Какие выводы из создавшегося, в связи с неудачей пекинских переговоров весной 1901 г., положения сделало для себя царское правительство? И как понято было в Петербурге то, что произошло в Токио?
Осмотревшись и вникнув во все полученные донесения, Ламсдорф пришел к выводу, что «при оценке предстоящих мероприятий в Маньчжурии необходимо принять в расчет... главным образом явную опасность вооруженного столкновения с Японией», и в то же время признал, что «всякие дипломатические переговоры с ней мало надежны для предотвращения вероятных осложнений, коль скоро в глазах японского правительства разрыв с Россией является не средством, а скорее прямо намеченной целью». Отсюда Ламсдорф естественно приходил к крутой постановке практического вопроса: «признаются ли военно-сухопутные силы России в настоящее время достаточно подготовленными, чтобы... путем новых смелых планов ныне же постараться осуществить на Крайнем Востоке наши задачи»? (28 мая 1901 г.).196 Куропаткин, к которому обращен был этот вопрос, мог лишь ответить, что «военно-морское положение наше на Дальнем Востоке значительно слабее, чем положение Японии». Единственное, что он мог предложить сейчас — это привести «в боевую готовность войска Приамурского военного округа». Но последнее ничего не меняло в основном, потому что (так и указал Ламсдорф 18 июня) «всякая мера к усилению нашего положения неминуемо побудит японцев либо сделать соответственные военно-морские распоряжения <для восстановления прежнего соотношения сил>, либо искать повода к немедленному открытию враждебных действий, дабы застигнуть Россию еще неподготовленной к борьбе». И положение рисовалось опять безвыходным: Япония обогнала и ее не догнать. Ламсдорф и сделал отсюда практический вывод: «скорейшая подготовка» «полной эвакуации Маньчжурии». Ибо оккупация — это пороховой погреб: «при малейшем неосторожном действии со стороны наших военных властей на месте, нередко склонных предъявлять требования «по праву завоевания» и указывать на сделанные в Китае приобретения «штыком» и «кровью», возможно всегда ожидать перехода Японии к активной политике».197
Витте ко всему этому добавлял еще, что оккупация Маньчжурии угрожает «колоссальными расходами», которые «ложатся тяжелым бременем на русский народ, преимущественно же на великороссийское население центральных губерний», и из-за них «опять придется приостановиться удовлетворением многих насущных потребностей населения <уж не читал ли он «Искру»!>, а такой образ действий в стране, с не вполне сложившимся хозяйственным строем и переживающей во многих отраслях промышленности период оборудования, может иметь самые тяжелые последствия». Конечно, это были крокодиловы слезы.198 Но они понадобились Витте для подкрепления двух выводов. Первый — против Китая: «при настоящих <дурных> отношениях к нам китайского правительства» — «энергично защищать наши материальные интересы по возмещению убытков» («лично жалея китайцев, я, однако, еще более жалею русский народ»). Второй — против Куропаткина: «упразднив наше военное управление» и отказавшись от «политического захвата Маньчжурии», «отстранить войну с Японией», к чему «самое верное средство» — «считать КВжд делом частного общества и свою роль в Маньчжурии ограничить исключительно ограждением этого предприятия». А если этого Японии мало — пусть она «займет Корею».199
Так намечался, казалось, новый план петербургской дипломатии: отдать Корею Японии и самим открыто (это предполагалось сделать в торжественной форме) отказаться от «захвата» Маньчжурии.
Означало ли это готовность уйти из Маньчжурии без всяких условий, и что понималось под «ограждением» интересов Общества КВжд? Нет, не означало, потому что в число тогда же и теми же лицами сформулированных в Петербурге условий возвращения Китаю южноманьчжурских железных дорог, в финансовом ведомстве включили требование о предоставлении Обществу КВжд концессии на линию к Пекину.200
Значило ли это требование, что в Петербурге и впрямь не отдавали себе отчета в его громадном политическом значении для всех заинтересованных государств и для той же Японии, хотя оно и послужило бы предметом всего лишь «частного» соглашения с «частным» обществом? Нет, не значило. Потому что Витте тогда же, в начале июля 1901 г., пока неофициально дал понять в Японии, что он готов «в любую минуту устроить японскому правительству больтой заем в Париже» и готов признать за Японией «право держать при корейском правительстве административных и финансовых советников, равно как высших полицейских чиновников и их агентов» под условием «официального признания со стороны Японии преимущественного положения России в Маньчжурии».201
Однако этот демарш Витте явился чуть-чуть запоздалым: 1) в Токио на месте Ито, с которым могла бы быть еще надежда этот план обсудить, сидел уже Кацура — приверженец двуединой маньчжурско-корейской программы захватов и 2) в Лондоне 2/15 июля 1901 г. сам Сольсбэри, премьер-министр, официально предложил японскому послу (Гаяси) «союз, по которому каждое из союзных государств обязывается оказывать военную помощь в случае нападения на одно из них соединенных сил двух или нескольких государств». А 18/31 июля и Лэнсдоун, министр иностранных дел, указал тому же Гаяси на «своевременность приступить уже к переговорам по делу заключения долгосрочного союза».202
И все же сила трений внутри буржуазно-феодального блока в Японии была такова, что оба эти друг друга исключавшие предложения — русское неофициальное и английское формальное — удерживались некоторое время в равновесии на чашах токийских весов, пока 25 сентября/8 октября 1901 г. Гаяси не получил, наконец, из Токио телеграмму: приступить в Лондоне к официальным переговорам. Но и дальше, переговоры в Лондоне и Токио двигались не так быстро, как того хотели бы непосредственные участники переговоров с обеих сторон.
Календарь этих переговоров рисуется в следующем виде. Во время беседы Лэнсдоуна с Гаяси 18/31 июля 1901 г. обнаружилось «так много сходства между политикой обоих правительств» («поддержание status quo на Дальнем Востоке»), что Лэнсдоун «счел своевременным обсудить», «какой линии поведения мы могли бы следовать в предположении, что равновесие держав будет находиться в водах Дальнего Востока под серьезной угрозой»: «если японское правительство того захотело бы, он <т. е. барон Гаяси> найдет меня <т. е. Лэнсдоуна> в полной готовности приступить к обсуждению с ним этого предмета в видах возможного заключения соглашения (understanding) между нашими странами». Гаяси отнесся к этому предложению «внимательно», но нашел возможным сказать только, что «подобное соглашение, конечно, должно было бы быть основано на взаимных обязательствах, и эта сторона дела требовала бы тщательного изучения», а затем многозначительно прибавил, что «есть невидимые обстоятельства (unseen things), связанные с этим вопросом», к просил разрешения вернуться к нему в другой раз.
Этот «другой раз» наступил через две недели 1/14 августа, но Гаяси и теперь еще не имел инструкций из Токио. Он просил только Лэнсдоуна высказаться о возможных условиях соглашения. На это Лэнсдоун возразил, что, так как «Япония является здесь более заинтересованной стороной», то высказаться следует прежде всего японскому правительству. Тогда Гаяси высказал, в качестве своего «личного мнения», что он «не предполагает в данный момент, чтобы здесь мог ставиться вопрос о наступательном или оборонительном союзе», вопросы же маньчжурский и корейский оценил так, что в Китае Япония интересуется только «открытой дверью» и «неприкосновенностью территории Китая»; что же касается Кореи, то «его страна скорее согласится воевать, чем видеть ее попавшей в руки России», но для этого необходимо, чтобы Япония «могла быть обеспечена от враждебного вмешательства третьей державы». Это несомненно удовлетворило Лэнсдоуна, и он ответил, что «было бы хорошо, если бы Гаяси получил от своего правительства точные инструкции по этим пунктам»; с своей стороны Лэнсдоун взялся снестись с коллегами по кабинету и «постараться быть готовым» к тому моменту, когда Гаяси будет в состоянии «сделать предложение от имени Японии».
Что английская сторона, не связанная никакими «невидимыми обстоятельствами», ценила время больше чем японская, связанная именно ими, видно не только из текста цитируемого письма Лэнсдоуна к Уайтхэду в Токио, но и из пометки на нем Эдуарда VII: «король считает весьма существенным, чтобы мы оказали Японии нашу сильную (hearty) поддержку во всех случаях, когда это возможно».
Получив, наконец, свои инструкции 25 сентября/8 октября, Гаяси приступил к переговорам, однако только неделю спустя — 16 октября нов. ст. Но и теперь он представил Лэнсдоуну проект договора только «в устной форме», как бы свое личное мнение, детали которого не входят в его инструкции. Это не помешало, конечно, японскому министру иностранных дел Комуре обнаружить нервность, когда обсуждение устного проекта Гаяси в английском кабинете несколько затянулось, и в конце второй недели 1 ноября нов. ст. он уже говорил Макдональду в Токио, что «если что-нибудь делать, то нужно делать быстро». Когда же Лэнсдоун представил (6 ноября нов. ст.) свои замечания на проект Гаяси, тут-то и явилась задержка уже с японской стороны. В объяснения по поводу этой задержки Комура вступил с Макдональдом только 25 ноября нов. ст., тянул их, и ответные замечания с японскими поправками к английским контр-замечаниям (от 6 ноября) были вручены Лэнсдоуну в Лондоне только 12 декабря.203
Только теперь и было приступлено вплотную уже к разработке самого текста союзного договора. Это тоже, как увидим дальше, потребовало времени и усилий, чтобы преодолеть разногласия сторон. Но вопрос о подписании договора решен был в принципе именно теперь твердо. Более же чем месячная пауза в переговорах (6 ноября — 12 декабря нов. ст.) была вызвана в Токио, как удостоверяют опубликованные теперь английские документы, разногласиями в Генро.204 Вопрос о заключении английского договора висел эти 5 недель в воздухе оттого, что в Токио ждали результатов поездки Ито в Париж и в Петербург, которые должны были окончательно склонить Ито в пользу союза с Англией. Повидимому, беседы Ито с Делькассэ в Париже не имели в этом смысле какого-либо решающего значения. После отъезда Ито из Парижа, 21 ноября нов. ст. Комура, запрошенный Макдональдом о причинах задержки в переговорах, дал (25 ноября) объяснения явно несостоятельные: японское правительство де «не пришло к решению», ввиду болезни его, Комуры, и ввиду отъезда премьера и большинства министров из Токио на маневры и «ни в коем случае не было связано миссией Ито», как заподозрил Макдональд; а кроме того, это «такой новый шаг», что японское правительство хотело бы иметь больше времени для обсуждения. На это Макдональд естественно возразил, что маневры кончились еще 13 ноября, а сейчас 25-е, что сам же Комура торопил Англию всего только еще 1 ноября и что в Англии прекрасно знают, что «ни один серьезный шаг в Японии до сих пор не предпринимался без совещания с Ито». Так как на последнее замечание Макдональд не получил от Комуры никакой реплики, то у него сложилось твердое убеждение, что Ито держат в курсе всего происходящего в Токио и в Лондоне. Оно и вышло так, что Лэнсдоун успел получить из Петербурга от Чарльза Скотта сообщение о содержании переговоров с Ито в Париже и в Петербурге на день раньше (11 декабря), чем Гаяси в Лондоне вручил ему, наконец, ответ на английские замечания (12 декабря). Иными словами, в Токио вопрос был разрешен не раньше, чем выполнена была миссия Ито в Петербурге.
Тридцать дней понадобилось, таким образом, для совещания микадо, по признанию Гаяси, «с руководящими государственными людьми, не входящими в кабинет» (т. е. Генро), и на прямой вопрос Лэнсдоуна Гаяси назвал в их числе теперь (после того, как вопрос разрешился) и Ито.
Нельзя сомневаться, что борьба в Токио между ямагатовцами и группой Ито была очень напряженной. Премьер Кацура уже 6 декабря решительно заявил Макдональду, что кабинет уже принял решение и что завтра он, Кацура, собирает Генро и, если Генро не вынесут благоприятного решения, он, Кацура, «возьмет всю ответственность на себя». На деле, однако, этой ответственности Кацуре брать на себя не пришлось, потому что, как сейчас будет показано, петербургский визит сломил оппозицию Ито английскому союзу.205
Как видно из приведенного календаря хода англо-японских переговоров, инициативной и ведущей стороной в них: выступала Англия.
196 Русские финансы и европейская биржа в 1904–1906. М., 1926, док. № 39, приложение. — Разрядка моя, — Б. Р.
197 Кр. архив, т. 63, стр. 31.
198 Ср. высказывания Ленина (Соч., т. IV, стр. 275 и 280) по поводу сипягинских распоряжений о «борьбе с голодающими» и «каторжных правил» об общественных работах от 17 августа и 15 сентября 1901 г.
199 Письма Витте к Ламсдорфу от 24 и 28 мая 1901 г. в деле №68. ч. IV и № 12.
200 Журнал особого совещания 28 июня 1901 г. в деле № 81.
201 Die Grosse Politik, т. 17, №№ 5040 и 5041.
202 Записки Гаяси в «Изв. министерства иностр. дел», 1913, кн. V, стр. 324–325. — Ср.: О. Franke. Die Grossmächte in Ost-Asien, стр. 192–194. — British documents, II, стр. 91 (секретное письмо Лэнсдоуна Уайтхэду в Токио от 31 июля 1901 г.).
203 British documents, II, стр. 91, 92–96.
204 Ясное изложение этих разногласий см.: Исии. Дипломатические комментарии. М., 1942, стр. 37–41. — Среди высших государственных установлений в Японии (император — глава государства, две палаты, кабинет, не ответственный перед законодательным собранием, тайный совет, зависящий только от императора), по определению Ивасаки, «наиболее влиятельным из всех было внеконституционное учреждение, совет Генро, или старейших государственных деятелей, которое господствовало над всем». Самое слово «генро» значит «старый выдающийся государственный муж» (см.: Iwasaki, цит. соч.. стр. 31).
205 British documents, II, стр. 91 и сл. — Ср.: Исии. Дипломатические комментарии. М., 1942, стр. 38 сл.
<< Назад
Вперёд>>
