Холодная война. 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива

Несмотря на плюрализм современных интерпретаций холодной войны (от анализа идеологических, геополитических и социально-экономических факторов до цивилизационных)¹, ни одна из них не обходит такую важную составляющую послевоенной глобальной кон­фронтации между странами «Запада» и «Востока», как раскол Евро­пы и мира на два военно-политических блока. В свою очередь, изу­чение процесса складывания и противостояния блоков, олицетворе­нием которых являлись Организация Североатлантического договора (НАТО) и Организация Варшавского Договора (ОВД), самым тесным образом связано с военным измерением холодной войны, важными параметрами которого были представления противоборствующих сторон о внешних угрозах и их политика в области обеспечения национальной безопасности².

Определяющей вехой на пути политического и экономического раскола Европы считается принятие в 1947 г. западноевропейскими странами «плана Маршалла» и создание Москвой Информационного бюро коммунистических партий. Однако 1947 г. с полным правом можно также считать отправной точкой и в военно-политической консолидации стран Западной Европы в противовес «советской угро­зе». На лондонской сессии Совета министров иностранных дел 1947 г. (25 ноября—15 декабря), которая закончилась провалом, т. к. США, Англия, Франция и СССР в очередной раз не пришли к соглашению относительно решения германского вопроса, состоялись, неофициаль­ные переговоры английского (Э. Бевин) и французского (Ж. Бидо) министров иностранных дел с государственным секретарем США Дж. Маршаллом, а также двусторонний обмен мнениями между вы­сокопоставленными дипломатами Англии и Франции относительно «консолидации Запада» с включением Западной Германии³.

Главным инициатором создания западного союза выступал Бевин. Он, как и многие другие английские политические деятели, уже с конца войны возлагал особые надежды на превращение Западной Европы в независимую «третью силу», которая была бы способна противостоять СССР под эгидой Великобритании.  Что касается Бидо, то в конце декабря 1947 г. он высказывался в пользу совместного англо-французского предложения правительству Бельгии относительно заключения союзного договора по обеспечению безопасности. Французское внешнеполитическое ведомство полагало, что наилучшей моделью будет служить договор о взаимопомощи меж­ду Великобританией и Францией, который был подписан 4 марта 1947 г. в Дюнкерке. Однако, как показали дальнейшие события, «дюн-керкская формула», т. е. содержавшееся в англо-французском договоре положение о том, что он направлен против агрессии Германии, выз­вала наибольшие разногласия в период начавшихся с января 1948 г. переговоров о заключении между западноевропейскими государства­ми договора о сотрудничестве и взаимопомощи.  В отличие от политики Англии и США, которые в своих зонах оккупации проводили политику, направленную на возрождение эко­номики Западной Германии и становление ее государственности⁴, Франция в первые послевоенные годы решительно противилась идее создания западногерманского государства. Поэтому, с точки зрения реализации планов консолидации Западной Европы, большое зна­чение имело произошедшее в конце 1947 г. изменение негативной позиции Франции в отношении идеи создания самостоятельного западногерманского государства⁵.

Вместе с тем во Франции Продолжали сохраняться опасения от­носительно существования «германской угрозы». Как писал извест­ный французский политический деятель, «отец» европейской инте­грации Ж. Монне (который в те годы являлся комиссаром «плана Маршалла», а затем стал председателем Парламентской ассамблеи Европейского объединения угля и стали), «конечно, в 1947 г. мы уже не собирались требовать расчленения бывшего рейха, однако, хоть и в разной степени, все слои общественного мнения, все государ­ственные власти, равно как и частные интересы, поддерживали нашу дипломатию в ее усилиях задержать неминуемое возрождение Герма­нии»⁶. Для Франции решение возникшей дилеммы — необходимость создания самостоятельного западногерманского государства в инте­ресах укрепления обороны стран Запада и одновременно противо­действие возрождению германского национализма и реваншизма — виделось на пути вовлечения Западной Германии в «строительство Европы» и ограничения ее свободы действий посредством участия в общеевропейских институтах, т. е. превращения Западной Герма­нии в европейскую структуру. В дальнейшем этот изначальный под­ход сыграл свою роль в инициативах Франции 1950—1954 гг. по со­зданию европейской армии.

В целом же западная концепция безопасности конца 1940-х годов, исходившая из посылки об идеологической, политической и, возмож­но, военной угрозе со стороны СССР базировалась на трех основных принципах: создание сильной Европы в ходе ее политико-экономи­ческой стабилизации и развития процесса интеграции (в которой пер­воначально преобладала не экономическая, а военно-политическая доминанта); включение в западный блок сепаратного западногерман­ского государства; расширение американского присутствия на конти­ненте. Что касается последнего пункта, то, излагая в секретном по­слании Дж. Маршаллу свою концепцию Западного союза, Э. Бевин подчеркивал, что обеспечение безопасности Западной Европы «может быть достигнуто только в сотрудничестве с Соединенными Штатами»⁷.

В отличие от идеи Ж. Бидо заключить отдельный союзный до­говор с Бельгией, Бевин предлагал многосторонний договор Англии и Франции с Бельгией, Голландией и Люксембургом (хотя и на ос­нове «дюнкеркской формулы»), а вслед за формированием «прочного ядра» создать «систему западных демократий, включая Скандинавию, малые страны Европы, Францию, Италию, Грецию и, возможно, Португалию»⁸. Иными словами, он мыслил в категориях многосто­роннего союза. Правда, в качестве поборника идеи Европы как «тре­тьей силы» Бевин еще питал надежды на лидерство Великобритании в создававшемся блоке западных держав.

Госдепартамент США в лице Дж. Маршалла, Хенриксона, дирек­тора Отдела по делам Европы, и Р. Ловетта, заместителя государ­ственного секретаря, в общем, благожелательно отнесся к плану Бевина. Однако в ответной телеграмме было подчеркнуто, что аме­риканское внешнеполитическое ведомство не может не считаться с преобладающими настроениями, особенно в Конгрессе, в пользу того, что «Западная Германия должна полноценно участвовать в вос­становлении Западной Европы». Более того, по мнению госдепарта­мента, предлагаемая «дюнкеркская формула» будущего договора, направленная против Германии, противоречила сложившемуся убеж­дению, что угроза находится намного восточнее. С точки зрения американской дипломатии, наилучшим образцом была бы модель договора о взаимной помощи, заключенного 2 октября 1947 г. в Рио-де-Жанейро между США и 20 государствами Латинской Америки. При этом даже отмечалась возможность включить в будущую евро­пейскую систему безопасности страны Восточной Европы и СССР⁹.

Программные выступления Э. Бевина 20 и 22 января 1948 г. (в британском парламенте и в Гарварде) положили начало серии пе­реговоров в течение февраля—марта с Францией и странами Бени­люкса о создании Западного союза. Камнем преткновения всего пе­реговорного процесса была проблема включения в текст договора формулировки о том, что союз будет направлен против агрессии со стороны Германии. Ведь главной целью политической и военной консолидации стран Западной Европы являлось противодействие идеологической, политической и потенциальной военной агрессии Советского Союза¹⁰. Наиболее критическую позицию в отношении «дюнкеркской формулы» занимал премьер-министр и министр ино­странных дел Бельгии П. Спаак. Он считал, что использование гер­манской угрозы как «ширмы» против угрозы со стороны России является неработающей идеей¹¹. Прохладно относились к этому пун­кту будущего договора, равно как и к упоминавшимся в позитивном ключе инициаторами переговоров англо-советскому 1942 г. и фран­ко-советскому 1944 г. договорам, и другие страны Бенилюкса. Но чтобы избежать обвинений нового союза в «политической консоли¹ дации, направленной главным образом против России», они пред­лагали расширить экономическую статью договора, акцентировав его направленность на экономическую реконструкцию Европы¹².

Противоположную позицию занимало правительство Франции, возражавшее против тех вариантов проекта договора, в которых Герной системы европейской безопасности. При подписании союзного договора с Польшей 21 апреля 1945 г. Сталин, по свидетельству Ю. Циранкевича, которое польский лидер привел на совещании в Варшаве в 1955 г., заметил: «Теперь можно с уверенностью сказать, что немецкая агрессия осаждена с востока. Несомненно, что если этот барьер с востока будет дополнен барьером с запада, т. е. союзом наших стран с нашими союзниками на западе, то можно смело ска­зать, что немецкая агрессия будет обуздана и ей нелегко будет раз­гуляться»¹⁸.

В сталинскую концепцию европейской безопасности на основе создания системы двусторонних договоров вписывались и двусторон­ние договоры между западными державами. В беседе Сталина с Бе-вином 19 декабря 1945 г., состоявшейся во время Московского сове­щания министров иностранных дел четырех держав, последний коснул­ся вопроса о западном блоке. Бевин объяснил, что Великобритания должна иметь какие-то соглашения о безопасности с Францией и дру­гими соседними государствами, наподобие тех договоров, что уже зак­лючил Советский Союз с восточноевропейскими странами и против которых английское правительство не имеет возражений. На ремарку Бевина, что английское правительство не собирается ничего предпри­нимать без согласования с СССР и в противовес его интересам, со­ветский лидер ответил: «Я вам верю»¹⁹. В духе позитивного отноше­ния к двусторонним договорам западноевропейских держав о безопас­ности на континенте²⁰ было оценено в Москве и дюнкеркское соглашение Англии и Франции (хотя западные исследователи обра­щают внимание на наличие антисоветского элемента в этом догово­ре и рассматривают его как часть усилий Бевина по созданию запад­ноевропейской системы обороны²¹). Более того, 27—28 марта 1947 г. в Москве состоялись дипломатические переговоры на уровне МИДа и посольства Великобритании о пересмотре англо-советского договора 1942 г., которые завершились безрезультатно. Как разъяснил Сталин на встрече с представителями делегации лейбористской партии 14 ок­тября 1947 г., предлагая «отремонтировать» советско-английский до­говор, СССР руководствовался желанием придать ему ту же форму, которую имел договор Англии с Францией, освободив его от прямой связи с прошедшей войной и осовременив²².

Наличие в двусторонних договорах статьи о предотвращении аг­рессии со стороны Германии было одним из главных элементов в сталинской схеме обеспечения европейской безопасности. Таким образом, с одной стороны, учитывался синдром германской угрозы в общественном мнении европейских народов, пострадавших от гит­леровского нашествия, а с другой стороны, с помощью предостав­ления гарантий безопасности от германской угрозы цементировалась соцсистема в странах Восточной Европы.

Но нельзя не отметить, что подобно английским и французским политикам, которые придавали большое значение «дюнкеркской формуле», чтобы не спровоцировать СССР, кремлевские лидеры так­же внимательно относились к формулировкам в текстах договоров, заключаемых с восточноевропейскими союзниками и между ними.

В период с октября 1947 г. по январь 1948 г., т. е. когда согласо­вывались и заключались ряд договоров между странами Восточной Европы, в соответствующих статьях говорилось о взаимопомощи против «любой агрессии, а не только агрессии Германии»²³, что от­ражало происходившее ухудшение отношений между бывшими со­юзниками по антигитлеровской коалиции. Однако в конце февраля 1948 г., когда Англия, Франция и страны Бенилюкса перешли к ак­тивным действиям по созданию Западного союза, сталинское руко­водство решило вернуться к прежней формулировке в последующих договорах восточноевропейских стран и между ними и СССР. Теперь речь шла только о возможности возобновления агрессии со сторо­ны Германии и союзных с ней государств.

Главные причины возврата к прежней формулировке хорошо рас­крыты в материалах встречи в Кремле советского партийно-прави­тельственного руководства с представителями Болгарии и Югославии 10 февраля 1948 г. Во время этой трехсторонней встречи И. В. Сталин и В. М. Молотов обрушились с резкой критикой на Г. Димитрова за его интервью иностранным журналистам 17 января 1948 г. о перспек­тивах федерации восточноевропейских стран и создании таможенно­го союза. Помимо недовольства тем, что действия лидеров Болгарии и Югославии в столь важных вопросах не были согласованы с Моск­вой, советское руководство опасалось дать западным державам пред­лог для оправдания их собственных шагов в направлении политиче­ской и военной интеграции Западной Европы, носившей антисовет­ский характер²⁴.

Однако остановить процесс консолидации западного блока было практически очень сложно, тем более что произошедший в феврале 1948 г. коммунистический переворот в Чехословакии, а также опа­сения, что подобные события могут иметь место в Финляндии и особенно в Италии, в свете приближающихся парламентских выбо­ров сыграли важную роль в минимизации разногласий потенциаль­ных участников Западного союза при выработке проекта Брюссель­ского пакта. В американской прессе ситуация, сложившаяся в Ев­ропе, использовалась для активизации обработки общественного мнения в пользу поддержки Соединенными Штатами усилий запад­ноевропейских стран по противодействию «советской угрозе». Об этом же собирался говорить Дж. Маршалл на открытии 16 марта слушаний в сенате относительно закона о всеобщей воинской по­винности²⁵.

В целом, как об этом было сказано в заявлении Г. Трумэна от 17 марта 1948 г., США не только поддержали Брюссельский договор, но и были готовы оказать военную помощь западноевропейским странам.

Обострение ситуации в Берлине в связи с подготовкой в западных зонах сепаратной денежной реформы и требованием советской воен­ной администрации соблюдать четырехстороннее соглашение по Гер­мании, активизировали призывы участников Западного союза к США решить, «какую военную помощь они могут оказать европейским странам»²⁶. Одновременно участники Западного союза были готовы начать с Вашингтоном переговоры о дальнейших шагах в области укрепления обороны стран Запада, создав с этой целью Консультатив­ный совет, а также в соответствии со статьями Брюссельского пакта Постоянный военный комитет. В послании Дж. Маршаллу от Бевина и Бидо, согласованном с министрами иностранных дел стран Бени­люкса на апрельской встрече в Париже, подчеркивалось: «Несмотря на трудности, с которыми сталкивается американская администрация, мы настоятельно обращаем Ваше внимание на то, что, если мы не хотим упустить благоприятную возможность и не хотим придать но­вый импульс делу коммунизма, необходимо незамедлительно начать переговоры в соответствии с имеющимися намерениями правитель­ства Соединенных Штатов»²⁷.

Вашингтон не мог не откликнуться на западноевропейские ини­циативы, тем более что они уже обсуждались и совпадали с амери­канской концепцией европейской безопасности — создание эконо­мически сильной и сплоченной Европы для противодействия «совет­ской угрозе» — и доктриной «сдерживания» коммунизма.

Не останавливаясь на деталях подготовки вашингтонских перего­воров о формировании широкого западного военно-политического блока с участием США и Канады, а также с включением в него скандинавских стран и Италии, отметим, что официальные перего­воры в Вашингтоне с пятью участниками Брюссельского пакта на­чались 6 июля 1948 г., т. е. в разгар Берлинского кризиса (1948— 1949 гг.). При выборе подходящего момента для переговоров во вни­мание принимались два главных момента: резолюция американского сенатора А. Ванденберга и советский фактор. Что касается последне­го, то инициаторы переговоров преждевременно не хотели вызвать нежелательную реакцию со стороны СССР.

Одобрение в сенате конгресса США 11 июня 1948 г. резолюции № 239, предложенной А. Ванденбергом, согласно которой Соединен­ные Штаты могли участвовать в военно-политических союзах в мир­ное время, не только означало окончательный разрыв с одним из самых главных принципов американской политики изоляционизма в отношении Европы, но и открывало дорогу полномасштабным переговорам о создании многостороннего североатлантического бло­ка. На встрече Маршалла с представителем английского Форин Оффиса О. Фрэнком 14 июня государственный секретарь США от­метил, что принятие резолюции Ванденберга «расчистило путь к тому, чтобы начать переговоры по военным вопросам»²⁸. Открывая вашингтонские переговоры, другой активный сторонник Североат­лантического союза Р. Ловетт оценил резолюцию Ванденберга как основу американского подхода к «проблемам взаимной безопасно­сти» и обороны Западной Европы.

Однако военные аспекты переговоров, прежде всего касавшиеся степени американского участия в случае вооруженного конфликта в Европе, были наиболее трудными для согласования. Ссылаясь на особенности конституции США, по которой объявление войны яв­лялось прерогативой конгресса, а не президента, американская сто­рона уделяла большое внимание вопросу об оказании европейскими участниками будущего союза отпора агрессии собственными си­лами и пыталась ограничить свое участие лишь поставками воору­жений (наподобие ленд-лиза). В то же время, Франция и Бельгия также не изъявляли желания посылать свои войска в случае, если жертвой агрессии станут Соединенные Штаты²⁹.

Обстановка повышенной секретности, в которой происходили переговоры (были наложены ограничения на записи заседаний, об­мен телеграммами, исключались телефонные переговоры представи­телей европейских государств со своими внешнеполитическими ве­домствами и т. д.), диктовалась, как уже отмечалось, опасениями спровоцировать жесткий ответ СССР, но учитывалась и предвыбор­ная президентская кампания в США—стремление Г. Трумэна избе­жать потери голосов избирателей, настроенных произоляционистски. Однако Москва была информирована о содержании переговоров. Как следует из отчета о первом дне вашингтонских переговоров, среди присутствовавших английских дипломатов находился и Д. Маклейн³⁰, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки», которая по идейным соображениям сотрудничала с советской раз­ведкой. Через него, а затем и К. Кернкросса, работавшего в мини­стерстве обороны Великобритании, советское руководство имело полное представление обо всех мероприятиях по созданию НАТО, а также о ее структурах и финансовых делах³¹. Кроме того, в конце августа—начале сентября 1948 г. в американские газеты просочилось довольно большое количество информации о подготовке Североат­лантического союза. Госдепартаментом США было проведено тща­тельное расследование утечки секретных сведений (под подозрени­ем находились сотрудники бельгийского посольства), но оно оказа­лось безрезультатным³².

С самого начала на заседаниях в Вашингтоне большое внимание уделялось толкованию «советской угрозы». Исходя из общего посту­лата, что советской системе присуща тенденция к мировой экспан­сии, всеми участниками переговорного процесса отмечались, с од­ной стороны, потенциальная возможность военной агрессии Совет­ского Союза, а с другой — опасность подрывной коммунистической деятельности на территории стран североатлантического региона, т. е. идеологический аспект «угрозы» (об этом говорилось в выступлениях Ж. Боннэ, Р. Ловетта, Ч. Болена и др.)³³. Таким образом, консоли­дация атлантического сообщества, по мысли его творцов, должна была прежде всего покончить с чувством незащищенности западно­го общества, опасавшегося угрозы с Востока, и не дать СССР воз­можности использовать «страх» перед его военной мощью «как ору­жие»³⁴.

Примечательно, что, отрицая наличие у Советского Союза пла­нов военного завоевания Западной Европы ввиду необходимости восстановления разрушенной войной экономики, Дж. Кеннан, при­нимавший участие в переговорах как глава отдела внешнеполитичес­кого планирования госдепартамента, придавал важное значение именно идеологической угрозе. Однако, заявляя, что Запад может выиграть «эту холодную войну» (т. е. борьбу идей), он уповал на военную силу и оборонительные союзы³⁵. При этом Кеннан высту­пал против того, чтобы «советская угроза» становилась единствен­ным обоснованием создания атлантического сообщества. Помимо военных факторов, в качестве причин создания союза он называл общность интересов и традиционных исторических связей госу­дарств, расположенных в Северной Атлантике³⁶. В дальнейшем эти формулировки использовались в качестве контраргументов в ответах западных держав на советскую характеристику НАТО как агрессив­ного блока.

Судя по документам, секретные вашингтонские переговоры про­ходили отнюдь не гладко³⁷. Разногласия возникали не только по поводу непосредственного участия американских войск в случае во­оруженного конфликта в Европе. Дискуссии касались и таких прин­ципиальных вопросов, как состав нового союза (США настаивали на приеме всех скандинавских стран, начиная с Исландии, а также на включении Португалии, Испании, Ирландии и даже Австрии), но и судьба Брюссельского пакта. Позиция представителя госдепартамента США сводилась к тому, чтобы создаваемый многосторонний союз поглотил Брюссельский пакт. Французский представитель Ж. Бон­нэ, напротив, занимал прямо противоположную позицию, предлагая усилить Брюссельский пакт за счет включения туда США, Канады, Исландии и Гренландии. Страны Бенилюкса полагали, что Северо­атлантический союз дополнит Брюссельский пакт. Великобритания же последовательно отстаивала точку зрения о необходимости суще­ствования двух военно-политических союзов.

Обращаясь к Э. Бевину за подтверждением его указаний англий­ской делегации, присутствовавший на переговорах помощник мини­стра иностранных дел Г. Джебб писал: «Вы полагаете, что в настоя­щее время нашей линией поведения должна быть не просто поддерж­ка предлагаемого Атлантического пакта, но нам необходимо сказать американцам, что должны быть две отдельные организации:

а)  Организация стран Брюссельского договора, которой США должны гарантировать поддержку (в случае агрессии. — Н. Е.);

б)  Атлантический пакт в том составе, который сейчас рассматри­вается, т. е. США, Канада, Великобритания, Франция и столько за­падноевропейских демократий, сколько намерено вступить, возмож­но, исключая Швецию и Италию»³⁸.

Джебб предлагал включить Италию, наряду с Грецией, Турцией, Англией и Францией, в Средиземноморский или Средневосточный пакт, в который также вошли бы Сирия, Ливан и Египет. Идея Сре­диземноморского пакта не получила практического воплощения и была реанимирована в 1951 г. в планах создания Средневосточного командования, тесно связанного с НАТО.

В целом Лондону, несмотря на давление США, удалось отстоять точку зрения, что Атлантический пакт станет отдельным инструмен­том в обороне Западной Европы. Тем более, что уже были предпри­няты первые шаги в реализации оборонительных планов Западного союза. Так, к началу сентября 1948 г. Англия поставила Франции 60 военных самолетов³⁹, а со стороны США, которые принимали участие в заседаниях военного комитета Западного союза, его членам, прежде всего Великобритании, была обещана военная материально-техническая помощь.

Что касается расхождения во мнениях относительно потенциаль­ных участников Североатланического блока (помимо тех стран, ко­торые вели переговоры), то наиболее сложную проблему представ­ляла Италия. Она не принадлежала к Североатлантическому регио­ну и имела ряд ограничений по мирному договору 1947 г., в том числе на строительство новых военных баз на ее территории, общую численность вооруженных сил, разработку атомных и некоторых других видов вооружений. Однако Италия была крайне важна для нового союза с точки зрения геостратегии, а также сохранения ее в орбите западного влияния. В итоге 29 марта 1949 г. Италия приняла приглашение присоединиться к НАТО. Членство Турции, Испании и Западной Германии было сочтено преждевременным, поскольку многие страны могли возражать против этого.

  Среди тех государств, которые 4 апреля 1949 г. подписали Севе­роатлантический договор, были два представителя Западного полу­шария — США и Канада — и 10 западноевропейских государств; Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Ис­ландия, Норвегия, Дания, Италия, Португалия.}

Вопреки ожиданиям создателей НАТО, которые предполагали, что реакция Советского Союза будет очень резкой, Советское правитель­ство в официальном порядке ограничилось «Заявлением Министер­ства иностранных дел» от 29 января 1949 г. и «Меморандумом Со­ветского правительства» от 31 марта 1949 г.⁴⁰ Избранная советским руководством форма реакции на подготовку и создание НАТО в тра­диционном ключе пропагандистских разоблачений и предупрежде­ний о последствиях агрессивной политики империализма была обус­ловлена рядом соображений. Прежде всего, это диктовалось прису­щей Сталину и его соратникам установкой о том, что нельзя проявлять перед противником своей тревоги или растерянности. Именно в этом ключе заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко формулировал свои предложения В. М. Молотову от­носительно статьи или заявления СССР в ответ на опубликованное в январе 1949 г. заявление госдепартамента США «Строим мир. Кол­лективная безопасность в Североатлантическом регионе». «Статья должна быть написана в твердом, но спокойном тоне. Нужно избе­жать (подчеркнуто Молотовым. — Н. Е.), чтобы она могла быть рас­ценена за рубежом как знак проявления тревоги Советского Со­юза», — заключал свой меморандум Громыко⁴¹.

Кроме того, имея в своем распоряжении донесения разведки о ходе переговоров, разногласиях среди участников будущего альянса по ряду вопросов (особенно военных), в Кремле отдавали себе от­чет в том, что новый многосторонний союз являлся на первых по­рах политическим объединением, а не военным блоком.

Наконец, существовал еще один, весьма весомый фактор, объяс­няющий, почему Сталин не приступил к созданию многосторонне­го блока наподобие НАТО. Данным фактором оперировали западные, а не советские аналитики, но его следует иметь в виду, обра­щаясь к предыстории Организации Варшавского Договора. Это на­личие системы договоров СССР с восточноевропейскими странами и между ними, включавших военные статьи, в соответствии с кото­рыми функционировал институт советских военных советников, осу­ществлялась стандартизация вооружений союзников и с мая 1951 г. стали проводиться совместные боевые учения. В английском мини­стерстве иностранных дел, пытаясь найти наиболее весомые контрар­гументы против обвинений советского руководства, что вступление Великобритании в Североатлантический пакт является нарушением советско-английского договора 1942 г., делали акцент на том, что «...Советское правительство само создает военную коалицию в Вос­точной Европе» и что, несмотря на ее номинальную направленность против Германии или ассоциированной с ней державы, заявления лидеров стран—сателлитов СССР, а также события двух последних лет «не оставляют сомнений в том, что вся система фактически на­правлена против западных держав»⁴².

Позднее эта точка зрения Форин Оффис, с которой солидаризи­ровались американские дипломаты и военные, стала активно исполь­зоваться в дебатах о включении Западной Германии в НАТО. Вмес­те с тем западное представление о степени военной консолидации восточного блока было весьма преувеличенным, поскольку, несмот­ря на наличие советских военных советников в странах «народных демократий», стандартизацию вооружений по советским образцам, подготовку командного состава в советских военных академиях, не существовало единой военной организационной структуры. Кроме того, опытные военные кадры были уничтожены вследствие репрес­сий 1948—1949 гг., а военная промышленность стран Восточной Ев­ропы находилась в начальной стадии реконструкции. И вплоть до 1951 г. Сталин не ставил перед политическим и военным руковод­ством восточноевропейских стран более широких задач укрепления обороны восточного блока.

В то же время, стратегическая угроза НАТО отнюдь не сбрасы­валась со счетов в Советском Союзе. В выступлении Громыко 13 ап­реля 1949 г. в ООН, в котором он разоблачал агрессивный характер Североатлантического блока, немало говорилось о военных базах иностранных государств по периметру советских границ. Эта угроза национальной безопасности СССР действительно волновала совет­ское руководство. В дальнейшем в МИДе и других ведомствах тща­тельно собиралась информация о военных базах НАТО вокруг тер­ритории Советского Союза и Советское правительство пыталось включить вопрос о военных базах США и других стран в повестку дня многих международных встреч⁴³.

По мере того, как с начала 19550-x годов развивались события в Европе и на Дальнем Востоке, в советских оценках НАТО усиливал­ся акцент на ее стратегической угрозе. Война в Корее, спровоциро­ванная вооруженной агрессией северокорейских войск 25 июня 1950 г., послужила катализатором таких принципиально важных по своим последствиям для Европы процессов, как принятие взаимосвязанных решений о дальнейшем укреплении системы коллектив­ной безопасности стран Запада с участием Западной Германии (получившей в 1948 г. государственный статус), создании европейской армии и объединенных вооруженных сил НАТО. Происходившая ми­литаризация западного блока требовала более активных действий сталинского руководства, чем пропагандистская риторика и развер­тывание широкой кампании «мирного наступления», через активи­зацию движения сторонников мира.

B  начале 1950-х годов центральной проблемой европейской бе­зопасности по-прежнему оставалось неопределенное будущее Герма­нии и полярное отношение сторон в холодной войне к возрождению ее военного потенциала. Можно согласиться с существующей в рос­сийской историографии точкой зрения, что Сталин и другие совет­ские лидеры не опасались непосредственной угрозы агрессии со сто­роны Западной Германии⁴⁴. Однако отсюда не следует, что «герман­ская угроза» вообще была политическим блефом.

Для оценки реальности германской угрозы в восприятии советс­кого руководства, конечно, нельзя сбрасывать со счета воспомина­ния о недавней войне, но в начале 1950-х годов германская угроза воспринималась не сама по себе, а как важная составляющая уси­ления военно-экономического потенциала западного блока через экономическую и военную интеграцию стран Западной Европы, рас­ширение его стратегических границ и рост влияния США на Евро­пейском континенте. В восприятии Кремля угроза НАТО и герман­ская угроза оказались тесно взаимосвязаны.

9  мая 1950 г., в преддверии совещания министров иностранных дел США, Англии и Франции по вопросу о будущем Германии, гла­ва французского внешнеполитического ведомства Р. Шуман от име­ни своего правительства выступил с предложением о слиянии французского и германского производства и распределения угля и стали, и о создании Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), открытого для присоединения других стран Европы. Од­нако подлинным творцом этого проекта являлся Ж. Монне, кото­рый не только рассматривал его в качестве «фермента европейского единства»⁴⁵, но и полагал, как он сообщал об этом в письме канц­леру ФРГ К. Аденауэру накануне открытия совещания в Лондоне 10 мая, что главный смысл французской инициативы имел поли­тический подтекст: контроль за производством тех отраслей про­мышленности, от которых зависело ведение современной войны, чтобы предотвратить их эволюцию в опасную сторону военных приготовлений⁴⁶. Подписание 18 апреля 1951 г. 6 европейскими странами (Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами, Францией и ФРГ) Договора о создании ЕОУС заложило основы европейской экономической интеграции и в целом обеспечивало привлечение экономического потенциала Западной Германии к ук­реплению обороны Запада, в то время как военные аспекты гер­манского вопроса находились в стадии переговоров. Естественно, что в контексте франко-германского примирения одновременно решались острые вопросы экономической конкуренции двух стран и устранялась напряженность во франко-германских отношениях, связанная с вопросом Саара и управления Руром.

Следует подчеркнуть, что советское руководство, начиная с пер­вых мероприятий европейских стран по военно-политической и эко­номической интеграции, рассматривало эти инициативы сквозь при­зму политической и экономической экспансии США⁴⁷. В одной из аналитических записок МИДа, посвященной Совету Европы (кото­рый был создан 5 мая 1949 г.), говорилось, что помимо цели вовле­чения Западной Германии через этот «гражданский орган» в поли­тику Западного союза и НАТО его задачей также является с помо­щью пропаганды «об «общеевропейской» и «сверхнациональной» интеграции замаскировать империалистическую колонизацию Запад­ной Европы и уничтожить национальный суверенитет независимых европейских стран в целях осуществления англо-американских пла­нов господства». На основании подобной трактовки западноевропей­ской интеграции делался вывод, что, потерпев неудачу с использо­ванием Совета Европы в указанных целях, США инспирировали выдвижение ряда «отраслевых» планов: «плана Шумана», а также других планов по объединению сельскохозяйственных и транспорт­ных ресурсов стран Европы, и «плана Плевена» (о котором речь пойдет ниже).

В то же время в одном из первых аналитических документов МИДа относительно ЕОУС не была обойдена вниманием экономи­ческая сторона его создания, в частности, указывалось на желание Франции сохранить за собой ведущую роль на континенте и осла­бить опасность экономической конкуренции со стороны Западной Германии. Но в обстановке обострения отношений с Западом и отрицательного отношения к процессу европейской интеграции со стороны советского руководства акцент в оценке многофункциональ­ного плана ЕОУС был сделан (по прямому указанию Молотова) на его направленности на восстановление военно-промышленного по­тенциала Западной Германии и ее ремилитаризацию⁴⁸.

Официальная позиция Советского правительства по вопросу о ЕОУС была изложена 22 октября 1950 г. в Пражском заявлении ми­нистров иностранных дел СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии и ГДР. В документе подчеркивалось, что создание ЕОУС имело целью возрождение военно-промышленно­го потенциала Западной Германии «в целях подготовки новой войны в Европе и приспособления западногерманской экономики к планам англо-американского военного блока»⁴⁹. Тем более, что к этому вре­мени уже были известны далеко идущие решения встречи министров иностранных дел США, Англии и Франции, состоявшейся в Нью-Йорке в сентябре 1950 г., о ремилитаризации Западной Германии и интеграции ее вооруженных сил в систему обороны Запада.

Те же оценки ЕОУС были повторены в нотах правительству Франции от 20 января, 11 сентября и 19 октября 1951 г., хотя к этому времени главное беспокойство Кремля вызывала новая инициатива французского правительства, прямо связанная с военными аспекта­ми германской проблемы.

План французского премьер министра Р. Плевена, который был изложен в его декларации, зачитанной в октябре 1950 г. в Нацио­нальном собрании Франции, был разработан все тем же Ж. Монне⁵⁰ с учетом как решительных возражений французской общественнос­ти против возрождения вермахта, так и позиции самого канцлера Аденауэра, не желавшего ремилитаризации Западной Германии пу­тем создания национальных вооруженных сил и предпочитавшего включение немецкого военного контингента в европейскую армию⁵¹. Суть «плана Плевена» сводилась к созданию европейской армии (строившейся на основе опыта наднациональных организационных структур ЕОУС) под единым европейским командованием, с едины­ми органами и бюджетом⁵².

Начавшиеся с февраля 1951 г. официальные переговоры Франции и стран Бенилюкса о создании европейской армии (Великобритания отказалась участвовать в ЕОС, хотя именно по инициативе У. Чер­чилля Консультативная ассамблея Совета Европы 11 августа 1950 г. приняла резолюцию о необходимости создания европейской армии) отразили неготовность европейских правительств, в том числе поли­тических сил в самой Франции⁵³, к подчинению и контролю со сто­роны административных и финансовых органов ЕОС. Лишь после переговоров на уровне министров иностранных дел и нажима Соеди­ненных Штатов, предупредивших, что обструкция переговоров о ЕОС может повлечь за собой прекращение американской финансо­вой и военной помощи Европе, договор о ЕОС был подписан в Париже 27 мая 1952 г.

Но первоначально «план Плевена» не вызвал энтузиазма не толь­ко у английского правительства, но и у американской администра­ции. 24 октября Д. Ачесон заявил, что приветствует инициативу Франции, однако ее следует изучить. США потребовался почти год, чтобы к сентябрю 1951 г. прийти к окончательному решению о под­держке курса на создание европейской армии⁵⁴. Изначальная причи­на, по которой английское правительство также первоначально оце­нило предложение Франции о создании европейской армии как ма­лопривлекательное, состояло в опасении, что это вызовет задержку в создании вооруженных сил НАТО с участием Западной Германии⁵⁵.

Весьма показательной с точки зрения разногласий членов НАТО относительно включения Западной Германии в Североатлантический блок, а также внешнеполитических приоритетов (с учетом вовлече­ния США в войну в Корее) явилась сессия Совета НАТО, проходив­шая в октябре—ноябре 1950 г. в Нью-Йорке. В серии выступлений западноевропейских делегатов говорилось, что, несмотря на события в Корее, главная угроза Западу, по-прежнему, находилась в Европе и американское общественное мнение, как подчеркивали англий­ский премьер-министр К. Эттли и глава Форин Оффис Э. Бевин, должно понять, что западноевропейские державы не могут быть глу­боко втянуты в дела Дальнего Востока, поскольку именно на это рассчитывало советское руководство⁵⁶. Начиная с К. Аденауэра, за­являвшего, что Корея является генеральной репетицией и что Ста­лин имеет подобный план в отношении Германии, такие же идеи поразному высказывали и другие европейские лидеры, в том числе французы⁵⁷.

Взаимосвязь войны в Корее и германского вопроса действитель­но существовала в умах советского руководства, но совсем в ином плане, чем это представляли в западных правительственных кругах. В советском МИДе считали, что корейская война не только оказа­ла воздействие «на переход к открытой ремилитаризации Западной Германии», но и создала благоприятные условия «для организации активной борьбы против ремилитаризации и за объединение Герма­нии»⁵⁸. Одним из дипломатических шагов, предпринятых СССР для достижения этой цели, было предложение Москвы, изложенное в ноте французскому, английскому и американскому правительствам от 3 ноября 1950 г., созвать сессию Совета министров иностранных дел (СМИД) для рассмотрения вопроса о ремилитаризации Западной Германии.

Во Франции советское предложение вызвало определенные на­дежды на возможность урегулирования столь жизненно важного для этой страны германского вопроса на четырехстороннем совещании по Германии. Поэтому на встрече министров иностранных дел и министров обороны Североатлантического блока в рамках сессии Совета НАТО, проходившей в декабре 1950 г. в Брюсселе, француз­ские представители выражали опасения, что принятие на этой сес­сии окончательных решений о милитаризации Западной Германии послужит предлогом для срыва намечавшегося совещания четырех держав. Однако именно на этой сессии Совета НАТО завершилось создание экономических и военных организационных структур НАТО. В качестве верховного главнокомандующего объединенных вооруженных сил блока был утвержден генерал Д. Эйзенхауэр. Было также подтверждено принятое ранее решение о военном вкладе За­падной Германии в оборону Западной Европы (хотя на протяжении зимы 1950 г. комитеты экспертов разрабатывали два возможных ва­рианта — немецкая армия в составе НАТО и в составе ЕОС), а так­же доведено до сведения участников решение президента Г. Трумэ­на об увеличении американского военного контингента в Европе⁵⁹. Помимо этого было решено продвигать как можно дальше на вос­ток линию обороны Западной Европы и интегрировать западный, центральный и южный фланги в ходе боевых действий⁶⁰.

Контрмеры Советского правительства в ответ на планы ремили­таризации Западной Германии и ее вовлечения в западный блок предпринимались как по линии официальной дипломатии, так и на уровне партийно-государственных отношений со странами Восточ­ной Европы. В настоящее время становится известно все больше фактов о состоявшемся 9—12 января 1951 г. в Кремле совещании советского руководства с генеральными секретарями и министрами обороны стран народных демократий. К сожалению, пока историки не располагают документами из российских архивов относительно этой важной встречи. Мы можем оперировать лишь косвенными свидетельствами, скупыми сведениями из болгарских архивов и опубликованными мемуарами⁶¹.

Основной пафос выступления Сталина на этом совещании сводил­ся к тому, что «народным демократиям» за 2—3 года, пока не сфор­мирована армия НАТО, предстоит создать «современные и мощные вооруженные силы», которые в настоящее время уступают армии КНР. В целом Сталин полагал, что в случае войны армии стран народных демократий должны составлять 3 млн человек, хорошо вооруженных и оснащенных⁶². Это совещание высветило насущную необходимость координации военно-организационных мероприятий и планов воен­ных поставок. С этим предложением выступил представитель Румы­нии. Его активно поддержал Сталин, по инициативе которого и был создан специальный комитет для обеспечения союзных армий необ­ходимым военным снаряжением, а также для решения вопросов, свя­занных со специализацией некоторых стран Восточной Европы в про­изводстве отдельных видов оборонной продукции⁶³. 12 января по предложению министра вооруженных сил СССР маршала А. М. Ва­силевского и с одобрения Сталина председателем Военно-координа­ционного комитета был избран Н. А. Булганин⁶⁴.

Кроме того, к этому времени в армиях восточноевропейских стран сложилась и стала функционировать система военных советников. Как отмечают российские исследователи, специально изучавшие деятель­ность института советских советников в странах восточноевропейского региона, «по сути дела, советские военные советники в начале 1950-х годов выполняли подготовительную работу к объединению ар­мий стран Восточной Европы в военно-политический блок, к созда­нию организации Варшавского Договора в 1955 г.»⁶⁵

Таким образом, в последние годы жизни кремлевский диктатор предпринял ряд шагов по созданию некоторого подобия организаци­онных структур военного сотрудничества стран Восточной Европы⁶⁶, а также наращивания военной составляющей восточного блока.

Следующим, не менее важным направлением советской внешней политики были инициативы, связанные с решением германского вопроса. Однако состоявшееся в Париже 5 марта —21 июня 1951 г. предварительное совещание заместителей министров иностранных дел четырех держав, на созыве которого настояли западные страны в ответ на советское предложение от 3 ноября 1950 г. и которому предстояло согласовать повестку дня намечавшейся сессии СМ ИД, потерпело неудачу. Позиции участников совещания относительно приоритетности вопросов повестки дня расходились изначально. Для Советского Союза важнейшим вопросом, как указывалось в дирек­тивах Политбюро советской делегации от 1 марта 1951 г. и решени­ях Политбюро от 19 марта, направленных А. А. Громыко, являлся вопрос о выполнении Потсдамских соглашений о демилитаризации Германии. В директивах, полученных Громыко, подчеркивалось, что нельзя «согласиться с тем, чтобы в момент, когда над Европой на­висла угроза возрождения германского милитаризма, в повестке дня СМИДа не был бы поставлен вопрос о выполнении соглашения четырех держав о демилитаризации Германии»⁶⁷. Западные державы считали более актуальной постановку вопроса о причинах междуна­родной напряженности и мерах по улучшению отношений между Востоком и Западом, поскольку в основе оправдания их курса на экономическую и военную интеграцию ФРГ в западный блок лежа­ли ссылки на «советскую угрозу». Западные делегации как раз мень­ше всего были заинтересованы в конкретном обсуждении проблем демилитаризации. В разведывательном донесении из Берлина, посту­пившем высшему советскому руководству 10 января 1951 г., говори­лось о том, что государственный департамент США в директиве сво­ему верховному комиссару в Западной Германии не только предпи­сывал оказать нажим на К. Аденауэра, чтобы он согласился с решением брюссельской сессии НАТО 1950 г., но настаивал на не­обходимости приступить к проблеме перевооружения ФРГ до созы­ва совещания четырех держав, с тем «чтобы СССР не имел возмож­ности на этой встрече подорвать единый военный фронт стран За­падной Европы»⁶⁸. Следует также отметить, что параллельно работе совещания в Париже в Петерсберге, где находилась резиденция вер­ховных комиссаров западных держав, происходили секретные пере­говоры их заместителей с делегацией ФРГ (январь—июнь 1951 г.) по вопросу отмены оккупационного статуса Западной Германии, про­должались переговоры о создании ЕОС, а в апреле 1951 г. получил завершение проект ЕОУС.

Но разные подходы советской и западных делегаций к проблеме ремилитаризации не исключали поиска точек соприкосновения⁶⁹, а также обсуждения других вопросов повестки дня, среди которых было советское предложение об ускорении заключения мирного договора с Германией; вопрос об улучшении обстановки в Европе; о начале сокращения вооруженных сил четырех держав и ряд других вопросов. Камнем преткновения для продолжения переговоров в Париже явил­ся новый пункт повестки дня «Атлантический пакт и создание аме­риканских военных баз в Англии, Норвегии, Исландии и в других странах Европы и Ближнего Востока», который в соответствии с ре­шением Политбюро от 28 марта 1951 г. Громыко внес на обсуждение 30 марта. Хотя первопричиной этого решения Кремля было недоволь­ство «оборонительной» позицией главы советской делегации и стрем­ление ответить на предложение западных делегатов внести в повест­ку дня и другие вопросы, не имевшие прямого отношения к заявлен­ной теме сессии СМИД, этот пункт стал в дальнейшем настойчиво отстаиваться советскими делегатами. Как подчеркивалось в заявлении Громыко от 25 мая и особенно в ноте, направленной западным дер­жавам 4 июня 1951 г., «Советское правительство считает, что откро­венное обсуждение вопроса об американских базах и Атлантическом пакте, послужившем главной причиной ухудшения отношений меж­ду СССР и тремя державами, значительно разрядило бы атмосферу напряженности в Европе и облегчило бы работу совещания Совета министров иностранных дел»⁷⁰.

С точки зрения западных держав упорство, с которым советская делегация отстаивала данный пункт, было убедительным свидетель­ством того, что Москва вознамерилась внести раскол в ряды участ­ников и сторонников НАТО, используя неоднозначное отношение общественного мнения и политических кругов к вопросу о ремилитаризации ФРГ и увеличению военных бюджетов стран Западной Европы. Данный вывод экстраполировал на текущую ситуацию хо­рошо известную на Западе советскую внешнеполитическую установ­ку, базирующуюся на марксистско-ленинском принципе об усилении противоречий империалистических государств: углублять любые раз­ногласия среди противников, в том числе и средствами пропаганды. В этой связи любопытно заметить, что английская делегация еще 2 марта получила развернутую директиву Форин Оффис относитель­но той контраргументации, которую она должна использовать в слу­чае, если советские участники совещания поднимут вопрос об агрес­сивности НАТО⁷¹.

Однако, на наш взгляд, смена акцентов в директивах Политбю­ро, с ремилитаризации Германии на политику Североатлантического блока в целом отражала происходивший" в советском руководстве поворот в восприятии самого альянса как источника множества «уг­роз», в том числе перевооружения ФРГ и эскалации процесса созда­ния кольца военных баз вокруг СССР. Ведь не случайно Дж. Дал­лес, государственный секретарь в администрации Эйзенхауэра, сме­нившего Г. Трумэна в 1953 г. на посту президента США, разработал план военно-политического окружения СССР путем создания цепи военных баз по его периметру⁷². В директивах Политбюро делегации СССР на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая проходи­ла также в Париже в ноябре—декабре 1951 г., рекомендовалось вне­сти предложение «О мерах против угрозы новой войны и по укреп­лению мира и дружбы между народами», в которых пунктом первым значилось объявление несовместимости с членством в ООН участие в «агрессивном Атлантическом блоке», а также создание военных баз на чужих территориях. Советское предложение завершалось призы­вом к США, Великобритании, Франции, Китаю и СССР «заключить Пакт мира»⁷³.

Но все же основное внимание советской делегации на этой сес­сии Генеральной Ассамблеи было сосредоточено на германском воп­росе. Возражая против предложения западных держав о создании комиссии ООН для проверки условий проведения общегерманских выборов, советский представитель, руководствуясь указаниями По­литбюро, должен был воспользоваться моментом для внесения пред­ложения «об ускорении заключения мирного договора с Германией с последующим выводом всех оккупационных войск»⁷⁴. Дело было в том, что к осени 1951 г. в комплексе мероприятий, которые раз­рабатывались в МИДе в противовес «ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в Атлантический пакт» важное место стало отводиться заключению мирного договора с Германией⁷⁵.

Подробно не останавливаясь на том, какую эволюцию претерпе­вали документы Министерства иностранных дел, связанные q реа­лизацией принятого по согласованию с руководством ГДР сентябрь­ского решения ЦК ВКП(б) (в соответствии с которым немецкие друзья должны апеллировать к правительствам Англии, Франции, США и СССР с просьбой об ускорении заключения мирного дого­вора с Германией, а в ответ Советское правительство выступит с проектом его основ)⁷⁶, обратим внимание на следующие принципиаль­ные моменты. На наш взгляд, весьма красноречиво о целях появле­ния советской ноты США, Англии и Франции от 10 марта 1952 г. с предложением заключить мирный договор с Германией (известной как «нота Сталина») свидетельствует проект письма А. А. Громыко на имя Сталина и окончательный вариант данного письма, отосланный 25 января 1952 г., а также принятое на его основе указание ЦК ВКП(б) главе советской Контрольной комиссии в Германии В. И. Чуй­кову и ее политическому советнику В. С. Семенову, разъясняющее суть расхождений с руководством ГДР в тактике реализации сентябрьско­го решения ЦК. Отвергая предложение правительства ГДР начать масштабную кампанию против готовившегося «Общего (general) до­говора» трех западных держав с ФРГ (который должен был отменить оккупационный статус Западной Германии и заменить его ограни­ченным суверенитетом), а также его желание взять на себя инициа­тиву выступления с проектом основ мирного договора, что умаляло роль СССР как державы-победителя, Политбюро следующим обра­зом разъясняло приоритетность борьбы за мирный договор: «Вы­двинув на первое место вопрос о мирном договоре, необходимо по­казать, что предложение трех держав о «генеральном договоре» с Западной Германией является попыткой, направленной как на срыв урегулирования для Германии, так и на срыв решения вопроса о восстановлении единства Германии». Директива коснулась и связи «Общего договора» с НАТО, поскольку договор «является средством вовлечения Западной Германии в подготовку третьей мировой вой­ны, осуществляемой Атлантическим блоком»⁷⁷. В подготовленном документе ЦК немало слов было сказано относительно того, что помимо противопоставления мирного договора «Общему договору» выступление СССР с проектом основ мирного договора по Герма­нии послужит мобилизации сил сторонников единства Германии и противников ремилитаризации Западной Германии.

О том, что Советское правительство внимательно изучало добы­тые агентурным путем проекты «Общего договора», свидетельству­ют документы, отложившиеся в партийных архивах. Первые сведе­ния стали поступать в ЦК в декабре 1951 г., однако представители компетентных органов предостерегали, что это могут быть фальшив­ки. Последнее оказало свое влияние на нежелание советского руко­водства развязать политическую кампанию против готовившегося «Общего договора», отвлекая силы от подготовки мирного догово­ра⁷⁸. Лишь в феврале 1952 г. руководство советского внешнеполити­ческого ведомства смогло представить копию подлинного докумен­та, одобренного министрами иностранных дел трех западных держав и канцлером ФРГ Аденауэром в Париже 22 ноября 1951 г.⁷⁹

Уже после обращения правительства ГДР 13 февраля 1952 г. к правительствам четырех держав и к боннскому правительству, на которое западные державы не откликнулись, а Бонн выдвинул ряд условий, в проекте письма Сталину, подготовленном в начале марта 1952 г. за подписью Громыко, предлагалось в ближайшее время на­править ноту Советского правительства США, Англии и Франции, приложив проект основ мирного договора с Германией. Этот шаг должен был усилить борьбу германского народа против ремилитари­зации, предупредить возможность публикации «Общего договора» и противопоставить советскую «положительную программу» «агрессив­ным мероприятиям трех западных держав»⁸⁰.

Таким образом, одной из целей мартовской ноты 1952 г. являлось противопоставление широкого советского предложения инициативам западных держав, фокусом которых была замена оккупационного ре­жима ФРГ договорными отношениями, т. е. расширение ее суверени­тета при сохранении особого статуса трех держав, что было основным условием согласия Аденауэра на участие страны в европейской армии. «Боннский договор», подписанный 26 мая 1952 г., должен был всту­пить в силу после ратификации всеми участниками Парижских согла­шений о создании ЕОС, подписанных 27 мая 1952 г.

Однако историки все еще задаются вопросом, насколько Сталин верил в то, что в сложившейся обстановке западные державы пой­дут на объединение Германии, и не было ли это только пропаган­дистским ходом, в то время как сам вождь стремился создать в ГДР социалистическое государство под советским контролем? Российские архивы все еще не позволяют дать однозначный ответ. Однако об­ращает на себя внимание не только дипломатическая активность СССР, но и развернутая кампания по обработке общественного мне­ния с помощью движения сторонников мира. На первой сессии Всемирного Совета Мира (ВСМ) в Берлине 21—26 февраля 1952 г. бьыо принято решение «О подготовке международной конференции для разрешения германской проблемы в условиях отказа от мили­таризма, в условиях мира и международного сотрудничества»⁸¹.

Наводит также на определенные размышления поступившее в секретариат В. М. Молотова в Кремле 26 января 1952 г. предложе­ние министра финансов СССР поставить перед правительством ГДР вопрос о «полном или частичном возмещении германскими властя­ми за их счет т. н. внешних оккупационных расходов, производив­шихся до настоящего времени за счет бюджета СССР» (общая сум­ма оккупационных расходов СССР достигла к 1952 г. 25 млрд руб.). При этом министр финансов А. Зверев подчеркивал, что его мини­стерство настаивает на рассмотрении этого вопроса вопреки мнению МИДа (высказанному еще в марте 1951 г.) о невозможности прави­тельства ГДР брать на себя обязательства, касающиеся всей Герма­нии, и отсутствии подобного требования у западных держав к запад­ногерманским властям⁸². Скорее всего в Министерстве финансов всерьез рассматривали те пункты основ советского проекта мирно­го договора, которые касались вывода оккупационных войск «не позднее чем через год со дня вступления в силу договора» и осво­бождения Германии от тягот режима оккупации⁸³, пытаясь вернуть­ся к теме компенсации СССР оккупационных расходов.

По нашему мнению, также заслуживают внимания факты, связан­ные с беседой лидера итальянской социалистической партии П. Нен-ни со Сталиным 17 июля 1952 г., состоявшейся во время его визита в Москву для получения Сталинской премии мира. Прежде чем принять решение относительно разрешения на встречу Ненни со Ста­линым, послу СССР в Риме М. А. Костылеву 21 июня 1952 г. была направлена директива Политбюро переговорить с генеральным сек­ретарем итальянской компартии П. Тольятти, чтобы иметь более ясное представление о целях состоявшихся ранее переговоров Нен­ни с главой итальянского правительства А. Де Гаспери. При этом послу следовало разъяснить позицию советского руководства в от­ношении переговоров итальянских левых с представителями правя­щих кругов. Ее суть сводилась к тому, что «разговоры о «разрядке» напряженности и превращении Атлантического пакта в оборонитель­ный союз могут иметь значение лишь в том случае, если будут лик­видированы американские базы на территории Италии»⁸⁴.

К сожалению, российские исследователи пока не располагают архивной записью беседы Сталина с Ненни. Но, судя по решению Политбюро от 29 июля 1952 г. об удовлетворении просьбы лидера итальянских социалистов об оказании итальянской социалистиче­ской партии дополнительной финансовой помощи в 1952 г.⁸⁵, хозя­ин Кремля остался доволен состоявшимся разговором. Более того, если иметь в виду дипломатический резонанс, который получило со­держание беседы, а также последующие инициативы Ненни, то на него была возложена Москвой определенная политическая миссия. В архиве министерства иностранных дел Великобритании отложил­ся ряд документов, передающих содержание беседы Сталина с Нен­ни на основании сообщений посла Италии в СССР М. Ди Стефано, которому Ненни нанес визит накануне своего отъезда из Москвы. Наиболее достоверными являются выдержки из трех посланий М. Ди Стефано в Рим, которые Форин Оффис получил непосредственно из итальянского посольства в Лондоне 22 ноября 1952 г. Что касается германского вопроса, то, по сообщению Ненни, Сталин принял тот факт, что в настоящее время (напомним, что беседа состоялась в июле, когда нотная переписка по мирному договору с Германией еще продолжалась) невозможно объединить Германию. На вопрос Нен­ни, связано ли это с перспективой ратификации договора о ЕОС, Боннским договором и вероятным избранием Д. Эйзенхауэра пре­зидентом США, Сталин ответил утвердительно. «Еще несколько месяцев назад Советское правительство было готово сделать суще­ственные уступки, чтобы создать объединенную и нейтральную Гер­манию. Сейчас время ушло» — так передал Ненни слова Сталина. В изложении лидера итальянских социалистов взгляды Сталина на перспективы существования разделенной Германии сводились к тому, что две Германии с примерным равенством в вооружениях могли бы существовать, не представляя угрозы миру; такая ситуация могла бы длиться годами, до тех пор, пока социальные и экономические из­менения в Западной Германии не создадут предпосылок для мирно­го объединения страны⁸⁶.

Делая поправку на все возможные искажения содержания слов Сталина и его желание создать нужное впечатление, правомерно допустить, что он был вполне откровенен, говоря о существовании короткого временного отрезка в развитии европейских событий, когда советское руководство было готово идти на уступки в герман­ском вопросе. Не менее важен еще один аспект беседы Сталина с Ненни, который вызвал наибольшие волнения у итальянских и дру­гих западных дипломатов. В отчете Ди Стефано о визите Ненни в посольство содержится интересная информация относительно туман­ных намеков Ненни, что Сталин не исключал возможности подпи­сания между СССР и Италией пакта о ненападении. В свете этого посол высказывал предположение, «что Кремль санкционировал визит» Ненни в итальянское посольство, чтобы не создавалось впе­чатление, будто советские руководители обсуждают данный вопрос через голову итальянского правительства и чтобы идея пакта о не­нападении была высказана открыто⁸⁷.

Миссия Ненни, если таковая действительно существовала, нашла свое продолжение в ходе встречи лидера итальянских социалистов с премьер-министром Италии Де Гаспери, которая состоялась в се­редине октября 1952 г., накануне обсуждения в правительстве внеш­неполитических вопросов. В информации, поступившей в Форин Оффис от французских политических кругов 21 октября, говорилось, что Ненни, сообщая о своих впечатлениях от поездки в Советский Союз, подчеркнул силу и сплоченность СССР на фоне усиления антиамериканских настроений в Европе и призвал главу итальян­ского правительства тщательно рассмотреть как перспективу вступ­ления Италии на путь нейтралитета, так и возможность подписания с Советским Союзом пакта о ненападении.

В свете того, что французское правительство располагало секрет­ной информацией, указывавшей на намерения СССР выступить с предложением ряду стран — членов НАТО, за исключением США, подписать двусторонние пакты о ненападении, деятельность Ненни расценивалась как «прощупывание почвы в Италии»⁸⁸. Французское министерство иностранных дел интересовало наличие подобных све­дений во внешнеполитическом ведомстве Великобритании и его от­ношение к вероятности подобных действий со стороны СССР, а так­же необходимость выработки общей линии поведения членов НАТО.

В заключении экспертов Форин Оффис относительно всей ин­формации по поводу интервью Ненни со Сталиным в расчет при­нимались отсутствие надежных свидетельств и маловероятность того, что советское руководство могло всерьез рассчитывать на согласие итальянского правительства на предложение о пакте. Однако в до­кументе подчеркивалось, что подобная политика отвечала тезису, подтвержденному на XIX съезде КПСС (1952 г.) в докладе Г. М. Ма­ленкова, об «усилении противоречий в империалистическом лагере», и по своим целям могла быть направлена на ослабление позиций итальянского правительства в вопросе перевооружения и поддерж­ки политики НАТО⁸⁹.

В доступных исследователям документах российских архивов пока не обнаружено каких-либо материалов, проливающих свет на будо­ражившие дипломатические круги слухи о подрыве НАТО через се­рию двусторонних пактов с СССР о ненападении. И все же обра­щает на себя внимание сходство с ситуацией 1949 г., когда 5 февраля, за два месяца до подписания Североатлантического договора, Советское правительство предложило правительству Норвегии под­писать пакт о ненападении и тем самым предотвратить вступление страны, которая граничила с СССР, в военно-политический запад­ный блок.

В 1952 г., который вслед за 1950 г. вполне можно назвать следу­ющим поворотным моментом в блоковой политике обоих участни­ков холодной войны, советское руководство параллельно разработ­ке мероприятий в германском вопросе (в том числе требования ней­трального статуса для объединенной Германии) пересмотрело свою одностороннюю оценку «нейтралитета» как пособничества Западу. В начале этого года Советский Союз оперативно откликнулся на предложение президента Финляндии У. К. Кекконена (предваритель­но рассмотренного в Москве) о создании нейтрального блока скан­динавских стран⁹⁰. Однако у данного позитивного отношения к «ней­тралитету», которое в определенной мере прокладывало путь к под­держке «нейтрализма» середины 1950—1960-х годов, имелась оборотная сторона. Помимо расчетов, связанных с усилением анти­милитаристских настроений мировой общественности, советская доктрина нейтралитета, как считали западные аналитики, имела це­лью подрыв единства стран Запада. Следует отметить, что в конце 1951 — начале 1952 г. у руководства НАТО также усилился интерес к позиции нейтральных стран. В начале февраля 1952 г. на очеред­ной сессии Совета НАТО делегат от Норвегии, имея в виду прохлад­ное отношение Швеции к данному блоку и бессмысленность оказа­ния на нее давления в этом вопросе, предложил сделать все возмож­ное, «чтобы помочь Швеции создать ее вооруженные силы»⁹¹. На римской сессии Совета НАТО в ноябре 1952 г. был поднят вопрос об отношении Североатлантического блока с нейтральными государ­ствами (прежде всего Швецией и Швейцарией). Иными словами, каждая из противоборствующих сторон стремилась вовлечь нейтраль­ные страны в орбиту своей политики.

Но 1952 г. стал также знаковой вехой на пути раскола Европы, поскольку Советский Союз фактически согласился с разделением Германии и в своей политике безопасности в Европе стал, как это уже осуществляли западные державы в отношении ФРГ, открыто опираться на вовлечение ГДР в восточный блок. Мартовская нота Советского правительства и обструкционистская реакция трех запад­ных держав обозначили тот водораздел, за которым последовал по­ворот ГДР к курсу на строительство основ социализма, создание регулярной армии и в целом усиление военной консолидации вос­точного блока с постепенной интеграцией в него Восточной Герма­нии⁹².

В этом отношении принципиальное значение имела встреча Ста­лина с лидерами ГДР в начале апреля 1952 г. Прибывшие в Москву 31 марта В. Пик, В. Ульбрихт и О. Гротеволь информировали орга­низаторов визита, что собираются обсуждать со Сталиным такие важные контрмеры (в связи с предстоящим подписанием Боннско­го договора и созданием западногерманской армии), как решение вопроса о восточногерманской армии и вооружении народной по­лиции⁹³. Во время встречи с немецкой делегацией 1 и 7 апреля Ста­лин не только дал установку на создание в ГДР «своего социалис­тического государства» (собравшийся в июле второй съезд СЕПГ утвердил директиву на строительство социализма в ГДР), но и под­черкнул настоятельную необходимость замены полиции (которая насчитывала 50 тыс. человек)⁹⁴ народной армией ГДР численностью 300 тыс. человек в составе 9—10 армейских корпусов и 30 дивизий⁹⁵.

Мероприятия по созданию восточногерманской армии были ус­корены подписанием 26 мая 1952 г. Боннского (или Общего) дого­вора и 27 мая соглашений о создании Европейского оборонитель­ного сообщества. К 1 июля 1952 г. МИД и Советская контрольная комиссия в Германии согласовали и направили Сталину на утверж­дение проект решения ЦК ВКП(б), в соответствии с которым руко­водству ГДР рекомендовалось отменить все ограничения в правах для бывших офицеров немецкой армии (за исключением военных преступников), чтобы привлечь «военных специалистов в нацио­нальные вооруженные силы» Восточной Германии и помешать запад­ным державам переманить их на свою сторону⁹⁶. Таким образом, Москва сняла ограничения на создание регулярной армии ГДР. Кро­ме того, с декабря 1950 г. проводилась работа по организации внеш­неполитической разведки в Восточной Германии, которая заверши­лась осенью 1951 г. и была нацелена прежде всего на Западную Гер­манию, хотя в поле деятельности ее секретных служб находились и страны НАТО⁹⁷.

Нотная переписка по германскому вопросу продолжалась до 23 сентября 1952 г. (с советской стороны последняя ответная нота на ноту трех западных держав от 10 июля была послана 23 августа). Однако к этому времени дипломатическая переписка приобрела все­цело пропагандистский характер, поскольку уже с мая в ответных нотах Советского правительства содержалась критика Общего дого­вора и ЕОС. Как подчеркивалось в одном из проектов советской ноты от 24 мая правительствам США, Англии и Франции, включе­ние Западной Германии в ЕОС будет способствовать «дальнейшему увеличению вооруженных сил Североатлантической агрессивной группировки», усилит ее агрессивность⁹⁸. Любопытно, что в инфор­мации А. Я. Вышинского (сменившего В. М. Молотова на посту министра иностранных дел в марте 1949 г.) Сталину относительно реакции В. Ульбрихта на содержание ноты 23 августа, с которой его ознакомили заранее, подчеркивалось, что нота «бьет своей аргумен­тацией» и что она облегчит правительству ГДР и СЕПГ «битву за единую Германию, за мирный договор, против ратификации бонн­ских и парижских соглашений»⁹⁹.

Таким образом, советское руководство использовало и пропаган­дистские, и политические, и военные средства в противовес запад­ной политике ремилитаризации Западной Германии и укрепления НАТО.

Анализируя факторы, влиявшие на процесс консолидации запад­ного и восточного блоков, нельзя обойти вниманием и воздействие на советское руководство западных инициатив по расширению стра­тегических границ Североатлантического альянса, того, что по анало­гии с современными событиями называется «расширением НАТО на Восток». Идея создания Средневосточного командования, «тесно ас­социированного с Организацией Североатлантического договора»¹⁰⁰, была выдвинута Великобританией в мае 1951 г., исходившей из ин­тересов укрепления обороны британского Содружества в Средиземно­морье и на Ближнем Востоке, принимая во внимание события на Дальнем Востоке. Эта инициатива была поддержана США, которые, при соблюдении определенных условий, собирались участвовать в новом союзе. В дискуссиях по данному вопросу, проходивших с 19 по 28 июня 1951 г. сначала на совещании начальников штабов НАТО в Вашингтоне, а затем на совещании министров обороны стран Содру­жества, перспектива создания командования прямо увязывалась с принятием Греции и Турции в НАТО¹⁰¹. Причем Турции, учитывая ее географическое положение, предназначалась весьма важная роль в Средневосточном командовании. В ходе дискуссии США настаивали, чтобы новое командование было частью НАТО, тогда как Англия, претендовавшая на роль верховного главнокомандующего, предлага­ла кoмпромиссный вариант — делегирование ответственности НАТО за Средневосточное командование четырем наиболее тесно связанным с данным регионом членам: США, Великобритании, Франции и Тур­ции¹⁰². Именно эти страны обратились к правительствам Египта, Си­рии, Ирана, Саудовской Аравии, Йемена, Израиля, Трансиордании с предложением о создании Средневосточного командования. На сес­сии Совета НАТО в Оттаве в сентябре 1951 г. было принято решение о поддержке Североатлантическим блоком плана создания Среднево­сточного командования. Но отказ Египта в октябре 1951 г. от учас­тия в данном проекте заставил модифицировать идею в сторону со­здания средневосточной оборонительной организации, отделенной от НАТО¹⁰³. Идея, претерпев ряд трансформаций, реализовалась в 1955 г. в создании Багдадского пакта¹⁰⁴.

Советская дипломатия и партийно-правительственное руковод­ство отреагировали на усилия западных держав по созданию, по су­ществу, нового военно-политического блока нотами протеста, начи­ная с ноты от 24 ноября 1951 г., в которых неизменно подчеркива­лась связь Средневосточного командования с агрессивными целями НАТО и стремление превратить страны Ближнего и Среднего Вос­тока в плацдарм для вооруженных сил Атлантического блока «в рай­оне, расположенном недалеко от границ Советского Союза»¹⁰⁵. От­личительной чертой ноты от 28 января 1952 г. правительству США (почти идентичные тексты нот были направлены Великобритании, Франции и Турции), которая подверглась жесткой правке Молотова и значительной доработке после замечаний на заседании Политбю­ро 19 января, поскольку ее должны были опубликовать в советской печати, являлось усиление акцента на агрессивных планах США в связи с созданием вооруженных сил НАТО и политикой ремилита­ризации Западной Германии, а  также планами создания американ­ского командования в Азиатско-Тихоокеанском регионе¹⁰⁶.

Следовательно, можно заключить, что «угроза» НАТО в интерпре­тации советских дипломатических и партийно-правительственных кругов в начале 1950-х годов стала все больше ассоциироваться с глобальной политикой США. В этом находила свое проявление уси­лившаяся под воздействием процессов консолидации двух военно-политических блоков биполярность холодной войны.

Несмотря на то, что планы создания Средневосточного командо­вания так и не были реализованы, советское руководство продолжа­ло проявлять озабоченность по поводу укрепления стратегических позиций НАТО в связи с приемом в Североатлантический союз 15 февраля 1952 г. Греции и Турции и вырисовывавшейся перспек­тивой присоединения к нему Югославии¹⁰⁷. Развязанная Советским Союзом и странами народной демократии после известных резолю­ций совещаний Информбюро 1948 и 1949 гг. антиюгославская и ан-тититовская кампания способствовала усилению интереса Запада к интеграции в НАТО Югославии, занимавшей важное геостратегиче­ское положение на Балканах и имевшей сильную армию. На рубе­же 1950-х годов Белград, опасаясь вооруженного нападения на Юго­славию, предпринял ряд оборонительных мероприятий на границе с Болгарией, Венгрией и Румынией. Тем более, что на территорий этих социалистических государств вдоль границ с Югославией про­исходила частая передислокация воинских частей, строительство противотанковых заграждений и других оборонительных сооружений. За период 1950—1952 гг. военные расходы Югославии составили 665 млн долларов, т. е. увеличились в два с лишним раза по сравне­нию с 1946 г.¹⁰⁸ Слухи о возможном вторжении в Югославию стран восточного блока стали особенно активно муссироваться после на­чала войны в Корее и по аналогии с ней. В меморандуме ЦРУ, ко­торый был подготовлен в конце 1950 г. и посвящен данному вопро­су, подчеркивалось, что численность болгарской, венгерской и ру­мынской армий значительно возросла между январем и декабрем 1950 г. Однако при этом говорилось о зависимости боевой эффек­тивности армий данных стран от советского материально-техниче­ского обеспечения и руководства боевыми операциями при конф­ликте с Югославией¹⁰⁹.

По свидетельству российских исследователей, которые имели до­ступ к архивам Министерства обороны РФ, «соседние с Югослави­ей страны народной демократии в начале 50-х годов в военном от­ношении не были готовы не только к каким-то серьезным вооружен­ным действиям против ФНРЮ, но вряд ли могли противостоять достаточно сильной югославской народной армии»¹¹⁰. Основные при­чины слабости армий стран Восточной Европы, как уже говорилось, коренились в истреблении офицерских кадров в кампании репрес­сий¹¹¹, а также в трудностях с увеличением расходов на оборону в связи с экономическим положением этих стран.

Заинтересованность Тито в западной поддержке и встречное же­лание со стороны военного командования НАТО укрепить балкано-средиземноморский фланг Атлантического пакта привели к заклю­чению 14 ноября 1951 г. соглашения о военной помощи между правительством США (в рамках закона о взаимном обеспечении безо­пасности 1951 г.) и Югославией. Было также достигнуто соглашение об оказании военной помощи со стороны Англии. В сентябре 1952 г. состоялся визит английского министра иностранных дел А. Идена в Белград, во время которого заместитель председателя югославского правительства Э. Кардель откровенно заявил, что поскольку СССР рассматривает независимую Югославию как «угрозу» внутриполити­ческой стабильности восточного блока, то «в интересах Запада по­мочь Югославии». Со своей стороны, Иден привез Тито письмо от Д. Ачесона, в котором тот рассматривал Югославию как «нашу», т. е. западную страну¹¹². Несмотря на то, что Италия занимала негатив­ную позицию в отношении принятия Югославии в НАТО из-за про­блемы Триеста, а сам Белград также не высказывал желания вклю­читься в систему Североатлантического пакта, в стратегической кон­цепции обороны НАТО, принятой в декабре 1952 г., подчеркивалось, что Югославия — единственный бывший советский сателлит, «ко­торый, хотя и не является членом НАТО, вероятно, присоединится к оборонительной войне против советского блока и, таким образом, предоставит союзникам значительные психологические преимуще­ства, а также военную помощь»¹¹³.

В итоге контакты Югославии с ведущими странами НАТО, а так­же Турцией и Грецией завершились подготовкой к созданию регио­нального блока. 28 февраля 1953 г. между Югославией, Грецией и Турцией был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве, что яви­лось важным шагом на пути к созданию 9 августа 1954 г. Балкан­ского союза¹¹⁴.

Наметившаяся в 1952 г. перспектива союза Югославии с двумя членами НАТО — Грецией и Турцией — не могла расцениваться ста­линским руководством иначе, чем намерение Запада теснее привя­зать Югославию к Атлантическому пакту. В справочном материале, который использовался Молотовым при подготовке своего так и не состоявшегося выступления на XIX съезде КПСС, Югославия наря­ду с Западной Германией была отнесена к странам, «примыкающим к Североатлантическому блоку»"⁵. И эта «угроза» на фоне конфликта Сталина с Тито могла стать вполне реальной. Обеспокоенность воз­можностью вхождения Югославии в НАТО была одной из важных причин нормализации советско-югославских отношений после смер­ти вождя¹¹⁶.

Процесс милитаризации западного и восточного блоков и транс­формация восприятия советскими лидерами угрозы НАТО с поли­тической на военно-стратегическую усилили взаимные опасения сто­рон о возможности новой войны. Для оценки ситуации начала 1950-х годов вполне применима концепция «дилеммы безопасности», на ко­торую ссылаются многие исследователи в своем анализе холодной войны¹¹⁷. Согласно модернистским теориям международных отноше­ний, любое национальное государство смотрит на усиление мощи Других государств в свете потенциальной агрессии. С этой точки зрения, меры безопасности, которые предпринимались СССР и его восточноевропейскими союзниками, усугубляли чувство уязвимости Запада, и наоборот. Кроме того, присущий Сталину и навязываемый советскому обществу страх перед войной подкреплялся марксистско-ленинской теорией о неизбежности войн при капитализме.

Насколько оправданны были опасения сторон? Начало 1950-х го­дов было временем активного перевооружения Советской Армии и Военно-Морского Флота новыми видами оружия, включая ракеты (первая ракета Р-1 была принята на вооружение в августе 1950 г.)¹¹⁸, истребители и подводные лодки. О том, насколько Сталин лично был занят проблемами укрепления обороноспособности Советской Армии, свидетельствует список корреспонденции, которую он полу­чал во время отдыха на юге в 1950—1951 гг. Ему сообщалось о про­изводстве новых видов оружия в СССР и в странах Запада, мерах по укреплению обороны против внезапного нападения противника с воздуха, о финансовых вопросах министерства вооружений и во­енно-морского министерства. Кроме того, переписка вождя включала материалы о снабжении Советским Союзом восточноевропейских стран оружием и боеприпасами.

Все эти факты свидетельствуют, что Сталин в развитие своих за­явлений на уже упоминавшемся январском совещании 1951 г. в Кремле о будущей войне с армией НАТО пытался максимально уси­лить обороноспособность СССР и стран народных демократий¹¹⁹. В то же время эксперты Госплана СССР полагали, что до 1955 г. бу­дет невозможно выполнить все заказы советских военных мини­стерств, необходимых для мобилизации вооруженных сил в случае войны¹²⁰.

Что касается термоядерного оружия, то после заявления Г. Тру­мэна 31 января 1950 г. о данном им Комиссии по атомной энергии распоряжении разрабатывать все виды ядерного оружия, включая водородную бомбу, в Советском Союзе теоретические разработки водородной бомбы были переведены в практическую плоскость. В 1952 г. Сталину было доложено о первых обнадеживающих резуль­татах. В то же время, «хозяин» Кремля, прекрасно осведомленный об отставании СССР от США по количеству атомных бомб¹²¹, был заинтересован в принятии ООН советских предложений о «безуслов­ном запрещении атомного оружия и других видов оружия массово­го уничтожения»¹²², хотя, несмотря на поддержку союзников СССР и некоторых других стран (в частности Египта), рассчитывать на одобрение подобной резолюции западными странами было едва ли возможно.

После того как в Советском Союзе 29 августа 1949 г. была успеш­но испытана атомная бомба, западные оценки (в основном ЦРУ и разведывательных служб Великобритании) военного потенциала СССР и его восточноевропейских союзников, равно как и вероят­ности новой войны, претерпели значительную корректировку. Если в оценках 1947—1948 гг. военная сила СССР рассматривалась как оплот для политической и идеологической агрессии, то в докладе ЦРУ от 9 июня 1950 г. говорилось, что «возможность прямого во­енного конфликта между Советским Союзом и Соединенными Шта­тами возросла в результате овладения СССР атомным оружием»¹²³.

Что касается оценок военной силы восточноевропейских союзников СССР, то, как уже говорилось в связи с предположениями о подго­товки агрессии против Югославии, до начала 1950-х годов западные аналитики не рассматривали ее как независимую силу и считали, что военный потенциал восточноевропейских стран должен был исполь­зоваться в качестве «материального дополнения к советской насту­пательной мощи».

На римской сессии Совета НАТО 23—29 ноября 1951 г., на кото­рой обсуждался вопрос о необходимости вклада Западной Германии в оборону Европы, большое внимание было уделено докладу Посто­янной группы совета о сравнении мощи и боеспособности НАТО и советского блока (без учета КНР, КНДР и МНР). В этом документе подчеркивалось, что СССР и страны народной демократии будут готовы к большой войне не ранее 1954 г., причем к этому времени восточноевропейские союзники СССР «также достигнут значитель­ной наступательной мощи»¹²⁴. В январе 1952 г. на сессии Совета НАТО в Лиссабоне было отменено предыдущее решение о публика­ции данного доклада не только из-за опасения, что в распоряжение СССР попадут материалы стратегического характера, но, прежде всего, потому, что пришлось бы обнародовать данные «о превосход­стве Запада в атомных вооружениях в качестве противовеса превос­ходству СССР в обычных вооружениях»¹²⁵. Это особенно волновало представителей Пентагона, которые опасались, что конгресс США мог воспользоваться публикацией данного документа, чтобы снизить расходы на производство обычных вооружений. Кроме того, по мне­нию американских военных, публикация могла оказать вредное вли­яние на оборонный бюджет США и ассигнования на американскую военную помощь¹²⁶.

Возвращаясь к тексту самого доклада Совету НАТО, следует от­метить, что его авторы признавали стоявшую перед ними прагмати­ческую цель «оправдать расходы на укрепление сил НАТО» и поэтому, оставляя в стороне фактор ядерного превосходства Запада, приходили к выводу, что силы, которыми располагает Североатлантический блок на период 1952—1954 гг. «не могли противостоять советскому наступ­лению в континентальной Европе».

Однако, оценивая вероятность войны в ближайшем будущем, за­падные аналитики полагали, что СССР скорее не решится на подоб­ный шаг (тем более учитывая продолжавшуюся войну в Корее) и будет преследовать свои цели средствами, не доводящими до вой­ны¹²⁷. Вместе с тем, оценивая перспективы ослабления международ­ной напряженности, британский посол в Москве А. Гаскойнь писал министру иностранных дел Великобритании незадолго до появления «ноты Сталина» по Германии, что даже перед лицом «перевооруже­ния Запада» СССР не пойдет на примирительные инициативы и будет делать все возможное, чтобы создать революционную ситуацию в странах Запада посредством «кампании борьбы за мир» и иными методами влияния на народные массы. По этой причине он подтвер­ждал свою точку зрения о нежелательности «переговоров со Стали­ным на высшем уровне»¹²⁸.

Позиция советского посольства в Лондоне была не менее жест­кая. Во внимание принималась как в целом недружественная поли­тика Великобритании, так и тот факт, что вернувшийся к власти в октябре 1951 г. премьер-министр У. Черчилль после визита в Вашин­гтон в конце этого года уже не возобновлял свои призывы к пере­говорам на высшем уровне, которые впервые прозвучали в период его предвыборной кампании в феврале 1950 г.¹²⁹ Равным образом заглохла и его идея приезда в Москву для встречи со Сталиным. Поэтому в советском посольстве полагали, что «в настоящее время вряд ли нам необходимо брать инициативу в обсуждении с Велико­британией любых важных политических проблем, поскольку нет на­дежды, что это обсуждение приведет к положительным результатам для Советского Союза»¹³⁰.

Таким образом, начало 1950-х годов можно с полным правом назвать апогеем холодной войны. До смены власти в Кремле и на Западе, и в Советском Союзе ослабление международной напряжен­ности занимало последнее место в ряду внешнеполитических при­оритетов. С обеих сторон ставка делалась на политику с позиции силы. Милитаризация экономики и гонка вооружений становились неотъемлемой чертой блоковой политики.

---

¹   Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by O. A. Westad. London, 2000.

²  Leffler M. P. A Preponderance of Power: National Security, the Truman Administration and the Cold War. Stanford, 1992; Mastny V. The Cold War and Soviet Insecurity: The Stalin Years. N. Y; Oxford, 1996; Horward J, Woods R. B. Origins of the Cold War in Europe and the Near East: Recent Historiography and the National Security Imperative // Diplomatic History. 1993. Spring. P. 251—276; Rosenberg E. S. Commentary: The Cold War and Discourse of National Security // Ibid. P. 277—284; Stephanson A. Commentary: Ideology and Neorealist Mirrors // Ibid. P. 285—295.

³Foreign Relations of the United States (далее — FRUS). Washington, D. C, 1947. Vol. 2. P. 754-755, 814-816.

⁴  2 декабря 1946 г. завершились шедшие с лета переговоры США и Велико­британии о слиянии американской и английской оккупационных зон в Германии, и было подписано соглашение о создании так называемой Бизоний, в которой стала проводиться единая экономическая политика как первый шаг на пути со­здания западногерманского государства. См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace: The Making of the European Settlement, 1945—1963. P. 41—48.

⁵  В конце 1947 г. французское правительство согласилось на присоединении своей зоны оккупации к Бизоний в обмен на согласие США и Англии на от­деление от Германии Саарской области.

⁶  Монне Ж. Реальность и политика. Мемуары. М., 2001. С. 337.

⁷  Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 13 Jan. 1948 // Public Record Office (далее PRO), Foreign Office (далее — FO) 371, file 73045.

⁸  Ibid.

⁹  Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 21 Jan. 1948 // PRO, FO/ 371/73045.

¹⁰  Ministry of Defense to £. Bevin, 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.

¹¹  Record of Conversation between Minister of State P. Spaak and G. Rendel, 5 Feb. 1948, Brussels // PRO, FO/371/73047.

¹²  Cipher telegram from Foreign Office to Paris «Benelux Treaty», 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051.

¹³  Ibid.

¹⁴  Cipher telegram from Brussels to Foreign Office, 11 Mar. 1948 // PRO, FO/ 371/73051; Cipher telegram from the Hauge to Foreign office, 13 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.

¹⁵  Правда. 1948. 8 марта.

¹⁶  Архив внешней политики РФ (далее — АВП РФ), ф. 07, оп. 21, п. 33, д. 497, л. 1.

¹⁷  Егорова Н. И. Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках ста­линского руководства // Сталинское десятилетие холодной войны: Факты и гипотезы / Отв. Ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 56—78.

¹⁸  Варшавское совещание европейских государств по обеспечению мира и безопасности в Европе. Выступление Ю. Циранкевича, Председателя Совета министров ПНР, И мая 1955 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 69, д. 1, л. 63—64.

¹⁹  The Soviet Government and Plans for a Western European Association, 19 Jan. 1948 // PRO, FO/371/73045.

²⁰  Ржешевский О. А. Война и дипломатия: Документы, комментарии (1941— 1942). М., 1997. С. 28-29. Док. № 5, 6.

²¹  Lundestad G. East, West, North, South: Major Developments in International Politics 1945-1996. Oslo, 1997. P. 20; Baylis J. Britain and the Dunkirk Treaty: The Origins of NATO // Journal of Strategic Studies. 1982. Vol. 5, № 2.

²²  В. Павлов - В. М. Молотову, 08. 02. 1949 // АВП РФ, ф. 069, оп. 36, п. 128, д. 9, л. 2; Запись беседы тов. И. В. Сталина с группой членов парла­мента Великобритании от Лейбористской партии, 14. 10. 1947 // Российский го­сударственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ), ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 24.

²³  Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997. С. 581, 586.

²⁴  Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). С. 596—600; На пороге первого раскола в «социалистическом лагере» / Публ. док., сост. и коммент.: Л. Я. Гибианский, В. К. Волков // Исторический архив. 1997. № 4. С. 96, 98, 100, 106, 118.

²⁵  Cipher telegrams from Washington to Foreign Office, 4 Mar., 11 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051; FO/371/73052.

²⁶  Conversation between E. Bevin and G. Bidault, 16 April 1948 // PRO, FO/371/ 73057.

²⁷  Cipher telegram from Paris to Foreign Office, 17 April 1948 // PRO, FO/371/ 73057.

²⁸  Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 14 June 1948 // PRO, FO/ 371/73071.

²⁹  I. Kirkpatrick to G. Rendel (British Embassy, Brussels), 6 Sept. 1948 // PRO, FO/ 371/73076. (Следует сказать, что несмотря на сложность выработки позиции США относительно посылки их вооруженных сил для обороны Европы, к концу 1948 г. стали заметны некоторые подвижки в желательную для европейских инициаторов переговоров сторону. Так, представители США и Канады прияли участие в работе военного комитета Западного союза, заседавшего осенью 1948 г. в Лондоне.)

³⁰  Information about 1st meeting in Washington // PRO, FO/371/73072.

³¹  Модин Ю..И. Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья. М., 1997. С. 255-259, 262.

³²  Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 1, 2 Sept. 1948; Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

³³  Cipher telegram from Washington. O. Franks to Foreign Office, 6, 7 July 1948 // PRO, FO/371/73072.

³⁴  Ibid.

³⁵  Ibid.; см. также: X [Kennan G. ] The Sources of Soviet Conduct // Foreign Affairs. 1947. July. P. 566-582.

³⁶  Cipher telegram from Washington. O. Franks to G. Jebb, 14 July 1948 // PRO, FO/371/73074.

³⁷  См. также: Kaplan L. S. The United States and the NATO. The Formative Years. Lexington (Kentucky), 1984; Idem. The Long Entanglement. NATO's First Fifty Years. N. Y., 1999; Ireland T. P. Creating the Entangling Alliance: The Origins of the North Atlantic Treaty Organization. L., 1981.

³⁸  Cipher telegram from Washington. G. Jebb to Secretary of State, 19 July 1948 // PRO, FO/371/73074; Cipher telegram from Washington. О Franks to Foreign Office, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

³⁹  Cipher telegram from Foreign Office to Paris, 6 Sept. 1948 // PRO, FO/371/ 73076.

⁴⁰  Подробнее см.: Егорова Н. И. Указ соч.; Она же. НАТО и европейская безопасность: Восприятие советского руководства // Сталин и холодная война / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998. С. 291-314.

⁴¹  АВП РФ, ф. 06, оп. 11, п. 2, д. 16, л. 2-3.

⁴²  Compatibility of the Atlantic Pact with the Anglo-Soviet Treaty, 22-26 Mar. 1949// PRO, FO/371/79241.

⁴³  Примечательно, что одним из главных аргументов в качестве доказатель­ства агрессивного характера НАТО советская пропаганда называла тот факт, что СССР не был приглашен к участию в этом союзе. В архиве английского Форин Оффис имеется довольно любопытный документ, касающийся запроса одного из членов английского парламента Э. Бевину относительно того, почему не было сделано подобного предложения Советскому Союзу. В проектах ответа, которые готовились ответственными чиновниками внешнеполитического ведомства и ко­торые учитывали дезавуированное заявление нового госсекретаря США Д. Аче-сона, что он не имеет возражений против приглашения СССР в НАТО, в каче­стве главной причины отмечалось негативное отношение СССР к пакту; стрем­ление избежать таких затруднений в функционировании Атлантического союза, как это имело место в Совете Безопасности ООН, а также антидемократический характер советской политической системы (Question of inviting the Soviet Union to become a signatory of North Atlantic Pact, 7—9 Mar. 1949 // PRO, FO/371/79920). Таким образом, позиция западных держав в отношении приема СССР в НАТО с самого начала была резко отрицательной, поскольку сама Организация Северо­атлантического договора создавалась в противовес «советской угрозе».

⁴⁴  Филитов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос. Последний год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 84; Он же. Со­ветский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 322-323.

⁴⁵  Монне Ж. Указ. соч. С. 361. ⁴* Там же. С. 374.

⁴⁷  Подробнее см.: Зуева П. К. «План Шумана» и Советский Союз // Исто­рия европейской интеграции, 1945—1994 / Под ред А. С. Намазовой и Б. Эмер­сон. М., 1995. С. 55—67; Филитов А. М. Советское руководство и европейская интеграция (40-е — начало 50-х годов) // Историческая наука на рубеже веков / Отв. ред. А. А. Фурсенко. М., 2001. С. 121—141.

⁴⁸  Там же.

⁴⁹  Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГАНИ), ф. 5, оп. 30, д. 114, л. 37.

⁵⁰  Dwan R. Jean Monnet and the European Defence Community, 1950—1954 // Cold War History. 2001. Vol. 1, № 3. P. 141-160.

⁵¹  Монне Ж. Указ. соч. С. 414, 423.

⁵²  По мнению шведской исследбвательницы Р. Двон, которая подробно про­анализировала роль Монне в истории начала и конца Европейского оборони­тельного сообщества (ЕОС), стремление этого французского политика исполь­зовать военную интеграцию как следующий шаг в процессе, начатом ЕОУС, по созданию общеевропейских политических и экономических институтов, внесло свой вклад в крах идеи создания европейской армии (после отказа Франции в августе 1954 г. ратифицировать договор). См.: Dwan R. Op. cit. P. 143, 145, 148, 153, 155.                                                                                         

⁵³  Оппозиция договору во французском Национальном собрании усилилась в. 1953 г. Наиболее непримиримую позицию занимала голлистская партия, от­стаивавшая национальный характер французской армии. Кроме того, среди оппозиции имели место опасения, что ФРГ будет доминировать в европейской армии.

⁵⁴  Лекаренко О. Г. Политика правительства США в связи с планами созда­ния Европейского оборонительного сообщества (1950—1954 гг.): Диссертация, представленная на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Томск, 2002. С. 97-98.

⁵⁵  Cipher telegram from E. Bevin to Washington, 28 Oct. 1950 // PRO, FO/371/ 89969; Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 29 Nov. 1950 // PRO, FO/371/90006.

⁵⁶  Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 2 Dec. 1950 // PRO, FO/ 371/90006.

⁵⁷  Монне Ж. Указ соч. С. 414.

⁵⁸  АВП РФ, ф. 082, оп. 38, п. 239, д. 107, л. 13.

⁵⁹  Official record of Brussels Treaty meeting, Jan. 1951 // PRO, FO/371/96311.

⁶⁰  Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. Woodrow Wilson International Center for Scholars. Cold War International History Project. Washington D. C, 2002. P. 22.

⁶¹  Kaplan K. Dans les Archives du Comite Central. Paris, 1978. P. 162—166; Хол-ловэй Д. Сталин и бомба. Новосибирск, 1997. С. 375, 575; «Людям свойствен­но ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши // Исторический архив. 1998. № 3. С. 11; Информация В. Червенкова о совещании в Москве, посвященном созда­нию Координационного совета вооруженных сил стран Восточной Европы, 19 января 1951 г. Центральный архив документов, ф. 1-Б, оп. 64, д. 124 // До-кументалният сборник на CD-ROM: България във Варшавский Договор. София, 2000. Наибольшее доверие из имеющихся мемуарных свидетельств вызывают свидетельства Эмиля Боднэраша (Emil Bodnaras), бывшего в то время министром обороны Румынии и членом ЦК Румынской компартии. Благодаря усилиям американского историка Войтека Маетны эти воспоминания переведены на ан­глийский язык и стали доступны более широкому кругу историков: Annex to Vojtech Mastny «Stalin as Cold War Lord» (Paper prepared for the Conference «Stalin and the Cold War». Yale University, 23—26 September 1999). См. также: Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. P. 24.

⁶²  Annex to Vojtech Mastny «Stalin as Cold War Lord». P. 2.

⁶³  Ibid. P. 4..

⁶⁴  Спустя месяц, 16 февраля 1951 г., в результате конкурентной борьбы, ко­торая велась Л. П. Берией и Г. М. Маленковым за влияние в партийно-прави­тельственном руководстве, Булганин был смещен с этого поста и заменен Ва­силевским (см.: Данилов А. А. Высшие органы власти в СССР в первые после­военные годы // Историческая наука на рубеже веков. С. 316).

⁶⁵  Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Институт советских советников в странах региона. Цели, задачи, результаты // Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление поли­тических режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002. С.638.

⁶⁶  Мнение о том, что «предтечей» Организации Варшавского Договора был Военно-координационный комитет, разделяют и другие российские историки. См.: Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001. С. 87—88,.

⁶⁷  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁶⁸  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁶⁹  Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Ста­лин и холодная война. С. 320.

⁷⁰  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁷¹  North Atlantic Treaty and Four Power Talks, 2 Mar. 1951 // PRO, FO/371/ 96311.

⁷²  Ди Нольфо Э. От истоков холодной войны до энергетического кризиса 1973 г.: пер. с итал.: В 2 ч. Ч. I. М., 2001. С. 231-232; Балуевский Ю. Н. Инст­румент американского гегемонизма. Становление и динамика передового бази­рования войск США в 50—90-е годы XX века // Военно-исторический журнал. 2001. № 1. С. 6-16.

⁷³  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁷⁴  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁷⁵  Bjornstad S. The Soviet Union and German Unification during Stalin's Last Years // Defence Studies 1/1998, Oslo, 1998, p. 45—63; Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос... С. 321—330; Новик Ф. И. «Оттепель» и инерция холодной войны (Германская политика СССР в 1953—1995 гг.). М., 2001. С. 29— 38, 246.

⁷⁶  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁷⁷  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁷⁸  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁷⁹  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸⁰  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸¹  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸²  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸³  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸⁴  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁸⁵  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁸⁶  Stalin Interview of July 1952 // PRO, FO/371/100826.

⁸⁷  Ibid.

⁸⁸  PRO, FO/371/100826.

⁸⁹  Minutes, 27 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826.

⁹⁰  В этой связи нельзя не отметить, что в информации британского посоль­ства из Рима о содержании беседы Ненни со Сталиным говорилось, что совет­ский лидер поднял вопрос о возможности гарантий нейтралитета Италии со стороны СССР и США, чтобы итальянское правительство могло улучшить эко­номическую ситуацию в стране, отказавшись от дорогостоящей программы пе­ревооружений (J. Russell to P. Mason, 2 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826). При­влечение внимания Ненни к этому вопросу было не случайным, поскольку в бытность его министром (1945—1947 гг.) он выступал за нейтральный статус Италии, гарантированный СССР и западными державами.

⁹¹  F. H. Miller to Foreign Office, 14 Feb. 1952 // PRO, FO/371/102352.

⁹²  Автор статьи не разделяет точку зрения известного специалиста в облас­ти послевоенной истории Германии А. М. Филитова, что цель советской ноты от 10 марта «заключалась не в решении германского вопроса и не в улучшении отношений Восток—Запад, а в поддержании „блоковой дисциплины"» (см.: Фи­литов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос: Последний год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 79; он же. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генези­се «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 338— 339). Вместе с тем, было бы ошибкой совсем не принимать во внимание внут-риблоковые аспекты данной многоцелевой инициативы сталинской дипломатии, поскольку она напрямую затрагивала взаимоотношения советских лидеров с партийно-правительственным руководством ГДР, а также оказала воздействие на судьбу Восточной Германии.

⁹³  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁹⁴  Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. P. 21.

⁹⁵  Германский вопрос глазами Сталина (1947—1952) // Волков В. К. Узло­вые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Евро­пы. М., 2000. С. 142—145; Stalin and the SED Leadership, 7 April 1952: «You Must Organize Your Own State» // Cold War International History Project Bulletin. 1994 (Fall). Is. 4.'

⁹⁶  А. Вышинский — И. Сталину, 1 июля 1952 г. // РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁹⁷  Вольф М. Игра на чужом поле. М., 1998. С. 42—45.

⁹⁸  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁹⁹  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹⁰⁰  Meeting of Commonwealth Defence Ministers, 27 June 1951 // PRO, FO/371/ 96484. См. также: Пелипась М. Я. Политика США и Великобритании по со­зданию военно-политической организации на Ближнем и Среднем Востоке (1945—1955 гг.) // Американские исследования в Сибири: Материалы Всерос­сийской научной конференции «Американский и сибирский, фронтир», 6— 8 февраля 2001 г. Томск, 2001. Вып. 5. С. 43-100.

¹⁰¹  Turkey and Greece and NATO: Middle East Command, 28 June 1951 // Ibid.

¹⁰²  Conversation between the Secretary of State and General Eisenhower, 3 July 1951 // Ibid.

¹⁰³  Liland F. Keeping NATO out of Trouble: NATO's Non-Policy on Out-of-Area Issues During the Cold War. Publication of the Institute for Defense Studies. Oslo, 1999. № 4. P. 54-60.

¹⁰⁴  После вхождения в Багдадский пакт Ирана в 1959 г. и вплоть до его рас­пада в 1979 г. этот военно-политический блок назывался СЕНТО (Central Treaty Organization).

¹⁰⁵  РГАСПИ, ф. 82, on. 2.

¹⁰⁶  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹⁰⁷  Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и Востоком. 1945-1960. М., 2001. С. 137-139.

¹⁰⁸  Васильева Н., Гаврилов В. Балканский тупик? Историческая судьба Юго­славии в XX веке. М., 2000. С. 258-259.

¹⁰⁹  National Intelligence Estimation [NIE]-29. Probability of Invasion of Yugoslavia in 1951 // CIA. Cold War Records. Selected Estimates of the Soviet Union, 1950-1959. Washington, D. C, 1993. P. 4; CIA. Soviet Preparations for Major Hostilities in 1950// Library of the Norwegian Nobel Institute, the Microfilm Collection (далее — theMicrofilm): Foreign Affairs 327(73) A 20[2]. Reel [R. ] II, frame[f ], 0156.

¹¹⁰  Васильева Н., Гаврилов В. Указ. соч. С. 262; см. также: С. 260—261.

¹¹¹  Из дневника советского посла в Венгрии Е. Д. Киселева. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 18 июля 1950 //. Восточная Ев­ропа в документах российских архивов, 1944—1953: В 2 т. Т. 2: 1949—1953. Но­восибирск,  1998. С. 387; Из дневника советского посланника в Венгрии С. Т. Кузьмина. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 4 января 1951 г. // Там же. С. 433, 455.

¹¹²  Record of Meeting between the Secretary of State and M. Kardelj, 17 Sept. 1952 // PRO, FO/371/100830.

¹¹³  Цит. по: Baev J. US Intelligence Community Estimates on Yugoslavia (1948— 1991) // National Security and Future. Zagreb, 1999. № 1.

¹¹⁴  Подробнее см.: Улунян Ар. А. Указ. соч. С. 138—140; Васильева Н., Гав-рилов В. Указ. соч. С. 269—270.

¹¹⁵  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹¹⁶  РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 158, л. 65, 71, 73-74.

¹¹⁷  Leffler M. P. The Cold War. What Do We Now Know // American Historical Review. 1999. Vol. 104, № 2. P. 512—513; Gould-Davis N. Rethinking the Role of Ideology in International Politics During the Cold War // Journal of Cold War Studies. \fol. 1, № 1. Winter 1999. P. 94—95; Jervis R. Was the Cold War «Security Dilemma»? // Journal of Cold War Studies. 2001. Vol. 3, № 1. P. 36-60.

¹¹⁸  Россия в Космосе: Мемуары ветеранов // Исторический архив. 2000. № 1. С. 21-34.

¹¹⁹  Опись материалов, посланных Сталину на юг, 14. 08—21. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 117, л. 122.

¹²⁰  Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: Темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. С. 206.

¹²¹  По сведениям, приведенным в книге М. А. Трахтенберга, в 1950 г. США имели 299 атомных бомб, а СССР — 5; в 1951 США имели 438 единиц ядер­ного оружия, а СССР—25; в 1952 количество атомных бомб у США увеличи­лось до 841, а ядерный арсенал СССР составил 50 атомных бомб. (См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace. P. 181.) Ю. Н. Смирнов приводит другие цифры ядерного арсенала США: 1950 г. - 369; 1951 г. -640; 1952 г. - 1005 (См. статью Ю. Н. Смирнова «Холодная война как явление ядерного века» в дан­ной книге). США надеялись сохранить свое превосходство в атомных вооруже­ниях до 1954 г. (См.: Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 //PRO, FO/371/96565.)

¹²²  И. В. Сталин - Г. М. Маленкову, 17. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 762, л. 43, 45.

¹²³  CIA. Cold War Records. P. 332.

¹²⁴  Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 // PRO, FO/371/96565.

¹²⁵  F. H. Millar to Foreign Office, 17 Jan. 1952 // PRO, FO/371/102481.

¹²⁶  F. H.. Millar to Foreign Office, 29 Jan. 1952 // Ibid.

¹²⁷  Likelihood of Deliberate Initiation of Full Scale War by USSR against US and its Western Allies Prior to the End of 1952, 8 Jan. 1952 // CIA. Cold War Records. P. 196; A. Gascoigne to Secretary of State, 30 Aug. 1952 // PRO, FO/371/100826.

¹²⁸  A. Gascoigne to H. Hohler, 5 March 1952 // PRO, FO/371/100830.

¹²⁹  Young J. W. Winston Churchill's Last Campaign. Britain and the Cold War 1951-55. Oxford, 1996. P. 7-9; 32.

¹³⁰  Отчет посольства СССР в Великобритании. 1951 г. // АВП РФ, ф. 069, оп. 39, п. 155, д. 11, л. 28.

<< Назад   Вперёд>>