Рифы и мели Обводного канала
травкой и чахлыми ивовыми кустами, выходили задворки города, тут выказывалась изнанка Северной Пальмиры. К югу от Обводного городской застройки почти не было. Пригородный пейзаж разнообразили два новых вокзала (Балтийский и Варшавский) и строй унылых домов, большей частью деревянных, тянущихся вдоль четырех магистралей — Петергофской дороги, Забалканского, Лиговского проспектов и Шлиссельбургского тракта. Да, еще кладбища — Новодевичье на Забалканском проспекте, Преображенское на Шлиссельбургском тракте, Митрофаньевское между Забалканским проспектом и Варшавской железной дорогой — дополняли облик предместий.
Обводный канал и Варшавский вокзал. Фото. Начало XX
На берегах Обводного канала — как на северном, так и на южном — оставалось немало пустырей и безлюдных мест, удобных для пребывания темных личностей и совершения темных деяний. Особенно беспокойным в этом отношении считался Семеновский плац, обширное пространство между Загородным проспектом, Звенигородской улицей, Обводным каналом и Царскосельской (Витебской) железной дорогой. (Часть его, прилегающая к Обводному, была застроена в конце XIX века; ближе к Загородному уже в советское время разбили сад и возвели здание ТЮЗа.) Когда-то здесь на учениях и парадах маршировали солдаты лейб- гвардии Семеновского полка, казармы коего располагались в северной части плаца. Южная, примыкающая к каналу часть днем и ночью поражала широтой и безлюдностью. Вечером плац становился местом прогулок праздношатающихся простолюдинов, а в темное время суток — излюбленным полем деятельности воров и грабителей, подстерегавших запоздалых прохожих. Недобрая репутация Семеновского плаца усугублялась тем, что здесь изредка совершались казни государственных преступников: многие помнили церемонию казни петрашевцев в 1849 году; тогда среди приговоренных «к расстрелянию» ждал своей очереди Достоевский; приговор был отменен в последний момент...
Но несопоставимо чаще разыгрывались здесь заурядные криминальные сцены. Самым распространенным промыслом петербургских грабителей было заманить прилично одетого горожанина или завезти его ночью на извозчике к Семеновскому плацу, а там... Как-то раз вечерком (дело было на Масленицу) возвращался с дружеской пирушки молодой купец. На Гороховой улице повстречалась ему дама под вуалью. Как же пройти мимо? гуляка начал приставать к одинокой красавице, и, против ожидания, успешно. Вскоре оба уже катили на извозчике к ней домой. У Царскосельского (ныне Витебского) вокзала дама остановила пролетку: теперь надо, объяснила она, пройти немного пешком через Семеновский плац, а там, за этим холодным темным пространством, их ждут тепло, уют и ложе наслаждений. Посреди плаца нетерпеливый купец полез к прекрасной незнакомке с поцелуями... но вместо ответа получил оглушающий удар по голове. Прелестница вытащила из его кармана бумажник, сорвала золотые часы и бросилась бежать. К счастью для потерпевшего, поблизости проходили двое солдат; с их помощью преступницу поймали, доставили в участок... И тут, к изумлению действующих лиц, выяснилось: она — не она, а он, профессиональный грабитель и искусный актер, использующий женский образ как приманку для искателей любовных приключений с туго набитыми кошельками.
Как не стать Семеновскому плацу ареной преступлений, если поблизости от него располагались три беспокойных в криминальном отношении объекта: Сенная площадь, Ямской двор (извозчичья биржа на углу Ямской и Разъезжей улиц, окруженная трактирами и домами терпимости) и большой ночлежный дом на углу Обводного канала и Измайловского проспекта. О последнем — два слова.
В Петербурге тех лет постоянно или временно, законно или незаконно проживало великое множество пришлого неимущего народа: вольнонаемных рабочих (выходцев из деревни), артельщиков, богомольцев, да и просто нищих бродяг. Немало было и опустившихся коренных питерцев, собратьев чиновника Мармеладова. Кто-то из них устраивался жить у хозяев, кто-то за гроши обретал жалкое пристанище в дебрях «Вяземской лавры»... Для совсем безденежных и убогих в 1870-1880-х годах были выстроены ночлежные приюты. Тот, о котором речь, был первым, одним из самых больших и благоустроенных. Он был рассчитан на 500 мест. Для странников и бездомных из простонародья (таких, разумеется, было подавляющее большинство) предназначались общие комнаты. Ночлежники спали на нарах, расположенных в два этажа, получали тюфяк, подушку и даже белье. Имелось и дворянское отделение, где стояли железные кровати и было чище и просторнее. Для ночлежников всех сословий существовали дешевая столовая, магазин и баня. Главный недостаток ночлежки заключался в том, что мест в ней явно не хватало, и по утрам, особенно зимой, толпы желающих устроиться в тепле под ее кровом буквально штурмом брали двери кирпичного здания на Обводном. А те, кому не повезло, отправлялись побираться и воровать.
Между прочим, прямо напротив ночлежки (и возле того самого места, где в июле 1904 года бомбой эсеровского боевика Сазонова был убит министр внутренних дел Плеве) находилась Фейгинская, она же Овсянниковская паровая мельница, с которой связана одна из самых громких криминальных историй капиталистического Петербурга.
В 1875 году город взволновал пожар на мельнице, что на углу Обводного канала и Измайловского проспекта, принадлежащей В. А. Кокореву и арендуемой богатейшим петербургским купцом С. Т. Овсянниковым. Фейгинской ее называли потому, что построена она была в 1868-1871 годах купцом Фейгиным. Тогда же ее первый хозяин получил большой выгодный подряд на снабжение мукой войск Петербургского военного округа. Вскоре Фейгин продал мельницу и подряд Кокореву и Овсянникову. Потомственный почетный гражданин, коммерции советник и миллионер Овсянников всеми силами стремился к получению государственных подрядов; поэтому он пошел на большие расходы по аренде и содержанию мельницы. Однако дело оказалось убыточным. Овсянников задумал компенсировать убытки незаконным сбытом казенного зерна, но этот замысел был обнаружен, пресечен, а мельница передана в собственность бывшему компаньону Овсянникова — Кокореву. Все попытки Овсянникова добиться отмены этого неприятного для его деловой репутации решения закончились неудачей. Буквально накануне того дня, когда мельница (застрахованная Овсянниковым на крупную сумму) должна была перейти в руки Кокорева, случился пожар.
При расследовании инцидента появились веские основания заподозрить поджог. По указанию прокурора за дело взялся судебный следователь по особо важным делам, честный и опытный И. Ф. Книрим. Овсянников пробовал оказать давление на следствие, используя свои обширные связи и колоссальные денежные возможности. В обществе на все лады говорили, что до суда дело не дойдет, что связи и деньги возьмут свое. Неужто у нас, в России, может быть осужден такой богач, официальный поставщик военного ведомства, владелец огромных складов в Петербурге на Песках. (Кстати, расположенный подле этих складов сад, между Мытнинской, Старорусской и Калашниковской (ныне Бакунина) улицами, до сих пор называется Овсянниковским.) Вспоминали, что Овсянников уже состоял однажды под судом в связи с обвинениями в злоупотреблениях по казенным подрядам, но постановлением судебной палаты был освобожден от преследования. Думали, что тем же кончится и теперь.
Но прокуратура и судебные власти на этот раз проявили решительность и твердость. Стараниями Книрима дело было доведено до суда в конце 1875 года. В организации поджога кроме Овсянникова обвинялись еще два его доверенных лица: Левтеев и Рудометов. Защищал Овсянникова известный адвокат П. А. Потехин. С противоположной стороны на суде выступал один из лучших обвинителей, товарищ прокурора В. И. Жуковский; интересы страховых обществ отстаивал не менее известный присяжный поверенный В. Д. Спасович. Овсянникова и его подручных признали виновными. Овсянникову был вынесен приговор: как имеющего более 70 лет от роду, сослать на поселение в отдаленные места Сибири. Через несколько лет ему по состоянию здоровья разрешили вернуться. Остаток жизни Овсянников прожил на покое в Царском Селе. А дело о поджоге мельницы стало одним из известнейших в истории экономической преступности в России.
<< Назад Вперёд>>
