строгановым отправляется царская грамота, разрешающая собрать ополчение из местных жителей, русских и ясачных, и послать его на усмирение «бунта». В ополчение дозволялось включить «охочих казаков, сколько приберетца»33. Если следовать Строгановской летописи, собранная таким образом рать провела усмирительный поход34 , но все это было в пределах русских границ. Санкции царя на перенесение военных действий в пределы Сибирского ханства тогда еще не имелось. Должно быть, на сей предмет и не было пока просьбы Строгановых, которым, как правило, правительство шло навстречу. Визит Маметкула в Пермские земли и другие агрессивные действия сибирского хана дали повод Строгановым вновь обратиться к Ивану IV с челобитьем о расширении полученных ими прав на оборону Прикамья. Однако Строгановы, помимо подтверждения данных им льгот в деле заселения и хозяйственного освоения громадных уральских вотчин, добились теперь гораздо большего. Они просили в 1574 г. (и это им было разрешено грамотой от 30 мая 1574 г.) «на Тахчее и на Тоболе-реке, и кои в Табол-реку озера падут, и до вершин, на усторожливом месте ослободити крепости делати, и сторожей наймовати, и вогняной наряд держати собою...». Из той же грамоты Строгановым видно, что они уже имели «своих наемных казаков», коих «не смеют» послать вдогонку рати Маметкула. Есть основания считать, что они сумели воспользоваться данной им грамотой 1572 г. возможностью прибрать «охочих казаков». Грамота предоставляла Строгановым право наряду с обороной восточных границ предпринимать наступательные действия «на Сибирского... збирая охочих людей и остяков и вогулич, и югрич и самоедь, с своими наемными казаки и с нарядом своим посылати воевати, и в полон сибирцов имати и в дань за нас приводити»35.
В специальной литературе указанные акции правительства Ивана IV, на наш взгляд, справедливо рассматриваются в плане осуществления гибкой восточной политики Русского государства. Строгановы, сохраняя значительную инициативу, выступают в роли исполнителей предначертаний правительства и, сообразуясь с ними ловко провертывают свои далеко не бескорыстные дела.
Для доермаковского периода отношений России и Сибирского ханства с момента их обострения в начале 70-х годов XVI в. известен всего один (и то не вполне внушающий доверия вследствие отсутствия других подтверждающих известий) случай непосредственного военного вмешательства правительства в конфликт с Кучумом. Мы имеем в виду одиноко стоящее сообщение, опубликованное в «Древней Российской Вивлиофике» Н. И. Новикова о каком-то походе царского войска под командой князя Афанасия Лыченицына в Сибирь, приуроченном к 1572 г. Это сообщение уведомляет читателя, что «до Ермакова приходу в Сибирь за осмь лет» полковой воевода князь Аф. Лыченицын был прислан в Сибирь с ратными людьми «проведать царство Сибирское и воевать царя Кучума». Судьба русской рати, согласно рассказу данного источника, была плачевной: «...те ратные люди побиты от Кучума-царя в Сибири, а иные в полон взяты; немногие от них того приходу утекоша чрез Камень к Русе; а снаряд весь, и пушку, и ядра пушечныя и зелье, порох и свинец, царь Кучум поймал себе»36. Сомнения вызывает прежде всего отсутствие упоминаний об этом весьма важном походе в разрядных книгах, скрупулезно фиксировавших службу царских воевод, тем более титулованных. Да и такого князя разряды не знают37.
Источники молчат о событиях на уральско-сибирской границе Русского государства в 1574—1579 гг.38 Остается загадкой, было аи это время сравнительно спокойным в отношениях Русского государства и Сибирского ханства. Нам представляется, что некоторое затишье все же наступило. К такому заключению приводит изучение царских грамот Строгановым от 6 ноября 1581 г. и 16 ноября 1582 г. Первая, направленная Никите Григорьевичу Строганову, призывала его стоять заодно с дядей Семеном Аникиевичем и двоюродным братом Максимом Яковлевичем Строгановыми против пелымского князя, который выжег и разорил несколько поселений во владениях Семена и Максима. О Кучуме здесь ни прямо, ни косвенно речи нет. Не говорится и о проведении наступательных действий против Сибирского ханства. Грамота разрешает чисто конкретный вопрос, возникший по случаю набега «Пелымского». Подчеркивается оборонительный характер предлагаемых совместных выступлений земских людей Перми Великой и ратников из строгановских вотчин. «Стояти с Семеновыми и с Максимовыми людьми против Пелымского князя сопча за один»,— такое распоряжение получил чердынский воевода39; «А ты б таково ж велел своим людем с пермскими людьми и с Семеновыми и Максимовыми вместе стояти против Пелымского князя и воевать им не давали, чтоб вам всем от войны уберечись»,— это уже было адресовано Никите Строганову 40. Нетрудно усмотреть в этих инструкциях большую осторожность. Цель их — не столько устранить источник опасности, сколько парализовать его, в максимальной мере обезвредить, не обостряя далее конфликта. Сравнив данную грамоту с грамотой 1574 г., убеждаемся, что политический курс правительства применительно к сибирскому соседу значительно смягчился.
Создается впечатление, что та обстановка, которая была до того на рубеже Урала и Сибири, не внушала особых тревог в Москве. А ведь эту тревогу всегда поднимали на месте, как только там возникал военный конфликт с сибирским ханом или его подручными. Если принять предложенную точку зрения, то вполне объяснимой и естественной становится формула другой, так называемой «опальной» грамоты Грозного Максиму и Никите Строгановым от 16 ноября 1582 г., касавшаяся взаимоотношений с Кучумом. Порицая на основе отписки чердынского воеводы Василия Пелепелицына обоих Строгановых за посылку Ермака «с товарыщи» «воевати вотяки и вогуличи и Пелынские и Сибирские места» и требуя возвращения казаков из похода для несения службы в Перми Великой, грамота выговаривала пермским вотчинникам: «...вы вогуличь и вотяков и пелынцов от нашего жалованья отвели, и их задирали и войною на них приходили, да тем задором с Сибирским салтаном ссорили нас»41. Как бы ни относиться к достоверности сообщения В. Пелепелицына (к этому мы еще вернемся), линия двух близких по хронологии грамот выявляется четкая: всякие неосторожные шаги, направленные против Сибирского ханства и его вассалов и выходящие за пределы оборонительных мер, неодобрительно оцениваются правительством. Допустим, что Пелепелицын был недругом Строгановых (это вполне возможно) и хотел при удобном случае им покрепче «насолить», пользуясь своим служебным положением (это также не менее вероятно). Но его сообщение упало на благодатную почву и встретило поддержку центральных властей, а Строгановы получили «опальную» грамоту. Имея инструкции из Москвы, Пелепелицын представлял, очевидно, какие требования предъявляли в Москве, когда дело шло о сношениях с Сибирским ханством. Особые трудности завершающего этапа Ливонской войны настолько поглотили внимание правительства Ивана IV, что оно, не упуская из виду сибирский вопрос, рассчитывало сохранить на восточных рубежах status quo. Что именно такой характер носила внешнеполитическая ориентация правительства Ивана IV на Востоке в конце 70-х — начале 80-х годов XVI в., убеждают и другие факты, касающиеся связей с восточными соседями России. В январе 1580 г. царь писал крымскому хану Магомет-Гирею, что, узнав о недовольстве хана постройкой Терского городка, он приказал «для твоей, брата нашего, любви», «Терский город отставить» — и город действительно был срыт42. Русские послы в Крымское ханство тогда имели строгое напутствие во время переговоров «говорить гладко по государеву наказу, а на раздор ничего не говорити»43. Разумеется, эта уступчивость была далеко не беспредельной, но она была и учитывать ее при оценке сибирского вопроса тех лет совершенно необходимо.
Много беспокойства царским властям доставляли нападения казачьей вольницы на русские и иностранные торговые суда на Волге и Каспийском море, что вызывало конфликты международного порядка. Правительство пыталось пресечь своеволие казаков и организовывало с этой целью карательные экспедиции на Волгу44. Одним из предводителей непокорных казаков, принимавших самое деятельное участие в погромах судов на Волге и Каспии, как известно, был герой сибирского похода атаман Ермак Тимофеевич. Вот почему, когда в Москве стало известно о походе дружины Ермака из строгановских вотчин в Сибирь, на голову дотоле пригреваемых правительством уральских предпринимателей обрушился удвоенный гнев. В «опальной» грамоте в вину Строгановым ставилось и то, что они наняли «волжских атаманов... воров», причем «те атаманы и казаки преж того ссорили нас с Нагайскою ордою, послов нагайских на Волге на перевозех побивали и ордобазарцов грабили и побивали»45. Это место грамоты перекликается с текстом царского указа 1581 г., объявленного ногайскому князю Урусу: «А ныне есмя на Волгу людей своих из Казани и из Астрахани многих послали, а велели им тех воров волских и донских казаков перевешати». Уруса успокоили, что на «воровских» атаманов и казаков (упомянут, между прочим, Иван Кольцо, вероятно, он же Иван Юрьев, сподвижник Ермака, но имени самого Ермака здесь нет) «опалу свою положили, казнити их велели смертью перед твоим человеком»46. И в этой грамоте звучит нотка, свойственная дипломатическим документам восточной политики конца 70-х — начала 80-х годов XVI в.,— осторожность, по возможности мирное улаживание всяческих спорных вопросов.
Не ставя целью более детальный разбор данной темы, в заключение обратим внимание на еще одну общую черту, сближающую рассмотренные выше документы и подтверждающую, как нам представляется, справедливость сделанного вывода. Материалы посольства в Крым 1580 г. редактировал и правил дьяк Андрей Щелкалов47. Его же подпись находим под «опальной» грамотой Строгановым от 16 ноября 1582 г.48 Да и грамоту 1572 г. подписал «товарищ» А. Щелкалова по Казанскому и Мещерскому дворцу, а отписки Строгановых о движениях остяков и вогулов надлежало присылать в этот приказ на имя Щелкалова и Горина. К деятельности А. Щелкалова относит П. А. Садиков также царские грамоты Строгановым от 6 ноября и 20 декабря 1581 г.49 Короче говоря, документы восточной политики правительства находились в одних руках, а следовательно, рассматривать сибирские дела изолированно нельзя. При всем своеобразии сибирский вопрос составлял лишь звено единой внешнеполитической линии правительства во взаимоотношениях с восточными и южными соседями.
3ПСРЛ, т. XIII, первая половина, стр. 248.
4В. Я: Струминский. Житие преподобного отца нашего Трифона Вятского чудотворца.— «Труды Пермской губернской ученой архивной комиссии», т. IX. Пермь, 1905, стр. 65,77, прим. 44.
5А. А. Дмитриев. Пермская старина, вып. VII. Пермь, 1897, стр. 74 и далее. Формально ни в это время, ни значительно позднее самостоятельного уезда Соли Камской еще не существовало. Наместник (позднее воевода) имел резиденцией Чердынь. Однако уже Пермская уставная грамота 1553 г. (о ней см. ниже) наряду с «пермяками» и «пермичами» (т. е. чердынцами — посадскими и уездными людьми) неоднократно называет «усольцев», каковыми могли быть лишь жители Соли Камской и ее округи. Заметим, что в источниках XVI—XVII вв. одинаково именовались «усольцами» обитатели и Соли Камской и Соли Вычегодской. В данном случае инотолкование исключено, так как уставная грамота была дана именно жителям Перми Великой.
6А. А. Дмитриев. Пермская старина, вып. IV. Пермь, 1892, стр. 84, 97; вып. VII, стр. 74 и далее.
7Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII веке. М., 1957, стр. 98.
8АИ, т. I, № 207, стр. 397—399.
9 «Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского государствам М., 1909, № 12, стр. 32—37. Этот источник был впервые обнаружен В. Н. Верхом и опубликован им (В. Н. Берх. Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей. СПб., 1821, стр. 121 — 134). Издание было осуществлено по списку, полученному Верхом от чердынского купца Оболенского. Подлинник грамоты, хранившийся в той же церкви Варлаама, по-видимому, сгорел во время пожара Чердыни в 1792 г. («Временник» МОИДР, кн. 25. М., 1857, стр. 115—116. Государственный архив Красноярского края (далее — ГАКК), ф. Г. И. Спасского, д. 73, л. 3). Один из списков ее был позже передан П. И. Небольсиным Г. И. Спасскому, который его и напечатал («Временник» МОИДР, кн. 25, стр. 148—154). В 1889 г. публикацию источника по имевшемуся у него списку дал А. А. Дмитриев (А. А. Дмитриев. Пермская старина, вып. I. Пермь, 1889, стр. 187—195).
10С. В. Бахрушин. Научные труды, т. III, ч. 1. М. 1955, стр. 95.
11Там же, стр. 77 и сл.
12А. Н. Усманов. Присоединение Башкирии к Русскому государству. Уфа, 1960 г. стр. 72—73.
13«Очерки истории Удмуртской АССР», т. I. Ижевск, 1958, стр. 37—38.
14«Кабардино-русские отношения XVI—XVIII вв.», т. I. XVI—XVII вв. М., 1957, стр. V—VII; Е. Н. Кушева. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией. Вторая половина XVI—30-е годы XVII века. М., 1963, стр. 202— 211 и др.
15А. А. Новосельский. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII В. М.—Л., 1948, стр. 14—15.
16Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. I. М.— Л., 1937, стр. 208—209.
17ПСРЛ, т. XIII, первая половина, стр. 247—248.
18А. А. Введенский. Дом Строгановых в XVI—XVII веках. М., 1962, стр. 76—77.
19АИ, т. I, № 179, стр. 340—341.
20В. Шишонко. Пермская летопись с 1263—1881 гг., период первый. 1263— 1613 гг. Пермь, 1881, стр. 61. Впрочем, здесь скорее подразумевается время более отдаленное, так как Кучум вспоминает своего отца и отца Ивана Г розного («с нашим отцом твой отец гораздо помирился...»). О правлении своем и здравствующего русского царя он высказывается иначе: «и ныне при нашем и при твоем времени люди черные не в упокое». Однако грамота в целом носила сравнительно миролюбивый характер.
21АИ, т. I, № 179, стр. 340—341. Сибирский хан знал о задержке в Москве одного из своих подданных. Однако это не смущало его. Напротив, как бы оправдывая свои действия, обычно сопровождавшиеся захватом русских людей, он писал в грамоте 1570 г.: «...пяти — шти человеков в поимании держать земле в том что?» (В. Шишонко. Указ. соч., стр. 61; ср. также СГГД, ч. 2, № 42, стр. 52).
22«Описи Царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 года». Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960, стр. 40.
23Там же, стр 107.
24Там же, стр. 94. Эта грамота более позднего времени — 90-х годов XVI в.
25Не следует, однако, полагать, что предыдущие десятилетия и годы были вполне спокойными для Перми Великой. Еще в начале XVI в. тюменский царевич Кутлук-салтан приходил войной в Прикамье, разорил Соль Камскую, истребил много «русаков» («Устюжский летописный свод». М.— Л., 1950, стр. 102). В. Н. Шишонко указывает, что в 1531 г. пёлымский князь напал на Чердынь. Под 1546 и 1547 гг. он же приводит свидетельства опустошительных набегов ногайских татар (В. Шишонко. Указ. соч., период первый,, стр. 38—39). Во время осады Казани войском Ивана IV в царский стан пришли посланцы жителей Соли Камской с просьбой о помощи в связи с нападениями ногайцев. (Евг. Попов. Великопермская и Пермская епархия (1379—1879). Пермь, 1879, стр. 28—29). От 1564 г. есть сведения, что Строгановы сообщили в Москву о слухе, который дошел до них: «хвалитца деи сибирской салтан Ишибаны итти в Пермь войной» (ДАИ, т. I, № 117, стр. 170).
26А. А. Введенский. Дом Строгановых, стр. 78—79.
27В следующем году повторилось большое вторжение Девлет-Гирея на Русь. Те же годы отмечены нападениями Больших ногаев на Казанский край (А. А. Новосельский. Указ. соч. Приложение II, стр. 430). Не исключено, чго для Кочума имело ободряющее значение известие о походе турецких и крымских войск под Астрахань в 1569 г. (77. А. Садиков. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 г. — «Исторические записки», т. 22, 1947, стр. 132—166. Ср. также: Л Красинский. Покорение Сибири и Иван Грозный. — «Вопросы истории», 1947, № 3, стр. 86—87; «История СССР», первая серия, тт. I—VI. «С древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции», т. II. М., 1966, стр. 339, глава написана В. И. Шунковым).
28Г. Ф. Миллер. Указ. соч., т. 1. Приложения, № 5, стр. 339.
29Третьяк Чебуков — тот самый сын боярский, которого в 1571 г. предполагали послать к Кучуму для принятия присяги на верность царю. Текст шерти был подготовлен в Посольском приказе при участии посланцев Кучума — Таимаса и Аиса (СГГД, ч. 2, № 45, стр. 63—65).
30Г. Ф. Миллер. Указ. соч., стр. 339.
31В. Шишонко. Указ. соч., стр. 66—*70; А. А. Введенский. Дом Строгановых, стр. 78—79.
32Г. Ф. Миллер. Указ. соч., т. 1. Приложения, № 4, стр. 338.
33Там же.
34«Сибирские летописи». СПб., 1907, стр. 5.
35Г. Ф. Миллер. Указ. соч., т. 1. Приложения, № 5, стр. 339—340.
36ДРВ, изд, 2-е, ч. III, стр. 104—<105. Сообщение перепечатано в кн.: «Наш край в документах и иллюстрациях». Средне-Уральское книжное издательство, 1966, стр. 24. Более кратко излагает это свидетельство так называемый Соликамский летописец, опубликованный В. Н. Берхом (В. Н. Берх. Путешествие в города Чердынь и Соликамск, стр. 204).
37Сомнения в достоверности сообщения о походе Лыченицына высказывались и ранее (Н. М. Карамзин, Г. Красинский). К их аргументации стоит добавить, что один из источников данного известия — упомянутый выше Соликамский летописец — требует особенно осторожного отношения вследствие грубых фактических ошибок, как это по другим поводам заметил Н. В. Устюгов (Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской, стр. 31—32). Помимо позднейшего происхождения, недостаток этого летописца заключается в неудачной комбинации трех самостоятельных источников с выборочной подачей и группировкой материала в хронологической последовательности. О подобной операции сообщил его первый издатель В. Н. Берх.
38Есть лишь глухое свидетельство насчет создания в 1576 г. правительством судовой рати под командой князя Тюфякина и головы Нарышкина для усмирения «непокорных черемис и чтобы отучить их от нападения на пермские пргделы^> (В. Шишонко. Указ. соч., стр. 73). Но к сибирским пограничным делам этот эпизод никакого касательства не имеет.
39ДАИ, т. I, № 126/1, стр. 182—183.
40Г. Ф. Миллер. Указ соч., т. I. Приложения, № 6, стр. 341—342.
41Там же, № 7, стр. 342.
42Е. Н. Кушева. Указ. соч., стр. 259—260.
43Там же, стр. 260.
44Ремезовская летопись, например, сообщает об экспедиции некоего стольника Ивана Мурашкина, возглавившего большой отряд правительственных войск, относя ее к осени 1577 г. Данное известие использовал позже Г. Ф. Миллер (Г. Ф. Миллер. Указ. соч., т. I, стр. 212). Официальные источники, а также другие сибирские летописи об этом походе никаких сведений не заключают. Только Новый летописец (около 1630 г.) без указания даты говорит: «Царь же Иван, видя их (казаков. — А. П.) воровство и злое непокорство, посла на них воевод своих и повеле их там имати и вешати; многих же имающе и каз-няху, а иные же, аки волки, розбежася» (ПСРЛ, т. XIV, первая половина, стр. 33). Но этот факт мог относиться и к 1581 г. (см. ниже).
45Г. Ф. Миллер. Указ. соч., т. 1. Приложения, № 7, стр. 342.
46Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. IX, СПб., 1821, прим. 663. Общие сведения о нападениях казаков на ногаев см.: А. А. Новосельский. Указ. соч., Приложение И, стр. 432 (запись под 1581 г.). Этот вопрос возникал в дипломатических сношениях с ногайскими князьями (ЦГАДА, Ногайские дела, кн. 10, лл. 140 об., 145—145 об., 153—153 об., 227 об.—228 и т. д.).
47Е. Н. Кушева. Указ. соч., стр. 260, прим. 13.
48Г. Ф. Миллер. Указ. ссч , т. 1. Приложения, № 7, стр. 343.
49П. А. Садиков. Московские приказы-«четверти» во время опричнины.— «Исторические записки», т. 10, 1941, стр. 157, 160—161.
<< Назад Вперёд>>
