А какую опору представляла собою для царизма его армия в данный момент?
В своей солдатской массе это была армия преимущественно крестьянская и мелкобуржуазная, с пролетарскими элементами, распределявшимися главным образом в технические части и во флот. Офицерство, если не говорить о гвардии, в подавляющей массе пополнялось из мелкобуржуазных слоев; считая и гвардию, только 37% офицерских должностей было в руках потомственных дворян. Это последнее обстоятельство расценивалось, однако, наверху как тревожный симптом и недостаток, с которым незадолго до войны и приступили бороться (Куропаткин в январе 1903 г.) учреждением особых дворянских кадетских школ, опасаясь постоянного наплыва в юнкерские училища и в состав «вольноопределяющихся» «разночинцев неудачников, которые, не успев успешно кончить курс в гимназиях и реальных училищах, ищут в военной службе кусок хлеба, и бранят приютившую их среду».497 Между тем именно из юнкерских училищ выходила до войны 1904–1905 гг. большая часть офицерской армейской (не гвардейской) пехотной массы: «неокончивший реалист, выгнанный классик, полуграмотный семинарист, не дотянувший, до конца ученик земледельческого, технического или коммерческого училища — вот обычный контингент, которым пополняются юнкерские училища». Лишь меньшая часть офицеров выходила из кадетских корпусов через военные училища. Но это были люди, с десятилетнего возраста предопределенные в военное дело без всякого соображения с способностями и интересом к военному делу.
В результате «большинство» офицеров служило апатично, иногда даже с отвращением выполняя постылое, противное дело, ничего не читая, не следя за военной наукой, с годами погружаясь все безысходнее в стоячее болото безидейного быта. Не говоря уже о чисто бюрократической атмосфере прохождения службы, материальное положение армейского пехотного офицера было крайне низко, и это создавало тягу к тому, чтобы выбиться из «строя» «в интендантство, в акциз, в полицию, в пограничную стражу, в жандармы, на разные административные должности» — всюду куда угодно, «где лучше платят или где легче дышется». Получалось нечто обратное тому, на чем строились современные армии буржуазных европейских государств. Там, «по мере служебного» возвышения, производится постепенное процеживание офицеров, причем все неспособное удаляется, у нас подобный же отбор производит сама жизнь, но только в обратную сторону».498
В результате средний армейский офицер занимал в «обществе» господствующих классов приниженное положение и был резко отделен от привилегированной гвардейской верхушки, которая и была поставщицей высшего командного состава российской армии. Высший командный состав был теснейшим образом связан с феодальной, сословно-дворянской. верхушкой господствующих классов и рекрутировался так., что сам Куропаткин открыто заявлял после Мукденского поражения в своем прощальном обращении к офицерам маньчжурской армии: «люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, во многих случаях в России не только не двигались вперед, а преследовались: в мирное время такие люди для многих начальников казались беспокойными, казались людьми с тяжелым характером и таковыми и аттестовывались. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди без характера, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнениями своих начальников, выдвигались вперед».499 Три пути вели к высшим командным должностям: 1) служба в гвардейских полках, требовавшая громадных личных средств, и крепких столичных связей, 2) служба по столичным канцеляриям генерального штаба и оттуда ускоренные: назначения прыжками на строевые высшие должности и 3) придворная карьера — т. е. «фешенебельный ресторан, петербургская канцелярия и дворцовая передняя, вот где изготовляется большинство русских военных начальников». «Что бы они ни делали, какие бы образцы небрежности, самодурства и невежества ни показывали, какие бы нелепые требования ни предъявляли к войскам, они все-таки останутся на своих местах до тех пор, пока преклонный возраст или неизлечимая болезнь не приведет их к тихой пристани одного из высших государственных учреждений».500
Описанное положение с офицерскими кадрами и высшим командным составом полностью сказалось на судьбах маньчжурской кампании и изнутри сковало русскую действующую армию в ее боевых действиях. «За все время войны было только 2 случая, когда заведомо никуда негодные крупные начальники были устранены, но и тут по возвращении в Петербург, они получили высшие назначения. Бездарные, невежественные генералы продолжали водить порученные им войска на убой до тех пор, пока общими своими усилиями не привели и всю войну к печальному концу».501 Стороннему наблюдателю было совершенно ясно, что «следовало бы без всякого колебания произвести чистку командного состава, чтобы повысить в чинах и должностях тех, способности которых отметит самый опыт войны».502 Но это при данных политических условиях было благим пожеланием. Весь строй русской армии отразил в себе лишь коренные черты разлагавшегося в ее тылу военно-феодального империализма.
Крепостническим духом проникнута была вся организация, нравы и быт армии, а дисциплина стояла на куцей «патриотической» словесности, сдобренной бранью, «тыканьем» и «мордобоем». 4–5 лет солдат проводил в «нищенской обстановке», получая 2 руб. 10 коп. в год. «Белье и сапожный товар отпускались такого низкого качества, что нижние чины продавали их за бесценок и покупали взамен собственные вещи» и «без помощи из дому солдат почти не мог существовать». «К серой безропотной массе относились свысока и считали, что если издавна она находилась в таком положении да беды не было от этого, то нечего разорять финансы на улучшение ее быта», а «одеяла и постельное белье были заведены лишь в немногих частях». Так описывал положение солдата военный министр (Редигер) в разгар 1905–1906 гг., выторговывая в Государственном Совете 4 млн для прибавки на содержание солдат по 1 коп. в день на человека и второе полотенце, доказывая, что с одним обойтись нельзя.503 Фраза воинского устава, что «звание солдата высоко и почетно» была на деле пустым звуком. «На практике солдат видел, что с поступлением его на службу его зачисляли как бы в низшую породу людей: для него сразу делались недоступными вагоны и буфеты I и II классов, театральные залы и пр. места, предназначенные для чистой публики; на вывесках общественных садов, куда он прежде мог ходить беспрепятственно, он читал: «вход нижним чинам воспрещается»; его не пускали во внутрь вагонов конок; в некоторых городах он не имел даже права ходить по тротуарам». На одном казарменном экземпляре устава против места о высоком звании солдата так и было помечено «каракулями»: «неправда, солдат есть последний человек».504
Как показала себя такая армия в войне?
«Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами... Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью при столкновении с прогрессивным народом в современной войне, которая так же необходимо требует высококачественного человеческого материала, как и современная техника» — «в эпоху скорострельных малокалиберных ружей, машинных пушек, сложных технических устройств на судах, рассыпного строя в сухопутных сражениях».505
Организационный хаос, питаемый полукрепостническим строем, с великой легкостью расцветал пышным цветом на просторах Маньчжурии по мере скопления там войсковых масс и сопутствующих армии толпищ всякой авантюрной людской мошкары, искавшей славы, наживы, приключений и легких успехов в тылах. Восемь месяцев подряд командование армией двоилось между Алексеевым и Куропаткиным, каждый из которых имел свой военный план и свои сношения с царем в Петербурге, а тот вмешивался иногда даже в вопросы о расположении войсковых частей в том или ином пункте Маньчжурии.506 Мобилизация в стране проводилась по принципу: с одной местности все, с другой ничего, и в; армию «гнали» запасных за 40 лет, рядом не трогая молодых, — что вытекало из схемы частичных мобилизаций, чтобы не сделать невозможной всеобщую. Между тем, «запасные старших сроков не были знакомы с трехлинейною винтовкой и забыли все, что знали по службе». А потом пошла в ход «безумная фантазия» Куропаткина, повлекшая к «полной дезорганизации войсковых частей в Европейской России, из которых была вырвана масса лучших офицеров и нижних чинов для отсылки в армию на формирование там громадных управлений и импровизированных новых частей» (как жаловался в 1905 г. военный министр Редигер, расхлебывая эту кашу в разгар революции). Да и сам Куропаткин признавал, что «нарушение нормальной организации войск началось с объявления войны... и только после боев на р. Шахэ (на 9-м месяце кампании, — Б. Р.) мы вполне разобрались в корпусах».507 Но это мало поправило положение, потому что и в Мукденском сражении возродилось «раздергивание всяких тактических единиц», так что в конце концов не было ни корпусов, ни дивизий, а только «отряды» в составе всевозможных войсковых частей с чужими для них начальниками.508 На фронт устремилось младшее поколение великих князей, их адъютантов и присных, с женщинами и шампанским; были командующие, ехавшие с женами; все это располагалось в отдельных поездах и вагонах, засоряя запасные пути и тупики, своевольничало и кичилось, неся в армию разложение сверху, а один из князей (Борис Владимирович), наскочив на пощечину от одной сильной дамы, с которой проявил неумеренную вольность рук, был просто даже выслан Куропаткиным домой во-свояси.509
В техническом отношении — армия начинала кампанию с 8 пулеметами; пополнялась полевой артиллерией, вместо горной, хотя с 1900 г. можно было воочию видеть гористый характер будущего театра военных действий; не располагала точными картами, без которых части плутали и попадали не туда, куда шли. Порт-Артур начинал кампанию с 153 снарядами для 12-дюймовых орудий, тогда как во Владивостоке таких снарядов лежало 1037, и не было ни одного 12-дюймового орудия. Во всей армии не было ни одного фугасного снаряда, а тяжелые гаубицы стали подвозить только летом 1905 г., когда в воздухе висел уже мир.510 Более чем через 2 месяца после начала войны на р. Ялу, на корейской границе, откуда ждали вторжения японцев в Маньчжурию, в расстоянии 240 верст от железной дороги, был сосредоточен отряд в 20 000 человек, а транспортная часть оставалась «совершенно неустроенной» (по признанию самого Куропаткина).511 Добрую половину кампании части из России прибывали на фронт с четырехколесным тяжелым обозом, и только по истечении полугода войны Куропаткин решился «просить» о снабжении частей вьючным обозом и двуколками. Целый корпус (10-й) явился в Маньчжурию без единой вьючной лошади, без бочек для воды, «которые на вьюках можно было подвезти в горы»: «в результате роты, посылаемые для охранительной службы по сопкам, остаются целые сутки, получив вареную мясную порцию и свою баклагу с водою», и «иногда, чтобы набрать воды в ключе, где таковая есть, приходится работать на спуск и подъем три-четыре часа времени». На десятом месяце кампании, когда бои у Ляояна и на р. Шахэ были уже позади, наступила вторая зима и на начало декабря 1904 г. намечалась решающая третья попытка «рискнуть», по выражению Куропаткина, двинуться в наступление на выручку Порт-Артура, — основным средством такой техники оставалось долготерпение российской «святой серой скотинки»: «начинают пухнуть ноги у нижних чинов. Не снимают сапог много недель, не ложатся, не моют ног», «и все это от нашего невнимания» (меланхолически записал Куропаткин в своем дневнике 24 октября 1904 г.).512 Нет возможности заниматься здесь перечислением таких и им подобных деталей, которые ярче и картиннее всех обобщил, может быть, никто иной, как тот самый адмирал Алексеев, который начинал войну с намерением, во-первых, «набить морду японцам», а во-вторых, кончить войну «в три месяца». К сентябрю 1904 г. он уже говорил в своем кругу: «мы качаемся, как старый рыдван на плохих колесах. Я сорок лет участвую в делах и могу сказать, что мы не можем воевать. У нас нет умения, нет людей...»513 Это он говорил, разумеется, не о солдате.
Что касается солдата, то к моменту войны в армию проникла зато и революционная пропаганда. С самого начала XX столетия ее вели особенно широко социал-демократические организации, приступившие с 1901 г., где только была возможность, и к организации солдатских кружков, а во флоте в 1903 г. налицо была уже и военная социал-демократическая организация (в Севастополе). К великому ужасу своему, обнаружив эту работу, царское правительство в 1903 же году занялось обсуждением вопроса о пропаганде в войсках в целом и до войны успело собрать по этому вопросу ряд мнений командующих округов. Один из них, не ища выхода в карательных мерах, простовато указал на одну общую: «поднятие экономического благосостояния народа, особенно, крестьян». Это было в ноябре 1903 г.514 А 28 декабря того же года Витте приехал к Куропаткину «очень огорченный резолюцией царя по крестьянскому делу, по которой в указе предположено объявить, что государь признает сословность, общину и неотчуждаемость крестьянской земли — вопросами им разрешенными и неподлежащими обсуждению». Это было торжество того крестьянского проекта Плеве, от опубликования которого Муравьев ждал, что «в обществе раздастся крик негодования».515
Так готовился царизм к своей «маленькой победоносной войне».
Но вот, еще и не кончилась война, русская армия твердо еще стояла на сыпингайских позициях, и только-что, после цусимского морского поражения Вильгельм подал Николаю совет итти на мир (21 мая/3 июня 1905 г.), — как Бюлов в Берлине (22 мая/4 июня) обратился к начальнику генерального штаба фон-Шлиффену за его личным мнением, «какова будет степень военной мощности» России «через год после заключения мира на европейском театре войны». Шлиффен ответил (10 июня), суммируя наблюдения штаба, накопленные за время войны, с большою точностью. «Россия, как только она заключит мир с Японией, вернет обратно посланные в Восточную Азию армейские корпуса и дивизионы. По истечении приблизительно 6 месяцев в Европейской России может оказаться в наличности та же по численности военная сила, которая была там в начале 1904 г. Пройдет несколько больше времени, пока будут пополнены запасы оружия и снаряжения и будет обновлена артиллерийская материальная часть. В течение некоторого времени старая армия может быть внешне восстановлена. Внутренне налицо будут существенные отличия. Уже давно было известно, что у русской армии нет значительных (bedeutende) вождей, было известно, что офицеры в большинстве были малоценны, и что подготовку войск можно рассматривать только, как неудовлетворительную. Напротив русский солдат считался одним из лучших в мире. Его безусловное послушание, его терпеливая выдержка, его спокойное презрение к смерти признавались неоцененными его свойствами. Теперь вера в эти свойства сильно поколеблена. Послушание оказалось не всегда слепым. Стали известны многочисленные случаи, в которых офицеры не приказывали, а просили, уговаривали, парламентировали. В других случаях люди оказывали сопротивление и переходили к грубейшим насилиям по отношению к начальникам. Авторитет офицеров, как в равной мере и покорность солдат, стали под вопрос. Также и терпеливая выдержка не оправдала себя на деле. Паника нередко возникала во время маньчжурской кампании. До конца войско выдерживало лишь редко. Обнаружилось, что прославленное русское послушание основывается меньше на верности долгу и чувстве чести, чем на тупоумии и фаталистической покорности судьбе, и что эти врожденные славянской расе свойства держатся только до известной границы, а затем вырождаются в грубость. Но прежде всего русский солдат не обучен, он не умеет стрелять и двигаться в бою. В прежние времена можно было с храбрым и мало вышколенным войском все же чего-то достигнуть. Усовершенствование оружия требует теперь чрезвычайно тщательного обучения. Так как русские его не получили, то они не смогут равняться с другой армией, вообще не пригодны к наступлению. Восточно-азиатская война показала, что русская армия была еще менее хороша, чем она расценивалась общим мнением, и она, благодаря войне, стала, не лучше, а хуже. Она потеряла всякую жизнерадостность, всякое доверие и послушание. Весьма сомнительно, чтобы произошло улучшение. Для этого недостает прежде всего самосознания. Причины своего поражения русские ищут не в общих собственных недостатках, а в превосходстве численности противника и в неспособности отдельных полководцев. Однако недостает также людей, которые могли бы провести реформу, и необходимых моральных понятий. Поэтому будет только соответствовать естественному ходу вещей, если русская армия и дальше будет становиться не лучше, а хуже. Внутренние события в великом соседнем государстве будут несомненно тому способствовать, будут ускорять это развитие...»516
Это был суровый и, в сущности, безнадежный приговор царизму в целом, произнесенный в момент, когда армия находилась еще в условиях полевых дисциплины и строя. Таким глубоким перерождением ответила русская армия царизму в самом ходе войны, не выступив еще на поприще революции. Презрительное высокомерие не помешало прусскому генералу подметить и оценить этот основной факт: народная армия выбиралась (не так уж стихийно) из-под руководства царизма и уже не годилась на роль слепого орудия его империалистической политики, как в фокусе отражая глубочайшее внутреннее противоречие русского военно-феодального империализма.
«Народные массы не хотели этой войны и сознавали ее вред для России».517 Никакая сила в мире не могла бы внушить народным массам веру в необходимость этой войны: «плохо вооруженная и обученная, руководимая бездарными и продажными генералами, русская армия стала терпеть одно поражение за другим», а «поражения царских войск вскрывали перед самыми широкими массами гнилость царизма»518 Такой ход войны сам по себе мог только содействовать тому, что ненависть к царизму в народных массах с каждым днем росла, обостряя революционный кризис в стране и приближая революционный взрыв. Причин для того было «более, чем достаточно». «В царской России капиталистический гнет усиливался гнетом царизма. Рабочие страдали не только от капиталистической эксплоатации, от каторжного труда, но и от бесправия всего народа. Поэтому сознательные рабочие стремились возглавить революционное движение всех демократических элементов города и деревни против царизма. Крестьянство задыхалось от безземелья, от многочисленных остатков крепостничества, оно находилось в кабале у помещика и кулака. Народы, населявшие царскую Россию, стонали под двойным гнетом — своих собственных и русских помещиков и капиталистов. Экономический кризис 1900–1903 гг. усилил бедствия трудящихся масс, война их еще более обострила. Поражения в войне усиливали в массах ненависть к царизму. Приближался конец народному терпению».519 При такой ситуации долг всякой революционной партии заключался в том, чтобы, раз война налицо, использовать ее в интересах победы пролетариата.
Ленин и большевики и заняли определенную пораженческую позицию в русско-японской войне, считая, «что поражение царского правительства в этой грабительской войне полезно, так как приведет к ослаблению царизма и усилению революции».520 В своем месте мы еще будем иметь случай остановиться на открытой Лениным кампании в печати в пользу такой позиции революционной партии — против меньшевистского лозунга «мир во что бы то ни стало», на котором объединились меньшевики с либералами и западноевропейской буржуазией. Здесь же отметим только, что еще летом 1903 г. сибирский социал-демократический союз открыл агитацию среди войск, двигавшихся эшелонами на Дальний Восток, — листовкой «Ко всем солдатам», где разъяснялись цели царистской политики. А затем и партийные комитеты на местах по всей Европейской России, следуя по пятам поражений царской армии, развертывают такую же агитацию среди солдат, матросов и рабочих — с призывом повернуть оружие против царя.521 Уже накануне кровавого воскресенья, 8 января 1905 г. товарищ Сталин в прокламации «Рабочие Кавказа, пора отомстить!» писал:
«Редеют царские батальоны, гибнет царский флот, сдался, наконец, позорно Порт-Артур, — и тем еще раз обнаруживается старческая дряблость царского самодержавия...
Плохое питание и отсутствие каких бы то ни было санитарных мер развивают среди солдат заразные болезни. Такие невыносимые условия еще более ухудшаются из-за неимения сколько-нибудь сносных жилищ и обмундирования. Ослабевшие, измученные солдаты мрут, как мухи. И это после десятков тысяч погибших от пуль!.. А все это вызывает среди солдат брожение, недовольство. Солдаты просыпаются от спячки, они начинают чувствовать себя людьми, они уже не подчиняются слепо приказаниям своих начальников и часто свистом и угрозами встречают выскочек-офицеров.
Вот что нам пишет один офицер с Дальнего Востока:
«Сглупил! По настоянию своего начальника выступил недавно перед солдатами с речью. Едва начал я говорить о необходимости постоять за царя и отечество, как. посыпались свист, ругань, угрозы... Я принужден был уйти куда-нибудь подальше от разъяренной толпы...»
Так обстоит дело на Дальнем Востоке!
Прибавьте к этому волнения запасных в России, их революционные демонстрации в Одессе, Екатеринославе, Курске, Пензе и других городах, протесты новобранцев в Гурии, Имеретии, Карталинии, южной и северной России, обратите внимание, что протестующих не останавливают ни тюрьма, ни пули (недавно в Пензе расстреляно за демонстрацию несколько запасных), и вы легко поймете, что думает русский солдат...
Царское: самодержавие теряет главную опору — свое «надежное воинство»!»522
Так, без преувеличения можно сказать, армия во время войны становилась политической школой, для многих впервые открывавшей новые широкие перспективы, которые потом закрыть уже ничто не могло.
497 Кр. архив, т. 2, стр. 24 (2 апреля 1903 г. был принят и закон об учреждении дворянских кадетских школ: Отчет по делопроизводству Государственного Совета за сессию 1902–1903 г., т. I, стр. 27 сл.).
498 Мартынов. Из печального опыта русско-японской войны. СПб., 1906, стр. 29–32.
499 Записки ген. Куропаткина. Итоги войны. Берлин, 1909, стр, 346.
500 Мартынов, цит. соч., стр. 32–38.
501 Там же.
502 Сказания иностранцев о русской армии в войну 1904–1905 г., СПб., 1912, стр. 17.
503 Кр. архив, т. 45, стр. 92, 94.
504 Мартынов, цит. соч., стр. 72.
505 Ленин, Соч., т. VII, стр. 47.
506 Кр. архив, т. 68, стр. 71.
507 Записки ген. Куропаткина о русско-японской войне. Берлин, 1909, стр. 249–254, 406, 418. — Кр. архив, Т. 45, стр. 92.
508 Теттау. 18 месяцев в Маньчжурии с русскими войсками, II. СПб., 1908, стр. 364–365 (цит. по: Сказания иностранцев о русской армии. СПб., 1912, стр. 191).
509 Кр. архив, т. 69–70, стр. 101. — Там же, т. 41–42, стр. 170. — Апушкин, Русско-японская война. СПб., 1910, стр. 87.
510 Н. А. Левицкий. Русско-японская война, М., 1938, стр. 29, 17–171. — Апушкин, цит. соч., стр. 42. — Русско-японская война. Изд, Центрархива, стр. 173.
511 Кр. архив, т. 68, стр. 72.
512 Там же, т. 68, стр. 74, 91; т. 69–70, стр. 120. — Апушкин, цит. соч., стр. 143: после Шахэ, когда начались морозы, обнаружился недостаток полушубков, на роту в 140–150 чел. приходилось 25–35 пар валенок, не было никакого культурного обслуживания, бродяжничество охватило весь район до Харбина.
513 Кр. архив, т. 41–42, стр. 162, 172, 195. — Но уже и в мае Алексеев высказывал, что «война встряхнет весь наш внутренний строй, у нас столько неумелости, халатности, недоделанности, что мы не можем далее так существовать... Японцы опередили нас во всем... Мы совсем тиной покрылись» (там же, стр. 184).
514 Кр. архив, т. 43, стр. 168 сл. — Н. А. Левицкий, цит. соч., стр. 22. — Русско-японская война. Работа Военно-исторической комиссии, т. I, СПб., 1910, стр. 462–463. — Записки ген. Куропаткина о русско-японской войне. Берлин, 1909, стр. 245–246. — Кр. архив, т. 69–70. стр. 109–110. — Там же, т. 2, стр. 52.
515 Кр. архив, т. 2, стр. 98.
516 Die Grosse Politik, 19/II 1905, № 6195. — Разрядка моя, — Б. Р.
517 Краткий курс истории ВКП(б), 1938, стр. 53.
518 Там же, стр. 53.
519 Там же, стр. 54.
520 Там же, с. 53.
521 Е. Ярославский. Русско-японская война и отношение к ней большевиков. М., 1939, стр. 28 сл.
