Крепостная интеллигенция России (вторая половина XVIII—начало XIX века)

Историческая литература, посвященная крепостной интеллигенции, разнообразна как по виду (книги, брошюры, статьи), так и по содержанию и характеру. Наряду с большим количеством научно-популярных, главным образом биографических, очерков имеются и специальные, хотя и немногочисленные, исследовательские труды. Одни авторы, излагая факты жизни и деятельности тех или иных выходцев из крестьянства, не касаются проблем крепостной интеллигенции, другие, освещая их, поднимают общие вопросы народного творчества, в том числе творчества крепостных интеллигентов. Работ, посвященных специально крепостной интеллигенции, немного.

В предлагаемый обзор включены все работы, имеющие значение как для изучения крепостной интеллигенции в целом, так и для изучения взглядов отдельных писателей-крепостных.

В историографии крепостной интеллигенции можно проследить несколько этапов. Они отличаются проблематикой, методологией и методикой изучения истории крепостной интеллигенции, состоянием источниковой базы, что определялось общественными позициями авторов, объективными историческими условиями и достижениями самой исторической науки на том пли ином значительном отрезке общественного развития.

Тема о крепостной интеллигенции начала разрабатываться в XIX в. Писать об образованных крепостных значило в той или иной степени затрагивать острую социальную проблему — проблему бесправия крестьян. Это определенным образом влияло на ход ее изучения. Во время существования крепостного права крепостная интеллигенция не была предметом специальных работ. В тех редких случаях, когда писатели затрагивали вопрос о ней, он не имел самостоятельного значения. Отношение к вопросу просвещения русского народа определяло взгляды на крепостных, овладевавших новыми специальностями. Из работ дореформенного периода можно назвать две статьи биографического характера. Первая из них рассказывает о поэте-крепостном Ф. Н. Слепушкине, вторая - об изобретателе И. П. Кулибине.

Статья о Слепушкине была опубликована в журнал «Народные чтения» спустя десять лет после его смерти¹. По мнению ее автора, И. Михайлова, Ф. Н. Слепушкин не принадлежал к лучшим писателям, но заслуживает уважения как человек, сумевший, несмотря на неблагоприятные обстоятельства жизни, развить свои творческие дарования.

В статье, посвященной И. П. Кулибину², И. Троицкий обращает внимание на значительное число самоучек в России, справедливо считая это свидетельством даровитости русского народа. Признавая влияние исторических событий и различных условий окружающей среды на каждый народ, его характер³, он считает, что это не дает оснований объяснить появление самоучек в России «переимчивостью» русского характера.

Изучение крепостной интеллигенции, по существу, началось после отмены крепостного права, когда тема об этой социальной категории населения стала темой научно-исторической. Открылись большие возможности для исследователей. В этот период наиболее интенсивно развивался биографический жанр исследований. Можно назвать ряд статей о крепостных — Ф. А. Волегове, Е. И. Кострове, Ф. Н. Слепушкине и др. В 1886 г. издал свою работу И. С. Ремезов, содержащую биографические очерки о группе выходцев из непривилегированных сословий, в том числе о поэте из крестьян Ф. П. Слепушкине. В вводной части к своей работе И. С. Ремезов писал: «Если народу и естественно гордиться блестящими способностями своих соотечественников-самоучек, то обществу, во всяком случае, автодидакты (т. е. самоучки.— М. К.) служат живым укором в недостаточной заботливости о народном образовании и невнимании к тем социальным недугам, которые препятствуют распространению просвещения»⁴. Е. И. Кострову, известному в свое время поэту, в дореволюционное время посвятили свои статьи два автора — М. П. Погодин и П. О. Морозов.

Небольшой очерк М. П. Погодина содержит некоторые подробности, относящиеся к жизни Е. И. Кострова. В ней впервые отмечено его крестьянское происхождение. Кроме того, автор этой статьи уточнил время публикации первого произведения Кострова и привел его текст⁵.

Обстоятельное изложение биографии Е. И. Кострова содержит статья П. О. Морозова, опубликованная в 1876 г. Позже она была перепечатана в сборнике «Русская поэзия»⁶. Здесь же помещена большая часть произведений Кострова.

П. О. Морозов весьма однозначно делает вывод об отсутствии самостоятельности у поэтов, вышедших из низших слоев общества. Он пишет, что поскольку они не имели определенного общественного положения, а следовательно, и определенных доходов (литературный труд не давал почти никаких средств к существованию), то должны были стать зависимыми от своих покровителей, беспрекословно им подчиняться и превозносить их в ожидании награды: «Они становились писателями по ремеслу и поставляли свои произведения на заказ».

П. О. Морозов считает, что есть все основания выделить Е. И. Кострова «как даровитого писателя и переводчика, стоявшего выше многих из своих современников»⁷. По его мнению, оды Кострова почти не отличались от аналогичных произведений других писателей XVIII в., в них мало самостоятельности: «Те же повторения и общие места нравоучительного характера, те же приемы „восторга"... то же однообразие тона и содержания». Оды Кострова, указывает Морозов, «не имеют почти никакого отношения к современной ему жизни, так как состоят из общих мест при совершенном отсутствии реальности. Можно отметить, впрочем, два-три указания на учреждение Воспитательного дома и учебных заведений по плану Бецкого, на университет и пр., но эти указания очень бледны»⁸. 1784 год Морозов считает переломным в творчестве Кострова. Но перелом он видит лишь в развитии литературных форм, оставляя без внимания эволюцию его взглядов.

В одном из сборников «Русская поэзия», издававшихся под редакцией С. А. Венгерова, одновременно со статьей о М. В. Ломоносове (автор Н. Булич) помещены сведения о «мелких поэтах» XVIII в. с дополнениями и библиографическими примечаниями. Издатели называют «бедного сочинителя» Николая Петровича Осипова, знаменитых актрис — авторов песен Прасковью Ивановну Ковалеву-Жемчугову (Парашу), Елизавету Семеновну Сандунову (Уранову), сообщаются краткие биографические данные о них и приводятся тексты песен⁹.

В 1875 г. была опубликована статья В. Попова «Русские самоучки». В ней автор останавливается на судьбе двух самоучек: выходца из крестьян поэта и живописца Федора Слепушкина (1783—1846) и выходца из купечества механика Т. И. Волоскова (1729—1806). Помимо этого, автор излагает некоторые наблюдения, касающиеся представителей народа, овладевших новыми профессиями. Он указывает, в частности, что судьба русских изобретателей и самоучек в этот период была незавидна: «На каждом шагу встречали они препятствия, и главное из них состояло в недостатке средств к образованию. Попасть не только в высшее, но даже в среднее учебное заведение было чрезвычайно трудно лицам непривилегированных сословий... Далее самоучек ожидала борьба с произволом и интересами помещиков, формальностями бюрократии, с недоброжелательством и невежеством родных и окружающих. Нет ничего удивительного, что большинство самоучек погибло в этой битве жизни...»¹⁰.

В. Попов замечает, что среди самоучек особенно много было механиков: «Русский народ — народ практический. Пробудившийся ум нашего простолюдина не задается высшими вопросами, но стремится к преодолению окружающих препятствий, к удовлетворению первых потребностей. Устройство часов, сооружение мельниц и плотин, улучшение средств передвижения — вот цели, которыми задаются наши изобретатели, в особенности родившиеся на севере»¹¹. Южная природа, по мнению автора, более располагала к поэзии. Как видим, автор пытается связать развитие народных талантов с особенностями окружавшей географической среды.

Жизнь дворовых музыкантов, актеров, учителей, поэтов привлекала внимание крупного исследователя русского крестьянства, примыкавшего к народничеству, В. И. Семевского. Он отмечал, что привлечение помещиками дворовых в качестве актеров, музыкантов и т. д. «прививало» дворне некоторое просвещение, но наряду с этим подчеркивал и другую сторону — вместе с этим человеческое чувство «сплошь и рядом попиралось самым безжалостным образом». Стремясь подчеркнуть тяжелые условия жизни русских крепостных, он сравнивает их положение с положением рабов в Риме. «Подобно тому как в Древнем Риме, господа имели труппы актеров-рабов, держали у себя рабов-ученых, наконец, делали их воспитателями своих детей, так у нас многие помещики составляли из дворовых оркестры музыкантов, труппы актеров, нередко наиболее честным и способным вверяли даже воспитание и образование своих детей; приготовляли из них стряпчих для ведения дел господина; наконец, случалось, что из среды барской дворни выходили композиторы, художники, писатели»¹².
В то же время В. И. Семевский не выделяет крепостную интеллигенцию в самостоятельную социальную группу, а относит ее к общей категории дворовых.

О музыкантах и актерах из крепостных писал А. Романович-Славатинский. Он отмечал, что дворяне давали образование крепостным не только ради «удовольствия» иметь собственных актеров и музыкантов, но и потому, что это был один из «способов извлечения доходов». А. Романович-Славатинский пишет, что «это нечто вроде рабов — литераторов и артистов в Риме»; он признает, что нередко из крепостных выходили «замечательные мастера»¹³.

Работа Е. Летковой является первой специальной работой, посвященной «крепостной интеллигенции»¹⁴. В ней впервые употреблен данный термин и эта группа выделена из общей массы крепостных. Поэтому некоторыми исследователями изложение историографии по изучаемому вопросу начинается с работы Летковой, что представляется неоправданным. Е. Леткова следующим образом объясняет свой интерес к теме. Избранная тема позволит благодаря своей «высокой поучительности» показать несправедливость тех, кто уже вскоре после отмены крепостного права пытается утверждать, что крестьянину при крепостном праве жилось лучше, так как якобы собственнические интересы помещика заставляли его бережно относиться к мужицкому хозяйству¹⁵. Основное внимание Леткова уделяет положению крепостной интеллигенции и вслед за В. И. Семевским сравнивает положение русской крепостной интеллигенции с положением рабов в Римской империи. В работе указывается на трагическую судьбу крепостных актеров, музыкантов и др.

Автора статьи крепостная интеллигенция занимает в первую очередь с точки зрения психологической — «трагического столкновения свободного духа с гнетом обстоятельств». Автор считает, что крепостные добились наибольших успехов в музыкальном искусстве. В целом же, по мнению автора, основная масса крепостных была связана с наиболее слабо развитым в это время драматическим искусством. В области литературы, которая в крепостное время была «выше всего», крепостные составляли редкое исключение, проникновение в эту область культуры было не под силу крепостной интеллигенции.

Говоря о происхождении крепостной интеллигенции Леткова считает, что она возникла благодаря моде. Все началось с того, что Екатерине II пришла в голову «мудрая мысль», будто «народ, который поет и пляшет, зла не думает». Императрица начала всеми путями развивать художественные вкусы в русской публике, она поощряла театры, покровительствовала опере и т. д. Стоило Екатерине II показать, что она любит искусство, как и общество также полюбило его. Вслед за вельможами и богатыми дворянами свои собственные труппы из крепостных заводили и более мелкие дворяне. Гостей считали долгом «угостить» представлением. В большинстве случаев дворянами руководил обычай, мода, хотя среди них, отмечает автор, и встречались искренние ценители искусства¹⁶.

Как и ряд других сотрудников журнала «Отечественные записки», в соответствии со своими народническими взглядами высказывая сочувствие крепостной интеллигенции, Леткова в то же время указывала на пагубность отрыва крестьян от земледельческого труда. Деятельность крепостной интеллигенции была лишена, на ее взгляд, культурной значимости, и сама она представляла незначительное общественное явление. «Тысяча тупоумных, забитых» крепостных «уродовали искусство бессознательно по чужому приказанию»¹⁷.

О безотрадной жизни крепостных писал В. И. Снежневский. Ему принадлежит первая публикация стихов крепостного живописца князя Н. С. Долгорукова, найденных в делах нижегородских уездных судов¹⁸.

Со второй половины 80-х годов XIX в. в связи с отходом значительной части интеллигенции от передовых общественных идеалов предшествующего времени крепостная интеллигенция рассматривалась нередко с позиций дворянского и буржуазного эстетизма. В отличие от Летковой, Семевского, выразивших демократическое сочувствие крепостным интеллигентам, авторы работ конца XIX — начала XX в. (А. Ивановский, Н. Н. Врангель, Н. Негорев, Н. Н. Евреинов) расценивают ее как одну из причуд русского барства "доброго старого времени". Идеализацией дворян, дававших образование крепостным, проникнута статья А. Ивановского. Он отмечает положительное влияние крепостного театра лишь на его участников и организаторов, его роль как предшественника провинциального театра¹⁹. Н. Н. Врангеля объединяет с Летковой отрицание историко-культурного значения крепостной интеллигенции и попытки объяснить ее происхождение исключительно факторами субъективного порядка - «тщеславием» дворян, их следованием моде времени²⁰. Он отрицает творческую одаренность и самостоятельное развитие русского народа, считая, что Россия обязана своим просвещением иностранцам. Произвольное толкование фактов и восхваление дворянства отличают его работу.

С 1909—1913 гг. связан период экономического подъема в стране, сложного и противоречивого общественно-экономического развития, нарастания нового революционного движения. Все это не могло не сказаться на развитии исторической мысли.

Усиление интереса к крепостной интеллигенции относится к 1911 г. — юбилейным празднествам 50-летия отмены крепостного права. Статья Н. Негорева свидетельствует о восторженном отношении к реформе. Характерен подзаголовок статьи — «К светлому дню 19 февраля». Оценки, которые дает этот автор, во многом совпадают с оценками Ивановского, Врангеля. Но Негорев пытается шире поставить вопросы. Он характеризует крепостной театр первой половины ХIХ в. и его репертуар не изолированно, а в связи с драматическим искусством своего времени. В его работе впервые помещен обзор художественной литературы о крепостных театрах и актерах²¹.

Статья А. А. Дмитриева о писателе Ф. А. Волегове, занимавшемся изучением Пермского края, написана на основе анализа найденных рукописей, автобиографических заметок. Кроме того, в тексте использованы рассказы сына Волегова — Василия Федотовича. Это ценная сторона работы о писателе-крепостном, «своими многолетними и полезными трудами заслужившего не забвения, а признательной памяти о нем»²².

На творчестве поэта Ф. Н. Слепушкина останавливается Н. Трубицын. Его статья обращает на себя внимание наблюдениями, касающимися отношений интеллигенции и народа. По его мнению, интеллигенция XVIII в. понимала народ и была связана с ним; этим же он характеризует отношение к народу всех слоев русского общества того времени²³.

Статьи Н. В. Дризена и А. М. Брянского не вносят ничего нового в разработку темы крепостной интеллигенции. Подобно Е. Летковой и другим предшественникам, Брянский объясняет появление крепостной интеллигенции стремлением помещиков подражать императорскому двору и их заботой о славе своего имени. Обращая внимание на тяжелые стороны жизни крепостной сцены, автор признает ее значение как предшественницы провинциального театра, которая в результате конкуренции стимулировала деятельность столичных театров²⁴.

Биографические данные и анализ произведений Ивана Ивановича Варакина, писателя из крепостных, содержит статья Н. Замкова²⁵. Это обстоятельная работа. Автор наряду с изданными произведениями Варакина использовал его переписку с ученым и библиографом, издателем журнала «Улей» В. Г. Анастасевичем, хранящуюся в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Н. Замков, основываясь на подписях стихотворений «Нещастный во уздах», «Глас истины к гордецам»: «И. Вркн.», «И. В.», предполагает, что их автором был И. Варакин.

В 1916 г. был опубликован сборник «Русские самородки», составленный В. В. Васильевым²⁶. Основную цель этого труда составитель видит в том, чтобы показать огромное значение самообразования. Оно должно стать целью человека с самого раннего детства. Материалы сборника, пишет Васильев, показывают, «какой умственной высоты можно достигнуть путем самообразования». В разделе «Вместо введения» академик архитектуры А. А. Коринфский, одобряя содержание сборника, указывает на большие творческие возможности русского народа, на необходимость глубокого внимания к творческому слову, идущему из недр сердца народного,— слову, которое несло «искры света из самой темной, по-видимому, тьмы», хотя оно было еще «слабо, хотя формы и казались слишком примитивными, даже наивно грубоватыми на изощренный современный взгляд»²⁷.

В сборнике изложено более 50 биографий выходцев из народной среды с начала XVII по конец XIX в. В. В. Васильев отмечает, что без знания биографий невозможно понять и оценить труды того или иного деятеля культуры. Он распределяет материалы по трем разделам: 1) русские деятели; 2) артисты, художники и композиторы; 3) писатели-прозаики и поэты. Расплывчатость критериев, на основании которых В. В. Васильев группирует материал, отличает его работу. Особенно это относится к первому разделу, в котором вместе с данными биографий таких деятелей, как Никон, Демидов и др., помещены биографии И. Т. Посошкова, М. В. Ломоносова, И. П. Кулибина и др. Сборник В. В. Васильева представляет интерес с точки зрения обобщения данных о выходцах из народной среды.

Таким образом, работы дооктябрьского периода — это небольшие очерки, центральное место в которых отведено бытовой стороне жизни крепостных интеллигентов. Они написаны в большинстве своем на основе воспоминаний дворянских мемуаристов. Это описательные работы, авторы которых, как правило, не выходят за рамки субъективных оценок крепостной интеллигенции. Дворянская и буржуазная историография обходит принципиальные вопросы, связанные с ее историей. Крепостная интеллигенция не привлекает внимания как значительное общественное явление, а рассматривается как один из моментов, составляющих специфику помещичьей жизни. Ее происхождение объясняется инициативой дворян. Отсюда шло ограничение сферы занятий крепостных интеллигентов, выступающих, по мнению многих авторов, в основном на поприще сценического искусства.

Все это определило и оценку историко-культурного значения крепостной интеллигенции. Большая часть авторов или недооценивала, или весьма определенно отрицала значение ее деятельности. В дореволюционной историографии только небольшая группа исследователей отметила некоторую положительную роль крепостных в истории русской культуры.

***

Общие представления о крепостной интеллигенции, которые складывались в дореволюционное время, будут не полно освещены, если не обратиться к художественной литературе и публицистике, которые, испытывая воздействие исторической науки, в то же время влияли на развитие исторических концепций. Рассмотрение темы крепостной интеллигенции за пределами исторической науки заслуживает внимания и потому, что на нее откликнулись многие писатели и публицисты, сторонники различных идеологических течений.

Подходя к теме с позиций господствующего класса²⁸, некоторые писатели порицали лишь отдельные злоупотребления помещиков. Они выражали отрицательное отношение к просвещению народа, считая, что оно не соответствует их положению и нарушает сложившиеся отношения между помещиками и крестьянами. В их произведениях отразились опасения, которые вызывало в правящих кругах и у части дворянства усилившееся стремление народа к знаниям и самостоятельной культурно-просветительской деятельности.

Писатели демократического направления пытались реалистически изображать тяжелое положение крепостных интеллигентов²⁹.

С большим интересом и вниманием к образованным представителям крестьянства, как и в целом к народному творчеству, относились классики русской литературы — А. С. Пушкин, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой. Эта тема большая, заслуживающая по богатству содержания специального рассмотрения. В трудах великих писателей мы найдем не только художественные образы крепостных интеллигентов, но и высказывания о некоторых известных поэтах-крепостных.

Общий демократический характер трудов просветителей и революционных демократов определял их отношение к крепостной интеллигенции, судьбу которых они связывали с судьбой всего русского крестьянства.

Пороки современного ему общественного строя обличал Н. И. Новиков³⁰.

В «Беседе о том, что есть сын отечества» (1789) А. Н. Радищев говорил о крепостном гнете как об оковах «призрения и угнетения». Они подавляют, но не способны подавить окончательно «силы духа вечного». В «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев вкладывает в уста рекрута — крепостного интеллигента повествование о своей жизни и вместе с героем негодует против произвола помещиков. Заканчивая свое произведение «Словом о Ломоносове», он пишет: «Другие, раболепствуя власти, превозносят хвалою силу и могущество. Мы воспоем песнь заслуге к обществу». «Слово» звучит как гимн русскому народу.

Образы крепостных интеллигентов положены в основу замечательных художественных произведений А. И. Герцена («Кто виноват?», «Сорока воровка», «Былое и думы»), В. Г. Белинского («Дмитрий Калинин»), Т. Г Шевченко («Варнак», «Художник», «Музыкант»)³¹.

В отличие от писателей, которые выступали против отдельных крайностей крепостничества, принимая его в целом, они выразили передовые взгляды на условия жизни и труда образованных крепостных. Для них крепостная интеллигенция — это представители народа, носители просвещения, выразители антикрепостнических взглядов. Они видели в крепостной интеллигенции полноценных личностей с большими творческими возможностями, горячо приветствовали тягу народа к образованию. Изображая тяжелое положение крепостных, революционные демократы вели борьбу против основного зла современного им общественного строя.

О крепостных интеллигентах писал В. Г. Белинский в критических отзывах на произведения, героями которых они были. В 1834 г. он подверг критике рассказ А. В. Тимофеева «Художник», где тема крепостной интеллигенции трактуется в духе реакционного романтизма. К числу удачных повестей В. И. Даля он относил рассказ «Вакх Сидоров-Чайкин». Изображение жизненного пути крепостного интеллигента, подвергавшегося непрерывным притеснениям, дало ему основание для такой оценки (хотя в целом позиция автора не вполне его удовлетворяла).

С похвалой В. Г. Белинский отзывался о повести «Именины» (1835), героя которой, крепостного музыканта. автор Н. Ф. Павлов изображает как бунтаря.

В. Г. Белинский собирался написать о крепостном писателе М. Комарове: «Когда-нибудь мы, позапасшись фактами, познакомим публику с Матвеем Комаровым и его сочинениями поподробнее, а теперь о нем самом скажем только, что это предостолюбезнейший в мире человек». «Сколько поколений в России начинало свое чтение, свое занятие литературою с (его.— М. К.) “Англинского милорда”»,— писал он в рецензии на 9-е издание этой повести³².

***

Советская эпоха открыла новый этап в изучении крепостной интеллигенции. Разработка этой тематики была обусловлена всем делом Октябрьской революции, воззвавшей к творчеству народных масс. Серия работ появляется уже в 20-30-е годы. В эти годы, помимо статей, был издан ряд специальных книг и брошюр, посвященных различным областям деятельности крепостной интеллигенции.

Книга С. Золотарева «Писатели-ярославцы» была одной их первых, опубликованных в советское время. Во втором выпуске этой книги, имевшей подзаголовок «Ярославская струя в литературе XVIII в.», помещен ряд очерков о жизни и деятельности писателей, в том числе о М. В. Попове, И. А. Майкове, Ф. Н. Слепушкине. С. Золотарев считает, что «ярославская струя» была «свежей» струей, что представители литературы сопротивлялись тому, чтобы литература, театр, искусство служили только украшением «глухой стены», воздвигнутой между двором и всей страной³³.

Оценивая творчество крестьянского поэта Ф. Н. Слепушкина, С. Золотарев писал, что поэт стоит на переходе от ломоносовской и державинской поэзии к поэзии «известного изобразителя народной жизни» Кольцова. Поэзия Слепушкина «скромная по силам автора, но весьма интересная по своему историческому значению», отмечал С. Золотарев. Его произведения напоминали о настоятельной необходимости раскрепощения крестьян. В его лице русское крестьянство в тяжелые годы после поражения восстания декабристов заявляло, что в нем живет «человеческое чувство самоуважения и стремление к лучшей доле», стремление к творчеству и знаниям³⁴. Эти оценки отличаются от тех, которые содержали статьи, написанные ранее о Слепушкине.

В 1921 г. в «Архиве истории труда» была опубликована небольшая статья Н. Платоновой «Крестьяне-самоучки»³⁵, в которой изложен жизненный путь двух техников-изобретателей начала XIX в. — С. П. Власова и К. В. Соболева. Использование новых архивных материалов было ценной особенностью этой работы.

В очерке З. Шамшуриной подчеркивается бесправное и тяжелое положение актеров. Но вслед за дореволюционными авторами Шамшурина считает, что крепостной театр не имеет никакого значения, представляет интерес лишь как «картина из проклятого, бесповоротно ушедшего прошлого»³⁶.

Иначе трактует роль крепостных театров В. Г. Сахновский. Он говорит о значении крепостного театра, но не в истории русской культуры и просвещения, а в развитии «инстинкта театральности в русском дворянстве», во вдохновлении «великих мастеров слова и мысли». Автор подробно освещает быт помещичьих усадеб с их пышными празднествами. Он расценивает театр как забаву и развлечение дворян, как одну из сторон усадебной жизни. Правда, Сахновский проводит интересную, но недостаточно раскрытую мысль о том, что крепостные актеры выражали «нечто больше в спектакле, чем формально надо в тексте»³⁷, однако не высказывает предположения об оригинальной трактовке ими сценических образов.

В книге Н. Н. Евреинова «Крепостные авторы» (новое дополненное и переработанное издание) возникновение крепостных театров объясняется тем, что дворяне, всегда увлекаемые модным при дворе, захотели у себя дома «культивировать учреждение, в котором, кроме пользы просвещения, видели еще изящную забаву и роскошь, коей всегда приятно похвастать». Взяв изречение Екатерины II: «Народ, который поет и пляшет, зла не думает», рассуждает далее автор, русское дворянство, развлекавшееся ранее псовой охотой и шутами, обрело новый интерес, более культурный, - интерес к устройству собственных театров³⁸. Евреинов излагает историю крепостных театров Шереметевых, П. В. Есипова, П. А. Познякова, П. Г. Шаховского, С. М. Каменского. Расцвет крепостных театров Евреинов относит к концу XVIII в. и первым десятилетиям XIX в. С 20-х годов XIX в., отмечает Евреинов, началось «оскуднение этого самобытного, чисто русского учреждения (театра. — М. К.)». Петербургский театр князя Дондулова — это последняя вспышка «светлой зари екатерининского барства». Разорившийся в 1828 г. театр Каменского — символ начала конца. «Аристократический мотив затеи», пишет автор, все более и более начинает уступать место «коммерческому интересу», а подневольный труд тускнеет перед искусством свободного актера, создает «непосильную конкуренцию» крепостному театру. Евреинов подчеркивает «отталкивающий» характер крепостных театров последнего периода, он «грубеет параллельно с развращением нравов».

По его мнению, дворяне проявляли «исключительную», большую заботу об артистической интеллигентности своей крепостной труппы», осуществляли «просвещенное руководство» актерами, пробудили в крепостной массе дремавшие артистические силы, которым «бог весть, еще когда суждено было бы заявить о себе». В качестве примеров Евреинов приводит деятельность графа С. П. Ягужинского, князя П. М. Волконского³⁹.

Н. Н. Евреинов считает «недоразумением» «ходячее мнение» о том, что от злоупотреблений помещичьей властью погибло или не смогло проявиться множество талантов крепостных. В интересах помещика, считает он, было всячески развивать таланты своих крестьян, поскольку образованный крестьянин ценился выше необразованного. Н. Н. Евреинов подчеркивает: «Трудно даже представить, сколько именно и какие таланты были открыты и образованы помещиками, этими фанатичными в большинстве искателями театрального жемчуга». Неверно также, указывает он, что общественное положение господ и крепостных создавало между ними непроходимую пропасть. Против этого говорят факты женитьбы помещиков на крепостных, отпуск на волю.

Н. Н. Евреинов высоко оценивает значение крепостных театров. Они развивали в крепостных грамотность и понятие об изящном. Много несправедливого было в крепостном театре. Но заслуга «полубарской затеи», считает он, «в смысле хотя бы облагораживания темных масс, несомненна... На мрачном, ночном фоне крепостных отношений дореформенной Руси помещичий театр в его лучшие годы был скорее светлым, чем темным, явлением. Крепостные театры положили начало развитию провинциальных театров⁴⁰.

В противоположность Е. Летковой, писавшей о «страхе» перед «конюшней» как единственном стимуле «вдохновений» крепостных актеров, он отмечает трудную созидательную работу «с бескорыстным устремлением к подлинно художественному творчеству»⁴¹.

Указывая на положительную роль крепостных театров для просвещения крестьянства и в целом для истории русского драматического искусства (хотя эти мысли был не новыми в историографии), Н. Н. Евреинов, как и некоторые его предшественники, не смог избежать идеализации деятельности помещиков и их роли в судьбе крепостных интеллигентов.

Автор другой брошюры, посвященной крепостному театру, Э. Беснин, отмечает его важную роль в развитии сценического мастерства. В то же время исторические события он объясняет, опираясь на ошибочную концепцию «торгового капитализма». Главная роль в развитии России отводится «иноземному» влиянию. Бескин ставит в один ряд явления экономического и идеологического порядка, рассматривая театр как одну из разновидностей "барщины"⁴².

Эти книги показывают, что старые точки зрения еще были не изжиты. Марксистская наука укрепляла свои позиции в борьбе с подобными взглядами.

Одновременно стали появляться работы, внесшие заметный вклад в изучение крепостной интеллигенции. Одной из областей, в которой проявили себя крепостные,— поэзии — посвятил свою работу Л. Гроссман. Из истории поэзии, указывает Л. Гроссман, выпала «целая глава», и пора восстановить её⁴³. Он пишет биографии и дает анализ творчества трех крепостных поэтов первых десятилетий XIX в.: Егора Алипанова, Михаила Суханова, Ивана Сибирякова. Помимо этих поэтов, сведения о которых сохранились, указывает Л. Гроссман, существовала «огромная анонимная масса» крепостных поэтов, которым по разным причинам не удалось добиться известности или оставить в наследство хотя бы скудные сведения о себе. Если в прежних работах лишь мимоходом говорилось о том, что многие народные таланты погибли в условиях крепостничества, то в этой книге впервые Алипанов, Суханов, Сибиряков живут и творят одновременно с обширной группой крепостных интеллигентов. В книге есть специальный раздел о «безвестных и забытых» поэтах.

На судьбе крепостных поэтов, отмечает Л. Гроссман, с наибольшей остротой сказался «печальный контраст косной среды и выдающихся дарований», так как «они были менее нужны своему полновластному «господину», чем их бесчисленные товарищи по таланту и несчастью — музыканты, актеры, живописцы или строители». Это усугубляло драматизм их жизненной судьбы. Добиться успеха в поэзии было крайне трудно, так как, помимо способностей, требовались знания и культура. Л. Гроссман указывает, что поэты, вышедшие из гущи народа, представляли собой редкое явление.

В работе подчеркивается сходство биографий крепостных интеллигентов — социальный гнет и творческая подавленность, общая плачевная участь⁴⁴.

Л. Гроссман писал свою работу в годы, когда впервые начиналось серьезное изучение истории народных масс. Он пишет: «Русский крестьянин одарен от природы не только сметливостью, но и особым, совсем бессознательным, но неизменно верным пониманием красоты. Недаром же кустари, еще не искушенные городскими науками, создали подлинно прекрасные ремесла». Искусство поэзии знало замечательных самоучек. Отсутствие необходимой школы «фатально сказалось на представителях словесного творчества, требующего особых познаний и обширной культуры». Вызвав внимание современников, поэты-крепостные затерялись в памяти и совершенно исчезли из нашей литературной традиции. Свою задачу Гроссман видит в содействии тому, чтобы выпавшее из истории русской поэзии творчество крепостных заняло свое законное место⁴⁵.

Некоторые преувеличения в книге проистекают от недостаточного учета условий времени, определяющих развитие как традиций, так и нового в народном творчестве. Согласно характеристике автора, народный поэт Е. Алипанов был самобытен, независим, проявил художественную чуткость, восприимчивость, чувство глубокого уважения к форме, склонность к новаторству и «ноты» социального протеста. Гроссман модернизирует образ поэта вплоть до утверждения, что он предвосхитил вопросы, темы поэтов наших дней, открыл первые страницы пролетарского творчества. Даже к некоторым «несовершенствам» поэзии Алипанова Гроссман подходит с точки зрения требований своего времени. Он пишет, что общие условия существования не давали возможности поэту «выработать то цельное и воинствующее миросозерцание, которое сообщило бы его строфам необходимый пафос, полет и размах». «От одиноких и безвестных крестьянских лириков XVIII века через плеяду поэтов-самоучек 20-х годов творчество разворачивается теперь в огромном плане всенародного творчества»,— заключает Гроссман. В целом же, по его мнению, крепостные поэты были первыми и прямыми предшественниками Есенина, Клюева, Родимова и отдаленными предшественниками современной рабочей и крестьянской поэзии⁴⁶.

Наиболее заметным явлением в историографии 20-30-х годов является книга Е. С. Коц «Крепостная интеллигенция». Это первое монографическое исследование данной темы. Хронологически работа охватывает период с конца XVIII до конца XIX в. В основу исследования положены главным образом опубликованные источники и литература. Автор впервые скрупулезно собрала и обобщила фактический материал, накопленный предшествующей историографией. Широк и круг проблем, поставленных автором. Она следующим образом определяет задачи исследования: нарисовать «экономические, бытовые и психологические условия, в которых нарождалась и существовала крепостная интеллигенция, указать ее роль и значение в отдельных отраслях науки и искусства и дать ряд образов крепостных интеллигентов, начиная от выдающихся одиночек и кончая безвестными крепостными»⁴⁷.

В книге впервые освещается жизнь и деятельность крепостных крестьян разных специальностей — художников, архитекторов, музыкантов, актеров, врачей, администраторов, педагогов, судебных ходатаев, ученых и технических специалистов, поэтов, писателей и др. В работе изложены 44 биографии крепостных интеллигентов — от биографии Тропинина, крепостного по положению, до биографии А. И. Желябова и И. Н. Мышкина, крепостных по происхождению. Кроме того, характеризуются некоторые области искусства крепостных — изобразительное искусство, музыка, театр. Отмечается, что изложенные в книге биографии могут служить лишь иллюстрацией и не претендуют на исчерпывающий характер.

Автор подчеркивает, что крепостная интеллигенция — «явление весьма сложное как с социальной, так и с психологической стороны. Подход к нему, как одному из тех печальных фактов русской действительности, которые достойны только проклятья, слишком односторонен». Необходимо, основываясь на фактическом материале, оценить его во всей многогранности⁴⁸.

Прежде всего в трактовке автора история крепостной интеллигенции полностью укладывается в рамки феодальных процессов. В этом, надо думать, сказалась неизученность в то время противоречивого характера социально-экономического развития России рассматриваемого периода.

В своем исследовании Е. С. Коц пишет, что крепостная интеллигенция могла возникнуть при определенном экономическом строе — со слабым развитием производительных сил, преобладанием натурального хозяйства и почти полным отсутствием наемного труда. Автор рассуждает таким образом: помещичье имение XVIII и даже начала XIX в. было замкнутой хозяйственной единицей, существовавшей в значительной степени продуктами своего труда. Отсюда потребность в обученных ремесленниках и мастерах. По мнению автора, «еще один шаг, и ремесло переходит в искусство». Она указывает на развитие материальной культуры и появление у помещиков «новых потребностей».

Е. С. Коц отмечает, что почти полное отсутствие в крепостной России интеллигентов-профессионалов было одной из причин привлечения крепостных к интеллигентному труду. В связи с этим появились крепостные живописцы, актеры, медики и т. д.

Е. С. Коц показывает, что просвещение в России находилось на низком уровне. Некоторые помещики сами были неграмотны. Положение несколько улучшилось, считает автор, с конца XVIII в., когда в Россию после Французской революции нахлынуло много учителей. Кроме того, появились специальные дворянские учебные заведения, куда помещики посылали своих детей, «не опасаясь», что они смешаются с толпой разночинцев⁴⁹.

Интеллигентных, образованных и даже просто грамотных крепостных было мало. Автор отмечает, что помещики были заинтересованы в обучении крепостных различному мастерству и искусствам, так как от этого они только выигрывали. Они удовлетворяли свои хозяйственные и эстетические потребности. Кроме того, с обученных взимался больший оброк, их продавали по более дорого цене.

В книге поставлен вопрос: как «отражалось обучение на крепостных?» На него находим ответ: обучение наукам и искусствам вырывало дворового из его среды⁵⁰.

Как и авторы предшествовавших работ, Е. С. Коц считает наиболее доступными для крепостных такие виды искусства, как живопись, музыка и театральное искусство. Чтобы стать писателем или ученым, требовалась большая подготовка и общее развитие. Специальные знания, необходимые для профессии врача, техника и т. д., были почти недоступными. В этих областях встречаем лишь «редких одиночек». Устройство крепостных оркестров и хоров было одной из самых распространенных помещичьих затей⁵¹. Чрезвычайно развито было, указывает автор, прикладное декоративное искусство (резьба по дереву, вышивание). Здесь проявились сметливость, природное чувство красоты русского народа.

Имеется в книге и материал об отношениях между помещиками и крепостной интеллигенцией. Помещики видели в ней свою собственность. Единственным выходом из этого положения для крепостных был отпуск на волю, но помещики неохотно шли на это. Сверхъестественное напряжение душевных сил нужно было для того, чтобы в условиях крепостного рабства, пишет автор, сохранить свою личность, остаться человеком⁵².

Автор указывает на воспитательное значение творчества крепостной интеллигенция для современников и далеких потомков — людей советской эпохи. Не впадая в идеализацию и отмежевываясь от пренебрежительно-нигилистического отношения к крепостным интеллигентам некоторых исследователей, Коц различает подлинное искусство в их творчестве.

В отличие от предшествующих работ, посвященных деятельности крепостных в области архитектуры, в основном популярных очерков, книга С. В. Безсонова носит более обстоятельный характер. Автор расширил хронологические рамки исследования, он собрал и обработал материалы за время с XVIII в., когда начали появляться «крепостные мастера». В состав крепостной интеллигенции он включает не только тех, кто всю жизнь проработал на помещика, не получив свободы, но и тех, кому удалось вырваться на свободу. С. В. Безсонов отмечает огромную роль крепостных мастеров в формировании архитектурных стилей России конца XVIII — первой половины XIX в.⁵³

Опубликован ряд работ о крепостных писателях. Небольшую заметку о И. И. Варакине написал В. Гиппиус. Он отмечает, что в литературной среде XVIII — начала XIX в. Варакин был одним из немногих выходцев из крепостных крестьян, «правда, из того слоя крепостных, которые всякую фактическую связь с крестьянской массой утратили»⁵⁴. Но художественные темы все-таки говорили о связи со средой, из которой вышел Варакин. Их три, пишет автор статьи: «Тягостное самосознание раба, обличение угнетателей, идиллическая картина будущего освобождения».

Прежде чем осветить позиции известного исследователя русской литературы академика П. Н. Сакулина, автора капитальных трудов, остановимся на одной из его статей, опубликованной еще в дореволюционное время. В ней ставятся общие вопросы, относящиеся к истории крепостной интеллигенции. Автор не приводит новых фактов, а базируется на уже известных в историографии. Однако в отличие от своих предшественников Сакулин делает попытку глубже разобраться в данном явлении. Он ставит вопрос: можно ли говорить о крепостной интеллигенции как о «социальном факторе»? Он не склонен считать ее появление случайным. К ее образованию привел весь склад помещичьей жизни, определенный натуральным хозяйством. Происхождение крепостной интеллигенции Сакулин связывает с потребностью в интеллигентных работниках, с тягой народа к образованию и с его стремлением сбросить «ярмо» рабства⁵⁵. Он ставит еще одну важную проблему: какое значение могла иметь крепостная интеллигенция в общем ходе русской истории, имеем ли мы дело с длинным рядом индивидуальных драм, лишний раз подчеркивающих жестокость тогдашних общественных условий, или можем говорить о крепостной интеллигенции как об известном социальном факторе? Хотя крепостных интеллигентов было немного и они были рассеяны по усадьбам, нельзя игнорировать тот факт, что деятельность этих «носителей сознательной мысли» крепостного народа не прошла «бесследно для развития в массе идей права и свободы». Отсюда впервые поставленный Сакулиным вопрос о роли крепостных интеллигентов в «народных возмущениях». Он иллюстрирует эту мысль двумя примерами: протест шереметевского крепостного Ивана Звонаренко, влияние Шереметевой-Жемчуговой на мужа. Крепостная интеллигенция по своей природе была живым протестом против крепостного права и, будучи «етественным его порождением», оказала некоторое влияние на разложение крепостного строя. Крепостные интеллигенты стояли в первых ряда тех, кому удавалось добиться свободы. Сакулин называет их «пионерами народной воли»⁵⁶.

В статье отмечается, что в составе многочисленной дворни встречались актеры, музыканты, художники, архитекторы, учителя, врачи, юристы и т. д. Но самый большой процент среди крепостной интеллигенции, утверждает он, составляли художники и артисты. Этот факт он объясняет двумя обстоятельствами: в этих областях легче было проявить себя без предварительной подготовки и у помещиков была большая потребность в художниках и артистах. Статья Сакулина выгодно отличается от трудов, написанных его предшественниками и современниками, постановкой проблем.

Культурная жизнь русского общества середины XVII — 40-х годов XIX в., прежде всего тенденции развития литературы, — тема одной из книг П. Н. Сакулина, опубликованной в 1929 г. Он рассматривает характерные черты литературного творчества представителей различных классов и сословий того времени, отмечая при этом, что дифференциация литературных направлений не вела к их «полной изоляции»⁵⁷. Сакулин пишет, что материально обеспеченное дворянство было самым культурным классом. Но во второй половине XVIII в. заметно возрастает удельный вес интеллигенции.

Обращаясь к составу русской интеллигенции, П. Н. Сакулин указывает на представителей не только дворян и духовенства, но и крестьян. Более того, он считает, что каждый общественный класс имел свою интеллигенцию⁵⁸. Была народная интеллигенция. «Подавленный бедностью и бесправием», народ все же имел свои духовные интересы и выделял из своей среды интеллигенцию. Среди государственных, помещичьих крестьян и дворовых, указывает он, были грамотные люди. Процент их был невелик, «но грамотные, как и неграмотные, мыслили и жили своей духовной жизнью»⁵⁹. Уродливые условия тогдашней жизни, пишет Сакулин, породили даже такую «аномалию», как крепостная интеллигенция. Часть этой интеллигенции находилась на непосредственной службе у барина: помещик желал иметь своих крепостных музыкантов, артистов, живописцев, поэтов и др. Существование крепостных театров и крепостных трупп, подчеркивает Сакулин, было типичной чертой эпохи. Но его мнению, их положение аналогично положению крепостных рабочих, так как крепостных актеров отпускали служить в другие театры, могли продавать⁶⁰.

Из буржуазных кругов, к которым Сакулин относит мещанство, купечество, духовенство, мелкое чиновничество, формировалась демократическая разночинная интеллигенция. Не имея, пишет Сакулин, «культурного перевеса над дворянской интеллигенцией», разночинная интеллигенция «выступала в качестве крупной рабочей силы в общем литературном движении». Это интеллигенция, работавшая «зачастую рука об руку с писателями-дворянами, нередко подчинявшаяся течениям, господствовавшим в кругу дворянской интеллигенции, но всегда проявлявшая и свою классовую психологию».

Рост интеллигенции сказался на положении писателей, особенно тех, кто по своему происхождению принадлежал к непривилегированным сословиям. Увеличивался и демократизировался состав писателей. Если на первых порах писателю из неимущих слоев приходилось искать поддержки у влиятельных лиц, то уже во второй половине XVIII в. у него растет сознание того, что он выполняет общественный долг, он начинает искать опоры у читателя, общества⁶¹.

П. Н. Сакулин пытался глубже разобраться в процессе формирования крепостной интеллигенции, обращая внимание на духовное развитие народа.

Матвею Комарову посвящена книга Виктора Шкловского, изданная в Ленинграде в 1929 г.

Первый раздел своей книги автор посвящает биографии М. Комарова, в остальных семи разделах дает подробный анализ основных произведений писателя. Свою работу Шкловский считал прежде всего «работой по истории создания форм русского романа»⁶², его занимал «вопрос о слиянии новелл и о их взаимодействии», т. е. литературно-исторический анализ произведений М. Комарова.

Следует назвать и три книги А. Г. Яцевича: «Крепостные в Петербурге» (1933), «Пушкинский Петербург" (1935) и «Крепостной Петербург пушкинского времени" (1937), представляющие, по существу, последовательную переработку одних и тех же материалов с дополнениями. В этих работах значительное место отводится крепостной интеллигенции первых десятилетий XIX в. Основное внимание уделяется материальному и правовому положению крепостных интеллигентов. А. Г. Яцевич высказывает некоторые общие суждения об искусстве того времени. Так, он считает, что крепостное крестьянство дало больше талантливых художников, чем литераторов. Более того, «творчество крепостных поэтов», по его мнению, «не отличалось большой самобытностью», являясь в значительной степени «отражением идеологии господствующего класса». А. Г. Яцевич останавливается на творчестве Ф. Слепушкина, Е. Алипанова, И. Сибирякова и приходит к выводу, что небольшая группа этих крепостных поэтов, несмотря на жизненные невзгоды, внесла свою «скромную лепту в русскую поэзию»⁶³.

Обобщение накопленных материалов, попытки оценить их с позиций марксистско-ленинской методологии позволили историкам 20-30-х годов подойти к ряду новых аспектов изучения рассматриваемой проблемы. Намечалась оценка крепостной интеллигенции как исторически обусловленного явления. Авторы работ, изданных после Великой Октябрьской революции, показали, что деятельность крепостной интеллигенции была многогранной. Более широко поставлен вопрос о заслугах образованных выходцев из крестьянской среды в таких отраслях культуры, как наука, искусство, литература.

В работах 20 - 30-х годов, в которых был поставлен общий вопрос о крестьянской литературе, не было единого мнения, так же как среди историков по вопросу об идеологии крестьянства и прежде всего по вопросу о том, применимо ли данное понятие в отношении этого класса.

В одной из ранних работ, посвященных крестьянской литературе дооктябрьского и послеоктябрьского периодов, А. Ревякин поместил вступительную статью к сборнику под названием «Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи». В ней отмечалось, что история крестьянского искусства и крестьянской литературы остается неисследованной областью. Автор считает, что даже первые далекие от марксизма попытки осознать крестьянское искусство приводят к утверждению, что крестьянство феодально-крепостной эпохи не создало самостоятельного и развитого искусства. «Его искусство,— пишет Ревякин,— носит преимущественно печать приспособления заимствованного, а не оригинального творчества. Им приспособляются и архитектура, и живопись, и литература, и другие виды искусства, созданные чужеродными классами, и в первую очередь господствующим сословием — дворянством»⁶⁴. При этом он ссылается на ряд опубликованных работ⁶⁵. А. Ревякин пишет, что обращение исследователя к устной народной поэзии «дает те же результаты: большинство ее жанров возникает и развивается в высшей привилегированной социальной среде». Былина, являющаяся любимейшим жанром устной поэзии крепостных, несет по своей идейно-психологической направленности и по форме «явно не крестьянские черты». Ее корни лежат в социальных верхах. То же относится к сказке, хотя, отмечает Ревякин, здесь крестьянство проявило большую самостоятельность и оригинальность. Из всех жанров устной поэзии крестьянство самостоятельно создало пословицу, заговор, производственно-трудовую, обрядную, бытовую и разбойную песни.

А. Ревякин указывает, что протесты крестьян рождали произведения «огромного социального пафоса». Но «Плач холопов» и стихи «О побеге дворового живописца князя Н. С. Долгорукова» считает он, не обладали оригинальной и самостоятельной формой, а подражали былинно-песенному сказу. Автор признает, что в них с предельной полнотой проявились передовые настроения крестьянства. В письменной поэзии, пишет далее А. Ревякин, этого не произошло. Крестьянская литература этого времени представлена почти единственным именем Ивана Варакина и в некоторой мере Н. Цыгановым. Он замечает, что крестьянская литература не раз будет сталкиваться с двойственностью в социальном облике ряда так называемых крестьянских писателей⁶⁶. И. И. Варакин формально не самостоятелен, он слабый подражатель стилю русского классицизма. Но в своих стихах и письмах Варакин достаточно четко выражает настроения крестьянства: тяжесть крепостной зависимости, обездоленность и безысходность. В произведениях Н. Цыганова нет изображения широкого социального протеста, лишь отдельные проявления недовольства.

И. Варакин и Н. Цыганов как выразители недовольства крестьян феодально-крепостной эпохи одиноки в литературе. Это А. Ревякин объясняет не только отсутствием известных общественных условий — почти полной невозможностью для крестьян пробиться в литературу, но и тем, что выходцы из крестьян, прорываясь в литературу, «теряли связь со своим классом». На пути к писательству они попадали в плен господствующей идеологии, становились выразителями интересов правящих классов. Так было, по мнению А. Ревякина, с М. В. Ломоносовым, Е. И. Костровым, И. Майковым (Розовым), М. Матинским, Ф. Слепушкиным, Н. Веревкиным, М. Белкиным, Е. Алипановым, М. Сухановым, И. Кудрявцевым, Д. Аксеновским. Автор пишет: «Феодалы „пленяли" талантливых выходцев из крестьянства, превращая их в представителей собственной идеологии, самыми разнообразными способами: экономическим принуждением, системой школьного воспитания и внешкольного образования, внешним заказом и т. д.»⁶⁷. И далее А. Ревякин указывает, что господствующая идеология настолько выхолащивала у выходцев из крестьянства сознание собственной принадлежности к угнетенному классу, что они становились преданными ее выразителями. В истории дворянской литературы, считает автор, трудно найти более верноподданнические солдатские песни, нежели песни рядового М. Белкина и унтер-офицера Невского пехотного полка Н. Веревкина, Е. Алипанов и Ф. Слепушкин приукрашивают деревню. Наиболее передовым считает А. Ревякин М. Суханова. «Крестьянство феодально-крепостнической эпохи не создает своей оригинальной и развернутой литературы; оно остается по преимуществу потребителем и объектом, а не создателем искусства»,— заключает он.

А. Ревякин пишет, что «беспомощность, раздробленность и распыленность вследствие мелконатурального характера хозяйства, экономическая и идейная зависимость и придавленность крестьянства феодально-крепостнической эпохи сказались и на области его искусства»⁶⁸. Экономическая и идейная самостоятельность сельской буржуазии начинала создавать предпосылки для зарождения деревенской литературы. Крестьянская литература развилась после Октября, когда деревенская буржуазия стала гибнуть. А. Ревякин, освещая новое, ставшее возможным только после революции 1917 г., принижает значение народной культуры, зарождавшейся и пробивавшей себе путь в предшествующий период.

Ряд публикаций этих лет свидетельствовал об иных, на наш взгляд более глубоких и обоснованных, мнениях по данному вопросу. Так, проблему народной литературы поднимал в упомянутой выше работе известный исследователь истории русской литературы В. Шкловский. Характерно, что этой работой была книга о М. Комарове. Шкловский отмечал, что основной линией в литературе XVIII в. «была не линия, или были не линии, обозначенные фамилиями Кантемира, Державина, и не линия, обозначенная фамилией Карамзина. Не канонизированной, но наиболее сильной по своей типажности и наиболее важной по количеству литературного изобразительства была группировка Новикова, Чулкова, Попова, Левшина и соседствующая с ней группировка людей типа Матвея Комарова, Филиппова, Захарова и других». «Неверная и архаическая мысль об исключительно дворянском и придворном характере литературы XVIII века все еще портит работы исследователей»⁶⁹, - писал он.

Ещё одно важное замечание, которое сделано В. Шкловским, касается «роли Комаровых в качестве передатчиков в крестьянство западноевропейского влияния и новых сюжетных положений». Он указывает на то, что эта сторона творчества народных поэтов не разработана⁷⁰.

О необходимости изучения литературы, создаваемой в народе, писал в 1925 г. В. В. Буш: «Историки литературы до сих пор значительную часть своих исследований направляют на “горные вершины” литературного творчества. На изучение крупнейших писателей, на основные литературные течения той или иной эпохи. Гораздо реже их взоры устремляются на проблемы массовой литературы, бытующей в широких слоях массового читателя... А между тем эта низовая массовая литература существует, находится в живом взаимодействии с верхушками литературно-художественных достижений. Находится под их влиянием, сама на них влияет. Без изучения, следовательно, этой массовой низовой литературы не может быть правильно понят ход развития литературы вообще»⁷¹.

Крупный советский специалист в области истории литературы В. Ф. Ржига в статье «Первые начатки крестьянской литературы» также писал, что процесс зарождения крестьянской литературы до сих пор почти не исследован. То, что известно в этом отношении, главным образом относится к крепостным поэтам Е. Алипанову, М. Суханову, И. Сибирякову и другим, а также к безымянным предшественникам их в XVIII в., от которых дошли до нас «Плач холопов» и стихи «О побеге дворового живописца» князя Н. С. Долгорукова. Ржига критикует выводы, содержащиеся в статье Л. Ревякина «Антология крестьянской литературы», отмечая существенное противоречие. Прежде всего это касается его утверждения о том, что крестьянство феодально-крепостной эпохи не создает своей оригинальной и развернутой литературы, что оно якобы является по преимуществу потребителем и объектом, а не создателем искусства. Ошибка А. Ревякина, отмечает В. Ржига, в том, что он основывается только на материале литературы более или менее официальной, ориентирующейся так или иначе на образцы господствующего класса⁷². «Развернутой» литературы крестьянство XVIII в. не создало, но оно не было и столь пассивно в литературном отношении. Начало крестьянской литературы должно мыслиться как процесс малозаметный, но в то же время эта литература уже с первых шагов обнаруживает значительную «оригинальность своих творческих потенциалов»⁷³. В своей статье В. Ржига призывает обратить внимание на истоки крестьянской литературы, вопросы ее генезиса, исходя не из отдельных явлений, а в органической связи с общим процессом развития литературы. Только такая постановка вопроса, подчеркивает он, методологически правильна и реально плодотворна. Процесс дифференциации крестьянства он рассматривает как один из основных социальных факторов, послуживших важной предпосылкой для оформления общественных настроений крестьянства. В массовой литературе народных картинок, широко развивавшейся в течение XVIII в., считает Ржига, можно с полным основанием обнаружить первые начатки крестьянской литературы⁷⁴. Элементы крестьянской литературы следует искать и в рукописной литературе, например две рукописные повести о происхождении двух подмосковных деревень, Камкиной и Киселихи (из собрания Забелина, ГИМ).

Если дворянскую литературу он характеризует усвоением западноевропейских образцов, если для творческого метода буржуазии, крупной и мелкой, отмечает стилевое перерождение традиционных жанровых разновидностей, то для первых начатков крестьянской литературы указывает две особенности: факт использования нового жанра народных картинок в соответствии со вкусами и устремлениями дифференцирующегося крестьянства; процесс развития повествовательного сюжета из анекдотического эпизода и соответствующее словесное оформление народною сказа. В отличие от образов дворянина здесь появляется образ крестьянина — портного Яшки, балагура, умеющего своей находчивостью провести деспота барина.

Аналогичные взгляды изложены академиком В. Н. Перетцом в книге, опубликованной в 1934 г. В вводной статье он отмечает, что даже среди специалистов-литературоведов, не занимавшихся рукописной литературой, еще сохраняются предрассудки, сложившиеся еще тогда, когда в области литературоведения господствовали эстетические оценки и преклонение перед такими крупными именами, как Ломоносов, Сумароков, Херасков, Державин и т. п.⁷⁵ В литературном наследии XVIII в., по его утверждению, есть две категории литературных произведений: 1) литература, громадная по количеству памятников, но по большей части сохранившаяся в рукописном виде,— литература массовая, читавшаяся в демократических кругах общества (среди крестьян, солдат, посадских, мещан, купечества) и из них во многих случаях выходящая; 2) литература «избранных», литература господствующего класса, которая по преимуществу и была представлена в печати.

Рукописную литературу он делит на памятники, унаследованные от предшествующего периода, и продукты творчества новой среды, выдвинувшейся в XVIII в. вследствие разложения феодализма,— среды с новыми вкусами и литературными идеалами. Эта новая среда, мелкобуржуазная по современной терминологии, обнаружила большую творческую энергию.

«Не все эти памятники...— писал В. Н. Перетц,— были оригинальны, значительная часть их была переводной или приспособленной к потребностям новой общественной среды, их усвоившей. Но нельзя отрицать того, что они прекрасно отражали новый этап истории, резко отличаясь от писаний старой феодальной традиции»⁷⁶. Отличительной особенностью этой литературы была ее демократическая направленность. «Идейно и по происхождению своему эта новая нарождавшаяся литература не была связана с каким-то определенным классом русского общества», но «главный тон ее» определяло то, что в ней, как и в жизни, начинает «возвышать свой голос антагонист феодалов, представитель низшего слоя общества — мещанин, крестьянин, купец, разночинец — одним словом та мелкобуржуазная масса, которая участвует в создании рукописной литературы XVIII в. сообща и еще не дифференцировавшись достаточно отчетливо, объединенная против общего противника»⁷⁷,— пишет автор.

В. Н. Перетц отмечает, что в непривилегированных слоях русского общества распространялись разные по содержанию рукописи — религиозные, назидательные, утопические, сатирические и др. XVIII век знал и памфлеты на политические события, иногда на бытовые («Тень Екатерины II в Елисейских полях», 1797). К концу XVIII в. легендарный и религиозный элементы заметно исчезают в рукописных сборниках. Большое место начинают занимать сатирические и юмористические сюжеты.

В. Н. Перетц замечает, что если массовая литература не только не изучена, но и не обнаружена полностью, невозможно дать ее исчерпывающий анализ. Но некоторые тенденции определенно выявляются. Это касается того, что в демократических слоях русского общества наряду с частью, которая являлась читателем, ограничиваясь «пассивной ролью потребителя готового», росла другая, мелкобуржуазная часть общества, пробудившаяся для литературной работы, приносившая в литературу свои привычки, темы и стиль. Таким образом, одновременно с развитием литературы социальных верхов (придворно-аристократической), ее «освежением» путем подражания иноземным образцам шло создание литературы своеобразной и по тематике, и по форме. Задолго до народных движений (например, крестьянской войны под предводительством Е. И. Пугачева) в массовой литературе наблюдались предвестники новых влияний: «В половине века, например, крестьянин, по крайней мере зажиточный, не молчит покорно пред феодалом, а в лубочной картинке изображается заявляющим протест. Эти и другие черты рукописной и лубочной литературы XVIII в. делают ее далеко не безразличной для понимания всего хода не только литературного, но и двигавшего его общественного развития»⁷⁸.

Изучение конкретных материалов дало свои результаты. В этом отношении выделяется работа (опубликованная посмертно) академика М. Н. Сперанского «Рукописные сборники XVIII века»⁷⁹ — итог его многолетней работы над рукописными сборниками, материалами, хранящимися в библиотеках и архивах СССР. Изучение содержания свыше 500 сборников позволило ему сделать ряд существенных наблюдений.

Во вводной части своей работы Сперанский пишет, что еще А. Н. Пыпин и В. В. Сиповский считали односторонним освещение истории литературы XVIII в., если ограничиться только литературой дворянства, передового по культуре и господствующего по положению класса русского общества того времени. Сперанский не согласен с теми, кто считает, что изучения литературы господствующего класса достаточно для суждений об эволюции всей литературы. К таким выводам приходят исследователи, которые прилагают лишь эстетическую мерку для оценки значения произведений литературы XVIII в. И даже в случаях, когда не игнорируются произведения, созданные в демократической среде, они рассматриваются не как произведения определенной социальной среды, а лишь как материал для истории печатной литературы.

М. Н. Сперанский считает, что литературная жизнь общества не ограничивалась интересами дворянской верхушки. Грамотные представители средних и низших слоев России имели свою литературную жизнь и интересы, во многом отличные от дворянских⁸⁰.

М. Н. Сперанский обращает внимание на характер и особенности русской демократической литературы XVIII в., которая в значительной части была рукописной. Она была обширной по объему и разнообразной по содержанию. Рукописные сборники XVIII в. показывают, что угнетенные политически и экономически низшие классы русского общества создавали и собственную литературу. Большое место в ней занимали сатира и юмор. Рядом с гневно звучащими крестьянскими плачами и солдатской поэзией находим в ней шутливые, забавные пародии. М. Н. Сперанский прежде всего отмечает теснейшую связь этих произведений с устной народной поэзией. Именно рукописные сборники были связующим звеном между устной народной поэзией и печатной книгой. М. Н. Сперанский подчеркивает, что развитие передовой литературы и литературы средних и низших классов шло при взаимном влиянии. Под воздействием печатной литературы происходило обмирщение массовой литературы. В свою очередь, «средняя» и «низшая» литература способствовала демократизации дворянской литературы и в известной мере развитию в ней реализма⁸¹.

Исследования специалистов смежных наук плодотворно продолжались в последующие десятилетия. Одно из существенных наблюдений искусствоведов заключается в том, что деятельность крепостных в области живописи и архитектуры не выделяется в специфическую и обособленную область русской культуры. Эта деятельность рассматривается в русле развития всей культуры XVIII в. как ее неотъемлемая часть, «одно из необходимых звеньев русского искусства на пути к демократическому реализму»⁸².

Не только литературоведение и искусствоведение отозвались на тему, которой посвящено данное исследование, но также история философии, естествознания, техники. Специальное рассмотрение их в историографическом аспекте увело бы от нашей основной задачи. Научное изучение такого социального явления, как крепостная интеллигенция, развивалось неравномерно, и вплоть до последнего времени ведущее место занимало литературоведение. Достижения историков в изучении данной проблемы, взятые в целом с достижениями смежных наук, привели к тому, что творчество крепостных выявилось как культурно-историческое явление, порожденное крепостнической действительностью России в период ее разложения.

40-70-е годы представляют весьма важный этап в изучении творчества народных масс, в историографии крепостной интеллигенции. Была подготовлена наряду с конкретными исследованиями целая серия обобщающих коллективных трудов, в которых получила освещение деятельность многих представителей народа, проявивших свои дарования в разных областях науки и культуры⁸³.

Интересом советского читателя вызвана публикация статьи В. Злобина, подготовленная в связи со 150-летием со дня смерти писателя Е. И. Кострова⁸⁴. Она написана на основе известной литературы о Кострове и внимательного изучения его литературных произведений. В. Злобин указывает на целый ряд важных моментов, характеризующих творчество Кострова, подчеркивает демократическую его направленность.

В 1962 г. с популярной книгой «Таланты в неволе» выступил В. В. Познанский⁸⁵. Автор посвятил свою работу жизни и творчеству крепостных художников, музыкантов, артистов, архитекторов конца XVIII — первой четверти XIX в. Центральное место в книге занимает изложение истории крепостного театра Шереметевых и деятельность крепостных художников в селе Архангельском. В. В. Познанский пишет, что усилия господствующих властей не могли остановить развития прогрессивной русской культуры. Наряду с представителями других сословий все больше и больше художников, архитекторов, артистов, музыкантов выдвигалось в начале XIX в. из среды крепостных. В отличие от XVIII в. в этот период, указывает автор, появляется много техников и изобретателей, и объясняет это как следствие промышленного развития⁸⁶.

Из конкретно-исторических исследований следует указать прежде всего на работы крупного советского историка К. В. Сивкова, который ввел в научный оборот новые источники о крепостной интеллигенции⁸⁷. На основе конкретных материалов, относящихся к началу XIX в., К. В. Сивков делает выводы, имеющие значение для изучения истории крепостной интеллигенции в целом.

К. В. Сивков первый из исследователей рассматривает процесс формирования крепостной интеллигенции в связи с разложением крепостного хозяйства как проявление противоречивых общественных отношений. В своих работах в отличие от предшествующей исторической литературы он знакомит нас не с какими-либо выдающимися индивидуальностями, а с повседневной обыденной жизнью рядовой интеллигенции, довольно значительной социальной группой, которая, по его словам, «уже самим фактом своего существования свидетельствует о знаменательных сдвигах в социально-экономической истории нашей страны 100 лет тому назад»⁸⁸.

Появление в крепостной вотчине крепостной интеллигенции (у него этот термин взят в кавычки), по мнению К. В. Сивкова, было одним из самых ярких проявлений «противоречий, предвещавших наступление новых форм жизни»⁸⁹.

Указывается, что не только по материально-бытовому положению и характеру деятельности крепостные интеллигенты отличались от массы крепостного крестьянства, что становились иными и взаимоотношения их с помещиками. Держать крепостного музыканта или поэта на положении конюха или комнатного лакея было непроизводительно — от его труда не было бы той отдачи, которую от него ожидали. Это понимала и та и другая сторона. Крепостной интеллигент протестовал против уравнения его с остальными дворовыми, хотя по социальному и юридическому положению он ничем от нее не отличался⁹⁰.

К. В. Сивков считает показательной судьбу юсуповских художников — все они рано начинали учиться, становясь потом руководителями группы учеников.

Среди нового материала, привлеченного в статьях К. В. Сивкова, выделяется принадлежащая ему публикация интересного документа — автобиографии крепостного интеллигента конца XVIII в., найденная исследователем в делах Тайной экспедиции⁹¹. В кратком введении к публикации К. В. Сивков писал, что попыткой бежать за границу Николай Смирнов, дворовый человек князей Голицыных, пытался найти выход из своего тяжелого положения. В условиях крепостнической действительности Н. Смирнов не мог найти применения своим знаниям. Его драма, указывал К. В. Сивков, была типична для представителей крепостной интеллигенции.

Много интересных фактов и наблюдений содержит исследование Е. В. Гаккель⁹². Это итоговая по отношению к предшествующей историографии работа. Автор поставил целью показать социальное лицо крепостной интеллигенции, ее численность, направление и характер ее деятельности, центры культуры, около которых она группировалась, её участие в освободительном движении. В этой работе изложены итоги изучения большого комплекса архивных материалов, извлеченных в основном из личных фондов Шереметевых, Лазаревых, а также из фондов I департамента сената, рукописных материалов Государственного Эрмитажа и др. Большую ценность имеет приложение к работе — словарь, содержащий сведения об упомянутых в тексте 340 крепостных интеллигентах (90 из них названы автором впервые)⁹³. В диссертации впервые дан обзор историографии по данному вопросу. Источниковая база, круг проблем, к решению которых привлечено внимание автора, позволяют оценить ее как новую веху, если взять за точку отсчета аналогичное по теме исследование, написанное в 1920 г. Е. Коц. Историческая наука за период, разделяющий эти исследования, прошла большой путь, что убедительно показано в работе Е. В. Гаккель.

Е. В. Гаккель указывает, что «основными особенностями крепостной интеллигенции следует признать ее деятельность в области культуры и ее связь с закрепощенными народными массами». В состав крепостной интеллигенции входили лица, находившиеся в крепостной зависимости не только от помещика, но и государства. Крепостная интеллигенция рассматривается автором как социальная категория. Это значительное культурное явление, проявившееся в деятельности учителей, врачей, изобретателей, артистов и т. д. Пренебрежительное отношение рядового большинства дворянства ко всякому труду и низкая оплата работников интеллигентного труда, слабые хозяйственные связи помещичьих имений между собой и с торговыми центрами приводили к тому, что культурной деятельностью занимались бесправные «ревизские души», находившиеся во владении других лиц. Разросшийся во второй половине XVIII в. штат дворовых, наполовину праздных, давал в распоряжение помещика достаточный контингент людей относительно более культурных, чем пахотные крестьяне. «Дворовые были именно тем слоем крепостного населения, из которого в основном рекрутировалась крепостная интеллигенция»,— пишет Е. В. Гаккель⁹⁴.

В условиях феодальной замкнутости усадьбы крупных вельмож приобретали черты своеобразных культурных центров. В них сосредоточивалось значительное число людей «свободных профессий» и создавались «очаги культуры крепостной интеллигенции». Со второй половины XVIII в. крепостная интеллигенция, отмечает Е. В. Гаккель, становилась обычным явлением и во владениях мелкопоместных дворян. Е. В. Гаккель указывает, что использование крепостных в качестве артистов, педагогов, врачей и других интеллигентских профессий диктовалось вначале стремлением помещиков к удовлетворению потребностей хозяйственной и культурной жизни своих поместий силами собственных крепостных⁹⁵. В дальнейшем крепостная интеллигенция переросла свое первоначальное назначение, сфера ее деятельности преодолела рамки помещичьих усадеб. Преодолевая различные препятствия, она вышла на арену широкой культурной деятельности. Поступление интеллигенции крепостного происхождения на государственную службу является этому наглядным примером: «Исполнение культурно-просветительных функций представителями закрепощенного народа, их проникновение в государственные учреждения и особенно использование их в качестве элемента бюрократической машины свидетельствовало о разложении феодально-крепостнической системы»⁹⁶.

Если первоначальное появление крепостной интеллигенции отвечало интересам помещиков и в значительной мере вызывалось их «инициативой» (в этом тезисе авто повторяет ошибочные мнения некоторых предшественников), то по мере выхода крепостной интеллигенции на арену широкой деятельности ее положение значительно менялось. Помещик препятствовал проявлению творческих сил крестьян в том случае, если он в них не был заинтересован. Всевозможными «охранительными» мерами правительство стремилось ограничить выход представителей крепостного народа на культурное поприще. Е. В. Гаккель пишет, что крепостная интеллигенция была «живым воплощением» противоречий феодально-крепостного строя, явлением периода его разложения. Но при изложении конкретных материалов автор больше, чем следовало бы, уделяет внимание потребностям хозяйственной и культурной жизни помещиков, которые сами по себе не являлись определяющими, а вытекали из общего процесса развития. В данном случае сказался характер привлекаемых в работе источников, дошедших до нас в составе семейных архивов крупных дворян и отразивших жизнь и творчество крепостных в связи с деятельностью их владельцев.

Монография М. М. Штранге - первое крупное исследование процесса зарождения и развития в России демократической интеллигенции. М. М. Штранге рассматривает, как в тяжелых условиях социальной несправедливости и материальной нужды в 50-70-х годах XVIII в. росла и множилась разночинная интеллигенция. Из разнообразной по составу разночинной интеллигенции, формирующейся из неподатных сословий, автор сосредоточил внимание на тех ее представителях, которые творчески «участвовали в идеологическом движении, оставили после себя письменные памятники, отразившие взгляды и стремления их авторов»⁹⁷.

Автор убедительно показал превращение в центры науки и очаги просветительских идей таких крупных учебных заведений, как Академический университет и Академия художеств в Петербурге, Московский университет.

Разночинная интеллигенция, выросшая из непривилегированных слоев русского общества, выражала нужды и чаяния своего сословия. Ее представители несли с собой в трудовую жизнь идеи просвещения, вступая в конфликт с окружающей средой, с носителями господствующей феодально-крепостнической идеологии. М. М. Штранге указывает и на другую сторону явления — служебная деятельность этой интеллигенции неизбежно должна была предназначаться для обслуживания абсолютистского государства, нужд господствующего класса — дворянства. В этом Штранге видит одно из противоречий эпохи.

Сложность идеологических процессов состояла еще в том, отмечает М. М. Штранге, что взгляды отдельных представителей разночинной интеллигенции по ряду важнейших вопросов в области политики или философии были различными. Они отражали настроения разных, порой антагонистических групп населения, имущих и неимущих, нарождавшейся буржуазии и трудовой части общества. Однако все они вслед за Ломоносовым «глубоко верили в преобразовательную силу знаний и считали своим гражданским долгом всемерно содействовать их распространению»⁹⁸.

Деятельность разночинцев в 50—70-е годы XVIII в. М. М. Штранге рассматривает как начальный период эпохи просвещения в России и отмечает противоречивость этого движения. Его участники критиковали феодальную идеологию, но оставляли в стороне практические требования. Так, крестьянский вопрос, являвшийся главным содержанием классовой борьбы в России, не нашел у них радикального решения.

К концу 70-х годов, как показано в этом исследовании, началось наступление правящих кругов на разночинную интеллигенцию, в результате которого она была отчасти лишена возможности продолжать свою просветительскую деятельность.

В целом освещение формирования, деятельности, идеологии разночинной интеллигенции в связи с общими условиями эпохи и распространением просветительских идей было новым словом в исторической науке.

Другое крупное исследование этих лет — это монография Л. А. Когана «Крепостные вольнодумцы (XIX век)»⁹⁹. Основываясь на использовании большого количества интереснейших документов, извлеченных из архивных фондов (ЦГАДА, ЦГАОР СССР, Рукописный отдел Государственной библиотеки им. В. И. Ленина), Л. А. Коган в своей монографии показывает вклад народа в историю философской мысли.

В книге внимательно изучаются взгляды представителей крепостного вольнодумства — Н. И. Сабурова, А. В. Лоцманова, Ф. И. Подшивалова, П. И. Поносова, С. Н. Олейничука, П. А. Мартынова. Рассматривая крепостное вольнодумство как составную часть общественной мысли, автор сумел изложить взгляды этих представителей из народа на широком историческом фоне, во взаимодействии с окружающей социальной средой. Л. А. Коган раскрывает влияние антифеодальной борьбы на формирование их взглядов, показывает, какой отклик получали эти взгляды в среде крепостного крестьянства.

В то же время формирование крепостного вольнодумства рассматривается в связи с развитием не только русской, но и западноевропейской общественно-политической мысли.

Произведения крепостных вольнодумцев, считает автор, были как бы промежуточным звеном между устным коллективным творчеством и письменной литературой. Они представляли собой попытку первичного литературно-философского обобщения народных дум и чаяний. Они созвучны традиции народного свободомыслия, отражавшейся в пословицах, поговорках, песнях, сказках, преданиях, плебейско-крестьянских ересях, пародийных «челобитных» крестьян и солдат, «подметных» и «пасквильных» письмах, «грамотах» и «указах», составлявшихся участниками крестьянских войн¹⁰⁰.

Л. А. Коган указывает, что мировоззрение крепостных вольнодумцев сложилось в основных чертах в первой половине XIX в. и неотделимо от общего патриотического подъема, связанного с Отечественной войной 1812 г. Этот год явился «первым побудительным толчком их раздумьям о жизни, обществе, его прошлом, настоящем и будущем»¹⁰¹.

Крестьянское движение в России было важным фактором, обусловившим духовное развитие представителей крепостного вольнодумства. Их крестьянско-демократическая идеология, указывает Л. А. Коган, возникла на почве разложения крепостного строя и отражала антикрепостнические настроения крестьянства.

В книге крепостная интеллигенция определяется как социальная прослойка. Правомерно замечание о том, что деление на крепостную интеллигенцию и дворовых людей условно, так как «немало дворовых были интеллигентами»¹⁰². Крепостная интеллигенция формировалась не только из дворовых, а в целом из массы крепостных.

Как и К. В. Сивков, Л. А. Коган появление крепостной интеллигенции рассматривает как симптом разложения крепостного строя. Интересен ход его рассуждений. Л. А. Коган пишет, что экономическое развитие стихийно вовлекало крепостных во все отрасли народного хозяйства и требовало обучения этих людей, приобщения хотя бы к зачаткам культуры. Помещики надеялись окупить расходы на их образование, получив в свое распоряжение агрономов, врачей, адвокатов, художников, домоуправителей, конторщиков. Но, видя в этом выгоду, они не сознавали до поры до времени другого — развития сознания своих крепостных. Чем больше расширялся духовный кругозор крепостных интеллигентов, тем глубже и острее ощущали они тяжесть и унизительность своего бесправного положения, тем сильнее поднималось в них чувство протеста, подталкивало мысль в поисках выхода. Если К. В. Сивков отмечал, что положение крепостных интеллигентов вызывало их протест, то в книге Л. А. Когана находим новое суждение: это положение служило толчком в развитии их сознания.

В работе Л. А. Когана подчеркивается, что народное вольнодумство, являясь одним из элементов прогрессивного общественного движения, играло важную роль в развитии демократической культуры и распространении передовых идей в первой половине XIX в. Оно сыграло также немалую роль в просвещении и революционизировании простых русских людей. «Переходу от дворянского к разночинскому этапу освободительного движения,- пишет автор,— по-своему содействовало и народное свободомыслие, непосредственно выражавшее подъем антикрепостнических настроений крестьянства»¹⁰³.

Первостепенное значение труда А. И. Клибанова «Народная социальная утопия»¹⁰⁴ состоит в том, что в нем показан вклад народа в освободительное движение и культуру России. Хронологически этот труд охватывает огромный период — период феодализма и капитализма. Автор обращается к изучению проблем, связанных с идейными воззрениями народных масс. В книге показано, как классовый гнет порождал в народе силы, направленные на борьбу с зависимостью, за общественный строй, противоположный существующему. Автор исследует, начиная с Древней Руси, возникновение, рост и развитие в народе положительных социальных идеалов. Народные истоки утопического социализма — основная проблема исследования. В монографии даются примеры создания народных «общежительств» на началах обобществленных средств производства, кооперации трудового процесса, бытового устройства и новых форм семьи и брака. В условиях рассматриваемого времени социальная утопия носила религиозную оболочку. В то же время все больше нарастали тенденции к выходу за ее пределы. Важным выводом является оценка вклада народа в освободительное движение. А. И. Клибанов рассматривает народную социальную утопию как прямую и неотъемлемую принадлежность идеологической борьбы трудящихся масс, как идеологическую форму классовой борьбы. Основной чертой народной утопии являлась антифеодальная направленность, перерастающая в последовательный крестьянский демократизм.

Важнейшая задача общественных наук — изучение истории народных масс — нашла воплощение не только в названных исследованиях. В 60-70-е годы вышел в свет ряд оригинальных трудов, раскрывающих творческую, созидательную деятельность демократических слоев русского общества¹⁰⁵. Исследования историков, литературоведов, философов внесли огромный вклад в разработку проблемы. В научный оборот введен обширный комплекс новых источников. Объективная оценка данных источников, последовательный их анализ убедительно раскрывают роль выходцев из непривилегированных слоев в развитии общественной мысли, освободительном движении в России. Таким образом, в последние десятилетия широким планом шло изучение устного народного творчества, философских, социально-политических и экономических взглядов трудовых слоев населения феодальной России; возросло внимание к рукописному наследию, поиску и выявлению неизвестных до сих пор рукописных произведений¹⁰⁶, создаваемых в демократических кругах, нашла применение оригинальная методика изучения источников, например восстановление архивов крестьянских семей, «конструкция документов, созданных в ходе народных движений¹⁰⁷.

Итак, обзор литературы свидетельствует о том, что, несмотря на ее обширность, история крепостной интеллигенции не получила должного освещения. Наиболее изученной до сих пор остается деятельность крепостных интеллигентов в области искусства. Но особенности мировоззрения этой социальной категории населения затронуты исследователями лишь частично. Эти вопросы рассматриваются в ограниченных хронологических рамках или применительно к творчеству определенного, наиболее известного круга писателей-крепостных. Таковы специальные труды о крепостной интеллигенции Е. С. Коц, Е. В. Гаккель и те, в которых освещается письменное творчество крепостных,— работы Л. П. Гроссмана и Л. А. Когана. В общем плане поставлена, но недостаточно разработана проблема формирования крепостной интеллигенции. Участие образованных крепостных в народных антифеодальных движениях рассматривалось на ограниченной источниковедческой базе. Не всесторонне раскрыто значение крепостной интеллигенции как культурного и общественного явления. Все эти вопросы предстоит исследовать.

---

¹ Михайлов И. Федор Никифорович Слепушкин.— Народные чтении, 1859, кн. 1, с. 193—209.
² Троицкий П. Механик-самоучка Кулибин.— Народные чтения, I860, кн. 4, с. 61.
³ Там же.
⁴ Материалы для истории народного просвещения в России: Самоучки / Собр. И. С. Ремезов. СПб., 1886, с. VII.
⁵ Погодин М. П. Известно о Кострове.— Москвитянин, 1850, № 18, кн. 2, ч. V, с. 74—76.
⁶ Морозов П. О. Ермил Иванович Костров. Его жизнь и литературная деятельность: Опыт историко-литературного исследования. - Филол. зап., Воронеж, 1875, вып. 3, 8; 1876, вып. 2/3; Он же. Ермил Иванович Костров.— В кн.: Русская поэзия: Собрание произведений русских авторов / Под ред. С. А. Венгерова. Спб., 1897, т. 7, вып. 1/6.
⁷ Морозов П. О. Е. И. Костров.- В кн.: Русская поэзия, Т. 1, кн. 1/6, с. 297.
⁸ Там же, с. 302.
⁹ Русская поэзия, т. I, вып. 1/6.
¹⁰ Попов В. П. Русские самоучки. Слепушкин. Волосков.— В кн.: Древняя и новая России. СПб., 1875, т. 2, № 7, с. 267.
¹¹ Древняя и новая Россия. СПб., 1875, т. 2. № 8, с. 384.
¹² Семевский В. И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1903, т. 1, с. 151—153.
¹³ Романович-Славатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права, Киев, 1912, с. 333—336.
¹⁴ Леткова Е. Крепостная интеллигенция.— Отечественные записки, СПб., 1883, № 11, нояб., с. 158—198.
¹⁵ Леткова Е. Указ. соч., с. 197, 198.
¹⁶ Там же, с. 160, 161.
¹⁷ Там же, с. 170.
¹⁸ Снежневский В. И. К истории побегов крепостных в последней четверти XVIII и в XIX столетии.— В кн.: Нижегородский сборник / Под ред. А. С. Гациского. Нижний Новгород, 1890, т. 10, с. 555, 556.
¹⁹ Ивановский А. Крепостные актеры.— Колосья, 1886, № 11.
²⁰ Врангель Н. Н. Помещичья Россия.— Старые годы, 1910, июль-сент.
²¹ Негорев Н. Крепостной театр.— Театр и искусство, 1911, № 6-10.
²² Дмитриев А. А. Федот Алексеевич Волегов: Очерки его жизни и переписки.— В кн.: Пермский край. Пермь, 1895, т. 3, с. 122.
²³ Трубицын Н. О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века. СПб., 1912, с. 2, 11.
²⁴ Дризен Н. В. К истории крепостного театра в России.— Столица и усадьба. Пг., 1915, № 29; Брянский А. М. Еще о крепостном театре.— Столица и усадьба. Пг., 1916, № 50.
²⁵ Замков Н. Иван Иванович Варакин — поэт-крепостной конца XVIII и начала XIX века.— В кн.: Русский библиофил. Пг., 1915, т. 6, с. 53—61.
²⁶ Русские самородки: Жизнеописания и характеристики / Сост. В. В. Васильев (Ясав). Ревель, 1916.
²⁷ Там же, с. VIII, XV.
²⁸ Жуковский В. А. Печальное происшествие, случившееся в начале 1809 г.— Полн. собр. соч.: В 12-ти т. СПб., 1902, т. 9; Тимофеев А. В. Художник.— В кн.: Песни Тимофеева. СПб., 1835, ч. 1/2; Даль В. И. Вакх Сидоров-Чайкин.— Сочинения Владимира Даля., СПб., 1861, т. 5; Он же. Крестьянка.— Там же. СПб., 1861. т. 2; Нарежный В. Т. Мария.— В кн.: Новые повести Василия Нарежного. СПб., 1824, ч. 1; Толстой Ф. М. Моргун-капельмейстер-самоучка.— Соч. СПб., 1866, т. 2.
²⁹ Павлов Н. Ф. Именины.— В кн.: Три повести Н. Павлова. М., 1835; Григорович Д. В. Капельмейстер Сусликов: Повесть. СПб., 1872; Миклашевич В. С. Село Михайловское или помещик XVIII столетия: Роман. СПб., 1864-1865.
³⁰ Сатирические журналы Н. И. Новикова. М.; Л., 1951.
³¹ Радищев А Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938, т. 1, с. 364-369, 380; Герцен А. И. Собр. соч.: В 30-ти т. М., 1954—1960, т. 4, 8—11; Белинский В. Г. Полн. собр. соч.; В 13-ти т. М.; Л., 1953—1956. Т. 1; Шевченко Т. Г. Собр. соч.: В 4-х т. М., 1977. Т. 2/3.
³² Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1953, т. I, с. 211 — 214, 282; М., 1953, т. 3, с. 208-209; М., 1955, т. 6, с. 301; М., 1955; т. 7, с. 731; М., 1955, т. 8, с. 95-96; М., 1956, т. 10, с. 82.
³³ Золотарев С. Писатели-ярославцы: ярославская струя в литера-туре XVIII— XX вв. Ярославль, 1920, с. 7.
³⁴ Там же, с. 60,72.
³⁵ Платонова Н. Крестьяне-самоучки.— Архив истории труда в России, выпускаемый Ученой комиссией по исследованию истории труда в России. Пг., 1921. № 2, с. 138-140.
³⁶ Шамшурина 3. Крепостные театры, 1923.
³⁷ Сахновский В. Г. Крепостной усадебный театр. Л., 1924, с. 12, 61.
³⁸ Евреинов Н. Н. Крепостные актеры: Популярный исторический очерк. 2-е изд. Л., 1925; см. также опубликованную в дооктябрьский период его работу «Крепостные актеры. Исторический очерк» (СПб., 1911).
³⁹ Евреинов Н. Н. Крепостные актеры. Л., 1925, с. 6—7, 17, 112—118.
⁴⁰ Там же, с. 124—127.
⁴¹ Там же, с. 124.
⁴² Бескин Э. Крепостной театр. М.; Л., 1927, с. 12, 30—31.
⁴³ Гроссман Л. Поэты крепостной поры. М., 1926, с. 9.
⁴⁴ Там же, с. 4, 5, 62.
⁴⁵ Там же, с. 5, 9.
⁴⁶ Там же, с. 31, 6, 64.
⁴⁷ Коц Е. С. Крепостная интеллигенция. Л., 1926, с. 8.
⁴⁸ Там же, с. 43.
⁴⁹ Там же, с. 25, 26.
⁵⁰ Там же, с. 30, 31.
⁵¹ Там же, с. 44, 45, 92.
⁵² Там же, с. 32, 33, 39.
⁵³ Безсонов С. В. Крепостные архитекторы. М., 1938, с. 3. С. В. Безсонову принадлежит популярный очерк «Архангельское» (М., 1952).
⁵⁴ Гиппиус В. О некоторых писателях, связанных с Пермским краем.— В кн.: Пермский краеведческий сборник. Пермь, 1926, вып. 2. с. 64—65.
⁵⁵ Сакулин П. Н. Крепостная интеллигенция.— В кн.: Великая реформа. М., 1911, т. 3, с. 69, 70.
⁵⁶ Там же, с. 70, 102, 103.
⁵⁷ Сакулин П. Н. Русская литература: Социолого-синтетический обзор литературных стилей. Ч. 2. Новая литература.— В кн.: Теория и история искусства. М., 1929, вып. 12, с. 202.
⁵⁸ Там же, с. 20, 125.
⁵⁹ Там же, с. 125, 126.
⁶⁰ Там же, с. 123.
⁶¹ Там же, с. 127, 128, 131.
⁶² Шкловский В. Матвей Комаров — житель города Москвы. Л., 1929.
⁶³ Яцевич А. Г. Крепостной Петербург пушкинского времени. Л., 1937, с. 168.
⁶⁴ Ревякин А. Крестьянская литература.— В кн.: Антология крестьянской литературы. М.; Л., 1931, с. 5.
⁶⁵ Воронов В. Крестьянское искусство. М., 1924; Большова К. А. Крестьянская живопись Заонежья.— В кн.: Крестьянское искусство СССР. Пг., 1927, т. 1; Щекотов Н. Русская крестьянская живопись.. М., 1923; Некрасов А. И. Русское народное искусство. М., 1924.
⁶⁶ Ревякин А. Указ. соч., с. 6, 7, 9.
⁶⁷ Там же, с. 11.
⁶⁸ Там же, с. 17—18.
⁶⁹ Шкловский В. Матвей Комаров — житель города Москвы, с. 1-11, 291.
⁷⁰ Там же, с. 203.
⁷¹ Буш В. В. Древнерусская литературная традиция в XVIIIв.: (К вопросу о социальном расслоении читателя).— В кн.: Учен. зап. Саратов. Гос. ун-та, 1925, т. 4, вып. 3, с. 1.
⁷² Ржига В. Первые начатки крестьянской литературы.— В кн.: Земля Советская. М.; Л., 1931, кн. 7, с. 90.
⁷³ Там же, с. 88, 92.
⁷⁴ Там же, с. 88—90.
⁷⁵ Выставка массовой русской литературы XVIII века: Путеводитель / Сост. В. Н. Перетц. Л., 1934, с. 3.
⁷⁶ Там же, с. 4.
⁷⁷ Там же, с. 5.
⁷⁸ Там же, с. 26—27.
⁷⁹ Сперанский М. Н. Рукописные сборники XVIII века: Материалы для истории русской литературы XVIII века. М., 1963.
⁸⁰ Там же, с. 13.
⁸¹ Там же, с. 42.
⁸² Алпатов М. В., Кулаков В. А. Н. И. Аргунов. М., 1975, с. 26; Селинова Т. А. Иван Петрович Аргунов, 1729—1802. М., 1973, с.5; Дедюхина В. С. К вопросу о роли крепостных мастеров в истории строительства дворцовой усадьбы XVIII в.: (На примере Кусково и Останкино).— Вест. МГУ. Сер. 8, История, 1981, № 4, с. 93, 94.
⁸³ Данилевский В. В. Русская техника. Л., 1948; Люди русской науки. М., 1948. Т. 1, 2; История русского искусства / Под ред. И. Э. Грабаря. М., 1960—1961. Т. 5—7; История и техника. М.; Л., 1946—1949; История философии: В 6-ти т. М., 1957. Т.1: Очерки истории СССР: Период феодализма (вторая половина XVIII в.). М., 1956; Древнерусская литература и русская культура XVIII—XX вв. Л., 1971; Очерки по истории русской культуры. М., 1977. Т. 1—3; и др.
⁸⁴ Злобин В. Е. И. Костров: К 50-летию со дня смерти.— В кн.: Кировская новь: Лит.-худ. альманах. Киров, 1947, кн. 2, с. 187—205.
⁸⁵ Познанский В. В. Таланты в неволе. М., 1962, с. 1 —123.
⁸⁶ Там же, с. 78, 79.
⁸⁷ Сивков К. В. Крепостные художники в селе Архангельском: Страница из истории крепостной интеллигенции начала XIX в.— В кн.: Исторические записки. М., 1940, т. 6, с. 195—214; Он же. О судьбе крепостных художников села Архангельского.— В кн.: Исторические записки. М., 1951, т. 38, с. 270—273.
⁸⁸ Сивков К. В. Крепостные художники..., с. 214.
⁸⁹ Там же, с. 195.
⁹⁰ Там же, с.195, 214.
⁹¹ Сивков К. В. Автобиография крепостного интеллигента XVIII в.— В кн.: Исторический архив. М.; Л., 1950, т. 5, с. 288-299.
⁹² Гаккель Е. В. Крепостная интеллигенция в России во второй половине XVIII — первой половине XIX в.: Канд. дис. Л., 1953.
⁹³ Е. В. Гаккель отмечает, что в словаре названа лишь часть из сотен имен, извлеченных из просмотра архивных документов (Гаккель Е. В. Указ.соч., с. 5, 6).
⁹⁴ Гаккель Е. В. Указ. соч., с. 3.
⁹⁵ Там же, с. 74, 75.
⁹⁶ Там же, с. 3—4.
⁹⁷ Штранге М. М. Демократическая интеллигенция России в ХVIII веке. М, 1965, с. 4.
⁹⁸ Там же, с.5.
⁹⁹ Коган Л. А. Крепостные вольнодумцы (XIX век). М., 1966.
¹⁰⁰ Там же, с. 19, 20, 33.
¹⁰¹ Там же, с. 26.
¹⁰² Там же, с. 67.
¹⁰³ Там же, С. 300.
¹⁰⁴ Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России: Период феодализма. М., 1977.
¹⁰⁵ Орлов В. Н. Русские просветителя 1790-1800-х годов. М., 1953; Белявский М. Т. Ломоносов и основание Московского университета. М., 1955; Палкин Б. Н. Русские госпитальные школы XVIII века и их воспитанники. М., 1959; Кулябко Е. С. Ломоносов и учебная деятельность Петербургской академии наук. М.; Л., 1962; Она же. Замечательные питомцы Академического университета. Л., 1977; Коган Ю. Я. Очерки по истории русской атеистической мысли XVIII в. М., 1962; Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды (XVII—XIX вв.). М., 1967; Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970; Моисеева Г. Н. М. В. Ломоносов и древнерусская литература. М.; Л., 1971; Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев XVIII в. Новосибирск. 1974.
¹⁰⁶ Кузьмина В. Д. Неизвестное произведение русской демократической сатиры XVIII в.— Изв. АН СССР. Отдел. лит. и яз. М., 1955, т. 14, вып. 4, июль-август; Малышев В. И. Старинные переплеты и рукописные находки.— Рус. лит.. 1960. № 4; см. также: Труды отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1961. Т. 13; Экспедиция Института русской литературы но выявлению рукописных памятников.— Рус. лит., 1960, № 4; Труды отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1962. Т. 18; Русская литература и фольклор (XI—XVIII вв.). Л., 1970.
¹⁰⁷ Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII в. М., 1972; Голикова Н. Б. История составления обращений участниками астраханского восстания 1705—1706 гг.—История СССР, 1971, № 6; Овчинников Р. В. Манифесты и указы Е. И. Пугачева: Источниковед. исслед. М., 1980.

<< Назад   Вперёд>>