§ 2. Наследие первых пятилеток
Действительно, на рубеже 1920-1930-х гг., в общем-то, отсталая страна взяла курс на форсированное создание мощной, передовой по тому времени индустриальной базы. Причем сроки ставились самые жесткие. Достаточно вспомнить известное «руководящее указание» И.Сталина: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»37. Это была установка победившей во внутрипартийной борьбе сталинской фракции, которая связывала свои перспективы с укреплением «социалистического государства», наращиванием его военно-политического и экономического могущества. Причем подразумевалось, что «мы за ценой не постоим». Главное достижение намеченной цели в кратчайшие сроки. Все остальное - «издержки роста»; как говорится, «лес рубят - щепки летят».
Такой подход не просто декларировался, а последовательно и жестко осуществлялся на практике. Главным инструментом его реализации стали пятилетние планы. Они предусматривали исключительно высокие темпы экономического роста, которые подкреплялись огромными капиталовложениями. В результате норма накопления в национальном доходе достигла беспрецедентного по мировым меркам уровня, превысив по ряду оценок 40%38. Основные усилия были сосредоточены на всемерном развитии тяжелой индустрии. Не считаясь с огромными затратами, страну превратили в гигантскую строительную площадку. Ударными темпами возводились промышленные объекты. Коренной технической реконструкции подверглись действующие предприятия. Миллионы людей, по сути дела, насильно перемещались в города, пополняя армию промышленных рабочих.
Конечно, установка на «прыжок» в будущее наряду со стремлением достичь нереальных социально-политических целей, задаваемых идеологическими императивами, вела к перенапряжению сил общества, человеческим жертвам. Однако вряд ли стоит отрицать очевидные успехи. Благодаря экстраординарному, чрезвычайному характеру политики индустриализации удалось обеспечить высокие по любым оценкам - официальным и альтернативным - темпы экономического роста. Они резко контрастировали с аналогичными показателями западных стран, переживавших тогда застой. Более того, только в самые лучшие годы своего развития экономика отдельных «капиталистических» государств демонстрировала такую же динамику39.
Внушительный прогресс советской экономики обернулся заметным повышением ее доли в мировом хозяйстве. Уже к началу 1940-х гг. Советский Союз по объему производства вышел на сопоставимые с Германией позиции и уступал только Соединенным Штатам. Произошло и коренное изменение пропорций в народном хозяйстве. В общем выпуске промышленной продукции на первое место вышло производство средств производства. В стране появилась мощная тяжелая промышленность, способная удовлетворить значительную часть инвестиционных потребностей экономики и запросов вооруженных сил в современной технике. В результате Советский Союз добился весьма высокой степени технико-экономической независимости от «капиталистического окружения»40.
Параллельно с промышленностью процесс индустриализации охватил в 1930-е годы и другие секторы экономики. Однако в них, пожалуй лишь за исключением транспорта, успехи были скромнее. Тем не менее даже в сельском хозяйстве, развитие которого было принесено в жертву промышленности, к концу десятилетия наметились определенные сдвиги в технико-технологическом отношении: произошли частичное вытеснение из производственных процессов ручного труда и замена его машинным, расширились масштабы мелиоративных работ, направленной селекции растений и животных и т. д. Но в целом, конечно, аграрный сектор делал лишь первые шаги на пути к индустриализации. И, спустя десятилетия, эта проблема все еще оставалась актуальной. Такая политика отражала характерную особенность отечественной модели индустриальной модернизации с ее установкой на форсированный рост базовых отраслей промышленности и приоритетное внимание укреплению военно-экономического потенциала.
Ее отличительными чертами были государственный монополизм и нерыночность. Это позволило сосредоточить в руках государства-собственника все ресурсы и, используя механизм планирования, жестко контролировать их «целевое» использование. Такая система получила название «плановой социалистической экономики». Сегодня, как правило, в массовом сознании она отождествляется с низкой эффективностью, бесхозяйственностью, бюрократией и т. д. Недавнее советское прошлое дает тому массу примеров. Однако в рамках решения задач догоняющей модели индустриальной модернизации, как инструмент мобилизации в период «большого скачка», такая политико-экономическая система вполне себя оправдала.
И с этой оценкой солидарно, при всех возможных оговорках, большинство исследователей41.
Помимо экономических модернизационный «рывок» имел и важные социальные последствия. Он серьезно изменил пропорции общественного разделения труда. Если в 1928 г. в промышленности и строительстве было занято только 8% населения, а в сельском и лесном хозяйстве - 80%, то в 1937 г. на долю промышленности и строительства приходилось 24%, на долю сельского и лесного хозяйства - 56% всего занятого населения42. Одновременно происходило качественное улучшение рабочей силы. В ее составе значительно сократилось число неграмотных, все больше становилось работников, получивших профессиональную подготовку того или иного уровня. Особенно быстро росла численность специалистов с высшим и средним специальным образованием. На 1 января 1941 г. их насчитывалось 2,4 млн человек, почти в 5 раз больше, чем в 1928 г.43. По сути, это была «образовательная революция», без осуществления которой все планы технической реконструкции производства остались бы на бумаге.
Конечно, цифры советской статистики нуждаются в уточнении, особенно если они относятся к данным о темпах экономического роста. Но если говорить о их порядке, то они, в общем, верно показывают реальную картину. Важно и другое. Принципиальные изменения, произошедшие в ходе модернизации России и фиксируемые статистикой, подтверждаются фактами из всех сфер общественной жизни44. Иначе говоря в 1930-е гг., страна смогла успешно завершить раннеиндустриальную стадию модернизации. Но если говорить об уровне развития, то отставание от самых передовых в технико-экономическом отношении государств сохранялось. Преодолеть за десять лет вековой разрыв, конечно, не удалось. Тут оставалось еще над чем «работать».
Важная особенность «сталинской» индустриализации была связана с источниками экономического роста. В этот период народное хозяйство развивалось преимущественно на экстенсивной основе, путем опережающего (по сравнению с выпуском продукции) наращивания основных фондов в промышленности и увеличения численности ее персонала. Вместе с тем огромное внимание уделялось техническому уровню производства. Его реконструкцию стремились осуществлять с учетом последних достижений науки и техники. Однако страна не располагала соответствующими возможностями. Поэтому был взят курс на максимальное использование зарубежного научно-технического опыта.
В развитых капиталистических странах в обмен на поставки сырья, в том числе чрезвычайно дефицитной сельхозпродукции, приобреталось самое современное оборудование. По имеющимся оценкам промышленность в предвоенное десятилетие таким образом наполовину удовлетворила в нем свои потребности. А в годы первой пятилетки доля внешних источников во вновь установленном оборудовании достигала 75-80%45. Одновременно с ведущими западными фирмами заключались контракты на передачу технологий, технического опыта, проектирование предприятий и т. д. К их выполнению привлекались высококвалифицированные специалисты. Многие из них непосредственно работали в Советском Союзе. Так, в 1932 г. в промышленности и строительстве насчитывалось до 9 тыс. иностранных специалистов. Существовал и «встречный поток». Сотни советских специалистов стажировались на предприятиях зарубежных партнеров, перенимая научно-технический, производственный и управленческий опыт46.
В то же время широкое использование зарубежного опыта не снимало проблемы интенсификации собственной научно-технической деятельности. Во-первых, иностранные наработки нуждались в адаптации к конкретным условиям нашей страны. Во-вторых, требовалось поддерживать в рабочем режиме новые производства, созданные по современным технологиям. И в-третьих, опора на внешние источники технического прогресса рассматривались как временное явление. Считалось, что с завершением «реконструктивного периода» промышленность должна развиваться на собственной основе. А по мере нарастания военной угрозы обретение технико-экономической независимости выглядело особенно актуально. Но было очевидно, что справиться с решением всех этих задач можно лишь при наличии специализированных структур и кадров соответствующей квалификации. Поэтому форсированное развитие сети научно-технических учреждений стало составной частью политики индустриализации.
Однако здесь возникал ряд проблем. К началу 1930-х гг. Советский Союз располагал неким минимумом научного потенциала. В стране имелся ряд школ мирового уровня. Но более или менее прочные позиции российские ученые занимали в сфере фундаментальных исследований, прикладные же разработки и по уровню, и по масштабам оставляли желать лучшего, особенно с точки зрения планов индустриализации. С учетом этих обстоятельств были определены приоритеты в развитии научно-технической сферы. С одной стороны, они предусматривали ускоренное наращивание научного потенциала, в особенности его сектора, непосредственно связанного с производством, а с другой - провозглашалась необходимость переориентации научной деятельности на решение конкретных задач индустриализации.
То, как формулировалась эта политика, хорошо прослеживается по целевым установкам директивных органов. Так, в частности, в директивах по составлению первого пятилетнего плана, утвержденных XV съездом партии (декабрь 1927 г.), подчеркивалась настоятельная необходимость повышения роли «науки и научной техники». Соответствующим образом формулировались и перспективные задачи, предусматривавшие «широкое развитие сети научно-исследовательских индустриальных институтов и фабрично-заводских лабораторий, решительное приближение академической научной работы к промышленности и сельскому хозяйству, самое широкое использование западноевропейского и американского научного и научно-промышленного опыта...»47.
Аналогичные формулировки присутствовали и во втором пятилетием плане (февраль 1934 г.). Согласно его заданиям деятельность научно-исследовательских учреждений следовало направить на «разработку основных вопросов... технической реконструкции», на «освоение новейших достижений мировой науки и техники, перенесение этого опыта в народное хозяйство страны и обеспечение полной независимости Советского Союза в технико-экономическом отношении от капиталистического мира»48.
Правда, в дальнейшем эти формулировки подверглись определенному уточнению. В резолюции XVIII съезда партии «Третий пятилетний план развития народного хозяйства СССР» (март 1939 г.) задача всемерного использования зарубежного научно-технического опыта специально не выделялась49. Тому, видимо, было по крайней мере две причины. С одной стороны, переоценивались имеющиеся достижения, выразившиеся в утверждении, что по «уровню техники производства» Советский Союз уже «стоит впереди любой капиталистической страны Европы», а с другой - в условиях приближающейся войны приходилось рассчитывать на собственные силы. Но сути это принципиально не меняло.
Для активизации научно-технической деятельности требовались адекватные существующей в стране общественно-политической системе средства и механизмы. Их создали в 1930-е годы. Место экономической мотивации заняли задаваемые «сверху» директивные команды и планово-распорядительные методы регулирования. Они дополнялись жестким идеологическим контролем, распространявшимся вплоть до содержательной стороны исследований. Внедряемые средства и механизмы хорошо согласовывались с организационной структурой советской науки. Ее первичным звеном, основной формой объединения научных сил стал научно-исследовательский институт. Это объяснялось следующими обстоятельствами. Прежде всего таким образом достигалась концентрация усилий на тех направлениях, которые считались наиболее важными для повышения технического уровня производства, а вместе с тем создавались благоприятные условия для коллективной работы при решении масштабных научно-технических проблем. К тому же в условиях «кадрового голода» это позволяло достигать нужного результата «числом», компенсируя тем самым недостаток «умения». Что касается вузов, то они в первую очередь рассматривались как образовательные учреждения. Также учитывалось, что большинство из них, особенно вновь организуемые, не располагали кадрами исследователей, способными взять на себя ответственность за реализацию масштабных проектов по научному обеспечению технической реконструкции производства. Конечно, такая политика, помимо очевидных преимуществ в плане мобилизации наличных научных сил, имела и негативные последствия. Она вела к обособлению науки от высшей школы. В результате страдали и та и другая. Наука сталкивалась с проблемой отбора молодых специалистов, подготовленных к исследовательской деятельности. А высшая школа плохо использовала в учебном процессе новейшие научные достижения.
Вместе с тем на это пошли сознательно. И не большевики придумали делать ставку на специализированные исследовательские учреждения. Идея развертывания их широкой сети была обоснована еще в начале XX века. Тогда исследовательская деятельность концентрировалась в основном в высших учебных заведениях и преимущественно являлась побочным занятием их преподавателей. Но ни уклад, ни организация высшей школы не создавали условий для целенаправленной работы по масштабным программам и налаживания устойчивых связей с производством. В то же время в Германии, Англии, ряде других стран развернулся активный процесс создания специализированных лабораторий и институтов. Их деятельность оказывала растущее влияние и на развитие самой науки, и на повышение технического уровня производства.
В нашей стране первыми обратили внимание на продуктивность институционального обособления научной деятельности сами ученые. Так, К. А. Тимирязев в 1911 году утверждал: «Успехи науки (и связанной с ней техники) немыслимы без освобождения современного ученого от обязанностей преподавателя, раз он обнаружил более редкую и ценную для всей нации способность двигать науку вперед». Ему вторил выдающийся физик П. Н. Лебедев. Он с горечью писал «о той учебной барщине, которую отбывали Менделеев, Сеченов, Столетов и ныне здравствующие крупные русские ученые, чтобы только получить право проводить свои ученые работы, чтобы оплатить возможность прославить Россию своими открытиями».
Одновременно с объяснением причин, ограничивающих развитие научно-технической деятельности, задавался вопрос: что же нужно делать, чтобы исправить положение? Ответ на него для большинства ученых был очевиден. Главным звеном в организации науки должны стать специализированные учреждения. В частности, Н. С. Курнаков писал: «Для изучения сложнейших явлений необходимо такое большое количество наблюдений, что они становятся обыкновенно не под силу одному лицу, а требуют участия нескольких экспериментаторов, работающих согласно определенному плану. Переход к коллективной работе характерен для переживаемого времени. Он обусловливает продуктивность исследования, но возможен только в лабораториях и институтах с выработанной заранее организацией и снабженных достаточными материальными средствами»50.
Итоги этих размышлений в 1916 г. подвел В.И.Вернадский в своей известной записке «О государственной сети исследовательских институтов». Он предлагал в централизованном порядке приступить к развертыванию разветвленной системы научных учреждений, которые «первым делом необходимы для выяснения и использования наших естественных производительных сил». Эту программу и «взяла на вооружение» советская власть. Ее реализация привела к формированию мощной системы исследовательских институтов, их филиалов и отделений. В то же время высшая школа была сориентирована на массовую подготовку специалистов. Ее же исследовательские функции оказались практически свернуты. И только во второй половине 1930-х гг., когда наряду с позитивными последствиями такой политики проявились ее негативные аспекты, появилась установка «обеспечить на деле развитие научно-исследовательской работы в вузах». Но это отнюдь не означало возврата к дореволюционной практике организации науки. Специализированные исследовательские структуры остались основой организационного оформления научной деятельности.
Массовое создание научных учреждений началось еще в первые годы советской власти. С переходом к политике индустриализации этот процесс приобрел лавинообразный характер. Особенно высокие темпы роста числа научных учреждений наблюдались в годы первой пятилетки. Если в 1928 г. в стране насчитывалось 438 научно-исследовательских институтов, то в 1933 г. - уже 102851. Однако очень быстро выяснилось, что погоня за количеством не дает желаемого результата. В отсутствии необходимой «критической массы» квалифицированных специалистов огульные «мобилизации» мало-мальски образованных людей с производства вели к появлению недееспособных коллективов. Поэтому на смену бурному росту числа научно-исследовательских учреждений с середины 1930-х гг. пришла политика так называемого упорядочивания. В результате количество научно-исследовательских институтов сократилось к 1940 г. до 786 единиц52.
Сокращение произошло в основном за счет периферии. Это означало серьезную корректировку региональных аспектов научной политики. Дело в том, что еще в преддверии первой пятилетки Совет Народных Комиссаров поручил ВСНХ СССР разработать перспективный план «приближения» институтов «к источникам сырья и производственной базе»53. Аналогичные требования неоднократно звучали в начале 1930-х гг. Тогда же организацию новых научных учреждений в местах концентрации ведущих промышленных предприятий объявили приоритетным направлением научного строительства54. В первую очередь это относилось к восточным районам страны, ставшим эпицентром «сталинской» индустриализации.
Аргументация была проста. Поскольку географическая разобщенность науки и производства рассматривалась в качестве препятствия на пути их сближения, то ее преодоление объявлялось стратегической задачей. А так как перспективные планы предусматривали опережающее развитие производительных сил в восточной макрозоне России, то считалось, что здесь следует создать разветвленную сеть научных учреждений. В этом отношении показательна позиция Академии наук, которая для подтверждения своей приверженности «делу социалистического строительства» в 1931 г. приняла решение об организации своих центров в Свердловске, Новосибирске, Ташкенте, Хабаровске, Иркутске. Инициативу Академии наук поддержал Комитет по заведованию учеными и учебными заведениями ЦИК СССР (в то время АН СССР находилась в его ведении). Он особо подчеркнул, что новые научные центры должны создаваться «в тех районах, где по единому народнохозяйственному плану осуществляется особо интенсивное строительство»55.
Аналогичными установками руководствовались ведомства, отвечающие за развитие отраслевой науки. Однако практическая реализация такой политики столкнулась с рядом проблем. Дело заключалось в следующем. Сама по себе идея, что размещение научных учреждений является функцией территориального развития промышленности, весьма сомнительна. На самом деле оно зависит от целого ряда экономических, социокультурных и политический факторов. Только их взаимодействие определяет возможности и конкретные направления территориального развития научного потенциала. В 1930-х гг. это проявилось в полной мере. Отсутствие надлежащих условий и традиций на местах в сочетании с тенденцией к жесткой централизации управления социально-экономическими процессами вело к концентрации научных сил в немногих, прежде всего столичных, центрах. В результате амбициозные планы научного строительства на периферии, в местах нового хозяйственного освоения, большей частью не выполнялись. В частности, из запланированных Академией наук восточных филиалов удалось создать только Уральский. Да и он с большими трудностями становился «на ноги»56. Более драматично складывалась ситуация с отраслевыми институтами. Многие их них, даже будучи формально организованы, скоро прекратили свое существование. И если в той же Сибири в начале 1930-х гг. насчитывалось 15 научно-исследовательских учреждений (институтов и филиалов) промышленности, то к концу десятилетия - только 357.
Как проводилось такое сокращение, хорошо видно на примере Наркомтяжпрома. В 1936 г. по наркомату был издан приказ «О пересмотре сети, структуры и работы научно-исследовательских институтов». В ходе его выполнения квалификационные комиссии аттестовали только 2900 человек из 7200 научных сотрудников, работавших в институтах наркомата. Одновременно резко сокращалась численность научных учреждений. Подобные процессы наблюдались в других ведомствах58. Впрочем, имелись и многочисленные примеры создания жизнеспособных коллективов, в том числе и на периферии. Так в мае 1931 г. Президиум ВСНХ принял постановление «Об организации научно-исследовательской работы на Урале». В соответствии с ним в Свердловске открыли новый институт. Ядро его коллектива составили сотрудники Ленинградского физтеха. Аналогичные структуры создавались в других городах. Это была целенаправленная политика развития технической физики «вширь», активно отстаиваемая академиком А. Ф. Иоффе.
Однако становление новых институтов проходило весьма непросто. Строительство того же Уральского физтеха растянулось на шесть долгих лет. И все это время часть его сотрудников продолжала работать в Ленинграде59. Такая разобщенность негативно сказывалась на деятельности молодого коллектива. Но к концу 1930-х гг.
Уральский физтех практически стал «на ноги». В январе 1939 г. в связи с разукрупнением наркоматов его передали Наркомчермету, подчинив Техническому управлению. Последнее возглавлял академик И. П. Бардин, одновременно руководивший Уральским филиалом АН СССР. По его инициативе Уралфизтех был переведен в Академию наук, получив название Института металлофизики, металловедения и металлургии У ФАН СССР (ныне Институт физики металлов УрО РАН)60. С этого времени он является ведущим академическим учреждением региона.
Нужно сказать, что включение Уральского физтеха в состав академической науки хорошо согласовывалось с тенденцией укрепления ее позиций на протяжении всех 1930-х гг. Академия наук избежала масштабных «упорядочиваний». Число ее учреждений стабильно росло высокими темпами. Если в 1928 г. в составе Академии было 10 институтов, а в 1932 г. - 28, то в 1940 г. их количество, включая отделения институтов, увеличилось до 78 единиц. К этому времени в системе Академии наук уже работал каждый шестой научный сотрудник страны (не считая научно-педагогические кадры)61. Стабильный рост количества академических институтов объяснялся взвешенным подходом к их организации. Академия наук последовательно придерживалась принципа, позднее названного академиком М. А. Лаврентьевым «созданием института под директора». На практике это означало, что при принятии соответствующих конкретных решений учитывалось наличие сложившихся научных школ. Такой подход обеспечивал вновь создаваемым институтам солидный запас прочности, поскольку он лишь организационно оформлял перспективные научные направления.
Высокими темпами росло и финансирование АН СССР. По имеющимся данным, с 1931 по 1939 гг. оно увеличилось почти в 25 раз62. По-видимому, эти расчеты выполнены в текущих ценах. Однако даже с учетом роста цен вложения, направлявшиеся государством на развития академической науки, выглядят впечатляюще. Они наглядно свидетельствовали о целенаправленности и, как оказалось, дальновидности политики укрепления базы фундаментальных исследований, осуществлявшихся в предвоенные годы.
Вместе с тем бурному росту академических учреждений предшествовали драматические события рубежа 1920-1930-х гг. Тогда Академия наук подверглась жесткой критике за «нежелание» служить «делу социалистического строительства», «отрыв от жизни». Эта критика подготовила благоприятную атмосферу для соответствующих «оргвыводов». Академия была вынуждена пойти на пересмотр исследовательской тематики, внедрение текущего и перспективного планирования с учетом интересов «практики», обновление и «чистку» персонала, укрупнение научных учреждений, активизацию борьбы с «буржуазной наукой». Одновременно произошла «технизация» Академии, выразившаяся в организации в ее составе Отделения технических наук. Этим актом институционально закреплялась ответственность Академии за состояние научно-технических исследований в интересах промышленности страны63.
В конечном счете к концу 1930-х гг. академическая независимость ушла в прошлое. Научные коллективы Академии были включены в систему жесткого государственного планирования и управления. А сама она из самоуправляемого объединения выдающихся ученых стала могущественным государственным ведомством. Правда, определенная самостоятельность Академии в принятии новых членов, избрании своих руководящих органов, определении конкретной исследовательской тематики, использовании выделяемых государством средств и т. д. сохранилась. В условиях тотального огосударствления это являлось редким исключением, в значительной мере ограждавшим фундаментальную науку страны от конъюнктурного вмешательства в ее деятельность.
Встроенная в систему государственного управления Академия наук как «высшее научное учреждение» страны подчинялась центральным органам власти. Однако в ее ведении находилось не более 10% научных учреждений. Поэтому, естественно, возникал вопрос: в чьем подчинении должны находиться оставшиеся, на кого следует возложить планирование и контроль их деятельности? Прорабатывалось два пути решения этой задачи: первый - предполагал создание ассоциаций, объединяющих институты независимо от их административной подчиненности, второй - предусматривал лишь ведомственное руководство научными учреждениями. Вначале на практике реализовывался некий компромиссный вариант. Научные учреждения находились в подчинении определенных ведомств. Но наряду с этим они группировались в ассоциации по профильному признаку. Ассоциации брали под контроль тематику научных исследований, оценку перспектив и качества работы, организацию дискуссий, конференций и т. д. Примером такого объединения являлась Всесоюзная силикатная ассоциация, которая включала 50 институтов, филиалов и лабораторий. Однако в середине 1930-х гг. ассоциации были упразднены. Возобладал ведомственный принцип управления. Причем в рамках самих ведомств руководство научными учреждениями было дифференцировано. Центральные институты управлялись на общенаркоматском уровне, остальные - на уровне главков и объединений. Заметным потенциалом обладал подчиненный руководству предприятий так называемый заводской сектор науки, включавший лаборатории, конструкторские и технологические бюро64.
Высшие же органы государственного управления, по существу, не вмешивались в процесс развития и использования научного потенциала. Если ведомства не выходили за рамки установленных нормативов по труду, финансированию, материально-техническому обеспечению, то даже их предложения по организации новых научных учреждений автоматически согласовывались «на самом верху». В рамках такой системы решение производственных задач было приоритетным. А научно-техническая деятельность сводилась в основном к «научному обслуживанию» и «научному сопровождению» производства. Причем каждой его подотрасли, каждому виду производства соответствовало определенное звено отраслевой науки. Это устраняло возможный параллелизм в работе и нежелательное отвлечение сил от насущных задач сегодняшнего дня. Но, с другой стороны, ведомственная система управления ориентировалась на узкоотраслевые интересы, слабо учитывала перспективные тенденции развития науки и техники. Проблему пытались решить посредством централизации их планирования. В качестве объекта последнего определялись как содержательная сторона (тематика) исследовательской деятельности, так и ее ресурсное обеспечение. Причем общепризнанным считалось, что «план науки должен быть производным от общего народнохозяйственного плана»65.
Отсюда, казалось, следовала необходимость создания специального органа, отвечающего за планирование и координацию научно-исследовательской работы в общегосударственном масштабе. И действительно, подобные предложения были «озвучены» уже в начале 1930-х гг. Так, I Всесоюзная конференция по планированию научно-исследовательской работы признала эти предложения «принципиально правильными и необходимыми» и высказала пожелание Госплану «срочно заняться» их проработкой66.
Подобные суждения высказывались и в дальнейшем67. Однако «специального всесоюзного органа» по руководству наукой в 1930-е гг. так и не создали. Каждое ведомство самостоятельно определяло тематику и масштабы ресурсного обеспечения «своих» научно-исследовательских учреждений. А Госплан лишь механически суммировал их проектировки. Не решало проблемы и создание отдела науки ЦК. Во-первых, он существовал непродолжительное время (в 1935-1937 гг., вновь восстановлен в структуре Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) в 1943 г.), а во-вторых, преимущественно занимался политико-идеологическими вопросами, основное внимание уделяя Академии наук68. В результате утвердилась двухуровневая структура руководства наукой. Академический сектор замыкался на высшие органы государственной власти и управления и был достаточно автономен в своей оперативной деятельности, а для отраслевой науки окончательной инстанцией в вопросах, что и как делать, являлись ведомства. Наличие органов, выполнявших надведомственные функции типа Комитета по химизации при ВСНХ-НКТП, принципиально не меняло дела. Ведомственный подход играл доминирующую роль в организации исследований. Практика подсказывала, что он в наибольшей мере соответствовал нуждам реализуемой модели модернизации. А для объединения усилий при решении комплексных проблем создавались временные структуры. Так, в частности, организовывалось «научное сопровождение» Урало-Кузнецкой программы. Тогда для «рассмотрения и координации» действий академической и отраслевой науки при президиуме АН СССР создали специальную комиссию, сыгравшую важную роль в налаживании их совместной работы69.
Организационное построение научных исследований хорошо сопрягалось с системой их финансирования. В отсутствии рыночных отношений она неизбежно приобрела директивно-планируемый характер. В результате отдельные субъекты хозяйствования были отстранены от процесса принятия решений о выделении средств на научно-исследовательские работы. Это стало прерогативой управленческих структур. Другой важной особенностью сложившегося порядка являлось финансирование научных учреждений как таковых. Дело в том, что в отсутствии независимых потребителей научной продукции потемное выделение средств теряло смысл. Поскольку исследовательскую тематику институтов утверждали государственные структуры управления, то они по определению и отвечали за ресурсное обеспечение этих институтов в целом.
Правда, такая система сложилась не сразу. Еще в конце 1920-х гг. в том же ВСНХ СССР наряду с «плановыми» институтами, находившимися на госбюджете, существовали «неплановые», выполнявшие заказы по договорам. Однако эти договоры носили весьма условный характер. Институты сами определяли круг вопросов, которыми собирались заниматься. А научно-техническое управление ВСНХ и главные управления соответствующих отраслей промышленности лишь утверждали предложенную программу. Они же определяли, сколько средств нужно тому или иному институту. Причем эти средства давались не за выполнение определенной работы, а «отпускались» на финансирование текущей деятельности70.
Изъяны такого расходования средств стимулировали поиски иных решений. В начале 1930-х гг. большие надежды связывались с введением в сферу науки так называемого хозрасчета. Предприятиям и хозяйственным органам было предписано в своих планах предусматривать определенные суммы на научно-исследовательские работы. Их надлежало использовать для заключения хозяйственных договоров с научными учреждениями. Потраченные средства относились на производственные затраты и капитальные вложения предприятий и хозяйственных организаций71.
С другой стороны, ограничивалось бюджетное финансирование науки, что подталкивало ее к установлению договорных отношений с производством. Особенно активно хоздоговорная деятельность развивалась в промышленных институтах. В этом направлении шла и академическая наука. За годы первой пятилетки доля бюджетных ассигнований в ее расходах уменьшилась в полтора раза и опустилась до 60%. В то же время важным источником финансирования научных исследований стали договоры с наркоматами и хозяйственными организациями72.
Однако очень скоро проявились недостатки этой системы. Хозрасчет в науке обернулся погоней за «договорами», «зарабатыванием» денег, причем зачастую такая установка реализовывалась в ущерб решению действительно важных и нужных научно-технических проблем, результатам и качеству работы. Отсутствие у заказчиков-хозяйственников прямой экономической заинтересованности создавало для этого самые благоприятные условия. В то же время практика показывала, что в рамках складывавшейся директивно-планируемой экономики прямое администрирование и централизованное распределение средств более продуктивны. Поэтому хоздоговорное финансирование стало постепенно сворачиваться.
В 1936 г. Наркомтяжпром ввел для подведомственных институтов новый порядок финансирования, основанный на разграничении работ по значимости. Для теоретических, перспективных и межотраслевых работ предоставлялись бюджетные средства за счет лимитов, выделяемых главкам. Важнейшие работы по развитию новых методов производства финансировались главками в централизованном порядке за счет отчислений от себестоимости, а работы, связанные с проектированием новых предприятий, - за счет капитального строительства. Все остальные работы оплачивались предприятиями по хозяйственным договорам. Но их доля быстро снижалась. Аналогичные процессы наблюдались и в других наркоматах. В результате удельный вес хоздоговорного финансирования в бюджете промышленных институтов в 1940 г. составлял всего 6%, уменьшившись по сравнению с началом десятилетия в 10 раз73.
Сведение роли экономических механизмов осуществления научной политики практически к нулю имело важные последствия. Научная деятельность окончательно стала директивно-планируемой, а вся полнота ответственности за состояние научных исследований, практическое использование их результатов легла на органы государственного управления. Поэтому рациональность их построения, способность эффективно «организовать дело» превратилась в важнейший фактор развития и успешного функционирования научно-технического комплекса страны.
Такая организация научной деятельности дополнялась специфическими методами ее мотивации. Для высококвалифицированных работников были созданы вполне приемлемые, по сравнению с основной массой населения, условия жизни. Их труд хорошо оплачивался. Широко практиковалось моральное поощрение. За выдающиеся результаты ученые награждались орденами, медалями, другими знаками отличия. В то же время их деятельность находилась под жестким политико-идеологическим контролем. Если и не формально, то на деле был установлен стандарт поведения советского ученого. Малейшее отклонение от него грозило жесткими санкциями. Действительные или мнимые разногласия с советской властью, неприятие вмешательства в творческий процесс по идеологическим мотивам и т. д. могли иметь трагические последствия. Многие ученые поплатились за это своей свободой и даже жизнью.
Волна репрессий нанесла отечественной науке ощутимый урон. Его трудно было восполнить политически благонадежными «практиками» и недавними выпускниками вузов. Чтобы как-то снизить отрицательный эффект репрессий, высшее руководство пошло на беспрецедентный шаг. В системе карательных органов создали исследовательские и конструкторские подразделения, коллективы которых комплектовались из заключенных специалистов. Это позволяло «изолировать» лиц, которых власть считала опасными, и в то же время использовать их знания и опыт в решении задач государственной важности.
Такая практика впервые получила распространение уже в начале 1930-х гг., а к концу десятилетия принудительный труд широко использовался в ряде важных сегментов военно-технической сферы. Для его организации при наркоме внутренних дел было образовано Особое конструкторское бюро, позже переименованное в Четвертый спецотдел НКВД СССР. Ему вменялось в обязанность использование «заключенных, имеющих специальные технические знания и опыт» для «конструирования и внедрения в производство новых средств вооружения армии и флота»74.
В доступных документах нет сведений о числе заключенных-специалистов, «закрепленных» за Четвертым спецотделом НКВД СССР. Но, очевидно, это были многие сотни людей. Они работали в специально организованных на оборонных заводах конструкторских бюро и в самостоятельных подразделениях, созданных в ряде научно-исследовательских институтов. Результаты деятельности этих подразделений впечатляют. По имеющимся данным, с 1939 по 1944 гг. они выполнили целый спектр научно-технических работ, имевших огромное оборонное значение. В так называемых шарашках были созданы бомбардировщики Пе-2 и Ту-2, ряд артиллерийских систем для армии и флота, разработаны надежные армейские радиостанции и первый отечественный авиационный реактивный двигатель, усовершенствованы технологии производства пороха, серной кислоты и т. д. Заключенные сотрудники Четвертого спецотдела, отличившиеся в выполнении этих заданий, активно поощрялись. Многие из них за «добросовестность и преданность делу» досрочно освобождались со снятием судимости, получали правительственные награды и премии75, хотя вряд ли подобные поощрения могли компенсировать им моральный ущерб и перенесенные страдания.
Было бы, однако, неправильно утверждать, что принудительный труд занял доминирующее положение в научно-технической сфере: его применение ограничивалось относительно узким сегментом оборонной тематики и наибольшее распространение он получил в предвоенные и военные годы. Ученые и конструкторы, добившиеся значимых результатов, как правило, сразу обретали свободу. Многие из них - А. Н. Туполев, С. П. Королев, В. П. Глушко, П. Н. Куксенко и другие - стали основателями и руководителями крупных научно-технических структур, получивших в дальнейшем широкую известность.
Сложившаяся в предвоенные годы система организации научно-исследовательской работы хорошо адаптировалась к деятельности в чрезвычайных ситуациях. Это наглядно показала Великая Отечественная война. Благодаря жесткой вертикали управления удалось в кратчайшие сроки пересмотреть тематику исследований, сконцентрировать усилия на решении ключевых проблем оборонного характера. Так, в Академии наук эту работу, несмотря на сложнейшие условия в связи с эвакуацией научных учреждений на восток, завершили в считанные месяцы. Вместе с тем приоритетное значение оборонной тематики не означало свертывания фундаментальных исследований. Наряду с большим объемом работ по созданию и совершенствованию боевой техники, разработке новых технологических процессов, изучению и освоению месторождений полезных ископаемых продолжались фундаментальные исследования самого высокого уровня. В их важности и необходимости никто не сомневался - ни сами ученые, ни те, кто возглавлял Академию, ни руководители страны. Уместно заметить, что в это же время в гитлеровской Германии решили прекратить финансирование любых научных и технических исследований, которые не сулили отдачи в течение шести месяцев76.
Война способствовала упрочению централизованных начал в руководстве научно-технической сферы. При высшем органе власти - Государственном комитете обороны - был учрежден специальный пост уполномоченного по науке, наделенного весьма обширными правами. Им стал председатель Всесоюзного комитета по делам высшей школы при СНК СССР С.В.Кафтанов. При нем организовали научно-технический совет, в который вошли крупные ученые, представители промышленных ведомств, военные. Совет координировал исследования по важнейшим научно-техническим проблемам, прорабатывал вопросы организации работ по оборонной тематике77. А в целом деятельность уполномоченного ГКО по науке вместе с подведомственными ему структурами стала первым опытом организации межотраслевого взаимодействия в общегосударственном масштабе.
Военная обстановка потребовала и других изменений в формах организации научной деятельности. Широкое распространение в системе академической науки получили тематические и комплексные комиссии (Комиссия по научно-техническим военно-морским вопросам, Комиссия по редким металлам, Комиссия по мобилизации ресурсов Урала и Западной Сибири на нужды обороны страны и др.). Важную роль в планировании научно-технического обеспечения военной экономики играл Совет научно-технической экспертизы при Госплане СССР. Показательно, что в 1945 г. из 26 его членов 20 представляли Академию наук78. Аналогичные структуры в виде научно-технических советов создавались при республиканских Госпланах и наркоматах. В крупных городах при партийных и советских органах действовали комитеты ученых. Часть научно-исследовательских и проектно-конструкторских организаций непосредственно работала на крупных авиационных, танковых, артиллерийских и других заводах79. Однако принципиальных изменений в сложившемся в 1930-е гг. механизме организации и управления научными исследованиями не произошло. Он оказался вполне адекватен чрезвычайной обстановке и обеспечил успешное научное сопровождение военной экономики. Но переход к позднеиндустриальной фазе требовал иных подходов. Нужно было обеспечить благоприятные условия для реализации набиравшей силу тенденции превращения науки в непосредственный «двигатель» технического прогресса. Решение этой задачи становилось залогом успешного развития экономики и укрепления обороноспособности страны.
37 Сталин И. О задачах хозяйственников. Речь на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности. 4 февраля 1931 г. // Вопросы ленинизма. 11-е изд. М., 1953. С. 362.
38 См.: Вайнштейн А. Народный доход России и СССР. Методология исчисления. Динамика. М., 1969. С. 98, 102.
39 Обстоятельный обзор данных официальной статистики, альтернативных отечественных и зарубежных оценок экономического роста СССР см.: Кудров В.М. Советская экономика в ретроспективе. Опыт переосмысления. М., 1997.
40 См.: Ханин Г.И. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск, 1991. С. 176-177.
41 См.: Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М„ 1998. С. 50-51 идр.
42 Чадаев Я.Е. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). М„ 1985. С. 31-32.
43 Подколзин А.М., Хавин А.Ф. Индустриализация социалистическая // Экономическая энциклопедия. М., 1975. Т. 2. С. 22.
44 См.: Алексеев В.В., Побережников И.В. Волны российских модернизаций // Опыт российских модернизаций ХУШ-ХХ века. С. 67-68.
45 Ханин Г.И. Динамика экономического развития СССР. С. 180.
46 Кудров В.М. Советская экономика в ретроспективе. Опыт переосмысления.
47 В.И.Ленин, КПСС о развитии науки. М., 1981. С. 264.
48 Второй пятилетний план развития народного хозяйства СССР (1933— 1937 гг.). М„ 1934. С. 411.
49 В.И.Ленин, КПСС о развитии науки. С. 277.
50 См.: Бастракова М.С. Организационные тенденции русской науки в начале XX в. // Организация научной деятельности. М., 1968. С. 166-186; Артемов Е.Т. Высшая школа и академическая наука: отечественный опыт организации взаимодействия // Интеграция академической науки и высшего гумани гарного образования. Екатеринбург, 1997. С. 168-170.
51 Рабинович Е.И. Обзор развития организационной структуры науки в СССР // Основные принципы и общие проблемы управления наукой. М., 1973. С. 79.
52 Народное хозяйство СССР в 1956 г. М., 1957. С. 257.
53 Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам. Сб. документов. М., 1957. Т. 1. С. 853.
54 I Всесоюзная конференция по планированию научно-исследовательской работы. 6-11 апреля 1931. Стенографический отчет. М.; Л., 1931. С. 397.
55 Организация советской науки в 1926-1932 гг.: Сб. документов. М., 1974. С. 173-174.
56 См.: Артемов Е.Т. Формирование и развитие сети научных учреждений АН СССР в Сибири. 1944-1980 гг. Новосибирск, 1990. С. 7-22; Красильников С.А. Академия наук и Сибирь: динамика организации научных исследований в 30-е годы //Гуманитарные науки в Сибири. 1999. № 2. С. 3-8.
57 Артемов Е.Т., Красильников С.А. Региональная отраслевая наука в Сибири в период первых пятилеток: проекты и реальные тенденции развития // Традиции и новации в духовной культуре Сибири ХУН-ХХ вв. Новосибирск, 2003. С. 95-96.
58 Лахтин Г.А. Организация советской науки: история и современность. М., 1990. С. 50.
59 Горкунов Э.С. Герой своего времени // Вестник Уральского отделения РАН. Наука. Общество. Человек. 2005. № 4 (14). С. 65-66.
60 Устинов В.В. Наше вчера, сегодня, завтра // Вестник Уральского отделения РАН. Наука. Общество. Человек. 2005. № 1 (11). С. 69-70.
61 Митрякова Н.М. Структура, научные учреждения и кадры АН СССР (1917-1940-е гг.) // Организация научной деятельности. М.: Наука, 1968. С. 213, 218.
62 Костюк В.В. Академия наук в годы войны // Вестник Российской академии наук. 2005. Т. 75. № 11. С. 975.
63 См.: Аксенов Г.П. Академия наук и власть: Третье столетие. Между истиной и пользой // Российская Академия наук. 275 лет служения России. М., 1999. С. 211-217; Козлов Б.И. Академия наук СССР и индустриализация России: 1925-1941 гг. // За «железным занавесом»: мифы и реалии советской науки. СПб., 2002. С. 72-86 и др.
64 См.: Лахтин Г.А. Организация советской науки: история и современность. С. 9-10, 25-28.
65 I Всесоюзная конференция по планированию научно-исследовательской работы. Стенографический отчет. С. 11.
66 I Всесоюзная конференция по планированию научно-исследовательской работы. С. 407.
67 См.: Пирогов С.В. Управление наукой (социально-экономический аспект). М„ 1983. С. 121.
68 См.: Есаков В.Д. Документы Политбюро ЦК как источник по истории Академии наук // Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП(б) -КПСС. 1922-1952. С. 16-17.
69 См.: Дедюшина Н.А. Академия наук и проблемы Урало-Кузбасса // Академия наук и Сибирь. Новосибирск, 1977. С.
70 См.: Есаков В.Д. Советская наука в годы первой пятилетки. Основные направления государственного руководства наукой. М., 1971. С. 84-85.
71 Организация советской науки в 1926-1932 гг.: Сб. докладов. Л., 1974. С. 88, 101.
72 См.: Кольцов А.В. Развитие Академии наук как высшего научного учреждения СССР. 1926-1932. Л.. 1982. С. 236-237.
73 Лахтин Г.А. Организация советской науки: история и современность. С. 157.
74 История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х - первая половина 1950-х годов. Собрание документов. В семи томах. Т. третий. Экономика ГУЛАГа / Отв. ред. и сост. О.В. Хлевнюк. М., 2004. С. 443-Л44.
75 Исторический архив. 1999. № 1. С. 87-93.
76 Костюк В.В. Академия наук в годы войны. С. 980.
77 Кафтанов С.В. Организация научных исследований в годы войны // Советская культура в годы Великой Отечественной войны. М., 1976. С. 56.
78 Черешнев В.А. Наука Урала: все для фронта, все для победы /7 Вестник Российской академии наук. Т. 75. 2005. № 11. С. 987.
79 Гракина Э.И. Ученые - фронту. 1941-1945. М., 1989. С. 22.
<< Назад Вперёд>>
