Холодная война. 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива

В последние годы жизни Сталина вассальные «народно-демокра­тические» режимы Восточной Европы стали одним из инструментов осуществления внешней политики СССР, которая в условиях обо­стрившейся холодной войны носила все более конфронтационный характер, будучи направленной как против стран блока НАТО, так и против титовской Югославии. Советско-югославские отношения, достигнув низшей точки к осени 1949 г., продолжали и дальше ос­таваться предельно напряженными. Носившая антиюгославский ха­рактер пропагандистская истерия распространилась на всю совет­скую сферу влияния. Сохранялась вероятность вооруженного конф­ликта на венгеро-югославской границе, где было сосредоточено большое количество войск и боевой техники¹.

На рубеже 1940—1950-х годов по инициативе Сталина в восточ­ноевропейских странах — сателлитах СССР принимаются меры по укреплению военно-промышленного комплекса. Решению этой за­дачи служило совещание в Кремле в январе 1951 г. По его итогам странам народной демократии было навязано заметное увеличение расходов на содержание армии и развитие тяжелой промышленно­сти (в первую очередь ее оборонных отраслей)². Поскольку создание мощного потенциала тяжелой индустрии и укрепление ВПК проис­ходили в значительной мере за счет сокращения затрат на соци­альные нужды, этот курс крайне отрицательно сказывался на уров­не жизни населения, вызывая общественное недовольство.

Другой задачей, продиктованной Сталину и его окружению хо­лодной войной, явилась консолидация коммунистических режимов в странах Восточной Европы на основе безоговорочного подчинения их правящих элит политике СССР. Во устранение любых потенци­альных проявлений оппозиционности и уклонизма фабрикуются су­дебные дела в отношении видных деятелей компартий. Одним из наиболее громких оказалось «дело Сланского» в Чехословакии (1952). В отличие от состоявшихся в 1949 г. процесса по делу Л. Райка в Венгрии и суда над Т. Костовым в Болгарии, имевших ярко выра­женную антиюгославскую направленность, суд над бывшим первым секретарем ЦК КПЧ Р. Сланским и рядом других высокопоставлен­ных чехословацких коммунистов, подобно «делу врачей» в СССР, явился составной частью задуманной Сталиным массированной ан­тисионистской кампании; подсудимым вменялась в вину связь с израильскими спецслужбами и международным еврейским капита­лом (на самом деле — мифическая). По имеющимся сведениям, ана­логичные процессы затевались и в других странах, однако их осу­ществлению помешала смерть Сталина 5 марта 1953 г., обозначив­шая начало нового этапа в развитии отношений СССР со странами Восточной Европы.

Дипломатические и «гэбистские» донесения, поступавшие в Мос­кву из восточноевропейских столиц, все более свидетельствовали о неблагополучии в экономике «народно-демократических» стран, над­рывавшейся под грузом непомерных военных расходов, о симптомах недовольства населения своим материальным положением. Это ка­салось и развитых, индустриальных стран — Восточной Германии и Чехословакии, где замедлилась тенденция к повышению уровня жизни. Именно в этих странах в начале лета 1953 г. имели место пер­вые открытые проявления протеста против экономической и социаль­ной политики коммунистических властей. 1 июня 1953 г. прошли уличные волнения в городе Пльзень (Западная Чехия). 16—17 июня в Восточном Берлине и целом ряде других городов ГДР возмущение рабочих повышением норм выработки вылилось в массовые беспоряд­ки, подавленные с помощью советских войск. Берлинские события явились самым серьезным сигналом, указавшим официальной Моск­ве на неизбежность определенных корректировок во внутренней по­литике стран социалистического лагеря.

Наряду с ГДР, внутренние проблемы которой в то время пока еще рассматривались в более широком контексте решения германского вопроса в целом, наибольшую обеспокоенность послесталинского «коллективного руководства» СССР вызывало положение в Венгрии, где курс на форсированную индустриализацию, взятый на рубеже 1940—1950-х годов, привел к особенно серьезным экономическим и социальным диспропорциям и также вызвал открытые проявления протеста (забастовки на Чепельском комбинате). 13—16 июня 1953 г. приглашенная в СССР делегация Венгерской партии трудящихся во главе с ее лидером М. Ракоши выслушала в Кремле резкую крити­ку в свой адрес со стороны членов Президиума ЦК КПСС. Речь шла, в частности, об игнорировании экономической политикой спе­цифических особенностей страны, о недостатках в расстановке кад­ров, «перегибах», допущенных при судебном преследовании чуждых социализму элементов.

В Кремле в те дни приближалась к драматической развязке ост­рая закулисная борьба между ближайшими сподвижниками Стали­на. Она закончилась устранением Л. П. Берии, арестованного 26 июня. За несколько дней до краха своей карьеры, в ходе июнь­ской встречи с делегацией ВПТ Берия был резко критичен в отно­шении венгерского руководства и настаивал на решительных кадро­вых изменениях. Его инициатива назначить главой правительства ВНР И. Надя была поддержана другими членами Президиума ЦК КПСС.

Критика, прозвучавшая в Москве, дала зеленый свет переменам в Венгрии. Программа И. Надя, изложенная 4 июля 1953 г. на сес сии Государственного собрания ВНР, переносила главный акцент в экономической политике, с тяжелой индустрии на производство предметов потребления и развитие сельского хозяйства. Было обе­щано оказать поддержку мелкому товаропроизводителю и обеспечить право свободного выхода из кооперативов тех крестьян, которые были загнаны в них силой в процессе коллективизации, осуществ­лявшейся по советскому образцу. В выступлении премьер-министра был затронут и вопрос о нарушениях законности, обещана широкая

амнистия.

«Новый курс» И. Надя внешне не противоречил политике совет­ского руководства. Ведь в августе 1953 г. председатель Совета Ми­нистров СССР Г. М. Маленков на сессии Верховного Совета СССР провозгласил задачу всемерно форсировать развитие легкой про­мышленности. Решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1953 г. ориентировали на подъем сельского хозяйства. Были заметно увели­чены заготовительные цены на сельхозпродукты, сдаваемые колхо­зами государству в качестве обязательных поставок, приняты меры по развитию подсобных хозяйств. Однако при всем своем созвучии новой линии Москвы программа И. Надя превосходила ее в ради­кализме разрыва с прежним курсом. Так, планы реформ в Венгрии распространялись и на политическую сферу общества. Ставился, в частности, вопрос об активизации деятельности Отечественного на­родного фронта (ОНФ), придании подлинно представительских функций этой организации, прежде служившей лишь одним из «при­водных ремней» правящей партии. В стремлении премьер-министра превратить ОНФ в рупор многообразных общественных интересов проявилась, хотя и в зачаточной форме, тенденция к восстановле­нию в венгерском обществе элементов плюрализма, задавленного при установлении диктатуры сталинского типа³.

Реализация нового курса в Венгрии проходила с трудом и в те­чение 1954 г. не привела к повышению эффективности экономики⁴. Главным реальным его завоеванием стали меры по пересмотру фаль­сифицированных судебных дел рубежа 1940—1950-х годов, освобож­дению политзаключенных — процесс этот, начавшись в 1954 г., за недолгие годы пребывания И. Надя во главе правительства так и не успел набрать силу.

Попытки либерализации режима с самого начала вызывали скры­тое, а затем и все более открытое сопротивление М. Ракоши и его сторонников — вынужденный под давлением Москвы поступиться частью своих прежде неограниченных полномочий партийный лидер, отчаянно цепляясь за власть, прилагал немалые усилия для мобили­зации преданного ему аппарата на саботаж проводимых реформ, грозивших партийным функционерам утратой многих привилегий, тем более что И. Надь последовательно стремился перенести центр тяжести в принятии важнейших решений с партийных органов на государственные. Осенью 1954 г., столкнувшись с явным противодей­ствием своему курсу, И. Надь впервые решился пойти ва-банк, вы­ступив на пленуме центрального руководства ВПТ с резкой крити­кой контрреформаторских тенденций, а затем, 20 октября, пренеб регая всеми нормами коммунистической этики, не позволяющими выносить на суд широкой общественности внутрипартийные разно­гласия, опубликовав на страницах главной партийной газеты «Сабад неп» статью, в которой прямо заявил, что экономические трудности проистекают не из его политической линии, а из попыток помешать ее осуществлению. Тем самым со всей очевидностью проявилось существование в высших кругах ВПТ острейших разногласий⁵.

Хотя первотолчком перемен в Венгрии явились импульсы, полу­ченные из Москвы, реформы, предпринятые И. Надем в 1953— 1954 гг., были уникальной, в то время беспрецедентной в советской сфере влияния попыткой придать социализму более человеческое лицо. Неудивительно поэтому, что положение дел в Венгрии, где к осени 1954 г. стал намечаться довольно значительный отход от ста­линских образцов, вызвало новый прилив обеспокоенности в Моск­ве, тем более что Ракоши во время своего почти двухмесячного пре­бывания на отдыхе в СССР в октябре—ноябре 1954 г. сумел настро­ить против «зарвавшегося» венгерского премьера «коллективное руководство» КПСС, проявившее полное единодушие в его осужде­нии во время встречи на высшем уровне в январе 1955 г.⁶

Некоторое временное похолодание в конце 1954 г. международной атмосферы, связанное с планами включения ФРГ в НАТО, стало причиной нового зигзага в политике Москвы, не замедлившего ска­заться на соотношении сил в Будапеште. Начало нового витка в гонке вооружений предопределило усиление внимания к тяжелой промышленности. Это нанесло удар прежде всего по концепции и по позициям Г. М. Маленкова: не прекращавшееся в кремлевских коридорах выяснение отношений между наследниками Сталина при­водит в феврале 1955 г. к его отстранению от должности Председа­теля Совета Министров СССР. Не последовав примеру Маленкова, выступившего с самокритикой и оставшегося в руководстве, Надь продолжал упорно отстаивать свою правоту. Это грозило уже более серьезным обвинением во фракционной деятельности и не могло не иметь последствий. Мартовский пленум ЦР ВПТ подверг критике «правый уклон» в партии. В апреле 1955 г. И. Надь был вынужден оставить свой пост премьер-министра, выведен из Политбюро и ЦР ВПТ, а позже, в декабре, исключен из партии. Таким образом, пер­вая в истории стран Восточной Европы попытка реформировать социализм сверху завершилась неудачей⁷. В конечном итоге судьбу нового курса И. Надя предопределил продолжавший оставаться ре­шающим внешний фактор — очередной поворот во внутренней по­литике КПСС сузил поле самостоятельных действий сторонников демократизации социализма в Венгрии.

Наряду с Венгрией симптомы кризиса существующего режима отчетливо обозначились в 1954—1955 гг. в Польше. Эксперименты по перенесению на польскую национальную почву сталинской модели социализма с самого начала терпели очевидное фиаско: длительная историческая традиция противостояния России, будучи одной из доминант польского национального сознания, значительно повыша­ла планку сопротивляемости общества любым попыткам внедрения в Польше социально-политических образцов, исходивших от восточ­ного соседа (опыт советско-польской войны 1920 г. и участие СССР в «четвертом разделе Речи Посполитой» в сентябре 1939 г. воспри­нимались в контексте этой традиции как новые подтверждения пер­манентной «угрозы с Востока»). Правда, осознание аналогичной уг­розы с Запада, опиравшееся на столь же длительную традицию польско-германского противостояния и особенно на непосредствен­ный, свежий опыт Второй мировой войны, было фактором, в нема­лой мере способствовавшим примирению польского общества с подчиненным положением страны в послевоенной системе между­народных отношений. Роль позиции СССР как основного гаранта новых польско-германских границ по Одеру и Нейсе не могли от­рицать даже наиболее последовательные оппоненты коммунистичес­кого режима в Польше.

Упорное сопротивление значительной части населения коммуни­стической альтернативе, балансирование общества на грани граждан­ской войны в течение ряда лет предопределили более компромисс­ный, нежели в других странах Восточной Европы, характер стали­нистской диктатуры в Польше, где так и не удалось провести коллективизацию земельной собственности, поколебать позиции ко­стела в идеологической сфере, установить монополию марксизма в школьной системе, в том числе в университетах. Даже совсем незна­чительное ослабление административного пресса в 1953—1954 гг. вызвало быструю регенерацию придавленных, но не заглушённых элементов плюрализма. В 1955 г. страну охватывает идеологическое брожение, нашедшее проявление в деятельности прессы, обратив­шейся к освещению самых злободневных проблем, в активизации гуманитарной и творческой интеллигенции в рамках первых дискус­сионных клубов и других спонтанно возникавших неформальных общественных объединений. Все громче заявляют о себе сторонни­ки умеренных реформ и в рядах правящей Польской объединенной рабочей партии. На ее III пленуме (январь 1955 г.) партийное руко­водство во главе с Б. Берутом подверглось резкой критике многих выступавших как за промахи в экономической политике, так и за по­пустительство бесконтрольному функционированию органов государ­ственной безопасности, постоянно нарушавших законность. 13 декаб­ря 1954 г. после более чем трехлетнего пребывания под домашним арестом вышел на свободу бывший первый секретарь ЦК ППР В. Го­мулка, имевший стойкую репутацию лидера «правонационалистиче-ского» крыла в польском коммунистическом движении. Вместе с тем вплоть до осени 1956 г. силовые структуры в Польше (армия, органы безопасности, в меньшей степени милиция и внутренние войска) про­должали контролироваться Москвой посредством развитого институ­та советников и путем непосредственного внедрения в соответствую­щие службы ПНР генералов и офицеров из числа бывших граждан СССР (как правило, польского происхождения). Самым влиятельным из них был Маршал Советского Союза и Польши К. Рокоссовский, в 1949—1956 гг. министр национальной обороны ПНР, реально об­ладавший более широкими полномочиями.

В других странах восточноевропейского блока, несмотря на раз­личного рода экономические трудности, в 1953—1955 гг. внутрипо­литическая ситуация оставалась достаточно стабильной. Правящие коммунистические режимы продолжали консолидировать свою власть, «оттепель» в сфере идеологии и культуры также пока не на­ступила. Не меняла дела и не прекращавшаяся в высших эшелонах власти внутрипартийная борьба (соперничество между А. Новотным и А. Запотоцким в Чехословакии после смерти К. Готвальда в марте 1953 г., противоборство между В. Червенковым, Т. Живковым и А. Юговым в Болгарии, завершившееся смещением В. Червенкова с должности первого секретаря ЦК БКП в 1954 г. и с поста Предсе­дателя Совета Министров НРБ в 1956 г.). Временами эта борьба принимала не менее острые формы, чем при жизни Сталина. Так, видный деятель румынской компартии Л. Патрашкану, арестованный еще в 1948 г., был казнен в 1954 г. В Чехословакии в том же году прошел громкий процесс по делу так называемых «словацких наци­оналистов» (обвиняемые, включая Г. Гусака, были приговорены к длительным срокам тюремного заключения). Не видя каких-либо симптомов кризиса коммунистической власти в Чехословакии, Ру­мынии, Болгарии, Албании и не чувствуя обеспокоенности в связи с возможным ослаблением советского влияния в этих странах, ру­ководство СССР в это время уже, как правило, отстранялось от ак­тивного вмешательства во внутрипартийные распри.

В развитой Чехословакии, обладавшей сложившимся граждан­ским обществом и восходившей ко временам президентства Т. Г. Ма­сарика и Э. Бенеша традицией политической культуры, несмотря на значительные структурные сдвиги в промышленности (связанные с переориентацией внешнеэкономических связей на Восток), продол­жал сохраняться довольно высокий уровень жизни, что не способ­ствовало радикализации оппозиционных настроений. В слаборазви­тых Румынии и Болгарии, где волюнтаристская экономическая по­литика властей лишь усиливала бедственное положение основной массы населения, монополия коммунистической власти с ее репрес­сивным механизмом не дала еще трещины, которую смогли бы за­полнить внесистемные политические образования.

Признавая ялтинско-потсдамские договоренности о разделе после­военной Европы, США и их союзники неизменно воспринимали Польшу, Чехословакию, Венгрию, Румынию, Болгарию, Албанию как страны, относящиеся к сфере влияния СССР. Вместе с тем с самого начала холодной войны в стратегических планах США не упускалась из виду сверхзадача десоветизации этих стран (в первую очередь Че­хословакии, Польши и Венгрии), присоединения их к западному миру в целях ослабления экспансионистской угрозы с Востока. В качестве программы-минимум выдвигалась «титоизация» восточноевропейских государств, т. е. установление в них неконтролируемых Москвой ком­мунистических режимов по образцу югославского. Усилия, направлен­ные на решение этих задач, включали целый набор методов полити­ческого, экономического, психологического давления. При президенте Г. Трумэне особенно большое внимание уделялось экономическому воздействию в целях создания перманентных трудностей в хозяйстве стран — сателлитов СССР. Начиная с 1948 г. принимаются меры по ограничению и даже прекращению экспорта в Восточную Европу та­ких товаров, которые способствовали бы укреплению промышленно­го и особенно военного потенциала стран советского блока. Вместе с тем в вопросе о масштабах сокращения экономических связей с Востоком в западном лагере существовали разногласия. Под давлени­ем европейских союзников, более заинтересованных в торговле с Во­сточной Европой, правительству США неоднократно приходилось корректировать свою жесткую линию⁸.

Президент Д. Эйзенхауэр, пришедший к власти в начале 1953 г., с самого начала отрицательно отнесся к чересчур жестким торговым ограничениям, способным ударить рикошетом по экономике союз­ников. «Мы не можем себе позволить, чтобы американская политика привела к снижению жизненного уровня в странах Западной Евро­пы, если хотим, чтобы эти страны стояли на нашей стороне в про­тивоборстве с Советским Союзом»⁹, — заявлял он. Отныне предпоч­тение отдавалось не экономическим, а психологическим формам давления. С приходом администрации Д. Эйзенхауэра с Д. Ф. Дал­лесом в качестве государственного секретаря концепция восточно­европейской политики США претерпевает существенные изменения: на смену трумэновской доктрине «сдерживания» коммунизма при­ходит доктрина «освобождения», провозглашавшая право США и западного сообщества на более активную, динамичную, наступатель­ную политику в отношении стран — сателлитов СССР.

Основные положения новой доктрины были впервые сформули­рованы Дж. Ф. Даллесом в мае 1952 г. на страницах журнала «Лайф», а в июле того же года нашли отражение в предвыборной платфор­ме республиканской партии, составленной при непосредственном участии Даллеса. В ней выражалось намерение «всемерно способ­ствовать подлинному освобождению порабощенных народов Восточ­ной Европы», тогда как предшествующая политика администрации Трумэна на восточноевропейском направлении называлась бесплод­ной и аморальной, поскольку «оставляла огромные массы людей во власти деспотизма»¹⁰. Ради достижения этой цели не исключался даже пересмотр Ялтинских соглашений, расценивавшихся как уступ­ка мировому коммунизму. 24 августа Эйзенхауэр прибегнул к «осво­бодительной» риторике на съезде американского легиона в Нью-Йорке. В случае своего избрания президентом он обещал, что США используют все свое «влияние, силу и мощь, чтобы помочь народам стран — сателлитов сбросить „ярмо русской тирании"». Было подчер­кнуто, что США никогда не признают советскую оккупацию Восточ­ной Европы и что американская помощь «порабощенным народам» будет оказываться вплоть до их полного освобождения¹¹. Однако в необходимых случаях делались важные оговорки о том, что прави­тельство США считает приемлемыми только мирные способы воз­действия на ситуацию в Восточной Европе.

Придя к власти, республиканцы положили новую доктрину в ос­нову своей практической политики. Оживляется деятельность вос точноевропейских эмигрантских организаций, расширяются их свя­зи с госдепартаментскими структурами, причастными к выработке внешнеполитического курса США на восточноевропейском направ­лении. Заметно увеличиваются бюджетные расходы на содержание пропагандистского механизма, обслуживающего восточноевропейс­кую аудиторию и призванного поддерживать в обществах этих стран «дух сопротивления» и надежды на освобождение в обозримом бу­дущем (радио «Свободная Европа», запуск воздушных шаров с лис­товками). «Освободительная» риторика все чаще звучала из уст офи­циальных лиц, внушая оппонентам коммунизма в самих странах Восточной Европы надежды на более активное вмешательство США в регионе, по крайней мере, в интересах смягчения тоталитарных режимов¹². По справедливому замечанию Г. Киссинджера, «на прак­тике даллесовская теория «освобождения» была лишь попыткой за­ставить Москву платить более дорогую цену за усилия по консоли­дации собственных завоеваний, не увеличивая при этом риск для Соединенных Штатов»¹³. Тем не менее ее активный, наступательный характер достаточно серьезно воспринимался в Москве, рассматри-ваясь в контексте усиления позиций США и их союзников в Евро­пе вследствие включения Западной Германии в НАТО в 1955 г. Ре-акцией на расширение НАТО явилось подписание в мае 1955 г. Вар­шавского Договора, юридически оформившего уже фактически складывавшийся начиная с 1948—1949 гг. военный блок восточноев­ропейских государств под эгидой СССР.

Острые разногласия между СССР и США (а также Великобрита­нией и Францией) в вопросе об интеграции Западной Германии в североатлантические структуры не исключали, однако, возможнос­тей диалога, активизировавшегося после смерти Сталина. В ходе этого диалога американская сторона рассчитывала вынудить СССР на определенные уступки, добившись, в частности, ослабления его тотальной власти над странами Восточной Европы. При этом США проявили готовность принять во внимание интересы безопасности СССР, дать гарантии того, что в случае смены восточноевропейских режимов его соседи не только не будут проводить открытой анти­советской политики, но и не войдут в НАТО. Определенные надеж­ды на результативность переговорного процесса вселяло подписание в мае 1955 г. договора о воссоздании независимой Австрии, в соот­ветствии с которым советские войска были выведены из Восточной Австрии в обмен на гарантии австрийского нейтралитета. В июле 1955 г. на Женевском совещании глав государств и правительств 4 больших держав Дж. Ф. Даллес затронул вопрос о проведении сво­бодных выборов в странах Восточной Европы. Однако обрисован­ная им перспектива «финляндизации» этих стран была с ходу отвер­гнута советской делегацией.

Одной из важнейших задач советской внешней политики в 1954— 1955 гг. стало сближение с титовской Югославией, вследствие изве­стного конфликта 1948 г. оказавшейся в роли отщепенца в мировом коммунистическом движении. Уже на июльском Пленуме ЦК КПСС 1953 г. была заявлена готовность к восстановлению нормальных от ношений¹⁴. Летом 1953 г. происходит обмен послами. После годич­ного выжидания 22 июня 1954 г. Н. С. Хрущев от имени ЦК КПСС направил письмо в ЦК СКЮ, в котором содержалось предложение о встрече высокопоставленных делегаций двух стран в целях преодо­ления имеющихся наслоений в двусторонних отношениях. Тито в ответном письме от 11 августа благосклонно отнесся к этому пред­ложению, подчеркнув при этом решимость Югославии не поступать­ся самостоятельностью своей внешней политики¹⁵. Осенью 1954 г. окончательно сходит на нет антиюгославская пропаганда в советской прессе, распускаются антититовские организации югославских коммунистов-эмигрантов, принимается решение об изъятии из ши­рокого обращения книг и брошюр, в которых имелись антиюгослав­ские выпады, «находящиеся в противоречии с политикой нормализа­ции отношений между СССР и Югославией»¹⁶. 28 ноября представи­тели советского руководства приняли участие в торжественном приеме в югославском посольстве в Москве по случаю Дня независимости ФНРЮ. 20 декабря были начаты переговоры о торговых отношени­ях, завершившиеся в январе 1955 г. подписанием соглашения о то­варообмене на 1955 г.

Между тем в вопросе о пределах сближения с Югославией в Пре­зидиуме ЦК КПСС имелись серьезные разногласия, в первую оче­редь связанные с особой позицией В. М. Молотова. Не возражая против нормализации отношений с Югославией, Молотов вместе с тем последовательно отрицал ее принадлежность к числу стран со­циалистического лагеря. Но большинство членов советского руко­водства, включая Н. С. Хрущева, придерживалось иной платформы. Подвергая критике формировавшийся с начала 1950-х годов юго­славский «самоуправленческий социализм» за отступления от образ­цовой советской модели, они в то же время не оспаривали социа­листического характера общественных отношений в этой стране¹⁷. Белградская встреча советских и югославских лидеров 27 мая — 2 июня 1955 г. продемонстрировала стремление руководства КПСС пойти на гораздо более решительное, чем предполагалось в 1953 г., сближение с режимом Тито. В последовавшие за ней месяцы замет­но активизируются всесторонние связи с Югославией.

Важным событием, оказавшим влияние на положение дел внут­ри советского блока, явился XX съезд КПСС (14—25 февраля 1956 г.). Состоявшееся на нем разоблачение Сталина, равно как и провозг­лашение тезиса о многообразии путей перехода к социализму, обра­зовали ту новую систему идейных ориентиров, в соответствии с ко­торой зарубежные компартии должны были откорректировать свои программные установки¹⁸. При всей непоследовательности в выявле­нии сущности сталинизма решения XX съезда КПСС дали мощный импульс реформаторским силам в странах советского лагеря, ведь критика тех или иных сторон тоталитарной системы, за которую прежде представители оппозиционно настроенной интеллигенции подвергались нещадным гонениям, вдруг получила неожиданную поддержку из самой Москвы. Как и в предшествующие годы, дви­жение с требованием демократизации достигло наибольшего разма ха в Венгрии и Польше. В марте и апреле на многих партийных собраниях в Венгрии (особенно в среде будапештской творческой интеллигенции) звучала острая критика в адрес М. Ракоши за не­способность извлечь уроки из решений XX съезда, раздавались тре­бования довести до конца реабилитацию жертв незаконных ре­прессий и, в частности, пересмотреть дело Л. Райка¹⁹. Иногда откры­то ставился даже вопрос об отставке Ракоши.

28 марта 1956 г. в «Правде» была опубликована большая редак­ционная статья «Почему культ личности чужд духу марксизма-лени­низма?» Подобного рода установочные статьи, как правило, без про­медления перепечатывались или подробно излагались в партийной прессе стран народной демократии, распространяя, таким образом, свое директивное воздействие на всю советскую сферу влияния. В публикации от 28 марта главный акцент был сделан на том, что не надо «ослаблять борьбы против пережитков культа личности». Ес­тественно поэтому, что статья была воспринята сторонниками ре­форм во всех странах с воодушевлением, как еще одно свидетель­ство поддержки их позиции официальной Москвой. Провозглашен­ная в конце 1940-х годов и неизменно остававшаяся в силе установка на широкое и всестороннее использование (а по сути дела, копиро­вание, механическое насаждение) советского опыта, на протяжении ряда лет служившая орудием массированной сталинизации, в конк­ретных условиях, сложившихся после XX съезда КПСС, вдруг не­ожиданно заработала на зародившуюся в Венгрии и отчасти в Польше внутрипартийную оппозицию, позволила ей, выдвигая свои требования, ссылаться на авторитетный советский пример. Но апел­лировать в своих интересах к советскому опыту реформаторы мог­ли недолго. Политический климат в Москве не отличался устойчи­востью. Обсуждение решений XX съезда в первичных организациях КПСС достигло такого критического накала, что перепуганным партийным аппаратчикам пришлось дать задний ход развернувшей­ся кампании. «Шли на оттепель в руководстве, в том числе и я в этом коллективе, сознательно. И сознательно побаивались этой от­тепели, потому что как бы из этой оттепели не наступило полово­дье, которое бы захлестнуло и с которым было бы трудно справить­ся. А это возможно во всяком политическом деле. Поэтому мы как бы сдерживали эту оттепель», — комментировал впоследствии Н. С. Хрущев зигзаги своей политики после XX съезда²⁰. А посол Югославии в СССР В. Мичунович уже 20 апреля зафиксировал в своем дневнике: «Волна, вызванная XX съездом, разбилась о стали­нистский утес советской системы и общества. Сейчас она откаты­вается назад и уже уносит с собой кое-что из того, что выплеснула было на поверхность»²¹.

Одним из первых симптомов произошедшего похолодания яви­лась статья «Правды» от 5 апреля «Коммунистическая партия побеж­дала и побеждает верностью ленинизму», во многом противополож­ная по духу публикации от 28 марта. Пафос новой статьи заключался в том, что «политика партии во все периоды ее истории была и ос­тается ленинской политикой». Газета резко осудила «отдельные гни лые элементы», которые «под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии». В унисон с этой публикацией действовала другая — перепечатка в «Правде» 7 апреля (с некоторыми сокращениями) статьи в «Жень-минь жибао» от 5 апреля «Об историческом опыте диктатуры про­летариата». Если содержание этой статьи свидетельствовало о более чем сдержанном отношении руководства второй по своему реально­му влиянию компартии мира к идеям XX съезда КПСС, то самый факт ее перепечатки в «Правде» говорил о готовности лидеров КПСС откорректировать свои принципиальные позиции с учетом мнения Пекина.

С этого времени в Венгрии и Польше активизируется критика «правого уклона» в прессе. Предпринимаются и более жесткие ад­министративные меры — например, изъятие из обращения одного из апрельских номеров газеты Союза польских писателей «Нова культура», сравнившего обстановку, сложившуюся после XX съезда, с «революцией трудящихся масс против окостеневшей, покрываю­щей социализм все более толстой и твердой скорлупой системы бюрократизма». Осознание необходимости определенных перемен все более широко проникало, однако, и в сознание умеренных партаппаратчиков. Посольство СССР в Польше в одном из своих донесений выражало обеспокоенность в связи с тем, что в апреле на сессии сейма некоторые депутаты, особенно из числа журналистов и редакторов газет, «под лозунгом «заботы» о единстве польского народа, «заботы» о дальнейшем строительстве социализма в стране преподносили в ряде случаев вредные, фальшивые и даже антипар­тийные концепции, направленные на подрыв авторитета правитель­ства и народной власти в Польше», тогда как председатель Совета Министров ПНР Ю. Циранкевич «не только обошел молчанием недопустимое поведение определенной группы журналистов, но фак­тически дал им положительную оценку»²².

Таким образом, и в Венгрии и в Польше контрнаступление, пред­принятое антиреформаторскими силами, в обстановке общественно­го подъема, вызванного XX съездом КПСС, было все же малоэффек­тивным. Едва ли можно было говорить и о каком-либо затишье. В се­редине апреля на партсобрании в Союзе венгерских писателей снова звучала резкая критика в адрес партийного руководства. Развернув­шийся после XX съезда КПСС процесс формирования внутрипартий­ной демократической оппозиции, таким образом, отнюдь не застопо­рился. Оживление реформаторски настроенных сил под влиянием XX съезда КПСС происходит и в тех странах, где коммунистические режимы обладали значительно большим запасом прочности, что про­явилось, в частности, в более медленных темпах реабилитаций. Так, в Чехословакии в мае 1956 г. на съезде писателей прозвучали острые выступления, вызвавшие тревогу даже у маршала Тито, в июне, на новой встрече с Хрущевым, поделившегося своими соображениями о пределах терпимости пролетарской диктатуры²³.

XX съезд КПСС ускорил процесс размежевания сил как в низо­вых организациях, так и в верхних эшелонах «братских партий».

В Болгарии этим успешно воспользовался Т. Живков, на апрельском пленуме ЦК БКП сумевший нанести сокрушительный удар по сво­ему сопернику В. Червенкову. Однако если в Болгарии, Румынии, Чехословакии и Восточной Германии внутрипартийная борьба при­няла форму подковерных интриг, то в Венгрии и Польше ситуация была несколько иной. При том, что нормы партийной жизни вся­чески препятствовали вынесению внутриверхушечных баталий на суд широкой публики, от последней в этих странах все же не могло ус­кользнуть наличие серьезных противоречий и трений в партийном руководстве. В обстановке, когда после долгого перерыва в венгер­ской политике вновь начал, пусть и очень робко, заявлять о себе такой фактор, как общественное мнение, М. Ракоши, судя по его беседам с советским послом Ю. В. Андроповым, проявлял все боль­шую обеспокоенность активизацией ряда своих политических про­тивников, которые могли рассчитывать на поддержку снизу²⁴. Речь идет не только об И. Наде, который, находясь в опале, продолжал поддерживать контакты со многими влиятельными партийцами, став одним из центров притяжения формирующейся оппозиции²⁵. Еще большую угрозу для Ракоши представляло усиление политической активности Я. Кадара, в то время довольно популярного в среднем звене ВПТ²⁶.

В мае идеи демократического обновления социализма все более решительно высказывались в венгерской прессе, особенно на стра­ницах газеты Союза писателей «Иродалми уйшаг». Главным форумом формировавшейся в партийных низах антисталинистской оппозиции стал в эти месяцы «кружок Петефи», дискуссионный клуб студен­чества и молодой интеллигенции, функционировавший как орган политпросвещения в системе Союза трудящейся молодежи. Проис­ходившие на заседаниях кружка дискуссии по актуальным пробле­мам экономики, политических реформ, гуманитарных наук, литера­туры и искусства привлекали все большее внимание широкой пуб­лики, собирали значительную аудиторию²⁷. При том, что в этих дискуссиях доминировала идея очищения социализма от сталинских «искажений» и антисоциалистическая тенденция не находила сколь­ко-нибудь заметного проявления, они вызывали серьезную озабочен­ность не только партийно-государственного руководства Венгрии, но и советского посольства. В них виделся один из симптомов того, что процессы, происходящие в обществе, начинают выходить из-под контроля властей.

Все более осознавая, что Ракоши стал немалой обузой для партий­ного руководства, лица из его ближайшего окружения всерьез поду­мывали о его смещении²⁸, но не решались предпринимать решитель­ных действий без предварительного согласования с Москвой. В мае-июне в беседах с Ю. В. Андроповым они осторожно, но все более настойчиво пытались подвести советского посла к мысли о неизбеж­ности принципиальных кадровых перестановок в Венгрии. Андропов, однако, продолжал руководствоваться прежней линией Москвы на поддержку Ракоши, которую подтвердил и член Президиума ЦК КПСС М. А. Суслов, находившийся в Венгрии 7—14 июня²⁹.

Отсутствие указаний из Кремля на хотя бы частичную корректи­ровку курса, на приведение его в соответствие изменившимся тре­бованиям во многом объяснялось тем, что новая концепция отно­шений со странами народной демократии, ассимилирующая фразе­ологию XX съезда КПСС и вместе с тем обеспечивающая сохранение завоеванных при Сталине позиций СССР в Восточной Европе (а по возможности, даже их приумножение за счет Югославии), находи­лась в стадии проработки, с огромным трудом обретая свои очерта­ния. Особенно много головной боли советским лидерам причинял именно югославский вопрос. Задача дальнейшего сближения с Юго­славией, вовлечения ее в орбиту советского влияния продолжала считаться приоритетной на восточноевропейском направлении совет­ской внешней политики. Поскольку межгосударственные отношения к этому времени вполне нормализовались, на очереди был следую­щий шаг — установление тесных межпартийных связей между КПСС и Союзом коммунистов Югославии, что предполагало общность подходов к наиболее принципиальным вопросам мирового комму­нистического движения. Между тем последовательная линия Юго­славии в активизировавшемся в 1955 г. диалоге двух стран не дава­ла оснований для чересчур оптимистических прогнозов в отношении пределов такого сближения. Режим Тито, с начала 1950-х годов про­водивший активную и независимую внешнюю политику, отнюдь не проявлял склонности оказаться в роли советского вассала. Таким образом, концепция отношений внутри «народно-демократического» лагеря и — шире — международного коммунистического движения подлежала определенной корректировке с тем, чтобы отразить сво­еобразие не только советско-китайских³⁰, но и советско-югославских отношений. Провозглашенная на XX съезде формула о многообра­зии путей перехода к социализму скрывала в своем подтексте имен­но такую направленность, сама постановка этого вопроса была в 1956 г. актуальна прежде всего из-за невозможности подгонки под общий ранжир как китайской, так и югославской специфики³¹. Фор­мальная ликвидация Коминформа в апреле 1956 г. также в известной мере явилась жестом доброй воли в отношении Югославии, поскольку в антиюгославской кампании конца 1940 — начала 1950-х годов имен­но Коминформ был главным инструментом (утратив подобную роль, он сразу же потерял свое прежнее значение)³². Образовавшийся с ликвидацией Коминформа вакуум предстояло чем-то заполнить, однако весной 1956 г. в вопросе о новых формах осуществления советского влияния в странах Восточной Европы не было полной ясности³³.

Важным шагом на пути продвижения к новой концепции восточ­ноевропейской политики СССР была призвана стать встреча совет­ских и югославских лидеров в Москве в июне 1956 г. Визит И. Броз Тито в Советский Союз, длившийся более 20 дней (с 1 по 23 июня), был обставлен с большой помпой. Многотысячный митинг советско-югославской дружбы на стадионе «Динамо» 19 июня должен был символизировать полное преодоление взаимного недоверия. В уго­ду сближению с Тито в Москве готовы были даже пойти на суще­ственные кадровые перестановки. Буквально в день приезда прези дента ФНРЮ происходит смена караула на Смоленской площади — на смену стопроцентному ортодоксу и консерватору В. М. Молото-ву, последовательно сохранявшему особую позицию в югославском вопросе, приходит более молодой, либеральный (конечно, по крем­левским меркам) и мобильный Д. Т. Шепилов, имевший репутацию главного интеллектуала партии. С самого начала своего пребывания во главе МИДа он развил активную деятельность, первое же дли­тельное ближневосточное турне нового министра настолько резко контрастировало с дипломатическим стилем предшественника, что заставило политических наблюдателей во всем мире провести ана­логию с челночной дипломатией Дж. Ф. Даллеса. Большая откры­тость внешней политики СССР способствовала укреплению совет­ского влияния, в частности, в странах «третьего мира» — Москва в это время попыталась, и небезуспешно, разыграть восточную карту, сделать своим союзником активизировавшиеся после Второй миро­вой войны антиколониальные движения в странах Азии, а затем и Африки. Путь в «третий мир» также мог лежать через сближение с Югославией, ставшей одним из инициаторов движения неприсоеди­нения еще за несколько лет до его формального провозглашения в 1961 г.

При всей серьезности приготовлений сверхзадача переговоров так и не была решена. Осознавая экономическую выгоду сотрудничества с СССР, Югославия в то же время нисколько не хотела поступаться своим суверенитетом и продолжала сохранять некоторую дистанцию от советского лагеря, не проявив, в частности, желания к вступле­нию в ОВД и СЭВ. Тем не менее московская июньская встреча 1956 г. способствовала дальнейшему развитию многостороннего со­трудничества со страной, после 1948 г. на протяжении ряда лет на­ходившейся на положении изгоя.

Итоги визита Тито в СССР обсуждались 24 июня в Москве на встрече руководителей стран народной демократии. Подписанная перед этим советско-югославская декларация носила явно компро­миссный характер со стороны СССР. По справедливому наблюдению югославского посла В. Мичуновича, отраженному в его дневнике, в ней и речи не было ни об «идеологическом единстве», ни о «соци­алистическом лагере». Однако эту декларацию не собирались класть в основу новой доктрины восточноевропейской политики Советско­го Союза. Чтобы в корне пресечь любую попытку извлечения в дру­гих странах Восточной Европы нежелательных для Москвы выводов из этого документа, «русские... ясно дали понять лидерам стран ла­геря, что то, что они подписали с Тито, не имеет значения для по­литики СССР по отношению к государствам и коммунистическим партиям стран лагеря»³⁴. Подобное предупреждение было адресова­но не столько партийным руководителям, привыкшим беспрекослов­но подчиняться воле Москвы, сколько активизировавшимся во мно­гих братских партиях апологетам югославской модели, настаивавшим не только на заимствовании экономического опыта так называемой системы самоуправления, но и на более независимой внешней по­литике по образцу Югославии.

На встрече была затронута и внутриполитическая ситуация в странах Восточной Европы. Напуганный размахом критических вы­ступлений дома и в ближнем зарубежье и раздосадованный июнь­ской публикацией в американской прессе своего секретного док­лада, Хрущев призывал лидеров социалистического лагеря к более жесткой реакции на оппозиционные настроения, оживившиеся после XX съезда КПСС³⁵. Через считанные дни, 28 июня, в польском городе Познани демонстрация рабочих, выступивших за улучшение условий труда, вылилась в вооруженные беспорядки, подавленные с помощью армии. Более 70 человек погибло, не ме­нее 300 получили ранения. Познаньские волнения, ставшие первым серьезным испытанием на прочность заявленной с трибуны XX съезда КПСС готовности к преодолению сталинского наследия, наглядно продемонстрировали всему мировому сообществу, что на подобные эксцессы в советском лагере будут и впредь реагировать только силой.

В Венгрии в те же дни происходят события, которые перепуган­ные партийные функционеры тут же окрестили «идеологической Познанью». Дискуссия о проблемах печати на собрании «кружка Петефи» 27 июня превзошла все предшествующие как по количеству участников, так и по накалу страстей, остроте критических выступ­лений в адрес партийной верхушки. Напутствия, полученные в Москве, придали М. Ракоши уверенности в борьбе с оппозицией. Происходят исключения из партии, инициируется шумная кампания в прессе. Однако курс на ужесточение вызывал сильное противодей­ствие не только в среде интеллигенции, но даже среди части партий­ного аппарата. Опасаясь углубления кризиса власти, некоторые вли­ятельные члены партийного руководства активизировали давление на советского посла, чтобы добиться наконец согласия Москвы на сме­ну лидера партии³⁶.

Рассмотрев на своем заседании от 12 июля телеграмму Андропо­ва от 9 июля³⁷ и придя к выводу о чрезвычайной сложности обста­новки в Венгрии, Президиум ЦК КПСС срочно командировал в Будапешт А. И. Микояна, которому была дана установка «облегчить положение Ракоши»³⁸. Однако действия Микояна в ходе его недель­ной миссии в Венгрии (с 13 по 20 июля) отнюдь не свидетельство­вали о его связанности этой установкой - можно сделать предпо­ложение, что в советском руководстве не было единства в вопросе о дальнейшей поддержке Ракоши, и хотя в записи заседания Пре­зидиума от 12 июля эта задача была зафиксирована со всей опреде­ленностью, не исключалось, по всей видимости, и альтернативное решение: Микоян получил необходимые полномочия на то, чтобы самому разобраться на месте с ситуацией и определить, целесообраз­но ли и дальше делать ставку на Ракоши или же интересы сохране­ния советского влияния в Венгрии требуют пойти здесь на уступку силам, добивающимся удаления этого политика, не только полнос­тью скомпрометировавшего себя организацией незаконных репрес­сий, но и (что было важнее для Москвы) не способного вывести страну из состояния перманентной нестабильности³⁹.

Пленум ЦР ВПТ прошел 18—21 июля в соответствии с заранее разработанным сценарием. Э. Гере и его соратники по Политбюро под давлением обстоятельств склонились к тому, чтобы пожертвовать своим вождем Ракоши ради спасения системы и сохранения своего положения в ней. Решение пленума о смещении Ракоши было под­готовлено изнутри партии, людьми из ближайшего окружения пер­вого секретаря. Москва в лице А. И. Микояна в сложившихся ус­ловиях была вынуждена отказаться от первоначальной ставки на Ракоши и поддержала в роли лидера Гере, так и не решившись на большее — в интересах укрепления политической стабильности в Венгрии сделать ставку на Я. Кадара и других умеренных реформа­торов в руководстве ВПТ, еще не утративших доверие в более ши­роких массах (что же касается более радикальных реформаторов во главе с И. Надем, то на них по-прежнему лежало клеймо правоук-лонистов). Приглушив на некоторое время остроту накопившихся в венгерском обществе противоречий, июльский пленум позволил выпустить пар и отсрочить развязку, однако не мог кардинально изменить ситуацию из-за компромиссности, половинчатости приня­тых на нем решений.

Временное политическое затишье, наступившее в Венгрии после июльского пленума, оказалось недолгим. Подъем оппозиционных выступлений — опять, как правило, под лозунгами более гуманного социализма — стал намечаться начиная с сентября. В центре обще­ственного внимания оказывается пресса, публикующая острые ма­териалы по самому широкому кругу проблем. На партсобраниях все громче и смелее звучало требование о восстановлении в партии Имре Надя. Имя этого деятеля ассоциировалось с более либераль­ной политикой, надеждами на обновление, демократические рефор­мы, поэтому многие венгры так хотели его возвращения в руковод­ство. Учитывая большую популярность Надя, его насильственное устранение с политической арены было вряд ли целесообразным. «Строптивого» политика приходилось терпеть и искать более тонкие способы нейтрализации его влияния⁴⁰. Начиная с июля, представи­тели венгерского руководства несколько раз вели переговоры с На­дем, пытаясь убедить его в необходимости публичной критики сво­их «правых» ошибок, после чего он мог бы вернуться в партию без ущерба для ее авторитета. Однако Надь не выражал желания следо­вать навязываемой ему логике действий и возвращаться в партию на условиях признания собственной неправоты в интересах очередно­го публичного подтверждения непогрешимости партии. Он предла­гал вынести свою деятельность во главе правительства в 1953— 1955 гг. на обсуждение внутрипартийной дискуссии, призванной оп­ределить: содержались ли в ней элементы «правого уклона» или же XX съезд КПСС полностью доказал его правоту. Несомненно, Имре Надя не могло не окрылять развитие событий в Польше, где в на­чале августа было объявлено о полной реабилитации и восстанов­лении в партии В. Гомулки. Как и лидеры ВПТ, советское посоль­ство в лице Андропова видело в упорстве бывшего венгерского пре­мьера покушение на святая святых большевистской этики — единство партии, о чем с озабоченностью информировало Москву. Уступка Имре Надю считалась совершенно невозможной, так как могла бы повлечь за собой серьезное усиление «правых настроений» и фракционных тенденций в партии.

Под давлением снизу партийное руководство было вынуждено дать согласие на перезахоронение останков Л. Райка и его товарищей. Этому акту в общественном сознании придавалось символическое значение как свидетельству полного разрыва со сталинским наследи­ем. Моросивший весь день дождь не помешал многим тысячам венг­ров прийти 6 октября на Керепешское кладбище, где состоялось тор­жественное перезахоронение жертв сталинизма. Массовое шествие под лозунгами обновления социализма явилось важным психологическим рубежом — народ впервые вышел на улицы, почувствовав в себе до­статочно сил для открытого противостояния диктатуре. Власть в свою очередь пошла на принципиальные уступки. 14 октября было объяв­лено о восстановлении Имре Надя в партии.

Э. Гере, с начала сентября находившийся в длительном отпуске в СССР, вернулся в Венгрию 7 октября и мог воочию убедиться, насколько изменилась обстановка за время его отсутствия. К сере­дине октябре в стране сложилась ситуация, когда реформаторски настроенное крыло ВПТ, ощущая за собой поддержку самых широ­ких масс, с каждым днем овладевало новыми и новыми позициями в различных областях общественной жизни, тогда как партийное руководство, не способное проводить реформы сверху, все более и более выпускало из своих рук контроль за ходом событий. Кризис власти приобретал угрожающий характер для тех, кто стоял у руля страны.

В ряде провинциальных городов активизировали свою деятель­ность дискуссионные клубы, созданные по образцу будапештского «кружка Петефи». В городе Дьере 16 октября на одном из заседаний впервые публично прозвучало требование о выводе советских войск из Венгрии. О неправомерности пребывания иностранной армии на территории страны в тот же день говорилось и в г. Сегеде, где было принято решение о восстановлении распущенной в конце 1940-х годов самостоятельной студенческой организации, независимой от Союза трудящейся молодежи. Монолитная политическая система, при которой общественные организации были не более чем привод­ными ремнями правящей партии, дала трещину, тем более серьез­ную, что речь шла о потере контроля за студенчеством, одной из самых динамичных и политически активных социальных прослоек. Внутрипартийная оппозиция весны—лета 1956 г. со всей очевидно­стью перерастала в широкое и разнородное демократическое движе­ние, отнюдь не ограниченное рамками ВПТ. На горизонте уже за­маячил вопрос о многопартийности и альтернативных выборах в Госсобрание — 20 октября он в осторожной форме затрагивался на заседании специальной комиссии Отечественного народного фрон­та, обсуждавшей планы реформ политической системы общества.

Борьба за реформы к середине октября достигла своего апогея и в Польше: проходившие в стране массовые митинги постоянно гро зили перерасти в иное качество. На 19 октября было назначено от­крытие VIII пленума ЦК ПОРП. Опасаясь радикальных перемен и прежде всего удаления из руководства ПОРП деятелей четко выра­женной просоветской ориентации (маршала К. Рокоссовского и др.), Москва прибегла к политике силового давления на Варшаву. 18 октября были приведены в боевую готовность советские войска, дислоцированные в Польше, а также Балтийский флот и ряд соеди­нений Прибалтийского военного округа. 19 октября советская тан­ковая дивизия, получив приказ, двинулась в направлении Варшавы. Хотя на многих ключевых позициях в Войске Польском (начиная с должности министра обороны) находились прямые ставленники СССР, система контроля Москвы за польской армией дала сбой: ряд вооруженных частей (прежде всего внутренних войск МВД, где ино­странных советников было меньше) начал подготовку к отражению наступления советских войск. Возникла реальная угроза вооружен­ного конфликта между странами — союзницами по Варшавскому блоку, грозившая (учитывая боеспособность Войска Польского, а также настроения в польском обществе) самыми непредсказуемыми последствиями. В этих условиях в Варшаву к началу пленума неожи­данно прибыла делегация КПСС в составе членов Президиума ЦК Н. С. Хрущева, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна и В. М. Молотова и главнокомандующего Объединенными вооруженными силами госу­дарств — участников Варшавского Договора маршала И. С. Конева. Непрошенным гостям пришлось выдержать продолжавшиеся всю ночь в Бельведерском дворце жаркие споры и вернуться в Москву, не до­стигнув цели, — главные требования внутрипартийной оппозиции, касающиеся кадровых изменений в руководстве ПОРП, были выпол­нены, несмотря на упорное противодействие делегации КПСС. Пер­вым секретарем ЦК ПОРП был избран В. Гомулка, 20 октября выс­тупивший с трибуны пленума за пересмотр польско-советских отно­шений на основе равноправия. Опасения военного конфликта заставили Хрущева еще 19 октября дать приказ о приостановке про­движения войск, хотя вопрос о возможном советском военном вме­шательстве в Польше продолжал еще в течение нескольких дней ос­таваться открытым.

Решительные действия Гомулки и его сторонников, пришедших к руководству ПОРП на волне народного подъема, несколько раз­рядили обстановку, нейтрализовали грозившие обернуться мощным взрывом антикоммунистические настроения в Польше⁴¹. В отличие от В. Гомулки в Польше руководители Венгрии оказались неспособ­ны осуществить тот коренной поворот к утверждению в своей по­литике национальных приоритетов, который мог бы предотвратить соскальзывание к вооруженной конфронтации.

Рассчитывая, что окончательное примирение с Югославией спо­собно принести руководству ВПТ определенный политический ка­питал, Э. Гере во главе представительной партийно-правительствен­ной делегации отбыл 15 октября в Белград. Возглавлявший в его отсутствие работу Политбюро молодой секретарь ЦР ВПТ Л. Ач, встречаясь с Андроповым, признавал, что польские события могут явиться «плохим примером» для многих венгров⁴². Дабы избежать эксцессов, Политбюро поручило силовым органам принять соответ­ствующие меры, которые, однако, оказались неэффективными⁴³.

Вопреки всем усилиям верхов нейтрализовать влияние из Польши, длительная традиция польско-венгерских связей в освобо­дительной борьбе против экспансий как с Запада, так и с Востока, заработала в те дни в общественном сознании с новой силой. В знак солидарности с происходившей в Польше борьбой за обновление студенты будапештского строительно-технического института на со­брании, состоявшемся в понедельник 22 октября, выступили с ини­циативой провести на следующий день массовую демонстрацию под лозунгами демократизации социализма в Венгрии.

Программа непосредственных организаторов этой акции заметно превосходила своим радикализмом лозунги, звучавшие в ходе июнь­ских дискуссий «кружка Петефи», сентябрьских выступлений интел­лигентской оппозиции. Назначение И. Надя премьер-министром и созыв внеочередного съезда ВПТ по-прежнему фигурировали в спис­ке требований, но упор в нем теперь уже делался не на внутрипар­тийные реформы, а на решение общедемократических задач и меры по обеспечению национального суверенитета. Окрыленные первым успехом польских реформаторов, сумевших вопреки давлению Моск­вы обновить руководство ПОРП, их венгерские единомышленники шли дальше, настаивая на немедленном выводе из Венгрии совет­ских войск, разрешении политических партий и проведении свобод­ных выборов в Национальное собрание на альтернативной основе. Ими ставился также вопрос о суде над М. Ракоши и М. Фаркашем, несущими ответственность за преступления прошлых лет. Студенче­ская программа была размножена в большом количестве экземпля­ров, разослана не только во все будапештские вузы, но и на круп­ные заводы, в военные училища⁴⁴. Поскольку в прессе к этому вре­мени тон задавали приверженцы обновления⁴⁵, утром следующего дня, 23 октября, ее удалось опубликовать или хотя бы изложить в ряде газет, сделав, таким образом, достоянием самого широкого об­щественного мнения⁴⁶.

Начало демонстрации было назначено на 14 — 14.30. Располагая информацией о масштабах готовящегося шествия и опасаясь неже­лательных инцидентов, МВД Венгрии в 12.53 объявило по радио о запрещении демонстрации. Это вызвало широкое возмущение: в зда­ние ЦР ВПТ направились многочисленные депутации с требовани­ем отменить запрет, что и было сделано в 14.23, ввиду угрозы по­всеместных несанкционированных митингов. Непоследовательность властей, то и дело отдававших противоречащие одно другому распо­ряжения, лишь усиливала впечатление их слабости, побуждала оп­позицию к выдвижению новых требований. С течением времени демонстрация приобретала все больший размах, менялся и состав ее участников. По окончании трудового дня в ряды демонстрантов вли­лись служащие государственных учреждений, с промышленных ок­раин города в его центральные районы стекались заводские рабочие. «Улица — наша!» — этот броский заголовок передовой статьи цент ральной молодежной газеты «Сабад ифьюшаг», вышедшей специаль­ным выпуском к вечеру 23 октября, довольно точно передавал на­строение масс. С увеличением числа участников демонстрации (до 150—200 тыс. человек) заметно радикализировались лозунги, скандировавшиеся многотысячной толпой; все более распространен­ными становились требования о выводе советских войск, установ­лении более равноправных отношений с Советским Союзом.

Большой митинг во второй половине дня состоялся на будайском берегу Дуная у памятника польскому генералу Ю. Бему, герою вен­герской революции 1848 г. Оттуда толпа двинулась в Пешт, к зданию парламента. Насколько можно судить по многочисленным свидетель­ствам очевидцев, масштабы демонстрации уже в самые первые ее часы превзошли ожидания внутрипартийной демократической оппозиции, тщетно пытавшейся направить шествие в организованное русло⁴⁷.

Если оппозиция в некоторой степени была готова к неконтроли­руемому развитию событий, в меньшей мере это можно сказать про большинство членов партийного руководства⁴⁸. Э. Гере вернулся из Белграда только утром 23 октября. В два часа дня началось заседа­ние Совета Министров, где организаторы демонстрации были оха­рактеризованы как «недобросовестные люди», преследующие коры­стные цели. Записи высказываний участников заседания свидетель­ствуют о том, что некоторые из них (включая главу правительства А. Хегедюша, предложившего созвать ближайший пленум ЦР 31 ок­тября) явно не осознавали всей серьезности ситуации⁴⁹. Когда в 17 часов началось заседание Политбюро ЦР ВПТ, оценка происхо­дившего в городе была уже более адекватной, что, в свою очередь, только усиливало растерянность власть имущих.

К вечеру 23 октября волнения уже отнюдь не ограничивались пределами венгерской столицы. В главном городе Восточной Венг­рии Дебрецене студенты местного университета организовали после полудня демонстрацию по образцу будапештской. Полиция откры­ла огонь, ранив более десятка и убив четырех человек, которые ста­ли первыми жертвами октябрьских событий в Венгрии. В городе был введен комендантский час.

Около 8 часов вечера по радио прозвучало выступление Э. Гере. Выдержанное в духе привычной коммунистической риторики, оно содержало резкие выпады в адрес устроителей демонстрации и име­ло лишь негативный эффект. Впрочем, не только сталинист Э. Гере, но и реформатор И. Надь оказался вечером 23 октября совершенно бессилен обуздать массовое народное движение⁵⁰. Прибыв наконец после 9 часов вечера к зданию парламента, бывший премьер-ми­нистр в своем коротком выступлении с балкона, усиленном мощны­ми репродукторами, призвал собравшихся соблюдать порядок, пре­доставить решение насущных проблем обновленному правительству и мирно разойтись по домам. Фактически провозглашенный им воз­врат к программе 1953 г. ни в коей мере уже не мог удовлетворить чаяния народа; к этому времени на повестку дня весомо и зримо выступили гораздо более радикальные лозунги — о многопартийно­сти, выводе советских войск.

К вечеру 23 октября город, по свидетельству очевидца, «изменил­ся до неузнаваемости, начали действовать законы толпы, где уже со­всем другая, не поддающаяся предсказанию логика»⁵¹. Примерно в 18 часов большая группа молодежи устремилась к зданию радио и по­пыталась проникнуть туда, чтобы зачитать свою программу. Штурм продолжался несколько часов. За это время часть демонстрантов ов­ладевает складами огнестрельного оружия — на пунктах гражданской обороны, в полицейских участках, и носившая мирный характер ак­ция приобретает иное качество, формируются первые повстанческие группы. Попытка захватить радиокомитет привела к вооруженному столкновению с частями госбезопасности, в ходе которого после 21 часа появились первые в столице убитые и раненые. В те же часы в другом районе города многотысячная толпа в порыве гнева и ли­кования снесла и разбила на мелкие куски гигантскую статую Стали­на, один из символов тиранической власти. А начиная с раннего утра 24 октября основную суть событий определял уже не стихийный вы­брос накопившейся за годы тирании энергии протеста против домо­рощенного коммунистического режима, а несколько другой, внешний фактор — закономерное возмущение миллионов венгров советским военным вмешательством во внутренние дела страны.

Не исключая возможности развития в Венгрии событий, подоб­ных познаньским в Польше, руководство ВПТ вместе с тем не со­мневалось в способности силовых структур навести порядок с боль­шими или меньшими усилиями⁵². Однако вечером 23 октября уже в самые первые часы восстания властям пришлось убедиться в необос­нованности подобного рода оптимизма. В ходе перестрелки у зда­ния радио ни полиция, ни посланные на подмогу воинские части не проявили готовности дать отпор восставшим. Напуганное размахом народного движения руководство ВПТ, беспрерывно заседавшее с позднего вечера в течение всей ночи, засомневалось в эффективно­сти собственных вооруженных сил в сложившейся ситуации. На повестку дня встал вопрос о советской военной помощи.

В какой мере политическое руководство СССР было застигнуто врасплох происходившим в Венгрии? Председатель КГБ И. А. Се­ров еще 26 июля в донесении высшим партийным органам приво­дил высказывания своей агентуры о возможности в Венгрии через несколько недель «открытых бунтов». Это предупреждение едва ли было принято всерьез Хрущевым, лично ознакомившимся 31 июля с донесением Серова⁵³. В Венгрии только что получила видимость решения «проблема Ракоши», обстановка несколько разрядилась и не внушала слишком больших опасений. В последующие месяцы на создание в головах советских руководителей образа наступающей в Венгрии «контрреволюции» в немалой мере работали донесения Андропова. Под влиянием информации, поступавшей из посольства, в Кремле все более осознавали серьезность обстановки. Однако столь мощного взрыва народного негодования, как тот, что произо­шел 23 октября, конечно же, не ожидали.

Полученная от Андропова во второй половине дня 23 октября телеграмма о том, что «оппозиционеры и реакция» активно подго тавливают «перенесение борьбы на улицу»⁵⁴, могла добавить совет­ским лидерам озабоченности осложнением обстановки в Венгрии, и все-таки, пока в Дебрецене и Будапеште не прозвучали выстрелы, руководство КПСС считало приоритетной задачей разрешение польского кризиса. Хотя продвижение советских войск на Варшаву и было приостановлено 19 октября, военное вмешательство еще про­должало рассматриваться в Кремле как один из возможных спосо­бов сохранения советского влияния в Польше⁵⁵.

Вечером 23 октября Н. С. Хрущев позвонил Э. Гере и пригласил делегацию ВПТ на следующий день вылететь в Москву для участия во встрече представителей компартий ряда социалистических стран. Гере, сославшись на сложность обстановки у себя дома, от пригла­шения отказался. В повестке дня запланированной встречи стоял польский вопрос — предстояло выработать общую тактику действий советского лагеря в отношении Польши. Венгерские события, одна­ко, изменили первоначальный сценарий: поскольку драма, разыграв­шаяся в Венгрии, в известной мере заслонила собой события в Польше, в ходе состоявшегося 24 октября совещания венгерскому вопросу пришлось уделить несколько большее внимание, чем польскому⁵⁶.

На этой встрече Хрущев, излагая события предшествующего ве­чера, сделал акцент на просьбе о военной помощи, поступившей в конце концов от венгерских товарищей. Эту версию, однако, опро­вергают не только мемуары Ракоши⁵⁷, но в известной мере также запись заседания Президиума ЦК КПСС, начавшегося в Кремле около 10 часов вечера 23 октября. Никакого упоминания об иници­ативе с венгерской стороны в этой записи не содержится⁵⁸.

Инициатива, исходившая от руководства ВПТ, в самом деле была не очень решительной. Примерно в те же часы, когда состоялась первая телефонная беседа руководителей КПСС и ВПТ (и насколь­ко позволяют судить имеющиеся источники, еще до этого разгово­ра) Гере попытался прозондировать почву относительно возможно­го участия советских войск в наведении порядка. Для этого он свя­зался с посольством СССР⁵⁹. Обращает на себя внимание, что первый секретарь ЦР ВПТ, по возможности, хотел решить вопрос «местными силами» Советской Армии (то есть прибегнуть к помо­щи дислоцированных в Венгрии частей Особого корпуса советских войск), без официального обращения к Москве, согласовав вопрос лишь с посольством и командованием Особого корпуса. Он не хо­тел привлекать чрезмерного внимания советских лидеров к волне­ниям в Венгрии, предпочел бы поставить их перед свершившимся фактом подавления нежелательных эксцессов.

Посол Ю. В. Андропов живо откликнулся на обращение Гере. Еще в первой половине дня он беседовал по телефону с командую­щим Особым корпусом генерал-лейтенантом П. Н. Лащенко, указы­вал на чрезвычайность ситуации, настаивал на приведении войск в полную боевую готовность. Около 19 часов, уже после звонка Гере, Андропов попытался склонить Лащенко к принятию решения о вступлении частей Особого корпуса в Будапешт (главным образом, в целях демонстрации силы). Однако генерал, не имевший соответ­ствующего приказа от министра обороны, ответил на это предложе­ние отказом⁶⁰. Примерно через час, около 20 ч. по среднеевропей­скому (около 22 ч. по московскому) времени, из Генштаба поступил приказ о приведении соединений Особого корпуса в полную боевую готовность⁶¹. Хотя принципиальный вопрос о военном вмешательстве не был еще решен политическим руководством СССР, по линии Министерства обороны происходили предварительные приготовле­ния к военной операции на случай, если поступят указания о ее осуществлении.

В течение вечера обстановка неуклонно продолжала обостряться и информация о ее ухудшении поступала в Президиум ЦК КПСС посредством телефонной связи — не только от посла, но также по армейским, а, вероятно, и по «гэбистским» каналам. Обеспокоенное новыми сообщениями, «коллективное руководство» КПСС, собрав­шееся поздно вечером на заседание, поручило Хрущеву соединить­ся по телефону с Гере и прямо обсудить с ним вопрос о военной помощи, который так и не был затронут в ходе предыдущего разго­вора лидеров двух партий. Связавшись с Гере, Хрущев сказал, что помощь будет незамедлительно оказана, если венгерское правитель­ство обратится с соответствующим письменным обращением к пра­вительству СССР. Гере, очевидно стремившийся уклониться от ответ­ственности за официальное приглашение советских войск, ответил на это, что не имеет возможности созвать правительство. Хрущев предложил подготовить письмо от имени председателя Совета Ми­нистров ВНР А. Хегедюша⁶². Этой формальностью, однако, вскоре решили пренебречь. Заслушав сообщение Г. К. Жукова, располагав­шего более свежей информацией, полученной по армейским кана­лам, лидеры КПСС сочли, что любое промедление может поставить под угрозу само существование режима. Предложение Хрущева вве­сти войска в Будапешт, не дожидаясь письменного обращения, было поддержано всеми членами Президиума за исключением А. И. Ми­кояна, всерьез усомнившегося в целесообразности подобной акции⁶³.

Решение о вводе советских войск в столицу Венгрии было при­нято около 23 часов по московскому времени (в Будапеште в это время был 21 час — время штурма радиокомитета и крушения па­мятника Сталину). Получив соответствующие указания из Кремля, начальник Генштаба Вооруженных Сил СССР маршал В. Д. Соко­ловский отдал по телефону ВЧ генералу Лащенко приказ о вступ­лении танковых частей в Будапешт. Было приказано также ввести на территорию Венгрии ряд соединений Прикарпатского военного ок­руга, а также из числа дислоцированных в Румынии. В общей слож­ности было приведено в движение свыше 30 тыс. солдат, 1100 тан­ков и самоходных артиллерийских установок. Первые танки прибли­зились к окраинам венгерской столицы около 2 часов ночи по среднеевропейскому времени.

Планируя осуществление военной акции, советский генералитет имел перед собой опыт событий 17 июня 1953 г. в Восточной Гер­мании, когда появление танков на улицах Берлина и других горо дов явилось началом перелома в развитии событий. Однако в Венг­рии советским войскам пришлось встретиться с гораздо более силь­ным сопротивлением. Вступление танковых частей в Будапешт ран­ним утром 24 октября ставило своей главной целью демонстрацию военной силы, солдаты не получили приказа о применении огня. Задача заключалась в том, чтобы разоружать вооруженные группы и передавать их полиции. Но акция по устрашению явно не получи­лась. Ход событий подтвердил правоту Микояна, возражавшего про­тив необдуманного ввода войск. Приход советских танков оскорбил национальные чувства многих жителей венгерской столицы, вызвал всплеск патриотических настроений, борьба сразу приняла нацио­нально-освободительный характер. В разных частях города форми­руются повстанческие отряды, возникают новые очаги сопротивле­ния. Без необходимой поддержки пехоты танкисты становились жер­твами венгерских повстанцев, вооруженных бутылками с горючей смесью.

Поскольку операция по устрашению не удалась, тактику при­шлось менять на ходу. Примерно в 11.30 генерал Лащенко дал сво­им подчиненным приказ вести ответный огонь при нападении по­встанцев. Преодолевая сопротивление и неся потери, части Совет­ской Армии в течение дня 24 октября взяли под охрану важнейшие объекты: здания ЦР ВПТ, парламент, горсовет, госбанк, главпочтамт, Западный и Восточный вокзалы, ранее захваченные повстанцами, мосты через Дунай. Был очищен от вооруженных элементов район радиостанции.

Венгерские воинские части также вошли в город, но попытки наладить взаимодействие двух армий терпели неудачу. Венгерская армия стала фактически распадаться после того, как отдельные во­еннослужащие, а затем и целые подразделения начали переходить на сторону повстанцев. Поначалу предполагалось, что основная работа по охране объектов и разоружению повстанцев ляжет на плечи вен­герской армии и полиции. Однако с первых часов советским коман­дирам стала очевидной не только недееспособность, но и ненадеж­ность венгерских частей⁶⁴.

Поздно вечером 23 октября, беседуя по телефону с Гере, Хрущев попросил его до наведения порядка в Будапеште не созывать пле­нума ЦР. В этой просьбе сказались уроки недавних польских собы­тий. Ведь пленум, собравшийся в столь экстраординарной обстанов­ке, не мог не принять решений по кадровым вопросам, в том числе и таких, которые совершенно не устраивали бы Москву. Просьба Хрущева не была, однако, выполнена. Рано утром 24 октября про­должавшееся всю ночь расширенное заседание Политбюро ЦР ВПТ, плавно переросшее в пленум Центрального руководства, рекомендо­вало на пост премьер-министра И. Надя, в это же время кооптиро­ванного в ЦР и избранного в Политбюро. Одновременно был обнов­лен состав высших партийных органов. Кооптация в них лидеров внутрипартийной оппозиции Г. Лошонци и Ф. Доната свидетельство­вала о том, что в сложившейся критической ситуации руководство ВПТ пошло на явный компромисс со своими недавними противни ками, надеясь, что сторонникам И. Надя все-таки удастся обуздать стихию.

Утром 24 октября в Будапешт прибыли члены Президиума ЦК КПСС А. И. Микоян и М. А. Суслов. Оценив на месте ситуацию, они убедились в том, что из прежней коммунистической элиты, пожалуй, лишь И. Надь обладал еще некоторым кредитом доверия у многих тысяч людей, вышедших на улицы. Поэтому, желая воспре­пятствовать оживлению более радикальных оппозиционных движе­ний, они сочли оправданной в условиях дефицита народной поддер­жки ставку руководства ВПТ на Имре Надя и выдвижение его на пост премьер-министра, что поздно вечером 23 октября отнюдь не входило в планы Хрущева⁶⁵. Узнав из первой же телефонограммы от Микояна и Суслова о том, что Надь «действует смело и решитель­но», Хрущев смирился с новым назначением⁶⁶. Гере же, не сумевший обеспечить желаемой стабильности в Венгрии, напротив, не мог больше рассчитывать на поддержку советских лидеров. 25 октября с их ведома и согласия он был заменен на посту первого секретаря ЦР ВПТ Я. Кадаром.

Между тем вступление И. Надя в должность совпало по времени с таким шагом властей, который явно не мог прибавить авторитета вновь назначенному главе правительства. Утром 24 октября по ра­дио прозвучало сообщение Совета Министров с оценкой событий предшествующего дня как выступления фашиствующих, реакцион­ных элементов. Было объявлено о создании военно-полевых судов, обладающих правом вынесения смертных приговоров участникам вооруженных акций, которые в ближайшие часы не сложат оружия. Крайне жесткое определение тех, кто склонился к силовым методам борьбы, не уравновешивалось даже самой ритуальной самокритикой властей, признанием с их стороны оснований для недовольства масс существующим положением. Естественно, что такое заявление от имени правительства имело самый отрицательный отклик не толь­ко со стороны тех, кто взялся за оружие, но среди всех, кто хоть в какой-то мере признавал право народа на протест. После того как протестующую молодежь назвали по радио фашистами, последую­щие сообщения о переменах в высших эшелонах власти не имели уже и десятой доли задуманного эффекта. Тем более что у всех пе­ред глазами был свежий польский пример: там тоже (летом в По­знани) произошло кровопролитие, однако руководство ПОРП все-таки в конце концов признало те события в первую очередь след­ствием законного недовольства народа, а не результатом вражеского подстрекательства.

Большинство предприятий города утром 24 октября не приступило к работе. Главным требованием всеобщей политической забастовки было требование о незамедлительном выводе советских войск. В ряде мест происходили митинги протеста. По-прежнему находясь в немалой растерянности и перемежая угрозы с увещеваниями, власти импрови­зировали с различными мерами по разряжению обстановки. Введение комендантского часа оказалось безрезультатным — тысячи людей про­должали находиться на улице. Неоднократно продлевались сроки вы полнения ультимативного требования к повстанцам о сложении ору­жия. Оно также не имело эффекта: вооруженные инциденты не пре­кращались. Силы прибывали: в столицу стекалось множество людей из различных районов страны, готовых с оружием в руках отстаивать на­циональный суверенитет Венгрии. Меняется социальный состав участ­ников движения — студенты, положившие своей демонстрацией на­чало событиям, отходят на второй план, ударную силу повстанцев составил пролетариат. Вышел на поверхность и деклассированный, люмпенский элемент, включая явных уголовников. Но доминиро­вали отнюдь не они, основную массу участников вооруженного сопротивления составила молодежь рабоче-крестьянского происхож­дения, получившая прекрасную военную подготовку в обстановке ан­тиюгославской истерии начала 1950-х годов (режим Ракоши, вклады­вая большие средства в обучение венгерской молодежи навыкам во­инского дела, по иронии судьбы, сам готовил себе могильщика).

Прибыв в Будапешт, Микоян и Суслов поначалу чересчур опти­мистично оценили ситуацию⁶⁷, что в свою очередь прибавило уве­ренности их венгерским коллегам. Периодически по Венгерскому радио звучали сообщения о том, что «банды» якобы уже ликвиди­рованы. Это, однако, не соответствовало действительности. Разгон советскими танками толпы, собравшейся 25 октября на площади перед парламентом, повлек за собой многочисленные жертвы и лишь усилил ожесточенность сопротивления.

Очевидная неудача с подавлением повстанческого движения, при­нимавшего все более массовый характер, заставляла власти идти на уступки. Уже начиная с 25 октября руководство ВПТ, столкнувшись с требованием снизу, рассматривало вопрос о вовлечении в прави­тельство И. Надя ряда левых некоммунистических политиков, в ча­стности представителей влиятельной в первые послевоенные годы партии мелких сельских хозяев Ф. Тильди и Б. Ковача. Микоян и Суслов знали об этом. Планы И. Надя были восприняты ими до­статочно спокойно, как хотя и нежелательный, но необходимый для защиты интересов социализма компромисс⁶⁸.

Знакомясь на месте с обстановкой, советские эмиссары все бо­лее осознавали, что достичь нормализации невозможно, опираясь исключительно на мощь Советской Армии. 26 октября они пишут в Москву: «Мы считаем, что главное теперь уже не в военных ме­рах, а в овладении массами рабочих»⁶⁹. К этому времени массовое национальное движение охватило всю страну. Во многих городах и областях происходит быстрый распад прежних, рожденных в эпоху коммунизма государственных структур, власть на местах начинает переходить к стихийно формирующимся национальным, революци­онным комитетам, а на промышленных предприятиях — к рабочим советам, выступавшим с требованиями вывода советских войск, рос­пуска сил безопасности, широкой политической демократизации. В некоторых городах местные партийные власти пытались встать во главе масс и принимали участие в работе новых, революционных органов, в других они оказывали сопротивление, что, как правило, вело к полному их вытеснению из политической жизни.

В первые дни событий И. Надь не протестовал против участия советских войск в наведении порядка в Венгрии. Более того, вы­ступая 25 октября по радио, он говорил, что вмешательство совет­ских частей было необходимым в сложившейся обстановке⁷⁰. Но по­степенно в окружении премьер-министра, привлекшего к руковод­ству страной ряд своих сторонников, все громче раздаются голоса о необходимости пересмотра отношения к повстанцам. С течением времени изменилась и позиция самого И. Надя. Поскольку ввод советских войск практически совпал по времени с назначением И. Надя главой правительства, заявление по радио об обращении за военной помощью к СССР было сделано как бы и от имени ново­го премьер-министра. Сам этот факт, а тем более жесткие меры по пресечению народного движения (особенно кровавая бойня перед зданием парламента 25 октября) не могли не сказаться на падении доверия к правительству и лично Имре Надю. Почувствовав, что широкие массы отказывают в поддержке новому правительству, И. Надь в своем выступлении по радио 28 октября сделал решитель­ный шаг к сближению с повстанцами, расценив все происходящее как грандиозное народное движение в защиту национальной неза­висимости⁷¹. Было объявлено о повсеместном прекращении огня, ликвидации Управления государственной безопасности, начале фор­мирования новых органов охраны порядка с привлечением повстан­цев. Правительством было санкционировано создание Революцион­ного комитета обороны во главе с генералом Б. Кираем. Этот ко­митет предпринял попытку подчинить разрозненные повстанческие группы единому командованию.

В последние дни октября активизировался процесс воссоздания партий, действовавших на политической арене Венгрии до установ­ления коммунистической диктатуры в 1948 г. — партии мелких сель­ских хозяев, социал-демократической и др. Правительство И. Надя, сформированное к 27 октября, в последующие дни реорганизуется уже на многопартийной основе. Его программа (как и программные заявления образующих его партий) не предусматривала коренного изменения экономических отношений, указывая на необходимость сохранения командных высот экономики в руках социалистическо­го государства. В основе же внешнеполитической доктрины нового правительства лежало требование национального суверенитета Венг­рии, установления подлинно равноправных отношений с СССР.

Вопрос о выводе советских войск из Будапешта и начале перего­воров об их выводе с территории страны был поставлен венгерской стороной еще 25 октября в выступлении И. Надя по радио. В созна­нии московских эмиссаров присутствие советских войск в Венгрии, естественно, увязывалось с военно-политическим противостоянием между Западом и Востоком, поэтому их возможное удаление оттуда воспринималось как ослабление советского влияния в регионе в пользу американского. В силу этого заявление И. Надя о предстоя­щих переговорах по выводу войск было расценено Микояном и Сус­ловым как его «грубейшая ошибка», ибо уход советских войск, по их словам, неизбежно приведет к приходу американских войск⁷².

Однако имела ли подобная перспектива хоть какие-то реальные основания под собой? В месяцы, последовавшие за XX съездом КПСС, американская концепция «освобождения» претерпела неко­торую эволюцию. В документации Совета национальной безопасно­сти США, относящейся к июлю 1956 г., отмечалось, что в сегодняш­ней нестабильной ситуации возросли возможности американского влияния на развитие событий в Восточной Европе в целях ослабле­ния советского диктата. При этом особо подчеркивалось, что США должны воздействовать не только на массы, но и на правительства, вынуждать их корректировать свою политику⁷³. Это предполагало дифференцированный подход к отдельным странам, поиски слабых звеньев в цепи советского лагеря. Акцент на мирные способы воз­действия на ситуацию в Восточной Европе в это время усиливает­ся. Так, 11 июля 1956 г. на пресс-конференции в госдепартаменте США Дж. Ф. Даллес особо подчеркнул: «Идея, что мы можем по­мочь лишь прямым вмешательством, является, я думаю, ошибочной идеей. Непосредственное вмешательство во внутренние дела очень редко способствует переменам в зарубежной стране... Я полагаю, наибольшее, что мы можем сделать, это придерживаться старой ис­торической американской традиции и показывать другим в пример добрые плоды свободы у себя дома... показывать нашим поведени­ем и примером, сколь хороши плоды нашего типа общества»⁷⁴.

Вопреки всей предшествующей «освободительной» риторике не­посредственная реакция администрации США на восточноевропей­ские события была весьма сдержанной. В своих выступлениях от 20 и 22 октября президент Д. Эйзенхауэр выразил солидарность с борьбой польского народа за подлинный суверенитет, обещал эко­номическую помощь новому польскому руководству, избравшему более самостоятельный, национально ориентированный внешнепо­литический курс. Более определенно высказался по вопросу о харак­тере американской помощи госсекретарь Дж. Ф. Даллес 22 октября. Он прямо заявил, что не считает вероятной посылку войск США в Восточную Европу в целях противодействия советскому давлению на Польшу. Польский народ, подчеркнул Даллес, лишь в самом край­нем случае захочет американского военного вмешательства⁷⁵. Венгер­ское восстание, застав врасплох правительства США и других запад­ных держав, явно не ожидавших такого размаха оппозиционных выступлений в восточноевропейской стране, в еще большей мере, чем польские события, высветило стратегические изъяны доктрины «освобождения». Опасаясь дальнейшего раздувания конфликта, гро­зившего перерасти в столкновение двух военных блоков, правитель­ство США с первых дней революции осознало, что его реальные возможности оказать воздействие на ход событий в стране, всецело относящейся к советской сфере влияния, ограничиваются выраже­нием моральной поддержки вооруженной оппозиции и обещаниями материальной помощи в будущем. Государственный секретарь США Дж. Ф. Даллес 27 октября, выступая в Далласе, сделал принципи­альное заявление о том, что США, предлагая помощь восточноев­ропейским странам, стремящимся к освобождению от советского диктата, не обусловливают предоставление этой помощи сменой эко­номической системы, интересам США в регионе в данных условиях отвечает не только либерализация, но и «титоизация» коммунисти­ческих режимов, т. е. ослабление влияния на них Кремля. Не менее отчетливо в выступлении Даллеса прозвучала мысль о том, что США в обозримом будущем не собираются рассматривать Венгрию как своего потенциального союзника⁷⁶. Посол США в СССР Ч. Болен получил специальное поручение донести содержание заявления Дал­леса до советских лидеров, что и было незамедлительно сделано. Подобные заверения, однако, едва ли могли разбить довлевший в сознании советских руководителей синдром перманентной военной угрозы со стороны США и их союзников. Рожденный в конце 1940-х годов, во время апогея холодной войны, он продолжал опреде­лять доктрину безопасности СССР и в условиях некоторого потеп­ления советско-американских отношений, которое стало намечать­ся после 1953 г.

Таким образом, 25 октября руководство КПСС устами своих вы­сокопоставленных представителей А. И. Микояна и М. А. Суслова самым категорическим образом высказалось против возможного вывода советских войск из Венгрии. Однако сколь ни было непри­емлемо для руководителей СССР в начале венгерского восстания предложение об уходе Советской Армии, дальнейшее развитие со­бытий в этой стране за считанные дни зашло настолько далеко, что такая перспектива стала восприниматься ими как достаточно реаль­ная. Более того, венгерский кризис поставил со всей остротой в их сознании вопрос о правомерности прежних доктринальных основ восточноевропейской политики СССР, заставил обратиться к их пе­ресмотру.

Осознание неизбежности некоторых уступок в интересах стаби­лизации положения в Восточной Европе проявилось впервые в связи с польскими событиями. Еще 21 октября, через два дня после встре­чи советских и польских лидеров в Варшаве, Президиум ЦК КПСС принял решение о том, чтобы отозвать советников из силовых струк­тур Польши, — в Кремле, вероятно, понимали, что их присутствие в этой стране лишь способствует усилению антисоветских настрое­ний⁷⁷. В это время, однако, еще не до конца был закрыт вопрос о методах разрешения польского кризиса и, в частности, о возможном применении военной силы в Польше. Венгерское восстание не толь­ко перенесло основное внимание с Польши на Венгрию, но и за­ставило сопоставить опыт двух стран, чтобы определить сущность событий в каждой из них и установить, в какой мере эти события угрожают интересам безопасности СССР. Уже вечером 23 октября в ходе дискуссии сразу несколько выступавших (Г. К. Жуков, Л. М. Ка­ганович, М. А. Суслов) обратили внимание на отличия венгерской ситуации от польской⁷⁸. Применительно к Польше был в конечном итоге разыгран мирный сценарий. Рискнув сделать ставку на Гомул­ку, выступавшего за расширение самостоятельности Польши в рам­ках не только социалистического выбора, но, что самое главное, советского блока, в Москве сочли, что менее зависимое от Кремля, но в то же время более популярное у себя дома коммунистическое руководство может оказаться для СССР в известном смысле пред­почтительнее марионеточного правительства, поскольку способно собственными силами нейтрализовать настроения недовольства и тем самым доставит меньше хлопот. Подобный пересмотр тактики⁷⁹ оз­начал для Москвы достаточно серьезный отход от ее традиционной доктрины безопасности и был, безусловно, нелегким в психологи­ческом отношении выбором — Гомулке с его прочной репутацией «правонационалистического уклониста» продолжали не доверять. Но сделанный выбор стал с самого начала оправдывать себя — уже к середине 20-х чисел октября в Кремле не могли не видеть первых признаков начавшегося ослабления внутриполитической напряжен­ности в Польше. Смирившись с избранием Гомулки и пожертвовав маршалом К. Рокоссовским, вскоре освобожденным от поста мини­стра обороны ПНР, а также большой группой советников от Мино­бороны, КГБ и МВД, советское руководство, однако, не лишилось Польши как своего военного союзника, предотвратило дальнейший сдвиг вправо в этой стране. Удача мирного варианта развития в Польше, равно как и очевидная неэффективность вооруженной ак­ции в Венгрии заставили советских лидеров уже после ее осуществ­ления всерьез рассмотреть вопрос о возможностях мирного, поли­тического урегулирования венгерского кризиса, лишь обострившего­ся после применения военной силы.

Споры о том, какой сценарий принять в отношении Венгрии, проходили на заседаниях Президиума ЦК 26 и 28 октября⁸⁰. Внача­ле, безусловнр, доминировала идея вооруженного подавления⁸¹. А. И. Микоян и М. А. Суслов были подвергнуты критике за чрезмер­ную уступчивость⁸². В. М. Молотов продолжал открыто отстаивать за Советским Союзом право силы в отношениях со своими восточно­европейскими партнерами. Я. Кадар, проявивший готовность пове­сти переговоры с повстанцами, был подвергнут критике, а еще бо­лее склонный к компромиссу с революционными силами И. Надь устами К. Е. Ворошилова объявлен «ликвидатором». Характерно предложение Ворошилова от 28 октября, предвосхитившее разыгран­ный несколькими днями позже сценарий с приходом к власти пра­вительства Я. Кадара: «Выработать свою линию, к ней присоединить группу венгерских людей». С Ворошиловым солидаризировался Бул-ганин: «Может быть, придется назначить правительство самим»⁸³.

Но как явствует из записей заседаний Президиума ЦК КПСС, советские лидеры осознавали массовый характер народного движения в Венгрии, участие в нем рабочего класса⁸⁴. Были приняты во вни­мание всевенгерский размах восстания, быстрота, с которой рухнула вся система органов власти в столице и на местах, переход части ар­мии на сторону восставших, прогрессирующий распад партийных органов. Склонность И. Надя к весьма далеко идущему компромиссу с повстанцами также была фактором, с которым приходилось считать­ся при определении политической линии Кремля⁸⁵. Опасаясь капиту­ляции со стороны Надя, Хрущев в то же время полагал, что удержать под своим контролем действующее правительство — вариант более предпочтительный для Москвы, нежели создавать новое. Возможную отставку Надя в знак несогласия с дальнейшим пребыванием совет­ских войск в Будапеште он расценил как нежелательный поворот в событиях, предвидя резкий сдвиг вправо в случае, если Надь не су­меет удержать власть в своих руках. В сложившейся ситуации реше­но было проявить политическую гибкость (интересно, что о необ­ходимости большей «политической гибкости» первым заговорил главный советский «силовик», маршал Жуков). Возникла идея под­готовить обращение к венграм от имени Советского правительства в поддержку И. Надя («а то только стреляем», — красноречиво за­метил при этом Хрущев). Решение о поддержке правительства И. На­дя было принято 28 октября единогласно: в его пользу сдержанно высказались даже такие «ястребы», как В. М. Молотов и К. Е. Во­рошилов («Не на кого опираться. Иначе война»). Н. А. Булганин отметил, что продолжение прежней жесткой линии в Венгрии «нас втянет в авантюру», а Л. М. Каганович добавил, что оно «уведет нас далеко». Решено было не возражать против требования правитель­ства И. Надя о выводе советских войск из Будапешта в места их постоянной дислокации. Г. М. Маленков при этом затронул вопрос о необходимости согласия правительств соответствующих стран на пребывание советских войск. В соответствии с полученным прика­зом советские танки 29—30 октября оставили улицы Будапешта.

Склонность к компромиссу доминировала и на заседании Прези­диума ЦК КПСС от 30 октября⁸⁶, на котором была принята опубли­кованная на следующий день в «Правде» «Декларация об основах раз­вития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими государствами», важнейший документ тех дней, призванный выразить официальную позицию СССР перед мировой общественностью. В декларации с известной самокритичностью был оценен характер отношений меж­ду СССР и европейскими социалистическими странами, указано на необходимость большего равноправия, обсуждения спорных вопросов, к числу которых относились и вопросы о пребывании советских во­инских частей на территории других стран.

В свете последующего развития событий возникает предположе­ние, что принятие декларации явилось не более чем тактической уловкой, призванной отвлечь внимание от военных приготовлений, тем более что и в день ее принятия в Венгрию переправлялись но­вые воинские части из СССР. Однако запись ее обсуждения на Пре­зидиуме ЦК показывает, что советское руководство всерьез рассмат­ривало вопрос о пересмотре характера отношений внутри лагеря. «Ходом событий обнаружился кризис наших отношений со страна­ми народной демократии, — говорил министр иностранных дел СССР Д. Т. Шепилов. — Антисоветские настроения в этих странах широки, — продолжал он, — и для того, чтобы их преодолеть, не­обходимо устранить элементы командования из практики межгосу­дарственных отношений». Г. К. Жуков расценил венгерский кризис как урок «для нас в военно-политическом отношении». «Упорство­вать дальше — неизвестно, к чему это приведет», — заключил он.

М. 3. Сабуров связал истоки происходящих событий с недостаточ­но последовательным воплощением идей XX съезда КПСС⁸⁷.

Силовая политика в Венгрии, таким образом, не оправдывала себя. Очевидная неудача военного вмешательства 24 октября не толь­ко заставляла советских лидеров искать другие, более эффективные пути разрешения венгерского кризиса, но и вплотную подводила их к мысли о необходимости некоторой корректировки всей системы отношений с восточноевропейскими странами, поскольку та, при всей видимой всеохватности советского контроля над Восточной Европой, на самом деле не решала главной своей задачи — сохра­нения внутриполитической стабильности в странах этого региона, находящегося в непосредственной близости от СССР и входящего в сферу его жизненных интересов. Пребывая в состоянии немалой растерянности, когда все испытанные до тех пор средства показались исчерпанными, советские руководители решили вдруг испробовать мирный вариант, увидев в курсе на компромисс последний шанс на стабилизацию обстановки.

Но и эти надежды не оправдывали себя. Нота беспокойства все отчетливее звучала в донесениях Микояна и Суслова за конец ок­тября: положение ухудшается, в руководящих органах ВПТ чувству­ется беспомощность, неспособность к овладению ситуацией⁸⁸. Пос­ле получения Президиумом ЦК КПСС 30 октября информации о реорганизации правительства И. Надя на основе многопартийности, Молотов заметил: политическая обстановка определилась, создано антиреволюционное, переходное правительство⁸⁹. Ожидался, таким образом, дальнейший сдвиг вправо.

Вывод советских войск из Будапешта совпал по времени с раз­гулом насилия на улицах города. 30 октября перед зданием горкома ВПТ на площади Республики произошел кровавый инцидент, жерт­вами которого стало более 20 человек, включая секретаря горкома И. Мезе. При том, что первыми, по всей вероятности, открыли огонь охранявшие здание сотрудники госбезопасности⁹⁰, жестокая расправа над безоружными людьми получила единодушное осужде­ние самых разных политических группировок, включая весьма ради­кальные. Эксцесс на площади Республики вызвал отклики и за пре­делами Венгрии, указав симпатизировавшей венгерским повстанцам мировой общественности на реальную опасность разгула насилия и охлократии в случае распада органов государственной власти и не­способности правительства контролировать ситуацию.

Вести, ежечасно поступавшие из Венгрии, вели к разочарованию руководства СССР в возможности удержания ситуации под контро­лем политическими средствами. Если 30 октября в Кремле еще про­должали искать мирный путь урегулирования кризиса (хорошо осоз­навая при этом пределы уступок — речь могла идти лишь о сохра­нении коммунистов у власти и о выполнении Венгрией своих союзнических обязательств), то уже на следующий день положение изменилось. Собравшись снова 31 октября, Президиум ЦК КПСС отбросил мирный вариант разрешения кризиса, принял принципи­альное решение о вооруженной интервенции, подготовке устранения действовавшего правительства И. Надя и формировании нового, полностью контролируемого Москвой⁹¹.

На принятии решения сказались некоторые внешние факторы, в полной мере заявившие о себе в последние дни октября. Правитель­ство США продолжало демонстрировать свою незаинтересованность в венгерских делах, о чем посол Ч. Болен прямо уведомлял советс­ких лидеров. Президент Д. Эйзенхауэр был в те дни озабочен пред­выборной кампанией. 31 октября в своем предвыборном телевизи­онном выступлении он еще раз заверил мировую общественность о политике невмешательства США во внутренние дела других госу­дарств. В очевидном противоречии с официальной позицией амери­канского правительства находилась деятельность радиостанции «Сво­бодная Европа», максимально активизировавшей в те дни вещание на Венгрию. Звучавшие по радио призывы к повстанцам о продол­жении сопротивления вплоть до прихода помощи от Запада не толь­ко не способствовали прекращению кровопролития, но вели к но­вым человеческим жертвам⁹². В отличие от венгерских повстанцев, тщетно ждавших обещанной помощи извне, советские лидеры в критический момент оценили суть американской внешнеполитиче­ской доктрины более адекватно. Планируя свои действия в Венгрии, они не переоценивали значения американской пропагандистской риторики и справедливо исходили из малой вероятности серьезного вмешательства США в Венгрии в случае советской интервенции (характерны слова Хрущева в ходе обсуждения: «Большой войны не будет»). Укрепление пошатнувшегося советского влияния в Венгрии предстояло осуществить малой кровью.

Следует сказать, что в правящих кругах США не было полного единства взглядов относительно американской реакции на венгерс­кие события. Так, Пентагон занимал определенно более жесткие позиции, нежели внешнеполитическое ведомство⁹³. Впоследствии администрация Эйзенхауэра, по мнению Г. Киссинджера, не сделав­шая «ни малейших попыток поднять цену советской интервенции», подвергалась критике со стороны видных политических аналитиков именно за уступчивость⁹⁴.

Важным внешним фактором, повлиявшим на принятие в Моск­ве окончательного решения по венгерскому вопросу, явился разыг­равшийся в те же октябрьские дни 1956 г. ближневосточный, суэц­кий конфликт. Обязавшись финансировать строительство жизненно необходимой для Египта Асуанской плотины, США и Великобрита­ния в июле 1956 г. отказались от своего обещания, ссылаясь на со­трудничество режима Г. А. Насера со странами советского блока в военной области (в частности, закупку вооружения у Чехословакии). В ответ на это президент Насер 26 июля, не спрашивая соизволе­ния хозяев, подписал акт о национализации Суэцкого канала, при­надлежавшего британско-французской компании. Пошлины, полу­ченные с кораблей, проходящих по каналу, должны были стать ис­точником сооружения плотины. Предпринимавшиеся в течение августа—сентября дипломатические усилия по урегулированию кон­фликта не увенчались успехом и в результате был избран силовой ва риант⁹⁵. При этом Великобритания и Франция, зная о пограничных спорах Египта с Израилем, нашли в последнем союзника для осу­ществления задуманной акции. 29 октября 10 израильских бригад вторглись на Синайский полуостров и предприняли наступление по египетской территории в направлении Суэцкого канала. На следу­ющий день в соответствии с предварительно разработанным (согла­сованным с Израилем) планом Великобритания и Франция высту­пили с ультимативным требованием к двум враждующим сторонам отвести свои армии на 10 миль от канала, отрезавшего Синайский полуостров от остальной египетской территории. Это означало, что Египет лишался возможности дать отпор агрессору, Израиль мог беспрепятственно аннексировать Синайский полуостров, а Великоб­ритания и Франция восстанавливали контроль над каналом. По­скольку Насер не принял ультиматум, 31 октября британская авиа­ция начала бомбардировки Каира и Порт-Саида. Как явствует из записей заседания Президиума ЦК КПСС, Хрущев уже 28 октября был осведомлен о военных приготовлениях Великобритании и Фран­ции на Ближнем Востоке. Ближневосточная политика двух западных держав явилась для него одним из важных аргументов в пользу мир­ного варианта решения венгерской проблемы («Политически нам выгодно. Англичане и французы в Египте заваривают кашу. Не по­пасть бы в одну компанию»⁹⁶). Но по мере дальнейшего развития событий на Суэце менялся и взгляд на них из Москвы. Как видно из записей заседаний Президиума ЦК КПСС за 31 октября⁹⁷, совет­ское руководство в сложившейся обстановке мало надеялось на спо­собность дружественного египетского режима к длительному сопро­тивлению, ожидало от него неминуемых уступок и в силу этого рас­ценило ход событий на Суэцком канале как сдачу своих позиций на Ближнем Востоке. Поскольку в Венгрии Советскому Союзу также пришлось пойти на принципиальные уступки (дать согласие на вы­вод своих войск), напрашивалась явная параллель — как венгерские, так и ближневосточные события воспринимались как звенья одной цепи, два симптома ослабления советского влияния в мире («Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и фран­цузов-империалистов. Они поймут как нашу слабость и будут насту­пать... К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого нет», — рассуждал Хрущев). Демонстрация военной силы в Венгрии могла опровергнуть подобное представление, и это было важным аргументом в пользу ее необходимости. Кроме того, антиегипетская акция трех стран, кстати, не поддержанная правительством США⁹⁸ и осужденная многими западными, не только левыми, политиками, стала тем внешним фоном, на котором советская интервенция в Венгрии могла бы вызвать более снисходительное отношение.

На принятии в Москве решения в пользу силовых действий в Венгрии сказалось также давление китайского руководства. Позиция, занятая Пекином в отношении кризисных событий в странах Вос­точной Европы, не была однозначной и менялась с течением вре­мени⁹⁹. 19 октября, в тот самый день, когда в Варшаве делегация КПСС так и не смогла склонить пленум ЦК ПОРП к принятию угодных советским лидерам решений, из Москвы в Пекин была на­правлена телеграмма с приглашением прислать представителей КПК для консультаций по «польскому вопросу». Узнав из нее о вынаши­вавшихся в Москве планах силового вмешательства в Польше, Мао Цзэдун выразил советскому послу П. Ф. Юдину свой решительный протест¹⁰⁰. В основе его позиции лежала объективная заинтересован­ность Китая как второй коммунистической державы мира в ослаб­лении советской гегемонии в социалистическом лагере, что стало бы важной предпосылкой укрепления китайского влияния. 24 октября в Москву прибыли представители высшего китайского руководства Лю Шаоци, Дэн Сяопин и другие, находившиеся в СССР до 31 ок­тября. В ходе встреч с советскими лидерами эмиссары КПК крити­чески отзывались о внешней политике СССР, высказывались за пе­ресмотр всей системы отношений СССР со странами Восточной Европы на основе большего равноправия и уважения национально­го суверенитета. Как отчетливо видно из записей заседаний Прези­диума, в принятии Декларации 30 октября немалую роль сыграли консультации с китайскими коллегами. В дальнейшем, однако, по­зиция руководства КПК претерпела существенные изменения. Уси­ление в Венгрии антикоммунистических тенденций вызвало в Пе­кине серьезную озабоченность; крайне негативно, как начавшаяся сдача завоеваний социализма, были расценены шаги И. Надя к сбли­жению с повстанцами. Заседанию Президиума ЦК КПСС от 31 ок­тября предшествовала новая встреча Хрущева и других членов Пре­зидиума с Лю Шаоци и Дэн Сяопином, проинформировавшими со­ветских лидеров о состоявшемся 30 октября заседании Политбюро ЦК КПК, указавшем на опасность «капиталистической реставрации» в Венгрии и выразившем решительную оппозицию планам вывода советских войск из Венгрии.

На угрозу выхода венгерских событий из-под коммунистическо­го контроля указал советским лидерам в своей телеграмме от 30 ок­тября и лидер итальянских коммунистов П. Тольятти¹⁰¹. Мнение од­ного из влиятельнейших деятелей мирового коммунистического дви­жения, к тому же, что немаловажно, традиционно представлявшего его правый фланг, также не могло не подействовать на советское руководство.

Таким образом, целый комплекс внешних факторов повлиял на произошедший 31 октября новый поворот в политике СССР. Сыг­рал свою роль и внутренний фактор — реальные опасения Хруще­ва, что утрата Венгрии как союзника вызовет негативный отклик многих его соратников по партии (не только самых крайних стали­нистов), покажется им явным симптомом ослабления державного положения СССР за годы, прошедшие после смерти Сталина (харак­терно его высказывание на заседании Президиума ЦК КПСС 31 ок­тября: «Мы проявим тогда слабость своих позиций. Нас не поймет наша партия»¹⁰²). За один день установки кардинально изменились¹⁰³. С таким трудом, но, казалось бы, уже обретенная новая концепция восточноевропейской политики СССР, предоставлявшая союзникам большее поле самостоятельности, была на следующий же день от брошена, произошел откат к традиционной силовой политике¹⁰⁴. Хотя сложившаяся международная обстановка едва ли давала серь­езные основания говорить о возможности вооруженного конфликта между Западом и Востоком, восторжествовал взгляд на Восточную и Центральную Европу, прежде всего, как на сферу военно-страте­гических интересов СССР в его противостоянии с западными дер­жавами¹⁰⁵.

Покинув к концу октября венгерскую столицу, советские воин­ские части расположились в непосредственной близости от нее. В то же время происходил ввод новых соединений на территорию стра­ны. Получив об этом информацию, правительство И. Надя заявило послу СССР протест. Было принято решение о выходе Венгрии из Организации Варшавского Договора, превращении ее в нейтральное государство, обращении в ООН с просьбой о помощи в защите сво­его нейтралитета¹⁰⁶. Таково было мнение всех партий, образовавших в начале ноября правительственную коалицию, в том числе Венгер­ской социалистической рабочей партии, объявившей себя преемни­цей реформаторских коммунистических сил самораспустившейся в конце октября ВПТ. Правительство СССР дало формальное согла­сие на ведение переговоров о выводе советской армии из Венгрии, которые были назначены на 3 ноября.

Осуществлению запланированной Москвой силовой акции пред­шествовала серия тайных встреч Хрущева и других членов политиче­ского руководства СССР с лидерами социалистических стран. Совет­ская сторона проинформировала их о своих планах и заручилась под­держкой. Особую позицию занял лишь В. Гомулка, только что пришедший к власти на волне демократического подъема. Восприняв известие о готовившихся действиях в отношении Венгрии с явным неудовольствием, польские руководители В. Гомулка и Ю. Циранке-вич все же обещали воздержаться от публичного протеста. Можно предполагать, что здесь сыграли свою роль соображения о необходи­мости сохранения статус-кво в межблоковых отношениях. Провозгла­шение Венгрией нейтралитета было равноценно ее выходу из совет­ской сферы влияния, а потому не без оснований воспринималось как посягательство на пересмотр ялтинско-потсдамской модели, гаранти­ровавшей Польше очень выгодные западные границы¹⁰⁷.

Позиция Югославии, продолжавшей до известной степени дис­танцироваться от социалистического лагеря и не связанной блоко­вой дисциплиной, интересовала советских руководителей еще боль­ше, чем мнение польских руководителей. Встреча Н. С. Хрущева и Г. М. Маленкова с И. Броз Тито и его ближайшими соратниками Э. Карделем и А. Ранковичем состоялась в ночь со 2 на 3 ноября на острове Бриони в Адриатике. Вопреки опасениям советских лидеров брионская встреча показала почти полное единодушие двух сторон в оценке происходившего в Венгрии. Будучи, как и Хрущев, сторон­ником однопартийного социализма, Тито не мог не встревожиться отнюдь не только террористическими акциями в соседней Венгрии, но и начавшимся там переходом от однопартийной системы к коа­лиционному правлению. Он согласился с Хрущевым в том, что И. Надь фактически расчистил дорогу «контрреволюции», что «заво­евания социализма» поставлены под угрозу, и это делает необходи­мым вооруженное вмешательство СССР¹⁰⁸. В качестве главы нового венгерского правительства югославской стороной был предложен Я. Кадар, к этому времени тайно порвавший с правительством И. Надя и уже находившийся в Москве. Советские лидеры приняли этот выбор, отказавшись от своих первоначальных планов поставить во главе правительства Ф. Мюнниха.

Возвращение Н. С. Хрущева и Г. М. Маленкова с Бриони к ве­черу 3 ноября означало, что все дипломатические приготовления остались позади. Теперь слово было за ведомством Г. К. Жукова. На рассвете 4 ноября в Будапешт вступили советские войска. Имре Надь и ряд членов его правительства нашли убежище в югославском по­сольстве, а позже, вопреки первоначальным заверениям нового, ус­тановленного Москвой правительства Я. Кадара, предстали перед судом. Вооруженное сопротивление повстанцев и сражавшихся на их стороне частей регулярной армии было сломлено к 10—11 ноября. К началу 1957 г. в основном была подавлена и деятельность рабо­чих советов, взявших на себя роль оппозиционного центра.

Таким образом, венгерский кризис 1956 г., поставив Москву пе­ред нелегким выбором между военными и политическими средства­ми своего разрешения, предоставил ей шанс коренным образом пе­ресмотреть свои представления о характере отношений со странами, находящимися в советской сфере влияния, и — шире — всю докт­рину безопасности СССР. Как показывают документы, в Кремле не только осознали неэффективность прежней восточноевропейской политики СССР, основанной на жестком диктате, но и сделали оп­ределенный шаг к отказу от нее. Успех мирного варианта развития в Польше был наилучшим свидетельством в пользу возможности пересмотреть такую политику без ущерба для безопасности СССР, а напротив, в интересах стабилизации положения в мировой системе социализма. В сравнении с польскими событиями венгерские пред­ставляли собой более серьезный вызов советской гегемонии в Цент­ральной Европе. И последовательности в проведении нового курса советским лидерам явно не хватило. А. И. Микоян, до конца отста­ивавший линию на политическое разрешение конфликта, не был понят и поддержан своими коллегами по Президиуму ЦК. Востор­жествовал более привычный силовой подход. Достигнутая вооружен­ным путем победа решила сиюминутную задачу «наведения поряд­ка» в Венгрии, но в более долгосрочном плане оказалась пирровой. Упущенный в 1956 г. шанс перестройки на новых основах системы отношений в лагере социализма способствовал углублению кризиса этой системы, приведшего в конечном итоге к ее краху на рубеже 1980-1990-х годов.

При всей неоднозначности развития событий в Венгрии осенью 1956 г., предпринятый руководством СССР силовой способ решения венгерской проблемы вступал в острое противоречие с нормами международного права и наглядно продемонстрировал всему миру пределы провозглашенного Н. С. Хрущевым с трибуны XX съезда КПСС курса на отказ от сталинской политической практики, на признание многообразия форм перехода к социализму. Показав не­способность советских лидеров пойти на решительный разрыв со сталинским наследием во внешней политике, действия СССР в Венгрии отрицательно сказались на его международном престиже.

Как явление международных отношений, венгерский кризис 1956 г. стал лишь эпизодом в истории холодной войны, не оказав­шим долгосрочного влияния на советско-американский диалог, меж­блоковое противостояние. Ко времени поездки Н. С. Хрущева в США в 1959 г. подавление венгерского восстания уже не было фак­тором, существенно отягощавшим развитие двусторонних отноше­ний. Вместе с тем каждая из сторон в своей последующей полити­ке должна была в той или иной мере учитывать исторический опыт «будапештской осени». Для всей мировой общественности, и в том числе рассчитывавших на помощь Запада оппонентов коммунизма в самих странах Восточной Европы, результативность и безнаказан­ность советских действий в Венгрии явились самым явным подтвер­ждением незыблемости установленной после Второй мировой вой­ны биполярной системы международных отношений, резко ограни­чивавшей возможности эффективного вмешательства каждой из сторон в государстве, относящемся к сфере влияния противополож­ной державы. Показав несостоятельность доктрины Д. Эйзенхауэра, венгерский кризис дал толчок последующему пересмотру всей вос­точноевропейской политики США, в результате которого концепция «освобождения» была заменена доктриной «наведения мостов». Ты­сячи венгров, понадеявшихся на американскую помощь в борьбе с Советами, вопреки обещаниям радиостанции «Свободная Европа», этой помощи так и не получили. Впоследствии этот урок не могли не учитывать чехословацкие реформаторы 1968 г., их единомышлен­ники в других странах Восточной Европы, включая и саму кадаров-скую Венгрию.

События 1956 г. в Венгрии имели немалые последствия для миро­вого коммунистического движения. Политика СССР в ходе венгер­ского кризиса, не только нацеленная на удержание Венгрии в рам­ках советского блока, но исходившая из неприятия слишком далеко идущих мер по реформированию ее политической системы, показала сторонникам «национального коммунизма» в разных странах, что лю­бые попытки отхода от советской модели общественного устройства воспринимаются официальной Москвой как посягательство на ее ве­дущую роль в международном коммунистическом движении и способ­ны вызвать ее негативную реакцию. Вследствие венгерских событий в ряде западных компартий обострилось противоречие между привер­женцами национально-специфических путей к социализму и сторон­никами последовательной ориентации на Москву, отчетливо намети­лась тенденция к расколу. Под непосредственным влиянием венгер­ского кризиса приостановилось начавшееся в 1954—1955 гг. сближение Советского Союза с титовской Югославией, продолжавшей упорно отстаивать программу национального коммунизма, произошло замет­ное осложнение советско-югославских отношений.

Избранный Москвой силовой способ решения венгерского воп­роса оттолкнул от нее многих левых интеллектуалов на Западе, свя­зывавших с XX съездом КПСС определенные надежды на демокра­тическое обновление социализма. Это способствовало усилению изо­ляции мирового коммунистического движения от потенциальных союзников и соответственно углублению его кризиса.

Не менее значительным было влияние кризиса в Венгрии на внутриполитическую ситуацию в СССР. Страх перед развитием со­бытий по венгерскому образцу в случае утраты партийным руковод­ством тотального контроля за ходом реформ сформировал в созна­нии советской партократии своего рода «венгерский синдром», еще более ограничивавший и без того весьма лимитированный реформа­торский потенциал хрущевского, а затем и брежневского социализ­ма, сдерживавший процессы десталинизации советского общества. Уже с конца 1956 г. руководство страны стало принимать меры пе­рестраховочного характера, призванные блокировать развитие внут­риполитических процессов по венгерскому варианту. Несколько иными были последствия событий 1956 г. для самой Венгрии. Ка-даровская либерально-прагматическая модель социализма, при кото­рой десять с половиной миллионов венгров на протяжении трех де­сятилетий пользовались принципиально большими экономическими и отчасти политическими свободами, нежели население большинства стран социалистического лагеря, также явилась плодом революции 1956 г., завоеванным в упорной борьбе и политым кровью не одной тысячи жертв.

Польские и венгерские события осени 1956 г., указав на усиле­ние центробежных тенденций внутри советского лагеря, явились серьезным вызовом для советского руководства, поставившим со всей очевидностью вопрос об эффективности всей прежней восточ­ноевропейской политики СССР, заставившим официальную Моск­ву внести в нее определенные коррективы. Важнейшим программ­ным документом советской политики в этом регионе в течение ряда лет продолжала оставаться «Декларация правительства СССР об ос­новах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими государ­ствами» от 30 октября 1956 г., в которой подчеркивалась важность принципа равноправия во внутриблоковых отношениях. (При этом видимое противоречие между декларированными положениями об уважении суверенитета каждой из стран, с одной стороны, и сило­вым решением «венгерского вопроса» — с другой, пытались разре­шить, ссылаясь на возникшую в Венгрии угрозу социализму, требо­вавшую, по мнению советского руководства, незамедлительного вме­шательства извне.) Фразеология декларации 30 октября нашла отзвук в документах, составленных по итогам советско-польских перегово­ров 15—18 ноября 1956 г. и советско-румынских переговоров в кон­це ноября — начале декабря 1956 г., а также встреч с лидерами дру­гих европейских социалистических стран, состоявшихся зимой—вес­ной 1957 г. Для того чтобы укрепить пошатнувшееся единство лагеря, Советскому Союзу пришлось в это время списать ряду сво их союзников долги и предоставить им выгодные кредиты¹⁰⁹. В пос­ледующие годы экономические, торговые отношения СССР со стра­нами Восточной Европы строились на более взаимовыгодной, парт­нерской основе, нежели это было в первой половине 1950-х годов.

9 февраля 1960 г. было подписано соглашение о равноправии стран — участниц Организации Варшавского Договора. При всех дек­ларациях принципа равноправия этот шаг, как и соглашения в эко­номической области, был уступкой, призванной в конечном счете способствовать консолидации социалистического лагеря именно на основе признания руководящей роли СССР. Задачи преодоления центробежных тенденций внутри ОВД вплоть до начала 1960-х го­дов в целом успешно решались. Об этом свидетельствовал, в част­ности, ряд совместных внешнеполитических акций, адресованных Западу. Так, например, в июне 1960 г. страны советского блока вы­шли вслед за СССР из Комитета 10 по разоружению, где советские инициативы не получили поддержки. Хотя иерархичность отноше­ний внутри лагеря фактически сохранялась, все-таки поле маневра отдельных стран во внешней политике несколько расширилось, что проявилось в активизации (не всегда в полной мере контролируемой СССР) экономических, торговых связей членов СЭВ как с индуст­риальными государствами, так и со странами «третьего мира», все более становившегося в это время ареной соперничества и проти­воборства двух социально-экономических систем и военно-полити­ческих блоков. Расширению экономических контактов с Западом способствовало дальнейшее сокращение правительством США зап­ретительных списков на экспорт в страны советского блока (к на­чалу 1960-х годов в этих списках оставалось примерно 10 % перво­начального перечня запрещенных товаров, так что в принципе к этому времени экономическая блокада соцлагеря со стороны США фактически прекращается¹¹⁰).

Модифицированная с учетом венгерских событий доктрина вос­точноевропейской политики США, изложенная в выступлениях го­сударственного секретаря Дж. Ф. Даллеса от 22 апреля и 18 сентяб­ря 1957 г., вице-президента Р. Никсона от 25 августа 1959 г. и пре­зидента Д. Эйзенхауэра от 27 августа 1959 г., не только отдавала несомненное предпочтение эволюционному характеру перемен в Во­сточной Европе, решительнее, чем ранее, отвергая путь военного вмешательства, но и предусматривала активную экономическую по­литику в отношении стран региона в целях упрочения американ­ского влияния. При этом в США продолжало укрепляться мнение о необходимости более дифференцированного подхода к восточно­европейским странам, что преследовало целью размывание монолит­ного восточного блока. Так, обещанное в начале ноября 1956 г. предоставление Венгрии экономической помощи в 20 млн долларов не состоялось, поскольку со свержением правительства И. Надя страна попадает под полный советский контроль, сводивший на нет любые усилия давления извне. В то же время, режим наибольшего благоприятствования был установлен экономическим связям с Польшей, ибо до начала 1960-х годов на Западе сохранялись надеж ды на более или менее глубокую либерализацию польского социа­лизма, в дальнейшем не оправдавшиеся. 14 мая 1957 г., принимая во внимание охлаждение советско-югославских отношений в результа­те венгерских событий, правительство США объявило о возобнов­лении военного сотрудничества с нейтральной Югославией, прерван­ного в условиях происходившего в 1955—1956 гг. сближения СССР

и ФНРЮ.

Новый президент Дж. Кеннеди уже в ходе предвыборной кампа­нии 1960 г. дал понять, что смена администрации в Вашингтоне не приведет к уменьшению озабоченности судьбами «угнетенных» вос­точноевропейских народов. В заявлении от 18 октября он назвал этот регион наиболее уязвимым местом в советской империи, через ко­торое должно проходить наступление США на позиции коммуниз­ма. Одновременно Кеннеди подверг критике правительство респуб­ликанцев за то, что в 1955—1956 гг. оно не сумело, воспользовавшись ослаблением коммунистической власти в Венгрии и Польше, акти­визировать американское влияние на эти страны, в первую очередь экономическое. Заявляя, что США и дальше будут поддерживать другие нации в их стремлении самим выбирать себе формы правле­ния, новый президент вместе с тем дистанцировался от «освободи­тельной» риторики своих предшественников, назвав доктрину «ос­вобождения» пустой фразеологией. С его приходом в Белый дом принимаются меры по расширению торговли со странами советского блока и «наведению мостов» посредством иных форм экономиче­ского и культурного сотрудничества. С другой стороны, при Кенне­ди, как и при Эйзенхауэре, восточноевропейский фактор принимал­ся во внимание при выработке концепции отношений двух сверх­держав. Так, 3 июля 1963 г. президент заявил о неприемлемости советского предложения заключить договор о ненападении на том основании, что его заключение было бы равносильно признанию Соединенными Штатами послевоенной советизации Восточной Гер­мании и всей Восточной Европы.

В соответствии с декларацией от 30 октября, затрагивавшей воп­рос о согласии стран-членов ОВД на пребывание на своей террито­рии иностранных войск, в течение марта—мая 1957 г. были подпи­саны соглашения о правовом статусе контингентов Советской Ар­мии, размещенных в ГДР, Польше, Венгрии, Румынии. Начиная с интервью Хрущева газете «New York gerald tribune» от 19 февраля 1957 г. проблема пребывания советских войск в Центральной Евро­пе все более увязывалась с диалогом между СССР и США по воп­росу их военного присутствия за рубежом и — шире — по вопро­сам сокращения вооружений. Декларированное правительством СССР весной 1958 г. обещание вывода войск из Румынии и сокра­щения их численности в Венгрии заняло свое место в ряду мирных инициатив, адресованных в те же месяцы Западу (наряду с заявле­нием СССР от 31 марта 1958 г. о прекращении в одностороннем порядке испытаний ядерного оружия, мерами по сокращению чис­ленности вооруженных сил стран ОВД). К осени 1958 г. советские войска покинули Румынию. Аналогичная инициатива Н. С. Хруще ва по выводу советских войск из Польши, не найдя поддержки польских лидеров, не была реализована, хотя численность контин­гента Советской Армии в этой стране была сокращена.

К середине 1958 г. в основном завершается внутриполитическая консолидация режима Я. Кадара в Венгрии, во внешней политике безоговорочно следовавшего в фарватере СССР. Смертный приговор, вынесенный в июне 1958 г. Имре Надю и приведенный в исполне­ние, вызвал волну возмущения во всем мире. Для многих была оче­видной несостоятельность обвинений против бывшего премьер-ми­нистра Венгрии, главная «вина» которого заключалась, по сути дела, в последовательном отстаивании курса на суверенитет своей страны' вступавшего в слишком резкое противоречие с образовавшейся в эпоху Сталина и продолжавшей оставаться в силе и после его смерти неравноправной системой отношений внутри восточноевропейского лагеря. Однако этим событием была в известном смысле поставле­на точка в истории венгерской революции, подведена черта под оп­ределенным периодом развития Венгрии в новейшее время; полити­ческая обстановка в стране к этому времени стабилизировалась и для дальнейшей консолидации режима необходима была смена такти­ки — задачи запугивания непокорных отходят на второй план, усту­пая место поискам путей наведения мостов к венгерской нации. По­казательно, что казнь Имре Надя почти совпала по времени с пуб­ликацией первых документов, заложивших основы кадаровской либерально-прагматической модели социализма, отличавшейся, по­жалуй, наибольшей гибкостью в сравнении с другими его реально воплощенными моделями. Произошедший на рубеже 1950—1960-х годов поворот режима Я. Кадара к относительно более либеральной внутренней политике имел для Венгрии и внешнеполитические по­следствия — венгерский вопрос был в декабре 1962 г. снят с повес­тки дня ООН, кадаровская Венгрия выходит из внешнеполитической изоляции, активизируются ее экономические, торговые связи с За­падом.

В Польше, где новое руководство во главе с В. Гомулкой в пери­од октябрьских событий 1956 г. сумело достойно противостоять дик­тату Москвы, относительные завоевания реформаторов (в частности, в области свободы печати, автономии культуры и школьной систе­мы, отношений между государством и церковью, отчасти в сфере избирательного права и в аграрной политике) не получили должно­го институционального закрепления и уже к началу 1958 г. ужесто­чается цензура, сторонники реформ отстраняются от ответственных должностей, после чего в течение короткого времени происходит откат к хотя и не слишком тиранической, но все же очень неэффек­тивной административно-бюрократической модели социализма.

Развитие советско-польских отношений находилось в прямой за­висимости от процесса консолидации коммунистического режима в Польше. Если в первые месяцы после событий 1956 г. в Москве со­хранялось недоверие к Гомулке и его окружению (так, в январе 1957 г. польские лидеры не были приглашены на встречу руководи­телей ряда социалистических стран в Будапеште), то с течением вре мени оснований для такого недоверия становится все меньше. В ходе новой советско-югославской полемики (конец 1956—1958 гг.) польское руководство дистанцировалось от Тито, в 1958 г. пошло на сближение с кадаровской Венгрией (чему не воспрепятствовала и казнь И. Надя, крайне негативно воспринятая польским обществен­ным мнением). Различие векторов дальнейшей эволюции режимов Я Кадара и В. Гомулки неплохо передал известный польский пуб­лицист В. Ворршильский. «С течением лет, — пишет он, — террор в Венгрии ослаб, обнаружился и исторический парадокс: в то вре­мя как обожаемый в Октябре (1956 г. — А. С.) «вождь нации» Гомул­ка постепенно загонял страну в состояние все большей политичес­кой и экономической зависимости от СССР, растущего угнетения, нищеты и лжи — ненавидимый (и справедливо) Кадар как бы ис­кал путей выхода из ловушки, довольно успешно пускался в эконо­мические эксперименты, умеренно либерализировал режим, стремил­ся прийти к соглашению с народом и его интеллигенцией»¹¹¹. Эво­люция режима Гомулки проявилась и в области внешней политики. В конце 1950 — начале 1960-х годов Польша играла довольно актив­ную роль в международных отношениях, выдвинув с ведома и со­гласия Москвы ряд важных мирных инициатив (в частности, о со­здании безъядерной зоны в Центральной Европе). В 1960-е годы по мере усиления экономической и политической зависимости Польши от СССР уменьшается и ее роль в диалоге между Востоком и Запа­дом, Варшава низводится до положения статиста в межблоковых отношениях.

После 1956 г. существование сильных центробежных тенденций в социалистическом лагере (вне ОВД) было по-прежнему связано с наличием специфической югославской модели социализма. Крити­ческие высказывания Тито в адрес советского руководства в связи с его политикой в Венгрии в октябре—ноябре 1956 г., предоставление Югославией в своем посольстве в Будапеште убежища И. Надю и его окружению, где они находились в ноябре 1956 г. более 2 недель вплоть до их незаконного вывоза в Румынию¹¹², привели к заметно­му обострению советско-югославских отношений, что нашло отра­жение и в полемике в средствах массовой информации. К концу лета 1957 г. в двусторонних отношениях наметилось некоторое потепле­ние. Встретившись в начале августа в Румынии с Хрущевым (впер­вые со времени венгерской революции). Тито, заинтересованный прежде всего в экономическом сотрудничестве с СССР, выразил со­гласие приехать осенью в Москву на готовившееся международное совещание коммунистических и рабочих партий, где предстояло об­судить принципиальные вопросы мирового коммунистического дви­жения, принять решения о новых формах взаимодействия и сотруд­ничества, призванных заменить собой распущенный весной 1956 г. Коминформ. Между тем, ознакомившись в Москве с проектом Дек­ларации международного совещания, делегация СКЮ его отвергла, Увидев, что КПСС по-прежнему претендует на роль гегемона в ми­ровом коммунистическом движении. В отношениях двух компартий снова наметилось охлаждение, достигшее своей низшей в послеста линский период отметки к весне 1958 г., что было связано с приня­тием на VII съезде СКЮ (Любляна, 22—26 апреля 1958 г.) новой про­граммы партии, хотя и не ознаменовавшей собой поворота в поли­тике СКЮ, но приведшей в систему многие положения югославской концепции самоуправленческого социализма, неприемлемой для со­ветских лидеров. К тому же новая программа СКЮ в целом ряде пун­ктов вступала в противоречие с декларацией, принятой на совещании представителей коммунистических и рабочих партий в ноябре 1957 г. В результате Москвой была развязана довольно шумная пропаганди­стская кампания антиюгославской направленности, пошедшая на убыль лишь через год, в 1959 г. (в отличие от 1948—1949 гг. в ходе новой кампании критика лидеров СКЮ удержалась на уровне их об­винений в ревизионизме и национализме, не привела к разрыву дип­ломатических отношений, о «шпионах», «убийцах» и «фашистах» во главе Югославии речь уже не заходила).

Место Югославии на международной арене определяла последо­вательно ею проводимая межблоковая политика, при этом в срав­нении с началом 1950-х годов в конце того же десятилетия в отно­шениях как советского, так и западного блока с режимом Тито долж­на была больше учитываться его активная роль в «третьем мире» — ФНРЮ выступила одним из инициаторов движения неприсоедине­ния, оформленного в 1961 г. Во внешних экономических связях Югославии доминировали ее контакты с несоциалистическими стра­нами, лишь в 1963—1964 гг. активизируется сотрудничество ФНРЮ с СЭВ. Отказ режима Тито от проведения антисоветской политики даже в условиях нового охлаждения двусторонних отношений обус­ловил снижение интереса к нему тех западных кругов, которые в 1949—1953 гг. в условиях холодной войны пытались (без особого эффекта) разыграть против СССР югославскую карту. В военно-стра­тегических планах НАТО конца 1950 — начала 1960-х годов югослав­скому фактору не придавалось большого значения, и таким образом, не было серьезных предпосылок для далеко идущего сотрудничества Запада с этой страной в военной области. В то же время, заинтере­сованность Югославии в получении экономической помощи от СССР и его союзников оставалась перманентным фактором ее внеш­ней политики, ограничивавшим поле ее маневров на международной арене и периодически осложнявшим отношения с Западом. Так, в 1957 г. ФНРЮ, исходя из экономической выгоды, устанавливает дипломатические отношения с ГДР, что в соответствии с западно­германской доктриной Хальштейна автоматически повлекло за со­бой разрыв ее отношений с ФРГ.

К концу 1950-х годов заметно усиливается элемент соперничества в отношениях двух коммунистических держав, в той или иной мере претендующих на лидерство в мировом коммунистическом движе­нии: советской гегемонии открыто был брошен китайский вызов. Разногласия руководств КПСС и КПК к 1960 г. выливаются в пуб­личную дискуссию. Наметившаяся тенденция к расколу в социали­стическом лагере сказалась и на внешнеполитических ориентациях ряда союзников СССР. Открыто прокитайскую позицию занимает Албания, в начале 1960-х годов порвавшая с советским блоком. Новое усиление центробежных тенденций внутри социалистическо­го содружества было связано также с Румынией, где жесткая, а вре­менами даже репрессивная внутренняя политика сочеталась со стремлением к более независимому внешнеполитическому курсу, пересмотру характера отношений между Бухарестом и Москвой.

Уже в 1956 г. стремясь к освобождению от мелочной кремлевской опеки, режим Г. Георгиу-Дежа все же не стал и не мог стать союз­ником венгерских «национальных коммунистов» типа Имре Надя. Ведь даже самые робкие реформаторские проекты не могли найти сочувствия у румынских лидеров, которые явно не принимали идей демократизации социализма и видели в большей независимости Ру­мынии лишь средство упрочения собственной власти и ограждения страны от нежелательных либеральных веяний, исходивших в пер­вую очередь из Венгрии и Польши. Более того, стремясь к расши­рению поля самостоятельных маневров, Георгиу-Деж считал важным условием для этого укрепление к себе доверия со стороны Москвы. Жестокие репрессии, предпринятые его режимом внутри страны против тех, кто выразил симпатии венгерской революции, были при­званы доказать советским лидерам: за Румынию они могут быть спо­койны, там существует прочная коммунистическая диктатура и не­возможно ничего подобного тому, что произошло в Венгрии (этот аргумент сыграл немалую роль при обосновании румынской сторо­ной своих требований о выводе советских войск). Став не только соучастником, но весьма инициативным участником расправы над венгерским премьер-министром И. Надем¹¹³, Георгиу-Деж не просто подчинился блоковой дисциплине, но стремился извлечь максимум политической выгоды для себя. Более чем напуганный революцией в соседней стране, румынский лидер в конечном итоге сумел вос­пользоваться этим событием в интересах укрепления своей власти.

Венгерские события явились фактором, заметно ускорившим формирование румынской национальной модели тоталитаризма. Из опасений, что либерализация социализма у соседей зайдет настоль­ко далеко, что составит серьезную угрозу положению румынского руководства, Георгиу-Деж с конца 1956 г. все более целенаправлен­но стремился к созданию механизмов противодействия не только венгерскому, но и советскому влиянию, а обострение советско-ки­тайских разногласий дало румынским лидерам возможность играть на противоречиях двух великих коммунистических держав в целях упрочения собственных позиций внутри страны и вовне. В 1964 г. из-за разногласий с румынским руководством не было проведено очередное заседание Политического консультативного комитета ОВД, деятельность всех высших органов Варшавского Договора была фактически парализована¹¹⁴. Положение мало изменилось и после отставки Н. С. Хрущева, когда новый советский лидер Л. И. Бреж­нев предпринял ряд шагов в целях преодоления наслоений в двусто­ронних отношениях.

Линия Георгиу-Дежа с 1965 г. получила продолжение и развитие его преемником Н. Чаушеску. Следyeт при этом сказать, что особый курс Румынии, оставаясь политикой «национального эгоизма», был адресован не только и не столько Западу (где серьезное отношение к Румынии как диссиденту внутри содружества сложилось, главным образом, лишь после отказа Н. Чаушеску принять участие в совме­стной акции ОВД в отношении Чехословакии в августе 1968 г.), сколько собственному населению, эксплуатируясь как средство ук­репления внутренней поддержки режима, поддержания его устоев.

В Чехословакии, как и в Румынии, коммунистической власти удалось нейтрализовать влияние XX съезда КПСС. При этом боль­шие внутренние ресурсы экономически развитого (хотя и все более отстававшего от западных стандартов) государства позволяли, лишь немного ослабив после 1956 г. репрессивный механизм, фактически законсервировать вплоть до 1963 г. модель социализма, сложившу­юся на рубеже 1940—1950-х. годов. Поворот к более либеральным веяниям во внутренней (в том числе экономической) политике на­метился лишь в середине 1960-х гг., а полную силу набрал к 1968 г. Чехословацкие коммунисты-реформаторы не могли не учитывать уроков венгерского кризиса 1956 г. В отличие от И. Надя они под­черкнуто декларировали верность своим союзническим обязатель­ствам по ОВД. Это, впрочем, отнюдь не успокоило советское руко­водство, резонно видевшее в любых серьезных политических и эко­номических реформах усиление прозападных ориентации, а значит, угрозу своему влиянию в Чехословакии и в конечном счете установ­лениям ялтинско-потсдамской системы. Интервенция 21 августа 1968 г. положила конец одному из наиболее интересных социальных экспериментов второй половины XX в.

---

¹  По просьбе лидера венгерских коммунистов М. Ракоши, весьма активно­го в антиюгославской кампании, в 1949 г. была увеличена численность совет­ского воинского контингента в Венгрии, размещенного на основании Парижс­кого мирного договора 1947 г.

²  Единственный известный нам источник, в котором довольно подробно описан ход совещания, — это крайне тенденциозные мемуары венгерского ли­дера М. Ракоши. См.: «Людям свойственно ошибаться»: Из воспоминаний М. Ра­коши / Публ., вступ. ст. и коммент. А. В. Короткова, В. Т. Середы, А. С. Стыка-лина, А. Д. Чернева и А. А. Чернобаева // Исторический архив. 1997. № 3, 4, 5/6; 1998. № 3, 5/6; 1999. № 1.

³  Планы создания внепартийного противовеса всесильному аппарату ВПТ в лице ОНФ были с особым воодушевлением встречены в кругах интеллигенции, а также среди активистов тех левых политических партий, которые, хотя и не были запрещены в юридическом порядке, однако после 1949 г. существовали лишь фор­мально, в частности партии мелких сельских хозяев и национальной крестьянской.

⁴  Подробнее об этом см. нашу вступительную статью к одному из разделов мемуаров Ракоши: «Людям свойственно ошибаться»... // Исторический архив. 1998. № 5/6.

⁵  На выступление премьер-министра не могли не отреагировать и западные наблюдатели. Парижская «Le Monde», откровенно называвшая курс И. Надя «венгерским нэпом», предсказывала, что «дуэль Надь — Ракоши должна закон­читься победой одного из двух противников».

⁶  Речь шла о недостатке внимания к развитию тяжелой промышленности, о чрезмерном поощрении мелкого собственника в ущерб кооперативам, о попыт­ках противопоставить партии Отечественный народный фронт, о националис­тических перекосах в идеологии. См. материалы этой встречи: «Konzultaciok». Dokumentumok a magyar es a szovjet partvezetok ket moszkvai talalkozojarol 1954— 1955-ben // Multunk. Budapest, 1992. № 4. Особое возмущение вызвали сам факт публикации и содержание статьи в «Сабад неп» от 20 октября. В связи с ней И. Надю были предъявлены упреки во фракционности.

⁷  Кратковременная «оттепель» в Венгрии сменилась новым «похолоданием»: застопорился, едва начавшись, процесс реабилитации невинно осужденных, ужесточилась цензура, усилились гонения на инакомыслящих, были свернуты все дискуссии в прессе по проблемам реформ экономического и политическо­го механизма. В экономической политике происходит частичный возврат к не-оправдавшей себя концепции начала 1950-х гг., выдвигавшей задачу превраще­ния Венгрии в страну «железа и стали». Принимаются, в частности, решения о новых, разорительных для страны капиталовложениях в строительство крупных индустриальных объектов.

⁸  Эту проблему на основании американских архивных документов (госдепар­тамента и других ведомств) глубоко изучил венгерский историк Л. Борхи. См.: Laszlo Borhi. Rollback, Liberation, Containment, or Inaction? U. S. Policy and Eastern Europe in the 1950s // Journal of Cold War Studies. Vol. 1, № 3. Fall 1999. P. 67-110.

⁹  Borhi Laszlo. Az Egyestilt Allamok Kelet-Europa-politikajanak nehany kerdese, 1948-1956 // Tortenelmi Szemle. Budapest, 1995. № 3. 281 o.

¹⁰  Цит. по: Чуканов М. Ю. Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий» в контексте своего време­ни // Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе (1917—1990-е годы). М., 1999. С. 166-167.

¹¹  Там же. С. 167-168.

¹²  27 января 1953 г. Дж. Ф. Даллес в первом своем программном выступле­нии в роли госсекретаря США заверил «угнетенные» восточноевропейские на­роды в том, что они могут рассчитывать на американскую помощь. 20 февраля в том же духе высказался президент Д. Эйзенхауэр. Он указал на извращенное толкование Советским Союзом рожденных по итогам Второй мировой войны международных соглашений, дающее возможность третировать восточноевропей­ские народы. О необходимости гарантировать независимость стран Восточной Европы было сказано и в обращении Эйзенхауэра к правительству СССР от 11 апреля 1953 г., содержавшем предложения по ряду неразрешенных вопросов международных отношений (война в Корее, германский вопрос и т. д.). Ком­ментируя изменения в советском руководстве, а также перемены в тактике СССР на международной арене после смерти Сталина, высокопоставленные американские наблюдатели заявляли о том, что гегемонистские притязания СССР остались неизменными, в силу чего доктрина «освобождения» признава­лась сохранявшей актуальность.

¹³  Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С. 499. Разницу между восточноев­ропейскими доктринами администраций Трумэна и Эйзенхауэра Киссинджер попытался свести «всего лишь к ораторскому нюансу».

¹⁴  Как заявил министр иностранных дел СССР В. М. Молотов, «Президиум ЦК пришел к выводу, что нельзя дальше продолжать проводившуюся в после­днее время линию в отношениях с Югославией. Стало ясно, что поскольку нам не удалось решить определенную задачу лобовым ударом, то следует перейти к другим методам. Было решено установить с Югославией такие же отношения, как и с другими буржуазными государствами, связанными с Северо-атлантиче­ским агрессивным блоком, — послы, официальные телеграммы, деловые встречи и пр.» (Пленум ЦК КПСС. Июль 1953 г. // Известия ЦК КПСС. 1991. № 1. С. 164—165). Приведенная в словах Молотова оценка места Югославии на меж­дународной арене явно искажала реальную ситуацию. Оказавшись в состоянии блокады со стороны СССР и стран народной демократии, Югославия была вы­нуждена активизировать в начале 1950-х годов внешнеэкономические связи с Западом, но при этом последовательно дистанцировалась от блока НАТО, вы­ступая в роли нейтрального государства. Все-таки устами Молотова (кстати ска­зать, наиболее жесткого ортодокса в советском руководстве, менее других склон­ного к преодолению сталинского наследия, в том числе и в югославском воп­росе) было выражено стремление к определенному компромиссу.

¹⁵  Подробнее см.: Советско-югославские отношения. Из документов июль­ского пленума ЦК КПСС / Вступ. ст. А. Б. Едемского // Исторический архив 1999. № 2.

¹⁶  Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 28, д. 138, л. 117.

¹⁷  Как отмечалось, в частности, в докладе Н. С. Хрущева на июльском пле­нуме ЦК КПСС 1955 г., «по экономической структуре и по классовой природе государственной власти Югославию нельзя отнести к государству буржуазного типа» (Там же, оп. 30, д. 88, л. 140).

¹⁸  Разные компартии с неодинаковой степенью готовности подошли к ре­шению этой задачи, что было обусловлено множеством факторов — раскладом сил на политической арене той или иной страны, характером взаимоотноше­ний коммунистов с их союзниками по левому лагерю, не в последнюю очередь тем, в какой мере скомпрометированными оказывались те или иные нацио­нальные коммунистические лидеры своей причастностью к политике Сталина и его окружения. Если П. Тольятти, решительно взяв курс на опережение офи­циальной линии СССР в критике сталинизма, сумел нажить для себя и для своей партии немалый политический капитал как внутри страны, так и в рам­ках мирового коммунистического движения, то более косное руководство Фран­цузской компартии, оказавшись в незавидной роли «догоняющего Москву», в первые же месяцы после съезда в значительной мере подорвало свое влияние в кругах левой интеллигенции Франции.

¹⁹  Состоявшийся в сентябре 1949 г. судебный процесс над видными вен­герскими коммунистами, обвиненными в подрывной деятельности в пользу ре­жима Тито, в свое время дал толчок еще большему разжиганию антиюгослав­ской кампании, переходу ее как бы на новый виток, когда Югославия в ре­золюциях Коминформа провозглашалась страной, находящейся во власти уже не просто ревизионистов, а «шпионов и убийц» (Совещания Коминформа. 1947/1948/1949. М., 1998). Но после того как начал медленно, но неуклонно разворачиваться процесс нормализации советско-югославских отношений, многим в Венгрии и за ее пределами стало ясно, что неминуем пересмотр дела Райка. В одном из выступлений середины 1955 г. Ракоши в обтекаемой фор­ме был вынужден признать несправедливость выдвигавшихся в ходе сентябрь­ского процесса 1949 г. обвинений против Югославии, хотя полной реабилита­ции Райка тогда еще не последовало. Главная ответственность за раздувание в Венгрии антиюгославской истерии в связи с делом Райка была возложена на Берию и его венгерского коллегу, председателя Управления государствен­ной безопасности Г. Петера, арестованного еще в январе 1953 г. После XX съезда КПСС, столкнувшись с непривычно резкой критикой, Ракоши был вынужден пойти на новые уступки — в конце марта он признал полную не­состоятельность обвинений против Райка и осужденных вместе с ним комму­нистов, пытаясь вместе с тем сделать «козлом отпущения» одного из своих приближенных, М. Фаркаша. Была создана специальная партийная комиссия по делу Фаркаша.

²⁰  Цит. по: Барсуков Н. А. XX съезд в ретроспективе Хрущева // Отечествен­ная история. 1996. № 6. С. 175.

²¹  Micunovic V. Moskovske godine 1956/1958. Zagreb, 1977. S. 54; Чуканов М. Ю. Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий» в контексте своего времени. С. 149.

²²  РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 169, л. 50—54.

²³  Об этом известно из выступления Н. С. Хрущева перед руководителями стран народной демократии на рабочем совещании в Москве 24 июня 1956 г. См. в изложении венгерского лидера М. Ракоши на заседании Политбюро Цент­рального руководства ВПТ 28 июня: Tarsadalmi Szemle. Budapest, 1993. № 2. 93 о.

²⁴  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы / Ред.-сост. Е. Д. Орехова, В. Т. Середа, А. С. Стыкалин. М., 1998. Разд. I.

²⁵  Эта оппозиция была почти исключительно внутрипартийной. Даже исклю­ченный из ВПТ Имре Надь в принципе не отрицал руководящей роли партии. 6 июня 1956 г. бывший премьер-министр отмечал свое 60-летие. К этому време­ни оттепель уже настолько сильно прогрела все поры общественной жизни Вен­грии, что вопреки всем закономерностям однопартийной системы исключение И. Надя из партии не стало для него равносильным политической кончине. Праз­днование его юбилея вылилось в скромную политическую демонстрацию оппо­зиционной направленности. В дом опального премьера, находившийся под по­стоянным наблюдением соответствующих служб, пришли не только виднейшие деятели культуры, состоявшие в непростых отношениях с коммунистической вла­стью, но и некоторые ответственные партийные и государственные работники, даже министры, писавшие затем объяснительные записки в ЦР ВПТ. И Полит­бюро ЦР, и советское посольство весьма нервозно отреагировали на состоявшее­ся у Имре Надя рукопожатие коммунистов-реформаторов и внепартийной интел­лигенции (см. там же: донесения посольства СССР за июнь 1956 г.).

²⁶  Один из лидеров коммунистического подполья в годы Второй мировой войны, Кадар в 1951 г. был выведен из высших органов своей партии и аресто­ван на основании фальсифицированных обвинений. Через три года реабилити­рованный, он занимал не самые ответственные должности в партийном аппара­те. Под давлением партактива, вопреки воле Ракоши на ближайший пленум были намечены его кооптация в ЦР ВПТ и восстановление в Политбюро, членом ко­торого он состоял до ареста. Эти планы вызвали резко негативную реакцию со­ветского посла Ю. В. Андропова. В конце апреля он направил в Москву шиф-ротелеграмму, в которой расценил предполагаемое восстановление Кадара в По­литбюро как «серьезную уступку правым и демагогическим элементам». О том, сколь серьезно было воспринято в Кремле это сообщение, свидетельствует хотя бы тот факт, что телеграмма Андропова явилась предметом обсуждения на засе­дании Президиума ЦК КПСС 3 мая, поручившего М. А. Суслову углубленно изучить положение дел в Венгрии (Там же. С. 63.—65).

²⁷  14—15 июня на дискуссии о перспективах развития марксистской фило­софии обширная аудитория приветствовала всемирно известного философа Дьердя Лукача, подвергнутого травле на рубеже 1940—1950-х гг., а теперь снова возвращавшегося в активную общественную жизнь. 18 июня в «кружке Пете-фи» собрались ветераны подпольного антифашистского движения. Многие из этих людей оказались не у дел после установления в Венгрии сталинистской диктатуры, некоторые прошли через тюрьмы и лагеря. Всеобщее потрясение вызвало очень эмоциональное выступление вдовы Л. Райка, призвавшей всех присутствующих осознать, какой чудовищной несправедливостью были предъяв­ленные ее мужу обвинения, а еще более то, что многие тысячи людей застави­ли поверить в его виновность.

²⁸  Курировавший следственную комиссию по делу М. Фаркаша член Полит­бюро Центрального руководства ВПТ И. Ковач, явно интригуя против Ракоши, не препятствовал раскрытию документов, свидетельствовавших о непосредствен­ном участии первого секратря ЦР ВПТ в фабрикации незаконных судебных дел в начале 1950-х гг. По инициативе Ковача и с согласия второго человека в стра­не и партии Э. Гере намечалось обсуждение дела Фаркаша на ближайшем пле­нуме ЦР.

²⁹  См. его донесение в ЦК КПСС по итогам поездки: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 85—87.

³⁰  Тезис о том, что социалистический лагерь возглавляется двумя странами, СССР и КНР, впервые прозвучал в феврале 1955 г. на сессии Верховного Со­вета СССР в докладе министра иностранных дел В. М. Молотова об основных направлениях внешней политики СССР. Он отразил готовность КПСС во имя единства мирового коммунистического движения пойти на компромисс с Ки­таем, в известной мере поделившись с ним своей руководящей ролью.

³¹  В отчетном докладе Н. С. Хрущева от 14 февраля ссылка на Югославию содержалась как раз в разделе, где обосновывалось многообразие форм перехо­да к социализму: «В Федеративной Народной Республике Югославии, где власть принадлежит трудящимся, а общество базируется на общественной собственно­сти на средства производства, в процессе социалистического строительства скла­дываются своеобразные конкретные формы управления хозяйством, построения государственного аппарата» (Правда. 1956. 15 февр.).

³²  Всего за 4 месяца до ликвидации Коминформа, 14 декабря 1955 г., Н. С. Хрущев на пресс-конференции в Дели говорил о целесообразности сохра­нения такой формы общения и сотрудничества компартий, как Коминформ.

³³  Об этом свидетельствует хотя бы то, что во второй половине февраля 1956 г. на совещании представителей компартий, прибывших в Москву в связи с XX съездом КПСС, обсуждалась идея создания вместо Коминформа ряда ре­гиональных объединений компартий (объединения компартий стран, строящих социализм, коминформа западноевропейских стран, коминформа северных стран, объединения латиноамериканских компартий, объединения компартий стран Юго-Восточной Азии и т. д.). См. запись заседания Президиума ЦК КПСС от 22 февраля, выполненную заведующим общим отделом ЦК КПСС В. Н. Малиным (РГАНИ, ф. 3, оп. 12). Эта идея так и не была, как известно, реализована, вероятно, из-за жесткой позиции П. Тольятти, который позже, на VIII съезде ИКП в декабре 1956 г. и на совещании компартий в Москве в но­ябре 1957 г., говорил о своем отрицательном отношении к централизованной организации коммунистического движения в любой форме, в том числе и ре­гиональной.

³⁴ V. Micunovic. Moskovske godine. 1956/1958. Zagreb, 1977. S. 93; Чуканов М. Ю. Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа лич­ности и его последствий» в контексте своего времени. С. 159. Знаком компро­мисса в отношении Югославии была и критика Сталина в вышеназванном по­становлении от 30 июня именно за его роль в разжигании советско-югослав­ского конфликта. «Грубый произвол, приведший к конфликту в отношениях с Югославией в послевоенный период», был назван в нем в числе ошибок Ста­лина, которые «нанесли ущерб развитию отдельных сторон жизни Советского государства, тормозили, особенно в последние годы жизни И. В. Сталина, раз­витие советского общества, но само собой разумеется, не увели его в сторону от правильного пути развития к коммунизму» (Правда. 1956. 2 июля).

³⁵  «Нельзя забывать, что к врагам мы должны применять власть. Нельзя вла­стью злоупотреблять, как это делал Сталин, но употреблять ее надо. Вражеским устремлениям нужно противопоставить госбезопасность, суды, репрессивные органы» — так венгерский лидер М. Ракоши зафиксировал выступление Хру­щева. (Из выступления Ракоши на заседании Политбюро ЦР ВПТ 28 июня 1956 г. Tarsadalmi Szemle. Bdp., 1993. 2 sz.)

³⁶  В целях компрометации Ракоши был дан ход свидетельским показаниям находившегося в тюрьме бывшего шефа безопасности Г. Петера. Комиссия по «делу Фаркаша», которой предстояло на ближайшем пленуме ЦР отчитаться о своей работе, собиралась огласить письмо Петера перед партийным активом, что и было в итоге сделано.

³⁷  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 137—142.

³⁸  Там же. С. 149.

³⁹  А. И. Микоян уже в первые часы приезда пришел к выводу о бесперс­пективности поддержки Москвой Ракоши. Человек на редкость искушенный в аппаратной борьбе, он сразу же понял в ходе бесед, что у многих членов руко­водства ВПТ давно назрела мысль о необходимости замены Ракоши. Однако они боялись ставить этот вопрос без предварительного согласования с руководством КПСС. «Все... ожидают постановки вопроса о Ракоши с нашей стороны», — сообщал Микоян, и он пошел навстречу этим ожиданиям, предложив Ракоши в интересах партийного единства «самому подать в отставку, чтобы облегчить партии сохранить свое руководство и разгромить оппозицию и враждебные эле­менты» (там же. С. 154). Вслед за первой проблемой Микояну пришлось решать и вторую — о преемнике Ракоши. От имени Москвы он согласился с выбором в пользу Э. Гере, ближайшего соратника смещенного Ракоши. Такой выбор оз­начал максимальное сохранение преемственности прежнему курсу. Избрание Гере несомненно избавляло Москву от лишних беспокойств в связи с возмож­ностью слишком резкого изменения курса ВПТ. Однако его избрание отнюдь не разрешило проблему преодоления недоверия широких масс к своему руко­водству. Сделанный выбор мог принести лишь кратковременный эффект, тогда как долгосрочная заинтересованность СССР в политической стабильности в Венгрии требовала от Москвы признания необходимости более решительных перемен.

⁴⁰  Позицию Москвы в отношении Имре Надя с предельной откровенностью изложил Микоян на встречах с руководством ВПТ 13 июля: «Мы считали и считаем ошибкой исключение из партии Надь Имре, хотя он своим поведени­ем этого заслужил. Если бы Надь Имре остался бы в рядах партии, он должен был бы подчиняться партийной дисциплине и выполнять волю партии. Исклю­чением его ЦК сам себе затруднил борьбу с ним. Надо со всей откровенностью заявить Надю, что борьбой с партией он не может вернуться в ее ряды. Путь борьбы с партией — это путь, неизбежно ведущий его в тюрьму. Наоборот, если он изменит свое поведение, то он может рассчитывать на восстановление в рядах партии... Когда он сделает ряд шагов в пользу партии и в направлении исправления своих ошибок, тогда можно будет вернуть его в партию» (там же. С. 155-156).

⁴¹  «В первый раз со времени своего возникновения польский коммунизм освободился от обвинений в том, что является российской марионеткой, обре­ченной на вечный и непримиримый конфликт с польскими национальными устремлениями... В первый раз за свою долгую, переменчивую и трагическую карьеру польский коммунизм взял на себя роль выразителя национальных уст­ремлений к независимости и свободе», — писал в те дни на страницах журна­ла «Scotsman» уроженец Польши, выдающийся британский левый политолог Исаак Дойчер (цит. по обзору западных откликов на польские события: РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 229, л. 95).

⁴²  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 304.

⁴³  Был разработан, в частности, план по наведению порядка в Будапеште на случай, если массовые шествия примут неконтролируемый характер. 19 октяб­ря министр обороны И. Бата отдал приказ о приведении воинских частей в боевую готовность. Однако то, что в донесениях Андропова называлось «нездо­ровыми настроениями», к этому времени в известной мере распространилось и на армейские верхи: многие офицеры и генералы открыто ставили под сомне­ние правомерность использования армии для разгона демонстраций. Оказавшись перед лицом возможного неповиновения своих подчиненных, Бата, довольно слабый военный специалист и в силу этого человек весьма непопулярный в офицерской среде, уже на следующий день отменил свой приказ.

⁴⁴  Рабочие живо откликнулись на планы проведения манифестации солидар­ности с Польшей, в пролетарской среде возникла даже идея забастовки в под­держку требований демонстрантов, так что студенческим вожакам, опасавшим­ся чрезмерного обострения обстановки, пришлось заняться увещеванием рабо­чих, начать отговаривать их от политической стачки.

⁴⁵  О полном параличе власти к началу 20-х чисел октября лучше всего сви­детельствует следующий факт. Член Политбюро Л. Ач жаловался Андропову, что для публикации в центральном органе партии ряда материалов он был вынуж­ден обращаться за «разрешением» к публицистам из окружения Надя Ш. Хара-сти и Г. Лошонци, не занимавшим важных постов в партийной номенклатуре, но имевшим огромное неформальное влияние. См.: Советский Союз и венгер­ский кризис 1956 года. Документы. С. 339.

⁴⁶  Попытки студентов добиться разрешения зачитать свою программу по радио не увенчались успехом. Хотя во главе радиокомитета стояла сторонница И. Надя В. Бенке, им этого не разрешили: реформаторы в партаппарате не были уверены, что им удастся удержать ситуацию под контролем, если на улицы выйдут сотни тысяч людей. Многих из них охватило серьезное беспокойство: показательно, что один из главных авторитетов внутрипартийной оппозиции журналист Ш. Харасти накануне событий, по свидетельству Андропова, пытал­ся выяснить в ЦР ВПТ, «будет ли применена сила» в ответ на возможные улич­ные выступления (там же. С. 341).

⁴⁷  Хотя у руководителей Союза венгерских писателей и «кружка Петефи», заседавших накануне, в сложившейся взрывоопасной ситуации и возникли со­мнения в целесообразности проведения массовой манифестации, стремление к единению со студентами перевешивало над опасениями возможных эксцессов. Осознав, что машина уже запущена в ход, они решили участвовать в демонст­рации, чтобы повлиять на развитие событий. Это, однако, не имело успеха.

⁴⁸  «Хотя мы в качестве пугала для оппозиции часто говорили о контррево­люционной опасности, на деле в нее всерьез никогда не верили», — вспоми­нал впоследствии А. Хегедюш, с апреля 1955 г. по 24 октября 1956 г. председа­тель Совета Министров ВНР (Hegedüs A. A tortenelem es a hatalom igezeteben. Bdp., 1988. 286 p.).

⁴⁹  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 349—351.

³⁰ Все его действия в тот день отличали предельная осторожность, стремле­ние воздержаться от каких-либо поспешных, необдуманных шагов. В дни, пред­шествующие восстанию, И. Надь находился за городом, куда специально уда­лился, чтобы в предгрозовой атмосфере середины октября не выступать объек­том притяжения многих тысяч недовольных режимом и все более открыто заявлявших о своем недовольстве людей. На предложение соратников возгла­вить студенческую демонстрацию бывший премьер-министр, опасаясь провока­ции со стороны Гере, ответил самым категоричным отказом. Когда толпа, со­бравшаяся перед парламентом вечером 23 октября, потребовала выступления И. Надя, для его приезда к зданию Госсобрания понадобились не только дли­тельные уговоры единомышленников, но и — что было для него важнее — просьба со стороны партийного руководства.

⁵¹  Крючков В. Личное дело. Часть первая. М.,1996. С. 52.

⁵²  Так, 21 октября на партактиве Чепельского металлургического комбината представитель ЦР ВПТ говорил, что любое вооруженное «контрреволюционное» выступление войска сумели бы подавить в течение 30 минут.

⁵³  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 208—210.

⁵⁴  Там же. С. 339-342.

⁵⁵  СССР и Польша: октябрь 1956-го. Постановления и рабочие записи засе­даний Президиума ЦК КПСС // Исторический архив. 1996. № 5/6. С. 178—191. Предисловие А. М. Орехова. Публикацию подготовили Е. Д. Орехова и В. Т. Се­реда.

⁵⁶  Из имеющихся источников наиболее полное представление об этой встре­че дает запись, выполненная помощником первого секретаря ЦК КПЧ А. Но­вотного. См.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 359-365.

⁵⁷  «Людям свойственно ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши // Исто­рический архив. 1999. № 1. Находившийся в Москве бывший первый секретарь ЦР ВПТ поздно вечером 23 октября был приглашен в Кремль на заседание Президиума ЦК КПСС.

⁵⁸  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 356—357.

⁵⁹  Об этом Хрущеву вскоре сообщил министр обороны СССР маршал Г. К. Жуков, получивший соответствующую информацию от военного атташе по­сольства СССР в Венгрии (там же. С. 362).

⁶⁰  Малашенко Е. И. Особый корпус в огне Будапешта // Военно-историче­ский журнал. 1993. № 10. С. 26.

⁶¹  Там же.

⁶²  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 362.

⁶³  Там же. С. 356. Что же касается письменного обращения, то оно было подготовлено задним числом — в ответ на запланированное на 28 октября об­суждение венгерского вопроса в Совете Безопасности ООН и вообще на нега­тивную реакцию мирового общественного мнения в связи с отсутствием фор­мальной просьбы о помощи. Датированное 24 октября и подписанное А. Хеге-дюшем, уступившим в ночь на 24-е свои полномочия главы правительства Имре Надю, оно было обнародовано лишь 28 октября.

⁶⁴  «Никто из нас не понимал, почему полиция и венгерские воинские части ничего не делают для наведения порядка», но как бы там ни было, «рассчиты­вать на помощь венгерской полиции и армии и совместные с ними действия не приходилось», — вспоминает участник событий генерал-лейтенант Е. И. Ма-лашенко (Малашенко Е. И. Указ. соч. С. 28).

⁶³ Вопрос о возможном привлечении И. Надя к руководству страной и партией рассматривался вечером 23 октября в Москве на заседании Президиу­ма ЦК КПСС, где вызвал некоторую дискуссию. Если В. М. Молотов считал, что «руками Надя Венгрия расшатывается», то более умеренный А. И. Микоян полагал, что «без Надя не овладеть движением, дешевле и нам». Его в извест­ной мере поддержал Хрущев: «Надя привлечь к политической деятельности. Но пока председателем [правительства] не делать» (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 356—357).

⁶⁶  Там же. С. 364 (из записи совещания в Кремле 24 октября с участием представителей социалистических стран).

⁶⁷  Вывод, ими сделанный, заключался в том, что руководители ВПТ «пре­увеличивают силы противника и недооценивают свои силы» (там же. С. 372).

⁶⁸  См. в том же сборнике каждодневные, а иногда отправлявшиеся по не­скольку раз в день донесения А. Микояна и М. Суслова от 24—30 октября.

⁶⁹  Там же. С. 406.

⁷⁰  Там же. С. 383-384.

⁷¹  Там же. С. 441-443.

⁷²  Там же. С. 405.

⁷³  См.: Borhi Laszlo. Az Egyesult Allamok Kelet-Europa-politikajanak nehany kerdese, 1948-1956 // Tortenelmi Szemle. Budapest, 1995. № 3.

⁷⁴  Цит. по: Чуканов М. Ю. Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий» в контексте своего време­ни. С. 174.

⁷⁵  Borhi Laszlo. Az Egyesult Allamok es a szovjet zona, 1945—1990 (Kronologia). Budapest, 1994. 56 o.

⁷⁶  О реакции США на венгерские события подробнее см.: Bekes Csaba. Az 1956-os magyar forradalom a vilagpolitikaban. Tanulmany es valogatott dokumentumok. Bdp., 1996; Borhi Laszlo. Op. cit.

⁷⁷  СССР и Польша: октябрь 1956-го. Постановления и рабочие записи засе­даний Президиума ЦК КПСС // Исторический архив. 1996. № 6. С. 183. Польская сторона в лице члена Политбюро ЦК ПОРП Э. Охаба (в то время первого секретаря ЦК партии), ехавшего через Москву в Пекин на VIII съезд КПК, еще 11 сентября поставила в осторожной форме вопрос об отзыве совет­ников КГБ из Польши. А. И. Микоян, встречавшийся с Охабом, уже тогда от­ветил, что эта мера не противоречит принципиальной линии КПСС. Однако до принятия конкретного решения дело дошло лишь ко времени, последовавшему за VIII пленумом ПОРП.

⁷⁸  «Идет свержение правительства. Сравнения с Польшей нет», — заметил, например, Л. М. Каганович (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 356).

⁷⁹  Венгерский исследователь Л. Борхи утверждает, что уступка советского руководства в польском вопросе была обусловлена более жесткой позицией, занятой США на случай возможного военного вмешательства СССР в Польше. Однако свою гипотезу он недостаточно подкрепляет ссылкой на документы (Borhi Laszlo. Op. cit. Вопрос этот, безусловно, нуждается в дальнейшем изуче­нии с привлечением советско-американской дипломатической переписки за вто­рую половину октября 1956 г.

⁸⁰  См. выполненные заведующим отделом ЦК КПСС В. Малиным рабочие записи заседаний Президиума ЦК КПСС (Советский Союз и венгерский кри­зис 1956 года... С. 411-413, 432-441).

⁸¹  «Войска не выводим — подавить надо решительным образом», — гово­рил Ворошилов. В таком же духе высказывались и некоторые его коллеги по Президиуму ЦК: «Твердой линии держаться» (Н. Булганин 26 октября), «твердую позицию занять» (Л. Каганович 26 октября), «идти им на уступки — рассматривать будут как слабость» (Д. Шепилов 26 октября), «главное — по­требовать от Кадара больше решительности» (Н. Булганин 28 октября) (там же).

⁸²  Характерны отзывы от 26 октября: «т. Микоян занимает неправиль­ную позицию, неопределенную» (Н. Булганин), «т. Микояну сказать, что­бы он твердо потребовал от Надя навести порядок (Г. Маленков), «т. Ми­коян неправильно действует, толкает на капитуляцию» (Г. Жуков) (там же. С. 412).

⁸³  Там же. С. 433-434.

⁸⁴  «Рабочие поддерживают восстание», — признал Н. Хрущев 28 октября (там же. С. 432).

⁸⁵  «Надь вот-вот выступит против нас», — предчувствовал Молотов (заседа­ние от 28 октября. Там же. С. 433).

⁸⁶  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 457—463.

⁸⁷  «На XX съезде сделали хорошее дело, но затем не возглавили развязан­ную инициативу масс. Нельзя руководить против воли народа. Не встали на подлинные ленинские принципы руководства. Можем оказаться в хвосте собы­тий» (там же. С. 460).

⁸⁸  См., например, их донесение от 30 октября. Там же. С. 467—468.

⁸⁹  Там же. С. 462.

⁹⁰  Этому эпизоду в истории венгерских событий посвящена огромная лите­ратура. Одну из реконструкций см.: Дюрко Л. 1956. Главы из книги // Ино­странная литература. М., 1988. № 7/8.

⁹¹  См. запись заседания и постановление Президиума ЦК (там же. С. 479— 485). Как и неделей раньше, в ночь с 23 на 24 октября, при решении венгер­ского вопроса в советском руководстве не было полного единодушия. Возвра­тившийся 31 октября в Москву А. И. Микоян на следующий день на заседа­нии Президиума ЦК решительно высказывался против нового военного вмешательства, считая не до конца исчерпанными политические средства раз­решения кризиса. Его позиция, однако, в то время уже не нашла поддержки других членов Президиума ЦК. См.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 494-495.

⁹²  Деятельность этой радиостанции в период польского и венгерского кри­зисов 1956 г. явилась одним из главных предметов обсуждения на юбилейной международной конференции в Будапеште осенью 1996 г. При этом высказы­вались различные точки зрения. См. материалы конференции: 1956-os Intezet Evkonyv. 1996/1997. Bdp., 1997.

⁹³  См.: Borhi Laszlo. Op. cit.

⁹⁴  «Во время венгерского переворота Америка плелась в хвосте собственной риторики. Нежелание идти на риск возникновения войны ради уничтожения коммунистического контроля над Восточной Европой было в течение прошедшего десятилетия четко выраженной американской политикой. Но нежелание Вашин­гтона всерьез рассмотреть любой вариант, не связанный с войной, с тем чтобы повлиять на разворот событий, разверзло огромнейшую пропасть между тем, что Вашингтон провозглашал, и тем, что он на деле готов был поддерживать. Соеди­ненные Штаты так и не объяснили пределы поддержки только что вылупивше­муся из яйца, не имеющему опыта венгерскому правительству. Ни по одному из имеющихся в их распоряжении каналов они не дали совета венграм, как закре­пить достижения, прежде чем предпринимать дальнейшие, уже необратимые шаги... Более твердый и ясный американский подход, возможно, оказался бы существенным фактором, лишающим советское решение предсказуемости послед­ствий или видимой безнаказанности... Демократии были не в состоянии начать войну из-за Венгрии, но они могли расширить спектр политических и экономи­ческих потерь СССР вследствие подавления восстания. Получилось же так, что Кремль заплатил буквально ничтожнейшую цену за свои действия и не понес никаких экономических санкций» (Киссинджер Г. Дипломатия. С. 507—508).

⁹⁵  Как доказывает в своей работе Ч. Бекеш, принципиальное решение о си­ловых действиях в отношении Египта было принято еще до венгерских собы­тий 23 октября: Bekes Csaba. Op. cit.

⁹⁶  Советский Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 439.

⁹⁷  Там же. С. 479-484.

⁹⁸  «Суэцкий кризис покончил с «эрой невинности» в рамках Западного аль­янса; с этого момента западные союзники никогда более не примут на веру свои же собственные заверения о якобы идеальной симметрии интересов» — так оценил последствия этого события Г. Киссинджер (Киссинджер Г. Дипломатия. С. 496). О развитии Суэцкого кризиса см.: D. E Calhoun. Hungary and Suez, 1956. An Exploration of Who Makes History. Lanham, Maryland, 1991.

⁹⁹   Подробнее см.: Csen Csien. Peking es az 1956-os magyar valsag // 1956-os Intezet Evkonyv 1996/1997. Bdp., 1997. 186-195 o.

¹⁰⁰  Ibid.

¹⁰¹  См. телеграмму посольства СССР из Рима в МИД СССР с текстом пись­ма П. Тольятти Секретариату ЦК КПСС о положении в Венгрии //Советский Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 476—477.

¹⁰²  Там же. С. 479.

¹⁰³  «Пересмотреть оценку, войска не выводить из Венгрии и Будапешта и проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии» (там же).

¹⁰⁴  31 октября на Президиуме ЦК был утвержден текст телеграммы в адрес П. Тольятти, в котором советские лидеры с полной определенностью заявляли: поскольку И. Надь «все более подпадает под влияние реакционных сил», они не будут «мириться с поворотом событий в сторону разгула реакции» (там же. С. 486). Министру обороны СССР Г. К. Жукову было поручено «с учетом об­мена мнениями на заседании Президиума ЦК КПСС разработать соответству­ющий план мероприятий, связанных с событиями в Венгрии» (там же. С. 484).

¹⁰⁵  «Угроза нашей Родине, использовать хотят Венгрию как базу против нас», — прозвучало на заседании Президиума ЦК КПСС 2 ноября (там же. С. 512).

¹⁰⁶  См. телеграмму Ю. Андропова о его беседе с И. Надем и другими члена­ми узкого кабинета министров от 1 ноября (там же. С. 499—501). Там же см. ноту правительства ВНР правительству СССР о денонсации Варшавского До­говора. См. также телеграмму Ю. Андропова от 2 ноября о повторном протес­те венгерской стороны (там же. С. 522—523).

¹⁰⁷  Это предположение подтверждается записями беседы Н. Хрущева и Г. Ма­ленкова с югославскими лидерами в ночь со 2 на 3 ноября, выполненными присутствовавшим на встрече послом ФНРЮ в СССР В. Мичуновичем. Как явствует из этих записей, в ходе беседы был затронут вопрос о границах ПНР и реваншистских проявлениях в Германии (Советский Союз и венгерский кри­зис 1956 года... С. 524-533).

¹⁰⁸  Об этом писал в своих мемуарах Н. С. Хрущев (Вопросы истории. 1994. № 5), а относящаяся к ноябрю 1956 — февралю 1957 г. обширная переписка между советскими и югославскими руководителями это еще раз подтверждает. Опубликованную ее часть см.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года...; Top secret. Magyar-jugoszlav kapcsolatok 1956. Dokumentumok. Bp., 1995. Значи­тельная часть переписки до сих пор не опубликована. См.: РГАНИ, ф. 89, пе­речень 45.

¹⁰⁹  Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века: В 3 т. / Гл. ред. А. Д. Некипелов. М., 2000. Т. 1: Становление реального социализма. 1945-1965. С. 372-373.

¹¹⁰  Там же. С. 394.

¹¹¹  Ворошильский В. Венгерский дневник // Искусство кино. М., 1992. № 4. С. 145-146.

¹¹²  Стыкалин А. С. Советско-югославская полемика вокруг судьбы «группы И. Надя» и позиция румынского руководства (ноябрь—декабрь 1956 года) // Славяноведение. 2000. № 1. С. 70-81.

¹¹³  Там же.

¹¹⁴  Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века. Т. 1. С. 381.

<< Назад   Вперёд>>