В Лондоне был выбран и момент для возобновления переговоров, имевших место в первой половине 1901 г. и тогда кончившихся ничем. А выбрав момент, в Лондоне должны были не упустить ничего, что могло бы подогревать волю контрагента к предложенной Англией политической сделке. Вот почему, возвращаясь к параллельной англо-японским переговорам работе царской дипломатии, нельзя пройти мимо одного хронологического сопоставления, имеющего отношение к начальному моменту изложенных переговоров.
18/31 июля 1901 г. в Лондоне Гаяси получает предложение начать переговоры о союзе в прямой связи с позицией России в Маньчжурии. 19 июля/1 августа в Петербурге Ламсдорф, в результате описанного выше обсуждения положения, создавшегося в связи с мартовским угрожающим демаршем Японии, сообщает своим коллегам о принятом царем решении приступить к эвакуации Маньчжурии «по собственному почину» (русской стороны). А 20 июля/ 2 августа в Пекине Ли Хунчжан заявил одному из агентов Витте, что он «желал бы возможно скорейшего очищения Маньчжурии от русских войск и потому желал бы возбудить вопрос о пересмотре соглашения о Маньчжурии», и просил запросить мнение Витте.206 Ответь Витте простым сообщением о состоявшемся накануне в Петербурге решении, это сопоставление дат потеряло бы всякую цену. А на деле вышло, что на вызов Пекина тотчас поддался Петербург — к великому торжеству, разумеется, Лондона. И сопоставление этих дат вынуждает историка поставить вопрос, — не было ли тут лондонской инициативы? Во всяком случае, ход из Пекина повернул дело в Петербурге целиком на пользу англо-японских переговоров. В Петербурге теперь заторопились вновь сговориться с Китаем, не форсируя предпринятых неофициальных шагов в сторону Японии и, как страус, заложив голову под крыло, повели переговоры с Китаем так истово, что очнулись только тогда, когда Ламсдорфу официально предъявлен был 30 января/12 февраля готовый текст англо-японского союзного договора.
Провал царской дипломатии здесь заключался не в том, что она не сумела или не смогла предотвратить этой грозной для России комбинации, а в том, что она была застигнута совершенно врасплох. Поэтому и была пущена в ход Витте простенькая легенда, что де приехал в Петербург руссофильский экс-министр Ито договориться о союзе с Россией (в ноябре 1901 г.), да только вот царь, под влиянием «безобразовской шайки», помешал своим министрам: будто Ито был встречен «холодно», не нашел «сочувствия наверху», «не получил определенного ответа» и уехал в Англию, где «немедленно вслед затем» и был заключен англо-японский союзный договор.207 В действительности, как легко установить теперь по документам, события рисуются в следующем виде.
На предложение Ли Хунчжана возобновить переговоры об эвакуации Маньчжурии, Витте лично ответил 27 июля/9 августа согласием вывести войска, если Китай даст Русско-Китайскому банку обязательство «не давать никому в Маньчжурии никаких железнодорожных и промышленных концессий, ранее не предложив их банку». Получив в свою очередь удовлетворительный ответ Ли Хунчжана и обещание полной тайны, в Петербурге изготовили проект договора о выводе войск (в три срока к лету 1903 г.) с тем, что банковское соглашение о монополии на концессии будет составлено в Пекине и подписано раньше, чем правительственный договор о выводе войск. Этот последний был средактирован так, что в него не попали ни требование о пекинской линии КВжд, ни тем более идейка, которую пытался и теперь протащить Куропаткин, — умолчать об эвакуации северной Маньчжурии на случай ее присоединения — и в таком виде проект был представлен в Пекине 22 августа/4 сентября.208
О банковском соглашении пока начались только предварительные разговоры, и текст его Ли Хунчжану еще не был предъявлен, как в Петербурге стало известно (2/15 сентября), что в ближайшем будущем Ито едет из Токио, минуя Англию, через Америку, прямо во Францию, якобы «с секретным планом выведать, как примет Россия предложение проекта союза с Японией». Можно было думать, что здесь возрождалась комбинация, которой дал толчок Витте в июле. Но так как тогда у него речь шла об уступках в Корее, то, казалось бы, ничто не препятствовало вести дальше переговоры с Китаем о Маньчжурии, спокойно выжидая японской инициативы относительно Кореи.209
Однако прошел целый месяц, пока в Пекине, изучив и одобрив договор о выводе войск (23 сентября/6 октября), Ли Хунчжан только тогда и попросил у представителя Русско-Китайского банка дать ему проект банковского соглашения (24 сентября/7 октября). Сопоставляя этот ход Ли Хунчжана с его первым ходом в июле, нельзя не заметить, что и на этот раз он был сделан почти день в день, точно только его-то и ждали, с данным из Токио 25 сентября/8 октября телеграфным предписанием японскому послу в Лондоне приступить к «формальным переговорам» об англо-японском союзе. А далее, 27 сентября/10 октября Ли Хунчжан, получив банковский проект, устроил банковскому представителю «бурную сцену» и категорически отказался «отдать в руки банка всю Маньчжурию»; 30 сентября/13 октября в Петербурге уже было получено телеграфное сообщение из Токио, что Комура (японский министр иностранных дел) «весьма озабочен полученными из Пекина известиями о возобновлении переговоров о Маньчжурии» (и тогда же у Ламюдорфа мелькнуло — и тут же потухло — подозрение, не выдает ли Ли Хунчжан) и, наконец, 2/15 октября Ли Хунчжан в Пекине заявил одновременно: русскому послу — о желании подписать договор о выводе войск, а банковскому представителю — о неизбежности протестов держав по поводу концессионных монополий, и своими упорными ссылками на это препятствие внушил тому подозрение, «не связан ли уже Китай в этом вопросе секретным обязательством с иностранными державами». Дипломатический договор, таким образом, зацепился за банковский, и дело с обоими договорами попало в тупик, и так до самой смерти Ли Хунчжана (21 октября/ 3 ноября) и не сдвинулось с места. А после его смерти некоторое время русским представителям в Пекине оставалось совсем неясным, с кем говорить и кого соблазнять ассигнованными на это дело 300 тысячами руб., которые были обещаны на сей раз престарелому взяточнику. И пекинские переговоры сами собою оборвались.210
Вот в этот-то перерыв пекинских переговоров и приехал Ито в Петербург, и в переговорах с ним царской дипломатии открывалась возможность попытаться получить компенсацию за пекинскую неудачу. Как было понять теперь эту дипломатическую миссию «руссофильского» экс-премьера, при наличии заведомо «руссофобского» министерства в Токио? Была ли это дымовая завеса или подлинная попытка поворота в политике японского правительства — в ответ на «миролюбивые», хотя и неофициальные шаги, предпринятые Витте летом 1901 г.?
Тут приходится признать, что Комура ловко обвел вокруг пальца русского посла в Токио Извольского. Подробное донесение его о первом свидании с Комурой было получено в Петербурге не раньше, как дней за 5 до появления Ито. Извольский был в полном удовольствии от Комуры. Выдержанный японец дал волю своему болтливому собеседнику заливаться соловьем на тему о том, «насколько ошибочна усвоенная Японией в последнее время политика, отождествляющая японские цели и интересы... с враждебными ей целями и интересами западноевропейских держав, главным образом Англии», что все они «преследуют на Дальнем Востоке чисто колониальную, т. е. эгоистическую политику», что наоборот «Россия имеет в этой части света совершенна домашние <?!> интересы и сама является восточной державой», что «сближение» Японии и России «сделает их полными хозяевами положения», что Япония «не может ожидать никакой серьезной экономической конкуренции России в районе южнее Великой Стены, который является важнейшим рынком для японской промышленности» — и это все для того, чтобы повторить старую песню о неприсоединении Маньчжурии Россией и невозможности «допустить в Корее чужой политической власти».211 Иными словами, Извольский предлагал ямагатовцу Комуре коренную ломку программы японской экспансии, сам ничего не меняя в своей. Комура все это выслушал и... «вполне согласился, что в последнее время японская политика значительно отклонилась от естественного пути единения с Россией» и «самым энергичным образом заявил, что всеми силами будет искать почвы для подобного единения» и «несколько раз и весьма убежденным тоном повторил эти заявления». И Извольский ушел от него под впечатлением, что он «несколько правильнее и спокойнее смотрит на вопрос о русско-японских отношениях, чем его предшественник <по кабинету еще Ито> и, кажется, вполне искренне <!> желает найти почву для сближения с нами».212 Но это-то как раз и все, что нужно было Комуре внушить Петербургу теперь, когда и пока шли лондонские переговоры Гаяси. Казалось бы, что если в Петербурге доверялись Извольскому, то отчего и визит Ито не рассматривать было всерьез?
Но в том-то и дело, что несколькими днями позже, перед самым прибытием Ито в Петербург, из Парижа пришло известие, подрывавшее расчеты и русской и французской дипломатий в их ставке на Ито.
Заняв открыто союзническую позицию в Пекине в дни провала русско-китайского соглашения о Маньчжурии в марте 1901 г., французская дипломатия нигде лучше, как в Пекине же, могла учитывать положение своего союзника на Дальнем Востоке, делать прогнозы и давать советы в Париж министру иностранных дел Делькассэ. Именно французский посланник в Пекине и возбудил в Париже вопрос о необходимости теперь же выяснить французскую позицию в, дальнейшем развитии русско-японского «антагонизма», тем более, что и сами японцы ставили уже раз этот вопрос перед французским посланником в Токио, а тот к великому негодованию Делькассэ ответил, что «Франция ни в коем случае не будет помогать России в случае войны ее с Японией». Теперь французский же посланник в Пекине подал мысль о возможности французского посредничества в образовании японо-франко-русского согласия на основе предложения Японии французского займа, ввиду невозможности для Японии достать деньги в Англии во время англо-бурской войны. И Делькассэ, считавший, что Франция должна «елико возможно дольше избегать столкновения России и Японии» и «помешать Англии найти на Дальнем Востоке в лице Японии солдата, которого Англии там недостает», легко воспринял эту мысль и, как только (в середине сентября) Ито явился перед отъездом к Дюбайлю (посланнику в Токио), тот предложил ему «дружеское содействие» Парижа в переговорах «с третьей державой» (Россией) и «удовлетворение» по финансовому вопросу.213
Ламсдорф получил от Делькассэ отчет об этой встречи Ито с Дюбайлем 8/21 октября 1901 г. и выразил надежду; если не «разрешить корейский вопрос разом», то хотя бы «поставить его так, чтобы помешать воинственным поползновениям» «известных сфер в России и Японии, в которых господствует дух завоеваний», и положить, таким образом, начало «плодотворному согласию трех правительств». У него оставался неясным только вопрос, располагает ли Ито достаточной силой, чтобы оказать соответствующее влияние на свое правительство.214 А затем (опять по инициативе Делькассэ) 29 октября/11 ноября Ламсдорф сообщил в Париж памятную записку для руководства Делькассэ в предстоящих разговорах с Ито по корейскому вопросу, — «единственному» (!), где имеются разногласия между Россией и Японией («признание естественной коммерческой и промышленной экспансии Японии в Корее» и «невозможность допустить, чтобы Корея стала для Японии стратегическим центром в ущерб русским интересам»). При этом Ламсдорф просил Делькассэ, чтобы «финансовая помощь, какую, возможно, предоставит Франция Японии, не послужила Японии для подготовки авантюр, способных зажечь пожар на Дальнем Востоке» — о займе мог заговорить Ито, пусть даже сам Делькассэ, но окончательное решение вопроса должно было быть отложено до петербургских переговоров.215
В своих парижских беседах с Делькассэ Ито принял постановку вопроса на одну корейскую почву. Он, однако, был сдержан и говорил больше о «взаимном непонимании» японских и русских представителей в Сеуле, о «возбужденном состоянии японских масс» и в заключение вежливо заметил, что «в случае надобности» он прибегнет «к благожелательному посредничеству французского правительства». Но он «даже и намека не сделал на какую бы то ни было финансовую помощь» со стороны Франции, обещав только заехать в Париж перед возвращением в Японию.216 Очевидно, платформа Ламсдорфа (в изложении Делькассэ) не расположила Ито приступить к финансовым переговорам в Париже. Сопоставив это известие из Парижа с приведенным выше донесением Извольского, Ламсдорф мог видеть, что Комура в Токио был горячее, чем Ито в Париже.
Оставалось ждать, не заговорит ли Ито о займе в Петербурге?
Ито пробыл в Петербурге с 11 по 21 ноября ст. ст., имел не только официальные свидания с Ламсдорфом, но и неофициальные разговоры с Витте, который говорил с ним, как «не дипломат» и «более откровенно и определенно», и вообще, по наблюдению германского, например, посла, Ито был принят «необычайно дружественно» и «с особой внимательностью».217 Уехал Ито из Петербурга неожиданно для всех, 21 ноября, оставив Ламсдорфу набросок проекта договора о Корее, «не намекнув даже на вторичное посещение Парижа» и попросив только выслать ему вдогонку в Берлин русский контрпроект. А 25 ноября/8 декабря, когда Ито был еще только в Берлине, в Токио совет Генро принял решение подписать договор с Англией, так что полученный Ито в начале декабря в Берлине русский контрпроект явился документом совсем запоздалым. Уже много времени спустя, после опубликования воспоминаний Гаяси, стало известно, что Ито прервал свои петербургские беседы, получив 20 ноября/3 декабря доставленный ему на заключение через курьера проект англо-японского союзного договора.218
Можно думать, следовательно, что решение в пользу союза с Англией окончательно созрело в Токио, независимо от петербургского свидания Ито, по меньшей мере еще в сентябре, когда Комура получил тревожную весть из Пекина о потребованной Витте «отдаче в руки Русско-Китайского банка всей Маньчжурии». А нам теперь доподлинно известно, что на самом деле Витте связал при этом банк заранее формальным обязательством действовать в концессионном вопросе всецело по указаниям министра финансов, и вся Маньчжурия, таким образом, на деле отдавалась бы в руки царского правительства.219 Но, если все же у японского правительства оставались даже хоть какие-либо колебания до самого 25 ноября/8 декабря, когда оно решило подписать английский договор, то колебания эти должны были отпасть из-за одного того, о чем, конечно, Ито сообщал в Токио телеграфом из Петербурга. И сообщал не на основании того формального ответа, который он получил уже post factum в Берлине, а на основании еще своих петербургских бесед с обоими министрами.
В беседах с Ламедорфом Ито говорил, что «японцы терроризованы мыслью о вторжении в ближайшем будущем в Корею русской армии» и намекнул, что КВжд — «колоссальный шаг вперед России на пути завоеваний». А Ламсдорф, «не вдаваясь очень в корейский вопрос» и подчеркнув необходимость «независимости» Кореи, парировал намек на КВжд не совсем ловко тем, что де «Япония не может питать подозрений относительно сооружения, которое, по правде-то говоря, возникло вследствие Симоносекского договора и является результатом, повидимому, ослабления Японии». Как признался Ламсдорф, рассказывая все это Бутирону (французскому поверенному в делах в Петербурге), он имея в виду дать понять Ито, что «Япония должна твердо усвоить, что мы ей никогда не уступим этого полуострова <Корею>, а также, что мы не хотим его присоединить; но вся наша стратегия на Дальнем Востоке попадает в угрожаемое положение, если Корея не будет свободна». Далее Ламсдорф объяснил Бутирону, что он «хочет иметь свободной дорогу из Порт-Артура во Владивосток, и, если Япония не согласна на это, мы должны принести военные жертвы на суше и на море: война, может быть, начнется плохо для нас, но наверняка кончится плохо для японцев». «Сделав этот пункт совершенно ясным», Ламсдорф и хотел бы затем «привести микадо к политике соглашения... втроем» (Россия, Франция, Япония).220
В каких бы словесных формах ни протекали в действительности подобные беседы с Ито на трех языках, у того не могло оставаться сомнений, что в данный момент его программа-минимум (Корея — целиком и полностью Японии, Маньчжурия — России) не имеет шансов на успех в Петербурге. К тому же и сам Витте, как теперь документально известно, и в этих беседах и в одобренном им русском контрпроекте не только не согласился предоставить Японии «полную свободу действий» в Корее, как настаивал Ито, но и потребовал «полной свободы действий» для России в Маньчжурии, а заодно и во всех приграничных к России областях Китая — в сущности ничего не меняя в своей первоначальной программе первого тура сепаратных переговоров с Китаем.221 Однако, несмотря на то, что Ито опять ни словом не обмолвился о займе ни с Ламсдорфом, ни с Витте и ясно ответил в Петербург из Берлина (10 декабря нов. ст.), что он «сомневается в целесообразности рекомендовать своему правительству русский контрпроект как базу для будущих переговоров», Витте и Ламсдорф повели себя дальше так, как будто суть ответа Ито заключалась не в этом, а в его же вежливой фразе, что де он еще «вдумается» в русский текст, чтобы составить себе окончательное о нем мнение. Они теперь ловили всякие внешние признаки того, что соглашение еще возможно, и уповали, что вот Ито вернется в Токио, доложит там о результатах свидания лично и тогда переговоры возобновятся. А так как Ито ждали в Токио в начале февраля 1902 г., то до этого срока петербургские оптимисты и прилагали усилия покончить переговоры с Китаем, возобновившиеся в декабре 1901 г., — стоя на старых позициях и торгуясь за каждое слово в банковском соглашении, лишь бы отстоять Маньчжурию от «наводнения иностранцев».222
Даже открытое выступление США в Петербурге с нотою протеста против монополии Русско-Китайского банка (21 января/3 февраля 1902 г.) не было принято ими всерьез, и Ламсдорф просто притворился непонимающим, что американский империализм протестует здесь именно против монополии, а не против отдельных конкретно могущих достаться банку концессий, и пробовал высказывать обиду и удивление, почему это одной России Америка хочет запретить приобретение «концессий».223 Легко представить себе, какие политические выводы могли сделать в Вашингтоне из этой злостной наивности дипломатии Витте — Ламсдорфа.
Зато и смущению их не было границ, когда 30 января/ 12 февраля 1902 г. один за другим грянули два удара: из Пекина в этот день был получен категорический отказ китайцев подписать банковское соглашение, а японский посол в Петербурге в этот же день официально сообщил Ламсдорфу текст англо-японского союзного договора, подписанного, как оказалось, еще 17/30 января (за 4 дня до американского протеста, который предстал теперь, как строго согласованный с Англией и Японией шаг). Недаром Кацура «был уверен, что тайна <переговоров о союзе> ни в коем случае не разгласится, и думал, что прием Ито в Петербурге был счастливым обстоятельством, так как был рассчитан на то, чтобы отвести публику от верного следа».224
И в страхе перед возможной теперь «в любой момент» войной Витте и Ламсдорф пошли на подписание (26 марта/ 8 апреля 1902 г.) голого договора о выводе войск из Маньчжурии и спешили подписать его со всеми поправками китайцев, не заикаясь ни о каких монополиях и банковских соглашениях, одна перспектива которых фактически сделала «участником» англо-японского союза и США.225
Только в одном пункте Витте — Ламсдорфу удалось настоять на своем — и за 40000 руб. китайские дипломаты согласились сохранить в договоре пресловутую оговорку, обусловливавшую эвакуацию Маньчжурии «общим спокойствием и образом действий других держав». Срок же окончательной эвакуации назначен был на 26 сентября/9 октября 1903 г.226
Во всей процедуре этой фазы переговоров Куропаткин на сей раз был совсем не при чем. Весь этот длительный дипломатический эксперимент и его завершение были полным поражением царизма на пути «мирного» охвата Маньчжурии паутиной финансово-капиталистической монополии. Удержать маньчжурский рынок в руках русского капитала оставалась возможность теперь только стальным обручем государственной, таможенной границы, т. е. прямым «захватом». Упомянутая оговорка делала обязательство России относительно эвакуации Маньчжурии весьма эластичным, и открывала дверь захватническим инстинктам «безобразовской шайки».
206 Россия в Маньчжурии, стр. 315 и 317.
207 Витте. Воспоминания, т. I, стр. 183 сл, — Морской. Разочарования в честном маклерстве. Т. Рузвельт и Портсмутские совещания. М., 1911, стр. 12. — Б. Б. Глинский. Пролог русско-японской войны, стр. 189.
208 Россия в Маньчжурии, стр. 320–321.
209 Телеграмма К. Алексеева из Иокогамы от 2 сентября 1902 г. в деле № 12. — Кр. архив, т. 63, стр. 37 и 41.
210 Россия в Маньчжурии, стр. 325–329.
211 Разрядка моя, — Б. Р.
212 Кр. архив, т. 63, стр. 37 сл. (депеша Извольского из Токио от 6 октября 1901 г.).
213 Documents diplomatiques francais, 2-е série, I, № 310 (депеша из Пекина 1 июля 1901, и № 399 депеша. Дюбайля из Токио 16 сентября 1901 г.).
214 Там же, № 447 (телеграмма Бутирона из Петербурга 21 октября 1901 г.) и № 545 (депеша Делькассэ от 30 ноября 1901 г.).
215 Там же, № 500 (телеграмма Бутиропа из Петербурга от 11 и 12 ноября 1901 г.).
216 Documents diplomatiques, I, № 527 (телеграмма Делькассэ Бутирону в Петербург от 21 ноября 1901 г.).
217 Die Grosse Politik, т. 17, стр. 144–145 (донесение германского посла в Петербурге от 4 декабря 1901 г.). — Россия в Маньчжурии, стр. 333. — Таково же было впечатление об «очень милостивом» приеме Ито и у французского посла, см.: Documents diplomatiques, I, 648 сл. — То же и у Исии: Дипломатические комментарии. М., 1942, стр. 39.
218 Россия в Маньчжурии, стр. 333–340 (ответное письмо Ито Ламсдорфу из Берлина датировано 10 декабря нов. ст.). — Изв. министерства иностр. дел, 1913, кн. V, СПб., стр. 329. — Ср.: Исии, цит. соч., стр. 39.
219 Россия в Маньчжурии, стр. 326 (договор с Русско-Китайским банком от 26 сентября 1901 г.).
220 Documents diplomatiques francais, I, № 548 (депеша Бутирона от 3 декабря 1901 г.). — Ито изъяснялся на «плохом» английском языке, который Ламсдорф «едва понимал», а Ламсдорф говорил на плохом немецком, с которого для Ито переводил на японский его секретарь Сузуки. — Ср.: Исии, цит. соч.. стр. 39: «русские деятели» «заявляли, что кроме независимости этой страны <Кореи>, их единственным политическим интересом в отношении Кореи был свободный проход через Цусимский пролив». — История дипломатии, II, стр. 156: «в обмен требовалось признание русского преобладания в Маньчжурии и в других областях Китая, примыкающих к русской границе. Точнее говоря, русские настаивали, чтобы японцы отказались от всякого вмешательства в эти вопросы, всецело предоставив их урегулирование России и Китаю».
221 Россия в Маньчжурии, стр. 335–337. — См. приложение 15.
222 Россия в Маньчжурии, стр. 339–344. — Письмо Ито в «Обзоре сношений с Японией по корейским делам», стр. 74. — Ср.: Documents diplomatiques francais, II, № 4 (письмо русского посла в Париже к Делькассэ от 4 января 1902 г. по поводу, якобы, предстоящего приезда Ито из Лондона в Париж для обсуждения соглашения России и Японии).
223 Россия в Маньчжурии, стр. 345–346. — Меморандум США относительно Маньчжурии от 1 февраля нов. ст. 1902 г. на ту же тему опубликован в «Documents diplomatiques francais», II, № 93.
224 British documents, II, № 118, приложение — интервью Кацуры от 6 декабря 1901 г. — Ср.: История дипломатии, II, стр. 156, «Ямагата и Кацура, начиная переговоры с Петербургом, вовсе не стремились довести их до конца».
225 British documents, II, № 118, приложение (интервью с Кацурой от 6 декабря 1901 г.). — Секретность англо-японских переговоров была такова, что еще накануне предъявления договора в Петербурге, «никому, кроме Курино и английского посла, и в голову не приходила мысль о существовании подобного проекта» (Documents diplomatiques francais, II, № 84, депеша Монтебелло от 13 февраля нов. ст. 1902 г.). Раньше других, 3 февраля 1902 г., договор был сообщен Германии (British documents, II, стр. 122–123). Витте теперь взял назад все свои возражения против просимых китайцами уступок в редакции договора об эвакуации, лишь бы избежать «нового препятствия в виде обиды нашего национального самолюбия», в случае вмешательства держав (письмо его Ламсфорфу 20 февраля 1902 г., дело № 75, часть 5, Канц. министра финансов). Перед японским посланником Витте опровергал слух, будто он «отказался от оппозиции усилению военного положения России на Дальнем Востоке», и даже «конфиденциально» свалил на военного и морского министров обвинение в «дискредитировании политики Ламсдорфа» и в стремлении «удержать Маньчжурию». Ламсдорф с своей стороны заверил английского посла, что «он вручит свою отставку» царю, «если будет сделано малейшее отступление от политики» его, Ламсдорфа (British documents, II, Ma 143, телеграмма английского посла в Петербурге от 5 марта 1902 г.). — Гэй, государственный секретарь США, был «целиком на стороне Лондона и Токио» и высказал французскому послу в Вашингтоне, что был «совершенно спокоен за договор, подготовляемый Россией с Китаем относительно эвакуации Маньчжурии; но мы ничего не знали об этом втором и таинственном договоре, подготовлявшемся с Русско-Китайским банком, который имел целью отдать все экономические интересы в Маньчжурии в руки России». Несомненно, англо-японский договор «остановит Китай перед западней, куда его хотели завлечь» (Documents diplomatiques francais, II, № 90 — депеша Камбона из Вашингтона 14 февраля 1902 г.). А газета Гэя «Ивенинг стар», указала 21 февраля 1902 г., что нота США от 1 февраля 1902 г. «на деле означает вхождение США в англо-японский союз» (там же, № 105).
226 Россия в Маньчжурии, стр. 347–348. — См. приложение 13.
<< Назад
Вперёд>>
