Глава 3. Эволюция крестьянского права на землю
Советские юристы и историки справедливо критикуют формально-юридическую трактовку собственности как отношение человека к вещам. Типичное для домарксового периода понимание собственности сводило ее к таким правомочиям, как право пользования в своем интересе, право владения и право распоряжения вещью, и таким образом ограничивалось видимостью явления. К. Маркс выяснил его глубинную сущность, показав скрытые в собственности на вещи отношения людей друг к другу. Марксово учение о собственности, которая «является только юридическим выражением» производственных отношений,3 дало возможность понять и смысл феодальной собственности на землю. М. А. Барг с полным основанием связывает Марксово понимание феодальной собственности на землю с характеристикой трех форм феодальной ренты.4 К. Маркс писал, что барщину крестьянин отбывал «в имении земельного собственника», что земля противостояла земледельцу, отдававшему ренту продуктом, «как находящееся в чужой собственности условие труда»; и при денежной ренте непосредственный производитель должен был отдавать земельному собственнику «избыточный принудительный труд».5
Как видим, К. Маркс считал феодальным собственником земли феодала, противопоставляя ему крестьянина как непосредственного производителя, трудившегося на земле, находившейся в чужой собственности. М. А. Барг заключает, что в сфере крестьянско-помещичьих отношений «существует лишь право и бесправие, субъект права — вотчинник и его аптагонпст — крестьянин, объект чужого права».6
Нам представляется, что такой вывод может быть сделан только в результате сведения права эпохи феодализма к законодательным актам королей, князей или баронов. Между тем право эпохи феодализма, как и других эпох, нельзя сводить к законам. Обычное право, в частности обычное крестьянское право, являлось составной частью правовой структуры феодального общества и поземельных отношений в эпоху феодализма. Вытекающее не только из пережиточных представлений эпохи первобытнообщинного строя, но и из существа феодальных производственных отношений, правосознание крестьян было чрезвычайно устойчивым. Русские крестьяне пронесли убеждение в своем праве па обрабатываемую ими землю через всю эпоху крепостного права.
Это крестьянское правосознание нашло отражение в книге И. Т. Посошкова, который предлагал раскладывать повинности «по владению земли» и настаивал на том, чтобы каждый крестьянскиОдвор платил с того участка, «на чем будет жить и чем будет владеть».7 Правовым воззрениям крестьян вполне соответствовало и восклицание А. Н. Радищева: «Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ея».8 Традиционные воззрения крестьян на землю отразились также в ответе па предложение декабриста Якушкина освободить своих крестьян без земли. Крестьяне, как известно, ответили ему: «Оставайся все по-старому — мы ваши, а земля наша».9
Перед самой реформой 1861 г. славянофил Константин Аксаков писал, что уверенность в своем праве на землю «твердо существует у наших крепостных и не крепостных крестьян». Другой видный теоретик славянофильства — А. С. Хомяков говорил, что «существует глубокое и ничем не отразимое убеждение всех крестьян в своих правах на некоторую часть земли тех дач, на которых они живут. Это вековое исконное убеждение, подтверждаемое всеми законами правительства, не может быть искоренено».10
В работе «От какого наследства мы отказываемся» В. И. Ленин обратил внимание на изданные в 1867 г. публицистические очерки Ф. П. Скалдина. Этот представитель правого крыла просветительства привел такие высказывания крестьян о реформе 1861 г.: «Землю-то нашу он так обрезал, что нам без этой отрезной земли жить нельзя». В. И. Ленин считал это высказывание чрезвычайно характерным и типичным отзывом крестьян об отрезках.11 Реформа являлась освобождением крестьян от земли, которой они владели в течение веков. А выкупная операция была грабежом, потому что крестьян заставили платить «за оставленную им и всегда бывшую в их владении землю...».12 Ранее революционные демократы и революционные народники, отражавшие интересы класса крестьян, тоже считали, что он имеет все права на надельные земли и отрезки.
Даже славянофил Константин Аксаков писал, что закрепощение крестьян при Федоре Ивановиче не лишило их этого древнего права. В возникающем в связи с реформой вопросе: «"Чья земля?" — крестьянин скажет: "Моя". И будет прав, по крайней мере более, чем помещик».13
К. Маркс писал о земледельце Западной Европы, который трудился «на фактически ему самому принадлежащем поле производства».14 Одна и та же земля выступает, таким образом, как собственность феодала и владение крестьян. Плательщик феодальной ренты «предполагается действительным земледельцем и владельцем земли, неоплаченный прибавочный труд которого непосредственно идет к собственнику земли».15 Феодализм порождал разные виды соединения феодальной собственности и крестьянского владения. В одних случаях пользование усадебным участком, пашней, сенокосом и выпасом для скота могло быть в любой момент нарушено феодалом-собственником, имевшим право сократить надел, перевести крестьянина на другой участок и даже вовсе лишить его земли.16 В других случаях право пользования наделом закреплялось более или менее соблюдаемым обычаем или статьями договора— порядной грамотой. В третьих случаях крестьяне выступали как наследственные владельцы земли, а право собственности феодалов ограничивалось получением фиксированных повинностей. В таком сравнительно благополучном положении находились до крестьянской войны 1525 г. немецкие крестьяне, жившие к востоку от Эльбы.
Бывали и такие ситуации, когда крестьяне имели, по словам К. Маркса, «такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы».17 У К. Маркса в этом случае речь шла об избавившихся от крепостной зависимости английских крестьянах последней трети XV в. и первых десятилетий XVI в. А. В. Венедиктов рассматривает как подчиненную собственность и право на землю свободных крестьян-чиншевиков (censitaire, Zinsmann). Эти крестьяне платили чинш в размерах, которые, как правило, не изменялись из поколения в поколение. Они имели право свободно покинуть свой участок, тогда как феодал мог их удалить лишь при особых обстоятельствах (например, неуплата чинша в течение трех лет).18
Перенесение на чиншевиков понятия подчиненной разделенной собственности, которое было характерно для ленных отношений внутри класса феодалов, вызвало возражения со стороны ряда правоведов и историков. Но, как показал М. А. Барг, Л. И. Дембо, отвергавший самую возможность существования разделенной собственности сеньоров и крестьян-чиншевиков, «незаметно» сам перешел на почву учения о разделении (расщеплении) собственности между ними. То же, по словам Барга, произошло и с другим исследователем средневекового права—М. В. Колгановым. М. А. Барг же выступил решительным противником применения понятия разделенной собственности к крестьянам-чиншевикам или к английским крестьянам XV в. Но и он видит существенные различия между отношением к земле средневековых вилланов и крестьян Англии XV в. Изменение этого отношения было, по мнению Барга, результатом «многовековой эволюции отношений феодальной собственности». Таким образом, он признает возникновение в условиях позднего феодализма земельной собственности, существенно отличающейся от «классической» средневековой собственности.19
Дело заключается не только в том, что правомочия английских крестьян XV в. и крестьян-чиншевиков значительно превосходили правомочия крепостных крестьян. Особенно существенно, что расширение прав было отражением изменения производственных отношений. Реальная тягость не менявшегося из поколения в поколение чинша постепенно уменьшалась. А объем прибавочного продукта определялся высотой чинша— земельной ренты.20 Не столько расширившиеся правомочия чиншевиков, сколько лежавшие в основе этого расширения сдвиги в феодальных производственных отношениях заставляют применять к отдельным группам феодально-зависимых крестьян позднего средневековья понятие разделенной собственности.
Характер земельной собственности и земельного владения в феодальном обществе можно понять и оценить только при учете их эволюции. На Руси и в ряде других европейских и неевропейских стран феодальная собственность выросла из общинной собственности п в борьбе с нею. До утверждения феодализма возникло и «право отдельных лиц на владение земельными парцеллами, предоставленными им первоначально родом или племенем...». Право это настолько упрочилось, что парцеллы стали принадлежать их владельцам на правах наследования.21 Это старинное право на парцеллу необходимо иметь в виду при рассмотрении дискуссионного вопроса о черных землях. Статус черных земель не оставался неизменным. Как и статус феодальной земельной собственности, его нужно изучать в развитии.22 О разных этапах развития феодальной собственности на Руси говорил Л. В. Черепнин.23 О сопротивлении исторического материала любой попытке дать статические определения положения черных земель писал А. М. Сахаров.24 Думается, что сейчас никто из историков СССР не станет утверждать, что земельная собственность в эпоху феодализма была статичной. Но развитие черной земельной собственности понимается по-разному: у одних речь идет об этапах превращения общинных черных земель в государственные феодальные земли, а у других — о стадиях развития сложившейся государственной феодальной собственности на землю. По-разному определяется и периодизация общинной и феодальной собственности.
Известное распространение получила концепция, согласно которой общинная собственность на землю превращается в собственность феодальную вместе и в связи с подчинением территории восточноевропейских племен княжеской власти. Основанием такой концепции служит идентификация собираемой на этой территории дани и других поборов: полюдья, вир, продаж, а иногда даже таможенных сборов с феодальной рентой.
О. М. Рапов полагает, что уже в конце IX—X вв. можно говорить о существовании в Киевской Руси не только дани-контрибуции, но и дани в значении феодальной ренты.25 И. Я. Фроянов же, наоборот, уподобляет дань контрибуции, какую платили «примученные» восточнославянские и другие племена победителям из Киева.26 Л. В. Черепнин считал, что Рапов ближе к истине, чем Фроянов. Сам он еще в начале 1950-х годов занялся проблемой становления феодальной собственности на Руси.27 Рапов развивал высказанные тогда соображения нашего выдающегося историка. Однако после проходивших дискуссий Черепнин признал, что «эволюция дани в феодальную ренту совершалась постепенно, и датировать этот процесс трудно»; «о явлениях X века мы можем более конкретно будить по источникам более поздним» и считаем, что тут необходимо проявлять осторожность. А в XII в. крестьянские земли превратились в государственные, и крестьяне, следовательно, полностью потеряли право земельной собственности.28
В противоположность Л. В. Черепнину И. И. Смирнов полагал, что процесс превращения черных земель в феодальную собственность, а крестьян-общинников в феодально-зависимых крепостных, принял особые размеры лишь в XIV в. В XIV— XV вв. князья боролись за экспроприацию черных земель, но результатом этой борьбы было частичное расхищение черных земель и их передача в руки феодалов, а не превращение в феодальную собственность всего фонда черных земель.29 Близкую позицию занял Ю. Г. Алексеев, по мнению которого «уничтожение черной волости в центре страны» произошло во второй половине XVI в., тогда как в предшествующие столетия крестьяне вели с феодалами борьбу за свою землю и свои права.30
А. Н. Сахаров? поддержал историков «ленинградской школы», усматривавших в крестьянстве не только пассивную сторону, эксплуатация которой все усиливалась со времен «Правды русской» до XIX в., но и самостоятельную историческую силу. Противодействие эксплуатируемого класса привело к тому, что «до XVI в. на Руси преобладали свободные земледельцы».31
А. М. Сахаров полагал, что существовало две формы феодальной собственности на землю: раннефеодальная, реализация которой происходила только через различные повинности, и феодальная, для которой типична крепостная зависимость крестьянина. А. М. Сахаров писал, что «XIV—XV вв. были временем значительного роста феодальной собственности в Северо-Восточной Руси», и усматривал в этом росте основной фактор социально-экономического развития той эпохи. Однако еще сохранялся значительный фонд черных земель. «В условиях господства феодального строя в стране в целом—это, конечно, феодальная собственность, но феодальная собственность sui generis, собственность раннефеодального типа». Лишь в XVI в. сложилась общегосударственная система крепостного права. А именно «прикрепление к земле, личная зависимость непосредственного производителя» является «критерием для отнесения данного вида собственности к феодальной». «Лишь формирование закона (а не обычая) Юрьева дня было началом складывания государственого феодализма».32
Наши взгляды на эволюцию черносошного землевладения в России изложены в конце 1960-х годов. Как представлялось, в ходе многовекового развития от ранней общинной собственности и парцеллы к монопольной государственной собственности на черные земли была фаза, которую следует характеризовать как разделенную собственность черносошной общины и черносошных крестьян, с одной стороны, и государства — с другой. Такими были черные земли в XIV—первой половине XVI вв. Но многочисленные высказывания коллег и приведенные ими соображения заставляют вернуться к этой проблеме.
Авторы первого тома «Истории крестьянства в Европе» признают «неправомерным утверждать, что феодальная эксплуатация крестьян государством предшествовала их эксплуатации частными феодальными собственниками, так же как неверно было бы доказывать, что происходило обратное». В этой книге ставится под сомнение тезис о верховной собственности государства на землю в Киевской Руси IX—XI вв.. и отмечается безосновательность мнения о тождестве ренты и налога в то время.33
И. И. Смирнов привлек внимание историков Древней Руси к высказываниям К. Маркса о различных формах властвования государства над землей и населением.34 Высшая территориальная власть присуща всякому государству, но она сочетается в различных исторических условиях с совершенно различными правами государства на земельную собственность. В одних случаях государственная власть представляла собой только dominium eminens — верховную территориальную собственность, в других — обладала также правом земельной собственности— dominium directum. К. Маркс характеризовал власть современных ему английских королей на землю, принадлежавшую их подданным, как титульную собственность (Titulareigentum). Такой же характер с древнейших времен носили права «большого человека» шотландских кланов на земли, принадлежавшие кланам. Права «большого человека» ограничивались получением дани, которую платили члены клана «в знак признания верховной власти» над ними.35 С другой стороны, К. Маркс отмечал, что в некоторых азиатских странах государь выступал как «единственный собственник» земли, а подвластные ему общины — как ее «наследственные владельцы».36
Нельзя, конечно, механически переносить на Киевскую Русь те характеристики собственности, которые К. Маркс давал шотландским кланам, азиатским странам и тем более английскому королевству XIX в. Мы обязаны учитывать разнообразие форм собственности на землю в разных исторических условиях. Между крайними формами титульной собственности и монопольной собственности государя лежали промежуточные формы сочетания верховной территориальной власти и реальной земельной собственности. В каждом отдельном случае необходимо конкретно решать, каково было это сочетание.
Поскольку имеется в виду власть киевских князей Олега или Игоря над землями ряда восточноевропейских племен, то следует помнить, что, во-первых, их территориальная власть была неустойчивой и часто прерывалась, когда сборщики дани уходили, и, во-вторых, с этой властью не было еще связало распоряжение реальными участками земли. Источники не только X, но и XI в. не донесли до нас сведений о конфискации или пожаловании князьями земель, находившихся на подвластных им территориях. Князь мог передать свое основное право— право сбора дани — вассалу (так, Игорь передавал его Свенельду), но такая передача существенно отличалась от земельного пожалования. К. Маркс говорил, применительно к этому времени, о вассалитете без ленов, или ленах, состоявших из дани. Князь распоряжался данью, а не землей, на которой сидели данники. К. Маркс не рассматривал дань первых киевских князей как ренту, подобно тому, как он не считал возможным подводить под категорию ренты дань, которую собирал глава шотландского клана.37
Вопрос о том, может ли быть подведена под понятие ренты дань, которую собирали первые русские князья, имеет, конечно, особое значение для характеристики земельной собственности. Поэтому полезно учесть еще одно соображение. Вряд ли кто-либо из историков Киевской Руси станет характеризовать дань, которую радимичи давали хазарам как феодальную земельную ренту. А ведь это племя стало давать киевским князьям дань «якоже и козаром даяху».38
Нельзя всякие средневековые отношения властвования и подчинения рассматривать как право государственной собственности па землю. На Руси взимание дани и полюдья, и особенно вир и продаж, поначалу вытекало из верховной территориальной собственности (dominium eminens), а не из права земельной собственности. Поэтому древнейшие княжеские пожалования церкви состояли не из земель, а из десятины от поборов в подвластной территории. Если княжеские домены и появились в X в. (о их существовании можно предполагать на основании известий о селах и стадах у князей), то рядом с ними, несомненно, лежали огромные массивы общинных земель, на которые не распространялось княжеское право собственности в смысле dominium directum.
Владимир Святославич после принятия крещения дал церкви св. Богородицы «от всего суда десятую векшу, ис торгу десятую неделю, из домов на всякое лето десятое всякого стада и всякого жита». Владимир поступился в пользу церкви и правом суда по ряду дел: от умыкания и изнасилования до спорок членов семьи о наследстве.39 Но в Уставе Владимира еще нет земельных пожалований.
Судя по Уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича, епископ получал перед 1136—1137 гг. десятину от дани и судебную десятину. А по новому установлению вместо десятины «от вир и продаж» «домажиричь из Онеги» должен был давать ему по сто гривен. Отчисления же десятины от даней были расширены за счет их распространения на новые погосты. Я. Н. Щапов обратил внимание на то, что ставки с этих погостов были относительно малы по размерам: от 3 да 1/2 сорока белок с целого погоста. Если эти ставки составляли десятую часть собираемой с погостов дани, то придется признать, что и она была невелика; ведь по Двинской уставной грамоте 1397 г. пеня за нарушение земельной границы составляла 30 белок, а границы княжеского поля — 3 сорока. А в середине XV в. «конь ворон» стоил 5 сороков.40
Уставная грамота смоленского князя Ростислава Мстиславича 1136 г. епископу и церкви св. Богородицы предоставляет им «десятину от всех даней смоленских», кроме продажи, виры и полюдья. Но здесь мы находим также пожалование церкви двух сел «и з бортником, и з землею, и с изгои», а также озера и сепожатей.41 Епископ становится собственником этих земель. Но, как справедливо полагает Я. Н. Щапов, бортник и крестьяне-изгои не принадлежали, вероятно, к общинам.42
Следует обратить внимание на два обстоятельства. 1. Подавляющую часть доходов, назначенных епископу, составляла десятина от даней с территории княжества (больше 200 гривен); доход же от двух сел был, очевидно, значительно меньше. 2. Распоряжение селами и землями в данном случае не распространялось на земли общин и на общинников.
К первой половине XII в. относится пожалование новгогородским князем Мстиславом Владимировичем Юрьеву монастырю волости Буйцы (Буец) «с данию, и с вирами, и с продажами, и вено во...кое», а также «осеннее полюдье даровное». Монастырь получал в кормление ранее получаемые государством доходы с волости, причем речь идет не о части собранных государственной администрацией даней, вир и продаж, а о праве их присвоения монастырскими властями целиком и непосредственно с волощан.43 Это открывало возможность фактически превратить отданную в кормление монастырю Чернокунскую волость в монастырскую вотчину. Монастырь не преминул использовать эту возможность. И все же черты старой Чернокунской волости на протяжении трех столетий не могли быть полностью сглажены монастырскими властями. Это сказывалось не только в сравнительно небольших повинностяк, которые крестьяне отбывали в конце XV в. на монастырь, но и в том, что Буец был вместе с другими кормленными волостями обложен черной куной в пользу короля Казимира.44
В первой половине XII в. новгородский князь Изяслав Мстиславич дал жалованную грамоту Пантелеймонову монастырю. В ней была точно очерчена территория, составлявшая пожалование. «А смердом витославлицам, — говорится в грамоте,— не потянути им ни ко князю, ни ко епископу, ни в городцкие потуги, ни к смердом ни в какие потуги, ни иною вивирицою, а потянути им ко святому Пантелеймону в монастырь, к игумену и к братии».45
Мы не можем утверждать, что подобные пожалования земли в собственность князья начали осуществлять только с первой половины XII в., но обязаны считаться с тем, что более ранними источниками мы не располагаем и передвигать нормы XII в. на 150—200 лет назад не имеем права.
О постепенном превращении дани в феодальную ренту свидетельствует известие Лаврентьевской летописи от 1158 г., где говорится о пожаловании князем Андреем Боголюбским владимирской церкви св. Богородицы ранее купленных им слобод «и з даньми».46 Дань стала здесь повинностью, получаемой собственником земли от людей, пользовавшихся землей. Такой вид она могла получить и не на купленной земле, если князь распоряжался ею как собственник. Л. В. Черепнин не разделял нашу точку зрения на ранние новгородские жалованные грамоты и видел в них подтверждение тезиса о превращении крестьянских общинных земель в государственные уже в XII в. Однако он согласился, что нельзя всякие средневековые отношения властвования и подчинения рассматривать как право государственной собственности на землю. Созвучным своим взглядам Черепнин признал и наш тезис о государственной власти, которая по мере развития феодальных отношений и феодально-вотчинного хозяйства все чаще распоряжалась общинными землями.47 В том же, что крестьянские земли превратились в государственные уже в XII в., Л. В. Черепнин, очевидно, и сам не был вполне убежден. Во всяком случае, он писал, что процесс превращения черных земель в феодальную собственность «к середине XV в. был в основном завершен».48 В. Л. Янин в принципе согласен с тем, что первоначальна предметом пожалований была не земля, а получаемые князем с той или иной территории доходы. Однако он не видит возможности аргументировать этот тезис грамотой на Буйцы (Буец), потому что в ней фигурирует формула «отдати Буйце святому Георгиеви» и лишь затем перечисляются дань «полюдье даровное» и другие поборы, которые князь передает Юрьеву монастырю.49 Однако формула «отдати Буйце» не раскрывает объема прав, которые передаются князем. Объем этих прав раскрывается именно поборами с крестьян — характером их эксплуатации. А поборы в грамоте перечислены и носят архаичный характер. К сожалению, В. Л. Янин не обратил внимания на отмеченные и нами, и Т. И. Осьминским черты кормления, которые сохранились в описании Буйцев даже в конце XV в., т. е. тогда, когда монастырь в основном освоил волость как свою феодальную вотчину. И в это время повинности, собираемые с Буйцев, были сравнительно невелики и шли «с куниц». Даже если оперировать формуляром документов, легко заметить, что Буйцы числятся волостью «что бывала Юрьева монастыря», а не волостью Юрьева монастыря. Наконец, с нее, как и с других бывших черных волостей Деревской пятины XV в., следовало платить черные куны польскому королю Казимиру.50 История Буйцев чрезвычайна интересна потому, что показывает, как кормленные волости превращались в феодальные вотчины.
Процесс поглощения черных земель вотчинами светских и церковных феодалов интенсивно протекал в XIV—XV вв. как в Северо-Восточной, так и в Северо-Западной Руси. Ва всех Новгородских пятинах (кроме северной части Водской и Обонежской пятин) он в основном был завершен еще до воссоединения Новгорода с Москвой. А в Северо-Восточной Руси рядом с боярскими и монастырскими владениями еще в XVI в. сохранялись черные земли.51
Каков же был статус этих земель? В упомянутой статье Д. И. Раскина, И. Я. Фроянова и А. Л. Шапиро обращалось внимание на три формулы, которыми пользовались в XV в. для определения принадлежности черных земель. Иногда эти земли именовались «волостными», или «становыми», иногда землями «великого князя нашие волости», а иногда «великого князя». Мы полагали, что в приведенных формулах отражался переходный характер землевладения XIV—XV вв.: от безраздельного права общины и общинников на землю — через разделенную собственность к ликвидации крестьянской земельной собственности. В XIV—XVI вв. наследственные владения черных крестьян именовались их вотчинами, хотя вотчины эти существенно отличались от вотчин бояр и своеземцев: ведь ча вотчину черного крестьянина распространялись волостные разрубы государственных повинностей и власть волости.
Наследственные, как и купленные черными крестьянами земли, а также земли, освоенные ими в результате заимки, являлись объектами купли-продажи, заклада и вклада в монастыри. Они носили явственные черты аллодиального владения. А. И. Копанев привел многочисленные факты продажи и завещания земель Кирилло-Белозерскому монастырю людьми, которых он с полным основанием считает волостными крестьянами. О продаже волостными крестьянами XIV— XVI вв. своей земли в центральных районах страны сообщают Ю. Г. Алексеев и А. Д. Горский. От XV в. до нас дошло немало известий об аллодиальном владении северных крестьян.52
Само наименование «чернокунцы» происходило от древней дани черными кунами. Черными кунами именовалась по традиции дань вплоть до XV в., хотя в нее кроме мехов входили деньги, хлеб и продукты животноводства. Живучесть терминов «черные куны» и «чернокунцы» отражала их генетические связи с древней данью.53
В то же время необходимо учитывать, что в XIV—XV вв. государственная власть отнюдь не ограничивала свое властвование над черными землями сбором незначительной дани, кормлениями и судом. Великие и удельные князья часто передавали черные земли, причем нередко вместе с крестьянами, частным феодалам. А оберегая черные земли от расхищения частными феодалами, князья заботились о том, чтобы не лишиться доходов, которые ускользнут от них, если на волость распространится податной иммунитет. И, наконец, главное: черные крестьяне облагались все более значительным тяглом.
Критика трактовки Чернокунских волостей, как земель, находившихся в разделенной собственности, основывается не на отрицании правомочий волости, волощан и государства, а на теоретических посылках. Л. В. Черепнин писал, что «расчленение собственности имеет место в среде феодалов, присваивающих прибавочный продукт крестьянского труда, а надел, с которого идет рента, никак нельзя подвести под понятие "разделенной собственности"».54 А. Д. Горский добавляет, что, говоря о разделенной собственности, мы используем в качестве аргумента только факты пользования, владения и распоряжения землей крестьянами черной волости.55
Как представляется, дело заключается не только в больших правомочиях чернокунцев сравнительно с боярскими, монастырскими и дворцовыми крестьянами, а и в том, что их эксплуатация была до второй половины XVI в. не такой тяжелой. В этом отношении серьезный интерес представляют почерпнутые из писцовой книги сведения о волости Михайловская Смерда в Деревской пятине. На рубеже XV и XVI вв. эта волость все еще оставалась чернокунской, и размер платежей с нее был примерно в 5 раз меньше обычных платежей на вотчинных и поместных землях.56
По мере того как развивались феодальные отношения и все большая часть общинных земель становилась собственностью феодалов, невысокая по размерам дань и лишенные регулярности другие поборы превращались в более значительный регулярный оброк и барщину. Этот процесс оказывал свое влияние и на размеры и порядок обложения черных земель. Но и в первой половине XVI в. на Северной Двине с чернокунской обжи сходила 51 деньга окладных сборов, а с государственной оброчной обжи — 79 денег.57
Даже в случаях, когда чернокунцы переходили под власть феодала, они до поры до времени сохраняли некоторые особенности своего положения. Так, в д. Ригиниема Карельского уезда Водской пятины перед воссоединением Новгорода за владыкой числились 5 чернокунских и 2 нечернокунских двора, причем иечернокунский двор платил владыке по меньшей мере в полтора раза больше, чем чернокунский.58 Выше было отмечено, что бывшая волость Буец, попавшая еще в XII в. под власть Юрьева монастыря, но сохранившая отельные черты чернокунской волости, даже в XV в. отбывала облегченные повинности сравнительно с другими монастырскими вотчинами. Уровень эксплуатации чернокунцев лишь постепенно приближался к уровню эксплуатации остальных крестьян. В этом заключались не формальные и не юридические особенности положения черпокупцев XIV—XV вв., а особенности производственных отношений, в которых они находились. Чернокунцы подвергались в это время эксплуатации феодальным государством, и потому у нас есть основание говорить о государственной собственности на черные земли. Но черты старой общинной и аллодиальной собственности не исчезли мгновенно с появлением княжеской власти, княжеских, светских и церковных вотчин. В XIV—XV вв. эти вотчины уже были не островками, а основным массивом удобных земель Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. Оставшиеся черными земли еще не слились с ними полностью ни в экономическом, ни в правовом отношении.
Правовые особенности черносошных крестьян не имеют решающего значения при характеристике земельной собственности. Однако игнорировать их тоже нельзя. К. Маркс говорил, что собственность является юридическим выражением производственных отношений, а не самими производственными отношениями. Поэтому при характеристике собственности следует останавливаться не только на производственных, но и на юридических отношениях, в которых собственность находит свое выражение. И нельзя пройти мимо всеми признаваемого факта распоряжения черной землей как общиной и общинниками, так и государством.
Конечно, подобная разделенная собственность не имеет ничего общего с разделенной собственностью сеньора и его вассалов, являвшихся представителями господствующего класса феодалов. Черные крестьяне сами эксплуатировались феодальным государством, но сохраняли еще в XIV—XV вв. остатки собственнических прав, унаследованных от дофеодальных времен. А. М. Сахаров предложил характеризовать черные земли как собственность раннефеодального типа.59 Это определение вряд ли приложимо к XIV—XVI вв., которые большинство историков относят к периоду развитого феодализма. Думается, что с учетом приведенных дополнений и уточнений понятие разделенной собственности может быть приложимо к черному крестьянскому землевладению XIV—XV вв. и даже к первой половине XVI в. Как же дело обстояло во второй половине XVI в. и в XVII в.?
А. И. Копанев собрал и проанализировал около 1750 поземельных актов, заключенных в XVI в. черносошными крестьянами Русского Севера «без какого-либо вмешательства со стороны правительства». Его вывод сводится к тому, что черносошные крестьяне «были собственниками своих земель».60 Даже применительно к XVII в. не приходится, говорить «о значительном усилении власти государства над черными землями». «Владение землей черносошного крестьянина было основано на праве его собственности, главным атрибутом ее было право черносошного крестьянина распоряжаться ею по своему усмотрению».61
Необходимо признать справедливым утверждение о том, что даже в XVII в. крестьяне пользовались правом распоряжения землей. Но нельзя согласиться с тем, что главным атрибутом собственности выступало это право распоряжения. Суть вопроса о поземельной собственности заключается в производственных отношениях, юридическим отражением которых являются права собственности на землю. Нельзя также согласиться с тезисом о неизменности права собственности на землю в черносошной деревне в XVI и XVII вв.
Конечно, запреты на земельные сделки черных крестьян XVII в. не носили всеобщий характер и, судя по сохранившимся актам, нередко нарушались. Но не будем забывать об особенностях актового материала, на котором основываются заключения А. И. Копанева. Акты появлялись лишь там, где запрет на сделки нарушался. Там же, где запрет действовал, акты не заключались. Не забудем и важнейшего условия поземельных сделок черных крестьян: при продаже земли необходимо было сохранить доход, который с нее получало государство. Законной была продажа земли только новому тяглецу. С переходом же ее в руки беломестцев правительство решительно боролось.
Тут мы подходим к сущностной характеристике собственности на черную землю. Она заключалась в получении с нее доходов феодальным государством. В XVII в. эти доходы были весьма значительными. Петр I, вводя подушную подать, обложил черных крестьян сорокакопеечным оброком сверх 72 копеек, которые должны были платить все крестьяне, включая помещичьих. Но и до Петра правительство облагало черных крестьян повышенными поборами, как бы взамен феодальной ренты, взимаемой частными вотчинниками и помещиками. Уже в 1620-х годах, после введения указов о живущей чети и живущей выти, обложение черносошных крестьян государственными повиностями было гораздо более обременительным, чем обложение этими повинностями помещичьих и вотчинниковых крестьян. Повинности черных крестьян включали, таким образом, в XVII в. как налог, так и ренту.
С усилением феодального гнета, начавшегося еще в последние десятилетия XVI в., была связана повышенная подвижность черных крестьян и направленные против нее закрепостительные меры правительства. А высокий уровень эксплуатации и закрепостительные меры являлись признаками феодальной собственности государства и ликвидации крестьянской собственности на землю.
Останавливаясь на дискуссии о социальной природе черной волости, В. Б. Кобрин заметил, что «ныне все чаще спор идет не о том, как жилось черным крестьянам, каковы были их реальные права, а о том, в каких терминах современной науки можно определить их положение». И это делает, по словам В. Б. Кобрина, дискуссию «все менее плодотворной».62 Если ограничиваться дефинициями и не уделять внимания особенностям экономического и правового положения черных крестьян, то дискуссия действительно может стать бесплодной. Но если эти особенности привлекают должное внимание, то она приобретает существенное значение.
Поднятые в главе вопросы права крестьян на землю и правосознание крестьян (и в том числе владельческих) представляются важными и потому, что без их учета нам будет трудно понять особенности статуса таких категорий сельского населения XIV—XV в., как половники и старожильцы.
1В исторической литературе крестьянские наделы именуются то владением, то держанием. Юристы определяют владение как право «держать вещь в своих руках» (Венедиктов А. В. Государственная социалистическая собственность. М.; Л., 1948, с. 18). Таким образом, понятия «владение» и «держание» близки, однако второе из них шире, так, в него входят отношения срочной аренды. Термин «владение» точнее отражает отношение крестьянина к надельной земле. Недароц, говоря о наделах и об отрезках, В. И. Ленин употреблял термин «владение» (см.: Ленин В. И. Поли, собр. соч., т. 4, с. 429).
2Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 184.
3См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 13, с. 7.
4Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1934, с. 252.
5См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 352, 358, 361.
6Барг М. А. Категории и методы исторической науки, с. 252.
7Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве. М., 1937, с. 242, 258.
8Радищев Л. И. Поли. собр. соч. В 3-х т., т. 1. М.; Л, 1938, с. 314.
9Якушкин И. Д. Записки. — В кн.: Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951, с. 29.
10Цит. по: Дудзинская Е. А. Славянофилы и историческое право крестьян на землю. — В кн.: Сб. докладов и сообщений XVIII сессии Симпозиума по аграрной истории. Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. Воронеж, 1983, с. 25—27.
11См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 2, с. 610.
12Там же, т. 4, с. 429.
13А. С. Хомяков говорил о праве крестьян не на всю, а лишь на «некоторую часть» надельной земли, а Ю. Ф. Самарин — о двух взаимно ограничивающихся правах: праве земельного владения крестьян и праве собственности вотчинников (Дудзинская Е. А. Славянофилы и историческое право крестьян на землю, с. 26, 29).
14Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 358.
15Там же, ч. II, с. 367. — М. А. Барг обратил внимание на то, что, говоря о крестьянине — «„владельце" средств производства» и плательщике докапиталистической ренты, К. Маркс взял слово «владелец» в кавычки. Однако, говоря тут же о получающем ренту «собственнике» земли, К. Маркс берет в кавычки и слово «собственник» (там же, с. 353). Кавычки здесь не означают отрицания за феодалом прав собственности, а за крестьянином прав владения.
16См. там же, т. 19, с. 340, 342.
17Там же, т. 23, с. 730.
18Венедиктов А. В. Государственная социалистическая собственность, с. 223—231.
19Барг М. А. Категории и методы исторической науки, с. 259—260.
20См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 353.
21См. там же, т. 21, с. 167.
22Подробнее об этом см.: Ра скин Д. И., Фроянов И. Я., Шапиро А. Л. О формах черного крестьянского землевладения XIV—XVII вв.— В кн.: Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972, с. 5—44.
23Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма. М., 1972, с. 165, 188.
24Сахаров А. М. Феодальная собственность в Российском государстве в XVI—XVII вв. — В кн.: Проблемы развития феодальной собственности на землю. М., 1979, с. 87.
25Рапов О. М. К вопросу о земельной ренте в Древней Руси в домонгольский период. — Вестн. Моск. ун-та., сер. История, 1968, № 1, с. 57—58.
26Фроянов И. Я. Данники на Руси X—XII вв. — ЕАИ за 1965 г. М., 1970, с. 33—41.
27Черепнин Л. В. Из, истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси. — В кн.: Исторические записки. М., 1956, т. 56, с. 245—246.
28Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма, с. 151—154.
29Смирнов И. И. Заметки о феодальной Руси XIV—XV вв. — ИСССР, 1962, № 2, с. 148—152.
30Алексеев Ю. Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV—XVI вв. М.; Л., 1966, с. 3—4, 225.
31Сахаров А. Н. О диалектике исторического развития русского крестьянства. — ВИ, 1970, № 1, с. 28.
32Сахаров А. М. Феодальная собственность... с. 59, 60, 89, 96, 97.
33История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма, т. 1. М., 1985„ с. 434—435.
34Смирнов И. И. Заметки о феодальной Руси... с. 150—151.
35Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 523—524.
36См. там же, т. 46, ч. I, с. 463.
37См. там же, т. 23, с. 740; т. 8, с. 524.
38ПСРЛ, тч I. М., 1962, с. 24. — На это обстоятельство уже обратил внимание И. Я. Фроянов (Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974, с. 114).
39Щапов Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. М.„ 1972, с. 120. — Здесь использован реконструированный Щаповым архетип устава Владимира.
40Там же, с. 158—160.
41Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв./Под ред. Я. Н. Щапова. М., 1976, с. 141, 143.
42Щапов Я. Н. Княжеские уставы... с. 149.
43ГВНП, с. 130, 140.
44АИСЗР, I, с. 67.
45Там же.
46ПСРЛ, I. Л., 1928, ст. 348.
47Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма, с. 154.
48Там же, с. 228.
49Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981, с. 241.
50АИСЗР, I, с. 57, 68, 84.
51Алексеев Ю. Г. Аграрная и социальная история... Л., с. 128.
52Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972, с. 8—9.
53АИСЗР, I, с. 56—57.
54Новосельцев А. П., Па шут о В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма, с. 214.
55Горский А. Д. К вопросу о сущности черного землевладения на Руси в XIV—XV вв. — В кн.: Проблемы развития феодальной собственности на землю, с. 46.
56АИСЗР, I, с. 84.
57АИСЗР, III, с. 30, 33. — Кроме того, на чернокунские и оброчные деревни падали неокладные сборы.
58АИСЗР, I, с. 60.
59Сахаров А. М. Феодальная собственность... с. 96.
60Копанев А. И. Крестьянство Русского Севера в XVI в. Л., 1978, с. 45, 61.
61Копанев А. И. Крестьянство Русского Севера в XVII в. Л., 1934, с. 18, 66.
62Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России. М., 1985, с. 41.
<< Назад Вперёд>>
