Глава 6. Владельческие повинности
Даже в ту пору, когда оформились обширные государства, могла вкладываться обстановка, при которой налог и рента сливались. К. Маркс писал: «Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты».1 Нельзя идентифицировать положение в Азии и в Московском государстве, где подавляющая часть удобных для земледелия площадей находилась в полной или разделенной собственности светских или в полной собственности церковных феодалов. «Говорить о национализации земли в допетровской России — замечал В.И.Ленин,— серьезно не доводится...».2
Налоги взимались для решения таких общенациональных задач, как оборона от иноземного вторжения, и для решения таких чисто классовых задач, как подавление сопротивления угнетенных масс. Но как в первом, так и во втором случае собранные в виде налога средства в основном попадали к феодальным землевладельцам разных рангов — от бояр до провинциальных служилых людей. Это сближало налоги и ренту. И все же нельзя включать в понятие феодальной ренты государственные повинности крестьян.3 Одним из результатов складывания единого централизованного государства было отделение налогов от ренты. Между ними возникли немаловажные различия. Аппарат, предназначенный для взимания государственных повинностей, не ограничивался вотчинной администрацией и общинными властями. Над ними возвышалась целая иерархия чиновников, возглавляемая государем. Обычно различной была номенклатура государственных и владельческих повинностей. Различными были окладные единицы (хотя они часто назывались одинаково). И что особенно существенно, средства, собранные в виде ренты, непосредственно поступали в руки землевладельцев, а средства, собранные в виде налогов, проходили через государство. И чем большую долю дохода служилых людей составляли «дачи царя», тем сильнее становилась зависимость этих служилых людей от государства. Нельзя забывать и связи между трудностями, возникавшими при выкачивании ренты и налогов, и закрепощением крестьян. Влияние, которое оказали перебои именно в сборе государственных податей, несомненно следует учитывать. Поэтому денежные налоги и натуральные и трудовые повинности, взимаемые в XVI—XVIII вв. государством, следует рассматривать отдельно от ренты.
Ближе всего к ренте стояло обложение черносошных крестьян, по отношению к которым государство выступало в качестве суверена и одновременно присваивало все большие права на их землю. Однако государственные власти сами различали в XVI—XVII вв. те поборы, которые шли как бы взамен повинностей частновладельческих крестьян, и те поборы, которые собирались как с черных, так и с частновладельческих крестьян. К первым, например, относились обработка десятины «для посопного хлеба», денежный оброк и «мелкий доход», а ко вторым — ямские деньги, примет и многие другие.
Для характеристики эволюции феодальной ренты в Северо-Восточной Руси большое значение имеет анализ грамот, которые на протяжении 250 лет получал Владимирский Царевоконстантиновский монастырь от митрополитов и патриархов. Первая из них 1391 г.4 При ее изучении сразу бросается в глаза многообразие повинностей, которые крестьяне должны были выполнять, чтобы удовлетворить все или почти все потребности монастырского хозяйства. Грамота свидетельствует также об огромной роли, которую играла традиция при определении состава крестьянских повинностей. В соответствии с обычным правом крестьяне могли тогда жаловаться на представителей монастырских властей, и жалобы эти не оставались безрезультатными. Грамота показывает, что монастырские власти обязаны были считаться со «старой пошлиной». Монастырские крестьяне (сироты) жаловались митрополиту на игумена Ефрема, который наряжал «дело не по пошлине», и митрополит назначил расследование, чтобы установить, «ходит ли игумен Ефрем по старой пошлине, как было при первых игуменех». Традиционные повинности были подтверждены митрополичьей грамотой, причем в ней было сказано: «...а хотя хто будет иный игумен по сем игумене, и тот ходит по сей моей грамоте».
В то же время грамота, содержащая номенклатуру повинностей, почти ни разу не определяла их размеры. Крестьяне должны были «игумнов жеребей весь рольи орать взгоном», а сколько следовало обработать пашни, не было указано; крестьяне должны были «сено косити десятинами», но сколько десятин надлежало скосить, не было оговорено; крестьяне обязаны были ловить для монастыря рыбу, но сколько ее надлежало сдавать, тоже не оговаривалось; крестьянам надлежало подносить игумену «на Велик день и на Петров день», «что у кого в ручках». Такая неопределенность не означала, что размеры повинностей зависели от произвола господина, так как традиции исключали или, во всяком случае, умеряли произвол.
Грамота отражает господство натурально-хозяйственных отношений в данной монастырской вотчине: крестьяне не только поставляли монастырю в натуре продукты питания, но в порядке отработков должны были «церковь наряжать, монастырь и двор тынити, харомы ставить». Наконец, грамота свидетельствует о широком применении в Царевоконстантиновском монастыре отработочной барщинной системы, причем отработки были весьма разнообразными, и не заметно преобладание полевой барщины.
Через 100 с лишним лет в грамоте митрополита Симона от 1495—1511 гг. говорится, что на каждые 5 десятин своей земли крестьяне должны были пахать на Царевоконстатиновский монастырь шестую десятину. Тут размеры полевой барщины уже регламентируются.5
Еще через 100 лет (в 1590 г.) патриарх Иов в грамоте властям того же Царевоконстантиновского монастыря требует «пашни монастырские пахати на выть по полуторе десятины ржи и овса, а сеяти Семены монастырскими». Поскольку выть в митрополичьих вотчинах была малоизменчивой, можно констатировать, что норма полевой барщины увеличилась здесь в полтора раза. Устанавливаются и размеры сенокосных работ: 20 копен (1—2 десятины) с выти. Определяются и размеры натурального оброка, в состав которого входили те культуры, которые монастырь не получал со своей пашни, — пшеница и конопля. Регламентировался и размер оброка продуктами животноводства: с выти по 4 гривенки масла коровьего, по 2 сыра, по 100 яиц, по 2 поярка и по овчине.6 Денежного оброка Царевоконстатиновский монастырь в XVI в, не получал вовсе.
А к 1602 г. относится новая грамота монастырю патриарха Иова. Полевая барщина сокращается до старых размеров — одной десятины на выть, норма работ на сенокосе остается прежней, а вместо натурального оброка назначается плата деньгами: «...за сыры, и за масло, и за яйца, и за пшеницу, и за конопли, и за овчины имати по полтине с выти». Кроме того, добавляется требование делать по 4 четверти круп и толокна из монастырского зерна.7 Эта грамота была в течение первой половины XVII в. подтверждена 4 раза, в последний раз патриархом Иосифом (1642—1652 гг.).
Если для конца XIV в. еще нет возможности определить размеры барщины и оброка, то применительно к XVI — первой половине XVII вв. это можно сделать. Полевая барщина увеличилась в XVI столетии, но в конце его вернулась к размерам, зафиксированным в 1495—1511 гг., и оставалась такой же, во всяком случае, до середины XVII в. То же самое следует сказать об объеме работ на сенокосе, зафиксированном в 1590 г. Натуральный оброк мало изменялся в течение XVI в., а с начала XVII в. был заменен деньгами.
Грамоты Царевоконстантиновскому монастырю, будучи сопоставлены с другими источниками, позволяют отметить некоторые закономерности развития ренты в Северо-Восточной Руси. Ранние известия источников о барщине и оброках, свидетельствующие о широком их разнообразии, совершено естественны в условиях слабо развитых рыночных отношений. Это разнообразие работ и продуктов, которые требовали господа, характерно как для Руси, так и для Западной Европы.
В условиях развития торговли, и прежде всего торговли хлебом, из состава разнообразных отработков и оброков на первый план выходят полевая барщина и хлебный оброк. Работа во дворе господина и оброки продуктами животноводства, птицеводства, льном, коноплей и многими продуктами и предметами домашнего обихода сохраняются в течение всей крепостной поры, но все эти продукты, в отличие от оброчного хлеба, источники конца XV—XVI вв. относят к «мелкому доходу». А отработки вне барского поля и сенокоса обычно перестают в это время включать в перечни крестьянских повинностей.
То, что отработочная рента и рента продуктом сосуществовали в XIV—XVI вв. и в Северо-Восточной и в Северо-Западной Руси, твердо установлено в науке.8 Как же они соотносились в рассматриваемое время? Б. Д. Греков полагал, что в крупных вотчинах X—XI вв. господствовала отработочная рента, в XIV— XV вв. — рента продуктом, а с конца XV в. обнаруживается тенденция к новому переходу от оброчной системы к барщинной.9 Не останавливаясь на спорном вопросе о том, кто обрабатывал княжеский и «бояреск» домен во времена Пространной «Правды Русской», мы ограничимся лишь предположением, что барщинный труд там действительно находил применение. Однако в X—XI вв. еще широко были распространены дань, полюдье и архаичное кормление. По мере исчезновения ленов без земельного пожалования и трансформации дружинников в оседлых вотчинников, а также по мере превращения церковной десятины от даней и церковных кормленных волостей в церковно-монастырские вотчины старые формы эксплуатации превращались в феодальную ренту. В «Аграрной истории Северо-Запада России» на примере Новгорода было показано, как и когда это происходило.10 Нам же необходимо заметить, что к дани и кормлениям гораздо ближе стоит рента продуктом, чем отработочная рента. И мы можем полагать, что еще до XIV в. на Руси переродившиеся из дани и кормов оброки были распространены рядом с барщиной, а может быть, даже преобладали над ней. А грамота Царевоконстантиновскому монастырю от 1391 г. показывает, что в то время рента продуктом сосуществовала с отработочной рентой не только в рамках страны или отдельных районов, но и в рамках одной и той же вотчины. Ведь крестьянин там* отбывал барщину и одновременно давал оброк.
Степень распространения оброка и барщины в XIV—XVI вв. зависела прежде всего не от их происхождения, а от конкретных условий, существовавших в эти века в разных районах Руси. Рост барщины сдерживался в тех земельных владениях, где жили и работали на пашне холопы. У светских землевладельцев, усадища которых были расположены в непосредственной близости от принадлежавших им деревень, быстрее укоренялась и распространялась барщина. А в деревнях, удаленных от усадищ, и особенно в мелких, разбросанных волостках крупных землевладельцев, в которые не было смысла сажать приказчика и не было возможности постоянно держать крестьян под контролем, больше распространялся оброк.
В мелких землевладениях, например во владениях новгородских своеземцев, была относительно высока доля господских обеж. В конце XV —начале XVI в. в Деревской пятине 31,4% всех учтенных на своеземческих землях обеж составляла господская пашня. И в других пятинах этот процент был близок к 25.11 Однако далеко не всю господскую пашню своеземцев возделывали крестьяне. Немалую ее часть обрабатывали сами своеземцы, представлявшие собой беднейшую часть землевладельцев.
О том, что доля господской запашки была выше в мелких земельных владениях, чем в крупных, свидетельствуют также данные, относящиеся к разделенным между помещиками владениям крупных новгородских бояр. Вместе с появлением большого числа помещичьих усадеб заметно увеличилась господская пашня. Вероятно, играла роль и степень устойчивости урожаев. В регионах, где особенно частыми были малоурожайные годы, выгоднее было получать фиксированный оброк. Действовали и другие трудно уловимые причины. Так, на церковно-монастырских землях в Северо-Западной Руси в XV—XVI вв. почти незаметно полевой барщины, а в Северо-Восточной Руси она встречается чаще.
Распространенность двух видов хлебного оброка тоже зависела от только что названных условий. При трудности контроля за хозяйственной деятельностью крестьян, а также при частых малоурожайных годах посп, установленный в твердых размерах, был выгоднее издолья. Недаром на государевых оброчных землях, возникших на месте конфискованных новгородских вотчин, утвердилась рента продуктом в виде поспа. Это обстоятельство, кстати, оказало положительную роль, так как способствовало инициативе производителя, знавшего, что произведенное им сверх фиксированного поспа останется в его распоряжении.
Рядом с барщиной и натуральным оброком, существовавшими как в Северо-Восточной, так и в Северо-Западной Руси, уже ранее XIV в. эпизодически встречалась денежная рента. В конце XV—XVI вв. она заметно распространялась. Иногда денежный оброк выступал рядом с оброком натуральным, иногда он назначался вместо прежних натуральных оброков. По решению вотчинника в одни годы брали оброк натурой, а в другие — деньгами. Именно в связи с такими заменами в источники попадали переводные цены на хлеб, баранов, птицу и прочий «мелкий доход», с которых поступал один денежный оброк. Впрочем, чисто денежная рента явление еще редкое.
Вызвало ли развитие денежных отношений и рынка хлебов в XVI в. переход от оброчной системы к барщинной? Вопрос этот приобретает особое значение, так как связан с вопросом о роли барщины в процессе закрепощения крестьян.
Обращаясь к данным об эволюции ренты в XVI в., прежде всего остановим внимание на замене барщины оброком на государственных оброчных и дворцовых землях. В Новгородских боярщинах и монастырщинах еще до их конфискации было очень мало господских обеж. При конфискации они перешли в состав крестьянской надельной земли. На той их части, которая не была передана затем помещикам, а оставалась оброчной землей, барская запашка так и не появилась. В описаниях дворцовых и оброчных волостей Северо-Восточной и Северной Руси XVI в. мы постоянно встречаем сведения о крестьянской вытной земле «и с тою десятиною, которую им пахати на царя и великого князя для посопного хлеба». Вероятно, десятины для посопного хлеба обрабатывались барщинным трудом крестьян. Однако так было не всегда. В ряде случаев в документах XVI в. говорится, что посопный хлеб надлежало вносить в установленных размерах, а как крестьяне обрабатывали посопную пашню и какой они при этом получали урожай, господина не интересовало. Это были случаи перевода барщины на фиксированный оброк.12 Случаев же перехода с оброка на барщину мы на дворцовых и оброчных землях не встречаем.
На митрополичьих (патриарших) землях и землях митрополичьих монастырей, как и на дворцовых землях, фигурировали десятины для посопного хлеба, причем в уставных грамотах мы читаем требование «крестьяном пахати на монастырь» и «навоз возити на монастырскую пашню».13 По этим, относящимся к самому концу XVI в. уставным грамотам не заметно перевода барщины на фиксированный оброк. А располагая данными о соотношении размеров крестьянских пашей с посопной десятиной, мы имеем возможность определить тягость барщины (или того оброка, который заменял на дворцовых землях работу на посопной десятине).
В грамоте 1495—1511 гг. говорится, что монастырские христиане «пашут пашни па себя много, а монастырские деи пашут пашни мало». Из грамоты явствует, что митрополит, который располагал огромными земельными богатствами, понимал под словами «пашут мало» и какую норму он считал обязательной. Отношение 5:1, где 5 — это крестьянская, а 1 — господская пашня, он принимал для данного монастыря за обязательное. В митрополичьих владениях и во владениях митрополичьих монастырей в конце XV—первой половине XVI в., как и на дворцовых землях, выть, равная 5 десятинам, плюс одна десятина для посопного хлеба встречается неоднократно, что позволяет считать для этих категорий владений господское тюле, обрабатываемое трудом крестьян, равным 16,5% всей пашни.14
Е. И. Колычева пишет, что «в дворцовую казну шли доходы якобы только с шестой десятины, которую к пяти крестьянским десятинам прибавляли для посопного хлеба». Слово «якобы» употреблено Е. И. Колычевой, так как при неурожаях крестьянин должен был затратить часть урожая, полученного с надельных десятин, чтобы выплатить хлебный и денежный оброк. Добавим, что для оплаты денежного оброка, а также оброка хлебами, не высевавшимися на десятине посопного хлеба, всегда приходилось затрачивать часть урожая, полученного с надельных полей. Там, где вместо обработки господской десятины взимался посопный хлеб в строго определенных размерах, при неурожае действительно нужно было отдавать больше, чем собиралось с этой десятины. Но зато при хорошем урожае крестьяне сдавали не весь хлеб, который собирали с посопной десятины. Все это касается тех случаев, когда барщинная работа на придаваемой к выти шестой десятине заменялась посопным хлебом. Там же, где обработка десятины для посопного хлеба не заменялась фиксированным послом, мы имеем дело с типичной полевой барщиной и можем с известным основанием установить отношение крестьянской пашни к пашне господской.
В XVI в. в силу своеобразия земледелия, отмечает Е. И. Колычева, крестьянин «не распахивал все пять надельных десятин, но господскую (шестую) десятину надо было засеять полностью».15 Крестьянин действительно часто стремился, сократить размеры вытного тяглого надела и добивался его сокращения. Но ту часть тяглого вытного надела, с которого надлежало платить владельческие повинности, он оставлял впусте только в условиях полной невозможности его обработать. А в этом случае и господскую пашню ему было не поднять.
Во второй половине XVI в. пахотные земли начали подразделяться на добрую, среднюю и худую. Так как выть чаще всего стали класть по 6, 7 и 8 десятин (с посопной десятиной), а для посопного хлеба на митрополичьих и дворцовых землях во вторую половину XVI в. иногда давалась не одна, а полторы десятины на выть, отношение крестьянской и господской пашни стало более гибким: оно колебалось от 5: 1,5 (иначе говоря, барская пашня равнялась 21,5% всей земли, обрабатываемой на выть) до 8:1 (12,5%).
В грамоте патриарха Новинскому Московскому монастырю от 1590 г. говорится, что крестьяне должны не только пахать на выть по 1,5 десятины монастырской пашни, но и возить на эту пашню весь навоз, «сколко в котором селе будет». Для своих полей крестьяне, таким образом, не оставляли навоз.16 И все же на митрополичьих, как и на дворцовых землях, полевая барщина не достигала 25% и во второй половине XVI в. почти не повысилась.
Таблица 10. Доля господско-служних обеж (в % к общему числу обеж)*
К сожалению, источники не дают материала для суждения о соотношении господской и крестьянской пашни и о степени обременительности полевой барщины в светских владениях Северо-Восточной Руси XIV—XVI вв. Лучше дело обстоит с данными источников, относящихся к новгородским пятинам. На рубеже XV и XVI вв. на землях помещиков господские обжи составляли 5,6% всех обеж в Водской, 6,7 — в Шелонской и 9,9%—в Деревской пятине. Крестьянские коробьи относились к господским в поместьях того времени в Водской пятине как 17:1, в Шелонской — как 13:1 ив Деревской — как 9:1. Писцовые книги зафиксировали крайне мало поместий, в которых это отношение поднималось до 5:1.17
На протяжении XVI в. доля господско-служней пашни значительно возросла в Новгородских пятинах. Данные табл. 10 следует рассматривать раздельно для докризисного времени и для 1570—1590-х годов. В докризисное время рост средней запашки на господское хозяйство сопровождался ростом запашки на крестьянскую семью. Следовательно, он осуществлялся не за счет сокращения наделов. От начала до середины XVI в. доля домениальной пашни увеличилась в среднем по пятинам и уездам в 2,5—4 раза и сблизилась с долей господской запашки на дворцовых и церковных землях Северо-Восточной Руси, не достигая, впрочем, 25% всех обеж.
Однако при сравнении запашки на государя, митрополита и монастырь с господско-служней запашкой в поместьях следует учитывать, что в дворцовых и церковных волостях отсутствовали холопы-страдники на пашне, а в поместьях они обрабатывали значительную часть барских полей и иногда получали надел. Писцовые книги не выделяли холопьи наделы из общего числа господско-служних обеж и не разделяли господскую запашку, возделанную трудом холопов и трудом крестьян.
Особенно важно это учитывать при анализе той части табл. 10, в которой приведены данные о доле господско-служних обеж в 1570—1590-е годы. В Новгородском уезде Шелонской пятины эта доля была более 25%, в Бежецкой пятине достигала 47,2, а в Деревской даже превышала половину всех обеж. Однако, судя по дозорной книге Бежецкой пятины, изученной Г. В. Абрамовичем, в 1594—1595 гг. почти 80% барской пашни обрабатывали холопы, 5% —сами помещики и лишь 15%—крестьяне.18 Конечно, крестьяне и бобыли могли привлекаться для помощи холопам. Важно учитывать и то, что приведенные проценты относятся только к Бежецкой пятине. Поэтому не следует считать, что положение в других регионах было аналогичным. Но в том, что холопы, которых было много во всех пятинах, обрабатывали значительную часть барских полей, сомневаться не приходится. Необходимо также учитывать, что значительное увеличение доли господских обеж в 1580—1590-х годах не объясняется ростом абсолютных размеров господской запашки. Они сокращались, но гораздо медленнее, чем размеры крестьянской надельной тяглой пашни. Крестьянское разорение и запустение крестьянских земель нельзя рассматривать как следствие перехода к барщинной системе. Удельный же вес барских полей, наоборот, был следствием запустения.
Для суждения о натуральном и денежном оброке в конце XV — первой половине XVI в. большой материал дают Новгородские писцовые книги. В результате их обработки в «Аграрной истории Северо-Запада России» определены доходы от коробьи пашни в трех полях, а также оброки в расчете на коробью. В Шелонской и Деревской пятинах этот доход (сверх семян от озимых и яровых) при урожае ржи сам-4 равнялся 56 деньгам московским,19 оброки же помещикам составляли 18,9 деньги. Таким образом, рента продуктом и денежная рента составляла 33,7% дохода от хлебопашества. Этот процент еще повышался при урожае сам-3. Если же мы учтем, что крестьяне отбывали в незначительных размерах и барщину, то труд на барина, вероятно, составит около 37—38% всего труда, вложенного крестьянином в хлебопашество.20 На государевых оброчных землях норма эксплуатации была значительно ниже. Так, в Деревской и Шелонской пятинах изымалось 21 — 25% доходов крестьянина от хлебопашества.
Значительная часть крестьян Новгородских пятин сидела на издолье, причем половье из хлеба отдавала малая часть издольщиков. Большая их часть отдавала треть или четверть хлеба. Эту часть хлеба нельзя рассматривать как среднюю долю всего собираемого крестьянином урожая: во-первых, четверть и треть могла выделяться и после засыпки семян на следующий посев; во-вторых, при неурожаях землевладельцу невозможно было получать всю свою долю, а из новгородских источников не видно, чтобы недобор в неурожайный год числился как долг крестьянина.
Таким образом, «четверть» и «треть» из хлеба, несомненно, меньше 25—33% всего урожая. Они, видимо, были даже ниже 25—33% чистого среднего сбора (сверх семян). Вместе с тем крестьяне на издолье обычно еще платили землевладельцу небольшое количество денег, а иногда еще работали на барщине. Поэтому при анализе издолья мы должны сделать вывод о том, что вычисленная выше норма эксплуатации приблизительно отражает действительность. Следует также учитывать, что эта норма эксплуатации довольно сильно варьировалась. Ведь небольшая часть издольщиков сидела на половье, а некоторые отдавали только «пятину» от хлеба.
Между 1500 и 1540 гг. оброки на коробью пашни изменились в весьма незначительной степени.21 Немногие сохранившиеся от 1500—1560-х годов Новгородские писцовые книги тоже не отмечают увеличения оброка. А в последующее время фиксация оброчных повинностей вовсе исчезает из писцовых книг. Для последней четверти XVI в. мы не располагаем цифровым материалом, пригодным для статистической обработки. Но самое исчезновение норм обложения из писцовых книг и соответственно изменение их формуляра представляет значение. С ним должна быть сопоставлена эволюция формуляров отдельных и послушных грамот. Эта эволюция, как и определяющее ее развитие феодальной ренты, может быть понята, если учитывать как устремления феодалов, направленные на ее увеличение, так и силу сопротивления народных масс всем повинностям, начиная с дани и полюдья и кончая барщиной и оброком. Результатом этого сопротивления было ограничение размеров повинностей, на которое вынуждена была пойти эксплуататорская верхушка. На первых порах эти ограничения сводились к следованию традициям. Землевладельцы должны были при взимании повинностей «ходить по старой пошлине».
Помещики старались нарушать старую пошлину, и это находит свое отражение в формуляре дошедших от начала XVI в. отдельных грамот, которые правительство давало вместе с поместьем. В некоторых из них говорится: «...а что прибавит (помещик.—А. Ш.) на крестьян своего доходу, и он волен, только бы было не пусто, чтобы великих князей дань и посошная служба не залегла. А доспеет пусто, и (помещику.— А. Ш.) платити великих князей дань и посошная служба самому, а от великих князей в том быти (ему. — А. Ш.) в опале».22 Приведенный формуляр хорошо разъясняет, на чьей стороне в конфликте из-за владельческих повинностей стояло правительство. Жалобы на нарушение помещиками «старины» не могли возыметь такое действие, как жалоба крестьян Царево-константиновского монастыря 1391 г. И в крестьянских челобитных чем дальше, тем настойчивее звучит угроза «разбрестись врозь» от непомерных повинностей и оставить свои наделы впусте. И эти угрозы, особенно в последней трети XVI в., не были голословными.
Без учета крестьянского сопротивления и боязни, что «доспеет пусто» и «заляжет» государева дань и посошная служба, невозможно понять, почему правительство, идя навстречу требованиям землевладельцев, не сразу предоставило цм право произвольного и неограниченного повышения владельческих повинностей. Мы только что видели, что притеснение крестьян, доводившее их до ухода, грозило помещику опалой. Писцовые книги конца XV—первой половины XVI в. содержали подробные перечни повинностей, в них оговаривалось не только количество хлеба и денег, но и размеры «мелкого дохода» вплоть до числа кур и яиц, которые должен был получать землевладелец. Зафиксированные документально перечни повинностей должны были устранить конфликты, которые возникали в связи с нарушением традиций помещиками, и предупредить возникновение на этой почве новых конфликтов. Однако в 1570— 1580-е годы писцы уже не фиксировали размеры крестьянских повиностей и не связывали, таким образом, руки помещикам.
И. И. Смирнов обратил внимание на то, что примерно в то же время эволюционировал формуляр послушных грамот, регулировавших права помещиков в отношении крестьян. Сгруппировав 300 послушных грамот, опубликованных Д. Я. Самоквасовым, по времени выдачи и особенностям формулировок И. И. Смирнов выделил три их типа.
Первый тип содержит формулу: «... и вы б к (имя помещика.— А. Ш.) приходили и слушали его во всем и доход бы есте денежный и хлебный давали по старине, как есте давали доход наперед сего прежним помещиком». Эта формула отражала положение крестьянства накануне усиления их эксплуатации в 1560-е годы.
Второй тип содержит другую формулу: «... и вы б (имя помещика— А. Ш.) и его приказчика слушали и пашню ею пахали, где себе учинит, и оброк платили». Эта формула встречается в грамотах 1560-х и преимущественно второй половины 1560-х годов. Для нее характерно исчезновение ссылки на «старину». Это более гибкая формула по сравнению с первой, и она означала предоставление помещику большей свободы в деле отмены «старины» и усиления эксплуатации крестьян.
Формула третьего типа: «... и вы б все крестьяне... (имя помещика.— А. Ш.) слушали, а пашню его пахали и оброк платили, чем вас изоброчит». Массовое распространение этой формулы падает на 1570-е годы.23 Из государевых послушных грамот эта формула проникла и в послушные грамоты, которые патриархи давали своим помещикам. В относящихся к 1590-м годам записям патриарших послушных грамот мы читаем: «...крестьяном велено (имя помещика.— А. Ш.) чтити и слушати, и под суд ему даватись, и пашню на него пахати, и оброк ему помещиков платити, чем он их изоброчит».24
Наблюдение И. И. Смирнова должно быть уточнено. Во-первых, формула «по старине» не исчезла после 1560—1570-х годов. Так, в послушных грамотах, которые новгородский епископ давал своим помещикам, она сохранилась даже в начале XVII в.25 Во-вторых, формулу «чем вас изоброчат» мы встречаем в послушных грамотах, данных Иваном IV уже в 1555 г.26 В ряде отдельных грамот начала XVI в. тоже говорилось, что помещик волен прибавлять на крестьян «своего доходу» при условии, чтобы «не залегли» государевы доходы.
Как отметил В. И. Корецкий, в Северо-Восточной Руси формула с требованием, чтобы крестьяне «пашню его пахали, где себе учинит», стала общераспространенной в 1550-е годы, но известна и в 1540-е годы.27 А. Я. Дегтярев справедливо считает, что для понимания появившейся в начале 1560-х годов в грамотах, данных новгородским помещикам, формулы «и вы бы крестьяне к помещику приходили, слушали его во всем, пашню его пахали, где себе учинит, и доход ему платили» необходимо сопоставить эти грамоты с другими источниками. В «Царских вопросах» Стоглавому собору Иван IV так определил владельческие права помещика: «А что на своей земле не примыслит, то все божье да его». В условиях освоения новых земель помещик имел право заставлять своих крестьян возделывать их. По мнению А. Я. Дегтярева, обязанность крестьян обрабатывать пашню помещика, «где себе учинит», могла относиться ко всякой вновь заводимой пашне, независимо от того, была ли это барская или обложенная оброком крестьянская земля. А. Я. Дегтярев считает, что в начале 1560-х годов новая формула попадает в новгородские грамоты не потому, что к этому времени барщина прочно внедрилась здесь в жизнь поместья, а потому, что грамоты стали выдавать новые, прибывшие из Северо-Восточной Руси дьяки. Перенесение данной формулы на новгородскую почву «носило, по-видимому, характер, не имеющий отношения к сдвигам в экономике. Пришли новые люди и стали выписывать новые грамоты так, как их этому учили в другом месте».28
Учитывая соображения и факты, отмеченные А. Я. Дегтяревым и В. И. Корецким, а также содержание послушных грамот новгородского епископа от начала XVII в., мы должны отказаться от хронологической определенности, которую эволюции формуляра грамот приписал И. И. Смирнов. Но в том, что правовые нормы на протяжении конца XV—XVI вв. эволюционировали от обязательного следования традиции к произвольному назначению повинностей землевладельцем, усомниться нельзя. Об усилении произвола помещиков в предкризисное время свидетельствуют современники. К 1570-м годам относится и известие Таубе и Крузе о том, что худородные опричники «стали брать с бедных крестьян, которые были им даны, все, что те имели».29
Поборы новгородских помещиков уже в докризисные времена были значительными, но моделирование крестьянского хозяйства привело нас к убеждению, что при урожае ржи сам-4 без напряжения, а при урожае сам-3 с некоторым напряжением обычное крестьянское хозяйство, имевшее надел пашенной земли в 10 десятин, сводило концы с концами и обеспечивало простое воспроизводство.30 Однако резервы оно накапливало лишь при урожаях, превышающих сам-4. Усиление произвола землевладельцев при таких обстоятельствах способствовало резкому ухудшению крестьянского хозяйства в поместьях и вотчинах в 1570—1580-е годы.
В отличие от поместно-вотчинных земель, по дворцовым волостям сохранились поддающиеся статистической обработке данные о повинностях. Перечни от 1560—1600 гг. содержат писцовые книги волостей государя Симеона Бекбулатовича. Их рассмотрение мы начнем с дворцовых земель Вологодского, уезда. Дозорная книга этих земель от 1589—1590 гг. содержит описание одиннадцати волостей, в которых находилось «в живущем» свыше 800 дворов. Все повинности на государев двор исчислялись на выть (общегосударственные повинности рассчитывались на соху). В десяти волостях выть (в зависимости от качества земли) равнялась 6, 7 или 8 десятинам,31 считая с десятиной для посопного хлеба. Применительно к каждой волости может быть высчитано среднее количество дворов на выть. Дозорная книга сообщает также, по сколько десятин пашни и копен сена приходилось на двор (в среднем по волости).
Выше мы оценили средние урожаи ржи и овса в вологодских дворцовых волостях.32 Это позволяет определить чистый сбор с выти, равной 7 десятинам средней земли, в 35 четвертей ржи (210 пудов) и в 42 четверти овса (168 пудов). В 1589г., когда составлялась дозорная книга, четверть ржи в Вологде стоила 82 деньги московских, а цена четверти овса по одним данным равнялась 60, а по другим — всего 16 денег. Предпочтем усредненные государственные расценки, которые устанавливались при переводе натуральных оброков на деньги. В 1594 г. в Новгороде они равнялись 60 деньгам за рожь и 30 деньгам за овес. Четверть ржи в Вологде в этот год тоже стоила 60 денег, а подверженная особенно сильным колебаниям цена четверти овса принималась при переводе за половинную цену ржи, т. е. в нашем случае за 30 денег. Из собранного урожая надлежало отдать 5 четвертей ржи и 6 четвертей овса в виде посопного хлеба, что составляло 14,3% чистого урожая. А из остающейся части, стоившей 2880 денег, следовало заплатить денежные владельческие и государственные повинности.
Данные табл. 11 следует сопоставить с данными, относящимися к дворцовым волостям других уездов. При этом в каждом случае мы определяем средний урожай на основании местных требований о сдаче хлеба с посопной десятины, а стоимость натуральных оброков — на основании переводных цен в период описания.
Во всех дворцовых волостях в виде посопного хлеба сдавалось 14,3% собранного сверх семян при урожае сам-3,5 ржи и сам-2,5 овса. И только в нижегородских бортных и мордовских селах этот процент поднимался до 15. Денежные платежи за «мелкий доход» и за пошлины составляли всего 52—73,5 деньги, а в вотчинах Симеона Бекбулатовича повышались до 156,5 деньги (табл. 12).
Таблица 11. Денежные оброки вологодских дворцовых крестьян с выги в 1589—1590 г. (в деньгах московских)
Однако, учитывая, что плата за «мелкий доход» шла за счет животноводства, льноводства и других поступлений в крестьянское хозяйство, мы можем считать, что из собранного ими хлеба дворцовые крестьяне в 1590-е годы отдавали в форме натуральных повинностей и пошлин несколько больше 15%.33 Как видим, те повинности, которые дворцовые крестьяне, согласно писцовым книгам, должны были платить с выти как бы взамен владельческих повинностей поместных и вотчинных крестьян, и во второй половине XVI в. не были обременительными. Но на деле в 1570—1580-е годы с крестьян, сидевших на дворцовых землях, брали больше, чем было зафиксировано в писцовых книгах. Усилившийся произвол администрации и беззаконие в какой-то мере затронули и их.
Ценные материалы о владельческих повинностях крестьян Троице-Сергиева монастыря содержат описания, относящиеся к 1593—1594 гг. Этими описаниями было охвачено более 6800 крестьянских и почти 700 бобыльских дворов в 17 уездах. По Московскому, Коломенскому, Дмитровскому, Костромскому, Ярославскому, Ростовскому, Старицкому, Угличскому, Пошехонскому, Белозерскому и Соль-Галицкому уездам книги содержат подробные сведения о пашне, которую крестьяне пахали на монастырь, о денежных оброках, «мелком доходе» и других денежных и натуральных взносах и о всяких работах, выполняемых монастырскими крестьянами.34
Таблица 12. Соотношение доходов от хлебопашества с расходами на платежи повинностей в дворцовых волостях с выти*
В одной волости Коломенского уезда (с. Дубешня) крестьяне должны были пахать на монастырь 3 десятины с выти. Но это исключительный случай столь высокой барщины. И объясняется он тем, что здесь крестьяне были свободны от денежного оброка и только давали за «мелкий доход» по 10 денег и прикащичьего дохода — 9 денег с выти.35 В описи нескольких вотчин не называлось точного числа десятин господской пашни на выть и неопределенно говорится о пашне, сене и дровах, которые крестьяне должны пахать, косить и заготовлять на монастырь. Однако самая распространенная в троицких владениях норма барщины: на 5 десятин (такова выть во многих владениях монастыря) 1,5 — 2 барские десятины. Господская пашня, таким образом, составляла 23—29% всей пашни,, приписанной к крестьянским дворам.
Денежный оброк часто взимался в размере полтины или 20 алтын (т. е, 100—120 денег) с выти. При высоких хлебных ценах 1590-х годов этот оброк равнялся приблизительно 6— 7,5% совокупного дохода, получаемого с выти от хлебопашества.36 Таким образом, барщину и денежный оброк в вотчинах Троице-Сергиева монастыря можно в 1590-е годы считать примерно равными 29—37% труда, вложенного в основную отрасль хозяйственной деятельности крестьян — хлебопашество. Кроме того, крестьяне косили на монастырь сено, заготавливали дрова. Эти поборы следует считать долей от работы на сенокосе и в лесу, которые выполнялись крестьянами на себя. Но вычислить, какую часть этого труда экспроприировал землевладелец, невозможно. Невозможно оценить и размеры трудовых затрат крестьян, отбывающих подводную повинность.
«Мелкий доход» собирался в троицких вотчинах в виде яиц, масла, сыра, льна, поярков или овчин и холста. Наконец, монастырь брал по 20—26 денег за свадебные пошлины, а в некоторых вотчинах по 6 денег «с судных дел», а также по 1 деньге с дыма. Приказчики получали по 6—10 денег. Но «мелкий доход» собирался с доходов от животноводства и льноводства, и присчитывать его к доле сбора с хлебопашества не следует. Другие, только что перечисленные поборы шли, очевидно, и за счет доходов от хлебопашества. Но доходы от животноводства, льноводства и другие, вероятно, использовались и для платежа денежного оброка.
Норма владельческих повинностей в 29—37% от труда, вложенного в хлебопашество, быть может, не очень отличается от общей нормы эксплуатации Троице-Сергиевым монастырем своих крестьян в 1590-е годы. Троице-Сергиев монастырь был богатейшим землевладельцем и мог ограничивать поборы с крестьян с целью преодоления кризиса 1570—1580-х годов. В описаниях 1593—1594 гг. часто отмечается, что «по новому письму прибыло из пуста в живущее» то или иное количество четей пашни паханой. При этом под старым письмом подразумевается описание 1580-х годов.37
На подобное ограничение поборов труднее было пойти средним и мелким вотчинникам и помещикам. Их произвол и самоуправство особенно резко сказывались на положении подвластных крестьян,38 хотя и в крупных монастырских вотчинах фактические поборы не всегда ограничивались зафиксированными в писцовой документации рамками.
И все же обеднение, сокращение наделов, массовые отходы и запустение 1570—1580-х годов объясняются не только тягостью владельческих повинностей. Наряду с другими причинами должно учитываться и возрастание налогового гнета.
1Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 354.
2Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 13, с. 14.
3Горский А. Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. М., 1960, с. 120.
4АФЗХ, I, с. 180. — Сохранились два списка этой грамоты. Но в интересующих нас разделах они не отличаются один от другого.
5АФЗХ, I, с. 182.
6АФЗХ, III, с. 47.
7Там же, с. 78.
8Пьянков А. П. Формы феодальной ренты в Северо-Восточной Руси. — Учен. зап. Могилевск. пед. ин-та, вып. 1. Минск, 1955, с. 12—20; Горский А. Д. Очерки экономического положения крестьян... с. 242; АИСЗР, I, с. 353.
9Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М.; Л., 1946, с. 121, 545—546, 587—598.
10АИСЗР, I, с. 65—71.
11Там же, с. 351.
12См., напр.: САС, вып. 2, с. 34, 54 и др.; ПКМГ, II отд., с. 293 и др.
13АФЗХ, III, с. 44.
14Колычева Е. И. Вытное письмо и феодальная рента в дворцовых хозяйствах XVI в. — В кн.: Проблемы социально-экономической истории феодальной России. М., 1984, с. 263.
15Колычева Е. Н. Некоторые особенности сеньориальной ренты в России XVI в. — В кн.: Феодализм в России: Юбилейные чтения к 80-летию Л. В. Черепнина. Тез. докл. и сообщений. М., 1985, с. 25.
16АФЗХ, III, с. 44.
17АИСЗР, I, с. 352—353.
18Там же, с. 365.
1954 деньги по Шелонской и Деревской пятинам и 60 денег по Водской (там же, с. 363).
20Там же, с. 363—365. — Сюда входит и государева обежная дань, но в конце XV — первой половине XVI в. она была мала.
21АИСЗР, И, с. 287.
22Самоквасов Д. Я. Архивный материал, т. 1, отд. II. М., 1905, с. 6—7, 9.
23С м и р н о в И. И. Классовые противоречия в феодальной России в конце XVI в. — В кн.: Карл Маркс и проблемы истории докапиталистических формаций. М.; Л., 1934, с. 526—527. См. также: АФЗХ, И, с. 328.
24АФЗХ, III, с. 134—135, 177.
25Материалы по истории Карелии XII—XVI вв. Петрозаводск, 1941, с. 209—250.
26АФЗХ, II, с. 260.
27Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России. М., 1970,
28Дегтярев А. Я. О крестьянской барщине XVI в. — Вестн. Ленингр. ун-та. Сер. История, язык, литература, 1976, вып. 1, с. 64—65.
29Послание И. Таубе и Э. Крузе. — Русский исторический журнал, кн. 8, 1922, с. 36.
30АИСЗР, II, с. 287.
31В одной волости (Говорово) выть равнялась 5 десятинам доброй и 6 — средней и худой земли.
32См. прим. на с. 21—22 настоящей книги.
33Говоря о соотношении натуральной и денежной части оброка, взыскиваемого во второй половине XVI в. в дворцовых волостях, отметим, что в с. Борисовское Владимирского уезда в 1556 г. посопный хлеб с выти следует оценить в 592 деньги, а деньгами за «мелкий доход» и пошлины взималось 62 деньги; процент денежного оброка составлял, таким образом, 9,5. В с. Ярогомжь Белозерского уезда в 1564 г. хлебный оброк можно оценить в 210 денег, тогда как деньгами здесь брали 73,5 деньги, что составляло около 26%. В 1580—1590-е годы в вотчинах Симеона Бекбулатовича денежность оброка достигала 31%, тогда как в нижегородских бортных и мордовских селах он составлял всего 4,4%. На дворцовых землях во второй половине XVI в., как и на поместно-вотчинных в первой половине века, процент денежности был весьма разнообразным.
34ПКМГ, отд. I, с. 53—95, 277—290, 608—611, 655—659, 731—924.
35Там же, с. 611. — Крестьяне с. Дубешня и прилегающих деревень должны были также косить на монастырь сено и давать подводы к Москве: «Да с судных дел по алтыну, да за выводную куницу по гривне, да за новоженной убрус по алтыну». Несмотря на высокие нормы барщины, писцы считали, что вотчина находится в сравнительно льготных условиях, «потому что село и деревни безугодны».
В писцовой книге еще зафиксирован случай, когда в сельце Гавшпио Дмитровского уезда 3 крестьянских двора имели 10 четей пашни, а монастырской пашни, «что пашут крестьяне», было 30 четей (там же, с. 733). Полагаем, что эту землю пахали не одни крестьяне, живущие в сельце.
36Чтобы определить, какую часть собираемого с выти хлеба следовало продать для оплаты обычного в Троицких вотчинах денежного оброка, учтем, что при урожае сам-3,5 с выти, равной 5 десятинам, сходило сверх семян 25 севных, или 16,6 шестипудовых четвертей ржи. Согласно государственным расценкам 1596 г. (60 денег за четверть), весь урожай ржи стоил около 5 рублей. Сбор овса с той же выти при урожае сам-2,5 составлял сверх семян 30 севных, или 20 торговых четвертей. Считая по 30 денег за четверть, получаем 3 рубля. Общий доход с выти можно ориентировочно считать равным 8 рублям, или 1600 денег. Оброк в 100—120 денег получался равным 6—7,5% дохода от хлебопашества.
37ПКМГ, отд. I, с. 83, 278, 610 и др.—Правда, иногда размеры пашни по новому письму сократились по сравнению со старым письмом (там же, с. 94).
38Пример вопиющего произвола и насилий помещика конца XVI в. дает духовная Ивана Головы Соловцова. Помещик просил прощения у своих холопов и крестьян, которых «оскорбил в своей кручине боем по вине и не по вине, и к женам их, и ко вдовам насильством и девственным растлением, а иных есми грехом своим и смерти предал» (Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России. М., 1985, с. 14). Для подобных помещиков не существовало, конечно, ограничений эксплуатации крестьян.
<< Назад Вперёд>>
