Клятва и благословение
Венчание Годунова знаменуется в «Истории» любопытным актом: «рвя» на себе рубашку, Борис поклялся в следующем: «Се, отче великий патриарх Иов, Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царствии нищ или беден!»1 (Сказание, 104). Подобное действие государя Палицын описывает с весьма негативной окраской («...не вемы, чего ради»...) и явно расценивает как неверное - царь испустил «глагол зело высок» (Изначальная редакция - «и богомерзостен»), - осуждение очевидно в обоих вариантах. Настолько же неправильной оказалась реакция людей, одобривших сказанное: «...словеси же сему вси такающе и истинно глаголюща ублажающе» (Изначальная редакция: «...словесе же сего никто недоумевся взбранити». Сказание, 104, 252).
Исследователи несколько раз задавались вопросом о том, почему клятва царя оценивалась как негативный акт. О.А. Державина и Л.В. Черепнин предполагали, что Палицын осуждает «демагогию» Бориса, однако подобная трактовка оценочна2 и не учитывает дальнейший контекст «Истории», в котором говорится о благих делах Годунова. Я.Г. Солодкин утверждает, что Борис превысил свои полномочия3. Необходимо понять, в чем заключена суть обвинения.
Осуждения Палицына относятся, безусловно, не к благим намерениям Бориса: порицанию подвергается именно клятва государя. Позднее, говоря о милостынях и о строительстве церквей на деньги от неправедных прибытков, Авраамий делает важное утверждение: «...и смесив клятву з благословением, и одоле злоба благочестию» (Сказание, 109). Таким образом, речь идет о неправедной клятве.
Отметим, что в другом произведении начала XVII в. «Словесах дней, и царей, и святителей московских...» И. Хворостинина встречается аналогичный эпизод, связанный не с Годуновым, но с Василием Шуйским. Современник Палицына характерно описывал начало правления второго избранного государя: «В церковь соборную Божия матери вшед, безстрастием дерзновения исполнився и не положи Бога пред собою, по писанному, но взем честное всемирное наше оружие Божественное, Христа Бога нашего святой поклоняемый крест, рече самодержец, новоизбранный царь людем, благодарение творяще, лукаво крест лобза, клятву сам на ся возда. И тако всему миру клянется потребу творити всем, во царствии его живущим» (Словеса, 446).
Как видим, в описании Хворостинина, Шуйский совершает то же, что и Годунов у Палицына: клянется во время венчания. Оценка этого действия оказывается еще более негативной: «О беда! О скорбь! Единаго ради малого времени жития сего светом лститца царь и клятву возводит на главу свою, никто же от человек того от него не требуя; но самоволне клятве издався, властолюбец сый, а не боголюбец. Точию хотя прославитися на земли, а не на Небеси. И что человеческое естество весть хотение свое? И яко же тое клятвы коснувся владыко, и предаст его Бог в неискусен ум, во еже творити неподобное и преступи клятву свою. И воздвижеся нань держава его, и преступишя клятву, ею же кляшася ему; и во дни его всяка правда успе...» (Словеса, 446. Ср.: Рим. 1: 28).
Известно, что Шуйский действительно принял на себя некоторые обязательства, восходя на престол (сохранившаяся в ряде списков присяга царя упоминается во многих памятниках; подробнее см. ниже), однако для нас важно, что в обоих приведенных описаниях речь идет об осуждении клятвы как негативного акта. Осуждение применяется к разным правителям согласно авторским представлениям об этих государях: Палицын не упоминает ни словом о клятве Шуйского, ему важно связать этот мотив именно с Годуновым; обратное происходит у Хворостинина. (Интересно, что эпизод с клятвой Годунова, позаимствованный из «Истории» Палицына, зачастую фигурирует в описаниях Смуты как факт, реально произошедший во время венчания 1598 г.4 В то же время узнать, действовал ли Борис подобным образом, очевидно, невозможно.)
Ключ к пониманию эпизода дает фраза о призывании Бога «в свидетели» («Бог свидетель сему»): восходящий на престол Годунов, обладая «разумом в правлениях», не уповает на Господа, но делает собственное заявление, намеревается править своими силами, собственным умом. Это и отмечал Я.Г. Солодкин5. По собственной воле, «не положи Бога пред собою», клянется Шуйский в описании Хворостинина. О том, что подобное поведение государя недопустимо, свидетельствует контекст самой «Истории» - рассказ о благом царствовании Федора Иоанновича. «И той, - пишет Авраамий о Федоре, - убо не радя о земном царствии мимоходящем, но всегда ища непременяемаго. Его же видя, око, зрящее от превышних Небес, дает по того изволению немятежно земли Рустей пребывание и всех благих преизобилование. Кипяше же и возрасташе велиею славою и распространяшеся во все страны царство его». Помышляя о Божественном, а не о земном, Федор не только обеспечивал внутреннее благоденствие, но сдерживал и внешнюю агрессию - угрозу от польских и северских земель: «царь же Федор, яко ужем твердом молитвою своею всех связа» (Сказание, 107; ср. в Хронографе 1617 г.6). Подобные описания распространены в книжности Смуты7. Благоверие и упование на Бога оказываются важнейшими качествами государя - Федор предпочитал Небесное земному, в результате чего государство процветало и «преизобиловало». Д. Роуланд достаточно четко сформулировал эту идею: «As the example of Fedor shows, pious tsar can do no wrong, regardless of his skill as an administrator»8. Высказывая аналогичную мысль, дьяк Тимофеев усилил ее топосной фразой, уподобившей царя святым праведникам: «...многоразньствия и всяческих благ кипящее в земных неприкладство вся совокупив, купно рещи - земное царство и красное мира совершене оплевав, оттрясе по себе, паче всех Бога предпочте» (Временник, 25)9.
Средневековые представления о государе как «одушевленной иконе Царя Небесного»10, пастыре, наделенном особой ответственностью за вверенных ему людей, создают в «Истории» образ идеального правителя, который ведет государство к процветанию прежде всего упованием на Всевышнего. Примечательно, что разумный «в правлениях» Борис сразу определяется Палицыным как «ненавыкший Священного Писания». Уповая лишь на свои силы, Годунов заведомо не может обеспечить стране желанное благоденствие. Государственный ум абсолютно не способен заменить или хоть как-то компенсировать неверные отношения царя с Богом: самый разумный царь может оказаться самым непригодным к правлению.
И все же логика рассказа о венчании Годунова ясна не до конца: по какой-то причине книжник уверен, что читателям «Истории» будет понятно резкое осуждение, казалось бы, благого обещания царя. Смысл обвинения проясняется через реконструкцию смыслового поля понятия, использованного Палицыным.
В соответствии с общезначимыми для русской средневековой культуры идеями клятва сама по себе (тем более клятва Богом, божба) - неправедное дело, основанное на грехе гордыни11. Характерно, что дальнейшие описания Годунова в «Истории» (как и во многих иных памятниках Смуты) включают массу эпизодов, связанных с этим грехом. Палицын называет гордыми самые, как кажется, разные дела государя - попытку заключить династические браки для своих детей, раздачу голодающим церковной пшеницы и др. Ту же природу имеет рассказ о клятве правителя. Чтобы понять логику памятника, необходимо реконструировать представления о гордости12, актуальные для изучаемой эпохи.
1 Ср. описание подобного поступка царя Конрадом Буссовым. Во время приема иностранцев, переходивших на службу московскому правителю, 13 декабря 1601 г. Борис, после принесения иноземцами присяги, ответил: «Любезные дети мои, молите Бога за нас и наше здравие. Пока мы живы, у вас нужды ни в чем не будет». После этого он «прикоснулся пальцами к своему жемчужному ожерелью и сказал: "Даже если придется поделиться с вами и этим"» (Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613 // Хроники Смутного времени. М.,1998. С. 26).
2 Подобных утверждений нет в источнике; более того, неясно, что именно вкладывают историки в понятие «демагогия», абсолютно чуждое книжнику, писавшему о благоустроениях Годунова. Необосновано контекстом и предположение А.Д. Балясного о том, что Палицын считает невозможным искоренение нищеты (см.: Державина О.А. «Сказание» Авраамия Палицына и его автор // «Сказание» Авраамия Палицына. С. 39; Черепнин Л.В. Общественно-политические взгляды Авраамия Палицына // Там же. С. 5; Солодкин Я.Г. О некоторых аспектах мировоззрения Авраамия Палицына (из истории русской общественной мысли начала XVII в.) // Философия и культура: Сб. науч. тр. Екатеринбург; Нижневартовск, 1996. С. 26).
3 Солодкин Я.Г. Считали ли современники легитимным государем Бориса Годунова? С. 26-27.
4 См., например: Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.,2006. С. 24; Козляков В.Н. Смута в России: XVII в. С. 38. Для историков XIX в. характерно было повторять аргументацию авторов эпохи Смуты, трактуя благоустроения Годунова как неискренние проявления его «льстивого», «гордого» нрава и т. п. Сочинение Палицына могло пересказываться при этом целыми фрагментами, включая эпизод с клятвой (см., например: Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. 4: История России с древнейших времен. Т. 7-8. М., 1989. С. 346-347; Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 2004. С. 293.
5 По словам исследователя, призывая Господа лишь «в свидетели», государь превысил свои полномочия, поскольку «милостивое презрение» дается Богом, который и дарует благоденствие стране (см.: Солодкин Я.Г. О некоторых аспектах мировоззрения Авраамия Палицына. С. 26-27).
6 БЛДР. Т. 14. С. 524.
7 См., например: Повесть о честном житии царя Федора Ивановича // РИБ. Т. 13. СПб., 1909. С. 16; Временник. С. 22.
8 Rowland D.B. Did Muscovite Literary Ideology Place Limits on the Power of the Tsar (1540s-1660s)? // Russian Review. Vol. 49. № 2. 1990. P. 135.
9 Ср.: Сочинения преподобного Максима Грека: В 3 ч. Ч. 2. Казань, 1896. С. 451.
10 См., например: Каравашкин А.В. Харизма царя... С. 261, 272. Подробнее см. в гл. 5.
11 Подробнее о средневековом феномене клятвы см. гл. 5.
12 Понятия «гордость» и «гордыня» являются взаимозаменяемыми синонимами. В названиях глав древнерусских сборников они могли объединяться - «гордость, или гордыня» (см., например: Иоанн Златоуст. Беседы на 14 посланий. Киев, 1624. Л. 3157).
<< Назад Вперёд>>
