Холодная война. 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива

Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой войны между союзниками по победоносной антигитлеровской коали­ции (державами Запада и Советским Союзом) начался драматический конфликт, вошедший в историю XX века как холодная война, конф­ликт, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну «горячую»? Как могло случиться, что, развязав один узел мировых противоречий — в результате победы над агрессивным блоком держав оси, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий на том же мировом уровне? И как все это соотносится с возобладав­шими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления эры гуманизма в жизни общества и в мировой политике?

Непростые вопросы, судя по тому факту, что сколько пишущих на тему холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее рас­пространенное определение как феномена XX в. — научно-истори­ческой загадки, ждущей своего разрешения. Хотя, казалось бы, обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету ли­тература темы дает такой благодатный материал, опираясь на кото­рый можно было высказать веское слово.

Попытки, конечно, предпринимались. Достаточно давно американ­ский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной войны» (объединившей его статьи 1960—70-х гг.)¹, оптимистически высказывался о наступлении академической стадии в изучении холод­ной войны и преодоления тем самым побочных идейно-пропаганди­стских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим стремле­нием исследователей понять мотивы и определить структурные про­тиворечия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно было покончить с положением, когда большая холодная война меж-дy коммунизмом и демократией породила малую холодную войну между историками по разные стороны от Берлинской стены — этого зримого символа разделенного послевоенного мира.

Но если на Западе были достойные подражания примеры (рабо-ты Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее крупного американского иссле­дователя холодной войны), то на Востоке, до падения советской «империи», историки были скованы официальной установкой, воз-лагавшей ответственность за холодную войну на противоположную

cтoронy со всеми вытекающими отсюда оценками ее происхождения,

сущности и эволюции.

Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства. Такие, как незавершенность до недавнего времени холодной войны как целостного явления (ограничивавшая действие «закона рассто­яния», позволяющего взглянуть на события с исторической дистан­ции), а также отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ к секретным архивным материалам, особенно к документам бывших советских архивов. Трудно дается и преодоление идейно-пропаган­дистского наследия прошлого, все еще оправдываемого рассуждени­ями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за холодную войну.

Круг рассматриваемых в данной связи вопросов включает такие, как хронологические рамки холодной войны, восприятие советс­ким руководством Второй мировой войны и ее итогов, отноше­ние И. В. Сталина и его окружения к Западу вообще и к США в особенности, русская имперская традиция и международная прак­тика большевизма, характер сталинского режима, советская вне­шняя политика и идея мировой революции, конфликт демократии с тоталитаризмом, взаимосвязь внутренней и внешней политики Со­ветского Союза. И поскольку окончание холодной войны подвело итог противоборства советского социализма с капитализмом, изуче­ние ее проблематики не может быть оторвано от исторических при­чин падения коммунистической власти в СССР.

 

1

 

Одна из особенностей современной стадии изучения холодной войны состоит в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее начальных хронологических рамок. Если о времени окончания хо­лодной войны можно судить достаточно определенно — это про­изошло в 1989—1991 гг. в результате падения Берлинской стены и распада советской «империи», — то нельзя столь же уверенно син­тезировать существующие точки зрения на проблемы ее генезиса: глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира. Между тем через анализ генезиса холодной войны пролегает путь к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем осложненным тем, что холодная война достаточно скоро приобрела собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные си­туации. В восприятии как политиков, так и общественности причи­ны и следствия череды международных кризисов часто оказывались деформированными или даже подмененными. У противников в по­стоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу це­лым набором.аргументов и фактов. В трактовке происхождения хо­лодной войны был открыт простор для появления различных исто­риографических концепций².

Но откуда такая размытость, неопределенность в вопросе точки отсчета холодной войны? В чем причина различия суждений, когда историки касаются времени перехода от союзнических отношений стран антигитлеровской коалиции к послевоенной конфронтации междy ними? И насколько оправдан в исследованиях последнего времени повышенный интерес к роли Советского Союза в возник­новении холодной войны?

 В этой связи обращает на себя внимание ясно обозначившаяся тенденция в трудах по истории холодной войны: отодвинуть ее на­чало как можно дальше, в глубь Второй мировой войны и даже в довоенные годы. На самом деле это — констатация того, что госу­дарства антигитлеровской коалиции, кроме общей военной, пресле­довали и другие цели, политические и стратегические, столь различ­ные, что они давали себя знать, когда война еще продолжалась. Следовательно, происхождение холодной войны так или иначе свя­зано с политикой держав-союзников, которой они следовали и до, и в ходе мировой войны.

В этих трудах конфронтация напрямую увязывается с противоре­чиями, как источником холодной войны, между Советским Союзом, с одной стороны, и западными странами, прежде всего США, — с другой. Так логика уже многократно апробированного подхода к проблеме происхождения холодной войны, которая вошла в историю как проявление резкого обострения борьбы двух мировых систем — социализма и капитализма, указывает на первопричину ее зарожде­ния. А именно, на структурные противоречия между двумя система­ми, противоречия, восходящие к «расколу мира» в далеком 1917 г. К вызову, брошенному капитализму Октябрьской революцией, — наиболее радикальной революцией в истории, провозгласившей сво­ей целью создание альтернативной цивилизации. Так началось про­тивостояние, развивавшееся преимущественно по линии классового, социально-политического размежевания. Борьба с мировым капита­лизмом стала целью и смыслом существования нового, стремящегося к классовой однородности социалистического государства. Отныне два мира разделял глубокий антагонизм: они по-разному относились к демократии и свободе личности, совершенно различным стало видение ими перспектив цивилизации. И поскольку обе стороны считали конфликт идей и ценностей неустранимым, каждая рассмат­ривала противника как постоянную угрозу собственному существо­ванию. Это противостояние несколько притупилось с образованием антигитлеровской коалиции, но, конечно, не могло исчезнуть.

Отметим, что и до Второй мировой войны противостояние двух систем имело тенденцию к перерастанию в конфликт глобального масштаба. Что касается Советского Союза, то и в прошлом, задол­го до Второй мировой войны, официальная концепция «враждебного капиталистического окружения» предопределяла масштабный харак­тер любого мало-мальски острого столкновения с капиталистиче­скими странами. И всякий раз официальная пропаганда била тре-вoгу по поводу подготовки объединенной иностранной интервенции против СССР. В 1928 г., например, в условиях разрыва англо-совет­ских отношений, VI конгресс подконтрольного сталинскому руко-водству Коминтерна заявил в своей новой программе, что «поход против СССР ставится империализмом в порядок дня»³. В ходе об­суждения программы много говорилось о войне как одном из цент­ральных вопросов «на ближайшую полосу», после победы в которой «мы будем иметь новые советские республики»⁴. Но только в холод­ной войне конфликт СССР с Западом действительно разросся на­столько, что в него оказались вовлеченными в той или иной степе­ни большинство государств мира. Неудивительно, что по масштаб­ности и роли в тотальной поляризации сил холодная война стоит в одном ряду с мировыми войнами. Линия последних была продол­жена и в плане того преимущественного внимания, которое сторо­ны конфликта уделяли его военно-стратегическим аспектам.

Точка зрения на холодную войну как на острое проявление про­тивостояния двух антагонистических миров получила убедительное подтверждение в свете разительных перемен, с которыми человече­ство подошло к концу XX в. Перемен, стимулирующих попытки оценить в концептуальном плане такие два явления вселенского порядка, какими являются крушение коммуно-социалистической идеи, приведшее к распаду советской «империи», и окончание хо­лодной войны. Столь исторически значимый финал конфронтации двух мировых систем, продолжавшейся почти три четверти столетия, не мог не наложить отпечаток на естественное стремление переос­мыслить комплекс проблем, связанных с ролью Советского Союза в мировом развитии. Приоритетное значение приобретают подходы, отдающие должное либеральным ценностям, нравственным критери­ям, защите прав и свобод отдельной личности. Иначе говоря, по­нять, почему современная цивилизация отторгла советскую модель социализма, можно только, если уроки истории выводить из кате­горий добра и зла, из позитивного «да» и негативного «нет».

Как предвидение Ленина о «немыслимости» длительного сосуще­ствования двух систем, так и подчеркивание его преемниками все­мирно-исторического значения Октябрьской революции отражали советскую ставку на перманентное углубление противостояния со­циализма с капитализмом, придавшего идеологическое измерение извечному геополитическому соперничеству Восток — Запад. По­скольку больше половины периода этого противостояния падает на годы холодной войны, очевидна необходимость учета долговремен­ных, стратегических целей сторон в конфликте, ибо мотивы такти­ческого порядка не могли столь долго определять состояние между­народных отношений на грани между «холодным» миром и «горя­чей» войной. Отсюда также следует, что надо принимать во внимание в первую очередь те мировоззренческие основы, на кото­рых строилась политика основных субъектов холодной войны.

 

2

 

Есть все основания особо выделить фактор Второй мировой вой­ны, ставшей тем рубежом, после которого и наступили долгие де­сятилетия холодной войны. Точнее, наступила пора ее второй фазы (в отличие от первой, довоенной) — намного более активной. На­столько активной, что она стала доминантой послевоенных между­народных отношений. Но можно ли проследить взаимосвязь между этими двумя фазами в годы мировой войны? Думается, что можно.

В процессе войны сталинский Советский Союз и страны демок­ратического Запада оказались в одной коалиции, противостоявшей Германии и ее партнерам по оси. С началом же войны — что сле­дует отметить особо, ибо это имеет непосредственное отношение к рассматриваемому сюжету, — СССР фактически принял сторону аг­рессивной нацистской Германии, а не ее врагов и своих потенциаль­ных (как подсказывал опыт Первой мировой войны с ее четкой рас­становкой противоборствующих сил) союзников — Франции и Ан­глии. Советский Союз был единственным из великой пятерки держав (будущих постоянных членов Совета Безопасности ООН), кто успел побывать — причем на договорных началах — на стороне обе­их враждующих коалиций.

В период советско-германского сближения В. М. Молотов вы­смеивал лозунг «уничтожения гитлеризма», под которым Англия и Франция вступили в мировую войну, как не имеющий «никакого оправдания» и даже как прикрывающий «преступную» войну против Германии⁵. Но впоследствии Советский Союз, наряду с другими победителями, участвовал в Нюрнбергском судебном процессе над нацизмом, осудившем его идеологию и практику. Напомним также, что Советский Союз, окончательно отбросивший с заключением с Германией договора о ненападении лозунг антифашизма, позднее, после гитлеровского нападения на него, выразил (с оговорками) со­гласие «с основными принципами» подписанной Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем Атлантической хартии (август 1941 г.), требовавшей «окончательного уничтожения нацистской тирании»⁶. Однако не менее известные «Четыре свободы» Рузвельта (январь 1941 г.), при­званные «защитить и сохранить свободный мир» — свобода слова, вероисповедания, от нужды и страха, — так и не нашли отклика у официальных советских кругов⁷.

В оправдание такой двойственной политики кремлевские руково­дители в своих программных выступлениях приводили исключитель­но классовые мотивы. Сошлемся на заявление Г. М. Маленкова на первом совещании Коминформа (сентябрь 1947 г.), где он говорил буквально следующее: «Мудрая сталинская внешняя политика совет­ского государства как перед войной, так и в ходе войны позволила нам правильно использовать противоречия внутри лагеря империа­лизма, и это было одним из важных условий нашей (курсив мой. — Д. Н.) победы в войне»⁸. Выделенные курсивом слова подразумева­ют многое: и то, что проводником политики игры на «противоре­чиях внутри лагеря империализма» был Сталин; и то, что он следо­вал неукоснительно заданной классовой внешнеполитической линии; и то, что все было сделано «правильно», т. е. против стран капита­листического мира; и то, что все делалось во имя нашей (а не об-щей с союзниками) победы в войне. Для советского руководства вторая мировая война так и не стала конфликтом, в равной мере затрагивавшим всех участников антигитлеровской коалиции. Не слу­чайно и стремление выделить советско-германскую войну из обще­го хода мировой войны (как Великую Отечественную войну совет­ского периода 1941—1945 гг.), желание максимально использовать к своей односторонней выгоде результаты войны (территориальные приобретения в нарушение Атлантической хартии). Наконец, с го­дами возраставшее обвинение западных союзников в том, что они пытались руками гитлеровцев — «ударным кулаком империализ­ма» — расправиться с первым в мире социалистическим государ­ством. В официозной истории внешней политики СССР разгром нацистской Германии называется «исторической победой социализ­ма над империализмом», открывшей дорогу «для подъема револю­ционной борьбы рабочего класса, невиданного размаха националь­но-освободительного движения и краха колониальной системы»⁹.

Советские руководители следовали типично марксистскому ана­лизу, по логике которого советско-западные союзнические отноше­ния не могли не иметь временного, преходящего характера, а пос­ледующее их жесткое противостояние, наоборот, было неизбежным по самой природе классово разделенного мира. В их представлении холодная война была, таким образом, не чем иным, как давно за­программированной активной фазой неотвратимой борьбы «двух си­стем». В этом мало удивительного, если вспомнить, что за несколь­ко десятилетий «мирного сосуществования» двух систем (иначе го­воря — отсрочки их решительного вооруженного столкновения) марксистско-ленинская мысль так и не поднялась выше вывода о «мирном сосуществовании» как специфической формы классовой борьбы между социализмом и капитализмом в мировом масштабе¹⁰. Идеологическая несовместимость двух систем была подосновой «структурных противоречий» холодной войны. Марксистская идео­логия, стратегически рассматривающая мирное сосуществование вре­менным явлением, по мнению Р. Пайпса, «сама по себе и является основным источником международной напряженности»¹¹. В свое время таковым стала разрушительная для цивилизации идеология нацизма. Разница только в том, что одна основывалась на классо­вом начале, другая — на расовом. Обе добивались своих необуздан­ных целей с использованием всех мыслимых и немыслимых средств. Если, следовательно, со времени образования усилия Советского государства, вопреки провозглашенному вскоре «мирному сосуще­ствованию», были направлены на то, чтобы максимально ослабить своего исторического оппонента — мировой капитализм, то что же говорить о периоде после Второй мировой войны, когда СССР вы­шел на линию открытой глобальной конфронтации с капитализмом, не столь нуждаясь, как это было до поры до времени, в прикрытии Коминтерна?!

В многозначительной формулировке Маленкова видится разгад­ка целей предвоенной внешней политики СССР¹², равно как и объяснение преемственности советской международной стратегии до, во время и после Второй мировой войны. Для Советского Союза другие государства, фашистские ли, буржуазно-демократические, как были, так и оставались «враждебным капиталистическим окружени­ем». Мотив потребности во внешнем враге был присущ советскому руководству во все времена.

Соединение после гитлеровского нападения на СССР его воен­ных усилий с усилиями Англии и несколько позже с США носило, по существу, вынужденный характер¹³. Во многих отношениях это был довольно-таки странный союз, чтобы не сказать противоесте­ственный. Союзников, различавшихся резким несходством государ­ственного устройства, социальных и экономических структур, поне­воле объединила на время общая военно-политическая задача — покончить со все более разрастающейся агрессией германского на­цизма. Противника сильного, успевшего к тому времени закабалить большую часть Европы и мечтавшего о насильственном установле­нии тысячелетнего мирового господства германской расы и ставше­го, таким образом, опасностью для всех.

Идя на сближение с Советским Союзом, премьер-министр Англии Черчилль и президент США Рузвельт прониклись сознанием особой, по сравнению с коммунизмом, угрозы нацизма. Угрозы ближайшей, непосредственной, глобальной. Сталинский Советский Союз, несмот­ря на «большой террор» 1930-х гг. и военную экспансию 1939—1940 гг. против малых соседей — от Финляндии до Румынии, — представлял­ся им меньшим злом и к тому же, памятуя Первую мировую войну, более чем полезным военным партнером. Во всем остальном союзни­ки по антигитлеровской коалиции были так же далеки друг от друга, как и до начала мировой войны. «Уже во время войны», говорилось в декларации, принятой на первом совещании Коминформа по вопросу о международном положении, «в определении как целей войны, так и задач послевоенного устройства» между союзниками существовали раз­личия, которые стали «углубляться в послевоенный период»¹⁴.

Историки, плотно увязывающие происхождение холодной войны со Второй мировой и ее непосредственными последствиями, подчер­кивают приоритетное значение для Советского Союза антикапита­листических целей его политики. Среди ранее неизвестных докумен­тов, не оставляющих сомнений относительно советских намерений, следует назвать текст выступления Сталина, обнаруженный в коллек­ции трофейных архивных материалов, вывезенных в СССР из Ев­ропы по окончании войны. Это — поразительно откровенное вы­ступление Сталина в Политбюро 19 августа 1939 г. в преддверии за­ключения советско-германского пакта. «Опыт двадцати последних лет, — говорил Сталин, — показывает, что в мирное время невозмож­но иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен»¹⁵. Гитлер, та­ким образом, играл на руку Сталину, провоцируя общеевропейский конфликт, которым советский руководитель хотел воспользоваться. B той части Европы, до которой удалось дойти Красной Армии в Результате «сталинского натиска на Запад», Советский Союз дей­ствительно обеспечил приход к власти местным коммунистам¹⁶.

Мировая война, устранив противоречия между фашизмом и де­мократией, в то же время вывела на первый план международной политики противоречия между тоталитарным советским социализ­мом и либеральной западной демократией. Это объясняет, почему становление холодной войны произошло под воздействием и в ито­ге Второй мировой войны, хотя ее генезис следует отнести к пери­оду раскола мира на две системы.

Показательно, что история и особенно предыстория Второй мировой войны стали одним из первых объектов взаимных ост­рых нападок бывших союзников. Обе стороны — и западная, и особенно советская — оказались весьма чувствительными к про­блеме ответственности за мировую войну. Почти одновременно в январе—феврале 1948 г. вышли из печати совместный англо-фран­ко-американский сборник документов «Нацистско-советские от­ношения 1939—1941 гг.», составленный из архивных материалов МИДа Германии, и советская брошюра «Фальсификаторы исто­рии. (Историческая справка)». Из материалов этого сборника сле­довало, что закулисные контакты сталинского Советского Союза с нацистской Германией, завершившиеся подписанием пакта меж­ду ними и последующее советско-германское сотрудничество (от торгово-экономического до военно-политического), имели анти­западную направленность (отражая сталинскую политику исполь­зования «межимпериалистических противоречий» в интересах со­циализма). Советская брошюра, изданная двухмиллионным тира­жом (она обещала «восстановить историческую правду» после предания гласности немецких секретных документов, захваченных советскими войсками¹⁷), обвиняла в пропагандистской манере в подготовке и развязывании мировой войны правящие круги Анг­лии, Франции и США.

Как свидетельствуют материалы архивного фонда Сталина¹⁸, со­ветский вождь лично переписывал и дописывал брошюру, задетый за живое обвинением в потворстве Гитлеру посредством заключения с ним пакта 1939 г.

Прежде чем появиться в «Правде», которая печатала брошюру по главам, их тексты¹⁹, подготовленные в МИДе СССР под руко­водством А. Я. Вышинского, посылались на высочайшее одобрение в Кремль²⁰. Там Сталин вносил свою принципиальную правку, ме­няя многое, начиная с заглавия брошюры («Фальсификаторы ис­тории. Историческая справка») вместо прежнего («Отпор клеветни­кам»), названий глав и кончая большими фрагментами текста, в первую очередь — к заключительной части последних двух глав (3-й и 4-й). В сталинской правке расставлялись жесткие оценки довоенной и предвоенной политике Запада в германском вопросе и, наоборот, полностью оправдывалась и защищалась советская внешняя политика, особенно в вопросе заключения пакта о нена­падении с Германией 1939 г.

Значение этой брошюры в 80 страниц велико. Публикации на ис­торические темы, положения которых расходились с установками «Фальсификаторов истории», изымались из продажи, а их тиражи уничтожались. Известные специалисты по истории международных отношений Л. И. Зубок, И. М. Майский, В. И. Лан и другие подвер­глись гонениям за «недооценку» ими антисоветской политики США и других стран Запада до и во время мировой войны. С другой сто­роны, Сталинские премии получали работы, в которых США припи­сывалась активная, а то и ведущая роль в проведении антисоветской политики, начиная с времен иностранной интервенции после Ок­тябрьской революции. Сталинские установки брошюры на десятиле­тия вперед предопределили линию СССР в холодной войне, продол­жив довоенный курс его внешней политики, далекой от проявления общности интересов со странами демократического Запада.

О степени ожесточенности взаимных обвинений можно судить по выступлению на совещании Коминформа в ноябре 1949 г. М. А. Сус­лова, поставившего в один ряд Антикоминтерновский и Северо­атлантический пакты. Последний, по его словам, «прикрываясь об­ветшалым знаменем антикоммунизма, является программой агрессии и войны, программой удушения национальной независимости и де­мократических прав народов»²¹.

Не менее показательно, что антизападная кампания в советской печати началась еще до появления «Фальсификаторов истории». Главный партийный орган, журнал «Большевик», задал тон кампа­нии по разоблачению картельных связей между германскими и аме­риканскими монополиями²². В конце 1946 г. редакция журнала, от­вечая на письмо читателя, назвала предвоенную политику западных держав «решающим фактором», позволившим фашистским агрессо­рам собраться с силами для войны²³. Еще до окончания войны при­ступил к работе над нашумевшем романом «Поджигатели» Н. Шпа-нов. Роман, писал автор Сталину, был посвящен «разоблачению роли США и Англии и их разведок в развязывании второй и подготовке третьей мировых войн»²⁴.

За пропагандистской кампанией, имевшей целью возложить от­ветственность за развязывание Второй мировой войны на западные страны, нетрудно разглядеть конъюнктуру все более обострявшейся холодной войны. В начале января 1952 г. директор Института Мар­кса — Энгельса — Ленина при ЦК партии П. Н. Поспелов предста­вил М. А. Суслову написанные по его поручению вставки в статью «Вторая мировая война», подготовленную для 2-го издания Большой Советской Энциклопедии (БСЭ). Все они касались международных отношений предвоенного периода. В одной из них говорилось, что правители Англии и Франции «вовсе не думали» о коллективном отпоре гитлеровской агрессии, «а стремились к тому, чтобы заклю­чить прочное соглашение с гитлеровской Германией и направить агрессию против Советского Союза и Польши». В другой вставке заключение советско-германского пакта 1939 г. оправдывалось тем, что это «опрокинуло планы провокаторов войны из лагеря западных держав», помешало созданию «единого фронта капиталистических держав» против СССР. Хотя соответствующий том БСЭ уже был подписан к печати, предложения Поспелова были приняты и вош­ли в окончательный текст статьи²⁵.

Участие в коалиции со странами демократического Запада практи­чески никак не повлияло на видение перспектив мирового развития, укоренившееся в сознании Сталина, его соратников и преемников. Итоги мировой войны воспринимались ими однозначно: как еще одно подтверждение марксистско-ленинской теории о неизбежности пере­хода человечества к социализму (и далее к коммунизму) через импе­риалистические войны и пролетарские революции. По убеждению сталинского руководства, итоги войны «резко изменили» соотноше­ние сил между двумя системами в пользу социализма²⁶. В сентябре 1946 г., все еще находясь под влиянием послевоенной эйфории, Ста­лин выражал сомнение, что правящим кругам США и Англии удаст­ся, если бы даже они этого захотели, создать «капиталистическое ок­ружение» для Советского Союза²⁷. Дальнейшее мировое развитие ви­делось из Московского Кремля в виде перманентного усиления социализма — как закономерности эпохи, начатой в 1917 г.

Казалось, все идет по канонам марксизма-ленинизма. Живой его классик, Сталин, словами и делами  как бы подтверждал избранный страной исторический путь. Итоги мировой войны, чудовищные людские потери в которой десятилетиями скрывались властями (при жизни Сталина официально называлась цифра в 7 млн, затем она возросла до 20 млн, еще позже до 27 млн жертв войны), представ­лялись официальной пропагандой как военно-политический триумф СССР, отбившего еще один натиск сил мирового капитализма.

Под углом классового противоборства рассматривался тот факт, что Советский Союз, единственный из великих держав, в результа­те войны расширил свои территории как на западе, так и на восто­ке. Более того, попавшие в полную зависимость от него «народно-демократические страны» восточной Европы и коммунистический Китай образовали вместе с СССР, как представлялось Сталину, «еди­ный и мощный социалистический лагерь, противостоящий лагерю капитализма»²⁸.

На этом положении Сталина, высказанном им в ноябре 1951 г., следует остановиться подробнее. Оно последовало после его слов о том, что Вторая мировая война была порождена дальнейшим углуб­лением «общего кризиса капитализма», выход из которого каждая из «вцепившихся друг в друга» капиталистических коалиций (тех самых, которых в разное время поддерживал Советский Союз), видела в том, чтобы «разбить противника и добиться мирового господства»²⁹. Это объясняет, почему Сталин отбросил прочь свою же характерис­тику Второй мировой войны как справедливую со стороны стран антигитлеровской коалиции, противопоставив образовавшийся пос­ле войны «лагерь социализма» и бывшим врагам, и бывшим союз­никам. Как объясняет и то, почему в ходе войны отношения СССР и с теми и с другими основательно менялись, когда это было вы­годно сталинскому Советскому Союзу. Достаточно вспомнить оцен­ку главой Советского правительства Молотовым договора о ненапа­дении между Германией и СССР от 23 августа 1939 г. как взаимовыгодного. По его признанию, это соглашение, с одной стороны, «устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной гра­ницы», а с другой — «обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке»³⁰. Еще циничнее был Сталин на закрытом совещании в ЦК ВКП(б), подводившем итог войны с Финляндией. Объясняя, почему нельзя было откладывать нападение на нее в ноябре—декабре 1939 г. (под предлогом необходимости обеспечения защиты Ленин­града), он сослался на сложившуюся для СССР благоприятную меж­дународную обстановку — войну на Западе, где «три самые большие державы вцепились друг другу в горло». Когда же решать вопрос о Ленинграде, говорил Сталин, «если не в таких условиях, когда руки (капиталистических противников СССР. — Д. Н.) заняты и нам пред­ставляется благоприятная обстановка, чтобы их в этот момент уда­рить»³¹. Но после 22 июня 1941 г., когда нацистская Германия, с которой было налажено политико-экономическое сотрудничество (и даже военное — совместная война против Польши, в которой, по сталинскому определению, родилась советско-германская дружба, «скрепленная кровью»³²), напала на Советский Союз, западные де­мократические страны превратились в желанных союзников. Меня­лись внешнеполитические ориентиры СССР, а вместе с ними и так­тика использования Советским Союзом в своих интересах «межим­периалистических противоречий».

Таким образом, сталинская оценка происхождения и характера Второй мировой войны, высказанная уже в разгар холодной войны, отнюдь не была вызвана переменами в отношениях между Востоком и Западом. Она вписывалась полностью в нужды непрекращающейся борьбы двух систем.

В послевоенных условиях никаких оснований для пересмотра своей внешнеполитической стратегии сталинское руководство не видело. Советский Союз и сам расширился территориально, и на­вязал странам Центральной и Восточной Европы систему импер­ских отношений и зависимости под флагом «социалистического ла­геря»³³.

Наступление на позиции капитализма шло и других местах. В за­падной, капиталистической части Европы коммунисты, заслужившие доверие масс своей самоотверженной борьбой против фашизма, явно теснили классовых врагов. «Таков закон исторического развития», — комментировал Сталин рост влияния компартий в Европе в итоге войны, явно имея в виду оборотную сторону медали — ослабление сил буржуазной демократии³⁴. В Англии на парламентских выборах 1945 г. лидер консерваторов Черчилль, приведший страну к победе в тяжелейшей войне, вынужден был уступить премьерство лейбори­сту К. Эттли. В громадной Азии, включая многомиллионный Китай, леворадикальные силы также брали вверх над своими противника­ми. Начался распад мировой колониальной системы, что, согласно марксистской теории, окончательно подрывало позиции капитализ­ма. Напрашивался однозначный вывод о плодотворности внешней политики, которую проводил Советский Союз, последовательно противопоставляя себя капиталистическому миру. Разве не стоило про­должить и развить начатое еще в 1917 г.?!

С началом холодной войны в политико-пропагандистский оборот были запущены новые определения с выраженными, как и в про­шлом, глобальными целями. Помимо жесткой формулы «двух лаге­рей», высказанной Ждановым на совещании Коминформа 1947 г., интересам идейно-политического обоснования линии на противосто­яние с Западом служили и другие определения: «эпоха борьбы двух противоположных общественных систем», «эпоха социалистических и национально-освободительных революций», «эпоха крушения им­периализма», «торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе» и т. п.³⁵

Рассматривать такого рода заявления — официальные, имевшие силу партийно-государственных предписаний, — как чисто (или преимущественно) пропагандистские, предназначенные исключи­тельно для «внутреннего пользования», некорректно. Их назначение не ограничивалось тем, чтобы закрепить в сознании советских лю­дей образ капиталистического врага «по ту сторону баррикад». Объективно не меньшее значение имел международный резонанс подобных заявлений, реакция на них за рубежом. Учитывая громад­ное значение идеологического фактора в международных отношени­ях новейшего времени, не стоит недооценивать последствия этих заявлений. Особенно в плане воздействия на умонастроения и по­литику демократического Запада — ведь они вызывали ответную активную реакцию, и не только пропагандистскую.

Поскольку во Второй мировой войне сталинское руководство преследовало далеко идущие антикапиталистические цели (отнюдь не совпадавшие с национально-государственными интересами стра­ны), последующий разрыв союзнических отношений с Западом был неизбежен. Чем ближе был конец войны, тем явственнее проявля­лось стремление сталинского руководства к действиям, не учитыва­ющим ни ранее согласованные межсоюзнические решения, ни ин­тересы западных партнеров по коалиции.

 Президент США Рузвельт, в свое время проявивший инициативу в деле установления дипломатических отношений с СССР, незадол­го до смерти (он скончался в апреле 1945 г.) говорил в приватной беседе: «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до единого обещания, которые дал в Ялте (в частности договоренность о проведении свободных выборов в Восточной Европе. — Д. Н.)»³⁶. Г. Трумэн, новый хозяин Белого дома, вскоре пришел к тому же выводу. В начале января 1946 г. он предписывал государственному секретарю Дж. Бирнсу такую линию поведения в переговорах с Со­ветским Союзом: «У меня нет никаких сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить проливы, ведущие из Черного моря в Средиземное. До тех пор, пока Россия не встретит твердого отпора в делах и словах, еще одна война будет назревать. Единственный язык, который они [русские] понимают — «сколько у вас дивизий»? Я не думаю, что мы должны и впредь играть в ком­промиссы»³⁷. и уже в следующем году была провозглашена «доктрина Трумэна», в которой США призвали все страны мира «сделать выбор между исключающими друг друга путями жизни»³⁸. Хорошо, что «вовремя отступили» в своих территориальных требованиях к Турции, вспоминал Молотов: «А так бы это привело к совместной против нас агрессии»³⁹.

Дж. Гэддис пишет o завершающем этапе Второй мировой войны, что уже тогда не оставалось сомнений в нежелании Советского Со­юза сотрудничать с Западом для поддержания баланса сил в после­военном мире. СССР, продолжает он, стремился к максимальному расширению своего влияния и даже, «если позволят обстоятельства, готов был пойти на риск войны, чтобы добиться этого»⁴⁰. В свою очередь, В. И. Дашичев подчеркивает, что в послевоенной советс­кой внешней политике «на передний план вышло распространение социализма сталинского типа повсюду, где только возможно». В та­ком случае, каким был Советский Союз для другой стороны? Дер­жавой, «чье руководство стремится военным путем ликвидировать буржуазные демократии и установить коммунистический строй со­ветского типа во всем мире»⁴¹. Своим преемникам Сталин оставил, писал М. Я. Гефтер, «неуходящие замыслы и средства, способные ре­шающим образом влиять на ход мировых дел»⁴². Понятно, что стрем­ление Советского Союза «контролировать и подчинять других» и «решающим образом влиять на ход мировых дел» наталкивалось на самое активное противодействие.

Трудно оспаривать, что самодовлеющая цель советского руковод­ства состояла в том, чтобы, используя всевозможные средства, до­биться решающего воздействия на развитие в послевоенном мире. Публичные заявления представителей высшей партийно-государ­ственной номенклатуры в эти годы определенно указывают на эту глобальную цель.

Известно, что Сталин придавал абсолютное значение фактору силы в международных отношениях. Именно как отражение поли­тики подготовки к возможной войне восприняли за рубежом его заявление в феврале 1946 г. о советских планах наращивания (втрое) промышленного потенциала страны во избежание «всяких случайно­стей»⁴³. Через месяц в получившей широкую огласку речи в Фулто-не (США) Черчилль, оговорившись, что не верит в то, что Совет­ская Россия хочет войны, добавил: «Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин»⁴⁴.

 

4

 

Г Холодная война стала естественным продолжением Второй миро­вой войны для тех, кто с самого начала считал мировую войну еще одной, после «похода 14 государств», попыткой сокрушить советский социализм. На этот счет имеются документальные свидетельства исторической значимости, принадлежащие самым высокопоставлен­ным деятелям сталинского времени. И, что следует подчеркнуть, высказывания таких, в общем, не схожих деятелей, как М. М. Литвинов, В. М. Молотов, Н. С. Хрущев. Хотя все трое принадлежали к высшему руководству страны, к ним нельзя подходить с одной и той же меркой. Тем больший вес приобретает то, что все они еди­ны в том, что привело к холодной войне между недавними союзни­ками.

Лишь после кончины Литвинова американский корреспондент решился обнародовать интервью с ним, взятое в Москве летом 1946 г. На вопрос, почему Восток и Запад не могут жить в мире, Лит­винов ответил: «С моей точки зрения, глубинная причина этого кро­ится в господствующей в нашей стране идеологической концепции, согласно которой конфликт коммунистического мира с капиталис­тическим неизбежен»⁴⁵. (Встреча с корреспондентом прослушивалась, и Сталин с Молотовым получили полную запись интервью⁴⁶.)

Можно сказать, что Литвинов был своего рода «белой вороной» в советском руководстве, хотя и возглавлял в довоенные годы НКИД СССР. Он никогда не внушал доверия ни Сталину, ни его правой руке в вопросах внешней политики Молотову. Из недавних архивных публикаций мы узнаем, что Сталин еще в 1920-е годы считал Лит­винова проводником фракционной линии в НКИД СССР, называя его «оппортунистом» (наряду с Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым), обвиняя в неправильной оценке международной обстановки и из­лишней доверчивости к западным деятелям-«мерзавцам»⁴⁷. Литвинов был смещен со своего поста в мая 1939 г. из-за его несогласия с партийным курсом на сближение с нацистской Германией.

Молотов развил сталинскую характеристику НКИД при Литви­нове, якобы ставшего «убежищем для оппозиции и для всякого рода сомнительных, полупартийных элементов»⁴⁸. Не менее резкие оцен­ки его деятельности дал Молотов в «беседах» с писателем Ф. Чуе-вым, завершив их заявлением, что Литвинов «был совершенно враж­дебным нам» и потому «заслуживал высшую меру наказания со сто­роны пролетариата» и лишь «только случайно жив остался»⁴⁹.

Будучи послом СССР в США в 1941—1943 гг., Литвинов находил­ся «под колпаком» советского резидента. В донесениях резидента в Москву о настроениях Литвинова сообщалось, что он был и остал­ся противником советско-германского договора о ненападении 1939 г.⁵⁰ В другом сообщении говорилось о том, что Литвинов рас­ценивает смещение И. М. Майского с поста советского посла в Лон­доне в 1943 г. как сигнал к ухудшению отношений с союзниками и как предрешение его собственной судьбы⁵¹. Содержание книги вос­поминаний Литвинова «Notes for a Journal» («Записки для дневни­ка»), сигнальный экземпляр которой был добыт советской резиден-турой в Лондоне в июле 1955 г., еще до выпуска тиража книги, КГБ СССР расценило как «антисоветское»⁵².

Допустим, оценка Литвиновым, этим, по выражению У. Таубме- . на, «первым крупным диссидентом послевоенного времени»⁵³, осо­бой ответственности Советского Союза за возникновение холодной войны грешит преувеличением. Но чем объяснить то, что с Литви­новым в этом принципиальнейшем вопросе согласен, причем без каких-либо оговорок, его идейно-политический противник Молотов?

Вот как последний откровенничал с Чуевым относительно под­линных причин холодной войны. «Ну что такое холодная война? — задавался вопросом Молотов в ноябре 1974 г. и сам же отвечал на него: — Обостренные отношения. Все это просто от них (стран За­пада. — Д. Н.) зависит или потому, что мы наступали. Они, конеч­но, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано. Из части Германии сделать свою социалистическую Гер­манию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядки. Вот холодная война»⁵⁴.

Тема противостояния СССР и стран Запада — излюбленная в беседах Молотова, записанных в 1969—1986 гг. на магнитную ленту. Поражает в этих беседах вызывающая откровенность, с которой Молотов, демонстрируя прежний, с довоенных времен, сталинский подход, пространно говорит о своей враждебности к Западу. Не по­терял он и свой большевистский настрой сокрушителя старого мира. Незадолго до своей смерти Молотов говорил об особой склонности русских людей к «размаху» в делах, к драке «по-настоящему», а от­сюда: «социализм — так в мировом масштабе... Особая миссия»⁵⁵.

Молотов решительно отвергал принцип мирного сосуществования двух систем. Перспектива развития мира, по Молотову, «может быть только одна, если идти вперед, — только на международную рево­люцию, ничего другого нет более благонадежного» ⁵⁶.

Откровения Молотова представляют интерес и в том отношении, что они, и об этом можно говорить с полным основанием, отража­ли представления самого Сталина. В беседах Молотов не раз гово­рил о своем несогласии со Сталиным по второстепенным вопросам. Но нигде он не упоминал о расхождениях принципиальных. Наобо­рот, чаще всего подчеркивал, что они действовали заодно со Стали­ным, входя в так называемую «руководящую группу» внутри Полит­бюро. (Практика, сохранявшаяся с ленинских времен и позже уза­коненная постановлением Политбюро⁵⁷.)

Молотов, судя по его многочисленным высказываниям, уступал в идеологической непримиримости разве что одному Сталину. По­стоянная и все усиливающаяся борьба с капитализмом — из тех коммунистических принципов, которыми нельзя было поступиться. В беседах рассказывается об острой четырехчасовой полемике Мо­лотова с его современным оппонентом. Потом «оппонент» делился впечатлением: «Да, этим ребятам пальца в рот не клади — отхватят! Какой же был Сталин, если у него был такой Молотов...»⁵⁸.

Откровения Молотова вполне соответствовали его представлени­ям о целях и методах советской дипломатии. Дважды возглавляя внешнеполитическое ведомство СССР (в 1939—1949 и 1953—1956 гг.), свою задачу он, как и Сталин, видел в том, чтобы «как можно боль­ше расширить пределы нашего Отечества»⁵⁹. Стоит вновь напомнить, что Советский Союз был единственным государством в стане побе­дителей в войне, который в ее итоге прирастил свою территорию. He скрывал Молотов и того, что сталинское руководство нисколько не доверяло западным союзникам по Второй мировой войне: «Они настороже в отношении нас, а мы в их отношении еще более...»⁶⁰ Зарубежные авторы давно пришли к выводу о том, что советские лидеры, не считавшиеся ни с какими нормами международного пра­ва, рассматривали правительства капиталистических стран как изна­чально враждебные Советскому Союзу⁶¹.

Хрущев, преемник Сталина в качестве главы партии (а затем и государства), полностью согласен с Молотовым в наличии самой тесной связи между советскими целями во Второй мировой войне, с одной стороны, и холодной войной — с другой. Об этом Хрущев более чем откровенно говорил на советско-бельгийских переговорах в Москве в октябре—ноябре 1956 г.⁶²

При обсуждении международных проблем советский руководитель «очень поразил» П. Спаака, одного из лидеров Социалистической партии Бельгии, неоднократно возглавлявшего ее правительство (впервые еще до Второй мировой войны), тем, что в своем простран­ном выступлении придал «большое значение» взаимоотношениям СССР с западными странами накануне и в период мировой войны. Несколько раз возвращаясь к вопросу об ответственности за миро­вую войну, он настаивал на том, что война была развязана «лишь потому», что английские консерваторы и французские реакционеры не могли примириться с существованием социалистического Совет­ского Союза, намереваясь «уничтожить его за счет сил германского фашизма»⁶³.

И много лет спустя советские руководители оставались в плену представлений о капиталистическом Западе, заданных сталинским «Кратким курсом истории ВКП(б)». Западные страны оказывались виноватыми и тогда, когда «помешали» предотвратить войну; и тог­да, когда после ее начала не оказали (вопреки ожиданиям в Моск­ве) должного, т. е. продолжительного, сопротивления Германии; на­конец, и тогда, когда затягивали открытие второго фронта в расче­те на максимальное ослабление СССР — «чтобы мы потеряли свое значение великого государства и подчинились диктату Англии и Амepики»⁶⁴.

[Западные державы открыли в конце концов второй фронт, гово­рил Хрущев, потому, что «боялись, что наши войска придут в Па­риж и это создаст для них еще большие политические трудности. Мы не отрицаем, мы действительно разгромили бы немцев и при­шли в Париж». Еще раз возвращаясь к «ситуации» послевоенного 1945 г., он заявил, обращаясь к Спааку: «Я не хочу вам доказывать, что мы, в нашем понимании, не хотели победы рабочего класса Франции и других западноевропейских стран. Я откровенен с вами. Мы этого хотели. Мы и сегодня этого хотим. Другой вопрос — ка­кими средствами и путями...»⁶⁵.

В свете сказанного понятно, в чем Хрущев видел «корень» пос­левоенной международной напряженности. Все дело в том, говорил он, что Советский Союз и страны Запада стояли «на разных поли­тических и социально-политических позициях». Советский Союз стоял «за развитие и укрепление социализма» в странах Восточной Европы, как и «за завоевание» власти рабочим классом там, где еще господствует капитализм. Конечно, заключил Хрущев, руководите-ли капиталистических стран борются не только против своих рабо­чих, «они борются и против нас... Они правильно рассматривают нас (мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность»⁶⁶.

В своих «Воспоминаниях» Хрущев подтвердил классовую точку зрения на причины холодной войны, считая «нормальным», когда обе стороны ведут друг против друга «подрывную политику». Такая политика взаимной враждебности, объяснял он, «вызывается клас­совым антагонизмом». И подчеркивает: «Мы тоже не отказываемся от идеологического противостояния со всеми сопутствующими ему мероприятиями, однако за исключением ведущих к катастрофе»⁶⁷.

Обращает на себя внимание, что все три приведенные выше оценки структурных противоречий периода холодной войны исходят из постулата идейно-политической несовместимости противостоящих друг другу сторон. У Литвинова — это основополагающая коммуни­стическая идея непримиримого антагонизма двух систем, у Молото-ва — откровенная ставка на развитие мирового революционного про­цесса, у Хрущева — «нормальность» противостояния тех же двух систем, несколько скорректированная осознанием реалий атомного века. Однако нельзя не отметить, что впервые провозглашенная на XX съезде КПСС (1956 г.) возможность предотвращения мировой войны имела сугубо теоретический характер.

 

5

 

Противостояние коммунистической и либерально-демократиче­ской идеологий, отступившее на задний план в годы войны, продол­жилось по ее окончании в открытой форме. Сталинское руководство, оценивая победу над фашизмом под классовым углом зрения, пред­полагало развивать наступление на позиции капитализма.

Когда закончилась победоносная для СССР война, вспоминал Д. Т. Шепилов, в 1948—1949 гг. возглавлявший Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (направлявший всю идеологическую деятель­ность компартии), становилось «яснее и яснее», что не все в обла­сти идеологии «соответствует победоносной эпохе и славе» Совет­ского Союза⁶⁸. «Наступила такая историческая полоса, когда стало необходимо изгнать капитализм из его последнего убежища — из об­ласти идеологических отношений», — будет сказано позже в офици­альной истории партии⁶⁹. Считалось, что во всех остальных областях советской жизни капитализм уже побежден. Характерные для тота­литарного общества максимы идеологии задавал, разумеется, сам Сталин, никому не уступавший верховенство партийного теоретика. Какие идеологические установки исходили от него — нетрудно до­гадаться, если вспомнить, что в приписываемом (вполне оправдан­но) Сталину «Кратком курсе истории ВКП(б)» изложение событий подчинено истории идей. Идеология была самым эффективным ору­жием большевиков. Сталкиваясь с той или иной проблемой, советские руководители, как правило, прибегали к ее помощи, полагаясь всецело на магическую силу удачно выбранной идейно-политической формулы.

Одной из них, ставшей лейтмотивом всей истории СССР, явилась формула постоянного обострения идеологической борьбы между двумя системами. В черновых записях Молотова, готовившегося к докладу по случаю 30-летия Октябрьской революции, содержится запись, в которой идеологическая борьба названа «условием» даль­нейшего продвижения социализма вперед в таких разных областях, как сельское хозяйство, культура и укрепление мира⁷⁰. Чтобы идео­логия не теряла свою дееспособность, ее постоянно питали массо­выми репрессиями и порождаемым ими страхом. Созданное Стали­ным идеократическое государство было хорошо приспособлено для контроля над умами людей.

По Сталину, по мере продвижения вперед классовая борьба долж­на была нарастать. Очередным таким «продвижением вперед» и яви­лось образование «социалистического лагеря».

В идеологических битвах периода холодной войны сделали карь­еру многие видные советские деятели. Будущий главный идеолог партии М.А.Суслов, став в 1947 г. секретарем ЦК, одновременно возглавил Агитпроп ЦК, а после назначения нового заведующего оставался его куратором. Осенью 1949 г. обязанности заведующего вновь перешли к Суслову. В дальнейшем он стал отвечать в Полит­бюро, помимо идеологии, также за внешнюю политику и за кадры государственной безопасности и разведки. Хорошая иллюстрация к механизму функционирования идеократического государства, при­способленного к нуждам холодной войны.

Обе идеологии, коммунистическая и либерально-демократиче­ская, выступали как наднациональные, обращенные во внешний мир, как идеологии, рассчитанные на максимальное распростране­ние. Но если первая выражала дискредитированную идею тоталита­ризма, то вторая стала основой современной западной цивилизации с богатым историческим опытом многих стран. Различия между ними объяснялись диаметрально противоположными представлени­ями о послевоенном миропорядке. Естественно, и применяемые при этом методы были различными. Союзники давали разные ответы на вызовы послевоенного времени, обусловленные, с одной стороны, невиданным трагизмом судеб общества и отдельных личностей во Второй мировой войне, с другой — очистительным, освободитель­ным характером войны. Ответы с Востока в общем повторяли тота­литарный опыт. Запад, хотя тоже предлагал отнюдь не новые рецеп­ты, но апеллировал к универсальным человеческим ценностям, обо­гащенным новым позитивным зарядом: принятием Устава ООН и созданием ЮНЕСКО, учреждением Международного военного три­бунала, международных валютных фондов, возвратом к планам все­общего разоружения (в том числе атомного), возрождением планов единения Европы, принятием Всеобщей декларации прав человека и других норм гуманитарного права. Однако по всем этим вопросам начались (и тем дальше, тем жестче) противоречия сторон, отражая несовместимость советской линии на дальнейшую социализацию жизни насильственными средствами и западной линии на свободу личности в условиях либеральной демократии. Эти линии в лучшем случае развивались параллельно, но все чаще остро сталкивались при неизбежном их пересечении.

По-разному складывались условия жизни там, куда ступала нога солдата антигитлеровской коалиции. В зоне англо-франко-американ­ской ответственности в Германии искоренение нацизма сопровож­далось созданием предпосылок для демократических общественно-политических порядков. В советской зоне Германии и в странах Восточной Европы, на которые распространилась юрисдикция совет­ских военных властей, также преследовали нацистов, а заодно и тех, кто стоял за буржуазный строй. На смену последнему шли поряд­ки, скоро приобретшие черты порядков просоветских.

«Сталинский натиск на Запад» в ходе мировой войны стал, по мнению Р. Раака, автора одноименной книги, посвященной пробле­ме происхождения холодной войны, центральным явлением новей­шего времени. С ним автор связывает причины и Второй мировой, и холодной войны. Аргументируя такую постановку вопроса, исто­рик подчеркивает, во-первых, ту определяющую роль, какую сыгра­ла в судьбах народов и cтран Европы сталинская политика опоры на военную силу для достижения советских внешнеполитических целей; во-вторых, критически важное значение восточноевропейского реги­она, ставшего объектом советской экспансии с началом мировой войны, региона, где более всего проявились противоречия между СССР и его западными союзниками и где взошли первые всходы (послевоенной — в отличие от довоенной) холодной войны. Тесную взаимосвязь между Второй мировой и холодной войнами автор про­слеживает в словах и делах Сталина в 1938—1945 гг., который ярко персонифицирует собой многие события того времени.

 

6

 

Публикация на английском языке воспоминаний П. Судоплато-ва, одного из руководителей советской разведки, занимавшейся тай­ными операциями за рубежом, произвела фурор фактами глубокого проникновения советских агентов в атомные секреты Запада. Намно­го больший интерес представляет русское издание книги под назва­нием «Разведка и Кремль», раскрывающей самые скрытые, самые темные стороны советской разведывательной службы, без непосред­ственного участия которой, как оказалось, не обходилось решение многих вопросов государственной важности. Достаточно сказать, что кpyг высокопоставленных лиц, от которых Судоплатов получал тай­ные задания, включал Сталина, Берия, Молотова. Не случайно ав­тор назвал себя «нежелательным свидетелем» замыслов и дел оби­тателей Кремля⁷¹.

 В особой главе, посвященной холодной войне, автор фактически опровергает распространенную версию ее начала, часто связываемого с речью Черчилля в Фултоне. Для советских спецслужб, пишет он, «конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной Европы». В другом случае он буднично замечает, что советские ак­тивные разведывательные операции в Западной Европе «совпали» с началом холодной войны⁷². Как резюмирует по такому же поводу историк Раак, холодная война двигалась на Запад вместе с продви­жением Красной Армии и частей НКВД⁷³.

Борьба против Запада, давний и постоянный фактор советской внешней политики, разгорелась с невиданной силой. Место Вели­кобритании в качестве основной политико-дипломатической и про­пагандистской мишени заняли США, а определение «англо-амери­канский империализм» сменилось на «американский империализм». Произошел переход к силовому противоборству с США, которые обвинялись в провозглашении нового, откровенно экспансионист­ского курса с целью установления своего мирового господствa. Ан-тиамериканизм стал лейтмотивом советской пропаганды как внутри, так и вне Советского Союза⁷⁴. Так противостояние двух систем при-няло конкретную форму острого соперничества СССР — США, ко-торое лишь обострилось с началом гонки ракетно-ядерного воору-жения. Однако, как показал исход холодной войны, «догнать и пe-регнать» США, занявшие в структуре западной демократии ведущее положение, так и не удалось                                                            

Со знанием дела Судоплатов утверждает, что когда началась хо-лодная война, Сталин «твердо» проводил линию на конфронтацию с США⁷⁵. Протоколы заседаний Политбюро подтверждают, что тон яростному антиамериканизму задавал сам Сталин, а его ближайшее окружение — Молотов, Жданов, Маленков, Берия, Суслов — актив­но демонстрировало свои антизападные чувства.     O накале страстей, вызванных холодной войной, свидетельствует тот факт, что сам Сталин решился публично ответить на произне­сенную в марте 1946 г. речь Черчилля в Фултоне, в которой тот го­ворил о «железном занавесе», опустившемся на Европейский конти­нент от Штеттина на севере до Триеста на юге. Тень тирании, про­должил Черчилль, пала на Европу: «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям»⁷⁶. Раздра­жение Сталина было столь велико, что он не остановился перед сравнением Черчилля с Гитлером, обвинением Черчилля в расизме, в стремлении организовать против СССР новый поход «14 госу­дарств» и т. п.⁷⁷ Естественно, последовала команда в «инстанции» об ужесточении советской позиции по всем вопросам отношений с За­падом, включая пропаганду⁷⁸.

Черчилль в долгу не остался. Его весьма откровенные публичные высказывания насчет большевизма, судя по архивному фонду Мо-лотова, изучались в Кремле с пристрастием. Так, в январе 1949 г., выступая в английском парламенте, Черчилль выражал уверенность в том, что «настанет день, когда будет несомненно признано... всем цивилизованным миром, что удушение большевизма в зародыше было бы несказанным благословением для человечества». Спустя два месяца в речи в Бостоне (США) он говорил: «Неспособность заду­шить большевизм в колыбели с помощью того или иного средства и вовлечь обессиленную тогда Россию в общую демократическую систему теперь лежит на нас тяжелым бременем... Но мы не долж­ны отчаиваться»⁷⁹.

В своих антизападных планах Сталин и Молотов были не прочь попытаться вновь разыграть германскую карту в геополитической игре на континенте. Как и в 1920—1930-е гг., они хотели бы сделать ставку на Германию в противовес другим странам Запада. Правда, публично это, естественно, отрицалось как «отход Советского Союза от его коренных национальных интересов» (Сталин)⁸⁰. О непреходя­щих советских намерениях использовать Германию для расширения своего господства над Европой можно судить по той оценке, кото­рую дал Сталин образованию в октябре 1949 г. Германской Демо­кратической Республики, — как поворотного пункта в истории Ев­ропы. В свое время Молотов аналогично оценил советско-герман­ский договор о ненападении 1939 г. — как поворотный пункт в истории Европы, да и не только Европы⁸¹.

Конечно, были и попытки сохранить, особенно в 1945—1946 гг., видимость продолжающегося сотрудничества с Западом. Союзникам по войне удались некоторые согласованные решения, например, мирные договоры с восточноевропейскими странами — сателлита­ми Германии, в чем был больше заинтересован Советский Союз. Хотя, признается в официозной «Истории внешней политики СССР», подготовка мирных договоров «проходила в условиях напря­женной дипломатической борьбы по вопросам, определявшим буду­щее судьбы значительной части Европы»⁸².

Анализируя международные события между двумя сессиями Совета министров иностранных дел, Лондонской (сентябрь—октябрь 1945 г.) и Московской (декабрь 1945 г.), Сталин придавал решающее значе­ние тому, что он назвал советской политикой «стойкости и выдерж­ки». Благодаря этой политике, писал он накануне московской сессии, «мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшемся в Лондоне». Вы­играли, так как США и Англия отступили, и предстоявшая москов­ская сессия пройдет «без привлечения Китая по европейским вопро­сам и без привлечения Франции по балканским вопросам». Как со­ветский выигрыш Сталин оценивал результаты парламентских выборов в Болгарии и Югославии, на которых победили коммунисты. Очевидно, подытоживал свой анализ Сталин в письме Молотову из Сочи, где он находился на отдыхе, «что, имея дело с такими партне­рами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьез­ного, если начнем поддаваться. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки»⁸³.

Преследуя собственные имперские интересы, СССР так и не за­ключил мирный договор ни с Германией (его де-юре заменили хель-синские договоренности 1975 г.), ни с Японией (вопрос так и остался открытым).

Но вернемся к хрущевскому откровению насчет советского наме-рения «прийти в Париж», воспользовавшись войной. В данной свя-зи любопытно проанализировать заявление, с которым выступил

много лет спустя, летом 1983 г., А. А. Громыко, в то время член Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель главы правительства и долголетний министр иностранных дел. Публично, с высокой три­буны Верховного Совета СССР, говорилось о том, что «когда фаши­стская Германия уже была повержена», Советский Союз «мог» пo-вернуть «могучий вал советских армий» против своих же союзников, продолжив наступление в западном направлении. Мог, если бы не его верность «союзническим обязательствам»⁸⁴.

Отметим, что официальное заявление Громыко о том, что окончании мировой войны сталинское руководство так или иначе не исключало новой войны, на этот раз с западными странами, — сви-детельство непосредственного участника событий, посла СССР в США в 1943—1946 гг., входившего в советскую делегацию на кон-ференциях в верхах в годы войны, свидетельство человека, пользо­вавшегося доверием Сталина и Молотова (о чем Громыко не без гордости писал в воспоминаниях).

Некоторые обстоятельства и факты, ставшие известными в после­дние годы, дополняют и развивают сенсационное заявление Громыко. Выясняется, что планы «освобождения Европы» от капиталистическо­го гнета действительно вынашивались в самых высоких советских кру­гах. Стало известно о беседе Генерального секретаря Французской ком­партии М. Тореза со Сталиным, состоявшейся после освобождения Франции. В ответ на сообщение о требовании генерала Ш. де Голля, чтобы участники французского Сопротивления сдали оружие, было сказано: «Прячьте оружие. Возможно, вы нам еще поможете». В. Бе­режков, в прошлом один из переводчиков Сталина, делится своими догадками: готовился ли Сталин к возможной агрессии со стороны США, желая иметь в тылу противника движение Сопротивления, «или действительно у него была мысль двинуться до Атлантики?»⁸⁵.

Напрашивается и сопоставление заявления Громыко с известным фактом о том, что в мае 1945 г. Черчилль распорядился оставить кое-какие части разгромленной немецкой армии наготове, чуть ли не под ружьем —- «на всякий случай». Молотов распоряжение Черчилля прокомментировал так: «Боялись, что мы пойдем дальше...»⁸⁶ Рассек­реченные недавно английские архивные документы подтверждают, что в апреле—мае 1945 г, правительство Черчилля действительно вело подготовку к войне против Советского Союза. Один из двух пла­нов — наступательный, под названием «Немыслимое» (от 22 мая 1945 г.), второй, составленный вскоре, — касался исключительно обороны Британских островов. Комментарий автора публикации: «Из одной крайности бросились в другую»⁸⁷, верно отражает пани­ческие настроения в верхах на Западе.

Любопытны и некоторые свидетельства Молотова из его бесед с Чуевым. На вопрос, правда ли, что маршал Жуков предлагал не останавливаться на Берлине, а идти дальше, ответил, что он «такого» не помнит. Зато помнил, что были «мысли» о том, что «Аляску не­плохо бы вернуть», но, добавил Молотов, «еще время не пришло таким задачам». Еще в одном месте бесед он одобрительно отзыва­ется о словах Сталина, будто бы сказанных послу США в СССР А. Гарриману при распределении зон между союзниками в Берлине: «Царь Александр дошел до Парижа»⁸⁸. Мол, немецкая столица не была пределом советских возможностей.

Косвенное подтверждение всему этому содержится в рассекречен­ном в 1989 г. «Оперативном плане действий Группы советских ок­купационных войск в Германии», датированном 5 ноября 1946 г. Цель публикации заключалась в опровержении подозрений Запада в том, что «мы будто бы сразу после войны составили обширные планы завоевания Европы и даже нападения на США». Автор ком­ментариев к публикации пишет, что все обстояло наоборот: «Сразу после второй мировой войны главной целью военной доктрины США было уничтожение мировой системы социализма и утвержде­ние гегемонизма США»⁸⁹. Как бы то ни было, глубокий разлад меж­ду союзниками налицо.

Однако приостановить «могучий вал Советской армии» на уже достигнутых рубежах в Европе следовало хотя бы по той причине, что все еще предстояло предъявить сталинский «особый счет к Япо­нии». В «Обращении к народу», выпущенном 2 сентября 1945 г. пос­ле разгрома дальневосточного союзника нацизма — милитаристской Японии, Сталин говорил о наступлении долгожданного дня: «Сорок лет ждали мы, люди старшего поколения, этого дня» — ликвидации «черного пятна», легшего «на нашу страну» в результате поражения в русско-японской войне 1904—1905 гг.⁹⁰ Не прочь был Сталин ок­купировать и часть «собственно японской территории», чтобы, пи­сал он Трумэну 16 августа 1945 г., возместить тот моральный ущерб, который был нанесен русскому общественному мнению оккупаци­ей японцами в 1919—1921 гг. «всего советского Дальнего Востока»⁹¹. Но встретил решительный отказ.

Другим сдерживающим мотивом, помимо стремления рассчитать­ся с Японией за давнее поражение, была неожиданно возникшая атомная проблема. Об испытании атомной бомбы стало известно на Потсдамской конференции в июле 1945 г., а вскоре она нашла бое­вое применение против Японии. Правда, вначале Сталин, по-види­мому, недооценивал значение нового страшного оружия массового поражения. В сентябре 1946 г. он публично говорил о том, что не считает атомную бомбу «такой серьезной силой», какой склонны ее считать некоторые политические деятели. По его словам, атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных» и они не могут решить судьбу войны — «для этого недостаточно атомных бомб»⁹². В январе 1949 г. Молотов высказывался примерно в том же смысле, заявив, что «у них (Запада. — Д. Н.) нет сейчас столько пороха, чтобы напасть на Советский Союз»⁹³. Из этих высказываний следует, что поначалу американская атомная монополия не воспри­нималась советским руководством настолько серьезно, чтобы отнести появление атомного оружия к непосредственным причинам пос­левоенной холодной войны.

В Европе, остававшейся эпицентром событий холодной войны, Советский Союз, несмотря на окончание войны, сохранял большие силы. Его курс на запугивание Запада советской военной мощью был одной из главных причин возраставшей международной напря­женности. О степени этой напряженности можно судить по пропа­гандистской сxватке, развернувшейся на очередной, 3-й сессии Ге­неральной Ассамблеи ООН в Париже (сентябрь—октябрь 1948 г.). Заметным явлением на сессии стало выступление 28 сентября гла­вы делегации Бельгии, ее премьер-министра П. Спаака⁹⁴, обратив­шегося к советской делегации со словами: «Империя Советского Союза простирается от Дальнего Востока до Балтийского моря и от Черного до Средиземного моря. Власть его ощущается теперь даже на берегах Рейна <...>, и Советский Союз спрашивает, чего опаса­ется другая стoрона! <...> Дело в том, что внешняя политика Совет­ского Союза теперь более честолюбивая и смелая, чем политика са­мих царей»⁹⁵. Напомнив о «Четырех свободах» Рузвельта, Спаак по­требовал, чтобы советские руководители освободили людей на Западе от чувства страха, которое они испытывают перед военной мощью СССР,

Современники на Западе сравнивали выступление Спаака по силе эмоционального воздействия на общественность с речью Черчилля в Фултоне. Позднее, во время визита в СССР с бельгийской прави­тельственной делегацией, Спаак вернулся к тому, что он назвал «важным вопросом». «Начиная с 1948—1949 гг.», заявил он советским руководителям, западные страны «жили под впечатлением страха», считая, что они находятся под угрозой со стороны Советского Со­юза. По его словам, «этот страх лежал в основе создания НАТО и Западного блока»⁹⁷.

Однако тщетно было бы по тогдашней советской прессе найти что-либо дополнительно о содержательной части выступления Спа­ака. Но о том, что оно задело советскую делегацию на сессии за живое, можно судить по ответной речи главы делегации А. Я. Вы­шинского, которая пестрела выражениями: «...Никаких фактов. Одна риторика, одна истерия по поводу какого-то страха». Красноречие Спаака обращено «на совершенно посторонние и никчемные речи», полна «враждебных Советскому Союзу, совершенно нелепых и не­обоснованных положений»⁹⁸.

Некоторое Представление о том, насколько в Москве были недо­вольны выступлением Спаака, дают сообщения, поступавшие от посольства СССР в Бельгии (советский посол в этой стране входил в состав делегации Советского Союза на сессии Генеральной Ассам­блеи ООН). В однoм из них о речи Спаака говорилось, что по сво­ей антисоветской направленности она «превосходила все предше­ствующие его выступления»⁹⁹. В отчете посольства за 1948 г. пред­лагались средства давления на Бельгию «на случай, если бы [они] понадобились при известных условиях», с предъявлением «серьезных претензий (в общей или ультимативной форме)»: требования прекращения поставок урановой руды в США, выхода Бельгии из Запад­ного и Атлантического союзов, полной и немедленной репатриации в СССР всех перемещенных лиц из числа советских граждан, за­прещения всех эмигрантских антисоветских комитетов «с выдачей нам военных преступников, в них засевших», запрещения органов белогвардейской пропаганды, прекращения бельгийской опеки над Руанда-Урунди¹⁰⁰.

 

8

 

Были и веские внутриполитические причины, объясняющие за­интересованность властей в нагнетании холодной войны. Срочно требовалось освежить явно потускневший за годы мировой войны образ врага в лице западных стран, переломить массовую политиче­скую психологию доброжелательности к союзникам, сформировав­шуюся в условиях борьбы с фашизмом.

Судя по публичным высказываниям кремлевских руководителей, они опасались, что советские люди в солдатских шинелях, познако­мившиеся с порядками и культурой на Западе, вернутся домой с желанием установить такие же порядки дома¹⁰'. «Нужно было уби­рать тех солдат, тех вольнодумцев, которые своими глазами увиде­ли, что побежденные живут не в пример лучше победителей, что там, при капитализме, жизнь идет гораздо здоровей и богаче... Вот и стал товарищ Сталин губить тех, кто ему шкуру спас», — вспоми­нал ветеран войны писатель В. П. Астафьев, говоря о причинах пос­левоенных массовых репрессий¹⁰². Опасения, что доверие народных масс к властям не столь велико, как им бы хотелось, были не на­прасны. Например, в ходе кампании по выборам в Верховный Со­вет СССР в конце 1945 — начале 1946 г., «компетентные органы» сообщали с мест «об антисоветских и хулиганских проявлениях», выражавшихся в разбрасывании листовок и распространении часту­шек антисоветского содержания. Арестованный инвалид войны И. Ф. Туленков призывал избирателей быть осторожными в выборах кандидатов в депутаты, «а то выберем такое правительство, которое снова навяжет нам войну»¹⁰³.

Наибольшие опасения вызывала советская интеллигенция, мо­рально и политически активизировавшаяся в условиях антифашист­ской борьбы. Постановлениями ЦК ВКП(б) от августа 1946 г. с критикой «идеологических ошибок» в работе журналов «Звезда» и «Ленинград» и репертуара драматических театров высшее партий­но-государственное руководство положило начало многолетним го­нениям на творческую интеллигенцию, представители которой обвинялись в проявлении «раболепия и низкопоклонства перед ино­странщиной», даже в «политической неблагонадежности». За ними последовали другие партийные постановления по так называемым «идеологическим вопросам», на самом деле отразившие сталинский антиинтеллектуализм послевоенных лет. Последствия идейно-поли­тических кампаний тех лет, с их неизменно безумными масштабами, до сих пор сказываются на выборе той части современного ком­мунистического электората, чье сознание формировалось в годы борьбы против «заговорщиков» из Еврейского антифашистского ко­митета, «безродных космополитов», «врачей-убийц».

Чтобы предотвратить «тлетворное», по их разумению, влияние Запада, власти широко использовали партийный аппарат и агентур­ную сеть КГБ. В мае 1947 г. М. А. Суслов, в то время возглавляв­ший Отдел внешней политики ЦК ВКП(б), сообщал руководителям партии и правительства о том, что Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС) «без разрешения МИД СССР» система­тически берет для просмотра иностранные фильмы в английском, французском, итальянском посольствах. На копии этого документа Молотов наложил такую резолюцию: «ВОКС оказался в роли свод­ника наших людей с иностранными посольствами и их пособника»¹⁰⁴. Одно из политических обвинений против руководителей Еврейского антифашистского комитета, арест которых готовился исподволь, сво­дилось к тому, что они «ориентируются на американцев»¹⁰⁵. Еще даль­ше пошел Маленков, заявивший на совещании Коминформа 1947 г., что представители «некоторых неустойчивых слоев» интеллигенции, «зараженных болезнью низкопоклонства перед всем заграничным... легко становятся пищей для иностранных разведок»¹⁰⁶. Так начал интенсивно формироваться новый образ внутреннего врага — «аген­тов американского империализма».

Строгое ограничение зарубежных контактов советских людей рас­пространялось от запрещения смешанных браков до ужесточения цензуры на все виды информационной продукции и на фактический разрыв культурных и научных связей с другими странами. Показа­телен пример с публикацией на русском языке журнала «Сторонни­ки мира». Этот журнал до этого уже выходил на нескольких ино­странных языках. В начале 1950 г. было решено выпускать его, на­чиная с марта, и на русском. Сигнальный экземпляр журнала (это был его седьмой номер) был представлен самому Сталину, а копии — Маленкову, Молотову, Берии, Микояну, Кагановичу, Булганину, Сус­лову. Из 20-тысячного тиража половина предназначалась к распро­странению за рубежом, остальные — в Советском Союзе¹⁰⁷. Однако этот журнал сторонников мира, о безусловной поддержке которых неустанно и много говорили советские руководители, могли читать далеко не все. Архивный документ зафиксировал записку ответствен­ных работников Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (Агит­проп ЦК) на имя Суслова, в котором сообщалось, что «журнал пред­назначался для распространения лишь среди руководящего партий­ного и советского актива»¹⁰⁸.

Страна, только что пережившая страшные четыре года советско-германской войны, снова оказалась задавленной «антиимпериали­стической» пропагандой, внушавшей советским людям, что они не застрахованы от опасности новых вражеских нашествий, на сей раз со стороны государств Запада, возглавляемых США. И подавляющее большинство людей, лишенное иной информации, естественно, ве­рило официальной пропаганде.

Показательна осевшая в архиве Агитпропа ЦК информация о реакции населения на опубликованное в сентябре 1946 г. партийно-правительственное сообщение о повышении цен на продукты пита­ния. Чтобы выявить настроения людей в связи с принятием такого непопулярного решения, работники Агитпропа посетили собрания трудящихся Москвы, прошедшие в своем большинстве, по их оцен­ке, «организованно». Но на некоторых собраниях «имели место про­вокационные выкрики». В качестве примеров приводились мнения «некоторых рабочих» о том, что «повышение цен связано с неизбеж­ностью войны в ближайшее время». Отмечалось, что «на собраниях докладчикам и беседчикам задается много вопросов о войне»¹⁰⁹. Еще в одном архивном партийном документе приводится перечень свы­ше полусотни вопросов, заданных партийным лекторам рабочими и служащими предприятий и учреждений Москвы и семи областей. Первыми двумя вопросами, открывавшими список, были: «Будет ли война?» и «Не вызвано ли повышение цен сложной международной обстановкой?»¹¹⁰

 

9

 

Многое для понимания «структурных противоречий» холодной войны дает тот факт, что она возникла еще при жизни Сталина. При нем же мир стал свидетелем таких острейших ее проявлений, как захват власти коммунистами в Чехословакии, Берлинский кризис 1948—1949 гг., корейская война 1950—1953 гг. Угроза перерастания холодной войны в еще одну мировую была постоянной, реальной. Имея в виду субъективную сторону дела, нельзя не прийти к за­ключению, что возможность подобной трансформации отвечала марксистской установке на все возрастающее обострение борьбы двух систем.

Признание правомерности постановки вопроса об особой ответ­ственности Сталина в возникновении холодной войны отечествен­ными историками нашло отражение в издании в последнее время двух созвучных по названиям сборников «Сталин и холодная вой­на» и «Сталинское десятилетие холодной войны», основанных на новых архивных данных. Сторонники традиционной (с советских времен) точки зрения на роль Сталина обычно предпочитают кон­кретно-историческому анализу ссылки на его «прагматизм», «наци­ональный большевизм» (в смысле приверженности национально-го­сударственным интересам). Но дело в том, что так называемый «прагматизм» Сталина был марксистским. Основу его политической культуры составляли марксистско-ленинские теоретические представ­ления о характере и перспективах всемирно-исторического процес­са. Другими словами, его прагматизм ограничивался системой клас­совых принципов и убеждений, с прицелом на то, чтобы нанести как можно больший ущерб мировому капитализму. Это определяло до­статочно узкие рамки историко-политического сознания Сталина, классовость категорий его мышления, однозначную направленность мыслей. Следовательно, и действий. Действий абсолютного дикта­тора, чьи единоличные решения отражали глубокую убежденность в том, что он владеет секретом принципа политической правильности. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что Сталин был деятелем держав­ным. А державная политика имеет свою логику, свои закономерно­сти, равно как и свои минусы. Такие его государственные акты, как заключение пакта с Гитлером в 1939 г. и провоцирование конфликтов с западными странами по окончании Второй мировой войне скорее говорят не в пользу мнимого прагматизма Сталина, а об авантюризме его политики. Известный российский физик академик Е. Л. Фейнберг, близко общавшийся с учеными — создателями советской атомной бом­бы, вспоминая о времени, когда было покончено с американской атом­ной монополией (1949 г.), добавляет: «...и Сталин сразу начал войну в Корее»¹¹¹.

Сталин и его преемники придавали решающее значение страте­гии борьбы за социализм, на которой строилась вся внутренняя и внешняя политика страны. В воспоминаниях Хрущева о периоде возникновения холодной войны говорится, что «Сталин считал об­становку предвоенной и создавал соответствующий политический накал». В другом месте его воспоминаний мы читаем о том, что уже сразу по окончании Второй мировой войны Сталин «уже обряжал­ся в тогу военачальника возможных будущих походов»¹¹². Именно при Сталине получила устойчивое распространение военно-полити­ческая формула «двух лагерей» на мировой арене, заменившая со­бой формулу «двух систем», отдававшей приоритет общественно-политическим различиям, но все же переносившей час решительной схватки на будущее. Во всяком случае, если в Советском Союзе на­чало холодной войны приписывали речи Черчилля, этого отставно­го английского премьер-министра, в Фултоне, то еще больше осно­ваний применить критерий ответственности за холодную войну к действиям советского диктатора, который, как прекрасно известно, чувствовал себя достаточно вольно как в сфере внутренней, так и внешней политики.

Авторитетных суждений, указывающих на причинно-следствен­ную связь между теорией и практикой сталинизма, с одной сторо­ны, и зарождением холодной войны, — с другой, более чем доста­точно. Эти суждения принадлежат и профессиональным историкам, и известным политикам. Наблюдается сближение позиций в этом вопросе отечественных и зарубежных исследователей. Р. Такер, ав­тор многотомной биографии Сталина, анализируя внутреннюю борь­бу в советском руководстве по вопросам внешней политики в пос­ледний период его жизни, полемизировал с теми американскими коллегами, которые полагали, что к концу жизни Сталин склонял­ся к смягчению напряженности в отношениях с Западом. Наоборот, доказывал Такер, советский лидер по-прежнему считал, что в обла­сти международных отношений следует опираться на силу, и только на нее. Позже в интервью одному из ведущих советских журналов он развил свою мысль, отметив: Сталин и его приверженцы исхо­дили из того, что «величие государства заключается в его военной мощи, способности контролировать и подчинять других»¹¹³. Сужде­ние Такера совпадает с мнением М. Тэтчер, назвавшей в бытность ее премьер-министром Великобритании «настоящей причиной» хо­лодной войны «крайне жестокую сталинскую систему»¹¹⁴. Тэтчер опиралась на представления о причинах холодной войны, широко распространенные на Западе.

Каковы были замыслы советского руководства при Сталине, гото­во ли оно было идти до конца, до решающей вооруженной схватки с капитализмом, однозначно трудно сказать. Особенно пока исследова­телям не будут полностью доступны партийные и военные архивы (а они раскрывают свои тайны весьма неохотно). Во всяком случае, в окружении Сталина, судя по официальным заявлениям, такой исход противостояния с Западом не исключался. Вряд ли можно считать со­вершенно безобидным выражение «Все дороги ведут к коммунизму» из доклада Молотова в ноябре 1947 г. по случаю 30-летия Октябрьской революции. Взятое из текста песни, которую почти ежедневно распе­вали по радио, оно следовало после слов докладчика о том, что «судо­рожные усилия империалистов, под ногами которых колеблется почва, не спасут капитализм от приближающейся гибели»¹¹⁵.

Как известно, оба пика наибольшего влияния социализма связа­ны с двумя мировыми войнами и их последствиями. В обоих слу­чаях, как при рождении советского социалистического государства в 1917 г., так и при образовании «мировой социалистической систе­мы» после 1945 г., это было результатом применения силы. В пер­вый раз — по ленинскому рецепту превращения империалистиче­ской войны в гражданскую, во второй — с опорой на советские во­оруженные силы.

Под углом социальных последствий мировых войн рассматрива­лись на партийном съезде 1952 г. перспективы капитализма. В вы­ступлении Сталина на съезде восхвалялась работа «ударной брига­ды» мирового революционного и рабочего движения — советских коммунистов, «особенно в период Второй мировой войны», когда они помогли народам, «томящимся под гнетом капитализма». Те­перь, когда от либерализма буржуазии «не осталось и следа», про­должил он, имеются «все основания» для победы братских партий «в странах господства капитала»¹¹⁶. Отчетный доклад сталинского ру­ководства предрек системе капитализма окончательный развал в ито­ге третьей мировой войны¹¹⁷. (Впрочем, точно такие же прогнозы раздавала партийная пропаганда перед Второй мировой войной.)

 

10

 

При анализе генезиса холодной войны следует помнить и о та­кой ее исторической предпосылке, как существование мощного ев­разийского геополитического образования, какими были Российская  империя, а затем советская «империя». Линия великодержавной пре­емственности между царской и советской Россией, прослеживаемая в «национальном большевизме» Сталина, показывает, что Россия как бы шла к «советскому глобализму» — к созданию максимально раз­ветвленной системы имперских отношений и зависимости¹¹⁸. Это отвечало традиционному стремлению России к территориальному расширению и столь же ее традиционной склонности противопос­тавлять себя другим странам. Идею величия страны, которую сеяли в народе российские правящие элиты, охотно подхватили и разви­ли большевики. При советском режиме произошла закономерная «встреча с судьбой» коммунизма и российского экспансионизма. Еще одна сторона имперской преемственности между Россией цар­ской и Россией советской — это традиция соединения собственно политической истории страны с проблемами международных отно­шений, когда любое решение или действие рассматривалось сквозь призму великодержавности и военно-стратегических интересов. Тра­диция, которая при советской власти получила невиданное развитие в системе ценностей и методов тоталитаризма как воплощения воз­веденной в абсолют идеи насилия. Советские руководители чем дальше, тем больше чувствовали себя продолжателями российских имперских традиций.

Но что имело большее значение: традиционное геополитическое соперничество, на сей раз между резко усилившимися СССР и США (вскоре их назовут «сверхдержавами») или противоположность их социально-политических систем? Вопрос тем более закономерен, поскольку еще в начале века знатоки геополитики предсказывали наступление времени американо-российского соперничества в миро­вом масштабе¹¹⁹. С одной стороны, несомненно, что сложившийся после Второй мировой войны биполярный мир в виде противосто­яния СССР и США основывался на объективных реалиях второй половины XX в, К Соединенным Штатам, взявшим старт к глоба­лизму с рубежа XIX—XX вв.¹²⁰, присоединился Советский Союз, добавивший к своим огромным естественно-географическим ресур­сам возросшую военно-политическую мощь. С другой стороны, в итоге мировой войны Советскому Союзу впервые удалось реализо­вать давнюю, с времен Октябрьской революции, стратегию усиления мировых позиций социализма. Сталин «все дела» вел к тому, чтобы победила мировая коммунистическая система, говорил Молотов, подводя итог его государственной деятельности¹²¹. Вызов, открыто брошенный капитализму в далеком 1917 г., ко второй половине XX в. принял по-настоящему глобальные параметры, подкрепленный мо­щью одной их двух сверхдержав. Биполярность мира, заложенная Октябрьской революцией, приняла реальные очертания тотальной конфронтации между «двумя мирами». Вылазки и набеги из «осаж­денной крепости», какой долго считал себя Советский Союз, сме­нились его активными, наступательными действиями по всему пе­риметру его внешних границ. Для раскрытия положения о «струк­турных противоречиях» сторон в холодной войне следует ввести эту проблему в контекст главного противоречия XX в. — между демок­ратией и тоталитаризмом, что делает зримым и значимым конфликт социально-политических систем. В самом деле, разве не имеет ре­шающее значение то, что сторонами конфликта были столь различные, просто взаимоисключающие системы? Запад представляли в этом конфликте страны с развитой демократией (где функциониро­вали избранные на всеобщих выборах парламенты и президенты), многопартийной системой, свободой печати и влиятельным обще­ственным мнением (при всех издержках, связанных с ужесточением холодной войны). В сталинском Советском Союзе картина была совершенно иной. Налицо были атрибуты тоталитарной системы «партии-государства»: господствующая безальтернативная партийная идеология и государственное насилие как основной метод решения внутренних и внешних проблем.

Как правило, кризисные ситуации в первые послевоенные годы создавались сталинским Советским Союзом или при его явной или тайной поддержке. Коммунистический, или классовый, империализм оказался наиболее опасной разновидностью империализма, посколь­ку он исходил из постулата классовой непримиримости, подчинив идее классового антагонизма все, вплоть до моральных принципов. Стороны в конфликте различались не только принципами, но и методами проведения внешней политики. Это ставит под вопрос распространенное мнение, что человечеству удалось избежать пре­вращения холодной войны в «горячую» только благодаря установив­шемуся в мире ракетно-ядерному паритету.

 

11

 

Идеологизация, характерная для международных отношений XX в., достигла своего пика в холодной войне. Дух идейно-полити­ческих установок определял столь многое, что едва ли не все конф­ликтные события приобретали идеологический оттенок. Советский Союз с его предельно идеологизированной общественно-политиче­ской системой внес не меньшую, чем его капиталистические оппо­ненты на Западе, лепту в двухполюсную модель тотального проти­востояния в холодной войне. Идеологическая сущность советской системы, период становления которой приходится на годы сталин­ского правления, когда идеология окончательно превратилась в ин­струмент и власти, и политики, не могла не проявиться особенно зримо в сфере международной. В сфере, где напрямую сталкивались непримиримые противники. Если отвлечься от общественно-поли­тической природы советской системы как идеократической, нельзя понять роль СССР в международных отношениях как их субъекта, принципиально противопоставляющего себя всем государствам ка­питалистического . мира.

Подобное толкование соотношения в политике СССР реального и идеального, отдающего предпочтение идеологии, лишь на поверх­ностный взгляд кажется странным в применении к стране, неизменно отстаивавшей примат всего материального. На самом же деле советская внешняя политика проводилась в раз и навсегда идеологически очер-ченных концептуальных рамках. В плане долгосрочном, стратегическом, она осуществлялась на уровне идей, составляющих целостное антикапиталистическое мировоззрение, идей, сцепленных классовым началом. И как внешняя политика с антикапиталистической направленностью, она не ограничивалась политически мотивированными целями, а вклю­чала весь комплекс социалистических идейных принципов, на которых зиждилось советское общество. Коммунистическая идеология, напря­мую сопряженная с соответствующим видением мира, являла собой реальный подтекст международной политики СССР.

Обусловленная не подлежащими пересмотру идеологическими установками, советская внешняя политика развивалась как бы авто­номно от реальных международных отношений. Отсюда ее затормо­женная эволюция, постоянное запаздывание с реакцией на переме­ны в мире, и наконец, ставшая для всех явной неспособность при­нять ответный вызов капитализма. Существует мнение, что еще при Сталине произошел отход СССР от линии Коминтерна на мировую, революцию (хотя противоположного мнения придерживается, веро­ятно, большинство исследователей вопроса). Сторонники такой точ­ки зрения, думается, не учитывают в должной мере известное ленин-ско-сталинское положение о СССР как «базе и инструменте миро­вой революции» (Сталин)¹²². Ни один из советских руководителей — от Ленина до Черненко (исключение можно сделать разве что для М. С. Горбачева) — никогда не отказывался от коминтерновских идей. И на Западе мало кто всерьез верил в то, что СССР отказал­ся от глобальных коммунистических амбиций. Роспуск Коминтерна в 1943 г. означал не отказ от революционно-силовых установок в международных отношениях, а лишь свидетельствовал о переносе центра борьбы против капитализма в СССР, был результатом все возраставшей опоры на его военно-политические возможности.

При той же долгосрочной цели свержения капитализма в других странах смещались методы и средства ее достижения. Известно, на­пример, видение хода мировой революции Сталиным как процесса, совпадающего с расширением территории СССР и усилением его роли, как центра притяжения всех революционных сил. Сталин, Молотов и другие советские руководители, подводя итоги Второй мировой войны, оценивали их прежде всего и главным образом как еще один сильнейший удар по мировому капитализму. Произошло вполне естественное слияние понятий «мировая пролетарская рево­люция» и «мировое господство СССР», писал по этому поводу М. Восленский¹²³. О «революционно-имперской парадигме» сталин­ской внешней политики пишут и В. Зубок с К. Плешаковым¹²⁴.

При создании Коминформа в 1947 г. были реанимированы меха­низмы контактов и связей, внедренных Коминтерном в практику его иностранных секций. Выращенные в Москве коминтерновские кад­ры были теми людьми, руками которых насаждалась «народно-де­мократическая власть» в странах Центральной и Восточной Европы. И много позже советские руководители не раз декларировали свою приверженность вечной идее мировой революции. Например, в со­вместном советско-эфиопском коммюнике от 20 сентября 1978 г., в котором «революция» в Эфиопии рассматривалась как «составная часть всемирного революционного процесса».

В том же году произошла «апрельская социалистическая рево­люция» в Афганистане, получившая вскоре массированную воен­ную поддержку со стороны Советского Союза (при тщательной подготовке всей операции). В марте 1979 г. на двухдневном засе­дании Политбюро ЦК КПСС, обсуждавшем вопрос о советских действиях в связи с обострением обстановки в Афганистане¹²⁵, зву­чали весьма примечательные заявления. Министр иностранных дел СССР А. А. Громыко призвал «прежде всего исходить из главного при оказании помощи Афганистану, а именно: мы не можем поте­рять Афганистан»¹²⁶. Более осторожный и практичный Председатель Совмина СССР А. Н. Косыгин, наоборот, призвал не «подталки­вать» афганское правительство к тому, чтобы «оно обращалось к нам относительно ввода войск»¹²⁷. По словам министра обороны Д. Ф. Устинова, уже были «разработаны два варианта относитель­но военной акции»¹²⁸. Председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов признавал, что «на нас наверняка повесят ярлык агрессора», но, по его словам, «несмотря на это, нам ни в коем случае нельзя терять Афганистан»¹²⁹. При принятии окончательного решения о проведе­нии военной акции¹³⁰ Политбюро в своем «указании» советским послам в социалистических странах предписывало им подчерки­вать, что под угрозой оказались «основы Апрельской революции 1978 г.»¹³¹. В информации же советским партийным организациям говорилось, что при принятии решения о вводе войск «Политбю­ро ЦК учитывало стратегическое положение Афганистана»¹³². Ши­роту намерений инициаторов советского вторжения в Афганистан выдавала также провозглашенная на XXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. «готовность» брежневского руководства обсудить вопросы, связанные с Афганистаном, «в увязке с вопросами безопасности Персидского залива»¹³³.

Рассматривая себя как самодостаточное явление истории, Совет­ский Союз и при Сталине, и после него постоянно держал курс на «победу социализма во всемирном масштабе». К чему приводит бе­зудержное стремление к преобладанию в мире, хорошо видно на примере нацистской Германии. Нечто схожее случилось и с Совет­ским Союзом, которого подточило и погубило длительное противо­стояние с капитализмом, курс на развитие «по особому пути» в от­личие и, главное, в противовес другим странам.

По окончании Второй мировой войны, воспользовавшись холод­ной войной, СССР продолжил стратегический курс на подрыв еди­ной системы мировых политических и экономических связей. Обра­зование «мировой социалистической системы» трактовалось не ина­че, как возникновение международных отношений нового типа — в отличие и в противовес существующим. Сталин подвел под этот курс экономическую основу известным заявлением о распаде единого все­охватывающего мирового рынка и об образовании двух параллельных мировых рынков, «тоже» (как и «два лагеря») противостоящих друг другу¹³⁴. Организация Объединенных Наций, заклейменная как ору­дие англо-американского диктата, использовалась, по опыту совет­ского участия в Лиге Наций, в качестве международной трибуны для

«разоблачения» явных и мнимых антисоветских планов и намерений. Прошли долгие годы, прежде чем Советский Союз присоединился к таким эпохальным решениям ООН, как принятая в декабре 1948 г. Генеральной Ассамблеей Всеобщая декларация прав человека.

Еще одной проблемой в противостоянии СССР и Запада стала сохраняющаяся с довоенного времени безоговорочно негативная советская позиция по отношению к интеграционным процессам в Европе¹³⁵. Вторая мировая война, оставившая после себя еще более опустошенную и еше более расчлененную Европу, никак не повли­яла на эту позицию. В начале 1946 г. редакция журнала «Большевик», отвечая на вопрос читателя о «капиталистическом окружении», от­вергала с порога призывы таких европейских деятелей, как Чер­чилль, возобновить усилия по строительству единого континента, высмеивая попытки вытащить «из нафталина замызганное знамя «пан-Европы» и собирать под ним всех темных дельцов, шумящих о новой войне». Досталось и основателю панъевропейского движе­ния в новейшее время графу Р. Куденхов-Калерги, обвиненному в том, что он возглавлял «политический притон» под вывеской Соеди­ненных Штатов Европы, а теперь «предлагает свой залежалый товар легковерной американской публике» (один из конгрессов панъевро­пейского союза состоялся в США в годы Второй мировой войны)¹³⁶.

Самоизоляция, диктовавшаяся интересами консервирования усло­вий общественной жизни в СССР, распространялась, естественно, и на область информационную. Политические и прочие контакты на международном уровне, и без того ограниченные, с усилением хо­лодной войны практически свелись на нет. Усилились закрытость и секретность, которые всегда были важнейшим атрибутом советской партийно-государственной системы. Лишенные мировой питатель­ной почвы, советские руководители были обречены на узость поли­тической культуры¹³⁷.

 

***

 

Глобализация международных отношений в XX в., с такими ее катаклизмами, как две мировые и холодная войны, превратила кон­фронтацию в стержень исторического развития в новейшее время. Поднятая с регионального на глобальный уровень, конфронтация как бы оправдывает возросшее внимание к военно-стратегическим и политико-дипломатическим факторам при анализе основных про­блем и тенденций века. Но в таком случае трудно понять суть ми­ровых конфликтов, их социально-политические корни, подлинные причины, породившие эти конфликты. Это верно в отношении всех трех конфликтов — обеих мировых и холодной войн. Во всех этих случаях конфликты зародились в недрах тоталитарных систем, а победителями из них выходили более передовые системы. В холод­ной войне удалось избежать худшего только потому, что длительная конфронтация выявила, с одной стороны, перевес сил либеральной демократии, и нежизнеспособность советской социалистической системы — с другой.

Особая роль советского фактора в XX веке, выпукло представшая в холодной войне, свое наивысшее выражение нашла в стремлении упростить основную проблему современной цивилизации — выбор пути развития, сведя его к формуле-дилемме: социализм либо капи­тализм. Такие ленинско-сталинские теоретические выкладки, как «об­щий кризис капитализма», были напрямую ориентированы на анта­гонистическое противоборство с капитализмом, на силовое решение мирового спора «кто — кого». Насилие внутри и вне страны служило средством сохранения и укрепления коммунистической власти — до­минирующей идеи правителей Кремля. Все это окончательно опреде­лилось в последний период жизни Сталина, с завершением строитель­ства базиса и всей надстройки советской системы, принявшей клас­сический вид. Дальнейшее оказалось как бы запрограммированным. Если верно распространенное мнение о том, что современная циви­лизация на нашей планете все еще не сложилась, не менее верно и то, что Октябрьская революция своими деструктивными последстви­ями немало способствовала этому.

---

¹  Шлезингер А. М. Циклы американской истории. М., 1992. С. 237—310.

²  См., напр.: Лельчук В. С. У истоков биполярного мира // Советское об­щество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. М., 1997; Т. 1: От вооруженного восстания в Петрограде до Второй мировой войны. С. 323—393; Чубарьян А. О. Новая история холодной войны // Новая и новейшая история.

1997.  № 6. С. 3—22; Гайдук И. В. К вопросу о создании «новой истории» хо­лодной войны // Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. М., 1999. С. 213—222; Уэйтц Р. Западные теории происхождения холодной вой­ны // Холодная война. Новые подходы, новые документы. М., 1995. С. 11—47.

³  Коммунистический интернационал в документах. Решения, тезисы и воз­звания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ. 1919—1932. М., 1933. С. 14.

⁴  Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998. С. 652.

⁵  Известия. 1939. 1 нояб.

⁶  Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы: В 3 т. М., 1944—1947; Т. 1. С. 144—148.

⁷  См.: Наджафов Д. Г. Нейтралитет США. 1935-1941. М., 1990. С. 148-149.

⁸  Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М.,

1998.  С. 81. В советских официозных изданиях нетрудно найти упор на все тот же классовый мотив советской внешней политики. В изданном в начале 60-х годов «Дипломатическом словаре», одним из редакторов которого был А. А. Громыко, в качестве примера использования противоречий между им­периалистами «для обезвреживания их агрессивных замыслов» содержится ссылка на внешнеполитическую стратегию СССР как перед, так и в годы Второй мировой войны (советские маневры 1939—1941 гг. предпринимались, следовательно, в целях «обезвреживания» антисоветских замыслов). — Дип­ломатический словарь: В 3 т. М., 1960—1964; Т. 1. С. 467. Для авторов офи­циозной истории советской внешней политики Вторая мировая война яви­лась подтверждением ленинского предвидения неизбежности «самых ужасных столкновений» между социализмом и капитализмом, т. е. естественным про­должением борьбы двух систем. — История внешней политики СССР. 1917— 1985: В 2 т. 5-е изд. М., 1986. Т. 1. С. 15.

⁹История внешней политики СССР. Т. 1. С. 46.

¹⁰ Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы XXII съезда КПСС. М., 1961. С. 364.

¹¹ Московские новости. 1998. № 21.

¹²  Подробнее см.: Наджафов Д. Г. Советско-германский пакт 1939 года: Пе­реосмысление подходов к его оценке // Вопросы истории. 1999. № 1. С. 154— 167; он же. Начало Второй мировой войны. О мотивах сталинского руководства при заключении пакта Молотова—Риббентропа // Война и политика. 1939—1941. М., 1999. С. 85—105; он же. СССР в послемюнхенской Европе (октябрь 1938 г. — март 1939 г.) // Отечественная история. 2000. № 2. С. 67—88.

¹³  Союзники в войне. 1941-1945. М., 1995.

¹⁴  Совещания Коминформа... С. 242.

¹⁵  Новый мир. 1994. № 12. С. 232.

¹⁶   Raack R. С. Stalin's Drive to the West. 1938-1945: The Origins of the Cold War. Stanford, 1995.

¹⁷  Уже в феврале—марте 1948 г. были подписаны к печати «Документы и материалы кануна второй мировой войны» в 2-х томах (М., 1948), составлен­ные из трофейных секретных документов МИДа Германии за 1937—1939 гг.

¹⁸  РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 243. «Фальсификаторы истории».                       

¹⁹  Правда. 1948. 10, 12, 15 и 17 февр.                                                                  

²⁰  РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 243, л. 1.                                                                    

²¹   Совещания Коминформа... С. 550.

²²  См., напр.: Изаков Б. Международные связи германской промышленнос­ти // Большевик. 1945. № 13. С. 44—55.

²³  РГАСПИ, ф. 599, оп. 1, д. 1, л. 150. К вопросу о «капиталистическом ок­ружении» для Советского Союза.

²⁴  Там же, ф. 17, оп. 132, д. 224, л. 5—6. Н. Шпанов — И. Сталину. 28 мар­та 1949 г.

²⁵  Там же, д. 484, л. 118—119. Текст статьи см.: Большая Советская Энцик­лопедия. 2-е изд. Т. 9. М., 1951. С. 357-360.

²⁶  Так начинался доклад А. А. Жданова «О международном положении», с которым он выступил на первом совещании Коминформа // Совещания Комин­форма... С. 152.

²⁷  Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. Январь-декабрь 1946 г. М., 1952. С. 68—69.

²⁸  Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1953. С. 72.

²⁹  Там же. С. 71-72.

³⁰  Правда. 1940. 2 авг.

³¹  Зимняя война." 1939-1940: В 2 кн. М., 1999. Кн. 1: И. В. Сталин и финс­кая кампания (Стенограмма Совещания при ЦК ВКП(б). С. 272.

³²  СССР-Германия. 1939-1941: В 2 т. Вильнюс, 1989. Т. 1. С. 35.

³³  Гибианский Л. Проблемы международно-политического структурирования Восточной Европы в период формирования советского блока в 1940-е годы // Холодная война. Новые подходы, новые документы. С. 99—126; Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. «Советский фактор» в послевоенной Восточной Европе, 1945— 1948 гг. // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945—1985): Новое прочтение. М., 1995.

³⁴  Правда. 1946. 14 марта.

³⁵  Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы XXII съезда КПСС. С. 322.

³⁶  Цит. по: Шлезингер А. М. Циклы американской истории. С. 243.

³⁷  Truman Н. S. Memoirs: 2 vols. Garden City (N. Y), 1955-1956; Vol. 1. P. 552.

³⁸  Цит. по: История внешней политики СССР. Т. 2. С. 124.

³⁹  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 103.

⁴⁰  Gaddis J. L. The Long Peace. Inquires Into the History of the Cold War. New York-Oxford, 1987. P. 33.

⁴¹  Дашичев В. Восток — Запад: поиск новых отношений. О приоритетах внешней политики Советского государства // Литературная газета. 1988. 18 мая.

⁴² Октябрь. 1989. № 1. С. 166.

⁴³  Внешняя политика СССР. Документы и материалы. Январь—декабрь 1946 г. С. 40.

⁴⁴  Источник. 1998. № 1. С. 98.

⁴⁵  Цит. по: Phillips H. D. Between the Revolution and the West. A political Biography of Maxim M. Litvinov. Boulder. 1992. P. 172.

⁴⁶  Чуев Ф.  Сто сорок бесед с Молотовым.  С.  96.  В архивном фонде В. М. Молотова имеется полный текст интервью Литвинова от 18 июля 1946 г. //РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д.  1036, л. 91—94. В конце июля 1946 г. министр государственной безопасности СССР В. Абакумов в записке на имя Стали­на привел дополнительные данные об интервью Литвинова // Там же, л. 75— 76.

⁴⁷  Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925—1936 гг. Сборник докумен­тов. М., 1995. С. 89, 144, 155, 157-158, 160, 167.

⁴⁸  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1027, л. 77. Выступление В. М. Молотова на партийной конференции МИД СССР 6 января 1949 г.

⁴⁹  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 96—97.

⁵⁰  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1036, л. 35—37. Л. Берия - В. Молотову. 9 но­ября 1942 г.

⁵¹  Там же, л. 53—54. В. Меркулов — В. Молотову. 30 июля 1943 г.

⁵²  Там же, л. 198. И. Серов — В. Молотову. 15 июля 1955 г.

⁵³  Taubman W. Stalin's American Policy: From Entente or Detente to Cold War. New York, 1982. P. 133.

⁵⁴  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 86.

⁵⁵  Там же. С. 90.

⁵⁶  Там же. С. 482-484, 497.

⁵⁷  Постановление Политбюро о подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б). 14 апреля 1937 г. // Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник до­кументов. М., 1995. С. 55.

⁵⁸  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 479. ⁵⁹. Там же. С. 14.

⁶⁰  Там же. С. 65.

⁶¹  См., напр.: Bzezinski Zb. The Soviet Bloc: Unity and Conflict. Cambridge (Mass.). 1967. P. 32-33.

⁶²  Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), ф. 072, оп. 34, п. 148, д. 17. Стенограмма советско-бельгийских переговоров 23, 25 ок­тября и 2 ноября 1956 г.

⁶³  Там же, л. 18.

⁶⁴  Там же, л. 19.

⁶⁵  Там же.

⁶⁶  Там же, л. 20.

⁶⁷  Хрущев Н. С: Воспоминания: Избранные фрагменты. М., 1997. С. 496.

⁶⁸  Шепилов Д. Как это было // Тихон Хренников о времени и о себе. М., 1994. С. 143.

⁶⁹  История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1984. С. 510. ⁷⁰ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 77, л. 96.

⁷¹  Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996.

⁷²  Там же. С. 263, 246. См. подробнее: Позняков В. В. Тайная война Иоси­фа Сталина. Советские разведывательные службы в США накануне и в начале холодной войны. 1943—1953 // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 188—206; Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. Гл. X. Лондон, 1992.

⁷³ Raack R. С. Stalin's Drive to the West. 1938-1945. The Origins of the Cold War. Stanford. P. 103.

⁷⁴Подробнее см.: Наджафов Д. Г. Сталинский Агитпроп в холодной войне (по архивным фондам ЦК ВКП(б) и МИД СССР) // Сталин и холодная вой­на. М.: Институт всеобщей истории РАН, 1988. С. 205—227; Он же. Антиаме­риканские пропагандистские пристрастия сталинского руководства // Сталин­ское десятилетие холодной войны. М.: Наука, 1999. С. 134—150.

⁷⁵  Судоплатов П. А. Разведка и Кремль... С. 250.

⁷⁶  Источник. 1998. № 1. С. 96.

⁷⁷   Правда. 1946. 14 марта.

⁷⁸  Печатнов В. В. «Стрельба холостыми»: советская пропаганда на Запад в начале холодной войны (1945—1947) // Сталинское десятилетие холодной вой­ны. Факты и гипотезы. М., 1999. С. 113—114

⁷⁹  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1485, л. 213-214.

⁸⁰  Внешняя политика СССР. Документы и материалы. Январь—декабрь 1946 г. С. 69.                                                                                                     

⁸¹  Известия. 1949. 14 окт.; Правда. 1939. 1 сент.

⁸²  История внешней политики СССР. Т. 2. С. 28.

⁸³  РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 99, л. 127. И. Сталин - В. Молотову. 9 декаб­ря 1945 г.

⁸⁴  Правда. 1983. 17 июня.

⁸⁵  Куранты. 1991. 9 мая.

⁸⁶  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 64—65.

⁸⁷  Ржешевский О. А. Секретные военные планы У. Черчилля против России в мае 1945 г. // Новая и новейшая история. 1999. № 3. С. 122,

⁸⁸  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 77, 100, 103.

⁸⁹  Военно-исторический журнал. 1989. № 2. С. 16—31. Вскоре в этом же журнале появилась статья в развитие этого положения: Секистов В. А. Кто на­гнетал военную опасность // Военно-исторический журнал. 1989. № 7, 10.

⁹⁰  Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы: В 3 т. М., 1944—1947; Т. 3. С. 55—56

⁹¹  Truman Y. S. Memoirs. Vol. 1. P. 440.      ⁹² Правда. 1946. 25 сент.

⁹³  РГАСПИ, ф. 82, on. 2, д. 1027, л. 85.

⁹⁴  Организация Объединенных Наций. Пленарные заседания Генеральной Ассамблеи. Третья сессия. Первая часть. Краткие отчеты заседаний 21 сентяб­ря — 12 декабря 1948 года. Париж — Нью-Йорк, 1948—1949. С. 133—137

⁹⁵  Там же. С. 135.

⁹⁶  Там же. С. 136.

⁹⁷  АВП РФ, ф. 072, оп. 34, п. 148, д. Па, л. 16.

⁹⁸  Правда. 1948. 8 окт. Мои попытки выяснить через Архив внешней поли­тики РФ реакцию в Кремле на выступление Спаака ни к чему не привели. Отказ от поисков соответствующих архивных материалов мотивировался тем, что советские руководители слишком были заняты государственными делами, чтобы обратить внимание на выступление «какого-то Спаака». Каждый, кто видел протоколы заседаний Политбюро, на которых рассматривались десятки и сотни вопросов, может по достоинству оценить истинные мотивы отказа

⁹⁹  АВП РФ, ф. 072, оп. 26а, п. 125, д. 2, л. 2.

¹⁰⁰  Там же, оп. 28, п. 220, д. 11, л. 12.

¹⁰¹  Внешняя политика СССР. Материалы и документы. 1947 г. Ч. 1. С  65

¹⁰²  Родина. 1991. № 6-7. С. 54-55.

¹⁰³  «Свергнуть власть несправедливости...» (Сводка донесений местных ор­ганов НКВД об антисоветских и хулиганских проявлениях в период подготов­ки к выборам в Верховный Совет Союза ССР за декабрь 1945 — январь 1946 г.), М., 1998. С. 470-471.

¹⁰⁴  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1013, л. 22-23.

¹⁰⁵  Там же, д. 1012, л. 54. Докладная записка МГБ СССР о Еврейском анти­фашистском комитете.

¹⁰⁶  Совещания Коминформа. С. 79.

¹⁰⁷  РГАСПИ, ф. 17, оп. 137, д. 172, л. 32. В. Григорьян, председатель Внеш­неполитической комиссии ЦК ВКП(б) — товарищу Сталину. 27 февраля 1950 г.

¹⁰⁸  Там же, оп. 132, д. 324, л. 36. Л. Слепов, В. Подкурков — Суслову М. А. 2 апреля 1950 г.

¹⁰⁹  Там же, ф. 17, оп. 125, д. 425, л. 2-6.

¹¹⁰  Там же, л. 7-10.

¹¹¹  Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. М., 1999. С. 53.                                                                             

¹¹²  Хрущев Н. С. Воспоминания. С. 438, 203.

¹¹³  Проблемы мира и социализма. 1989. № 3. С. 96.

¹¹⁴  Известия. 1989. 29 марта.

¹¹⁵  Внешняя политика СССР. 1947 год. Документы и материалы: В 2 т. М., 1952. Т. 2. С. 67.

¹¹⁶  Сталин И. В. Речь на XIX съезде партии. 14 октября 1952 г. М., 1953. С. 5, 7-8.

¹¹⁷  Маленков Г. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального Комитета ВКП(б). 5 октября 1952 г. М., 1952. С. 27.

¹¹⁸  См.: Наджафов Д. Г. Советский глобализм: теория и практика // Совет­ская внешняя политика в ретроспективе. 1917—1991. С. 160—170.

¹¹⁹  Такого мнения придерживался, например, Б. Адаме, историк по профес­сии и советник президента США Т. Рузвельта в своей нашумевшей книге «Эко­номическое превосходство Америки. — Adams В. America's Economic Supremacy. N. Y., 1900. Книга переиздана в 1947 г. См. также: Stead W. Т. The Americanization of the World. The Trend of the Twentieth Century. N. Y., 1901.

¹²⁰  Nadzafov D. G. Amerikas Hinwendung zur Weltpolitik: Die europaische Politik der USA // Europa urn 1900. Texte eines Kolloquiums. Berlin, 1989. S. 139-150.

¹²¹  Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 269.

¹²²  Речь И. Сталина на пленуме ЦК ВКП(б) о программе Коминтерна. 5 июля 1928 г. // Коминтерн и идея мировой революции. С. 670.

¹²³  Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. 2-е изд. испр. и доп. Лондон, 1990. С. 481.

¹²⁴  Zubok V., Pleshakov С. Inside the Kremlin's Cold War. From Stalin to Khrushev. Cambridge (Mass.); London, 1996. P. 15—16, 19, 34—35, 45, 68, 111.

¹²⁵  Центр хранения современной документации (ЦХСД). Коллекция рассек­реченных документов. Перечень № 25, документ № 1, л. 1—25: «Об обостре­нии обстановки в Демократической Республике Афганистан и наших возмож­ных мерах».

¹²⁶ Там же, л. 3.

¹²⁷  Там же, л. 7.

¹²⁸  Там же, л. 8.

¹²⁹  Там же, л. 9.

¹³⁰  Там же, п. 14, д. 33, л. 1—26. «О наших шагах в связи с развитием обста­новки вокруг Афганистана».

¹³¹ Там же, л. 4.   

¹³² Там же, л. 20.

¹³³ Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981. С. 13, 29.

¹³⁴ Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. С. 71—73

¹³⁵Белоусова 3. С. CCCP и бриановская Пан-Европа (по материалам архи-вов МИД СССР и ЦК ВКП(б) // Oбъединение Европы и Советский Союз.

C. 141-160.

¹³⁶ РГАСПИ, ф. 599, on. 1, д. 1, л. 149. Ответственное лицо в редакции ос­тавило помету: «Хорошо написано...» (там же, л. 144). Тогда же, в годы войны в США появилось еще одно издание книги: Coudenhove-Kalergi R N Crusade for Pan-Europe. Autobiography of a Man and a Movement. New York, 1943

¹³⁷См.: Tucker R. С Political Culture and Leadership in Soviet 'Russia  From Lenin to Gorbachev. New York; London, 1987.

<< Назад   Вперёд>>