Сословная структура, права и привилегии приказных людей
Как уже говорилось, для думных и приказных дьяков такими документами были боярские книги и отчасти боярские списки, размещение чинов в которых было строго подчинено их положению на сословной лестнице. На протяжении всего XVII в. думные дьяки помещались в них между крупными сословными группами думных дворян, с одной стороны, и стольников — с другой. Некоторое промежуточное положение между этими группами и думными дьяками занимали единичные придворные чины, несколько раз на протяжении столетия сменявшие свои места. О том, какое огромное значение придавалось в это время расположению того или иного чина в боярских книгах и списках, свидетельствует особое законодательство по этому поводу применительно к соседствующей с думными дьяками должности стряпчего с ключом. Первоначально (с 1615/16 г.) думные дьяки писались выше стряпчего с ключом, а с 1626 г. — ниже и помещались в это время вслед за стряпчим с ключом и перед ясельничим. Через несколько лет положение вновь меняется в пользу думных дьяков, которые начинают писаться непосредственно после печатника. По указу 1678 г. стряпчего с ключом М. Т. Лихачева приказано было передвинуть и поместить ранее не только думных дьяков, но и печатника, так что думные дьяки по-прежнему следовали за печатником. В 1682/83 г. другой стряпчий с ключом, С. Е. Полтев, первоначально был помещен ниже думных дьяков, но несколько позднее передвинут на прежнее место, выше их164.
С еще большей точностью, чем для думных дьяков, определялось место в учетных документах Разряда для приказных дьяков, которые всегда (кроме 20-х годов) помещались в конце боярских книг и списков, завершая группу московских служилых людей. Им также всегда пред¬шествовали московские дворяне, или «дворяне по московскому списку». Только в период существования приказа Тайных дел «тайные государевы дьяки» выделялись из общего числа и писались вслед за думными, что соответствовало их особому положению в государственном управлении. Впервые по указу 27 февраля 1671 г. было предписано в боярском списке «написать ниже думных дьяков дьяка их тайных дел Федора Михайлова»165. В начале и конце XVII в. после списка приказных дьяков помещался особый список дьяков патриарших приказов. В середине века они писались вместе с остальными дьяками.
Менее четко были определены сословные грани московской подьяческой группы. В боярские книги 1627 и 1629 годов вслед за дьяками была включена небольшая часть (всего 9 человек) подьячих московских приказов — Аптекарского, Разрядного и дворцовых палат166. По-видимому, все они являлись подьячими с приписью. Однако в недатированном боярском списке примерно того же времени несколько большая группа приписных подьячих (17 человек) следовала уже за выборными дворянами167. Из более поздних боярских книг и списков имена подьячих вовсе исчезают. По-видимому, помещение их в книги 20-х годов свидетельствовало о некоторой неопределенности их сословного положения для начала века. Вместе с тем место их в этих книгах вслед за «выбором» не было случайным и объяснялось их близостью к этой группе. Это особенно четко сказалось во второй половине века, когда с нарушением строгой градации чинов бытовала практика перевода некоторых старых подьячих в разряд выборных дворян. При этом перевод не означал для них перемены занятий, они только числились в составе верхушки городового дворянства, но продолжали работать в приказах в качестве подьячих (по словам указов, «в приказе велено им сидеть по-прежнему»)168. В 1675 г. выборным по Владимиру был зачислен подьячий Поместного приказа М. Минин, в 1680 г. — по Можайску подьячий Судного Московского приказа П. Строкин; тогда же — по Козлову разрядный подьячий А. Панов; в 1682 г. — по Рузе поместный подьячий К. Тихонов и т. д.; всего с 1675 по 1688 г. — 10 человек169. Таким образом, можно считать, что московские подьячие не числились в составе московских служилых людей, а по значению следовали за верхушкой городового дворянства, в отдельных же случаях приравнивались к нему.
Чиновный ранг городовых подьячих фиксировался годовыми сметными списками городов для европейской части страны и годовыми окладными списками для Сибири. Несмотря на некоторый разнобой в размещении служилых групп в сметных списках, подьячие следовали в них или после городовых приказчиков, стрелецких сотников и пятидесятников или после выборных городовых дворян, реже — после детей боярских. В сметных списках городов Белгородского разряда они писались всегда выше детей боярских. Для сибирских городов порядок чинов в окладных книгах был несколько иным. Группа подьячих помещалась в них в большинстве случаев между детьми боярскими и казачьими атаманами, хотя для разных городов встречаем и некоторые местные различия. Так, в окладных книгах Енисейского острога 60-х годов имена подьячих приказной избы были записаны вперемешку с именами стрелецких сотников и казачьих атаманов, но ранее стрелецких пятидесятников170. В окладной книге по Таре начала XVIII в. подьячие были помещены после детей боярских и перед служилыми людьми по литовскому списку171. В это же время в окладной книге по Верхотурью подьячие шли за «служилыми иноземцами» и перед казачьими сотниками172.
Показательны также переходы местных подьячих в другие служилые категории, как формальные, так и фактические. Сравнительно редок был перевод их в разряд выборных дворян, имевший место в конце века и в основном в городах Белгородской черты. Чаще находим случаи пере¬хода из подьячих в дети боярские. При этом перевод в разряд детей боярских имел место для подьячих юга страны и Сибири, где соотношение значения различных служилых групп было несколько иным, чем в европейской части страны, и наблюдалась большая близость их в содержании службы.
Рассмотренные нами сведения позволяют установить соотношение приказных рангов XVII в. с общеслужилыми. Они следующие: по своему служило-чиновному положению думные дьяки занимали место в конце думных чинов, приказные — в конце московских чинов: московские подьячие приравнивались к различным рангам служилых людей по отечеству и только для Сибири — частично приборных служилых людей.
Известным внешним выражением сословного ранга людей XVII в. была форма написания их имен, полнота которой бывала различной. Думные дьяки являлись первым чином в ряду думных и дворцовых чинов, отчество которых, при полном написании имени, в боярских книгах и списках писалось без «вича» (например, Федор Федоров сын Лихачев). Иначе передавались в тех же документах имена дьяков. Об этом следующим образом было написано в приказной выписке 1692 г.: «В Разряде в боярских книгах с 124 года написаны дьяки под московскими дворяны имяны и прозвищи, а отчества из них иным писаны, а иным не писаны»173. Следует сказать, что написание отчества дьяков было до конца XVII в. скорее исключением. В сохранившихся боярских книгах вплоть до 90-х годов удалось обнаружить только один случай такого написания применительно к дьяку М. П. Насонову174. Для большинства же записывались только имена и фамилии («прозвища»). При переводе в дьяки городовых дворян, имена которых в официальных документах писались до этого с отчествами, в дьячестве они начинали писаться без отчества175.
Вместе с тем в документах иного рода, в писцовых и переписных книгах, частных актах и др., имена, отчества и фамилии думных и приказных дьяков писались в полной форме. Так же полностью писались они в переписке дьяков с приказными судьями. Более того, в обращении судей к думным дьякам в частных письмах отчества последних пишутся с «вичем». Например, в 1685 г. в письме к думному дьяку Посольского приказа Е. И. Украинцеву глава приказа В. В. Голицын называет его «Емельяном Игнатьевичем» и подписывается уничижительно «Васька Голицын»176.
Положение с написанием дьячих имен существенно изменилось в конце века, что свидетельствует о несомненном повышении значения дьячества. Указом 1680 г. было предписано в официальных бумагах, направляемых думным дьякам, которые стояли во главе приказов, писать их отчества с «вичами». Однако этот же указ сохранял прежнее написание их имен в боярских книгах177. Несколько позднее было предпринято изменение и формы написания имен приказных дьяков. Именной указ 1692 г. предусматривал полное написание в боярских книгах дьяческих имен с кратким отчеством, правда, без «вича» (типа Никита Федоров сын Полунин). Для нас особенно важна мотивировка указа, который приравнивал дьяков к московским и городовым дворянам и высоко оценивал значение их государственной службы.
В отличие от четко определенного порядка написания имен дьяков в написании имен подьячих имел место большой разнобой. Однако в официальных документах (подьяческих списках и др.) наиболее распространенным было написание имени и фамилии. Особенно знаменательно было для подьячих широкое распространение уничижительной формы имени («Ивашка», «Васька» и т. д.), называемой в то время «полуименем». Сравнение документов свидетельствует, что «полуимя» практиковалось в основном при передаче имен молодых подьячих.
Право писаться полным именем как в списках, так и в других документах для старых подьячих с приписью иногда специально утверждалось судейской коллегией приказа. В 1600 г. подьячему Поместного приказа С. Жукову было разрешено «за приказную многую работу справливать, и писатца целым именем»178. Более того, обращение к старому подьячему в уничижительной форме воспринималось им как оскорбление. Подобное обращение явилось поводом для старого подьячего Посольского приказа В. И. Бобинина возбудить в 1668 г. дело о бесчестве против дьяка И. Зиновьева, который, по словам подьячего, кричал на него «и называл полуименишком», т. е. Васькой179.
Так же, как и для дьяков, в повседневной жизни обращение с «вичем» имело место и для подьячих. Так, служащие Аптекарского приказа назы вали старого аптекарского подьячего П. С. Кудрявцева «Петром Степановичем»180 и т. д.
Как видим, система употребления имен в официальных документах четко соответствовала сословному положению представителей каждой из приказных групп.
Таким образом, приказные люди включались в структуру служилых чинов так, что каждая их часть занимала свое место в служилой иерархии. Но это включение имело некоторое внутреннее противоречие, так как, занимая высокое чиновное положение, представители приказной верхушки отнюдь не были равны по знатности представителям соседних и даже низших чинов. Нельзя поэтому полностью согласиться с мнением Н. Н. Оглоблина о принадлежности дьяков к служебной аристократии181. В действительности они в основном составляли неродовитую часть думного и московского разряда служилых людей. В результате существовало как бы две параллельные и пересекающиеся чиновные лестницы, на одной из которых располагались представители разных кругов родовитой верхушки, на другой же — приказные люди, родовитость для которых не была обязательной, хотя известный процент выходцев из средних дворянских слоев в их рядах имелся.
О «неродовитости» в понимании людей XVII в. всей приказной группы в целом имеется немало свидетельств. Достаточно вспомнить, что участие в приказной службе считалось порухой «дворянской чести», что отчетливо прослеживается в местнических делах. «Книга перечневая для скорого прииску отеческих дел для укоризны отечеству и потерки их, у кого с кем будет в отечестве счет»182, называя 145 родов, получивших подобную «потерьку», 46 случаев связывает с приказной службой одного или нескольких представителей рода. При этом 26 из них относится к XVII в. Это в основном служба в дьяках, только четыре случая — служба первоначально в подьячих, а затем в дьяках. Для дворян Ф. Маслова и К. Немцова указана только подьяческая служба183.
В 1668 г. московские подьячие братья Лисовские, в прошлом взятые в плен польские шляхтичи, просили о переводе их в другой чин на том основании, что им как детям «в Коруне польской и в Великом княжестве Литовском людей породных... в приказах в подьячих сидеть непристойно»184.
Признаком официальной оценки правительством приказных людей, как неродовитой группы населения, являлось упорное отрицание за ними права на местничество. В этом отношении очень показательно решение по местническому делу 1623 г. между двумя стряпчими, отец одного из которых, М. В. Ларионова, был дьяком, а отец другого, С. В. Телепнева, думным дьяком. Об обоих было сказано, что «они оба люди неродословные и счету им нету: где государь велит быть, тот так и будь»185. Хотя на самих приказных людей право местничества не распространялось и, как правило, не поддерживалось правительством, однако несколько местнических дел, связанных с верхушкой приказных людей — дьяками, до нас дошло. Так как они представляют большой интерес для понимания места дьячества в структуре служилого сословия, остановимся на них подробнее.
Наиболее интересным из них является местническое дело между двумя «чинами» — дьяками и гостями, тянувшееся фактически с 1649 г. по 1659 г. Впервые вопрос о соотношении обеих групп возник при подписании Уложения 1649 г., когда гости обвинили дьяков Т. Леонтьева и Ф. Грибоедова в том, что они, «хотя их, гостей, затеснить, написали в Уложенной книге после всех чинов людей последними людьми, а свой чин написали выше их, гостей, многими месты»186. Как свидетельствовали челобитчики, 17 августа 1649 г. по царскому указу было решено в Уложенной книге подписи их поместить выше дьячьих, и будто бы в соответствии с этим на Книгопечатном дворе были заменены в тексте издаваемого Уложения листы с подписями187.
В 1659 г. дело было возбуждено вновь по челобитной гостя М. Антонова, назначенного головой на новгородский денежный двор. Поводом для жалобы было то, что в данном ему наказе его имя было помещено вслед за именем дьяка. При этом М. Антонов ссылался на прецедент с подписями под Уложением. Челобитье гостя вызвало ответное «местническое» челобитье дьяков, которые писали, что «дьячий чин издавна в Разряде написан честнее гостей», и ссылались на свои службы с боярами в полках и посольствах. При этом они подчеркивали посадское происхождение гостей и просили царя: «...пожаловал бы и велел про ту их дьячью честь и про них, гостей, сыскать своими, великого государя, приказы, Разрядным и Посольским и иными приказы».
Поиски в Разрядном и Посольском приказах не только не подтвердили претензий гостей, но поставили под сомнение самый факт существования их челобитья 1649 г. Возможно, что в данном случае при наведении справок сказалась и личная заинтересованность дьяков приказов. Во всяком случае в разрядной выписке по делу было прямо указано, что «челобитья их, гостей, в 157 году не бывало». Кроме того, в выписке, правда, без приведения, как обычно делалось в приказной практике, конкретных примеров, утверждалось, что «при прежних великих государех они, гости, у государевых дел были с дьяками, а в государевых указех, в разрядах, в старых и новых книгах, и в списках, и в осадных росписях они, гости, писаны ниже дьяков многими месты»188. Боярская дума, рассмотрев доводы сторон, стала на сторону дьяков и приговорила: «...дьячью чину быть честью выше их гостиного имени», основанием для чего было признано, кроме высказанных Разрядом доводов, и то обстоятельство, что «дьяки ж бывают великого государя у дел с бояры, а гости ни у какого государева дела с бояры не бывают»189.
Несмотря на подобное решение, близость этих двух категорий по характеру службы и положению в обществе несомненна. Характерно в этом, например, определение в 1633 г. в состав гостей Л. Г. Панкратьева, как за его собственные заслуги при оценке мехов в Сибирском приказе, так и «за службу брата ево дьяка Григория»190. Вместе с тем резкую грань между ними проводило невключение гостей в боярские книги и списки, а тем самым и в разряд московских служилых людей.
Не менее важны дошедшие до нас местнические дела отдельных дьяков с представителями других служилых категорий. Таким было дело дьяка В. В. Брехова с думным дворянином И. И. Баклановским, начатое в середине 60-х годов по инициативе дьяка и решенное не в его пользу. Претензии Брехова вызвали искреннее возмущение его противника, который заявил, что «преж сего дьяки на них, думных людей, не бивали челом»191. Примерно так же реагировал на местнические претензии думного дьяка С. И. Заборовского окольничий О. И. Сукин, по словам которого, «преж сего на окольничих думные дьяки не бивали челом»192.
Местнические дела дьяков между собой велись главным образом выходцами из дворянских кругов. Широко известна в литературе челобитная дьяка И. Д. Лопухина, связанная с рассматривавшимся выше местническим делом между дьяками и гостями. Видя в этом умаление его «чести», Лопухин просил или о снятии с него дьяческого чина или о писании его «особой статьей» от остальных дьяков. Однако ни то, ни другое не было сделано. Царь ограничился оговоркой о том, чтоб «впредь того в бесчестье и в упрек и в случай, что он в дьяках, его братье дворяном и кто ему в версту не ставить, потому что он взят из дворян во дьяки по его государеву именному указу, а не его хотением»193.
Предлогом для местнических дел бывало или назначение двух дьяков в один приказ или место их в дворцовых церемониях. В 1664 г. при назначении в Судный Владимирский приказ дьяков М. Н. Чирикова и А. А. Галкина Чириков сказал, «что ему в Судном Владимирском приказе з дьяком Андреем Галкиным за ево, Андреевою, породою быть немочно. А ева, Михайловы, ...родственники служили... по Великому Нову-городу, по Ярославлю Большому и в иных городех по выбору и по дворовому и по Московскому списку. А Андрея де Галкина родственники в городех в службе не бывали и государевы службы не служили»194.
Очень интересно длительное местническое разбирательство между дьяками А. И. Козловым и упоминавшимся уже Бреховым по поводу занимаемых ими мест во время встречи английского посла в 1664 г. В споре Брехов пытался отрицать явно дворянское происхождение Козлова, что вызвало вмешательство служилых родственников последнего («всех родом»), посчитавших себя оскорбленными195. В то же время Козлов не без основания подчеркивал разночинное происхождение Брехова: «Ответчик де ево Василей не служилой породы, и сам был в пономарех, и дети и отец ево и он, Василей, на службе нигде не бывали, потому де он служивого полкового дела и не знает». Однако, кроме стараний с обеих сторон доказать свое дворянство, дьяки выдвинули в споре и другую систему аргументации, чисто служебную, а именно преимущество первенства пожалования в чин, на чем особенно настаивал Брехов. По-видимому, противопоставлял он дворянскому родству Козлова и больший, чем у последнего, вес в приказных кругах и влиятельные связи. На это прямо указывали служилые родственники Козлова, которые писали в своей челобитной по делу, что Брехов в споре надеется «на великое свое богатство и на свою мочь», а также на пособничество разрядных подьячих, составивших для него будто бы ложную выписку196. В результате приказные связи помогли Брехову замять явно проигранное дело, которое подьячий В. Никитин, «наровя ему, Василью Брехову, своровав», увез с собой на службу в Белгород197.
Поднятый в ходе разбирательства этого дела вопрос о значении времени вступления в дьяческую службу приобрел на протяжении второй половины века большое практическое значение при распределении дьяческих мест внутри одного приказа. Обычай старшинства дьяков по времени пожалования их чином основывался на служебной практике и первенстве записи в боярских книгах. В выписках 1693 г. из разрядных дел начиная с 70-х годов разрядные дьяки сообщали, что места дьяков в приказах определялись каждый раз специальным указом: «...кому под кем сидеть по списку, хто кого ранее в чин пожалован, отписывают имянно»198. И действительно, до нас дошло, в основном от конца века, немалое число подобных указов. Так, в 1692 г. при назначении в Конюшенный приказ дьяка С. Сандырева было предложено «с прежними дьяками сидеть ему хто преж в чину»199.
В конце века этот принцип сочетается с другим не менее важным — учетом личных заслуг дьяка. В 1693 г. это сочетание наиболее четко проявилось в местническом деле между дьяками Посольского приказа, которое было возбуждено А. А. Виниусом, обжаловавшим указ о том, «что сидеть в том приказе дьяком, как которой в тот чин пожалован». При этом Виниус ссылался на то, что поставленные выше его дьяки В. Т. Постников и Б. М. Михайлов были пожалованы в дьяки позднее, чем он в московские дворяне200. По царскому указу 18 июля 1693 г. требования Виниуса были признаны законными, и он занял в судейской коллегии место после дьяка В. И. Бобинина и ранее В. Т. Постникова201. При этом мотивировка окончательного решения основывается не столько на его дворянских правах, сколько на значении его предшествующих служебных заслуг. Приведем ее полностью: «Да и наперед сего в прошлых годех по их государским указам дьяки в приказех сидели не все по списку так, хто из них кого преж в чин пожалован, тот и выше, а сидели из них многие, которые и не из дворян в том чину были, за свои службы и за приказные многие работы, хто и после кого в чин пожалован, выше тех, которые преже в том чину»202.
Таким образом, указ 1693 г. явился признанием первенствующего значения личных заслуг дьяков перед происхождением и формальным сроком их службы, тем самым полностью отступив от старых норм XVII в., характерных для продвижения вверх представителей служилого сословия.
В целом входя в состав служилого сословия, а в отдельных своих частях соотносясь с соответствующими служилыми чинами сословной лестницы, приказные люди пользовались всеми правами и привилегиям служилых людей, как общими для сословия в целом, так и присущими определенным его группам. Основной из подобных привилегий, резко отличавших всю приказную группу от феодально зависимого населения, было освобождение от тягла, т. е. уплаты прямых и частью косвенных налогов в пользу государства. При этом и здесь мы находим известные особенности, соответствовавшие чиновным рангам. Так, например, думные дьяки, как и вся думная часть служилых людей, были освобождены от уплаты печатных пошлин с частных актов. Это право было специально оформлено царским указом 1 марта 1628 г., в котором было записано: «С думных дьяков, с купчих, и с закладных, и с данных, которые вотчины учнут записывать в Поместном приказе, пошлинных денег имати не велел»203. Позднее оно вошло в Уложение 1649 г. и неоднократно подтверждалось царскими указами вплоть до конца века204.
Исключение из тягла имело особенно большое значение для подьяческих кругов, для которых само вступление в «подьяческий чин» являлось освобождением от мирских податей и служб, если таковые на них ранее распространялись. Вопрос о привлечении к участию в мирских платежах почти не стоял для московских подьячих. Редкие попытки мирских окладчиков включить их в раскладку налогов неизменно пресекались приказами. На одну из таких попыток жаловались в 1698 г. подьячие приказа Большой казны205. Острее этот вопрос был на местах, особенно в тех приказных избах, подьячие которых в значительной степени комплектовались из посадского населения, и, в первую очередь, в приказных избах Европейского Севера. Как правило, городские миры неохотно шли здесь на исключение подьячих из мирской раскладки. Возникшая по этому поводу борьба между подьячими и земскими старостами имела затяжной характер, причем подьячие яростно защищали свои права, в чем их неизменно поддерживала местная и центральная администрация. В 1684 г. вятский подьячий И. Носков, от которого вятские посадские люди требовали участия в несении тягла «с приказного письма», четко сформулировал позицию всех местных подьячих по отношению к тяглу: «и преж сего, сидя в приказной избе у ваших великих государевых дел, мои братья подьячие и я, холоп ваш, тягла никогда искони вечно не плачивали»206.
Позиция посадских людей сводилась, как правило, к ссылке на посадское происхождение подьячих. В этом плане показательна длительная борьба между устюжскими земскими старостами и подьячими Устюжской приказной избы, вышедшими из посадских кругов. В 1625 г. по челобитной последних из Устюжской чети была прислана особая грамота, в которой говорилось: «...подьячие на Устюге Великом в съезжей избе у государевых дел по грамотам сидят, и с тех подьячих никаких податей и мирских разметов устюжским земским целовальником и посадцким людей имать не велено». Далее следовало любопытное ограничение: освобождение от тягла распространялось только на тех подьячих, «за которыми анбаров и лавок в рядех нет»207. В 1627 г. устюжские посадские люди жаловались на то, что подьячие Устюжской приказной избы, которые «преж сего, будучи на посаде, твои, государевы, службы служили в ряд с нами, сиротами твоими, и избывая твоих, государевых, податей и служеб, привозят с Москвы твои, государевы, грамоты, что им быть в съезжей избе в подьячих»208. В 1631 г. устюжские посадские люди вновь просят о том, чтобы были сохранены тяглые повинности за подьячим В. Емельяновым, двор которого «написан в писцовых книгах на посаде в тягле, и службы с миром служил... с посадскими людьми вместе»209. Следует сказать, что споры устюжского посадского мира с устюжскими подьячими продолжались вплоть до конца века210. Подобные же столкновения имели место и в других городах Севера. В 1644 г. в челобитной чарондского посада находим те же обвинения в адрес подьячих Чарондской приказной избы, бывших тяглых людей, которые, по утверждению челобитчиков, «тягла не дают, живут в избылых»211.
По-видимому, окончательным оформлением нетяглого положения подьячего была «выписка» его из тягла в тексте писцовых и переписных книг. Так, в конце 30-х годов устюжский подьячий А. Семенов сказал о себе, что он и его товарищи по приказной избе «ис тягла выписаны, а написаны они в писцовых книгах [особой] статей»212. Стремлением избежать споров с посадским миром по поводу раскладки податей объясняется широко распространенное в первой половине XVII в. поселение подьячих в Москве и других городах, главным образом на белых церковных и монастырских землях.
Исключением были случаи оставления подьячих в податном состоянии. Таким исключением в 60-х годах было положение суздальского подьячего О. Егорова, которому при назначении в приказную избу было одновременно «в посад тягло платить велено»213. В 1662 г. нес посадское тягло М. Клепиков, взятый из посадских людей подьячим в Муромскую приказную избу214.
Освобождались от тягла не только приказные, но иногда и площадные подьячие, о чем сохранилось много челобитных.
* * *
Таким образом, в социальном отношении все приказные люди, вне зависимости от их происхождения, были включены в структуру служилого сословия русского общества XVII в. и пользовались его правами и привилегиями. Вместе с тем они занимали внутри сословия особое место, создавая свою параллельную общей систему чинов, прохождение по которой не было связано с родовитостью приказного человека. Для приказной чиновной лестницы, в отличие от основной служилой, было характерно отсутствие внутренних барьеров между отдельными чинами, благодаря чему каждый из начинавших приказную службу снизу имел возможность для продвижения вплоть до ее высшего разряда думных дьяков. Являясь порождением феодального общества, структура приказной группы, сохраняя феодально-сословную оболочку, постепенно приобретала новые черты, соответствовавшие складывающимся в стране буржуазным связям и необходимые для работы государственного аппарата в новое время.
164 ПСЗ. Т. II. № 1243. С. 857; Станиславский А. Л. Боярские списки в делопроизводстве Разрядного приказа // Актовое источниковедение. М., 1979. С. 127.
165 ЦГАДА. Ф. 210. Боярские списки. Кн. 5. Л. 4 об.
166 Там же. Кн. 1. Л. 368 об.—369 об.; Кн. 2. Л. 367—368 об.
167 ЦГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стб. 1129. Ч. 1. Л. 117.
168 ЦГАДА. Ф. 210. Оп. 20. Д. 79. Л. 2.
169 Там же. Л. 2—4; Московский стол. Стб. 948. Л. 39; Кн. 146. Л. 101—273.
170 ЦГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стб. 313. Л. 92—93.
171 Там же. Oп. 1. Кн. 1446. Л. 1379—2222 об.
172 Там же. Л. 1114 об. — 1116.
173 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1828. Ч. IV. № 212. С. 633.
174 ЦГАДА. Ф. 210. Боярские книги. Кн. 2. Л. 360.
175 Богоявленский С. К. Указ. соч. С. 226.
176 ЦГАДА. Ф. 62. 1685 г. Д. 1. Л. 143.
177 ПСЗ. Т. II. № 851. С. 289.
178 ЦГАДА. Ф. 1209. Оп. 3. Кн. 4706. Л. 60 об.
179 ЦГАДА. Ф. 159. Oп. 1. Д. 209. Л. 1.
180 Заозерский А. И. Царская вотчина в XVII в. М., 1937. С. 77.
181 Оглоблин Н. Н. Указ. соч. С. 119.
182 Летопись Историко-родословного общества в Москве. М., 1910. Вып. 2—3. С. 3—86.
183 Там же. С. 78, 84.
184 Оглоблин Н. Н. Указ. соч. С. 120.
185 Дворцовые разряды. СПб., 1850. Т. 1. С. 575.
186 ПСЗ. Т. I. № 247. С. 484—485.
187 Там же. С. 484.
188 Там же.
189 Там же. С. 485.
190 ЦГАДА. Ф. 233. Oп. 1. Д. 39. Ч. 1. Л. 349.
191 Дополнения к тому III Дворцовых разрядов. СПб., 1854. С. 371.
192 Там же. С. 374.
193 Иванов П. И. Описание Государственного Разрядного архива. М., 1842 С. 345.
194 ЦГАДА. Ф. 210. Новгородский стол. Стб. 184. Л. 118.
195 ЦГАДА. Ф. 210. Оп. 17. Д. 25. Л. 97.
196 Там же. Л. 97.
197 Там же. Л. 108.
198 Сторожев В. Н. Дело дьяка Андрея Андреевича Виниуса. М., 1895. С. 7.
199 ЦГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стб. 536. Л. 206.
200 Сторожев В. Н. Указ. соч. С. 3.
201 ЦГАДА. Ф. 138. 1693 г. Д. 5. Л. 1.
202 Сторожев В. Н. Указ. соч. С. 8.
203 Акты, относящиеся до юридического быта. СПб., 1884. Т. III. № 365 — II. С. 455.
204 ПСЗ. Т. III. № 1711. С. 664.
205 ЦГАДА. Ф. 396. Oп. 1. Д. 49205. Л. 1.
206 ЦГАДА. Ф. 159. Оп. 3. Д. 2032. Л. 151.
207 ЦГАДА. Ф. 233. Oп. 1. Кн. 7. Л. 296.
208 ЦГАДА. Ф. 141. 1627—1630 гг. Д. 27. Л. 4.
209 Там же. 1631 г. Д. 31. Л. 3.
210 Там же. 1698 г. Д. 278. Л. 1.
211 Акты исторические. СПб., 1842. Т. IV. № 10. С. 37.
212 ЦГАДА. Ф. 141. 1627—1630 гг. Д. 27. Л. 23.
213 ЦГАДА. Ф. 210. Московский стол. Кн. 421. Л. 430.
214 Там же. Стб. 346. Ч. 1. Л. 48.
<< Назад Вперёд>>
