§ 1. Социальные трансформации и научная революция
Отличительной чертой социальных трансформаций является их локализация во времени и пространстве. В заданных ими рамках происходит количественное накопление изменений частного порядка, которое по достижении некоего «критического порога» переходит в качественное преобразование общественных систем. Пространственная и временная локализация «вписывается» в цивилизационную динамику. Отсюда следует, что человеческие метасообщества, обладающие устойчивым социокультурным своеобразием, проходят тождественные стадии развития. С одной стороны, это определяет уникальность отдельных этносов, обществ, культур и т. д., а с другой - задает вектор мирового развития, направленный на «усложнение» общественных систем и гомогенизацию13.
Очевидно, что существуют различные уровни социальных трансформаций. Одно дело - изменение локальных общественных систем и отдельных подсистем общества и другое - преобразования, определяющие направление общественно-исторического процесса и затрагивающие в той или иной мере человеческое сообщество в целом. К числу последних относится переход от традиционного аграрного общества к городскому современному - сначала индустриальному, а затем и информационному, постиндустриальному.
По мнению многих исследователей, этот процесс стартовал еще в эпоху Возрождения. Он прошел несколько фаз и постепенно охватил весь мир14. Сегодня имеется широкая гамма объяснений его сущностных характеристик. В основном они реализуются в рамках так называемой теории модернизации. За время своего существования эта теория претерпела длительную и сложную эволюцию. Ее ответвления опираются на различные методологические подходы. Но их последователей объединяет общая интерпретация общественно-исторического процесса. Они считают, что его магистральными направлениями являются:
- в экономике: углубленное разделение труда и расширение масштабов обмена результатами деятельности, появление вторичного (индустрия) и третичного (услуги) факторов хозяйства, развитие рынка товаров, капиталов и труда, неуклонный рост производительности труда на основе технического, а затем и научно-технического прогресса;
- в социальной области: разделение функциональных ролей, выполняемых индивидами в обществе, вытеснение отношений личной зависимости между людьми отношениями личной независимости, смену социального критерия «сословные» на критерий «классовые отношения», исключение социальных различий между полами;
- в политической сфере: образование централизованных государств и разделение властей, интеграцию широких масс населения в политический процесс;
- в области культуры: дифференциация культурных систем и ценностных ориентаций, секуляризация образования и массовое распространение грамотности, развитие средств передачи информации, диффузия или взаимообмен между отдельными сообществами новыми технологиями, культурными ценностями, образцами поведения и социальной организации15.
Видимо, с такой трактовкой следует согласиться, но это, конечно, некий «идеальный вектор» общественно-исторического развития. В реальности же существует множество его модификаций. Они обусловливаются временем вхождения в модернизационный процесс, цивилизационным «наследием» тех или иных сообществ, особенностями их исторического пути. В частности, в классическом варианте непременным атрибутом модернизации являются частная собственность, рыночные отношения и гражданское общество (или их зачатки). Однако в ряде стран, в том числе в России, на определенных стадиях развития эти свойства отсутствовали. Тем не менее они успешно решали многие сущностные задачи перехода от традиционного к современному обществу. Поэтому следует говорить о различных «моделях» модернизации, понимая под моделями «способы действия, которые фактически и создают будущее»16.
Очевидно, что в основе социальной трансформации такого масштаба и такой длительности, каковой является модернизация, не может лежать один фактор. Тем не менее стоит отметить особую роль современной науки, этого феномена западной цивилизации. В качестве примера сошлюсь на два авторитетных высказывания. Одно из них принадлежит известному футурологу А. Тоффлеру. Он констатирует: «Западное общество в последние триста лет было охвачено бурей перемен», которая «сейчас, похоже, набирает силу». Она вызвана ускорением процесса приобретения знаний, питающих технологии, - этого «великого двигателя» преобразований17.
Авторы другого высказывания - выдающийся физико-химик лауреат Нобелевской премии И. Пригожин и его коллега И. Стенгерс - утверждают, что «поразительный успех современной науки привел к необратимым изменениям наших отношений с природой. В этом смысле термин “научная революция” следует считать вполне уместным и правильно отражающим суть дела. История человечества отмечена и другими поворотными пунктами... приводившими к необратимым изменениям. Так называемая неолитическая революция длилась тысячелетия. Несколько упрощая, можно утверждать, что научная революция началась всего лишь триста лет назад»18.
Можно привести еще целый ряд аналогичных суждений. Конечно, при их интерпретации необходим взвешенный подход. Было бы неправильно утверждать, что только благодаря развитию науки и техники западное общество обрело динамизм, не имеющий аналогов в истории человечества. Не меньшую роль в этом сыграли социокультурные, институциональные факторы. Да и сама современная наука является продуктом специфической общественной среды. И тем не менее ее рождение в лоне западной цивилизации и начало масштабной экспансии последней совпадают по времени. Их успехи в последующие столетия шли «рука об руку». Сегодня же, по большому счету, ни у кого не вызывает сомнений, что будущее за экономикой знаний, основанной на науке. Способность создавать, распространять и использовать знания является ключом к процветанию. Отрезанность от мира знаний наглухо закрывает дверь в будущее. Оказавшись в такой ситуации, страны и народы выталкиваются на обочину мирового развития со всеми вытекающими отсюда последствиями19. Это подтверждает и исторический опыт. Овладение научными, научно-техническими знаниями стало для самых разных стран главным фактором успеха в переходе от традиционного к современному обществу. Особую значимость он приобретает на позднеиндустриальной стадии модернизации. Не случайно ее завершающая фаза, когда закладываются основы постиндустриального общества, по времени совпадает с научно-технической революцией - важнейшим этапом глобальной научной революции.
Прежде чем говорить о взаимосвязи этих явлений, целесообразно остановиться на понимании сущности научной революции. Традиционно этим термином обозначают «более или менее точно фиксируемый период быстрого и существенного продвижения в познании объекта в отдельной или нескольких связанных друг с другом науках»20. В частности, им характеризуется открытие неевклидовой геометрии, создание интегрального исчисления в математике, квантовая революция в физике и т. п. И такой подход вполне обоснован при выявлении логики развития тех или иных научных дисциплин. Однако в нашем случае под «научной революцией» понимается процесс совсем другого масштаба и значения. По сути, это становление современной науки как систематического познания законов окружающего мира, самого человека, а также обоснование способов их практического применения. Причем ее развитию с самого начала свойствен перманентно революционный характер21. В результате происходит стремительное накопление научных знаний и не менее стремительное расширение масштабов их использования (прямого или косвенного) повсюду - от энергетики до политики.
Вместе с тем нельзя отводить науке роль единственной движущей силы даже в технико-технологическом развитии. Обстоятельные исследования с использованием широкой гаммы экономико-статистических методов и моделей показывают, что постепенная модификация на основе практического опыта уже существующих технологий и технических средств, а также накопление производственных навыков, повышение общеобразовательного и общекультурного уровня персонала и т. п. играют важную роль. Иначе говоря, научный прогресс и прогресс технический реализуются автономно. Но в процессе научной революции их взаимосвязь неуклонно растет. В результате наука и технология начинают действовать в рамках одной системы, все больше взаимодополняя и взаимообогащая друг друга. В конечном счете это позволяет говорить о едином научно-техническом прогрессе22.
Важно также отметить, что помимо эндогенных источников развития техники и технологии (как, впрочем, и науки) огромную роль играют факторы социально-экономического порядка. В первую очередь они влияют на масштабы и скорость нововведений, способность экономики и других сфер человеческой деятельности к восприятию научных и технических достижений. В свою очередь, научные открытия и технологические сдвиги ведут к глубоким последствиям социально-экономической природы. Здесь налицо явная взаимозависимость.
Отдельной проблемой является оценка реального вклада науки в экономический и социальный прогресс. Зачастую она сводится к анализу статистики научных кадров и динамики расходов на науку. Это важные показатели. Но они характеризуют общественные затраты на науку, а не ее результативность. И их абсолютизация может привести к неадекватному пониманию происходящих процессов. Хороший пример тому - Советский Союз в последние годы своего существования. Тогда с гордостью говорили, что четверть всех научных сотрудников мира составляют советские ученые и их число растет опережающими темпами. Одновременно с каждой пятилеткой увеличивался удельный вес затрат на науку в национальном доходе (ВВП) страны. По данному показателю СССР вышел чуть ли не на первое место в мире. В то же время наблюдалось явное снижение эффективности используемых ресурсов, заметное падение темпов научно-технического прогресса и как следствие - «застой» в экономическом развитии23.
Другими словами, необходимы иные измерители социальной результативности науки. Очевидно, они должны учитывать уровень исследований, новизну технических решений, масштабы технологических сдвигов, воздействие нововведений на динамику производительности труда. Однако это преимущественно качественные характеристики. Их невозможно точно выразить в действующих статистических показателях, хотя такие оценки существуют. Они показывают, что во второй половине XX века стремительный рост общественных затрат на науку обернулся резким повышением ее вклада в экономическое развитие. По некоторым данным она стала обеспечивать до двух третей прироста ВВП. Но главное все же заключалось в другом. Благодаря крупным технологическим открытиям произошло качественное изменение экономической жизни. И в основе произошедших сдвигов лежали новые научные знания24. Эти знания обладают одним важным качеством: овеществленные в каких-то носителях, они поступают в совокупный информационный фонд мирового сообщества. Отсюда, по идее, их могут «брать» для своих нужд любые субъекты социальной деятельности. Следовательно, научное знание обладает самостоятельным социальным существованием. И в этом качестве оно в принципе не является исключительным достоянием каких-либо стран, регионов и т. д. Ну а если научное знание не имеет границ, очевидно, что отставшие в своем развитии сообщества могут, по крайней мере потенциально, использовать мировой научный задел в интересах ускорения своего экономического роста.
Последнее обстоятельство является важным аргументом при интерпретации сущности науки. Отношение к ней лишь как к системе знаний абстрагируется от деятельности познающего субъекта. В результате весь цикл социального функционирования научного знания (его производство, хранение, трансляция, потребление) остается как бы «за кадром». Поэтому представление о науке как системе знаний необходимо дополнить понятием о ней как об особой сфере человеческой деятельности. И в этом качестве она, во-первых, целенаправленна и, во-вторых, социальна. Иными словами, ее контекст - социальное человеческое существование. Потребности, которым она служит, и ее осознанные цели в обслуживании этих потребностей есть общественные потребности и общественно осознанные цели25. Причем разнообразие «потребительских» свойств научного знания выдвигает перед научной деятельностью задачу не только продуцировать новое знание, но и приспосабливать его к возможностям практического использования. Отсюда, кстати, проистекает известное расчленение исследовательского цикла на фундаментальные и прикладные исследования.
Другими словами, научная деятельность всегда связана с научными знаниями в качестве его производителя (и потребителя тоже). Само же произведенное знание функционирует и вне научной деятельности, обеспечивая потребности всех сфер социальной жизни. В силу такой взаимозависимости революция в науке не ограничивается экспоненциальным наращиванием научных знаний и расширением сферы их практического приложения. Она сопровождается кардинальным преобразованием самой научной деятельности и ее социального оформления. В результате возникает особый социальный институт науки, ядром которого является система специализированных учреждений. Деятельность этого института регулируется посредством специальных механизмов - правовых, экономических, коммуникативных, этических и т. д., встраиваемых в общую систему социального управления.
Другой важной особенностью научной деятельности является ее локализация. Именно в таком смысле можно говорить о науке национальной, как, впрочем, и о региональной. Ее потенциал определяется количеством, качеством и эффективностью использования имеющихся в наличии кадровых, материальных и информационных ресурсов. Причем на межгосударственном уровне он распределяется весьма неравномерно. А от этого зависит, с одной стороны, вклад конкретных стран в глобальный процесс накопления знаний, а с другой - возможность усвоения ими общемирового научного задела в интересах своего экономического и социокультурного развития. Сегодня ситуация в этом отношении выглядит заметно лучше, чем сто или пятьдесят лет тому назад. И все же, по оценке известного экономиста Дж. Сакса, только 15% населения планеты, проживающего, за некоторым исключением, в странах так называемого «золотого миллиарда», практически полностью обеспечивают развитие науки, техники, новых форм производства. Примерно половина населения Земли не создает новых технологий, но в состоянии использовать достижения лидеров, адаптируя их по-своему. Оставшаяся треть мирового населения не может ни изобретать, ни использовать чужие изобретения. Технологически она отрезана от остального мира и брошена на произвол судьбы26.
Конечно, все эти сущностные черты научной революции не проявились в одночасье. В своем развертывании она прошла ряд этапов, которые различались по многим параметрам. Каждый из них охватывал достаточно большой промежуток времени. Однако общепризнанной периодизации научной революции сегодня не существует. Правда, есть согласие о начале процесса становления современной науки. Его, как правило, относят ко второй половине XVII в. С одной стороны, это связывают с разработкой основ научного метода исследований, а с другой - с появлением первых специализированных структур (научных обществ), ставивших своей целью изучение природных явлений в интересах практики27. Также очевидно, что три последующих столетия ознаменовались разительным расширением масштабов научной деятельности, крупными достижениями в изучении природы, человека и общества. Однако непосредственное воздействие науки на материальное производство носило все же ограниченный характер. И только в середине XX века здесь произошел перелом. Не случайно многие исследователи считают ее важнейшим рубежом в развитии науки28. И для такого вывода есть веские основания.
Действительно, к середине XX века в наиболее развитых странах был завершен процесс институализации научной деятельности. Это привело к ее качественному изменению. Она активно технологизировалась. Труд в сфере науки приобрел массовый характер, став некоей разновидностью труда индустриального. В первую очередь он оказался сконцентрированным в специализированных научных и научно-технических учреждениях. На их основе развернулось формирование национальных инновационных систем. Это позволило выйти на новый уровень в интеграции научного и технического прогресса. Материализация фундаментальных научных знаний стала превращаться в главный источник расширенного воспроизводства.
Изменения касались не только форм организации исследований, но и менталитета ученых. Массовый характер так называемой «большой науки» оборачивался трансформацией внутринаучных отношений. Место ученого-одиночки в ней занял коллектив, чья трудовая деятельность организовывалась в зависимости от внешнего финансирования, работа в специализированных исследовательских организациях, воспроизводящих структуры индустриального производства, требовала от ученых совмещения весьма различных обязанностей и постоянного подтверждения общественной значимости своей деятельности. Это непосредственно сказалось на ее мотивации и в конечном счете - на выборе направлений научного поиска29.
Вначале подобные явления наиболее выпукло проявились в организации исследований, связанных с оборонным сектором экономики. Не случайно 1940-е гг. называют временем военно-технической революции. Однако очень скоро очаговый характер научно-технического прогресса исчерпал себя. Интегративные тенденции в исследовательской деятельности, растущая взаимозависимость отдельных частей материального производства требовали расширения его фронта. Становилось ясно, что от этого зависят успехи и самих оборонных отраслей. В результате обеспечение сбалансированного и системного характера научно-технического прогресса превратилось в главную предпосылку экономического роста.
Для Советского Союза поиски подхода к решению этой задачи совпали с вступлением в позднеиндустраильную фазу модернизации. Такое положение, с одной стороны, усложняло решение проблемы, а с другой - давало важные преимущества. Открывалась возможность уже в ходе позднеиндустриальной модернизации выйти на траекторию постиндустриального развития. Как правило, начало этого процесса относят к середине 1950-х гг. Утверждается, что именно тогда завершился индустриализационный переход и возобладало производство развитого индустриального типа30. Думается, однако, что такая хронология плохо согласуется с историческими реалиями. Действительно, Советский Союз, осуществляя догоняющую модель модернизации, вступил в ее позднеиндустриальную фазу позже стран - экономических лидеров. Они вышли на этот уровень гораздо раньше: Соединенные Штаты сразу после Первой мировой войны, а Западная Европа - в 1930-е гг.31 Однако в ходе «сталинской» индустриализации разрыв был сокращен. Уже к середине 1930-х гг. индустриальный сектор занял ведущие позиции в советской экономике. А десятилетие спустя в технологическом отношении он вряд ли особо уступал той же Западной Европе. Более того, СССР заметно опережал последнюю в формировании наукоемких производств - атомной энергетики, ракетостроения, радиоэлектроники и ряда других, ставших «визитной карточкой» разворачивавшейся научно-технической революции. Поэтому начало его позднеиндустриальной модернизации, если руководствоваться технологическими критериями, относится к первым послевоенным годам.
Но с переходом к позднеиндустриальной (научно-индустриальной) стадии развития Советский Союз, как, впрочем, и другие страны, столкнулся с рядом проблем. Это объяснялось следующими обстоятельствами. Расширение масштабов и повышение динамизма развития производительных сил, усложнение их структуры ведут к росту неопределенности в организации производства. Его важнейшие характеристики и тенденции оказываются принципиально непредсказуемыми. Концентрация производства, стандартизация производственных процессов перестают быть важнейшими факторами, повышающими эффективность экономики. Они уступают место гибкости, способности быстро перестраивать производство, систему оказания услуг, возможности переориентировать их на меняющийся потребительский спрос. Причем последний все в большей мере начинал определяться предложением, появлением принципиально новых, преимущественно наукоемких, товаров и услуг. Все это подрывало возможности долгосрочного планирования и координации «сверху» действий хозяйственных агентов. Одновременно резко повышалось значение внутренней мотивации производства к нововведениям32. В странах с рыночной экономикой противоречия позднеиндустриального развития достигли критического уровня на рубеже 1960-70-х гг. Тогда же в общественном сознании распространились взгляды, что экономический рост достиг своего предела. В то же время обосновывались предложения о коренной реорганизации мировой производственной системы, ее «разумном» ограничении, гуманизации и экологизации, сворачивании технического прогресса, который якобы ведет к «неизбежной катастрофе»33. Обозначенные изменения рекомендовалось проводить под жестким международным контролем некоего «всемирного правительства».
Особенно широкий размах подобные требования получили в начале 1970-х гг. в связи со взлетом цен на нефть. Однако из кризиса индустриализма удалось найти иной выход. Его направление подсказало самосовершенствование рыночных механизмов. Ставка была сделана на научно-технический прогресс. Оказалось, что бизнес-структуры способны обеспечить его ускорение без заметного увеличения потребляемых ресурсов. Нужно только создать для них жесткую конкурентную среду. И это задача государства. А его функции заказчика, производителя и потребителя научных знаний должны отойти на второй план. Таким образом, в странах с рыночной экономикой прямая заинтересованность, частная инициатива и конкуренция самостоятельных производителей стали главной движущей силой научно-технического роста.
Однако эти условия отсутствовали в директивно-планируемой экономике и их приходилось компенсировать внеэкономическими методами. На начальной стадии позднеиндустриальной модернизации они вполне срабатывали. Но по мере ее развертывания «вширь» начали возникать трудности, которые плохо преодолевались в рамках действующей системы хозяйствования. Особые проблемы доставлял рост масштабов производства при одновременном расширении номенклатуры продукции, требовавшей постоянного обновления. Это резко увеличивало объем управленческих задач. В жестко централизованной системе ответственность за их решение возлагалась на высшие эшелоны власти, ресурс которых по определению был ограничен даже в плане контрольных функций. Поэтому им становилось все труднее адекватно реагировать на растущий вал проблем. Отсюда возникала сложная дилемма: либо ужесточить административное давление, пытаясь за счет «наведения порядка» и «повышения исполнительской дисциплины» разгрузить «верхи», либо «поступиться принципами», пойти на определенную децентрализацию принятия решений. Однако последний вариант, осуществленный на практике, подрывал основы плановой системы, построенной на принципах «единой фабрики». А ее эрозия затрудняла согласование действий множества разноуровневых субъектов. Это вело к разбалансированию экономики, неэффективному использованию материальных и человеческих ресурсов. В то же время тезис о бесперспективности мобилизационной модели вне решения задач ускоренной индустриализации оспаривается рядом исследователей. Есть мнение, что административное давление в жестко централизованной системе играет ту же роль, что и конкуренция - в рыночной34. Это позволяет говорить об «утраченных возможностях» социалистической модели хозяйствования. Но, как бы там ни было, возобладала тенденция к «ползучей децентрализации».
Переход к позднеиндустриальному этапу модернизации требовал иных отношений в социокультурной сфере. Особенно остро обозначились проблемы, связанные с развертыванием научно-технической революции. Во-первых, качественно менялось соотношение людей, занятых простым репродуктивным и творческим трудом. Если для более ранних стадий типичным было наличие относительно немногочисленных элитных групп с высоким уровнем общеобразовательной и специальной подготовки, то теперь слой высококвалифицированных специалистов становился массовым. Причем особенно быстро росла численность исследователей, конструкторов, проектировщиков - научно-технической интеллигенции в целом. Во-вторых, набирал силу процесс интеллектуализации всех видов труда. Активно пересматривались прежние стандарты, фиксировавшие необходимый минимум знаний. Это резко повышало требование к качеству всей рабочей силы. Одновременно изживали себя жесткая зарегулированность общественных отношений, а тем более произвол в социально-политической практике. Цена таких действий, с точки зрения интересов научно-технического прогресса, становилась явно неприемлемой.
Последнее обстоятельство объяснялось следующими причинами. С одной стороны, повышение образовательного уровня населения вело к росту его самосознания и, следовательно, к широкому неприятию прямого политического, экономического и идеологического диктата, с другой стороны, научно-индустриальное производство нуждалось в работниках определенного типа. Даже рядовые участники хозяйственной деятельности, не говоря уже о специалистах и управленцах, должны были обладать неким минимумом таких качеств, как инициативность, предприимчивость, сознательная ответственность. Однако эти качества трудно формируются в условиях жесткой иерархии управленческих отношений, политического произвола, подавления инакомыслия. Отсюда следовала необходимость демократизации общественной жизни, укрепления ее правовых основ, духовного раскрепощения.
Особенно настоятельно такие требования проявлялись в сфере научной деятельности. Некомпетентное вмешательство в ее процесс, авторитарные способы определения истины, управленческий и идеологический диктат оборачивались здесь невосполнимыми потерями и в конечном счете негативно сказывались на научно-техническом уровне всего общественного производства. Вместе с тем соблюдение подобных «правил поведения» вступало в определенное противоречие с национальными нуждами.
Превращение науки в особый социальный институт означало, что она уже не может оставаться частным делом отдельных личностей и организаций. Ответственность за ее развитие ложилась на все общество. Отсюда определялись действия государства. С одной стороны, оно начинает активно поддерживать те научные направления которые считает важными для решения национальных задач, а с другой - вводит внутринаучные отношения в определенные рамки, гарантирующие «целевое» использование выделяемых ресурсов. Очевидно, что реализация такого подхода объективно создавала условия для ограничения свободы творчества. И задача государства заключалась в нахождении некоего компромисса между этой «свободой» и «необходимостью».
Осознанное отношение к науке как объекту государственного воздействия, как правило, начинает формироваться с переходом к позднеиндустриальной стадии модернизации. Об этом, в частности, свидетельствует опыт тех же Соединенных Штатов. В XIX веке и в начале XX столетия федеральное правительство не играло там видной роли в развитии исследований и разработок. Его усилия ограничивались отдельными разрозненными мерами, направленными на стимулирование сельскохозяйственного производства. Однако с началом позднеиндустриальной модернизации наметилось определенное смещение акцентов. Резко расширились масштабы научной работы. Только с 1920-го по 1930-е гг. число исследовательских лабораторий в промышленности увеличилось с 300 до 1625. Это серьезно расширяло возможности федерального правительства в использовании достижений научно-технического прогресса в своих целях. Но его основные усилия по-прежнему направлялись на поддержание сельскохозяйственной науки. Здесь принимались и реализовывались обширные исследовательские и экспериментальные программы.
С началом Второй мировой войны ситуация принципиально изменилась. Правительство осуществило беспрецедентные меры по постановке последних достижений науки и техники на службу военным интересам США. Поэтому их общегосударственную научную политику вполне можно считать «детищем войны». Сразу после ее окончания имела место частичная демобилизация: научная и техническая активность была ослаблена, государство сократило свое вмешательство в процесс их развития. Но к предвоенному положению возврата не было. Наоборот, очень скоро интересы экономического развития и военно-технические императивы потребовали расширения масштабов исследовательской деятельности. Это привело к взрывообразному росту научного потенциала страны, а поддержка национальных усилий в обеспечении научно-технического прогресса превратилась в важнейшую функцию государства. Аналогичные процессы наблюдались и в других развитых государствах35.
В Советском Союзе это произошло даже раньше, чем в западных странах. Тотальное огосударствление всех сфер общественной жизни по определению ограничивало число управленческих субъектов в сфере науки. Кроме государственных структур, места здесь никому не оставалось. Они изначально были вынуждены взять на себя всю ответственность за развитие научно-технической деятельности. Причем для выполнения данной функции сразу же стали создаваться специализированные органы. В результате к середине XX века Советский Союз уже имел опыт разработки и реализации научной политики, правда на отраслевом уровне. Поэтому в отличие от своих западных оппонентов ему не было нужды начинать все «с нуля». Перед ним стояли иные задачи: с учетом национальных интересов и целей привести имеющиеся структуры и механизмы управления научной деятельностью в соответствие с новым этапом научной революции и задачами позднеиндустриальной модернизации.
Это было весьма непросто сделать. На первый взгляд, действовавшая политико-экономическая система предполагала «монолитное» единство субъектов научно-технической политики. На деле же их цели и интересы зачастую плохо согласовывались между собой и с общегосударственными нуждами. Отсюда возникали противоречия и конфликты, проявлявшиеся в «местничестве», «ведомственности» и т. д., которые не всегда удавалось разрешить оптимальным образом. Проблема осложнялась необходимостью качественной перестройки научного потенциала. Его основы были заложены в годы первых пятилеток в ходе реализованной тогда модели так называемого догоняющего развития. Она ориентировалась на максимальное использование зарубежного научно-технического опыта. Поэтому организация научной деятельности в первую очередь была нацелена на его успешную адаптацию. Теперь же ситуация в корне менялась. Завершение раннеиндустриальной фазы модернизации и переход к ее позднеиндустриальной стадии предъявляли иные требования. Заимствования отдельных технологий уже не давало нужного результата. И совсем плохо такая политика согласовывалась с перспективой перехода к постиндустриальному обществу. Только наличие собственной базы, охватывающей все стадии научно-производственного цикла в ведущих отраслях экономики, могло обеспечить значимые технологические прорывы, создающие основу для такого перехода36. Этот вызов времени нужно было, во-первых, осознать, а во-вторых, найти на него адекватный ответ.
И то, и другое давалось с большим трудом. Но все же новые реалии, диктуемые императивами позднеиндустриальной модернизации и связанного с ней перехода к научно-индустриальному производству, были осознаны. Однако новый курс проводился весьма непоследовательно. Многие потенциальные возможности и экономики, и «человеческого фактора» не были использованы. И все же к середине 1960-х гг. процесс становления социалистической разновидности экономики позднеиндустриального типа был в целом завершен. Ее неотъемлемой частью являлась инновационная система, обеспечивающая расширенное воспроизводство на базе достижений науки и техники. Такой уровень, по идее, мог стать основой для качественно нового этапа развития. Но этого не случилось. Сложившаяся политико-экономическая система оказалась неспособной снять противоречия, доставшиеся в наследство от предшествующего периода и справиться с новыми вызовами, неизбежно возникающими на пути к постиндустриальному обществу. Другими словами, советская модель, с точки зрения эффективности, оказалась неконкурентоспособной в мировом масштабе. По крайней мере она проиграла глобальную гонку в переходе к постиндустриальной стадии развития своим западным оппонентам. Чем в конечном счете это обернулось - хорошо известно.
11 Кулешов В.В. Социально-экономическое положение России: настоящее и будущее // Социальные трансформации в российской истории. Екатеринбург; М. 2004. С. 253.
12 См.: Артемов Е.Т., Побережников И.В., Головнев А.В. Проблемы социальных трансформаций в истории // Новая и новейшая история. 2005. № I. С. 249.
13 См.: Сенявский А.С. Социальные трансформации в России в контексте цивилизационной специфики // Социальные трансформации в российской истории. С. 94-95.
14 Красильщиков В.А. Модернизация и Россия на пороге XXI века // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 43.
15 См.: Тертышный А.Т., Трофимов А.В. Российская история: модели измерения и объяснения. Екатеринбург, 2005. С. 291-292.
16 Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. М., 1988. С. 125.
17 Тоффлер Э. Шок будущего. М., 2002. С. 21, 45.
18 Пригожин И., Стенгрес И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986. С. 45.
19 См.: Кувалдин В. Глобальность: новое измерение человеческого бытия // Грани глобализации: трудные вопросы современного развития. М., 2003. С. 62-63.
20 Научно-технический прогресс. Словарь. М., 1987. С. 157.
21 См.: Агасси Дж. Революция в науке - отдельные события или перманентные процессы? // Современная философия науки: знания, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. М., 1996. С. 136-137, 150-152.
22 См.: Сахал Д. Технический прогресс: концепции, модели, оценки. М., 1985. С. 86-87, 340-341.
23 См.: Путь в XXI в. Стратегические проблемы и перспективы российской экономики. М, 1999. С. 347.
24 См.: Шульгина И.В. Оценка влияния науки на экономический рост: новые подходы // Науковедение и новые тенденции в развитии российской науки. М., 2005. С. 107-121.
25 Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. С. 115.
26 Кувалднн В. Глобальность: новое измерение человеческого бытия // Грани глобализации: трудные вопросы современного развития. С. 62.
27 Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 246-248.
28 См.: Анчишкин А Н. Наука - техника - экономика. М., 1986. С. 177-178.
29 См.: Мирская Е.З. Этос классической науки: Р.К. Мертон и современность // Вопросы истории естествознания и техники. 2005. № 3. С. 10-11.
30 См.: Лейбович О.Л., Мартюшов Л.Н. Позднеиндустриальная модернизация // Опыт российских модернизаций ХУШ-ХХ века. М., 2000. С. 175-176 и др.
31 Красильщиков В.А. Модернизация и Россия на пороге XXI века. С. 45.
32 См.: Гайдар Е. Долгое время. Россия в мире: Очерки экономической истории. 2-е изд. М., 2005. С. 70-71.
33 См.: Печчеи А. Человеческие качества. М., 1980. С. 124-133.
34 См.: Стародубровская И.В., May В.А. Великие революции от Кромвеля до Путина. 2-е изд., доп. М., 2004. С. 116-117.
35 См.: Политика США в области науки. М., 1971. С. 21-22.
36 36 См.: Иноземцев В.Л. Неизбежность монополюсной цивилизации // Мегатренды мирового развития. М., 2000. С. 47-54.
<< Назад Вперёд>>
