Глава первая. Территория, население, колонизация. Расширение территории. - Попытки определить численность населения. - Запустение Новгородской области и Великого Новгорода. - Запустение центрального района. - Колонизация севера, востока, Сибири. - Продвижение населения на юг и заселение "дикого поля". - Смута и произведенные ею опустошения. - Уезды и города. - Разорения после смуты. - Постепенное возрождение хозяйства. -Продолжение колонизации севера и "дикого поля"
В 20-х годах XVI в. пограничная армия стояла еще в Туле и, как видно из "росписи от поля", устанавливающей местопребывание воевод и сторожей, граница шла еще по Оке — в средней части, далее на Рязань, Муром и Нижний Новгород, имея авангардом Тулу. В 50-х годах она уже отделяется от Оки и уходит на юг (Карачев, Мценск, Тула, Зарайск, Михайлов, Пронск и Рязань). По Герберштейну (1549 г.), Тула "последний город к степям", и там Василий III построил каменную крепость, а у Калуги князь ежегодно ставит стражу против татарских набегов. Однако в 50-х годах воеводы уже выходят из украинных городов и стоят в поле — в Ливнах, Ельце и Курске, хотя это пока еще только городища, станицы для выслеживания неприятеля — граница передвигается к югу729.
Увеличение территории с 1 до 12 млн кв. верст объясняется не только присоединением обширного Сибирского царства, но и завоеванием Казани и Астрахани, и в особенности овладением "диким полем", южными областями, степью. В 1566 г. появляется Орел, к концу XVI в. уже существует ряд новых городов, созданных на "диком поле" — Курск, Воронеж, Белгород, Оскол, Валуйки, а Волга до Астрахани унизана цепью крепостей. В конце XVII в. оседлые поселения доходили на юге уже до северной границы нынешней Екатеринославской губернии, в Поволжье занимали северную часть нынешней Саратовской губернии, а далее к востоку перевалили за Каму730.
Есть основания предполагать, что одновременно с расширением территории увеличилось и население, хотя размеры прироста его и определяют весьма различно. В. И. Покровский устанавливает цифру его в 1480 г. в 2,1 млн., сто лет спустя в 4,3 млн., и еще через сто лет в 12,6 млн., так что за два века оно возросло на 10,5 млн., в шесть раз, и в течение одного XVII в. на 8,3 млн., или почти втрое731. По П. Н. Милюкову, оно, напротив, за полтора столетия (с середины XVI до конца XVII в.) увеличилось с 10—11,5 до 16 млн., т.е. всего на 5— 6 млн., на 45—60%, а за период с конца XVI в. почти не возросло, напротив, в Смутное время сократилось с 15 до 12,5 млн. и затем в сущности вернулось лишь к прежнему уровню, превысив его всего на 1 млн732. Цифры Милюкова принимает и Н. Огановский, но только численность населения в середине XVI в. он повышает до 13— 14,5 млн., так что с его точки зрения рост населения за полтора века получается еще меньший, уже совсем минимальный, всего в 1,5—3 млн, или на 10—25%733. Однако все эти столь разноречивые подсчеты чрезвычайно гадательны и свидетельствуют лишь о том, что определить численность населения в XVI и XVII вв. и прирост его за эти два века едва ли представляется возможным734.
Но правдоподобным является, по-видимому, предположение, вытекающее из цифр П. Н. Милюкова с поправкой Н.Огановского, что население с середины XVI в. до конца XVII в. почти не возросло, и, следовательно, сильное расширение территории Московского государства за этот период привело лишь к перераспределению населения между старыми, уже ранее заселенными областями и вновь вошедшими в состав государства местностями, колонизуемыми югом и северо-востоком. Тогда как опустошительные набеги татар, ливонские войны, голод и мор, казни Грозного, разорение смутного времени — все это задерживало рост населения, временно, в эпоху Смуты, приводило даже к сокращению его.
XVI и XVII вв., т.е. эпоха развития поместного землевладения и закрепощения крестьян, являются периодом массового оттока населения как из центрального замосковского района, так и из Новгородской области на юг и на восток. Как указывают Ильинский и Н. Д. Чечулин, в середине XVI в. города Новгородско-Псковской области были наполнены посадским населением; пустоты и в новгородских и в псковских пригородах очень немного; напротив, позже замечается сокращение населения, бегство его. До 80-х годов в псковских пригородах имелось 236 пустых мест, что составляет всего 13,5% жилых дворов, в 1585—1588 гг. 1686 дворов черных оказалось пустыми и сверх того еще 108 дворов духовенства и людей, живших на церковной земле. В Устюжне к концу XVI в. насчитывалось 210 дворов живущих, а пустых 17 дворов и 286 мест дворовых, в живущем почти 2 сохи, а в пустом несколько более 8 сох; "я бобыльекие дворишки в сошное письмо не положены для убожества, скитаются по миру"735.
Уже из описей 1568—1569 гг. видно, что начинается упадок торговых поселков, расположенных на новгородских путях, но пока он еще незначителен и лишь в 70-х и 80-х годах этот процесс совершается с большей быстротой. Поселения по наиболее важному пути, соединявшему Новгород с восточной и средней Россией и шедшему по реке Мете, представляют картину запустения. Из 11 рядков, расположенных по этой реке и насчитывавших в 1546 г. 502 двора, в 80-х годах осталось не более 7 со 100 дворами, а по всему пути сохранилась из 31 поселка лишь половина и менее четвертой части всех дворов736.
В сельских местностях Новгородской области, по данным Н. А. Рожкова, подсчитанным Н. Огановским, число заброшенных деревень составляло: в 1500 г. — 3,2% всех поселений, в 1539—1545 гг. — 10,8%, в 1560-х годах — 6,2%, напротив, в 1570-х годах — 57,1%, в 1580—1596 гг. — 82,2%; относительное число живущих (населенных) деревень к концу века, сравнительно с его началом, убавилось в 5—6 раз737. Такие же выводы на основании писцовых книг новгородских пятин получились у Н. Яницкого, А. М. Невушева, К. Ф. Загорского. По писцовой книге Бежецкой пятины 1545 г., живущие поселения составляют 91%, пустые — всего 9% и таково же соотношение между живущими и пустыми обжами земли. Здесь мы находим "почти полное отсутствие пустоты, помещики энергично расширяют обрабатываемую площадь своего хозяйства за смет пустошеи". Между этой переписью и следующей 1551 г. (той же Бежецкой пятины) лежит всего 6-летний промежуток, и все же замечается поступательное движение в виде новых распашек; "новоприбылых" поселений 254,5, новораспаханной земли 116,5 обеж, в результате пустых обеж всего 461 или 6,5%. Движение в обратную сторону обнаруживается, напротив, в следующей писцовой книге Бежецкой пятины 1564 г. Деревня "пуста, не пахана и не кошена, двор пуст, и хоромы развалялись" — такие указания писца часто встречаются с прибавлениями, что деревня запустела за 2, 4, 10, 12 и более лет. Писец объясняет и причины запустения. "От царевых податей", от того, что "землею худа, а письмом (т.е. податями) дорога", "от мора и от голода и от царевых податей", "от помещикова воровства", "от помещикова насильства крестьяне разбрелись безвестно", "запустела от помещиков". Иногда крестьянское разорение проистекало от того, что и сам помещик "захудал и шел без вестей", или крестьяне разбрелись от того, что они "захудали".
"Кризис, очевидно, начал развиваться в промежутке между двумя датами — 1551 и 1564 г." Следующий, более резкий фазис кризиса представляют писцовые книги Шелонской пятины за 1571 и 1576 г. Согласно первой из них, пустые поселения превышают половину всех поселений (56%), среди "вопчих" поселений (т.е. принадлежащих сообща нескольким) доходят до двух третей; в 1576 г. пустое вообще равняется 2/3. Пустых обеж в первой книге 2/3(64,6%), во второй — даже ¾ (76%). "Писцовые книги Шелонской пятины за 1571 и 1576 г. походят на громадные кладбища, среди которых кое-где бродят еще живые люди, не только отдельные деревни и поместья — целые погосты иногда стоят пусты. Земля поросла лесом, хоромы развалились". Крестьяне либо уходили — по общему правилу, либо превращались в захудалых бобылей. "Хоромы развалялись", "хоромы осыпались", "дворов нет", помещик "постригся" или "взят в опричнину". Наконец, поданным 1582—1584 гг., пустые поселения составляют в Вотской пятине 76%, в Бежецкой — 88%, в Шелонской — 91%, в Деревской — даже 97% и только в Обонежской спускаются до 39%; общий итог живущих поселений — 19,8%, пустых — 80% (0,2% неизвестны). "Пустошь, что была деревня", — читаем на каждом шагу; в Вотской пятине таких 740 случаев, в Шелонской свыше 2200738.
Запустение Новгородской земли во второй половине XVI в. подтверждается и другими записями. Оно видно из обыска 1571 г. опустевших крестьянских жеребьев Вотской пятины (Кирьяжского погоста), где на каждом шагу читаем: "Умер, хоромишка распались", или "немцы убили, двор сожгли, детишки под окны волочатца", "нимце... животы пограбили, дети безвестно збежали от царевых податей", "збежал, семья его з голода мертва", "опричщные живот пограбели, самого замучили"739. Обыкновенно сообщается, что сам владелец двора умер или убит немцами, а детей нет или они "збежали безвестно" от царских податей, иногда оказывается, что и сам хозяин и "з семьею збежал". Большей частью двор "запустил" за 1, 2, 3 года до "обыска", но в некоторых случаях он стоит пустым 15—20 и более лет. Куда бежали крестьяне, обычно не указано, но в некоторых случаях читаем: "Гнал з детьми в Поморье", "збежал в Обонижскую пятину", "запустил, двор згорил, а час шол с детьми в Поморье", "осиротив, к морю збежал" — один ушел к морю 23 года тому назад, другой за 27 лет, третий за 33 года, в четвертом случае прошло уже 36 лет с тех пор, как он умер там740.
Не избег этой участи и сам Великий Новгород, который в это время потерял уже давно свое былое величие, "старел и дряхлел". В промежуток между составлением разметного списка 1545 г. и писцовой книги Леонтия Аксакова 1583—1584 гг. обнаружилась огромная убыль населения — почти на 80%. В период 1552—1583 гг. на Софийской стороне выбыло из тягла 1902 человека, на Торговой — 476 человек, из них в первом случае 2/3 во втором — 80% за последние 14 лет (1570—1583 гг.) — конец века и здесь составляет эпоху полного упадка. На Софийской стороне из 3000 человек осталось всего около 600 человек, на Торговой вместо 923 семей находим только 241. Среди выбывших на Софийской стороне 1902 человека 77% умерло, а 18% обнищав сошли, из 474 на Торговой стороне 32% умерло и 45 обнищав сошли741.
И в другом давно заселенном районе — центральном, тяготевшем к Москве, наблюдается во второй половине XVI в. прогрессивное запустение. Это бросается в глаза уже в подмосковных городах. В Серпухове, описание которого относится к середине века (1552 г), запустения еще немного — пустых дворов и дворовых мест 143 (или 9%), тогда как жилых 623 двора. В Коломне и Можайске, описание которых производилось в конце века (1578 и 1594—1596 гг.), пустота обнаруживается уже весьма сильная: в первом в живущем всего 32,5 двора, в пусте же 662, во втором в живущем 205, в пусте — 1573, так что пустует 91 и 89% всех дворов и дворовых мест. А для Мурома можно провести и сравнение по двум описям: 1566 и 1574 г.; первая дает 587 жилых дворов и 151 пустых, вторая — жилых всего 111, а пустых уже 627, т.е. в первом случае пустых всего 11, во втором — 85%. В Можайской книге о 1040 дворовых местах сказано, что уже не запомнят, кто именно на них жил и когда они запустели. Одни сошли безвестно, другие умерли, причем, как объясняет Н. Д. Чечулин, и вымирание свидетельствует о том же бегстве, ибо книга говорит, конечно, только о смерти хозяев этих дворов, и если после их смерти так часто дворы оказывались пустыми, то это указывает на то, что наследники их не желали жить в этих дворах, уходили отсюда, вероятно, еще до смерти прежних хозяев. Запустели и Дмитров, и Углич (при Грозном), как сообщает Штаден742.
Из писцовых книг видно (на это указывает П. А. Соколовский), что в уездах - Московском, Коломенском, Вяземском, Тульском до середины XVI в. пустых дворов и деревень встречается относительно немного, напротив, в последние десятилетия они далеко превосходят количество жилых поселков и дворов743.
По данным Н. А. Рожкова (подсчитанным Н. Огановским), во всей центральной области, охватывающей около 20 уездов, в первой половине XVI в. пустоши составляли всего 5%, в 1550—1560 гг. они повысились до 14%, а в 1580—1590 гг. достигали половины всех селений (49%). "Большая часть уездов центра была хорошо населена уже в первой половине XVI в.; во всяком случае, в это время незаметно отлива населения из этих уездов. Правда, восточная часть центральной области — нынешние губернии Нижегородская и Костромская — страдали от татарских и нагайских набегов, на что указывают и иностранцы (Кампензе), и летописи, и актовый материал. Однако, в разоряемые хищниками места население довольно быстро снова приливало, так что запустение и здесь не получалось. Напротив, в 50—60-х годах оно уже начинается, в ряде центральных уездов (Московском, Рузском, Иереяславль-Залесском, Суздальском, Владимирском, Тверском, Бежецком, Кашинском) отчасти заметен отлив населения. Но эти слабые зачатки с 70-х годов превращаются в интенсивное, чрезвычайно резко выраженное явление бегства крестьян из Центральной области. И это бегство, за редкими исключениями, не прекращается до самого конца века, как убедительно свидетельствует целый ряд фактов"744. Запустение земель замечается и к северу от Москвы, как можно усмотреть из состояния вотчин Кирилло-Белозерского монастыря в Вологодском крае, Пошехонье и южной части Белозерской области в конце XVI в.745 Это совпадает и со словами Флетчера, жившего в Московском государстве в самом конце этого века, что по ту сторону Волги, по дороге между Вологдой и Ярославлем, на пространстве почти 200 верст встречаются по крайней мере до 50 деревень, иные в полмили, другие в целую милю длины, совершенно оставленные, так что в них нет ни одного жителя746.
Напротив, в северную часть Белозерского края, как и в Каргопольский и Двинский уезды, население в это время прибывало, садилось здесь на нови, где были "многи лесы и дебри непроходимые", росло на счет соседних областей: писцовая книга Оболенской пятины (Спасский погост), отмечая ряд запустевших обеж, прибавляет, что жившие на них крестьяне "вымерли", а иные разошлись в Белозерщину и Каргополь747. Как мы видели выше, обыск 1571 г. Вотской пятины также указывает на то, что население отсюда уходило в Поморье, "к морю". Но из состава населения Белозерского и Вологодского края в XVI в. можно усмотреть, что не только из новгородских пятин, но и с юга и с юго-востока туда продолжало двигаться население. Приходя в Вологодский край из Костромского и Ярославского, население, по-видимому, не оставалось долго в его пределах. В XVI в. замечается отлив, с одной стороны, на север в Каргопольский и Вотский уезды, с другой стороны — на северо-восток, по течению Сухоны, Двины и Вычегды. Но и тут население не остановилось, поток идет и дальше — заселяется Кольский полуостров; переселенцы из Заонежских погостов, перейдя сначала в соседний Каргопольский, движутся к Белому морю — на Двине во второй половине XVI в. замечается уже запустение сельских поселений748.
Из центра население движется и в другом направлении — к югу и юго-востоку. С одной стороны, оно переходит в окраинную в то время Тульскую область (из Москвы, Серпухова, Калуги), где в 1585 г. было "пашни паханой" 8 тыс. четей, а в 1589 г. прибыло "из пуста в живущее" около 10 тыс. четей "доброю землею", т.е. количество ее более чем удвоилось. Напротив, в то же время в Московском уезде из 100 тыс. четей пахотных пустовало 32 тыс. и сверх того 7.5 тыс. за отсутствием владельцев сдано с оброка, так что 40% земли вышло из нормального хозяйственного оборота; с 1577—1578 по 1584—1585 гг. запустело 336 жилых поселений, что составляет 28% пустошей749. Как сообщает летопись под 1560 г., "много множество разыдеся людей из Можайска и из Вролока на Рязань и в Мещеру и в понизовые городы в Нижней-Новгород". Но и здесь оно, по-видимому, не оседало, а двигалось дальше, искало счастья в более далеких краях750. Совершается отлив населения на восток; параллельно с казанскими походами он идет в Казанскую область. Писцовые книги Казани и Свияжска 60-х годов отмечают переселенцев из других местностей — из верховых поволжских городов Нижнего Новгорода, Балаханы, Костромы, Ярославля, далее из Вологды, Вятки, Пскова, в особенности же из Москвы и ближайших к Москве областей — Тверской, Переяславльской, Тульской, Владимирской. Псковичей и тульчан явилось, по-видимому, много, ибо они заселили целые улицы, названные Псковской и Тульской. Корсаков указывает на I о, что ь числе казанских домовладельцев встречаются потомки многих удельных князей (10 родов), которые, очевидно, получили поместья в окрестностях города, исстаринные же вотчины их находились в пределах тех областей, где княжили их предки. Вотчины упоминаемых в казанских списках князей Ярославских, Ростовских, Стародубских, Суздальских находились в верховьях Волги и по ее верховым притокам, откуда могло удобно происходить переселение их крестьян к Волге751. В Казанской области были поставлены и новые города — Свияжск (1551 г.), Лаишев (1557 г.), Мокшанск (1536 г.), Тетюши (1570 г.). На самой Волге между Нижним Новгородом и Казанью построены Козьмодемьянск, Чебоксары, Кокшайск — они стерегли устья рек против черемисов. Южнее по Волге в XVI в. была уже пустыня, но в самом конце этого столетия были основаны, чтобы облегчить сообщение с Астраханью, укрепленные сторожевые пункты — Самара (1586 г.), Саратов (1590 г.), Царицын (1589 г.), для наблюдения за башкирами и нагаями был построен городок Уфа (1586 г.).
Но еще более городов было создано на юге, в степи. В середине XVI в. появляются на границе московского центра Велев, Епифань (1576 г.), Дедилов (1554 г.), Шацк (1553 г.), Орел (1566 г.). Новый летописец (XVII в.) рассказывает, что царь Федор Иоаннович ввиду разорений от крымских татар "посла воевод своих со многими ратными людми на Украину повем им поставляти грады; они же шедше поставиша грады — Белгород, Оскол, Валуйку, инии же гради прежде тех поставлены — Воронеж, JIиены, Курск, Кромы, и населиша их разными людми казаками и стрельцами и жительными многими людми". Что касается упомянутых семи городов, то указом 1586 г. предписано было построение Ливен и Воронежа — стеречь и "Нагайскую" стороны, и "Крымскую", остальные же пять городов, а также Царев-Борисов и Елец возникли в последнее десятилетие XVI в. В первой половине XVII в. защитная линия выдвигается еще южнее, появляется ряд городов нынешней Тамбовской губернии — около 1613 г. Лебедянь, в 1636 г. Тамбов и Козлов, затем Усмань752.
Однако, большинство городов, как мы видим, возникло во второй половине XVI в. — это период наиболее усердной постройки их, борьбы с "диким полем". Можно удивляться тому, как много было здесь достигнуто в такой короткий срок. Но города необходимы были для защиты. Писцовая книга Орловского уезда конца XVI в. упоминает 13 случаев полона от татарских орд, из которых 4 случая плена в самой "станице", но эти цифры, вероятно, значительно ниже действительности. Города строились на юге для обороны от врага-татарина, степного хищника, подвижного и дерзкого, но "в то же время нестойкого и неуловимого", который "искрадывал" окраинные области, "я не воевал их открытою войной, полонил, грабил и пустошил страну... держал московских людей в постоянном страхе своего набега", "от татарских приходов было страшно". Первоначально население ютилось в степи в землянках и курных избах, ловя рыбу, бортничая и промышляя звериными ловлями, но осенью возвращались обратно к своим очагам, с большой опаской пробираясь по глухим лесным дорогам под угрозой татарских нападений. Для отражения врага сооружали крепости на границе, где жил постоянный гарнизон и куда могло скрываться, в случае нападения врага, окрестное население; для наблюдения же за врагом и для предупреждения его нечаянных набегов выдвигались за линию укреплений наблюдательные посты — "сторожи" и разъезды — "станицы". Вся эта сеть укреплений и наблюдательных пунктов мало помалу спускалась с севера на юг, следуя тем полевым дорогам, которые служили и отрядам татар, дороги же и броды через реки преграждались засеками и валами753. По "росписи", уставу, составленному при Иоанне Грозном, об охране юго-восточной окраины государства, сторожевым постам вменялось, ввиду опасности нападений, "не оседати с конь", воспрещалось "сварити каша" два раза в одном и том же месте и предписывалось, "в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевати"754.
Но наряду с этой правительственной заимкой "дикого поля" производилась и частная. Несмотря на все опасности, население подвигается вперед все южнее, не только без разрешения, но и без ведома власти, оседает на новых землицах, выходит даже за пределы укрепленной границы, где защитой его являлся уже не городской вал, а природная крепость — лесная чаща755. Движение колонизации, — говорит Ключевский, — на некоторое время было задержано в тесном междуречье Оки и Волги. Но в XVI в. совершился издавна подготовлявшийся перелом. "Из центрального междуречья население не только начало спускаться вниз по Волге к юго-востоку, но и пошло прямо на юг, вниз по Дону, перебиралось с верховья Оки на верховья Селги, а оттуда на верховья Донца и Оскола"756. В 1521 г. Дон был безлюден, спустя 50 лет земли по нему уже заняли казаки. В 1574 г. число казаков возросло уже настолько, что они могли взять изгоном город Азов. К концу XVI в. во всех станах Орловского уезда идет самая энергичная колонизационная деятельность.
Переселяются сюда из Волхова, Ливен, из северских городов, из Калуги, Серпухова, Рязани757. "Первыми колонистами новых областей бывали обыкновенно новые выходцы, беглые холопы, ушедшие без расчета с землевладельцем, крестьяне, посадские и мелкие служилые люди, которым плохо жилось. Уход на юг одних заставлял думать о том же и оставшихся, податное бремя которых несоразмерно росло, по мере того как население убывало. К 80-м годам XVI в., когда экономический кризис старых государственных областей выразился резче всего, население царства, за исключением северного Поморья, эмиграции из которого незаметно, очень значительно сползло, если можно так сказать, к югу. Это конечное явление в истории русского населения XVI в."758
Таким образом, обнаруживается запустение одних областей и колонизация других, отлив населения из старых областей, где оно скучивалось в предшествующую эпоху, и заселение новых, где еще к концу XV в. венецианец Контарини не видел ничего, кроме неба и земли, а турецкий посол Комал терпел голод, растерял всех своих коней и едва добрался до Казани. Старая точка зрения, согласно которой обезлюдение центра создано Смутой, ее грабежами и пожарами, уже оставлена. Не это временное и охватывающее сравнительно небольшой период разорение, а другие, более глубокие причины вызвали запустение, хотя Смута, конечно, еще усилила его. Но оно имело место еще задолго до смутного времени, как и продолжалось и впоследствии, когда поколебленная Смутой жизнь уже успела давно восстановиться.
Избранный в 1613 г. царь Михаил не без основания "с гневом и плачем" отказывался от тяжелой чести быть государем разоренного Московского царства. Опустошения, нанесенные стране Смутным временем, были действительно огромны. Тушинские шайки, воры-казаки, литовцы, черкасы все они наперерыв грабили и жгли, так что вотчины "от польских и от литовских людей и от казаков разорены, и крестьяне посечены и перемучены", хлеб "вывозили и притравляли", и от него "ничего не оставили".
В сказании "о бедах и скорбях и напастях" читаем: "Земля вся русская пуста от востока и до запада, от севера и до юга и не оста места, не токмо град ни веси, по сущии бежащии в горах и в пустынях и в островах не укрышася от поганых и злых человек, словесных зверей, все горко замучимы погублены быта; а кои грады осташеся от пленения неверных и те между у собою друг друга врагом смещаем и различными смертми погубишася, инии же огнем гради попалишися, инии же голодом и мором изомрогиа". " Человек в 1000 едва один человек оста"759.
Кризис экономический не мог закончиться по прекращении Смуты. Начался он задолго до Смуты, в значительной мере и подготовил ее. Смута лишь усилила его остроту. Да и официальный конец Смуты отнюдь не означал действительного прекращения ее. Не только продолжались и после воцарения Михаила войны с поляками и шведами (только в 1617 г. был заключен мир со Швецией, а в 1618 г. с Польшей) и еще под 1618 г. отмечен "королевичев приход" (т.е. поход королевича Владислава во главе польских и казацких войск в Москву), но и всевозможные разбойничьи шайки, воровские скопища всякого состава и происхождения по-прежнему хозяйничали на протяжении обширных районов Московского государства, не было ни одной области, которая не страдала бы от их опустошений.
В 1614 г. царь говорил на соборе: "Пишут к нам из замосковских и из поморских городов, что пришли в уезды воры казаки, многие люди, православных христиан избивают и жгут разными муками, денежных доходов и хлебных запасов собирать не дадут, собранную денежну казну в Москву от их воровства привезти нельзя". Собор приговорил: "Послать к ворам из духовных властей, бояр и всяких чинов людей и говорит ворам, чтобы они от воровства отстали". "Казакам от воров, которые хотят воровать, отобраться. списки имен своих прислать к государю и идти на службу. А которые государю служить не станут, станут вперед государю изменять, церкви божии разорять, образа обдирать, православных христиан грабить, ломать, на таких всяким государевым людям, атаманам и казакам стоять за одно и над ними промышлять, потому что они пуще и хуже литвы и немцев, и казаками этих воров не называть, чтоб прямым атаманам, которые служат, бесчестья не было. Но увещания не помогали, воры от воровства не отстают, и унять их никак нельзя, стали воровать пуще прежнего; которые казаки хотят отстать от воровства, тем от воров уйти нельзя, потому что воры умножились"760.
Из Волоколамского монастыря в Козельском уезде в 1616 г. сообщают, что казаки чернецов и монастырских слуг мучили и "что было платья и денжонок, то все вымучили... а крестьян многих переломали и пересекли и пережгли, я что было у них кляченок добрых и худых, то все поимали".
В Костромском уезде долго не забывали "литовское разоренье и русских людей войну" 1616 г. Королевичев приход вызвал усиленное бегство крестьян из Московского уезда. Из Шуйского уезда сообщают о том, что в 1619 г. "шли черкасы и крестьян многих посекли", а после черкас пришли казаки, и крестьяне "сложились с теми казаками" и "Ярополческую волость разорили". Многие поместья "запустели от недругов", "от обид запустели, крестьян разбрелись розно", " а меня разорили недруги... до конца и выжгли усадище, а крестьянишек разогнали". Обиды "сильных людей" заключались в захвате ими земель, так же поступала и Троице-Сергиева лавра, и "великая старица" Марфа, мать Михаила Федоровича, прославившаяся всякого рода насилиями и присвоением чужого имущества.
Последствия всего этого видны из данных, приводимых Ю. Г. Готье по 30 уездам центрального района. В Можайском уезде, например, число пустых дворов (478) превышает во много раз количество населенных крестьянских (17), в шести других уездах (Волоколамском, Новоторжском, Боровском, Тверском, Ростовском, Устюжском) первых также больше, чем вторых. Напротив, во многих других (Звенигородском. Костромском, Гороховецком, Коломенском, Романовском, Галицком) число пустых дворов и дворовых мест либо вообще ничтожно, либо, во всяком случае, составляет лишь небольшую часть крестьянских дворов — всего 1/5, 1/12 часть последних. Точно так же и отношение пашни к перелогу неодинаково. Мы находим такие уезды, где количество живущей пашни не превышает 5%, и такие, где оно достигает 22—50% всего пригодного и уже подвергавшегося обработке пространства. Первые лежат к западу от столицы, вторые к востоку, "признаки опустошения были тем резче, чем дальше продвигаться на запад". В сказках о землевладении московских дворян, относящихся к 1632—1634 гг., нет ни одного уезда, где не встречалось бы имений, запустевших от литовского и казачьего разорения или от "междуусобные брани": "Разорено, крестьяне высечены во многие литовские приходы". От этого не могут оправиться не только вновь "жалованные поместья, но и вотчины родовые", прародительские. Эти опустошенные имения идут от Белоозера и Вологды, все увеличиваясь к центру, и достигают прямо ужасающих размеров на окраинах государства. Сама Москва была опоясана рядом таких запустевших имений761. Не избегли опустошения даже южные уезды, например, местности нынешней Калужской губернии, как это видно из данных о вотчинах Троицко-Сергиева монастыря, находившихся в этой области. В Калужском уезде еще в 1630 г. было всего 11 тыс. дес. пашни паханной, но вчетверо больше десятин перелога и пашни, поросшей лесом762. Еще хуже обстояло дело в Орловском уезде, где из 752 крестьянских дворов, построенных в 1595 г., тридцать лет спустя осталось всего 51 и из 816 душ крестьян только 76, а пашня паханная почти совсем исчезла: из 5874 четв. сохранилось только 43763.
Разорение, таким образом, не ограничилось центральными уездами: оно охватило и южные области. Мало того, оно имело место не только в Новгородско-Псковской области, но распространилось и далеко к северу на такие местности, где прежде никогда не обнаруживалось запустения, доходя вплоть до Белого моря. В 1614 — 1615 гг. литовцы разоряли Вологодский край и Поморье, жгли и убивали; население разбегалось по лесам "мы, холопи твои, от тех казаков стали наги и босы и пеши и твое царское жалование, наши поместейца, они вывоевали"764.
В вотчинах северных монастырей, например, Кандалашского, они "соляные промыслы с солью выжгли и гумена, и старцев, и слуг мучили и посекли", в Кожеозерском монастыре — жалуется игумен, — "лошадишка и коровенка и весь скот выгнали и побили до копыта, и хлебец весь скормили... и промыслишки соляные разорили, и братию мучили без милости"765.
Разоренье не прекращалось и впоследствии. Еще в 1618 г. белоозерский воевода Образцов и подьячий Вахрамеев сообщали о появлении литовских людей в Пошехонском уезде, на Вологде и в Белоозере и о том, что они "приходили в Корнильев монастырь и старцев и служек посекли, и казну поимали". Неудивительно, что ввиду такого положения при всем желании выколотить подати из населения невозможно было: "посадскихлюдей для осадного времени, конечно (совершенно) было мало и с тех многи лутчие люди с правежов разбеглись безвестно с женами и с детьми, покиня домы свои пусты"766.
Более пяти лет "паны" или "Литва" свирепствовали во всем северном районе — в нынешней Новгородской, Олонецкой, Вологодской, Архангельской губерниях, доходя до Неноксы и Холмогбр, выжигая разбросанные среди лесов и болот небольшие поселения и избивая население.
Результаты всего этого можно проследить, например, на землях Кирилло-Белозерского монастыря. В Белозерской вотчине его в течение трех лет 1612—1615 гг. от казацкого разоренья и от черкас запустело "село, а в нем две церкви да два двора монастырских, да три деревни церковных, да два двора поповых да двор церковного дьячка, да 128 деревень, а в них 629 дворов пусты. да 32 места дворовых крестьянских, а крестьян в них было 824 человек да 18 дворов бобыльских пусты, а людей в них было тож, крестьян и бобылей побили черкасы и казаки"767. Из 1231 двора в 1617—1618 гг. осталось 145 (в 1615 г. было еще 486) и из 1450 крестьян в них 145 (в 1615 г. — 486), т.е. ровно 1/10, тогда как число бобыльских дворов, которых было вообще очень мало (36 и 22) сократилось гораздо меньше. Крестьянской пашни было в 1618 г. вместо 6083 четвертей 253 (в 1615 г. еще 2236), копен сена вместо 18,8 тыс. всего 8,4 тыс.768
В Кирилло-Белозерском монастыре вместо ожидавшихся в 1603 г. 300 руб. с вытчиков поступило всего 212 руб., а после "литовского разоренья" эта сумма понизилась еще более: в 1621 г. она не превышала 180 руб. А кроме того, как сообщает монастырь в 1619 г., "монастырские казны погибло в Поморских соляных промыслах и на Москве и по городам и на дорогах и в монастыре, окроме судов серебряных, что в государеву казну взято, 14 875руб."769
Затем идет постепенное восстановление хозяйства. По писцовым книгам Кирилло-Белозерского монастыря 1626—1627 гг., уже имелось снова дворов крестьянских живущих 812, т.е. не только в 5—6 раз больше, чем в 1617— 1618 гг., но и на 2/3 больше, чем в 1615 г., тогда как цифры 1612—1613 гг. еще не достигнуты (на 1/3 меньше). Точно так же число крестьян составляло 842 — на 70% больше, чем в 1617 г., но значительно ниже 1612 г. (было 1231). В то же время число бобыльских дворов увеличилось во много раз, повысившись до 511 вместо 36 (1612 г.), 18 (1615 г.) и 32 (1617 г.), так что, соединив вместе все дворы, крестьянские и бобыльские, получим даже несколько больше дворов, чем в 1612 г. (1323 вместо 1231), а населения в них почти столько же (1361 вместо 1450). Дворы и население, следовательно, восстановились, но только значительная часть крестьян превратилась в бобылей.
Описные и дозорные книги другого монастыря, Троицкого, богатейшего в России, распространяющиеся на 20 уездов и охватывающие до 200 тыс. десятин, дают однородную картину. Сначала выступает созданное Смутой запустение. Вместо 4 тыс. крестьянских дворов, насчитывавшихся в 1592—1694 гг., в 1614— 1616 гг. осталось всего 623 двора, т.е. каких-нибудь 15%, тогда как бобыльские дворы почти не уменьшились (из 502 имелось 426, т.е. 85%), так что бобыльские дворы, составлявшие до Смуты всего 11% дворов, теперь равнялись 40%. Однако в 1624 1640 гг. количество крестьянских дворов уже снова увеличивается до 1536, т.е. составляет в 2,5 раза более, чем в 1614—1616 гг., хотя оно еще и достигает всего половины числа дворов предшествующего Смуте времени770.
В Тульском уезде число жилых селений с 1588 г. по 1620 г. сократилось в полтора раза (с 445 до 263), только в 1646 г. число селений достигает 324, а в 1678 г. — 337. При этом размеры поселений первоначально сокращаются (в 1588 г. приходится на село в среднем 15 дворов, в 1627—1629 гг. всего 12,5), но затем растут (в 1646 г. 21 двор, в 1678 г. — 26), превышая цифру, существовавшую до Смуты. "В этом резком увеличении размера поселений надо искать причину медленного увеличения количества поселений. В результате в 1678 г. число дворов вполне возвращается к числу их в 1588 г, после временного уменьшения наполовину в 1628 г. (в 1646 г. достигает уже 87%)"771.
Не менее велико было и разорение городов. В Ростове, согласно дозорной книге 1619 г., оказалось после дозора 1614 г. "охудалых и обнищалых, которые по миру ходят, кормятся Христовым именем и побиты и посечены и которые разошлись безвестно и пожарных новых мест и дворишков 47". А кроме того, имелись пустые дворишки, которые запустели с 1609 г.: а "в иных дворишки бедные сироты и вдовины скитаютца по миру". В дозорной книге на каждом шагу встречаем отметки: "ссечен", "убит", "сошел безвесно", "ходит по миру", "скуден", "обнищал", "скитаетца по миру", "а его без вести нет"772. Такими же записями пестрит Рязанская писцовая книга 1626 г.: много дворов запустело "от черкасского разоренья или приходу"773. Точно так же из выписи, хотя и сделанной в середине XVII в., но относящейся к 1626 г., можно усмотреть в Твери в рядах на посаде большое количество пустых лавов и лавочных мест и дворовых мест.Многократно читаем: "Место лавочное, а чье бывало и того люди выборные не помнят", "место пусто... крестьянина (такого-то) умер лет с пять", "место пусто... умер лет с семь", "место дворовое пусто... бродит меж двор, скитается по миру", "шел безвестно", "выборные люди сказали, что бродит меж двор", "сшел к Москве после Литовского разоренья"774. Даже в Нижнем Новгороде, имевшем важное торговое значение и не видавшем неприятеля в своих стенах, но посылавшем своих людей в войска и несшем расходы во время ополчения 1611 — 1612 гг., еще в 1621 г. замечается, как видно из писцовой книги, "охудение". Из 862 посадских тяглых дворов (976 чел.) насчитывалось 382 (415 чел.) "худых". Кроме того, имелось 204 двора и избы, относительно которых сказано, что "за худобою и за бедностью в тягле в сошном писме и в государевех податех с посадскими людми быт им не мочно, а для их бедности и худобы положен на них оброк, покамест хто из них оправитца"775.
Однородные сведения относительно "охудания" и пустующих дворов мы имеем относительно Суздаля (в 1617 г. жилых дворов было вдвое меньше, чем пустующих), Калуги (в 1626 г. оставались все "людишка молотчие сапожники да портные мастеришки" и они скитаются "без дворишков"), Кашина ("остались посадцкие люди немногие"), Торжка, Мещовска, Ржева, Вязьмы и других городов776. Когда речь идет о "сошлых" людях, покинувших эти и другие города, то всегда оказывается, что это совершилось после "Московского разоренья"777.
Лишь медленно и постепенно города снова наполняются народом. В Галиче еще в 1620 г. при 263 тяглых дворах имелось 258 пустых дворов, т.е. пустоты было 50%, на торгу же на 34 лавки приходилась сотня пустующих лавочных мест. Спустя 8 лет число жилых дворов (361) уже превышало пустующие дворы и места (258), но в число первых входило 172 двора "бобыльских" и "худых", которые "в сошное письмо" с тяглыми людьми не погодятся, "а имать с них оброк", остальные же были нищие, кормились "по наймам и меж двор". Лишь к середине XVII в. Галич успел оправиться от разгрома, постигшего его в Смуту778.
И Вологда сильно пострадала в Смутное время от набега поляков, которые в конце 1612 г. внезапно появились, овладели городом, людей побили, церкви и дома разорили и до основания выжгли город и посады. Из писцовой книги 1627 г. видно, что к этому времени Вологда уже отчасти оправилась, однако и теперь еще наряду с 591 жилым двором на посаде насчитывалось 330 пустых дворовых мест и среди жилых дворов 89, в виду бедности, не несли тягла, а платили только оброк, а 59 дворов настолько обхудали, что вообще к обложению не привлекались. В писцовой книге часто встречаются указания: "Двор (или дворовое место) пуст, а его в Вологоцкое разоренье убили Литовские люди", "дворовое место пусто, шел безвестно с Вологоцкого разоренья". Убитых показано 82 человека, безвестно ушедших 100 человек, дворы их и места стоят пустые. Только переписная книга 1678 г. свидетельствует уже о благоприятных условиях жизни Вологды779.
В Торопце по переписной книге 1646 г. население увеличилось в восемь раз, по сравнению с 20-ми годами XVII в., но и теперь еще из 339 дворов 118 оказалось обнищалых; 20 хозяев переселилось в уезд, некоторые бежали в Новгород, Псков, Великие Луки, много нищих скиталось меж двор780. Улучшение произошло не ранее середины XVII в. В списке имений Московского дворянства 1632 г. "разоренными" или "пустыми" городами именуются: Тверь, Казань, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польский, Волок, Вязьма, еще более Торопец, Холм, Боровск, Мещовск, Козельск, Медынь. Так что заявление московского правительства на земском соборе 1634 г., что государство пришло в достоинство и "во всех своих животах люди пополнились гораздо", было, по-видимому, преждевременно. Писал ведь еще в этом году Серпуховский воевода, что "поместишка и вотчинишка разорены без остатку", а сам он от ран изувечен, а сборщики пятинных денег 1634 г. сообщали, что меж Воротынска, Козельска, Мещовска, Масальска, Медыни "стоят многие польские и литовские люди, и черкасы, и казаки, и шиши и всякие воровские люди, и нам, холопам твоим, для своего государева дела проехать не мочно". Но такие нападения литовцев происходили в ряде других местностей — в Карачеве, Брянске, Севске, Рыльске, Путивле, Курске781.
Однако, — как указывает Ю. В. Готье, — "резкий, но короткий кризис смутного времени не столько уничтожил, сколько распугал население". В описаниях 20-х годов не раз встречается известие о крестьянах, "вымерших в лихолетье", "побитых от польских и литовских людей", и "в полон пойманных", но еще чаще сообщается о том, что они "збрели безвестно" или "ходят по миру", "с страху и с ужасти скитаются по лесу и по болоту". "Как только началось замирение страны, бродившее и скрывавшееся по лесам население начало возвращаться на прежние места, опустевшие деревни стали заселяться вновь, запущенные поля стали распахиваться". Другая же часть покинувшего свои места населения "уходила по тем же излюбленным направлениям, по тем же издавна проторенным дорогам, которые вели на юг и в Поволжье. Смута нарушила весь нормальный ход русской жизни... но не могла изменить направления, по которому неуклонно перемещалось русское население, не могла остановить той тяга на юг, того сползания населения по географической карте, какое впервые обозначилось за полвека до смутного времени... Колонизация южных областей в XVII в. происходила в еще более широких рамках и размерах, нежели до смутного времени"782.
Из Твери, Ярославля и других "верховых" городов идет движение в Нижний Новгород, в последнем находим в середине XVII в. приходцев из очень разнообразных, иногда отдаленных городов и уездов, "старинные" же нижегородские люди направляются в понизовые города и в Астрахань. В Твери, например, "чувствуется быстрый темп движения населения, главным образом отлив его на юг вниз по Волге". Таким образом, через Нижний Новгород совершается колонизация по Волге вплоть до устья ее. В то время как другие города, в том числе верховые, из фискальных соображений настаивают на возвращении им "схожих" посадских людей, Нижний Новгород готов примириться с переселением своих жителей в другие места с тем лишь, чтобы ему оставили и перешедших из других городов тяглецов. "Техлюдей из понизовых городов и из Астрахани вели, государь, отдать в Нижний-Новгород на посад или в тех, государь, людей место, против того числа вели, государь, жить в Нижнем-Новгороде тем схожим людям разных городов, которые живут в Нижнем и в писцовые книге написаны". Поощряя колонизацию, приказ сыскных дел освобождает от возвращения сошедших в низовые города, в еще заселяющиеся Саратов и Астрахань: "а с Астрахани и из Саратова в верховые города посадских людей имать не велено"783.
Насколько силен был приток населения на юг, видно из того, что, например, в Воронежском уезде в промежуток времени между 1615 и 1629 гг. вместо 51 поселения, обозначенного в писцовой книге 1615 г., в книге 1629 г. мы находим их 62. Помещики в 1615 г. владели 17 102 четверти полевой земли, и количество это возросло к 1629 г. до 34 606 четвертей, т.е. увеличилось более чем в два раза. В Белгородском уезде (в трех стенах) в 1626 г. имелось 23 поселения, в 1646 г. — 35, а в 1678 г. — 63, т.е. за пол века число их возросло почти втрое. Число помещиков увеличилось с 279 в 1646 г. до 1312 в 1678 г. В 14 южных городах всего за 9 лет прибавилось 4380 человек населения (с 9006 до 13 386), оно повысилось в полтора раза784. Одним из первых и главным колонизатором южного края был родственник царя Михаила, боярин Иван Никитич Романов, крупный землевладелец, вотчины которого распространились на целый ряд уездов. Дикое поле обращало особое внимание его. При царе Михаиле из центра Романова-Городища потянулись выселки по всему Лебедянскому, Елецкому, Ряжскому и, может быть, Воронежскому уездам; рядом с этим шло основание боярских поселений в Мещовском, Масальском и других уездах785. Заселение Лебедянского уезда вообще начинается только после Смутного времени786.
Движение за Урал, за "Камень" началось уже весьма рано. Новгородцы с давних пор ходили в Югру, т.е. в область нижней Оби, заселенную остяками. В грамотах XIII в. Югра фигурирует в числе новгородских волостей, хотя зависимость остяцких князьков, по-видимому, ограничивалась нерегулярной уплатой Новгороду дани соболиными мехами. В XVI в. в поисках пушнины поморские промышленники идут как сушей "в Мангазею и в Енисею", так и "морем-океаном мимо Пустозерский острог". С Камы Строгановы посылают своих людей "соболей и куниц и бобров и всяком зверя ловити" и такой же характер военно-промышленной экспедиции имел и знаменитый поход Ермака, стоявшего во главе наемных казаков и собственных людей Строгановых. Целью его являлось взять ясак, т.е. дань мехами с туземцев, и лишь случайно из разбойничьего набега экспедиция превратилась в нечто гораздо большее, закончившееся разгромом Сибирского царства. Это, конечно, еще не значит, что Сибирь была уже завоевана, но это был первый и важный шаг в указанном направлении. Обнаруживается усиленное стремление вперед русского элемента, проникшего за Урал, и по мере того, как "испромышляется" соболь в Западной Сибири, промышленные люди в поисках новых "соболиных мест" проникают все дальше на восток и открывают новые "неясачные землицы". В 1586 г. была заложена Тюмень, в 1587 г. — Тобольск, в 1593 г. возник Пелым, в 1604 г. — Томск, в 1618 г. — Енисейск. В Сибирь движется население с Поморья — холмогорцы, мезенцы, кевролцы, как и жители крупных центров торговли пушниной на Печерском пути — Устюга и Соли Вычегодской с их уездами. Поморские воеводы жалуются на то, что, вследствие отлива населения в Сибирь, "учинилась в Устюжском и Усольском уездах великая пустота"787. Действительно, из записанных в 1678 г. 9,1 тыс. податного населения Соли Вычегодской исчезло почти 8 тыс., или 87%, и заменилось вновь прибывшими. При этом более 1/3 бежало от своего тягла, главным образом, в Сибирь. В "приписных Сибирской губернии" городах Кунгуре, Яренске, Соликамске, Чердыни, Кайгородке, Вятке наблюдается, напротив, прирост населения, как результат иммиграции. Но это был лишь переходный этап колонизационного движения в Сибирь, население отправлялось дальше. Именно в то время как население Европейской России к концу XVII в. сокращается, в Сибири замечается значительный рост его. В 1678 г. считалось в "Сибирских городах" 10,2 тыс. дворов посадских и крестьян, тогда как, согласно "ведению", в 1706 г. уже 18,6 тыс. дворов, т.е. на 85% больше788.
Из приведенных данных можно уже сделать некоторые выводы относительно влияния перемен в хозяйственной жизни рассматриваемого периода на положение крестьян. Крестьяне либо вымирали, либо "брели розно", и в том и в другом случае землевладельцы, в особенности наиболее мелкие и слабые, должны были страдать, вследствие отсутствия их, от запустения земель. Их стремление должно было направляться к удержанию крестьян и на этой же точке зрения стояло и правительство, которое было заинтересовано в сохранении служилого поместного землевладения. Интересы крупных вотчинников были противоположны. И они, конечно, старались удержать у себя крестьян, но они пострадали меньше от опустошения и для них нередко гораздо выгоднее было привлекать к себе крестьян, ушедших из других земель. Так что они во многих случаях были заинтересованы в передвижении населения. Получалось противоречие интересов мелкого, вновь народившегося, дворянства и старых бояр-вотчинников789.
728Платонов. Лекции по русской истории. 7-е изд. С. 144. Огановский. Закономерность аграрной эволюции. II. С. 106.
729Герберштейн. Записки о Московии. 1908. С. 102, 105. Некрасов. Очерки по истории Рязанского края XVI в. // ЖМНП. IV. 1914. С. 283 сл. Беляев. О сторожевой, засечной и полевой службе на польской Украине Московского государства // Временник ОИДР. Кн. IV. 1846. С. 15 сл. Багалей. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. 1887. С. 36 сл.
730Древние разрядные книги, изд. Милюковым // Чтения ОИДР. I. 1902. Готье. Очерки истории землевладения в России. 1915. С. 47. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. 1899. С. 77, 79. Смирнов. Орловский уезд в конце
XVI в. по писцовым книгам. 1910. С. 47. См. также ниже, с. 194.
731Покровский. "Население" // Энциклопедический Словарь. Т. 40.
732Милюков. Очерки но истотрии русской культуры. 6-е изд. 1909.1. С. 26.
733Огановский. Закономерность аграрной эволюции. II. С. 109—110.
734Ю. В. Готье определяет цифру населения в центральном районе в 1688 г. в 2 млн чел.; Н. Огановский увеличивает ее до 5 млн чел. (Готье. Замосковный край в XVII в. 1906. С. 269. Огановский. Закономерности аграрной эволюции. II. С. 111).
735Чечулин. Города Московского государства в XVI в. 1889. С, 42, 73, 108. Ильинский. Городское население Новгородской обтасти в XVI в. // ЖМНП. 1876. VI и (продолж.) в Историческом Обозрении. Т. IX. 1897
736Ильинский. Городское население Новгородской области в XVI в. С. 277—278.
737Рожков. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке. 1899. С. 314 сл. Огановский. Закономерность аграрной эволюции. II. С. 110.
738Яницкий. Экономический кризис в Новгородской области XVII в. 1914. С. 20 сл., 29, 36 сл., 41,47,51, 53 сл. Загорский. История землевладения в Шелонской пятине в конце XV и XVI вв. // Журнал Министерства юстиции. X. 1909. С. 194. Гневушев. // ЖМНП. 1912. С. 140, 143 сл.
739Архивный Материал. Документы поместно-вотчинных учреждений Московского царства. Управляющий Архивом Д. Я. Самоквасов. Т. II, 2. 1909. С. 59—125.
740Там же. С. 60,91, 117.
741Майков В. В. Книга писцовая по Новгороду Великому конца XVI в. // Летопись занятий Археографической Комиссии. Вып. XXIV. 1912. Греков. Опись Торговой стороны в писцовой книге по Новгороду Великому // Летопись занятий Археографической Комиссии. 1912. Шевушев. Экономическое положение Великого Новгорода во второй половине XVI в. // Сборник Новгородского Общества Любителей Древностей. VI. 1912. С, 4, 8 14, 30 31. Ильинский. Городское население Новгородской области в XVI в. // Историческое Обозрение. Т. IX. 1897. С. 234.
742Чечулин. Города Московского государства в XVI в. С. 173. Штаден Генр. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. 1925. С. 66—67, 72.
743Соколовский. Экономический быт земледельческого населения России и колонизация юго-восточных степей. 1878. С. 167.
744Рожков. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке. С. 292 сл., 299 сл., 305 сл.
745Никольский. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII в. I, 2. 1910. С. 27 сл.
746Флетчер. О государстве русском. 2-е изд. 1905. С. 54.
747Рожков. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке. С. 323 сл., 336.
748ндреев. Колонизация Севера в XVI и XVII веках // Очерки по истории колонизации Севера. Вып. 1. С. 37 сл., 40 сл., 45 сл.
749Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. 1899. С. 55, 97. Сташевский. Московский уезд по писцовым книгам. С. 32. Белоцерковский. Тула и Тульский уезд в XVI и XVII вв. 1914. С. 167.
750Русский летописец. Изд. Лебедевым // Чтения ОИДР. III. 1895. С. 146.
751Казанские писцовые книги 1566—1568 гг. Под ред. Новоструева. Изд. Казанской духовной академии. Каких городов служилые люди были помещиками и вотчинниками в Казанском крае XVI и XVII вв. // Труды IV Археологического Съезда в России. Т. I. Отд II. 1884. С. 170 сл. Ср. также: Чечулин. Города Московского государства в XVI в. С. 237.
752См.: Древние разрядные книги. Изд. Милюковым // Чтения ОИДР. I. 1902. С. 1. Неволин. Общий список русских городов // Неволин. Собр. соч. Т. VI. С. 23. Чечулин. Города Московского государства в XVI в. С. 15. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. 1899. С. 77, 79. Соколовский. Экономический быт земледельческого населения России и колонизация юго-восточных степей. Беляев. О сторожевой, засечной и полевой службе на польской Украине Московского государства. С. 7 сл. Смирнов. Орловский уезд в конце XVI в. по писцовым книгам. С. 46 сл., 53 сл. Черменский. Город Лебедянь и его уезд в XVII в. 1913. С. 9 сл.
753Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. С. 80 сл., 87 сл.
754Акты Московского Государства. Т. I. № 2k Миклашевский. К истории хозяйственного быта Московского государства. Ч. I. Заселение и сельское хозяйство в XVII в. 1894. С. 9.
755Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. С. 89, 92 сл., 96 сл. Багалей. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. Соколовский. Экономический быт земледельческого населения России и колонизация юго-восточных степей. С. 27.
756Ключевский. Боярская Дума. С. 311.
757Смирнов. Орловский уезд в конце XVI в. по писцовым книгам. С. 58—59, 64.
758Готье. Замосковный край в XVII в. С. 270 сл.
759ПСРЛ. V. С. 56.
760Соловьев. История России. Т. IX, С. 1062 сл.
761Готье. Замосковный край в XVII в. С. 230 сл. Сташевский. Землевладение Московского дворянства в первой половине XVII в. С. 22 сл.
762Симеон. Калужский уезд во времена Михаила Федоровича // Известия Калужской ученой Архивной Комиссии. №3. с. 208. JIanno-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. 1890. Прил. VI.
763Смирнов. Орловский уезд в конце XVI в. по писцовым книгам. С. 84.
764Архив П. С. Строева.Т. II. № 177, 184, 185, 189. ААЭ. Т. III. № 15, 64, 69. Веселовский. Семь сборов запросных и пятинных денег. 1909. Прил. № 24, 25, 29.
765ААЭ. Т. III. №36, 41.
766Там же. №97, 98, 99, 100.
767икольский. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти
XVII в. I, 2. С. 266.
768Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. Прил. VI.
769Никольский. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII в. 1,2. С. 91, 261, 266.
770Там же. С. 30 сл. Готье. Замосковный край в XVII в. С. 213 сл.
771Белоцерковский. Тула и Тульский уезд в XVI и XVII вв. С. 178 сл., 186 сл.
772Дозорн. кн. 1619 г. // Матер. С. 1 сл.
773исцовая книга Переяславля-Рязанского // Материалы для истории города XVII—
XVIII вв. Рязань (Переяславль—Рязанский). С. 6 сл.
774Выпись из Тверских писцовых книг Потапа Нарбекова и подьячего Богдана Фадеева // Издание Тверской губернской учен. Археографической Комиссии. 1901. С. 14 сл., 24 сл., 29 сл., 37 сл., 42 сл.
775Писцовая и переписная книги XVII в. по Нижнему Новгороду // РИБ. Т. XVII. 1898. Ст. 190, 195-196.
776Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. С. 37. Сташевский. Очерки из истории царствования Михаила Федоровича. Ч. 1.1913. С. 26.
777Акты писцового дела. 1. № 203. ААЭ. Т. III. № 141.
778Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. С. 33.
779Мерцалов. Вологодская старина. 1889. С. 35, 39, 57—59.
780Богоявленский. Некоторые статистические данные по истории русского города XVII в. // Древности. Труды археографической комиссии Московского Археологического Общества. I. 3. 1899. С. 388.
781Сташевский. Землевладение Московского дворянства в первой половине XVII в. С. 22. Его же. Пятина 142 г. // ЖМНП. IV. 1912. С. 252. 213.
782Готье. Замосковный край в XVII в. С. 247, 271 сл.
783Шаховская. Сыск посадских тяглецов и закладчиков в перв. пол. XVII в. // ЖМИН. 1914. X. С. 297, 301,311.
784Миклашевский. К истории хозяйственного быта Московского государства. Ч. I. С. 117, 201 сл., 209 сл.
785Сташевский. К истории колонизации юга. 1913. С. 3 сл.
786Черменский. Город Лебедянь и его уезд в XVII в.
787Бахрушин. Исторический очерк заселения Сибили // Бахрушин. Очерк по истории колонизации Севера и Сибири. II. 1922. Буцинский. Мангазея // Записки Харьковского университета. 1873. Вернадский. Государевы служилые и промышленные люди в Восточной Сибири в XVII в. // ЖМНП. IV. 1915. Его же. Против солнца Распространение русского госуд. к Востоку // Русская Мысль. I. 1914. Словцов. Историческое обозрение Сибири. 2-е изд. 1886. Щеглов. Хронологический перечень главнейших событий сибирской истории. 1883. Щапов. Историко-географическое распределение русских народностей // Щапов. Соч. Т. П. Лунинский. "Сибирь" // Энциклопедический словарь. Т. 60. Огородников Очерк истории Сибири. Ч. I. 1920.
788Милюков. Государственное хозяйство России в первой четв. XVIII в. и реформа Петра Великого. 2-е изд. 1905.
789См. об этом ниже, гл. 3 и 4.
<< Назад Вперёд>>
