Феодальный строй. - Оброки и повинности. - Иммунитеты. – Привилегии духовных вотчин. - Светские иммунитеты. - Положение крестьян в иммунитетах и вне их. - Эксплуатация их труда вотчинниками. - Стремление к удержанию их. - Закладничество. - Споры по поводу него. - Псковская судная грамота и задолженность крестьян. - Характер феодализма на Руси. - Сторонники и противники феодальной теории
В грамоте Белозерского князя Михаила Андреевича Ферапонтовой пустыни 1450 г. перечисляются многочисленные пустоши, приобретенные игуменом с братьею и что "к тем пустошам потягло из старины леся и пожни" на обширном, по-видимому, пространстве, еще совершенно не занятом, "куда топор ходил, и коса и соха ходила". И прибавлено: "и кого к себе игумен перезовет на те земли и пустоши и лесы людей"394. Во многих случаях различаются "тутошнии люди волостные' и "пришлые из иных княжений"; "кто к себе на те пустоши перезовет людей и тутошних старожильцев... а кто к себе перезовет людей из иных княжений" и кого к себе призовут людей жити на те земли старожильцев, которые будут и преж того на них живали", "или кого откупя посадят"395.
Эти сидящие на вотчинных землях старожильцы или пришлые люди именуются просто "людьми" ("кого к себе перевезут людей на те пустоши") — это обычное словоупотребление396. Реже они обозначены "сиротами". "Пожаловал есъми игуменью Федотью с сестрами... и кто на тех землях живет сирот... и тем их сиротам не надоби ни дань". "Тако же и сиротам, кто имеет сидети на землях Святое Богородици Отрочья монастыря... пожаловали есмы тех сирот" 397. В грамоте митрополита Киприана Константиновскому монастырю 1391 г. упоминается о жалобе монастырских крестьян на игумена: "Что ми били челом сироты монастырские на игумена на Ефрема". И дальше: "И Киприян Митрополит всея Руси так рек игумену и христианам монастырским: "ходити же ecи по моей грамоте; игумен сироты держи, а сироты игумена слушайте, а дело монастырское делайте"398. Здесь "сироты" и "христиане" (крестьяне) равнозначны, появляется термин "крестьянин". "Для обозначения их не нашлось на русском языке другого слова, как самое общее — христианин". В грамоте митрополита Геронтия 1478 г. перечисляется население монастыря. "Наместници мои не судят его, ни его попа, ни его чернцов тех монастырей, ни черниц, ни слуг монастырских, ни христиан"399. "Moй князи и бояре и воеводы... в том селе и в деревнях у них крестьян не ставятся" (грамота 1485)400.
Из упомянутого выше послания митрополита Киприана конца XIV в. мы узнаем и о тех работах, которые выполнялись крестьянами в вотчинах401.
Получается весьма яркая картина. Зажиточные крестьяне, очевидно, имеющие скот, пашут, засевают и снимают жатву на землях, обрабатываемых за счет монастыря, косят сено на монастырских лугах и свозят все в монастырский двор. В этом заключается отбываемая ими барщина. Но сверх того они чинят постройки и делают изгороди, чистят пруды, ловят рыбу ("езы бити"), по осени бьют бобров (поэтому "истоки забивают"), также для монастыря. Прочие крестьяне — "пешеходцы", по-видимому, выполняющие, в отличие от первых, ручные, а не конные работы. Такова молотьба и печенье хлеба, приготовление солода для пивоварения и самое варение пива, изготовление рыболовных снастей ("сежи и дели неводные наряжают") и пряденье льна, причем леи они получают от монастыря. Сверх того, они доставляют в монастырь к празднику корову или (это прибавлено в скобках) трех баранов, первые же — два раза в год различные продукты своего хозяйства по собственному выбору ("приходят к игумену, что у кого в руках"), хотя, вероятно, и в этом отношении существовал установившийся обычай ("по старой пошлине"). Наконец, игумен заезжает к ним в села и они обязаны кормить его (вероятно, и сопровождающих его иноков) и его лошадей.
Мы не знаем, существовали ли такие же оброки и повинности и в других вотчинах вообще и в монастырских в частности, ибо другие сведения об этом относятся к гораздо более позднему времени, но они, надо думать, были весьма нелегкие; те льготы, которыми крестьяне пользовались в других отношениях, сидя на земле вотчинника, давали последнему возможность усиленно эксплуатировать население.
Льготы эти действительно были весьма велики. Из тех же жалованных грамот можно усмотреть, что вотчинные земли привлекали крестьян теми обширными правами и привилегиями, которыми пользовались они и сидевшее на них население и которые прочим землям и их владельцам не были предоставлены. На эти вотчинные льготы, в особенности принадлежавшие церковным вотчинам, давно уже указывали многие исследователи; Павлов-Сильванский прямо называет вотчины того времени — по аналогии с Западом — иммунитетными. Начало этому иммунитету было положено, по-видимому, уже в древнейшие времена402, когда между церковными людьми ведает "суд или обиду или которого задница" митрополит или епискои "или кому они прикажут", "своим тиуном приказываю суда церковного не обидети"; "не вступаются княжи волостели в то, а то ведают епископли волостели". Это говорится уже в уставе Владимира св. о церковных судах и в уставе Ярослава, и в уставе Всеволода 1125—1136 гг. Смоленский князь Ростислав дает в 1150 г. "святей Богородици и епископу прощеники (они входят в состав церковных людей), с медом и кунами, и с вирою, и с продажами, и ни надобе их судити никакому же человеку "403. Хотя князья при пожалованиях и заявляют, что они эго делают "бога деля и своего ради спасения", но нет сомнения в том, что вотчинники сами издавна себе присваивали эти нрава и заставляли князей подтверждать их.
В одной из наиболее ранних дошедших до нас жалованных грамот этого рода, относящейся к первой половине XIV в. (грамота ярославского князя Василия Давидовича Спасскому монастырю), читаем: "Се аз князь Василий Давидовичь, докончал есмь с архимандритом с Пим ином про дом св. Спаса по деда своего грамоте пожаловал есмь, что людей у св. Спаса в городе и в селех... не надобе им ни которая дань, ни ям, ни подвода, ни тамга, ни восмничее, ни бобровое, ни стану не чинят в селех спасских, ни дворского не емлют, ни становщик не въездит ни о чем же...; а суди мои еси наместники и тиунии не шлют дворян своих по люди св. Спаса, но шлют к игумену, а игумен шлет по них своих людей. А что будет суд спасским людем с моими людьми, приехав моему судьи в монастырь судити ему в правде по целованию... А что учинится между спасскими людьми бои или татьба или душегубство или самосуд, то все судит игумен и вину емлет в дом Спаса; а нашим судьям не надобе ни дворяном"404.
Здесь перечислены все привилегии, предоставляемые духовным вотчинам. Прежде всего население их освобождается от уплаты налогов (дань), пошлин (тамга, восминичее), от повинностей (ям, подвода); далее оно изъято от княжеского суда по всем преступлениям, включая и душегубство. Наконец, взыскания производятся самим игуменом, а не "дворянами" (приставами князя). Только о совместном суде княжеских судей и игумена, в случае споров между монастырскими и волостными людьми, здесь еще не упоминается — в этом случае судит княжеский судья.
В грамотах XIV—XV вв. привилегии вотчинников ярко выражены.
Рассматривая многочисленные тарханные грамоты церкви XIV—XV вв., мы находим здесь прежде всего освобождение духовных вотчин от всевозможных податей и сборов ("не надобе им ни мыта, ни тамги, ни которая дань, ни писчая белка"), как и от всяких повинностей ("ни ям, ни подвода, ни коня моего не кормят, ни сен моих не косят"). Иногда, впрочем, прибавляется: "Ни иные ни которые пошлины им не надобе, опричь одного монастырского яму" или "опричь церковные пошлины" или же освобождение от податей всякого рода производится под условием уплаты оброка монастырем: "А дают мне князю, ... оброк с того двора на год, на рождество христово, рубль"', но "опричь того не подобе им ничто, знают один свой срок". Обычно эти льготы не ограничены никаким сроком, но иногда для перезываемых вотчиной людей ("я кого к себе в то село и на те пустоши перезовут людей") срок освобождения от податей и сборов определяется в 3,5,10, 20 лет. Или же наоборот определено для церкви "опричь дани моей и яму к волости ей не тянути ничем", для пришлых же имеется дополнительная льгота: "На десять лет не надобеть им моя дань, ни ям, а отсилят урок десять лет, и они потянут в мою дань и в ям по силе". К этому иногда еще прибавлено: "А на мою ловлю мои ловчие тех монастырских рыболовов... не зовут ни пошлин с них не емлют никоторыхили установлено освобождение от всякого рода пошлин продаваемых монастырем продуктов: "ненадобе с тих их людей и с соли и с жита монастырского и со ecи их рухляди монастырские мыт ни тамга ни весчее, ни побережное ни иные ни которые пошлины". В других случаях изъятие от проездных и торговых сборов касается только сбываемого монастырем хлеба или рыбы: "И вы бы у них с того хлеба пошлин не имали никаких, с трех сот четвертей": "что их павозок с подвозком ходит к Белоозеру по рыбу... ино им с того павозка и подвозка в Луковси не надобе ни мыт, ни тамга, ни иные никоторые пошлины"405.
Фискальный характер имеет и другая льгота, заключающаяся в освобождении людей духовных вотчинников от суда княжеских доводчиков и волостелей и в установлении подсудности их игумену или архимандриту. Суд является доходной статьей, но доход от него, в силу грамот, получали уже не княжеские волостели и их тиуны и доводчики, а митрополит, епископ или монастырь. "А наместники наши или волостели и их тиуны тех их людей не судят ни в чем, опричь душегубства и разбоя с поличным, ни кормов своих не емлют и не всылают к ним ни почто; а праветчики и доводчики поборов своих не берут и не въезжают ни по что; а ведает и судит тех своих людей игумен с братьею сами во всем или кому прикажут". Освобождение от суда наместников, следовательно, сопряжено с освобождением от поборов и кормов, поступавших в их пользу. "А смещается суд тем людям пришлым с городскими людьми или с волостными и наместници мои или волостели или их тиуни судят, а архимандрит с ними же судит, или кому прикажет, а прибытком ся делят". В случае тяжбы между крестьянами вотчинника и людьми иного звания, городскими или крестьянами черных волостей, т.е. людьми, подвластными княжескому наместнику, последний все же не может судить самостоятельно, а лишь совместно с вотчинником или его приказчиком, причем доходы от суда они в этом случае делят между собою пополам.
Для игумена или архимандрита вся суть заключалась именно в этом. Либо, если он судил один людей своей вотчины, поборы поступали целиком в его пользу, либо при смешанном суде он получал половину. Но, по-видимому, и для крестьян и суд монастыря, и "смесной" суд (если участвовали другие лица) имел значение, ибо приезд наместников, волостелей, тиунов и доводчиков ради суда был связан с разорением и разграблением населения — эти княжеские люди ведь не имели никакого основания отказываться от насилий по отношению к крестьянам вотчинника. Не менее существенно для крестьянского населения, сидевшего на вотчинной земле, было, надо думать, то обстоятельство, что самое исполнение приговора поручалось вотчиннику и дворянам. Это происходило и в случае смешанного суда — в этом случае в отношении волостных людей судебная полиция вверялась княжескому волостелю, тогда как вотчинные крестьяне, признанные виновными ("смесным") судом, передавались для исполнения решения архимандриту или игумену. "А лучится суд смесной митрополичим людем с волостными людми, а волостели мои и их тиуни судят, а митрополичь приказчик с ними судит: прав ли будет, виноват ли мой человек волостной и он своему волостелю и в правде и в вине, а митрополичь приказчик не вступается в волостных людей, ни в правого, ни в виноватого; а также будет прав или виноват митрополичь человек и он в правде и в вине митрополичу приказчику, а волостели мои и их тиуни не вступаются в митрополича человека ни в правого ни в виноватого".
Во многих жалованных грамотах крестьяне признаются подсудными вотчиннику по всем делам, в других случаях сделаны исключения для важнейших преступлений — разбоев, душегубства и татьбы, которые находились в ведении княжеских волостелей; но иногда последние судят лишь при наличности душегубства, тогда как разбой и татьба или только iaib6a предоставлены суду игумена или архимандрита. Такие ограничения "опричь татьбы и разбоя и душегубства"406 или "опричь одного душегубства" находим уже в первой половине XIV в.; а рядом с ними в том же XIV в. "А в разбое и в татбе их бояря мои не судят"407.
Церковные и монастырские вотчины были вообще избавлены от въезда волостелей и их людей. Доступ закрыт им не только для сбора податей и повинностей в пользу князя или для разбора судебных дел, но и для кормления и для всяких иных надобностей; им запрещается останавливаться в вотчинах, жить там и кормить своих лошадей, брать проводников. "Также у них в том монастыре и у тех людей монастырских волостели мои и их тиуни и доводчики не ставятся, ни кормов, ни подвод, ни проводников у них не емлют". Запрет распространяется и на всяких других княжеских людей, псарей, ловчих, сокольничих, ездоков, бобровников, ратных людей, кроме лишь гонцов князя. " Также и ездоки мои в их деревнях не ставятся, ни кормов, ни проводников у них не емлют, ни псари мои в их деревни полничать не ездят". "А сокольники мои Скарыновские в их деревнях на мои соколы курсов не емлют; а коли ко мне соколов принесут, и они у них в их деревнях не ставятся". "И мои князи, и ратные воеводы, и дети боярские, и всякие ездоки, и псари, и ловчие, и бобровники в тех их селех и деревнях не ставятся, ни кормов, ни проводников у них не емлют. опроче того, кто погонит с моею грамотою с подорожною; также скоморохи у них в тех селех не играют". И прибавлено иа чрез сю мою грамоту кто что на них возмет или чем их изобидит, быти ему от меня в казни".
Князья стараются освободить монастырских людей и от незваных гостей в лице своих должностных лиц, приезжающих на пиры и братчины или на праздники, силою врывающихся в дома, во время пьянства учиняющих ссоры и буйства, сопровождающиеся и убийствами. "Л кто к тем их людем на пир или на братчину или о празнице придет пить сильно (насильно), незван, а учинится тут какова гибель и яз велю правит и без суда и без неправы на том". "У кого монастырских людей будет пир или братчина, и к тем людем монастырским на пир и на братчину незван не ходит никто; а кто у них учнет пити силно, а учинится у них какова гибель, и ему то заплатить без суда и без исправы".
Вообще во избежание всяких недоразумений и в целях охраны иммунитета воеводам и волостелям не дозволено даже ездить через вотчину, дорогою "непошлою". Им полагается объезжать ее, о чем велено кликать в торгу. "На тот монастырь не ездят ни которые мои воеводы, ни которые ездоки... а ездят осовцом, дорогою пошлою, по заречью; а кто поедет с дороги на тот монастырь... тех велел увертывати назад, а кто ся имет силою пробивати. быти от меня от великого князя в казни"408. И в заключение говорится обычно, "а на сю мою грамоту грамот нет", т.е. пожалование князем кормов, суда, пошлин в силу других грамот не должно нарушать этой грамоты и ее не касается.
Иммунитетных грамот, пожалованных светским вотчинникам, до нас дошло гораздо меньше, чем грамот, устанавливающих привилегии в пользу митрополитов и монастырей. Но это, как справедливо подверкивает Павлов-Сильванский, еще ничего не доказывает. Монастыри лучше берегли свои архивы; и на Западе иммунитетные дипломы относятся главным образом к монастырям, в ризнице которых они хранились в течение многих веков409. "Среди пожалованных (светских вотчинников), — говорит Сергеевич, — встречаются Ивашки и Федьки. Можно ли допустить, что большие люди, имена которых писались "вичем", имели менее прав и привилегий, чем эти Ивашки, жалованные грамоты которых случайно сохранились до наших дней410. Древнейшие грамоты светским землевладельцам относятся к началу XV в., однако в грамоте Ивану Петлину 1450 г. Василий Васильевич жалует его "по прадеда своего грамоте Ивана Даниловича", как и по грамотам своего деда и отца411. Светским землевладельцам предоставлялись те же льготы, чти и монастырям — изъятие населения вотчины от всевозможных податей и повинностей, от суда волостелей, от приведения в исполнение судебных приговоров тиунами и доводчиками; устанавливается тот же "смесной суд", княжеские власти не должны въезжать в вотчину, не вправе требовать кормов, ни взимать поборов.
"Кто у него в том селе и в деревнях жити людей — читаем в грамоте Петлину — ино им не надобе ни ям, ни подвода, ни тамга, ни восмничье, ни мыт, ни костки (различные виды проездных сборов), ни сен моих косити, ни коня моего не кормить, ни портное (пошлина), ни скотскому (сотскому) ни к дворскому не тянуть ни в какие протори ни в розметы, ни в какие иные никоторые пошлины не надобе, ни заносных пошлин не дают; а волостели мои Кипелские и их тиуны доводчиков своих не всылают к Ивану и ко всем его людем ни почто, ни кормов не емлют, ни судят их ни в чем, опричь душегубства и разбоя и татьбы с поличным; а праветчики поборов не берут у них, ни въезжают ни по что; а ведает свои люди всех сам Иван или кому прикажет; а случится суд смесной, и волостели мои судят и их тиуни, а Иван с ними же судит или кому прикажет, а присудом ся делит наполы"412.
В совершенно ином положении находились крестьяне, сидевшие на волостных землях. Здесь крестьянина громили княжеские люди всех степеней и разрядов — неудивительно, если крестьяне разорялись и теряли свою землю. "Да ставятся-де у них в тех селах и в деревнях мои бояре и дети боярские и всякие ездоки, да емлют де корм себе и коням". Вне пределов вотчинного иммунитета население вынуждено было снабжать продовольствием княжеских наместников и волостелей, княжеских "ездоков" (гонцов), которые "ставились" в деревнях и жили там, как и кормить княжеских людей и лошадей: содержание всех их падало на жителей. Они же обязаны были кормить княжеских лошадей, которые ставились на корм по деревням, и собак для княжеской охоты, "ставить" княжеские дворы, отбывать ямскую повинность ("ям по старине шестый день"), давать подводы и проводников. Но этим дело далеко не исчерпывалось. Крестьяне, жившие на черных землях, вынуждены были выполнять всевозможные сельскохозяйственные работы в княжеских селах, ибо одних сидевших там крестьян не хватало, вынуждены были и участвовать в промыслах звероловных и рыболовных, производимых за счет князя, — дворский и старосты их "заимают" на "княжеское дело"413.
Крестьяне нашут княжеские села, косят сено на лугах князя, хлеб княжеский возят и молотят. Княжеские "поледчики" "наряжают" крестьян на "ловлю", крестьяне "езы великого князя и поледнее бьют", они обязаны принимать рыболовов великого князя — "княжеские рыболовы (подлещики) привлекают крестьян к рыбной ловле, ставятся в деревнях, берут у них корм, въезжают в соседние села, заводи, речки и ловят там рыбу. Подобным же образом и вся столь широко поставленная княжеская охота кормится на счет крестьян и совершается при их помощи. Ловчие, охотники и псари "у них стоят, ночуют, сено и овес травят, собак кормят", "псари деи мои с собаками в их деревни ездят полничати", "ловчие великого князя и бобровники бобров у них ловят, в деревнях ся у них ставят, кормы себе у них емлют". Крестьян берут на охоту, они дол жны устраивать загоны, ходить "на медведей и на лосей и на оленей по пяти человек с сохи". Все это делалось безвозмездно и считалось в то время вполне естественным и правомерным.
Раз это необходимо было для княжеского хозяйства, совершалось в интересах князя, то население обязано было выполнять все эти повинности, терпеть набеги княжеских охотников с их собаками, сносить разорение от княжеских слуг, как и платить всевозможные подати и сборы, объединяемые термином "дани", протори в пользу волостелей и доводчиков и многое другое.
Все это должно было вести неминуемо к разорению крестьян, сидевших на черных землях, и к переходу этих земель в руки вотчинников, под властью которых население было избавлено от этих легальных насилий и грабежей.
Как мы видели, вотчинники сумели свои владения защитить и избавить от всего этого, окружить свою землю как бы особой стеной, через которую ни волостели и тиуны, ни ловчие, ни рыболовы, ни ездоки, ни их лошади и собаки перешагнуть не могли.
Но взамен этого вотчинники могли, конечно, требовать усиленных повинностей и платежей в свою пользу — эксплуатация в пользу князя и его людей заменялась эксплуатацией труда в интересах вотчинников духовных и светских. Иммунитет доставлял им реальные выгоды, выражаемые в росте их доходов. Но, по-видимому, эта эксплуатация была все же меньше первой. Вотчинники не разоряли своих крестьян в той мере, как это делали за пределами вотчин княжеские наместники, тиуны и волостели. Землевладельцы, как мы видели, призывали на свои земли крестьян, привлекали пришлых людей к заселению и обработке пустошей, вызывали их из других мест. Между ними уже обнаруживается борьба за рабочие руки, а это заставляло их проявлять некоторую умеренность в эксплуатации крестьянского труда. Сами князья опасались, как бы иммунитетные владельцы не привлекали к себе население из их собственного княжества и таким образом дарованные ими льготы не отразились на их землях, не привели к запустению последних. Поэтому в грамотах всегда прибавлено: "А кого к себе перезовет людей из иных княжений, а не из моей отчины из великого княжения", "а архимандриту... из очины князя великого из Москвы людий не приимати", "тяглых моих людей писменных и вытных в ту слободку им не приимати". Иногда имеются и другие ограничения: "А тутошних людей волостных в ту деревню отцу моему митрополиту не приимать", "а архимандриту тяглых людей Волоцкий не приимати"414. Особенно много заботился Новгород о том, чтобы князья не перезывали к себе новгородских крестьян — соглашения этого рода сохранялись еще с XIII в. — "не выводити людей в свою волость". Но и между вотчинниками происходила конкуренция — одни отбивали крестьян у других, привлекая их более легкими службами и платежами. И поэтому они, добиваясь для себя свободы перезывать людей из иных мест, в то же время стараются ограничить эту свободу для других, а тем самым и для крестьян — крестьян из их вотчин нельзя переводить в другие места. "Которого их крестьянина из того села и из деревень кто к себе откажот а их старожилца, — читаем в грамоте Троице-Сергиеву монастырю — и яз князь велики тех крестьян из Присек и из деревень не велел выпущати ни к кому" (1455—1462 гг.)415. К тому же времени относится другая грамота, пожалованная тому же монастырю, "что их села в углецком уезде и которые люди от них вышли из их сел в мои села великого князя или в села в моее великее княгыни, и в боярские села сего лета, не хотя ехати на мою службу великого князя к берегу, и яз князь велики пожаловал игумена Васьяна с братьею велел есми те люди вывести опять назад; а которые люди живут в их селах и нынече, и яз князь великий тех людей не велел пущати прочь". Монастырскому иосельскому даже предлагается пристав царский, чтобы этих крестьян вернуть обратно416. Так борьба из-за крестьян уже рано создала ограничения перехода их, недостаток рабочих рук для возделывания пустошей заставлял заботиться об удержании населения, о недопущении ухода его на другие земли. Но, конечно, эти меры сами по себе не могли бы иметь значения, если бы сама экономическая жизнь не создавала благоприятных для осуществления их условий. Она прикрепляла лишенного средств крестьянина, не давала ему возможности уйти417. Положение смерда в этом отношении, вероятно, нередко не многим отличалось от состояния закупа; ту же зависимость от землевладельца, основанную на задолженности, обнаруживают и изорники.
Теми же обширными привилегиями, предоставленными вотчинам, как и вообще их силой и влиянием, объясняется, по-видимому, возникновение и другого института — закладничества. Крестьяне обнаруживали стремление перейти под их власть — закладываться, задаваться, чтобы, находясь под защитой князя, боярина или монастыря, избавиться от насилий и притеснений других лиц, от разного рода даней и поборов. "Во все продолжение древней русской истории, — говорит С. М. Соловьев, — мы видим стремление менее богатых, менее значительных людей закладываться за людей более богатых, более значительных, пользующихся особыми правами, чтобы под их покровительством найти облегчение от повинностей и безопасность. Стремление это мы видим и в других европейских государствах в средние века; оно естественно в новорожденных обществах при отсутствии безопасности, когда правительство, законы еще не так сильны, чтобы дать покровительство, безопасность всем членам общества. Таким образом, выгодно было земледельцам переходить на земли богатых и знатных землевладельцев, архиереев, монастырей, вельмож, ибо кроме (вышеупомянутых) льгот при первом переселении поселенцы пользовались еще льготами, заключавшимися в разных правах, которые имели те или другие землевладельцы, а главное — пользовались покровительством сильных людей418.
Последующие исследователи, однако, не пошли за Соловьевым, а усматривали в закладнях или в закладчиках тех же закупов "Русской Правды", считая закладничество зависимостью, основанной на кредитном обязательстве; речь идет о личном залоге, о займе, обеспеченном личною свободою должника, о денежном обязательстве, как основе института закладничества419. А между тем, как указывает Павлов-Сильванский, именно в наиболее старых источниках ни о каких кредитных сделках, ни о каком займе, обеспеченном личностью должника, не упоминается. В договоре Новгорода с князем Ярославом Тверским 1265 г. говорится: "А из Бежицъ, княже, людий не выводити в свою землю, ни из иной волости Новогородской; ни грамот им давати, ни закладников примати, ни княгини твоей, ни бояром, ни дворяном твоим ни смерда, ни купцины"420. Здесь говорится только о неприеме закладной, среди которых имеются упомянутые выше смерды, о том, чтобы их не выводить из Новгородской земли в Тверскую. А пять лет спустя тот же князь обязуется тому же Новгороду закладников, которые успели уже заложиться ему, передаться в его власть, отпустить обратно, и то же сделать с княгиниными и боярскими закладнями, жившими за ними в новгородском Торжке. И тут среди них упоминаются смерды. "А что закладников за Гюргом на Торжку, или за тобою или за княгинею, или за мужи твоими, кто купец, тот в сто, а кто смерд, тот потянет в свой погост, тако пошло в Новегороде, отпусти всихпроц" (1270 г.)421. Сын его Михаил заявляет (в 1295 г.) Новгороду, что он отступился, отказался от пришедших к нему закладников а кто будет закладень позоровал ко мне, а жива в Новгородъской волости тех всех отступился есмь Новугороду")422.
Н. П. Павлов-Сильванский обратил внимание на то, что закладываться, заложиться означает перейти под покровительство другого лица, отдаться под его защиту, и сближает этот институт с патронатом и коммендацией на Западе. Аналогично с патронатом селений (patr cinium vicorum) и с земельной коммендацией феодального времени (terra in commendantione) и у нас в удельное время существовало и закладничество сел — говорится о заложившихся, зашедших, задавшихся селах; закладывались люди вместе с землей423. Они сохраняют свое право владеть землей, только отдаются под покровительство князю или его боярину, но при этом свобода их умаляется. Это видно уже из приведенных выше грамот, приближающих закладней к положению зависимого человека: их отпускают как холопов ("отпусти всих проц"), от них "отступаются" ("отступился есмь Новугороду")424.
Закладни упоминаются уже в договорах XIII в., причем они уже тогда, по-видимому, составляли новгородскую старину, следовательно, могут восходить к XII в. и далее. Мы узнаем о них из договоров как XIII, так и последующих столетий, вследствие того, что уже с этого времени ведется борьба с закладнями — их не должно быть. Никто не должен их держать. Их запрещает ранее всего Новгород (к нему относятся приведенные выше договоры), но затем так же поступает и Москва ("закладней не держате, не приимати"). Так, в договоре Василия I с тверским князем Михаилом Александровичем, конца XIV в. говорится: "А закладней вы, брате, не держати в нашей вотчине, Москве и Великом княжении и Великом Новгороде"). В договоре Василия II с галицким князем Василием Косым также предписывается "сел ни купить, ни закладней не держать"425. В договоре Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем "с твоем уделе сел ни купите... ни закладнев ни ... не держати" (1362 г.)426. Причина заключается в том, что "закладни вышли из тягла, стали жить за людьми разных чинов, перестали платить подати; вот в чем беда"427. "Закладники не "тянут" к Торжку — они независимы от местного тягла. О них говорится и в новгородской грамоте середины XV в. Хотя самый термин "закладник" и не употреблен, но, очевидно, речь идет о нем, когда говорится о человеке, который должен уплатить по гривне с сохи, что он бросает свой двор и поселяется во дворе боярина, чтобы не платить; в наказание с него взыскивается двойная дань ("а кто поверга свой двор, а вбежит в боярский двор... а изобличат, на том взятии вины вдвое за соху")428. Но несмотря на всю борьбу с этими "заступными людьми" — как они впоследствии именуются, т.е. поступившими под защиту других, этот порядок не выводится. Такие же запрещения, как в XIII в., повторяются и в XVII в. Очевидно, он имел глубокие корни в народной жизни. Социальные условия вызвали его к жизни, сделали его необходимым. Это был один из способов избавиться от притеснений данщиков и приставов, и от тягла и от всяких насилий со стороны более сильных, хотя и ценою утраты своей самостоятельности и независимости, поступая во власть защитника — князя, боярина или монастыря, который и в этом случае мог извлекать сугубую выгоду в свою пользу, мог защиту этих людей сделать источником материальных выгод. По-видимому, эта жертва была все же не слишком дорога, по сравнению с получаемыми за нее выгодами.
Псковская судная грамота 1397—1467 гг. трактует об изорниках (от "изо-рати" — вспахать), пашущих землю вотчинника, об огородниках и кочетниках или четниках-рыболовах (ст.-сл. "кочет" — колышек у лодки, к которому привязываются весла). Изорник отдает господину четвертую часть урожая, огородник и кочетник, по-видимому, половину своих продуктов429.
Характерную черту составляет то, что изорники, огородники и кочетники, по Псковской судной грамоте, получают от хозяина "покруту" — ссуду "серебром", т.е. деньгами, или хлебом ("пшеницы — ярой или озимой")430. Грамота устанавливает подробные правила относительно взыскания "покруты", предусматривает и случай "бегства" изорника за пределы Псковской области ("а который изорник с села забежит за рубеж")431. Из этого следует, что такая задолженность составляла широко распространенное явление и без получения ссуды трудно было взяться человеку за хозяйство, указывает и на то, что задолжавшие крестьяне спасались бегством в другие области. "Они живут в долгах, бегут от долгов и умирают в долгах". При таких условиях переход для них едва ли был возможен, ибо, в случае несостоятельности, им грозила участь попасть снова к прежнему государю, но не в качестве уже изорника, а в качестве его холопа432.
Создавалось прикрепление к земле крестьянина, как результат его задолженности.
Любопытно содержание этого памятника и в другом отношении. Уход (отказ) допускается только один раз в году — в Филиппово заговенье (14 ноября), так что прекращение аренды сильно ограничено: "А который государь захочет отрок дата своему изорнику или огороднику или кочетнику, ино отрок быти о Филиппове заговении; тако ж захочет изорник отречися с села или огороднику или четник, ино тому же отроку быти". Но кроме того, переход затрудняется еще тем, что "который изорник отречется оу государя села, или государь его отрьчет и государю взят у него все половину своего изорника"433. Владимирский-Буданов, а за ним и другие (Дебольский, Дьяконов) полагают, что изорник оставляет господину половину своего урожая, тогда как, по мнению Сергеевича и Навлова-Сильванского, речь идет о половине имущества изорника434. Последний указывает на то, что в таком отнятии половины имущества нет ничего неправдоподобного — сервы на Западе при отказе лишались всего, отпускались голыми, позже получали часть имущества; у нас впоследствии господа если не по закону, то фактически отнимали у крестьян при отказе значительную часть имущества. Во всяком случае, изорник лишался части своего добра и притом не только при отказе, последовавшем с его стороны, но и в случае, если господин заставлял его уйти.
Характер крупного землевладения, снабженного иммунитетными грамотами, свидетельствует о том, насколько прав был Павлов-Сильванский, утверждая, что мы находим на Руси тот же феодальный строй, который имел место на Западе и долгое время считался отличительной особенностью Западной Европы, тогда как он существовал в известную эпоху везде и повсюду, как в Европе, так и за пределами ее. Как мы видели выше, и на Руси господствовало крупное землевладение, состоявшее из многочисленных мелких хозяйств (тот же Streubesitz, что и на Западе), и одновременно существовали верховная собственность вотчинника на землю (dominium eminens) и право пользования, принадлежавшее обрабатывавшему землю крестьянину (dominium utile). Вотчинник не только именовался государем, но и был им действительно: издавал административные распоряжения для сидевшего на его земле населения, получал от него подати, судил его и приводил приговор в исполнение. Этот сеньор соединял таким образом в своих руках публичные права с частными — права землевладельца и государя — наиболее характерная для феодального строя собственность. И здесь мы находим феодальную иерархию — вотчинников, которые служат не непосредственно великому князю, а его вассалам, митрополитам или боярам. Хотя точные сведения об этом появляются не ранее конца XV в., но есть основания думать, что эти явления имели место уже гораздо раньше435. Построен был феодализм и у нас, и на Западе на той же экономической почве — на господстве замкнутого в пределах вотчины натурального хозяйства. Над самостоятельной хозяйственной единицей возвышалась самостоятельная политическая единица; первая являлась крепким фундаментом для последней. Правда, сам же Павлов-Сильванский, а за ним и другие (Тарановский, Огановский) указывали на то, что наши сеньоры не стали суверенными владельцами, не превратились в тех маленьких монархов, каких мы находим на Западе, — "окняжение" земли предупредило "обоярение" ее, что Павлов-Сильванский объясняет многочисленностью рода Рюриковичей. Если последнее объяснение не может быть признано достаточным, и необходимо, очевидно, искать другие, более глубокие причины, которые не дали у нас возможности феодализму в политическом отношении (не в экономическом) развиться до той степени, какой он достиг на Западе, то, с другой стороны, и разница здесь имеется не качественная, а количественная. Да и вообще, как правильно подчеркнул Н. И. Кареев, о феодализме на Западе нельзя говорить как о чем-то совершенно одинаковом во всех странах. Наряду с общими чертами мы находим и индивидуальные особенности в каждой отдельной стране, и с таким же правом, как о феодализме английском, французском, германском, испанском и т.д., мы можем говорить и о феодализме русском, представляющем собою один из вариантов родового понятия феодализма436.
На наличность в Древней Руси различных черт, свойственных феодализму, в особенности на роль и значение иммунитета указывали еще Чичерин, Соловьев, Кавелин, Неволим, В. Милютин, хотя они не пытались сопоставлять наши институты с западно-европейскими, в особенности же подчеркивал характер феодального строя Костомаров, находивший его со времени татарского нашествия и усматривавший его в дроблении власти между князьями, причем образовались высшие и низшие ступени с известной подчиненностью вторых первым. Но возникновение феодального строя он еще называл произведением татарского завоевания и точно так же прекращение его приписывал исчезновению татарского ига437. И Ключевский указывал на то, что в удельный период возникали отношения, напоминающие феодальные порядки Западной Европы, но прибавлял к этому, что "это явления не сходные, а только параллельные. Феодальный момент можно заметить, — говорит он, — разве только в юридическом значении самого удельного князя, соединявшего в своем лице государя и верховного собственника земли, но его бояре и слуги совсем не вассалы"438. Гораздо более важным предшественником Павлова-Сильванского является Н. Л. Рожков, который указывает на то, что "хотя феодализма в окончательно сложившемся виде в России никогда не существовало, но зародыши его были... свойственны и нашему отечеству", причем он обращает внимание на то, что бенефицию, коммендации и иммунитету точно соответствовали у нас поместье, закладничество и жалованные грамоты439.
Однако Павлову-Сильванскому принадлежит огромная заслуга выяснения вопроса о феодализме в Древней Руси путем детального сопоставления характерных явлений русской жизни с соответствующими институтами на Западе, в результате чего ему удалось установить положение, что мы имеем и на Руси все важнейшие признаки феодальной организации — раздробление верховной власти, сеньориальный строй, вассальную иерархию, службу с земли, иммунитет, защиту-патронат, победу боярщины над общиной440. Хотя ему и ставили в вину, что он слишком выдвинул общие России и Западу явления и главным образом имел в виду правовые, а не экономические явления, свойственные феодализму, расходились с ним и в различных частных вопросах, все же огромное большинство исследователей не могло не признать правильности его положения, что нельзя говорить о своеобразии русского исторического процесса и отрицать существование и на Руси феодальных порядков441. На этой точке зрения стоят: Тарановский, Н. И. Кареев, М. Н. Покровский, Плеханов, Огановский, М. М. Ковалевский442 и ряд других авторов, тогда как не соглашается с ним Владимирский-Буданов, утверждая, что приведенные им факты не феодализм, известный Западной Европе, а "то всемирно-историческое явление смешения государственных и частных начал права, которое наблюдается повсюду"443. Сергеевич полагает, что "у нас были некоторые предвестники феодализма, но очень слабые"444, а П. Н. Милюков готов признать существование у нас основных черт средневекового строя Западной Европы и наличность феодализма в родовом смысле, но ввиду видовой разницы он не считает возможным называть русский вариант этим термином445.
393ААЭ. Т. I. № 4. Ср.: № 5.
394Там же. Т. I. № 47.
395Там же. Т. I. № 20, 21,51, 53.
396ААЭ. Т. I. № 44.
397ААЭ. Т. I. № 5, 34, 35.
398Там же. Т. I. № И.
399Там же. Т. I. № 105.
400Там же. Т. I. № 113.
401ААЭ. Т. I. № 11. "Болшглм людем из монастырских сел церковь наряжати, монастырь и двор тын ити, хоромы ставить, шумное жеребей весь рольи орать взгоном, и сеяти и пожати и свезти, сено косити десятинами и в двор ввезти, ез бити и вшнеи и зимней, сады оплетать, на невод ходити, пруды прудить, па бобры им к осенние поити, а истоки им забивати, а на Велик день и па Петров день приходят к игу менту, что у кого в руках; а пешеходцем из сел к празднику рожь молоти и хлебы печи, солод молоть, пива варить, па семя рож молотить а лен даст игуме в села и они прядут, сежи и дели неводные наряжают; а дают из сел все люди па праздник яловицу; а в которое село приедет игумен, в братшину и сыпци дают по зобне овса конем игу меновым".
402Неволин. История российских гражданских законов// Неволин. Собр. соч. Т. II. С. 149. Сергеевич. Древности русского права. Т. I. С. 328. Павлов-Сильванский. Соч. Т. III. С. 281, 295. Пресняков. Княжое право в древней Руси. С. 296.
403ДАИ. Т. I. № 1, 4. Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Владимирский-Буданов. Вып. I. С. 237, 246.
404Истор. Росс. Иерарх. VI. С. 229 сл. Карамзин. История Государства Российского. Т. IV. Прим. 328.
405ААЭ. Т. I. № 4, S, 7, 17-21, 23, 24, 28, 30, 31, 34-39, 41, 47, 50-53, 56, 60, 61, 64, 65, 69, 75-79,81-83, 86, 88, 89, 95-99, 102, 104, 105,109, 112, ИЗ, 116, 119, 121-124, 126, 130, 131, 133, 136. АИТ. I. № 13, 14,15, 25, 28, 29, 36, 49, 58-59, 70, 71, 74, 75, 76,81, 83, 86, 87, 88, 106, 108, 111. ДАИ. Т. I. № 17, 190, 193, 184, 202-204, 189, 200, 207, 208. ОГКЭ. Т. III. № 2616 263-67, 539, 540. Мейчик. Грамоты Архива Министерства юстиции. № 108, 169, 157, 191, 236.
406Грамоты Иоанна Калиты 1138—1340 гг. // ААЭ. Т. I. № 4.
407Грамоты Димитрия Донского 1363—1389 гг. // ААЭ. Т. I. № 7.
408ААЭ. Т. I. № 24, 61, 65, 81, 82. А. И. Т. I. № 70.
409Павлов-Сильванский. Соч. Т. III. С. 285 сл.
410Сергеевич. Древности русского права. Т. I. С. 329.
411ААЭ. Т. I. № 46.
412ААЭ. Т. I, № 46. Однородные грамоты XV ст. светским вотчинникам: там же, I, № 44, 111, 120, 132. ДАИ. Т. I, № 374, 379. Акты XIII—XVII веков, предоставленные в разрядный приказ, Юшкова. № 14, 15, 20, 25, 27, 31. Мейчик. Грамоты Архива Министерства юстиции. № 51, 141, 260. АЭБ. Т. I. С. 31. XX. ОГКЭ. Т. III. № 305.
413Бахрушин. Княжеское хозяйство в XV и первой половине XVI ст. С. 566 сл.
414См. например: ААЭ. Т. I. № 4, 17, 20. Грамоты. 1138-1340 1410-1417, 1421 гг.
415АИ. Т. I. № 59.
416ААЭ. Т. I. № 64. АЮБ. № 67.
417См. ниже. Ч. III, гл. 4, III.
418Соловьев. История России. Т. IV. С. 1215.
419Неволин. История русских гражданских законов // Неволин. Собр. соч. Т. III. С. 149. Чичерин. Холопы и крестьяне в России до XVI в. С. 154. Ключевский. Происхождение крепостного права. Сергеевич. Древности русского права. Т. I. 1-е изд. С. 296 сл. В этом смысле, впрочем, высказывались еще раньше Рейц, Мейер, Устрялов, Победоносцев.
420СГГД.Т. I. No 1.
421Там же. Т. I. № 3.
422Там же. Т. I. № 4. Ср. № 6, 7, 8, 20 и др.
423Павлов-Сильванский. Соч. Т. III. С. 311 сл.
424Беляев. Древне-русская сеньерия. С. 146.
425Там же. Т. I. № 29.
426СГГД. Т. I. № 27, а также № 45.
427Сергеевич. Закладничество в древней Руси // ЖМНП. XI. 1901. С. 111.
428ААЭ. Т. I. № 32.
429сковская судная грамота.. Ст. 42. Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Владимирский-Буданов. Вып. I. С. 165.
430Псковская судная грамота. Ст. 44.
431Там же. Ст. 51, 76, 84—87.
432Дьяконов. Очерки общественого и государственного строя древней Руси. С. 100.
433Псковская судная грамота. Ст. 63.
434Владимирский-Буданов. Обзор истории русского права. 5-е изд. С. 173, прим. 136. Дебольский. Гражданская дееспособность но русскому праву. С. 126. Энгельман. Граждане кое законодательство но псковским судным грамотам 1855. С. 56 ся. Дьяконов. Очерки общественого и государственного строя древней Руси. С. 99. Сергеевич. Древности русского права. Т. I. С. 239. Павлов-Сильванский. Соч. Т. III. С. 195. Беляев. Древне-русская сеньерия. С. 143.
435См. об этом: Павлов-Сильванский. Соч. Т. III. С. 367 сл., и ниже о поместьях (Ч. III, гл. 3)
436Кареев. В каком смысле можно говорить о существовании феодализма в России? 1910. С. 25.
437Костомаров. Начало единодержавия в древней Руси. 1870.
438Ключевский. Курс истории России. Т. I. С. 449 сл.
439Рожков. Город и деревня. 1902. Его же. Обзор русской истории. Т. II. С. 1. Стр. 131 сл. Его же. Русская история. III.
440Павлов-Сильванский. Феодализм в древней Руси. 1907. Его же. Феодализм в удельной Руси. 1910.
441См. библиографию (статьи, заметки, рецензии) по поводу его первой книги в прил. II к
т. III Сочин.
442Тарановский. Феодализм в России. 1902. Кареев. В каком смысле можно говорить
о существовании феодализма в России: Покровский. Русская история. Т. I. С. 26 сл., 55. Покровский. Очерк истории русской культуры. Т. I. С. 255 сл. Плеханов. История русской общественной мысли. Т. I. С. 9 сл. Ковалевский. Минувшие годы. 1.1908. Огановский. Закономерность аграрной эволюции. Т. II. С. 20
443Владимирский-Буданов. Обзор истории русского права. 5-е изд. С. 292 сл.
444Сергеевич. Древности русского права. Т. III. С. 474.
445Милюков. // Энциклопедический словарь. Т. 71.
<< Назад Вперёд>>
