15/28 сентября
3 часа утра. Чудная лунная ночь. Тишина совершенная. Только изредка кое-где тявкнет дворняжка. Город, крепость, окружающие горы — все спит. Ни одного признака войны.Мельница Тифонтая, взятая в казну, работает тихо, лишь дым из трубы паровика стелется сегодня густым облаком, стоит, как большое тенистое дерево, как столетний ветвистый дуб, на одном месте в неподвижной сегодня атмосфере, чтобы медленно, медленно расплыться и висеть как бы зловещей тучей в будто редком, прозрачном, как хрусталь, воздухе.
Вечером почти не было слышно выстрелов из пушек на линии сухопутной обороны — видишь огонь и клуб дыма, а звук как будто из ружья. Это объясняется своеобразным состоянием атмосферы.
За этой тишиной таится страшный призрак — вызванные вчера охотники где-то крадутся с миной, с бомбочками, чтобы вдруг забросать неприятельский окоп. В любую минуту могут замелькать зловещие огоньки с мягкими звуками взрывов — превращающих, быть может, сотни людей в ничто... Сотни людей, того не подозревающих, могут быть вмиг изорваны на клочки или тяжело изувечены, будут умирать в эту чудную, серебристо-ясную лунную ночь — вдали от своих, от родины, во славу своей родины, интересы коей требуют этих жестокостей, этих ужасов, этих жертв. Война превратила людей в кровожадных зверей, не знающих жалости.
Мы не могли обойтись без этой войны, мы не могли избегнуть ее, потому что как японцев, так и нас толкнул в нее культурный Запад. Ему хотелось, ему нужно, чтобы было побольше этих ужасов, побольше текло крови, побольше погибало жизней. Его интересы — эгоистичные, торгашеские интересы, боязнь за свою шкуру, заставили его желать, чтобы русский и японский народы ослабляли друг друга, разоряли свою казну, задолжались, чтобы они нескоро могли оправиться и не могли помешать «культурному Западу» обогащать себя за счет довольно беспомощного, детски добродушного Дальнего Востока.
Нет на свете хищнее, алчнее, ненасытнее зверей, чем люди.
В 9 часов 17 минут просвистел первый неприятельский снаряд в западную часть гавани, но взрыва не было — должно быть, упал в воду. Стреляют усердно.
Встретил знакомого моряка, от которого узнал, что по приказанию командира порта контр-адмирала Григоровича назначено следствие по делу об исчезнувших проводах. Говорит, что можно ожидать раскрытия массы злоупотреблений. Он же говорит, что в прошлом году началось было следствие о бесцеремонном хозяйничании с казенным углем, но наместник приказал прекратить дело, чтобы не выносить на свет Божий второй севастопольский скандал. Сейчас, по его мнению, разгорится скандал еще крупнее, коль скоро начнут обличать друг друга.
Он же сообщает сенсационную новость — сегодня утром прибыли на рейд в вельботе под французским флагом два иностранных корреспондента. Их привезли в гавань и на «Пересвет», накормили и напоили. Было приказано доставить их под конвоем в штаб крепости, но тут явился адъютант из штаба района и увел их к генералу Стесселю174. Они привезли не совсем радостную весть — будто на севере был кровопролитный бой с огромными потерями с обеих сторон (у японцев будто почти вдвое большие потери, чем у нас) и Куропаткин отступил к Мукдену. Ляоян в руках японцев. Будто ловко отступил (?).
Больше он ничего не знал и очень торопился. Но и это известие сильно подействовало на меня, слишком оно неблагоприятно для нас, артурцев, как ни утешай себя тем, что Куропаткин знает, что он делает. Если уж он ушел на север, то, следовательно, и не думает выручать Порт-Артур, идти на юг. Одна надежда на флот.
В моем кабинете собралась целая компания знакомых — люди разных ведомств и разного рода оружия. Разговоры, конечно, о последних новостях. Каждый высказывает свое мнение.
И. В. Я. уверял, что отступление Куропаткина к северу есть несомненный для него плюс, — чем вышибать японцев из их укрепленных позиций, лучше вызывать их на открытый бой.
— Уступая японцам свои укрепленные позиции? — вопрошает кто-то с отчаянием в голосе.
— Вопрос еще в том, — говорит другой, — пойдут ли японцы на открытый бой, ввиду наступления зимы? А если они укрепятся в Ляояне и зазимуют там? Изволь-ка тогда вышибать их оттуда!
И как не верти этот вопрос, а утешительного не найдешь ничего. Корреспонденты говорят, что весь мир удивляется храбрецам — защитникам Артура.
А надолго ли хватит этих храбрецов и провианта для них, если помощи ниоткуда не будет?
Балтийский флот будто вышел сюда только в 20-х числах августа. Но вот вопрос — что это за корреспонденты и как они прибыли в Артур?
На это никто не может дать определенного ответа. Кто их знает! Прибыли на вельботе с парусом — из Чифу! Не спустили ли их японцы с крейсера или миноносца, чтобы эти господа разведали, чем мы тут дышим, что делаем, как живем? Все время было на море порядочное волнение, а они вдруг явились на вельботе! Подозрительно что-то. Не шпионы ли на самом деле?
Б-в приехал из Голубиной бухты — ездил к пришедшей туда джонке — и сообщает, что к северу от бухты ясно слышна морская пальба. Никто не может объяснить, что это такое.
Вечером был в Красном Кресте и узнал, что прибывшие на вельботе корреспонденты гуляли по городу, побывали и в Ма-риинской общине. Их провожал кто-то из адъютантов штаба — не то штабс-капитан Колесников, не то подпоручик Малченко, знающий иностранные языки и, как говорят, оказывающий генералу Стесселю большие услуги сообщением в иностранные газеты благоприятных ему сведений, делающих ему рекламу.
Что-то просто невероятное! Или же, быть может, эти корреспонденты снабжены особыми доверительными письмами со стороны русских властей?
Уважаемый всеми мсье Тардан уверяет, что один из этих корреспондентов несомненно француз. Но ведь этого еще слишком мало для того, чтобы им доверять.
Японцы стреляли сегодня по гавани с утра до 4 часов дня. В 9 часов вечера они пустили еще два снаряда в порт.
16/29 сентября
Пасмурно, 17 градусов тепла — давно не бывалая температура.Ночь прошла спокойно.
Первое, что узнаю сегодня, это то, что вчера вечером, в 10 часов, у генерала Стесселя чествовали иностранных корреспондентов богатым ужином — конечно, для того, чтобы те возвестили миру приятные рекламным героям известия.
Корреспонденты — имена которых все еще не удалось узнать — будто шествовали к генералу Стесселю в сопровождении нового флигель-адъютанта полковника Семенова и поручика Малченко. Но где они побывали, этого не знаем. Потом будто приехал к Стесселю генерал Смирнов. Его любезно просили принять участие в трапезе, а он сухо, формально заявил генералу Стесселю, что этих господ следует не чествовать ужином, а арестовать. Тогда только почуяли что-то подозрительное в документах этих корреспондентов. Теперь будто они уже арестованы и содержатся на «Ретвизане».
— Не привезены ли на самом деле эти господа сюда японцами из бухты Луизы? — спрашивает возмущенный всем этим один из наших собеседников.
Другой говорит, что это несомненные шпионы. Посылали разыскивать джонку, спустившую их якобы около Артура, но ничего не нашли.
Пока мы так беседовали, теряясь в загадках и возмущаясь неосторожностью генерала Стесселя, к нам принесли экстренный приказ его:
«№ 663 (16 сентября). Вчера, 15-го сего сентября, в Артур из Чифу прибыли два корреспондента иностранных газет — французской и немецкой (?!)175. Были они спущены на берег без тщательного осмотра бумаг. У них имеются консульские удостоверения, но нет официального разрешения из штаба армии быть военными корреспондентами. Прибыли они, разумеется, чтобы пронюхать, каково настроение в Артуре, так как в одной газете пишут, что мы уже землю едим (!), в другой, что у нас музыка играет и мы ни в чем не нуждаемся. Продержав их сутки при штабе корпуса под надзором офицера (?!), я предписал начальнику штаба произвести осмотр бумаг их, так как они прибыли без вещей, а затем немедля выселить из крепости, так как я не имею данных разрешить им пребывание, и без того в иностранных газетах печатается всякий вздор, начиная от взятия Порт-Артура и до отступления генерал-адъютанта Куропаткина чуть не до Харбина. А ведь у нас известно, как делается, мы первые всякой газете верим, будь там написано хотя видимый для всех вздор, например, что Куропаткин отошел куда-то, а когда посмотришь это расстояние, то видно, что надо в два дня сделать 150 верст, но наши умники все-таки верят, потому — в газете написано, да еще в иностранной176. Впредь прошу портовое начальство отнюдь никого не спускать на берег без разрешения коменданта крепости или, разумеется, моего и без тщательного осмотра документов. Коменданту же предлагаю организовать это дело. П. п. Начальник Квантунского Укрепленного района Генерал-Адъютант Стессель. С под. Верно: Начальник Штаба, Полковник Рейс».
Прочитали и обомлели. Что же это такое? К чему нам такие сказки, такая ложь! Приказ, судя по стилю, писан самим генералом Стесселем. Неужели мы можем чувствовать к нему уважение при его бесцеремонном извращении фактов, известных всем и каждому в Артуре! Из приказа получается впечатление, будто портовое начальство и комендант виноваты в том, что Стессель угощал неведомых нам корреспондентов. И спрашивается, к чему такое балаганное отношение к газетам? Ведь газеты же разнесли по белу свету славу о неслыханном геройстве генерала Стесселя! Но что-то не слыхать, чтобы он обижался на это или чтобы пожелал опровергнуть эти сведения...
Если прибывшие действительно шпионы, то с ними следует и обойтись как с таковыми. Если же они вполне порядочные и честные люди, то и из этого еще не следует давать им возможность разгуливать по городу, в тесно осажденной крепости, а затем беспрепятственно выпустить их обратно из крепости. Разве они не могут разгласить то, что важно знать японцам? Нам же это разглашение может принести страшный вред! Почему было не задержать их в крепости? Если они прибыли сюда из-за жгучего любопытства, то следовало удовлетворить его — пусть бы остались в крепости, поиспытали бы осаду.
Корреспондентов выслали обратно в море. Там их перехватит японский миноносец (пожалуй, даже ожидавший их возвращения) и увезет их в японский лагерь, а там уж их допросят, и допросят подробно. И думать нечего, чтобы они решились там не рассказать того, что они видели. Незачем им рисковать, в противном случае, жизнью177.
Поговорили, повозмущались и разошлись. Разве у нас мыслимы какие либо протесты!
Встречаю на набережной другую группу знакомых, которые возмущаются тем, что на днях городскую прачечную взяли да взорвали — будто по распоряжению генерала Стесселя — вместе с машинами и бельем, отданным в стирку, не предупредив никого об этом. Арендатор прачечной ездил в город по делам, возвращается и видит — одни безобразные развалины. Там у него было 2 тысячи штук белья Красного Креста, затем белье остальных госпиталей, а также частных лиц. И все это погибло. Как будто мы так богаты бельем! Когда на самом деле добровольные сестры милосердия и почти все женщины в городе собирают и шьют на солдат, оставшихся и так без белья, обносившихся вконец. И машины можно было бы вывезти все, чтобы устроить прачечную в другом месте.
Как глупо, как бестолково все делается у нас!
Прачечная будто взорвана для того, чтобы японцы не воспользовались ею так же, как гаоляном, который был оставлен невыкошенным... Но японцы еще не наседали на это место до сей поры!
Кажется, можно было бы предоставить японцам разрушать эти здания артиллерийским огнем, они не преминули бы это сделать из опасения, что там могут скрываться наши резервы или что-либо прочее. Все же потратили бы немало снарядов.
Сообщают, что корреспондентов отправили отсюда на небольшой джонке, которую портовой катер отбуксировал через минное заграждение в открытое море. С наших наблюдательных постов сообщали, что на море к джонке подошел японский крейсер, наверное, снял с нее корреспондентов и отвез их в бухту Луизы — к японцам178.
Снова началась бомбардировка гавани.
Вчера японцы корректировали стрельбу по гавани с двух воздушных шаров.
Досадно, что наша артиллерия не может сбить японские воздушные шары.
Приятное известие — сегодня утром пришла в Голубиную бухту джонка с почтой. Вирен произведен в контр-адмиралы. Его флаг уже развевается на «Пересвете». Сказывают, что Фок произведен в генерал-лейтенанты — должно быть, за «подвиги» при Кинчжоу... Спрашивается, за что же именно?
В наших аптеках обнаруживается недостаток разных медикаментов, притом самых необходимых при дезинтерии — боткинских капель. Впрочем, и в мирное время не всегда все лекарства имелись в наших аптеках. А цены — Боже мой! — что это за цены! И все-то сходит у нас с рук и называется «все обстоит благополучно».
По городу ходят всевозможные толки о Куропаткине. Он будто отступил для того, чтобы завлечь японцев, завлек их, и тогда наша кавалерия врезалась в тыл и во фланги дивизии, или сколько их там было, и покрошила японцев немилосердно.
Не верим, не хотим верить в действительное отступление Куропаткина. Нам страшно поверить!
Японцы обстреливали сегодня гавань до 5 часов; последние снаряды ложились около землечерпательного каравана. Мы наблюдали с набережной. Звуки выстрелов кажутся очень близкими, и свист снарядов стал значительно короче, что позволяет думать, что стреляющие орудия установлены японцами очень близко.
Вечером мне рассказывал знакомый полковник, что взятый в плен раненый японец все упрашивал, даже когда его уже принесли в госпиталь, чтобы его не добивали — он-де человек богатый, расплатится за все, вознаградит за это. Когда же убедился в том, что никто и не думает добивать его, то расчувствовался и рассказал, будто в Японии сильный разлад между партиями старых людей, требующих прекращения войны, и молодых, желающих ее продолжения. Когда потребовались подкрепления для осаждающей Артур армии, то молодой воинственной партии было предложено вступить в ее ряды. И пошли милиционеры-волонтеры, между ними есть и профессора, и студенты (он сам должен был пойти в числе этих охотников); всего набралось их будто около 10 тысяч. Когда они прибыли под Артур, то высказали презрительное недоверие:
— Чтобы Артура не взять!..
Их тогда и послали в первую голову на сентябрьские штурмы, поставили в первые колонны. Кажется, убедили.
В настоящих японских войсках будто полное угнетение. Приятно слушать, но трудно поверить всему этому.
Когда стемнело, за Перепелочной горой и Орлиным Гнездом засверкала отдаленная молния. Публика готова поверить, спорит, что это Куропаткинские войска сражаются уже за Волчьими горами. Оспариваю; уверяю, что был бы не меньше их рад приходу помощи. Но не слушают. Каждый остается при своем убеждении.
Около 10 часов, когда уже взошла луна, японцы пустили по городу несколько снарядов; один лег у Красного Креста, другой у мельницы Тифонтая, третий в Китайском городе, а четвертый где-то около Казачьего плаца. По-видимому, пристреливаются. У них есть несомненно в городе свои наблюдатели, которые должны им сообщать, как ложатся снаряды.
Забыл отметить, что корреспонденты говорили, будто французский агент Кювервилль и германский — Гильгенгеймб — исчезли; с ними, по всей вероятности, случилось какое-либо несчастье. До сих пор они никуда не прибыли; между тем отсюда они выехали на джонке давно. Все розыски пока не привели ни к чему. Быть может, они схвачены пиратами-хунхузами, которые и предложат выкупить их за большую сумму. Или же они попали в плен к японцам, и те не поверили им, что они агенты, а не шпионы.
17/30 сентября
В 7 часов утра 14° тепла; воздух влажный, роса капает с крыш.Зашел Р. и сообщил, что поручик минной роты Багговут остался на поле битвы впереди Водопроводного редута; его денщик хотел только снять с него часы и шашку. Сколько у нас легло так храбрых офицеров, и нам неизвестны даже имена их всех! А кажется, можно было бы объявить в приказах списки погибших, с отметками, при каком деле и как погибли они. Ведь они, положившие свои головы за Отечество, бесспорно стоят того; наш долг — почтить их память.
Тут же узнал, что морская пальба, о которой сообщали третьего дня, объясняется просто — в одной из бухт западного фронта стали японские канонерки и обстреливали наши позиции. О попадании по нашим позициям что-то не слыхать, должно быть, опять стреляли по своим.
По городу усиленно циркулируют слухи: 1) будто Куропаткин окружил японцев в Ляояне и требует их сдачи без боя;
2) что он ушел за Ляоян и, заманивши японцев в Ляоян, уничтожил их там и 3) что он начал наступать на юг.
Блажен, кто верует.
Рассказывают, будто в прошлую ночь была снова довольно удачная вылазка на редут № 2.
Поздно вечером японцы опять бросили несколько снарядов по гавани, как бы желая помешать сообщению и помешать исправлению судов.
Вечером был на именинах, ел жареные сосиски (из консервов) и европейскую картофель. Какая роскошь в это время!
18 сентября (1 октября). С
8 часов 35 минут утра японцы открыли огонь по старому направлению, по гавани. Но суда наши переставлены, а поэтому снаряды падали все в воду.Наш больной вопрос — что и как Куропаткин. Рассуждаем: он, стягивая на себя все японские армии и отступая с ними на север, готовит, наверное, им тыльный или, по крайней мере, фланговый удар, в то же время он, видимо, поджидает прибытия Балтийской эскадры, которая должна отрезать японцам при помощи артурской и владивостокских эскадр пути отступления. Все это хорошо, но нам теперь приходится рассчитывать только на Балтийскую эскадру как на освободительницу. Осада грозит затянуться, а никто не знает, где эта эскадра и каким путем она идет.
Оказывается, мортир у нас мало и мало снарядов к ним, так же мало артиллерийских снарядов вообще. Теперь, когда японцы начали стрелять и в потемках, можно бы легче обнаружить и разбить их батареи, обстреливающие город и гавань179. Хотя и тут они могут вводить нас в заблуждение фальшивыми вспышками.
Узнал некоторые подробности об очищении Кумирнского редута. Когда японцы буквально сметали прикрытия артиллерийским огнем, то солдаты из одного люнета боковой траншеи кинулись на редут, чтобы хотя там, под блиндажом, найти некоторое спасение от адского огня; редут японцы поливали таким же артиллерийским огнем, поэтому и тут они не могли укрыться, так как блиндажи эти были битком набиты гарнизоном самого редута. Стоять же на редуте без прикрытия не было возможности — и вот солдаты стали перебегать назад, отступать, увлекли с собой, так сказать, стадным чувством и гарнизон редута. Офицеры отступали последними, и, говорят, с достоинством — отходили, не торопясь, по сильно обстреливаемой площади, предварительно испортив оставшиеся на редуте 2 пушки и 2 пулемета. Говорят, что полковник, флигель-адъютант Семенов не предусмотрел возможности этого отступления и не велел увезти оттуда заблаговременно хотя бы пушки, которые там были безо всякой надобности, так как на барбетах были пулеметы и снимать их, чтобы дать место пушкам, было немыслимо, да и было бы неразумно. Мало того — он прислал на редут вечером, накануне отступления, еще одну пушку, но офицеры вернули ее обратно на свой риск и страх, так как пользы от нее не могло быть, она бы досталась также японцам. Да вообще можно отметить отсутствие единства руководства. Если самому Семенову некогда было посещать редут, то следовало бы посылать туда одного из батальонных командиров либо кого-нибудь из прочих штаб-офицеров.
— На что же они имеются у нас! — говорят офицеры. — Не мирное же время! А так никто другому не подчинен, все молодые, и каждый по своей части старший. А нас-то и в штабе не слушают, если мы о чем просим.
Из разговоров узнал, что вчера полковник Т. был принят генералом Стесселем особенно холодно, и это потому, что Т. единственный человек, который постоянно напоминает Стес-селю, что он присвоил себе права, не предоставленные ему ни законами, ни обстоятельствами.
Всюду слышны возмущения по поводу бездеятельности нашего вице-консула в Чифу — Тидемана. В то время как тамошний японский консул проявляет энергичную деятельность, имеет даже свои разведочные пароходы (один такой был взят еще адмиралом Макаровым во время выхода с эскадрой к островам Мяо-Тао), наш консул не предпринимает ровно ничего, он даже не позаботился послать нам с теми джонками, которые прорываются к нам по собственному почину, хотя бы по пачке газет. Не трудно было бы послать нам каждый раз хотя бы краткие перечни важнейших мировых событий за время тесной осады. У нас устроили на Ляотешане беспроволочный телеграф, а он и не думал устроить таковой же у себя. Японский консул делает все, что служит интересам его Отечества, а наш — ничего. Говорят, что он человек больной. В таком случае ему не в Чифу место, где нужен человек энергичный, предприимчивый. Говорят, что ему покровительствует наместник. Но ведь его можно бы перевести на такое место, где не нужно особенной деятельности. Мало ли таких мест!180
К часу дня повел я давно болеющую жену в Красный Крест. (Извозчики и рикши давно стали для большинства ар-турцев недоступной роскошью, и все, кто только в силах, передвигаются пешком.) Уже давно ей нужно было клиническое лечение, но она перемогалась кое-как, все не решаясь, ввиду ежедневных бомбардировок, отправиться к врачу. Ухудшение болезни заставило ее наконец решиться. Но только мы вошли в сад Мариинской общины, как вокруг нас завыли, зашипели японские снаряды и рвались очень близко. С трудом довел, так сказать, застывшую от ужаса жену до вестибюля больницы, куда со всех сторон сбегались и тащились выздоравливающие солдаты, не менее нас перепуганные бомбардировкой вблизи. Японцы доказали уже не раз свое неуважение к флагу Красного Креста и не раз уже стреляли по госпиталям, расположение которых прекрасно им известно (например, Сводного военного госпиталя) по имеющимся у них несомненно хорошим планам города, и поэтому никто не мог ожидать, чтобы они пощадили на этот раз Красный Крест. Но вскоре выяснилось, что они обстреливали только мельницу Тифонтая, работающую и день и ночь для нужд гарнизона и города, как единственную в Артуре мельницу. Было уже несколько попаданий. С улицы принесли только что раненого солдата, посланного с казенными пакетами...
В продолжение часа сыпались вокруг Красного Креста снаряды.
Тут вспомнили — что же это такое? — после отъезда незнакомцев-корреспондентов японцы стали более интенсивно обстреливать и гавань, и город. Уж не узнали ли на самом деле японцы кое-что от взятых ими корреспондентов? В первый же вечер после отъезда этих господ как будто была пристрелка к мельнице; теперь же обстреляли ее, как по точной цели181.
Жена, конечно, не решилась остаться при такой обстановке в Красном Кресте и вернулась домой.
Узнал еще некоторые подробности об отступлении с Кин-чжоу 13 мая.
Офицер полевой артиллерии уверяет, что генерал Фок после боя приказал занять позиции на Тафашинских высотах. Но когда стали на позиции, выпрягли лошадей и дали им корм, в это время было получено приказание генерала Стесселя о немедленном отступлении. Эта новость поставила меня в тупик: неужели это правда? Значит, не Фок виноват в отступлении? Как мог генерал Стессель, сидевший в Артуре, дать приказ об отступлении?
Но люди, более знающие закулисье штаба района, разъяснили дело просто. Генерал Стессель отдавал разные приказания только ради того, чтобы этим показать свою деятельность, доказать, что он, а не кто другой командует районом. Когда Фок сообщил ему по телефону, что необходимо занять Тафашинс-кие высоты, он приказал занять их, а когда немного погодя Фок телефонировал или телеграфировал ему, что «в видах сбережения людей» лучше отступить, то Стессель тотчас же приказал отступить. Этим Фок снял с себя ответственность.
Внезапный приказ об отступлении, когда люди уже приготовлялись к ночлегу и к предстоящей обороне новых позиций, а также и то, что генерал Фок и его штаб уехали в Артур, т. е. отступили поспешно, вызвали тревогу, люди полагали, что японцы уже налегают в больших силах. Отсюда паника в отступавших в темноте войсках.
174 По другому сообщению, их уже конвоировали в штаб коменданта, когда явился адъютант и увел к Стесселю.
175 На самом деле французской «Matin» и американской «Chicago Daily News» — что генерал Стессель должен был знать.
176 Передаю всегда дословный текст приказа, исправляя лишь грубые ошибки правописания. Знаки в скобках мои.
177 Имея в данное время в руках иностранные материалы — описания этого события со слов самих корреспондентов: американца Эмерсона и француза Смитван-Ламберже (см. «Der Russisch-Japanische Krieg» графа Ревентлова, с. 408, «В гостях у генерала Стесселя»), — мы все же не можем на слово поверить рассказам этих господ. В этих рассказах есть места довольно сомнительные. Так, они рассказывают, что 2 сентября нового стиля (т. е. 20 августа по нашему календарю) отправились они из Чифу в обыкновенном сампане с парусом, но вследствие сильной непогоды должны были нанять маленький каботажный (чей?) пароходик, чтобы тот дотащил их до островов Мяо-Тао. При большом волнении буксирный канат лопнул, и сампан погиб. Все же они добрались (на пароходике) до островов и остались там. (Что за своеобразная робинзонада — почему они не вернулись обратно на пароходике в Чифу, раз их сампан погиб?) Чем питались эти путешественники на островах Мяо-Тао, остается неизвестным. Надо думать, что с сампаном погибли и их запасы. Далее говорится, что предприимчивые корреспонденты сидели на негостеприимных островах Мяо-Тао и в продолжение нескольких дней они находились именно там, где был корпус недавно севшего на камни норвежского парохода «Унизон». Им удалось завладеть одной из спасательных лодок этого парохода и, установив на ней парус, приспособить эту лодку для своей цели (не правда ли — настоящая робинзонада!). Но все это они не могли сделать без посторонней помощи и без необходимых инструментов. Но, говорится далее, первые опыты показали, что лодка течет и, следовательно, ее понадобилось чинить... А так как будто плохая погода была им благоприятна ввиду того, что в этих водах держалась флотилия японских миноносцев (нам же было известно, что именно около островов Мяо-Тао держалась эта флотилия), то они отправились 27 сентября (14 по нашему календарю), при довольно сильном волнении, в дорогу. (Спрашивается, где они ютились и чем кормились все это время — 24 дня?) Ночью они будто заметили несколько японских судов и должны были изменить курс, чтобы не попасть им в руки, а затем, когда они миновали всякую опасность, то на радостях выпили три бутылки пива (откуда взяли они пиво?)... Все это что-то не так. Если бы эти господа сообщили, что они прибыли на японском пароходике на Мяо-Тао, прожили это время там, где базируются японские миноносцы, что даже соорудили при их помощи этот вельбот взамен погибшего сампана, и что японские же миноносцы подвезли и спустили их ночью против Артура, тогда мы охотно поверили бы им на слово...
178 Наши предположения оправдались. В книге графа Ревентлова говорится, что в море встретило их японское военное судно, которое будто отвезло корреспондентов в Японию. Марсель Смитван-Ламберже вернулся тотчас в Чифу, а Эдвин Эмерсон остался в Японии.
179 В то время мы все еще верили, что для бомбардировки города и порта японцами установлены особые батареи.
180 Впоследствии оказалось, что не он один виноват в этом бездействии.
181 Грешен, но и сейчас не могу избавиться от доли этого подозрения. В сообщении господ корреспондентов об их путешествии (у графа Ре-вентлова, глава «В гостях у генерала Стесселя», с. 412) находим этому как бы подтверждение; там говорится: «Немолотого хлеба будто имеется огромное количество и мельница работает день и ночь, так что недостатка в хлебе не ощущается...» Там же они сообщают, что были даже на одном форту (и это правда), видели достраивающийся новый госпиталь (Красный Крест или же также достраивающийся новый корпус Сводного госпиталя) и как прекрасно укрыт ценный «конский материал» крепости — в покрытом железными плитами прикрытии... (Это они, наверное, видели лошадей генерала Стесселя.)
Далее японцы продолжали «долбить» мельницу, пока она не перестала работать.
<< Назад
Вперёд>>
