Глава пятнадцатая. Финансы. Первоначальное хозяйство князя. - Дани. - Чрезвычайный и целевой характер податей. - Превращение натуральных повинностей в денежные сборы. – Новые подати в XVII в., их денежный характер. - Обжа. - Соха. - Разруб податей. - Характер тягла. - Сошное письмо, живущая четь, подворный оклад. -Чрезвычайные пятинные и иные сборы. - Царский кабак. - Корчемство. - Пьянство. - Прямые и косвенные налоги. - Откупа. - Фискальный момент в истории Московского государства
Наряду с этим появляются весьма рано и подати-дани. Первоначально дань взималась с покоренных племен — "а се суть инии языци, иже дань дают Руси", "поча Олег воевати деревляны и примучив и имагие на них дан по черне куне", Ольга, победив древлян, "возложи на ня дань тяжку". Со своего населения князья получают добровольные приношения — "дары" и "поклоны", они подносятся князю, принимающему власть. В 1065 г. "Изяславу же идущу к граду изидоша людье противу с поклоном, и принята князь свой Кыяне, и ceдe Изяслав на столе своем". "В 1176 г. Михалко же еха... Ростому... удвердився крестным целованьем с ними и честь возма у них и дары многы у Роствець". Но эти добровольные приношения превращаются вскоре в обязательные, периодически доставляемые. В новгородской договорной грамоте читаем: "А крюк (право объезда и взимания даров) по старине на третей год, а от волостей дар имать по старине". Дар уже здесь превращается в подать, в дань, собираемую князем с населения. Это право князя оговорено во всех договорах новгородцев с князьями, начиная с 1265 г.: " Что волостий всех новгородьскых, того ти, княже, не держати своими мужи, но дьржати мужи новгородскими, а дар имати тобе от тех волости"2213. Со времени татарского нашествия под данью разумелась, главным образом, подать, которая шла в пользу татар. Последние переписали население (киевское в 1245 г., других областей — в 1257 и 1259 г.), но взимание самой дани производилось русскими князьями, которые обязаны были отвозить ее в орду; постепенно она сосредоточивалась в руках московского великою князя, хотя последний, по-видимому, часть ее удерживал в свою пользу. Уже в договоре Василия I с Владимиром Андреевичем 1389 г. предусмотрена, однако, возможность, что не придется дань отправлять в орду, в этом случае князья ее сохраняют за собой: "А ци переменить Бог Орду, а не иму давати в Орду... и с твоее отчины и с удела что возметь, то тобе"2214. В начале XV в. прежняя татарская дань стала действительно поступать в княжескую казну2215. Наряду с данью уже рано взимались и иные сборы, например, продажи (от суда), о которых упоминается уже в грамоте Ростислава 1150 г. и Мстислава 1130 г.2216 Позже дань получила, по-видимому, наряду с названием упомянутой специальной подати и смысл родового понятия подати вообще; в льготных грамотах с начала XIV в. (см., например, грамоту 1328—1340 гг.) говорится: "Не надобе ни которая дань"2217.
С течением времени роль податей среди доходов великого князя растет, они становятся разнообразнее, натуральные повинности, как и наместничий корм, ям и др., превращаются в денежные сборы. Однако подати все же еще долго считаются чрезвычайными поступлениями, тогда как обычными нормальными доходами являются оброки от разного рода статей (звериных и рыбных ловель и др.) и доставляемые княжескими имениями продукты. Многие из податей, которые впоследствии приобрели постоянный характер и взимались ежегодно, первоначально рассматривались в качестве временных, как это было, например, со стрелецкими деньгами (деньгами и хлебными запасами ратным людям на жалованье). Они включались поэтому в категорию неокладных доходов, куда относились иногда и полоняничные деньги, как и другие сборы, которые взимались не "ежелет" или давали небольшой, колеблющийся доход2218. Вместе с тем и упомянутые стрелецкие и полоняничные деньги, и пищальные, и емчужные, и ямские, и всякие иные подати отличались, как это видно уже из их названий, целевым характером; они шли еще не на общие нужды государства, а на определенные, точно установленные потребности.
Когда же они потеряли свое специальное назначение, как и обратились в постоянные (окладные) доходы, рядом с ними появились новые чрезвычайные подати, в особенности пятинные на военные расходы, на уплату служилым людям. Наконец, характерную черту рассматриваемого периода составляет и разнообразие в обложении различных частей государства, и хотя постепенно оно сменяется большим однообразием, но и в XVII в. приходится еще различать отдельные местности, в зависимости от характера обложения, и во всяком случае отличать налоги, распространявшиеся повсюду, от таких, которые взимались только в определенных областях и городах.
Во второй половине XVI в. (и в начале XVII в.) поместные, вотчинные и монастырские земли (т.е. огромное большинство земель государства) платили прежде всего ямские деньги (ямским охотникам на подмогу) в 10 руб. с сохи — самая тяжелая подать, далее полоняничные в 2 руб. и на местный корм в 42 алтына 4 деньги, итого несколько более 13 руб. с сохи, не считая различных местных и чрезвычайных сборов. В посадах основными податями являлись данные, или данные, ямские и приметные деньги в размере 20 руб. с сохи, ямщикам или ямским охотникам на прогоны или на подмогу 10 руб., полоняничные 2 руб. и кормовые или за наместнич корм обычно в размере 42 алт., некоторые посады платили и пищальные деньги. Посады были обложены тяжелее уездов — крупные платили от 30 до 58 руб. с сохи, тогда как мелкие посады тянули тягло наравне с уездом2219.
На первом плане по своему значению для населения стоят, следовательно, деньги ямским охотникам на прогоны и на подмогу, к которым в городах присоединяются нередко еще более тяжелые данные деньги. Если данные деньги, или дани, возникали, как мы видели, уже в весьма отдаленные времена, то о яме, как повинности повоза, поставки подвод населением упоминается уже в ярлыке Менгу Тимура 1266 г., на основании которого русский митрополит, наряду с другими сборами, освобождается и от яма. Из этого некоторые исследователи делают вывод, что ямская повинность первоначально отбывалась в пользу хана и его гонцов (тем более, что и самое слово "ям" татарское, обозначает почтовую станцию), хотя наряду с ним существовал и другой княжеский ям2220. Действительно, в договоре Василия II с Юрием Дмитриевичем Галицким 1428 г. говорится: "А дань и ям давати ти мне с своее отчины из Галича с волостьми по давному, как если давати отцу моему, великому князю и прибавлено: "А переменит Бог орду, не иму давати татаром, а тебе имати дань ия с своее отчины собе, а князю Константину Дмитриевичу с тех своих волостей имати дань и ям собе у а тобеу него не имати"2221. Из этого видно, что дань и ям находятся в одинаковом положении, поступают через московского князя в орду, с прекращением же последней должны идти в добавочный доход каждого князя. А в тарханной грамоте Троице-Сергиеву монастырю 1462—1467 гг. сказано: "Не надобе им ям, ни подвода, ни мыт"... "опричь татарского яму"2222, так что (это повторяется и в других грамотах) различается ям княжеский и ям татарский. Вместе с тем из приведенной выше обязанности доставки яма московскому князю, по-видимому, вытекает, что уже в начале XV в. он имел характер не повинности, а заменяющего ее денежного сбора. Однако ясно выражено последнее только в льготной грамоте 1500 г. Волоколамскому монастырю: "Не надобе моя дань, ни ямские денги"2223.
Подобно дани и яму, и полоняничные деньги вызваны были татарским нашествием и предназначались для выкупа пленных. Будучи, по-видимому, первоначально добровольными пожертвованиями, в особенности монастырей, они в XVI в. превратились в обязательную для населения подать, как это видно из решения Стоглава 1551 г., "сколько годом того пленного откупу из царевой казны разойдется и то раскинути на сохи по всей земли". Определяется, следовательно, ежегодный расход именно на эту цель, и затем (целевая) подать разверстывается среди населения по сохам. По Котошихину, полоняничные деньги составляют 150 тыс. руб. в год и "окроме выкупу тех денег не дают пи в какие расходы"2224.
Иной характер имеет наместнич корм, первоначально взимавшийся в натуральной форме с населения на содержание наместников и волостелей; в льготной грамоте печерским сокольникам 1328—1340 гг., наряду с данью и подводой, упоминается о "корме" — сокольники изъяты и от него2225. Неизвестно, когда он превратился в денежный сбор, но, во всяком случае, когда в 1556 г. в связи с образованием губных и земских органов исчезли кормления, и корм превратился в подать, поступающую в пользу князя, он имел, по-видимому, уже денежный характер. Уже в грамоте великого князя Симеона 1353 г. часть корма идет в пользу князя (княгини): "А хто моих бояр имет служити у моее княгини, а волости имуть ведати, дають княгине моей прибытка половину"2226. Но лишь значительно позже он был обращен в казну окончательно и полностью, "чтобы тем нашим доходом истери не было"2227.
Наконец, и некоторые повинности, вызванные потребностью государственной защиты, не позже второй половины XVI в. были превращены в денежные сборы; так появляются "пищальные деньги", "емчужные" (взамен поставки селитры для пороха). Напротив, городовое и острожное дело, одна из самых тяжелых повинностей, еще и в течение XVII в. лишь в виде исключения заменялась податью. Это делалось только тогда, когда о том просили помещики, говоря, что им "те дети на городовое дело заплатить не в тягость", если же государь на это "велит имать людей и крестьяном-де их быт без пашни"2228. Однако эта повинность имела своеобразный характер в том смысле, что население вместе с поставкой строительного материала обязано было выбирать работников из своей среды или нанимать их на стороне и снабжать их необходимыми орудиями; и в том и в другом случае оно выдавало им наемную плату, так что для большинства жителей эта повинность все же в результате обращалась в денежный платеж2229.
Однородный характер имела и другая повинность, также вызываемая охраной государства, — ратная повинность или сбор даточных людей. И даточный человек поставлялся с определенного количества сох или дворов, причем корм для него собирался с населения натурой, разлагаясь на всю общину избирателей, но, кроме того, община должна была дать средства на вооружение его и сверх того выдавала ему и денежное жалованье. Такую форму она имела еще и в XVII в., в некоторых же случаях переводилась прямо на денежные платежи, причем за пешего даточного человека обыкновенно взималось по 20 руб. денег. Иногда же правительство предоставляло давать деньги за даточных людей тому, "кто похочет", в особенности же оно нередко взимало даточных людей лишь с пашенных крестьян , тогда как дворы посадского населения, как и промышленных и торговых людей, облагало равномерной податью, большей частью в 2 руб. со двора2230.
Таким образом, уже в XVI в. установилась система денежных податей и сборов. Прежние повинности либо были заменены денежными платежами, либо, поскольку они сохраняли натуральный характер, все же выражались в поставке лишь определенного числа выборных или наемных лиц для всего прочего населения, выбиравшего из своей среды или нанимавшего этих людей, принимая (по крайней мере, отчасти) денежный характер. И в этом, как и в денежных оброках, денежном вознаграждении за труд, выражался переход к денежному хозяйству2231-2232.
Как мы видим, все эти подати тесно связаны с военными нуждами. Как указывает П. Н. Милюков, в начале XVI в. крестьянин платил деньгами (не считая натуральных повинностей) около 80 коп. с каждой четверти пашни на наши деньги, в середине XVI в. платежи достигают 1 руб. 30 коп., а к концу века снова возрастают, притом в З 1/2, раза, доходя до 4 руб. 50 коп. Однако, прибавляет он, в XVII в. содержание войска становится еще дороже, чем в предыдущем веке. В XVI в. появляется лишь небольшой отряд "пищальников" (переименованных позже в стрельцов), наемной пехоты (в противоположность старой дворянской коннице), вооруженной последней европейской новинкой — огнестрельным оружием (отсюда пищальные деньги и емчужные на изготовление пороха), которой приходилось платить деньгами постоянное жалованье. В XVII в. иностранные офицеры и солдаты нанимаются целыми полками и начинается обучение и русской пехоты и конницы иноземному строю — "драгунской и рейтарской" службе, к концу века стрельцов постепенно вытесняют "солдатские полки". А эти реформы обозначали сильное увеличение расходов на армию; в течение XVII в. они повысились в 3 раза, и около 1680 г. они поглощают половину всех расходов государства2233. Это не могло не вызвать крупной перемены в податной области.
После Смуты появляются новые подати. Таковы прежде всего (с 1616 г.) новые и большие ямские деньги, именуемые так в отличие от прежде существовавших малых ямских денег, которые наряду с ними продолжают существовать в прежнем размере 10 руб. с сохи вплоть до отмены их в 1679 г. Большая ямщина составляла в 1618—1620 гг. 800 руб. с сохи, затем до 1630 г. была постепенно понижена вдвое, но вскоре оклад ее стал снова расти и уже в 1641 г. почти вернулся к первоначальному уровню, достигая 724 руб., а в 1644 г. — 784 руб. и на этом уровне продержался вплоть до 1680 г., так что в течение 35 лет оклад больших ямских денег не меняется2234.
Одновременно появилась и другая подать, не менее важная — хлебные запасы или деньги ратным людям на жалованье; так как сбор их сосредоточивался в Стрелецком приказе, то за ними утвердилось название стрелецких хлебных денег2235. Подать уплачивалась то хлебом, то деньгами. Население усматривало облегчение в возможности переводить хлеб на деньги и во многих случаях достигало этого. Поморские города Новгородской и Устюжской четей и Важская область с самого начала получили право платить за хлеб деньгами "для дальнего провоза и крестьянские легости". Позже приобрели это право и прочие города, и уже в 1624 г. денежный платеж в посадах становится общим правилом, а указом 1672 г. подать была окончательно установлена для посадов в денежной форме: "А которой хлеб иман наперед сего с посадов, а ныне того хлеба не имать, а имать с них деньгами... для того, что они люди торговые не пашенные". Однако он ссылается на прежний обычай: "Никогда воеводы в городех хлеба с посадских людей не собирают, а сбирают деньгами". Поскольку же городам приходится платить хлебом, жители, не имея собственного хлеба, посылают с деньгами своих выборных для покупки хлеба. Выборные отправляют подрядчиков, воруют вместе с ними и для посадов получаются большие убытки. Подрядчики же "хлеб покупают на Москве ж с возов и с судов, а не в украйных городах, и от тех подрядчиков в закупке хлеба на Москве цена на хлеб прибывает, и всего государства людем оттого утеснение и убытки"2236. Из этого видно, что к концу XVII в. города потеряли прежней частью земледельческий характер, и денежное хозяйство у них вполне утвердилось.
Однако и для уездов доставка хлебных запасов обходилась весьма дорого: это видно из одной грамоты на Вагу: "Будет они того хлеба к Москве везти не захотят, и вместо московской возки велено им тот хлеб привозить на Вологду и платить против того oкладa вдвое", так что правительство приравнивает издержки провоза от Вологды до Москвы стоимости самого хлеба2237. Очевидно, и для уездов возможность платить на выбор хлебом или деньгами имела существенное значение. Но в некоторые периоды устанавливалась уплата хлебом, и с 1662 г. поместные, вотчинные и монастырские земли доставляли постоянно хлебные запасы, внося их до 1680 г. с сохи, а с этого года, как и прочие подати, — подворно2238.
Самый размер окладов хлебных запасов и денег значительно колебался по отдельным годам, а иногда, как, например, в 1661 г., их и вообще "имать не велели". Неодинаковы были и оклады для различных земель — для черных и дворцовых земель ниже, чем для прочих и для посадов, позже он был повышен для поместных и вотчинных земель больше, чем для церковных и монастырских, для посадов же сбор был облегчен. Однако в общем и целом оклады за полвека для всех земель и городов увеличиваются чрезвычайно сильно, в 35—40 и более раз, со 100 до 5000 и более четей с сохи2239.
В середине XVII в. в посадах уже по общему правилу все государственные повинности обращены в деньги. Так, в Двинском уезде положено государевых денежных доходов "за белку, и за горностая, и за морской оброк, и с оброку пошлин и за городовое, и за засечное, и за емчюжное дело, вытных, янских и приметных, и загубсково оброку, и за наместнич доход и за присуд оброку и пошлин по 3 руб. 16 алт. с выти". В других (северных) областях также взимаются в денежной форме в виде единой подати "данные, ямские, приметные, пищальные деньги, за городовое и за засечное дело, за емчюжную варю, за обежную дань, за посопной хлеб, за белы, за горностаи и за всякие мелкие доходы, а также с рыбных ловель и бобровых гонов"2240.
Как можно уже усмотреть из предыдущего, в XVI и XVII вв. окладной единицей являлась соха или сошное письмо. Однако еще и в XVI в. сохранились от прежнего времени в различных местностях и другие, более мелкие единицы, как, например, обжи, выти, луки, местные сошки различных размеров. С середины XVI в. они начинают приравниваться к тому или иному количеству четвертей пашни, в зависимости от качества земли. С этого времени идет и другой процесс — постепенного вытеснения их большой, московской сохой, которая определялась в 800 четей доброй земли, 1000 средней и 1200 худой для всех земель, кроме некоторых монастырских, где она уменьшалась до 600 четей, так что при равном окладе с сохи обложение в последнем случае являлось более тяжелым, чем для прочих земель.
В 1478 г. новгородцы на вопрос Ивана III:"Что их соха? " ответили: "3 обжи — соха, а обжа — 1 человек на 1 лошади орет; а кто на 3 лошадях и сам третей орет, ино то сохап. В грамоте новгородского веча относительно черного бора середины XV в. та же характеристика сохи: "А в соху два коня да третье припряжь". П. Н. Милюков из этого сделал вывод, что соха измерялась количеством рабочей силы (в древней сохе три конных работника). Сергеевич полагал, что обжа представляет собой одноконное хозяйство, так что окладная единица определяется количеством лошадей в хозяйстве. Ни с тем, ни с другим объяснением нельзя согласиться — они слишком искусственны и не соответствуют представлениям того времени. Дело гораздо проще: размеры сохи "определялись количеством труда, нужного для обработки известного участка земли в определенный промежуток времени при помощи обычных хозяйственных средств"2241. Иначе говоря, это участок земли, который человек на одной лошади может распахать, соответствует западно-европейскому "Morgen" (то, что можно обработать в течение утра) или jugerum (jurnalis) — участок, обрабатываемый в течение дня. Конечно, точностью такое определение не отличается, но в то время большего не требовалось. Такой характер имели и другие измерения, например, определение количества облагаемых товаров по числу транспортных средств — с воза, лодьи, хотя они могли быть нагружены и большим, и меньшим грузом. В приведенной грамоте Новгорода к сохе приравнивается невод, лавка, лодья, чан кожевенный, прен для солеварения — окладные единицы столь же неопределенные, как и обжа или соха, ибо лавка, например, может быть различных размеров, делать большие или меньшие обороты, чан кожевенный мог быть также различной величины и наполняться мог и большее, и меньшее количество раз. Но к точности и не стремились, в общем же и целом для населения того времени это были столь же ясные понятия (например, сколько обычная лавка выручает в день — размеры ее были определенны)2242, как и то, сколько человек на одной лошади может вспахать в течение дня. Создавалось известное типичное представление для данной местности и в данное время, в разных местах и в разное время оно, конечно, могло меняться. Этому не противоречит указание различных авторов, что обжа или соха были условной величиной и что при положении в оклад, наряду с основным фактором — землей, принимались в соображение и другие признаки зажиточности, так что получалось обложение "по силе"2243. Для этой эпохи установление чисто объективной поземельной подати еще трудно себе представить, скорее, обложение должно было иметь характер подати по "животам", по общей тяглоспособности, хотя возможно, что с течением времени вырабатывалась чисто земельная подать, считавшаяся при установлении окладов лишь с количеством земли и с качеством ее, в зависимости от того, была ли она добрая, средняя или худая2244. Но даже поскольку последнее могло иметь место, субъективный элемент в обложении не исчезал, ибо посошный оклад устанавливается не индивидуально, а для известной местности, для группы населения, которая была списана сошным письмом "в одну кость", несла тягло сообща. Эта группа лиц производила раскладку податей между собой и была связана круговой порукой. Государственный податной аппарат ранних эпох не настолько развит и усовершенствован, чтобы государство могло иметь дело непосредственно с плательщиком. Оно ограничивается установлением суммы налога, причитающейся с определенной местности, с того или иного сословия или группы лиц, и предоставляет им уже производить разверстку между собой, отвечая друг за друга и считаясь с индивидуальными условиями каждого. Нередко списывались "в одну кость" посад и уезд или несколько городов, и затем они уже должны были производить между собой разрубы или разметы. Но в XVII в. утвердился такой порядок, что каждый посад, каждая монастырская или светская вотчина, каждое поместное владение были положены в особый сошный оклад, платили только за себя, не неся никакой ответственности за других. 'Гак что мирская раскладка происходила только в этих, впрочем нередко весьма широких, пределах. В целях разверстки выбирались особые окладчики, обыкновенно из каждого разряда — из лучших, средних и молодших людей отдельно, причем всякий тяглец обязан был явиться на мирской сход и под присягой дать показание о своих животах и промыслах. И все же обложение не обращалось в добровольные пожертвования, как это мы находим во многих случаях на Западе, ибо показания облагаемого давались в присутствии как окладчиков, так и мира, который, в силу круговой поруки, был заинтересован в том, чтобы каждый облагался по силе и никто в "избылых" не был. Заочный оклад считался нежелательным: "А верстаться крестьянам самим меж себя в правду перед образом Спасовым, а за очи никого не верстать". При этом не могли не происходить столкновения, и тяглецы жалуются на то, что верх одерживают сильные люди, горланы, что прожиточные, семьянистые люди "воровством и заговором сбавливают с себя участки своих пашен и на молодчих людей накладывают"2245. Или указывают на крестьян другой деревни, что они "при нас платят вполы, а земли за ними при пашей в той деревне больше, скотом и хлебом и животом нас богатее". Как видно из последнего, при мирских разрубах принимались в соображение различные обстоятельства: наряду с землей также скот и прочие "животы". "А у кого в дому или в дороге в животе стало прибыли, и па того человека... дани прибавить, а у кого убыли, и того человека убавить". В других случаях "дань годовую рубить велено полюбовно" "с торгов, и с промыслов, и с хлеба, и с коней, и со всяких животов своих, кроме Божья милосердия образов и кроме платных припасов" (носильного платья)2246.
С. Б. Веселовский справедливо указывает на субъективность мирского оклада, если же он говорит одновременно и о поимущественном характере его, то этим лишь подчеркивает свою мысль, что с доходом во всяком случае не считались. В рассматриваемую эпоху действительно могли исходить только из имущества, а не из дохода, но и имущество и не думали так или иначе оценивать, а действовали весьма приблизительно, на глазомер, причем — как это было и на Западе — даже не определяли сколько-нибудь точно те объекты, которые должны входить в состав облагаемого имущества. Во всем этом и не было надобности, ибо обычно в те времена (так это было и в Западной Европе) не стремились к пропорциональному обложению, а вполне довольствовались тем, что более прожиточный человек платит больше, чем человек молодший, но во столько ли раз больше, как это соответствовало его имуществу, это уже значения не имело. Но и имущественный принцип не выдержан. Привлекаются к тяглу не только беспашенные бобыли, у которых свои дворы имеются, но и которых живота одна корова или даже вовсе нет ничего, делают же они "всякое черное дело на люди", но и такие "недостаточные людишки" и "захребетные бобылишки, у коих дворенков своих нет, скитаются по чужим подворьям" и "кормятся около усолья варничного черною работою" или ходят "с государевою казною и за колодниками к Устюгу"2247-2248. Из этого видно, что и люди, которые "скитаются меж двор" и своего живота не имеют, следовательно, бедняки, несут тягло — ни о каком изъятии неимущих в те времена не могло быть и речи, разве что из милосердия нищих освобождали. А в то же время здесь речь идет о бедняках, живущих черной работой, следовательно, их труд, а не имущество является объектом обложения. Такого рода случаи мы находим и на Западе, когда также обложение устанавливается по имуществу, но для тех, у кого его нет и кто живет поденной работой, берется подать в размере, например, 10-дневного заработка. Это, конечно, еще ничего общего с подоходным обложением не имеет, устанавливаются лишь различные признаки налогоспособности, в зависимости от занятия. Но у нас даже указания на то, как должен расцениваться облагаемый труд людей, живущих черной работой, не имеется. Все предоставляется усмотрению мира.
Иначе, по-видимому, обстояло дело в посадах. Здесь, в отличие от тянувших тягло в виде сошного письма посадских людей, "молодчие", "недостаточные" люди платили более легкий оброк. Так, в Вятке с тяглых дворов взимается сошное письмо, "я верстатитись городцким и посадцким людем в государевых и во всяких податех меж собою по животом и по промыслом"; с 80 же бобыльских дворов взимается оброк по 6 алт. 4 ден. со двора и пошлина с бобыльского оброка. В Нижнем Новгороде находим "обхудалых людей, которые посадские люди обхудали и обнищали, а в сошном письме с посадцкими людми быть им не мочно, и которые посадцкие люди за бедность и за худобу написаны па оброке". Точно гак же в Галиче в 1628 г. среди 361 жилого двора 38 "молодчих" дворов и 172 двора "бобыльских и худых", которые "в сошное письмо с тяглыми людьми не погодятся, а имать с них оброк". В Вологде насчитывалось 89 дворов и 145 человек, плативших вместо податей и мирских разметов оброк, самые же бедные, жившие "в наймах" и не "пригодившиеся в тягло и в оброк", не платили ничего, так их было 59 дворов и 14 дворовых мест и 95 человек2249.
Немногим отличались от этих, приобретших с течением времени постоянный характер податей те, которые в виде пятой, десятой, пятнадцатой и двадцатой деньги взимались более десяти раз в течение XVII в. Вызывались они первоначально разорением страны после Смуты и расхищением за это время казны, позже войнами и невозможностью иным путем добыть деньги на жалованье ратным людям. Ратные люди от многих служеб стали "конечно бедны" и "безкопны", без жалованья служить не могут, "а которые были под Смоленском в острожках в осаде, с голода ели кобылятину и собак и стали бедны же без службы и без всех животов". И так как их пожаловать нечем, то на соборе приговорили "со всех городов Московского государства со всяких людей с животов собирати, служивым людем на жалование, денги, пятая доля"2250.
Ключевский дал весьма любопытное объяснение того, почему была взята именно пятая, а не шестая или иная деньга. Причину он усматривает в том, что высший законный процент тогда составлял 20 ("на гость шестой"), этот доход за один год и должен был идти в казну, капитал должен был уступить нуждающейся казне один год своего прироста2251. Однако, как мы видели выше, взималась не только пятая доля, но и десятая, двадцатая и т.д., и такие же долевые налоги (vingtieme, quinzieme) мы находим и на Западе, где такого ссудного процента (таких размеров указного роста) не было. Поэтому гораздо более правдоподобно предположение С. Б. Веселовского, что размер подати просто объясняется привычкой к денежному счету на 5 (по пальцам) и на 10, как это было в денежной системе, и неспособностью в те времена обращаться с долями. Это видно и из соборного приговора: с тех, у кого 100 руб., взять пятую долю — 20 руб., у кого больше или меньше, с тех по тому же расчету, у кого 10 руб. — 2 руб., здесь имеются все цифры, кратные пяти2252. С указным ссудным процентом едва ли когда-либо считались при установлении податей, всегда брались случайные, наиболее удобные цифры.
Но с объяснением Ключевского нельзя согласиться и по той причине, что пятинные сборы не устанавливались в виде 20% с дохода, объектом их являлось имущество — "животы и промыслы". Правда, последнее предположение приводило многих исследователей в недоумение, так как они не могли себе представить, как можно было брать у населения 20% его имущества, да еще два года подряд, т.е. 40%2253. Однако весьма высокие поимущественные подати мы находим в те времена и на Западе; исходили из того, что это только пожелание правительства, на самом же деле будут платить гораздо меньше. Так было, несомненно, и у нас.
Однако поимущественными эти чрезвычайные подати не были в том смысле, как мы это понимаем в настоящее время, а имели тот же характер, как и упомянутые выше разводы постоянных податей по сошному письму. В самом деле, как берут пятинщики пятину по городам? "Сийского монастыря в привозе (на торг) 2000 пуд. соли, пятины довелося взяти 400 пуд." На Двине пятинщики выручат "за китовые за выдельные усы по продаже 16руб. с полтиною", т.е. они выделили у промышленника пятую часть его добычи и продали, вырученное и составило сбор. "Они берут пятину с наличной движимости, которую им удается констатировать"2254. Однако и в тех случаях, когда делаются выписки из таможенных книг для определения торгов, берется пятая часть товаров, т.е. вовсе не всего имущества торговых людей. Правда, при установлении пятины 1634 г. приказано производить оценку различных видов имущества, "лавки велели оценити, которая лавка чево стоит", в оклад должны цениться мельницы, соляные промыслы и "заводы всякие" "и иные болшие и малые промыслы". Таковы были распоряжения, на практике все и в этом случае действовало гораздо проще. Ни в Москве, ни в других городах непосредственно оценки животов, торгов и промыслов не производилось, а пользовались оброчными тяглыми книгами, сведениями по мирской раскладке, имевшимися в отношении других податей. В лучшем случае могло получиться такое же общее субъективное представление о "мочности" плательщиков, которое было весьма далеко от поимущественного обложения2255.
Но нередко и на этом не останавливались, а самую основу обложения — квотитативный, долевой ее характер изменяли, превращая и чрезвычайный сбор в привычную раскладочную подать. С Тотьмы с посада и с уезда с торговых людей велено взять 1 тыс. руб., с Соли Вычегодской — 5 тыс. руб., двинским пятинщикам приказано взять по меньшей мере тысяч 8 или 72256. Очевидно, производится просто раскладка установленной заранее суммы, о том, что собор приговорил установить подать в размере пятой доли, совсем забыли. Несоответствие между приговором и действительностью получалось и вследствие того, что хотя имелось в виду облагать этими чрезвычайными сборами только торговое и промышленное население, но не крестьян пашенных, на самом же деле и последние обычно привлекались к нему. Для уездного же неторгового населения сбор превращается в обычную посошную подать (это имело место отчасти уже при первой пятине 1614 г.), в "сошные деньги", устанавливаемые на основании столь привычных и близких населению мирских разрубов, нередко они даже сливались попросту с другими посошными податями2257.
Таким образом, о каких бы податях в Московском государстве ни шла речь, о постоянных или чрезвычайных, о стрелецких, ямских, полоняничных или иных деньгах, о пятинах и т.д., повсюду господствует одна и та же система установления окладов по сошному письму с разверсткой миром "по силе", "по мочности" тяглеца.
Пятинные сборы давали меньше, чем от них ожидали, и в качестве поступлений они не стояли на первом месте, а потонули в массе других жертв населения. В челобитных о тяжести налогов они нигде не выдвигаются на первый план. Мало того, значение их еще более умаляется вследствие того, что по их вине сократились другие податные доходы, именно от косвенных податей, которые играли важную роль в поступлениях Московского государства. В челобитных указывается на то, что из-за них торговые посадские и уездные люди торговали мало — "для пятины торговые люди торговать не бывали . Пятинщик "крестьян с хлебом в Шенкурском городке не пропущает, хватает и правит па них пятые деньги". "Иногородные люди для тех пятинных денег не смеют к Устюгу ехать... а крестьяне для того не смеют на торг ездить с хлебом, и з сукнами, и с холстами, и со всякими мелкими товары, что их крестьян, на торгу стрельцы имают на правеж". Из-за этого получилось сильное сокращение таможенных доходов. Не менее пострадал и питейный, или кабацкий, доход, ибо из-за податей питухам было не до кабака, они стояли на правеже; "всякие торговые и жилецкие люди пили на кабаке мило", крестьяне обнищали и врознь разбрелись, "а на кабаке пить было некому". Ввиду того, что из-за пятой деньги крестьяне не везут хлеба, последний вздорожал и потому "кабаки стали", нет вина. В результате пошлин и кабацкой прибыли "собрати немочно"2258.
Однако прежняя окладная единица — сошное письмо — постепенно теряет свое значение. Первоначально перемена заключалась лишь в том, что вместо счета по сохам стали определять оклады в более мелких единицах, в виде четей, известное количество которых содержалось в сохе. Это объяснялось прежде всего сильным разорением населения в конце XVI и в начале XVII в., запустением вотчин, поместий, как и городов, вследствие чего оклады уездов и посадов настолько измельчали, что их уже невозможно было выражать в сохах или дробях их, а приходилось брать более мелкую единицу — четь; стали определять чети и доли четей. Мы и находим постоянные указания на число живущих четей (четвертей), под которыми разумелось принципиально количество распаханной, возделываемой земли; только она, "живущая" пашня, и подлежала тяглу в противоположность пустоте, хотя фактически нередко живущее в действительности и в фискальном смысле не совпадали, так как опустевшие после описания земли до нового дозора продолжали платить и за пустоту Наряду с живущей четвертью мы встречаем, однако, вскоре и живущий двор, как внешний признак самостоятельного хозяйства. Двор в качестве счетной единицы и объекта обложения должен был ранее всего появиться в посадах, где сошное письмо, хотя и имевшее лишь условное значение и покоившееся, по крайней мере первоначально, не на одной только земле, все же в силу своей тесной связи с земледелием не могло не обнаруживать значительных неудобств. Подворное обложение здесь гораздо более соответствовало условиям хозяйства. Переход совершается постепенно, в соху кладется определенное количество дворов — 40 дворов лучших людей, 50-60 средних, 80 младших, 100 и больше самых худых людей. С 20-х и 30-х годов XVII в. приравнение дворовых сох, вытей и четей к тому или иному количеству дворов, чтобы определить оклад живущего, с которого должно было идти тягло, распространяется на служилые земли, в значительной мере и на монастырские. Первоначально мы находим еще сочетание дворового оклада со старым сошным письмом, но постепенно подворный принцип становится господствующим и в особенности применяется к взиманию чрезвычайных податей. "Двор считался дробным, хотя и определенным делением более значительной единицы, называемым живущей четвертью и состоявшим из определенного количества крестьянских и бобыльских дворов"2259. Живущая четь является переходным этапом между старой системой обложения по сошному письму и новым принципом подворного обложения. Находясь в связи с тем и с другим, она облегчила замену первой второй, избегая резкого перелома в обложении, даже сохраняя прежнее название и формы, под которыми скрывалось, однако, уже нечто новое. Это новое, в виде подворного числа, имело значение в смысле расширения запашек, позволяло захудалым крестьянам вновь приняться за пашню, хотя и привело к скучиванию населения во дворах, способствуя повышению населенности среднего тяглого двора, чего правительство не предвидело2260. А в то же время включение дворов бобыльских (ибо, как мы видели, землевладельцы, "избываючи податей", переводили крестьян в бобыли), с которыми были сравнены дворы мастеровых и торговых людей, должно было повысить государственные доходы. Однако и дворовое число было лишь новой счетной (окладной) единицей. По-прежнему устанавливался только оклад, который подлежал мировой раскладке.
Вопрос о характере "живущей чети" и о переходе к подворному обложению является весьма спорным в исторической литературе. В то время как у Лаппо-Данилевского живущая четь противополагается сошному письму и связана с дворовым числом и подворной податью, П. Н. Милюков утверждает, наоборот, что живущая четверть произошла из сошного письма и была одним из способов его применения, но ничего общего не имела с подворной податью и с введением последней уничтожилась так же, как и сошное письмо. Вместе с тем Милюков находит, что обложение по сохам и по живущим четвертям представляет лишь формальное тождество, но по существу заключает в себе значительное различие. С приравнением живущей чети определенному числу дворов получилась новая окладная единица, весьма мало похожая на прежнюю. С. Б. Веселовский отрицает вообще живущую (или дворовую) четь в качестве особой окладной единицы. Хотя он и признает тесную связь живущей чети со старым сошным письмом, но подчеркивает то обстоятельство, что живущая четь явилась лишь исправлением или починкой старого сошного письма и, вводя ее, правительство вовсе не ставило себе целью через ее посредство перейти к дворовому обложению, обновление же старого сошного письма указами о дворовой чети было компромиссом между старым сошным письмом и новым принципом обложения — дворовым числом2261.
"Великие и богатые прибыли" доставляли казне кабаки (по-татарски постоялые дворы), корчемные или кружечные дворы, в которых продавалось "питье": "держати наместнику кабак, а на кабаке мед, вино и пиво'. Они либо находились в заведывании выборных людей — верных голов (они приводились к вере) и целовальников (присягая, целовали крест), которые должны были "сбирать кабацкую прибыль с великим раденьем, в правду", либо сдавались на откуп, в зависимости от того, "как пригоже" и как "государевой казне прибыльнее". В первом случае предписывалось выбирать "к таможенному и кабацкому сбору" "людей добрых и прожиточных, которые были бы верны, а не воров и бражников", притом таких, которым это дело "было за обычай". Те же головы и целовальники при кабаке курили вино и заготовляли мед и пиво сами в погребах и поварнях или сдавали па выкурку особым подрядчикам. Вино продавалось в 3—4 раза дороже, чем стоило кружечному двору — стоило 9—10 алт., а продавалось из погреба по 30 алт. за ведро, а в розницу — по 1 руб. 3 алт. Пиво обходилось в 8 ден. ведро, продавалось по 18 ден.; за мед платили 6 алт. ведро, тогда как "ставился" он немногим более 3 алт.2262 Для ведения книг всем доходам от кабака "имянно, порознь, помесячно" имелись (ввиду неграмотности голов) выборные "из мирских людей по очереде добрых", дьяки и подьячие. "В Переяславле же (Рязанском) 4 дворы кабацких, а на них держат питье вино, пиво и мед на продажу целовальники, а считает их в приходе и в расходе приказной человек"2263. Кабацкие деньги и "тем деньгам книги" кабацкие головы должны были "приносить воеводе в съезжую избу, за их руками, по четверти года" и "воевода должен был смотреть накрепко, что б они ни в чем не воровали, кабацкими деньгами не корыстовались и хитрости ни которые не чинили, во всем бы государю искали прибыли". Но, кроме того, воевода должен был голове "чинить всякое вспоможенье", состоявшее, главным образом, в том, чтобы "на ослушников и для выемки корчемных питей и иных кабацких дел давать стрельцов и пушкарей и разсыльщиков", в особенности они нужны были для взыскания с "питухов" "напойных денег", т.е. долгов за выпитое в кабаке.
При сдаче кабаков на откуп по улицам и базарам в торговые дни проклинал и через бирючей, нет ли желающих; иногда кабак вместе с торгов, бывало и с мельницей, брала на откуп целая община — "старосты и посадские во всех посадских людей место" или крестьяне целой волости ("на откупу тое же волости за всеми крестьяны"), причем иногда это делалось, чтобы от грабежей откупщиков "в конец не погибнуть"2264.
Наряду с этими кабаками были и кабаки частных лиц, пожалованные для кормления вместе с доходами от суда и таможенными, кабаки боярские, как и монастырские. В большом количестве выкуривалось вино, как для собственного потребления, так и на продажу в государевых имениях: в 1668 г. отдан приказ "впредь вино курить беспрестанно, чтоб в куренье вина было много". Для "винного сиденья" пользовались не только собственным, но и покупным хлебом — царь брал на себя крупные подряды по поставке вина: "Поставить 10 тыс. ведр вина, а денег взять ныне 5 тыс. руб. в приказ Тайных дел", за вино, которое, по государеву указу, велено было "высидеть в понизовых городех... взять за ведро по полтине"2265. Для винного завода из Тамбова и уезда берется с пашенных людей по полуосмине ржи и овса, и населению велено было возить лес "на всякое винокуренное строение" — "как бы нашей казне учинить прибыль".
Из этой казенной монополии делались исключения: "лутчим людем" (но не "середним и молодчим людем") дозволялось пиво варить и мед ставить, иногда и "вино горячее" курить, но только "про себя", т.е. для собственных нужд, в особенности в церковные и семейные праздники, притом "не от велика" и с обязательством заявлять об этом воеводе и платить установленную пошлину.
Так, в царской грамоте в Устюжну Железнопольскую воеводе Колычеву сказано: "А кому будет случитца, которому празднику и к родинам и к свадьбам, и к родительским памятем пиво или браги пьяные сварити или мед поставити, и ты б тем людям то питье велел являти и явку платити. А пити тем людем то докладное питье в три дни, а больше трех дней того явленного питья держати не велел; а будет у ково тово явленого питья после урочных дней останетца, а ты б то питье веле кабацкому голове печатати к иным праздником; а будет кто учнет то питье сверх урочных дней пити или сторонним людем продавати, и ты б то питье и суды велел выимати и заповеди (штраф) на них имал"2266. В грамоте же псковским воеводам прибавлено, чтобы питье давали "держати про себя" на урочные дни "поневелику" и "смотря по людем", "будет преж того давано, а будет кому преж того не давано, и вы б и ныне не давали"2267. Именно — как поясняется в другом месте — разрешается "питье давати на урочные дни с явкою (пошлиной), дни по два и по три, лутчим и среднем людем, а худым людем давати не велели потому, чтоб от того кабацкому сбору порухи и меж их убийства не было"2268. Что же касается дворян и детей боярских, и приказных людей, то им дозволено безъявочно держать питье, но с тем, чтобы и они сами пили его, но не продавали: "Да и у тех бы по тому же в поместьях и вотчинах и на посаде по подворьям и дворников, и у людей их продажново никакого питья украдом не было"2269.
Однако это разрешение домашнего курения вело к кормчеству. Служилые люди, приезжая в Москву, брали с собой вино для своих надобностей. Им дозволялась раздача вина "по дружбе или за какую работу" , "мастеровым и работным людем сверх могорцу в почесть", но только "небольшое место", т.е. в небольшом количестве. Однако под этим легко скрывалась продажа вина и оплата вином наемного труда, в частности, высокие цены на вино в Москве служили соблазном к сбыту "подвозных", т.е. привезенных с собой вин. Крестьяне продавали вино "украдчи у бояр своих", "небреженьем" своих господ, обнаруживались тайные корчмы с продажей распивочно и на вынос. Для борьбы с этим злом существовала "корчемная и табачная выемка", т.е. корчемная полиция, дворяне и дети боярские назначались в "объезды", производился сыск и пытка "приводных людей" — покупателей и продавцов. Воевода должен был "учинить заказ крепкой" и кликать биричем в торговые дни "почасту", чтоб никто не держал "продажного и неявленного питья". Нарушителям, помимо конфискации "судов винных", кубов, котлов, труб, чанов, горшков, грозило "битье кнутом по торгам", "отписывание животов на государя" (причем вотчины и поместья раздавались челобитчикам, т.е. доносчикам) и ссылка в дальние города.
Но все это мало помогало. В Устюжском уезде (в 1639 г.) крестьяне почти открыто торговали вином в больших размерах, когда же воеводой были посланы стрельцы для прекращения этой торговли, то они были встречены "неведомыми" людьми ("человек с 50") копьями, луками и рогатинами и вернулись в Устюг ни с чем. Широкое распространение кормчества, однако, обусловливалось и тем, что сами же головы и целовальники, которым поручено было следить за ним, продавали вино помимо царского кабака, которым они заведывали, и точно так же воеводы не только покровительствовали кормчеству, но и сами торговали вином, их родственники устраивали открыто кабаки, а стрельцы и солдаты, с вооруженной помощью которых должны были производиться выемки, не только нередко этим выемкам не содействовали, но прямо противодействовали им; защищая корчемников, они и сами обращались в них, причем "те стрельцы чинятца сильны, вынимать у себя того продажного питья не дают". Происходили целые бои при таких попытках делать выемки, существовали правильные артели для торговли вином, а "начальные люди про то их воровство право ведают, да покрывают, потому что они с ними во всем делятца". Корчемством усердно занимались и иностранцы2270.
Москва выбивалась из сил в борьбе с корчемством, а в то же время пьянство на кабаках было безобразное: "Крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут... в домех, и на путех и на торжищех убийства и грабления великие, прохода и проезда пет". Служилые люди пропились и от государевой службы "отбыли", крестьяне от кабаков "одолжали и обнищали", "в конец погибли", "в рознь разбрелися" — такие жалобы раздаются со всех концов Московского государства. У "питухов брани и бои великие от того кабака".
Когда кабацкий голова "учнет" солдат, которые "по вся дни" собираются в кабаке, оттуда "разбивать", они его "бранять и хотят бить и чинятся сильны". В кабаках и на кружечных дворах население пропивает все — зипуны, шапки, сапоги, рубахи. В Устюге упоминается о человеке, который даже землю свою пропил в кабаке. Во время церковных празднеств целовальники "ставились с тем питьем близко к церкви" и "многие пьяные люди приходят в церковь с шумом и с криком, и в том их крику пенье божие не слышать". Но и духовенство на кабаках пьет и иноческое платье с себя пропивает; новгородский архиепископ приказывает ловить "на кружечных дворах священников, и дьяконов, и иеромонахов, и монахов, и стариц". Велено "сделать заказ крепкий, чтоб игумены, черные и белые попы и дьяконы, и старцы, и черницы па кабак пить не ходили, и в мире до великого пьянства не упивались и пьяные по улицам не валялись бы". О монахах находим такого рода записи: "Хмельна питья держится не в мале", "житие преходит пьянственное и непотребное", "мало и с кабака сходит", "житье живет к пьянству желательное и па кабак для напитку бывает нередко и на ту потребу чинит из монастырских избытков похищение"2271.
О непробудном пьянстве русских много повествуют иностранцы. "Порок пьянства, — читаем у Олеария, — распространен в русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что если видишь на улице там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания, как на явление самое обычное". Он рассказывает далее, что во время пребывания его в Москве "простой парод все, что зарабатывал, приносил в кабак, и так цепко засиживался там, что, пропивши заработок, снимал с себя платье, даже рубашку и оставлял ее продавцу за водку, а затем нагой, как родился, возвращался домой". "Женщины также не считают за стыд напиваться до-пьяна и валяться пьяными на дороге", попы и черницы часто "так напиваются, что только и можно по одежде отличить их от пьяных мирян"2272.
И Рейтенфельс сообщает, что русские "водкою постоянно напиваются", и можно видеть, как пьяные "валяются на улицах, замерзнув от холода, или развозятся, поваленные друг на друга, в повозках и санях по домам. Об этот камень часто спотыкается и слабый пол, а также непорочность священников и монахов"2273. Почти то же повторяют и другие иностранцы — Майерберг, Таппер, Карлейль2274. Но наиболее решительно высказывается Крижанич: "Об пьянству нашем что треба говорить. Да бы ты... весь широкий свет кругом обшел, нигде не бы нашел тако мерзкого, гнюсного и страшного пьянства, яко здесь, на Руси... Пьянство пак межу злонаравными сказами (пороками) и грехотами есть наигнюснее... и из человеков чинит нас скотинами"2275.
Безобразия в кабаках и связанные с кабаками были столь велики, что монастыри нередко просили убрать от них эти кружечные дворы подальше. Так, в начале XVII в. игумен Белозерского монастыря жаловался на то, что во время торгов, происходящих у монастыря, кабацкие целовальники привозят вино и пиво и торгуют "сильно, и получает такое безчинье, что иных людей до смерти побивают; как дей ся напьются пьяни, и они дей меж себя бьются и монастырских людей бьют"2276. В другом случае читаем, что от "продажного питья торговым людем будут многие обиды и бои, и торгам их порука и пошлинных денег сбирать будет не с ково" (1684 г.)2277. Последний аргумент являлся самым важным, должен был повлиять на правительство, однако оно все же нередко ценило свой кабак гораздо выше, чем таможню, и не склонно было идти на уступки. Игумен и братья Новгородского Воскресенского монастыря бьют челом (в 1651 г.): "В той же их монастырской вотчине стоит кабак близ церкви, и того кабака бывает безчинство великое, и на тот же погост Грузино ездят стрелцы, и казаки, и иноземцы, и торговые люди, и ставятся на дворех у их монастырских крестьян, а на кабаке пьют и жен и детей их бесчестят". Они добились, правда, перевода кабака в другое место, "где кабаку быть угодно", но с прибавлением — "чтоб кабацкому збору истери не было"2278.
О последнем так заботились, что переход частных владений в состав государевых земель прежде всего знаменовался устройством в них кабаков. В то время, как в селах Мурашкине и Лыскове при боярине Морозове имелись лишь откупа меда и кваса, а вино "продавали покупая отъезжая на иных кабакех" и "винокурни и никаких заводов" не было, с поступлением этих сел в ведение Тайного приказа там "всякие кабацкие пивоваренные заводы учали строить вновь" и продавать вино при помощи верных голов2279.
Были, впрочем, попытки бороться с пьянством. В 1652 г. было даже запрещено на кружечных дворах, сменивших кабаки, продавать вино больше чарки одному человеку, указано на самом кабаке пить не позволять, запретить продажу пива во время постов и на Светлой неделе, как и по средам, пятницам и воскресеньям, наконец, не отпускать вина духовенству В результате происходили лишь, однако, такие факты, как разгром солдатами кабаков в праздники, когда они были заперты: солдаты "учали ломать подставы и питье кабацкое лить и целовальников, волоча из избы, бить кольем и дубиною до смерти при таких столкновениях были убитые, которым "пробили головы до мозгу и руки и ноги переломали". Для казны же всякое сокращение пьянства означало недобор в кабацких доходах, почему в случае недостаточных поступлений с кабака недоборы "доправляли" на головах и целовальниках, а если нечего было с них взять, то на "мирских людях", чтобы "на то смотря, иным не повадно было таких воров к таким государевым делам выбирать"; а "порастрясши мирские животишки", им грозили еще "учинить наказание безо всякой пощады"2280. Говорится: " Учинить наказ крепкий, чтоб на кабаке не пропивался", но тут же прибавлено: " Чтоб кабацких денежных доходов перед прежними годы собрати с прибылью". А когда кабацкие головы сообщают, что "питухов не стало, многие люди оскудели и в напойных деньгах (за выпитое) стоят па правеже", то им отвечали: "Пишешь воровски, хочешь воровать, велим доправить вдвое", и тут же указывали средство "чинить прибыль государевым доходам" — "действовать бесстрашно", "питухов от кабаков не отгонять", мало того, отпускать им в долг вино. О борьбе с пьянством совсем забывали. Неудивительно, что кабацкие головы усердствовали — не пропускали ни одного людного места, ни одного сборища без того, чтобы не являться с "продажными питьями", старались еще усилить и без того достаточно притягательную силу кабаков, соединяя продажу питей с зернью, картами, скоморохами, медведями и всяческими "сатанинскими играми" и с "непотребными женками", отпускали вино в долг и под заклад и затем на должниках "правили доходы нещадно, побивая на смерть". "Написывали многие лишние деньги" даже на тех, "кто в кабаках мало и бывали", а кто приходит "грошовую чарку выпить и с того кабака не спущают", пока он все свои "животы" не пропил. В результате люди "от кабацких великих наклепов одолжали и осиротили, головы свои в кабалишках поработили, и женщина и детишка скитаютца промеж двор, а промыслишка у пас, сирот твоих, не стало; день стоишь на правеже, а к ночи в тюрьму сажают, а искупитися нам, сиротам твоим, нечем". А воеводы и подьячие пишут в Москву: "Которые остались еще немногие люди, и то стоят в твоих государевых в хлебных деньгах и за кабатцкие дворы и в кабатцких педоборных деньгах, по твоим государевым грамотам, у пас, холопей твоих, на правеже"2281.
Устюжане сообщают (в 1645 г.), что у них на реках Сухоне и Юге было много кабаков и таможен (кроме устюжских и двинских кабаков), от которых они "погибли" и волости запустели, когда же государь их "пожаловал" и кабаки и таможни с Сухоны и с Юга велел свесть, они этому весьма обрадовались.
Но радость их оказалась преждевременной, ибо не только в Устюжском уезде на Двине осталось 13 кабаков и 13 "тамог", но сюда перешли еще ярыжные с закрытых на Сухоне и на Юге кабаков, "и воровство от пихучало быть большое, татьбы, и разбои, и пожоги многие". Дело доходит до того, что когда крестьяне, "не перетерпя многого правежу, зберут денег на государевы подати", кабацкие ярыжные эти деньги у них отнимают ("вымучивают") и "до Устюга з деньгами не допущают"2282.
Каково было соотношение между прямым и косвенным обложением в рассматриваемую эпоху, значение того и другого среди государственных поступлений? Дать на это ответ весьма нелегко — слишком мало имеется данных. П. Н. Милюков получил для начала XVII в., что в Нижнем Новгороде и уезде и в Вологде косвенные налоги (кабацкие и таможенные сборы) давали 9/10 всех доходов, в Великом Новгороде 2/3. Из этого видно, какую важную роль они играли в районах крупных городов, причем не следует упускать из виду, что таможни этих городов имели значение для всей округи, гак что таможенные сборы должны были быть здесь значительны. Кроме того, в качестве прямых податей взяты не все, а только данные и оброчные деньги; с присоединением стоимости сбора хлебом на жалованье ратным людям получаем по Новгороду меньшую долю косвенных налогов — 58—59%. С. В. Веселовский произвел также подсчет поступлений по поморским городам Новгородской и Устюжской чети (во второй четверти XVII в.), приняв во внимание уже все прямое обложение, причем у него оказалось, что таможенные и кабацкие сборы давали более половины дохода этих городов, если не считать чрезвычайных и местных налогов и повинностей. Из обоих подсчетов во всяком случае видно, какое важное место занимали косвенные налоги — эти два сбора, таможенный и кабацкий, доставляли больше, чем все прямые налоги вместе взятые2283-2284.
Плеханов обращает внимание на тесную связь между экономическим и финансовым моментом в истории Московского государства, в частности на царские торговые монополии, которые служили средством удовлетворения финансовых потребностей, порождаемых в свою очередь военными нуждами2285. В самом деле, финансовая необходимость, нужда казны в изыскании каждый раз новых источников дохода, сыграла, несомненно, важную роль. Мы могли уже отметить значение этого момента — наряду с другими, чисто экономическими, — в прикреплении как крестьян, так и посадских людей. Нельзя отрицать, конечно, того, что в виде насаждения новой промышленности, как и в области внешней торговли, и у нас обнаруживались в эту эпоху идеи меркантилизма, их высказывал, например, известный Ордин-Нащокин2286. Но они, как и на Западе, мирно уживались с фискализмом. В частности, борьба с привилегиями иностранцев, как мы видели выше, обусловливалась в значительной мере фискальными соображениями, потерей в таможенных пошлинах; мало того, поскольку эти льготы противоречили интересам торгового класса, более всего должен был страдать от них сам царь — первый купец в стране. Финансовый момент даже приводил в сосредоточению к руках казны не только важнейших отраслей торговли, но и всевозможных промыслов и занятий — торговые бани, право писать бумаги ("писчая площадка"), право устройства мельниц, воскобоен, перевозов, все это, не говоря уже о кабаках и таможнях, составляло монополию казны и сдавалось на откуп. На откупу были даже продажа кваса, сусла, масла конопляного, право торговли в развес мылом (мыльного резанья), сеном (сенной трухой), дегтем, хмелем, продажа золы, ворваньего сала, свечей сальных, угля, смолы, рогож, съестных припасов (харчей), лаптей, хомутов. Ужас берет при перечислении этих статей, при мысли о том, как велика должны была быть при таких условиях эксплуатация населения казной и откупщиками2287.
Но и этого не хватало. В экстренных случаях прибегали к отчуждению, которое "граничило с расхищением", дворцовых и черных земель и угодий, к беспорядочным займам у частных лиц и монастырей (например, у Строгановых или Соловецкого монастыря), которые им большей частью не возвращались, в особенности же к принудительным займам. При Михаиле Федоровиче появляется ряд запросных денег, хотя только часть из них составляли принудительные займы деньгами и натурой, тогда как в других случаях это были попросту (рассмотренные выше) подати.
Правительство иногда обещает вернуть эти займы обратно: "В кою пору в государстве казне деньгами и хлебом скудно, и вам бы в те поры государю послужити взаймы деньгами и хлебом и всякими запасы государя ссудити и тем ратных людей пополнити... А как в государеве клане денежные доходы и хлебные всякие запасы в сборе будут и игарское величество нас пожалует те деньги и за хлеб, и за соль, и за всякие товары, что вы с себя ныне дадите, велит заплатити из своей царские казны тотчас без всякого перевода" (грамота 1613г.). Деньги и товары предписывается дать взаймы, "как кому мочь ляжет, обложась по своим прожитком и по промыслом", т.е. на тех же основаниях, на каких взимались подати. Калужанам в 1614 г. было действительно возвращено из государевых кабацких доходов "в тех денег место, что у них взяли в запрос". Взятые у Строгановых 3 тыс. руб. были им зачтены при уплате пятины в 1615 г. Это было сделано и в отношении некоторых монастырей (Ипатского, Николаевского, Корельского) в том же году. Иной характер имели, например, запросные деньги 1634 г. О возвращении или зачете их и не думали, получился принудительный безвозвратный заем, который от подати отличался только тем, что не было указано определенной суммы, подлежащей уплате, а велено было давать "на вспоможение ратным людям не оскудя и не умаля". Однако и эта грань легко стиралась, ибо там, где дача была "не против наших грамот", приказывалось "доправлять" запросные деньги, требовать прибавки, иногда даже устанавливалась определенная сумма, которую правительство взыскивало2288.
О результатах этого фискализма, приведшего к разорению страны, ибо население "мучило живот свои" и стояло на правеже в "доимочных деньгах", мы уже упоминали. В дополнение к этому приведем еще один документ. Белозерский воевода в 1618 г. царю сообщает, что "посадские тяглые люди многие разбрелись... от многих правеж, а достальные стоят на правеже в хлебных денгах и за кабатцкие дворы, и в кабатцких недоборных деньгах в 970 рублех"; "да те ж, государь, посадские люди, по твоему государеву указу, стоят на другом правеже Ямского приказу недельщика, у Микиты Стогова в ямских деньгах в 683 руб.; да те ж, государь, посадские люди стоят на третьем правеже у сына боярского... у Григория Малгина в твоих государевых в запросных деньгах в 900 руб., и с правежов, государь, и достальные посадские люди разбродятся и бегают з женами и з детьми". Воевода весьма опасается царского гнева за то, что не заботится о том, "как бы казне было прибыльнее", и потому прибавляет, что он и так "побивал на смерть нещадно" недоимщиков: "А пишу к тебе, государь, не мужиком норовя пи для своей бездельной корысти... но всю правду", "а в том волен ты, государь, со мною, холопом своим"2289.
2210ССГД. Т. I. № 21, 22, 25, 40, 106.
2211Там же. № 24, 26.
2212Бахрушин. Княжеское хозяйство в XV и первой половине XVI в. С. 509 и др.
2213ССГД. Т. 1.№ 1.2. 3. 6, 7, 8 и др.
2214Там же. Т. I. № 35.
2215Там же. Т. И. № 15.
2216ДАИ. Т. I. № 4. Древние памятники русского письма. С. 177.
2217ААЭ. Т. I. № 3.
2218Веселовский. Сошное письмо. Т. I. С. 137 сл., 141 сл., 146. Иное определение окладных и неокладных доходов у Лаппо-Данилевского ("Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований", с. 30 сл). Милюкова ("Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII в. и реформа Петра Великого", с. 10) и Богословского ("Земское самоуправление на русском севере в XVII в.", т. II, с. 126).
2219Веселовский. Сошное письмо. Т. I. С. 137 сл., 141 сл., 146 сл., 152 сл.
2220Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. С. 14 сл. Сергеевич. Древности русского права. Т. III. С. 189 сл. Против этого: Милюков. Спорные вопросы финансовой истории Московском государстве. С. 41.
2221ССГД. Т. I. № 43, 44.
2222АИ. Т. I. № 74.
2223ААЭ. Т. I. № 136.
2224Катошихин. О России в царствование Алексея Михайловича. С. 87.
2225ААЭ. Т. I. № 3.
2226ССГД. Т. I. № 24.
2227ДАИ. Т. I. № 86, 109. Милюков. Спорные вопросы финансовой истории Московском государстве. С. 32.
2228АЮ. № 224.
2229Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. С. 384 сл.
2230АИ. Т. V. № 29, 33. РИБ. Т. X. № Столб. 272. ААЭ. Т. III. № 222. АЮ. № 215, 300. Полное Собрание Законов. Т. I. № 186, 327. Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. С. 392 сл., 399 сл.
2231Рожков. Русская история в сравнительно историческом освещении: (Основы социальной динамики). Т. IV. Ч. 1. С. 34. См. также указ. соч. Веселовского, Милюкова, Лаппо-Данилевского.
2232Кроме того, уплачивались дьячьи и подьячьи пошлины, сборы при вступлении в брак новоженый урбус и выводная куница, но в конце XVI в. и они взимались уже в деньгах. См., например: ААЭ. Т. I. № 356.
2233Милюков. Очерки по истории русской культуры. I. С. 150 сл.
2234Акты писцового дела. Материалы для истории кадастра и прямого обложения в Московском Государстве. Собрал и редактировал С. Б. Веселовский. Т. II. Вып. I. № 228. Веселовский. Сошное письмо. I. С. 160 сл. Црлянд. Ямская гоньба в Московском государстве. С. 329 сл. Милюков. Спорные вопросы финансовой истории Московского государства. С. 110 сл. ААЭ. Т. III. XI 116.
2235Катошихин. О России в царствование Алексея Михаиловича. С. 89.
2236ААЭ. Т. IV. № 189. См. также: ДАИ. Т. IV. № 107.
2237Акты писцового дела. Материалы для истории кадастра и прямого обложения в Московском Государстве. Собрал и редактировал С. Б. Веселовский. Т. II. Выи. I. № 184. С. 475.
2238Для приморских городов существовала после Смуты до 1685 г. повинность под названием сибирских хлебных запасов, которая заключалась в доставке хлеба в сибирские города (и отправке туда плотников). Население и тут добивалось замены этой крайне тяжелой повинности деньгами, но это удавалось ему не всегда (Там же. Т. I. С. 126 сл., 133).
2239Там же. Т. I. С. 167 сл., 170 сл., 177 сл., 188 сл.
2240Там же. Т. II. № 183. С. 455 сл.
2241ПСРЛ. Т. VI С. 217. ААЭ. 'Г. I. № 32. Милюков. Спорные вопросы финансовой истории Московском государстве. С. 55. Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. С. 221.
2242См. выше, с. 481.
2243Веселовский. Сошное письмо. Т. II. С. 345. Миклашевский. Древне-русские поземельные кадастры. С. 13. Владиславлев. Обжа // ЖМНП. VIII. 1892. Литературу об обже см.: Яницкий. Экономический кризис в Новгородской области XVII в. прим.
2244Об однородных явлениях в Западной Европе в Средние века см.: Кулишер. Коммунальное обложение в Германии в его историческом развитии. 1914.
2245Акты писцового дела. Материалы для истории кадастра и прямого обложения в Московском Государстве. Собрал и редактировал С. Б. Веселовский. Т. II. Вып. I. С. 389, 457 и др.
2246Веселовский. Сошное письмо. Т. I. С. 384, 389 сл., 396 сл.
2247Там же. С. 387 сл., 399. Богословский. Земское самоуправление на русском севере в XVII в. Т. II. Новгородские ямские книги 1586—1631. Изд. Гурлянда. С. 94 сл.
2248Об однородных явлениях на Западе в Средние века см.: Кулишер. Коммунальное обложение в Германии в его историческом развитии. Гл. I.
2249Писцовая книга по Вятке 1628 г. С. 17. Писцовые книги по Нижнему-Новгороду 1621 — 1629 гг. // Материалы для истории города XVII—XVIII вв. Столб. 193. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве. С. 33. Мерцалов. Вологодская старина. С. 57—58.
2250ААЭ. Т. III. № 68.
2251Ключевский. Курс истории России. Т. III. С. 301.
2252Веселовский. Семь сборов запросных и пятинных денег. С. 54.
2253Там же. С. 52. Сташевский. Пятина. 142 г. IV. С. 273. Львов. Промысловый налог и методы его установления в западноевропейских государствах и в России. 1879. С. 159.
2254Веселовский. Семь сборов запросных и пятинных денег. С. 55. Прил. № 34, 39.
2255Сташевский. Пятина. 142 г. IV. С. 268 сл., 300 сл., 303 сл.
2256Веселовский. Семь сборов запросных и пятинных денег. С. 61. Прил. JSfe 34, 76.
2257Там же. С. 60 сл., 69 сл.
2258Там же. С. 82 сл. Сташевский. Пятина. 142 г. IV. С. 315.
2259Дьяконов. Живущая четь.
2260См. выше, с. 333.
2261Ключевский. Опыты и исследования. С. 269, 406. Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения от Смутного времени до эпохи преобразований. С. 243 сл. Милюков. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII в. и реформа Петра Великого. С. 17 сл. Милюков. Спорные вопросы финансовой истории Московском государстве. С. 116 сл., 132 сл. Веселовский. Сошное письмо. Т. I. С. 14, 235 сл.. 240. Т. II. С. 420 гл. Дьяконов. Рецензия на книгу Лаппо-Данилевского // ЖМНП. VII. Его же. Рецензия на книгу Сергеевича // Там же. VII. 1904. Его же. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XII и XVII вв.). С. 226 сл. Его же. Живущая четь. Сергеевич. Древности русского пра-ва.Т. III. С. 335 сл, 345. Миклашевский. К истории хозяйственного быта Московского государства. Ч. I. С. 40 сл. Готье. Замосковный край в XVII в. С. 142. Рожков. Русская история в сравнительно историческом освещении: (Основы социальной динамики). Т. IV. Ч. 1.
2262Побойнин. Торопецкая старина. С. 263.
2263Платежные книги 1595—1597 гг. Переяславль-Рязанский. С. 5
2264Прыжов. История кабаков в России. 1868.Дитятин. Царский кабак в Московсковском государстве // Русская Мысль. Кн. IX. 1883. (Стат. по истории русского права. 1889). Веселовский. Кабацкая реформа 1650 г. // Ежемесячный журнал науки, литературы и общественной жизни. IV. 1914.
2265Дела Тайного Приказа. Т. I. Ст. 1070, 1379, 1691. Т. III. С. 1399.
2266ААЭ. Т. III. № 146.
2267Там же. № 143.
2268Там же. № 134.
2269Там же. № 146. Ср.: Штаден Генр. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. Пер. Полосина. С. 119.
2270АИ. Т. III. № 44. Прыжов. История кабаков в России. Дитятин. Царский кабак в Московсковском государстве. Штаден Генр. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-оиричника. Пер. Полосина. С. 131 сл., 136 сл.
2271ААЭ. Т. IV. № 188. Акты г. Шуи. № 95. Соловьев. История России. Т. XIII. С. 739 сл. Богословский. Северн, монастырь в XVII веке // Вестник Европы. XI. 1908. С. 292-293.
2272Олеарий. Подробное описание путешествия Гольштинского посольства. С. 181 — 183.
2273Рейтенфельс. Сказания светл. герцогу Тосканскому Козьме VII о Московии. 1580 г. С. 141, 145 сл.
2274Путешествие в Московию бар. Майерберга, описанное самим бар. Майербергом. С. 79. Таннеру Бернгард. Описание путешествия польского посольства в Москву. Пер. Ивакина. С. 70. Описание России при реляциях графа Карлейля (1663—1664 гг.) // РИБ. V. 1879. С. 13. Ср.: Курц. Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. Объяснения к гл. XV.
2275Крижанич. Русское государство в половине XVII века. Рукопись времен царя Алексея Михайловича. Прил. к № 2. Разд. 11. С. 36.
2276ДАИ. Т. I. № 229. Русская Историческая Библиотека. II. № 29.
2277Угличские акты. Изд. Шумаковым. № XVI.
2278Летопись и акты новгородского Воскресенского деревяницкого монатыря. Изд. Кадыкиным и Шляпкиным. 1911. С. 45. Ср.: ДАИ. Т. IX. № 33.
2279Дела Тайного Приказа. Т. I. Ст. 1101.
2280АИ. Т. IV. № 1 А. Дитятин. Царский кабак в Московсковском государстве. С. 54.
2281ААЭ. Т. III. № 97, 100.
2282Акты писцового дела. Материалы для истории кадастра и прямого обложения в Московском Государстве. Собрал и редактировал С. Б. Веселовский. Т. И. Вып. I. № 184. С. 474 сл.
2283Милюков. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII в. и реформа Петра Великого. С. 18 сл. Веселовский. Сошное письмо. Т. I. С. 39 сл.
2284О таможенных сборах и пошлинах см. выше, с. 370.
2285Плеханов. История русской общественной мысли. Т. I. С. 258.
2286О нем см.: Иконников В. С. Ближний боярин А. Л. Ордин-Нащокин // Русская Старина. X—XI. 1883. Литер, о нем см.: Заозерский. Ордин-Нащокин А. Л. // Энциклопедический словарь.
2287Смирнов. Экономическая политика Московского государства в XVII в. // Русская история. Под ред. Довнар-Запольского. Т. III. С. 394 сл.
2288ААЭ. Т. III. № 68, 242,245. Веселовский. Семь сборов запросных и пятинных денег. С. 9, 28. Прил. № 10, 28, 30, 41, 56, 60. Сташевский. Пятина. 142 г. IV. С. 251 сл.
2289ААЭ. Т. III. № 98, 100. Ср.: Акты писцового дела. Материалы для истории кадастра и прямого обложения в Московском Государстве. Собрал и редактировал С. Б. Веселовский. Т. II. Вып. I. С. 145, 183 и др.
<< Назад Вперёд>>
