Вслед за падением Высокой горы, кровопролитная оборона которой сильно ослабила гарнизон Порт-Артура, и гибелью эск щ-ры, расстрелянной японцами с этой горы, по инициативе генерал-адъютанта Стесселя был собран 26 ноября 1904 года Совет обороны.
На обсуждение совета полковником Рейсом от имени начальника укрепленного района предложен был вопрос о пределе, до которого следует оборонять крепость, чтобы предотвратить резню внутри города и бесполезное кровопролитие войск и жителей. Однако обсуждение этого вопроса советом было единодушно отвергнуто.
2 декабря 1904 года, вечером, на форту II разорвавшейся в каземате форта 11-дюймовой бомбой был убит начальник сухопутной обороны генерал-майор Кондратенко; на место его генерал-адъютант Стессель назначил генерал-лейтенанта Фока.
5 декабря, вечером, после сильной бомбардировки японцами форта II и взрыва его бруствера из неприятельской минной галереи по приказанию нового начальника сухопутной обороны и с согласия генерал-адъютанта Стесселя, форт II был очищен нашими войсками.
В ночь на 16 декабря, после продолжительной бомбардировки неприятелем форта III и взрыва им двух усиленных горнов под бруствером его, форт был также нами очищен, причем была очищена и прилегающая к нему часть Китайской стенки. Отступив с форта III, мы заняли позиции на расположенном позади форта Скалистом гребне.
16 декабря под председательством генерал-адъютанта Стесселя состоялся военный совет, после которого им отправлена была государю императору телеграмма с донесением, что крепость продержится еще лишь несколько дней.
17 декабря по приказанию генерал-адъютанта Стесселя были приготовлены к отправке в Чифу на миноносце полковые знамена, судовые флаги и серебряные сигнальные рожки.
18 декабря после усиленной бомбардировки и взрыва горна под бруствером пало укрепление № 3. Вечером наши части отошли от Китайской стенки и заняли позиции на высотах, расположенных позади линии фортов, от Большего Орлиного Гнезда до Курганной батареи включительно.
19 декабря после ряда атак японцы заняли к вечеру Большое Орлиное Гнездо. Почти одновременно с этим генерал-адъютант Стессель послал командующему японским осадным корпусом генералу Ноги письмо с предложением вступить в переговоры о сдаче крепости. Вечером в этот же день по приказанию начальника сухопутной обороны генерал-лейтенанта Фока, были очищены нами без боя Малое Орлиное Гнездо, Куропаткинский люнет и батарея лит. Б. В ночь на 20 декабря по предложению начальника укрепленного района наши суда были окончательно взорваны и затоплены.
События эти, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде:
Совет обороны 25 ноября
Заседание совета обороны было собрано по предложению начальника Квантунского укрепления района для обсуждения некоторых вопросов относительно дальнейшей обороны крепости в зависимости от изменившейся обстановки, вследствие очищения нами в ночь с 22 на 23 ноября передовых опорных пунктов: гор Высокой, Плоской, Дивизионной и Панлуншаня и перехода войск на оборону полигона крепости. Вследствие этого комендантом крепости предложены были совету для обсуждения вопросы: 1) о способе обороны оставшихся еще за нами передовых пунктов, главным образом — Ляотешаня и позиции на Голубиной бухте, и 2) о необходимости образования общего резерва, полностью израсходованного в дни штурма на Высокую гору, но крайне необходимого, как единственного средства парировать случайности. В конце заседания исполняющим должность начальника штаба укрепленного района полковником Рейсом по поручению начальника укрепленного района предложен был на обсуждение совета вопрос о пределе, до которого следует оборонять крепость, т. е. когда надлежит сдать крепость, чтобы предотвратить резню внутри города и бесполезное истребление войск и жителей.
По этому поводу комендант крепости высказал мнение, что в случае истощения снарядов у нас останутся патроны, а после истощения запасов патронов остаются штыки... Единственно, что может служить в данное время мерилом продолжительности обороны крепости, это запасы продовольствия, с истреблением которых становится невозможной дальнейшая борьба. По данным же крепостного интендантства, запасов продовольствия может хватить до 1 января 1905 года, каковой срок и следует считать предельным сроком обороны, если не произойдет каких-либо чрезвычайных событий, существенно изменяющих положение осажденной крепости.
Большинство членов совета согласилось с мнением коменданта крепости и нашло, что обсуждение вопроса о времени сдачи крепости преждевременно.
Подлинный журнал заседания совета обороны подписан всеми участвовавшими в этом заседания — генералами Смирновым, Фоком, Кондратенко, Никитиным, Белым и Горбатовским, полковником Григоренко и подполковником Хвостовым, за исключением полковника Рейса. Последний, ввиду неточного изложения в последнем пункте как сущности внесенного им на обсуждение по поручению начальника укрепленного района вопроса, так и высказанных по этому поводу мнений, подписать журнал признал невозможным и приложил особую записку-мнение. В этой записке полковник (ныне генерал-майор) Рейс излагал, что в конце заседания по поручению начальника укрепленного района им был предложен на обсуждение вопрос о возможном пределе обороны, т. е. об определении, с потерей каких частей крепости дальнейшее сопротивление должно считаться безнадежным в смысле возможности отстоять крепость, что вопрос этот по существу в заседании совершенно не обсуждался, так как некоторыми из членов совета было высказано мнение, что всякое обсуждение вопроса о сдаче крепости может вредно отозваться на духе защитников, что условия, в которых находится Артур и которые имели место в Севастополе, совершенно различны и не дают основания определять продолжительность обороны Артура продолжительностью сопротивления Севастополя, как это делает комендант крепости, что опасность заключается не в потере передовых пунктов, а в том, что защита их стоила нам очень дорого, и в настоящее время численность гарнизона (11–12 тысяч) не соответствует протяжению фронта, и, наконец, что запасы продовольствия имеют решающее влияние только при блокаде крепости, при активных же действиях значение припасов второстепенное, так как сами по себе они орудием обороны служить не могут. Рассмотрев журнал совета обороны от 25 ноября, генерал-адъютант Стессель в резолюции своей по этому вопросу, изложил между прочим, что совершенно неверно вписано то, что он приказал внести на обсуждение, что он приказал указать на то, что на восточном фронте, на полигоне крепости, мы и японцы находимся в 20–27 шагах друг от друга, т. е. обе стороны занимают полигон, что на западном фронте, при неимении резерва, растянутости и неимении даже ограды, при сильном натиске противника большими силами может быть прорыв в Новый город, что все это он приказал иметь в виду, дабы не было это неожиданностью, и в заключение предписывал так же твердо оборонять крепость, как и обороняли на линии своих фортов и батарей, о сроке никаком не думать, вопрос же о том, следует ли бой перенести на улицы города, будет решен им, генерал-адъютантом Стесселем.
Спрошенные в качестве свидетелей бывшие участники заседания совета обороны 25 ноября 1904 года, подтверждая изложенное в журнале совета, показали:
Генерал-лейтенант Смирнов, — что полковник Рейс по приказанию начальника укрепленного района просил совет обсудить и решить, когда должна быть закончена оборона крепости, ввиду недостатка боевых припасов, скудости продовольствия, утомления и болезненности людей и опасения резни на улицах в случае затяжки обороны, и что со временем свидетелю стало известно, что генерал Стессель и полковник Рейс, накануне или в день совета, заходили к некоторым его членам и старались настроить их в смысле необходимости сдачи.
Инженер-полковник Григоренко, — что вопрос полковника Рейса, в котором он выразил желание начальника укрепленного района знать мнение совета о пределе сопротивления крепости, его удивил; что, как припоминает свидетель, генерал Фок после некоторого общего молчания сказал: «Позвольте, это еще рано», а председатель совета, генерал Смирнов, вынув из ящика стола интендантскую ведомость о количестве продовольствия, сказал: «Вот предел сопротивления» — и прочел, на сколько дней было каждого вида продовольствия.
Генерального штаба полковник Хвостов, — что предложенный полковником Рейсом по поручению генерала Стесселя вопрос о «пределах обороны» был понят всеми как вопрос о времени сдачи крепости, и обсуждение его было единогласно признано несвоевременным, не вызванным обстановкой и способным деморализировать войска, если до них дойдет об этом слух; особенно вспылил генерал Кондратенко и очень энергично возражал полковнику Рейсу.
Генерал-адъютант Стессель, — что совет обороны 25 ноября был собран для решения вопроса о пределе обороны на местности, т. е. где установить войска и линию, на которой следует держаться; совет или тот, кто потом вписал все в журнал, не понял слова «предел»; полковник Рейс ничем не проявил отсутствия мужества в своих суждениях.
Назначение генерал-лейтенант Фока начальником сухопутной обороны
По показанию генерал-лейтенанта Смирнова, он спустя два часа после смерти генерала Кондратенко вместе с начальником своего штаба подполковником Хвостовым отправился к генералу Стесселю, дабы доложить ему, что он, свидетель, берет на себя руководство сухопутной обороной крепости на восточном ее фронте, на западном же, где неприятель находился еще в расстояния одной версты от линии фортов, он готов предоставить руководство обороной генералу Фоку, находившемуся не у дел и тяготившемуся этим положением. Было около 11 часов 30 минут вечера, когда свидетель прибыл к генералу Стесселю, но последний уже спал. Тогда свидетель отправился в штаб района к полковнику Рейсу и, изложив ему свои предположения, просил его на другой день доложить обо всем пораньше генералу Стесеелю. Однако, когда свидетель на другой день, 3 декабря, утром, вновь отправился с подполковником Хвостовым к генералу Стесселю, то последний заявил, что он уже отдал приказ о назначении генерала Фока начальником сухопутной обороны и что своих приказов он никогда не отменяет.
Полковник Хвостов, подтверждая изложенное выше, показал, что назначение генерала Смирнова начальником сухопутной обороны не входило в расчеты генерала Стесселя, который стремился «упразднить» коменданта. Генерал Фок был креатурой генерала Стесселя, который верил в военный талант Фока, и они взаимно друг друга хвалили.
Генерал-майор Рейс, отрицая факт известности ему, что генерал Смирнов просил генерала Стесселя о назначения его начальником сухопутной обороны, показал, что генерал Фок был назначен на это место как старший из пехотных начальников.
Генерал-майоры Третьяков и Мехмандаров, контр-адмиралы Григорович и Лощинский и подполковник Вершинин свидетельствуют, что назначение генерал-лейтенанта Фока начальником сухопутной обороны было принято большинством как дурное предзнаменование, с затаенным опасением за благополучный исход обороны крепости. После боев на кинчжоуской позиции, на Зеленых и Волчьих горах, генерал этот не пользовался доверием как военачальник.
Очищение форта II
Около 11 часов вечера 5 декабря 1904 г. форт II по приказанию начальника сухопутной обороны крепости Порт-Артур генерал-лейтенанта Фока был оставлен занимавшим его гарнизоном и взорван.
Обстоятельства, сопровождавшие очищение форта II, а равно и предшествовавшие ему, по данным предварительного следствия, представляются в следующем виде: со времени тесной осады крепости и после гибели части нашей эскадры, расстрелянной с Высокой горы, все штурмы японцев на восточном фронте убеждали в том, что их усилия главным образом направлены были к тому, чтобы завладеть фортами II и III, укреплением № 3 и Китайской стенкой; эти усилия, по словам бывшего командира 7-го Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, генерал-майора Мехмандарова, привели к тому, что к концу октября 1904 года японцы не только прочно утвердились на гласисах фортов II и Ш, но фактически владели напольными рвами и вели минную войну. Вследствие такой близости неприятеля линия огня на этих фортах постоянно забрасывалась ручными бомбами и минами, день и ночь обстреливалась ружейным огнем — с гласисов и артиллерийским — со средних и дальних дистанций: все это делало положение стрелков на линии огня донельзя тяжелым, и стрелки находили укрытие за ретраншаментом, оставляя на линии огня одних часовых; вот почему с конца октября эти форты лишены были самообороны, а оборона их лежала на обязанности артиллерии; так, оборона форта II возложена была на батареи Малого Орлиного Гнезда, лит. Б, Заредут-ную и Волчью Мортирную, а также на скорострельные пушки, стоявшие между Малым Орлиным Гнездом и лит. Б. Положение этого форта становилось с каждым днем все более критическим, материального значения он для нас уже не имел и отстаивание его при генерале Кондратенко вытекало из чисто морального принципа. С утра 5 декабря японцы стали сильно бомбардировать форт II, а около 11 часов утра произвели на бруствере его три взрыва, после чего приступили к обстреливанию форта и прилегающей местности перекрестным артиллерийским и ружейным огнем; незначительный гарнизон форта не в состояния был долее его удерживать за собой, вследствие чего, по приказанию генерала Фока, около 11 часов вечера указанного 5 декабря форт II был нашими войсками очищен и взорван.
Спрошенный при следствии в качестве свидетеля по обстоятельствам очищения форта II, генерал-лейтенант Стессель удостоверил, что форт этот был нами очищен и взорван по его приказанию, которое было передано им генералу Фоку после того, как ему, генералу Стесселю, стало известно о безнадежном положении форта. Приказание отдано было лично генералу Фоку, а не коменданту потому, что генерал Фок был ближе к позиции, и так как он, генерал Стессель, не придавал особого значения порядку подчиненности, к тому же полагал, что о предполагаемом очищении и взрыве форта коменданту будет доложено если не генералом Фоком, то начальником обороны фронта генералом Горбатовским, который был соединен с комендантом телефоном. К изложенному генерал Стессель добавил, что генерал Фок как начальник сухопутной обороны подчинен был коменданту, хотя письменного приказа о том не было.
Генерал-лейтенант Смирнов показал, что 5 декабря, в 11 часов утра, неприятель произвел на бруствере форта II три взрыва. От взрыва в правом углу разворочен был несколько бруствер, но воронка не образовалась; от среднего взрыва на бруствере образовалась лишь небольшая воронка, крайний же левый взрыв был неудачен, так как им выбита была назад, в ров, забивка, не повредив бруствера. Наши батареи с Малого Орлиного Гнезда и Заре-дутная открыли по воронке огонь, и последняя не была увенчана японцами до захода солнца. Но и гарнизон форта за это время также не решился ее занять. Перед заходом солнца японцы начали в воронке укладывать мешки. В 11 часов вечера он, свидетель, узнал, что форт II уже нами очищен и казематы его взорваны. Это было сделано назначенным перед тем комендантом форта штабс-капитаном Кватцем по распоряжению начальника участка подполковника Глаголева, который действовал на основании приказания генерала Фока, не выждав даже прибытия на место и окончательного решения по сему делу начальника фронта, генерал-майора Горбатовского. Все орудия и даже пулеметы были оставлены на форту. Когда на следующее утро, 6 декабря, генерал Фок явился к свидетелю, то на вопрос последнего, кто ему разрешил сдать форт II, генерал Фок ответил, что получил на это приказание генерал-лейтенанта Стесселя. Когда же он, свидетель, заметил генералу Фоку, что пока еще царским велением комендант крепости он, генерал-лейтенант Смирнов, а он, генерал-лейтенант Фок, ему подчинен и без доклада ему ничего не должен был делать, то генерал-лейтенант Фок привел в свое оправдание, что накануне вечером он искал его, генерал-лейтенанта Смирнова, на Дачных местах, полагая, что он туда выбрался из своей квартиры по причине ее обстрела 11-дюймовыми бомбами, но не нашел. Свидетель полагает, что этот разговор был передан генералом Фоком генералу Стесселю, который, чтобы придать всему делу другой оборот, отдал 14 декабря приказ № 961, в котором изобразил очищение форта II как подвиг. Между тем отдача этого форта имела для гарнизона крепости громадное моральное значение, так как расшатала в корне тот принцип, что форт умирает, а не сдается, каковой принцип с таким постоянством до тех пор был внушаем им, свидетелем, и другими начальствующими лицами. Защитники фортов на примере форта II увидали, что форт не есть святыня, которой неприятель может завладеть только после смерти всех его защитников, а то же самое, что и обыкновенное укрепление или траншея, которые свободно уступались неприятелю, когда на них становилось трудно держаться. Спустя 10 дней это и подтвердил своей сдачей форт III.
После сдачи форта II стали циркулировать слухи, что снарядов нет и не стоит больше держаться.
Бывший начальник штаба крепости генерального штаба полковник Хвостов показал, что генерал-лейтенант Фок приказал очистить и взорвать форт II без ведома коменданта крепости. Когда генерал-лейтенант Смирнов узнал об этом, то он вызвал к себе генерала Фока и в очень резкой форме сделал ему замечание. Оправдываясь, генерал-лейтенант Фок ссылался на генерала Стес-селя, который будто бы отдал ему подобное приказание. В действительности же генерал Стессель только утвердил распоряжение генерала Фока, отданное им ранее совершенно самостоятельно. По показанию этого свидетеля, дело было так: вскоре после взрыва неприятельского горна под бруствером форта II генерал-лейтенант Фок поехал к форту и с одной из ближайших вершин наблюдал за происходившим на нем; форт сильно обстреливался и снарядами, и минами, но японцы на штурм не лезли. Только отдельные храбрецы были видны на бруствере около воронки. Генерал Фок послал солдата или матроса (точно свидетель не помнит) на форт узнать, что там делается. Вернувшись, посланный доложил генералу Фоку, что японцы сильно стреляют по форту и что наши не могут держаться. Тогда генерал-лейтенант Фок вторично посылает его на форт и передает на словах приказание: держаться, пока заложат мины для взрыва форта и вынесут раненых и имущество, а затем отступить и взорвать форт. После этого генерал Фок поехал с докладом к генералу Стессе-лю, который и утвердил распоряжения генерала Фока. Тогда по телефону генерал Фок передал генералу Горбатовскому о своем распоряжении. Так как последний стал доказывать генералу Фоку, что форт можно еще держать и что оставление его дурно повлияет на дух гарнизонов других фортов, то генерал Фок предоставил генералу Горбатовскому, если он найдет возможным, удержать форт II и не очищать его. Генерал Горбатовский сейчас же поскакал к форту II, но застал уже беспорядочное отступление с форта; орудия и много имущества было брошено на форту, взрывы были сделаны спешно и очень мало повредили форт. После сдачи форта II генерал-лейтенант Фок доказывал всем, что это очищение поднимет дух защитников других фортов, ибо они будут знать, что в тяжелую минуту начальство их не забудет и выведет из форта. Между тем генерал Кондратенко все время внушал войскам мысль, что гарнизон гибнет вместе с фортом, но никогда не оставляет его.
Бывший начальник обороны восточного фронта генерал-майор Горбатовский также удостоверил что, получив по телефону сообщение генерала Фока о необходимости очистить и взорвать форт II, он выговорил согласие очистить форт только ночью, надеясь, что можно еще будет захватить передний фас; вскоре он получил известие, что японцы с гласиса обстреливают ретраншамент особыми воздушными минами и уже почти весь его разрушили, что убыль в людях громадная; тогда он, свидетель, с капитаном Генерального штаба Степановым составил записку с последовательным изложением в ней действий при очищении форта, после чего отправился к форту, но по дороге встретил коменданта форта, штабс-капитана Кватца, который доложил ему, что форт уже очищен и взорван. С падением форта II определился упадок энергии и веры в спасение Артура. К работам по подготовке этого форта к взрыву приступили в последних числах ноября.
На другой день, 6 декабря, свидетель с Китайской стенки или с Малого Орлиного Гнезда рассматривал форт II и не заметил в нем существенных наружных повреждений от взрыва. Видно было только, что казарма несколько перекосилась, горжа же осталась сравнительно исправной. В этот же день японцы повели крытый ход через форт к горже.
Мичман Витгефт 2-й удостоверил следующее: 5 декабря, около полудня, японцы начали энергичную подготовку штурма, осыпая форт II, Куропаткинский люнет и ходы сообщения к ним массою снарядов. С люнета он, свидетель, со своей ротой в 30 человек, был двинут для поддержки гарнизона форта II. Пришлось двигаться открыто, мост на форт держался на одной балке, на самом форту были страшные разрушения: бруствер был уничтожен совершенно, гарнизон отражал атаки японцев из-за ретраншамента; около 3 часов дня японцы открыли по форту огонь метательными минами, которые страшно разрушали форт и выводили из строя массу людей. Часа через полтора он, свидетель, получил приказание выбить японцев с бруствера; взяв с собой всех своих людей, человек 30, он повел атаку, но попавшей миной атакующие были уничтожены, осталось 3 человека, с которыми он отступил; с наступлением темноты он, свидетель, повторил атаку, будучи подкреплен 10-й ротой 25-го полка, в составе около 30 человек, но и эту атаку постигла та же участь. К 9 часам вечера ретраншамент был превращен в кучу земли, все орудия, за исключением одного 75-мм китайского и одного пулемета, были разбиты; убитых и раненых на форту было около 300 человек, в живых не более 30–40 человек. Комендант форта послал за подкреплением, но ему ответили, что резервов нет; на вторичное донесение о трудном положения форта было получено приказание вынести раненых, пулеметы и замки от орудий, заложить фугасы и отступить, после чего взорвать форт. За неимением людей все выполнялось медленно. Около 10 часов 30 минут вечера на форт прибыл прапорщик Семенов и привел 60 человек матросов; менее чем в полчаса резерв этот был уничтожен, а вскоре прибыл штабс-капитан минной роты Адо и приготовил все к взрыву. Когда были вынесены раненые, а также пулемет, замки от орудий, снаряды, патроны и провизия, подожгли бикфордовы шнуры; гарнизон всего в числе 18 человек был выведен им, свидетелем, по приказанию коменданта форта; фугасы начали взрываться, когда гарнизон отошел шагов на 150; он, свидетель, лично видел несколько взрывов. К изложенному мичман Витгефт добавил, что за 2–5 декабря потери наши на форту II определяются в 570 человек, причем на 5-е число приходится около 400 человек. Наконец, по показаниям генерал-майора Мехман-дарова и штабс-капитана 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Акимова удерживать форт II было трудно, но возможно еще в течение нескольких дней, падение же его произвело на войска тяжелое впечатление; они поняли, что вслед за фортом падет и вся крепость.
Военный совет 16 декабря
В ночь с 15 на 16 декабря пал форт III. Вечером 16 декабря под председательством генерал-адъютанта Стесселя состоялся военный совет, на котором присутствовали: комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов, начальник 4-й Восточно-Сибирской дивизии генерал-лейтенант Фок, начальник артиллерии 3-го Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенант Никитин, командующий 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизией генерал-майор Надеин, командир Квантунской крепостной артиллерии генерал-майор Белый, командир 1-й бригады 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Горбатовский, командующий отрядом броненосцев и крейсеров контр-адмирал Вирен, начальник береговой обороны контр-адмирал Лощин-ский, начальник штаба 3-го Сибирского армейского корпуса полковник Рейс, командир 4-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады полковник Ирман, начальник инженеров крепости полковник Григоренко, командир 7-го Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона полковник Мехманда-ров, начальник штаба крепости подполковник Хвостов, командиры полков: 13-го — подполковник Гандурин, 14-го — полковник Савицкий, 15-го — полковник Грязнов, 25-го — подполковник Поклад, 26-го — полковник Семенов, 27-го — полковник Петруша, начальник штаба 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии подполковник Дмитревский и исполняющий должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитан Головань.
Открывая заседание совета, генерал-адъютант Стессель обратился к присутствующим с предложением высказать свое мнение о возможности и способах дальнейшей обороны крепости в зависимости от изменившейся с падением форта III обстановки и действительного состояния крепости. По этому поводу высказали следующее: капитан Головань: «...Держаться еще можно»; подполковник Дмитревский: «Пехоты на позиции остается не более 12 тысяч... санитарное состояние гарнизона весьма плохое... японцы ведут правильную осаду, бороться с которой можно только при помощи артиллерии больших калибров, а снарядов таких калибров у нас мало... орудия износились... крепость долго держалась, но теперь она по частям отмирает. Обороняться можно еще, но сколько времени, неизвестно, а зависит от японцев... Средств для отбития штурмов у нас почти нет»; подполковник Доклад: «...Нравственный дух расшатан даже среди гарнизона, но держаться необходимо на 1-й позиции, так как на 2-й линии держаться невозможно, так как на ней нет ни окопов, ни мест для жилья, а на устройство их нет людей»; подполковник Хвостов: «Согласен с картиной положения крепости, нарисованной подполковником Дмитревским, держаться же нужно до последней крайности...»: подполковник Гандурин: «Согласен с высказанным подполковниками Дмитревским и Хвостовым. У нас сил не хватает для занятия линии обороны... Все люди готовы умереть, но едва ли это принесет пользу. Это может только ожесточить врага и вызвать резню»; полковник Григоренко: «К активным действиям мы уже неспособны... следует обороняться, постепенно отходя сначала на 2-ю, а затем на 3-ю линию»; полковник Петруша: «Положение тяжело, но только относительно... Безусловно отказываться от дальнейшей обороны еще несвоевременно»; полковник Савицкий: «...Цинга может заставить нас прекратить оборону»; полковник Мехмандаров: «Средств состязаться с артиллерией противника у нас нет, орудий большего калибра тоже почти нет, но обороняться возможно... Мы еще можем защищаться противоштурмовыми орудиями»; полковник Грязнов: «Настроение людей хорошее, но состав слабый. Никому не известно, сколько крепости придется держаться... Солдат сумеет умереть, если будет какая-нибудь надежда на выручку»; полковник Семенов: «Следует продолжать оборону. Мы растянуты, но сократить линию обороны не можем. Безусловно продолжать оборону, стараясь вернуть в строй цинготных»; полковник Ирман: «Мы имеем 10 тысяч штыков и, следовательно, нужно обороняться...»; полковник Рейс: «Основное назначение крепости Порт-Артура — служить убежищем и базой для Тихоокеанского флота. Роль эту, насколько зависело от гарнизона, Артур выполнял, пока существовал флот; теперь по разным причинам флота более нет, и, следовательно, значение Артура как убежища падает само собой. Значение Артура как сухопутной крепости совершенно ничтожно, так как лежит далеко от всех операционных направлений, но благодаря своему значению убежища флота он блестяще выполнил и назначение сухопутной крепости, притянув к себе в то время, когда северная армия наша сосредоточивалась, до 150 тысяч японцев, из коих выведено из строя не менее 100 тысяч. Теперь сосредоточение армии, конечно, уже закончено, да и Артур не может уже отвлекать на себя значительные силы, так как для борьбы с остатками японцам достаточно держать лишь небольшой отряд. Таким образом, павший Артур в настоящее время на общее подожение дел на театре войны никакого влияния оказать не может и является вопросом самолюбия как национального, так, в частности, Артурского гарнизона. Положение крепости таково: из 35 тысяч пехоты осталось около 11 тысяч, из коих значительный процент переутомленных и недомогающих, большое число орудий подбито, снарядов крупных и средних калибров осталось мало... Вторая линия представляет из себя, в сущности, тыловую артиллерийскую позицию, для упорной же обороны пехотой не пригодна, так как состоит из системы отдельных горок, не имеющих никаких приспособлений как для жилья, так и для боя... За 2-й линией у нас уже нет ничего, за что можно было бы уцепиться, а между тем очень важно не допустить неприятеля после штурма ворваться в город и перенести бой на улицы, так как это может повести к резне, жертвами которой сделаются, кроме мирного населения, еще 15 тысяч больных и раненых, которые своей прежней геройской службой и сверхчеловеческой выносливостью заслужили внимание к своей участи. Если бы было какое-нибудь основание надеяться, что крепость будет в состояния продержаться до прибытия выручки, то, конечно, следовало бы стоять до последней возможности, но, к сожалению, на близость выручки нет никаких указаний, скорее есть признаки, что она еще очень далека. Таким признаком является то, что мы уже два месяца не имели никаких известий из армии... При таких условиях вопрос состоит лишь в том, что лучше: оттянуть ли сдачу крепости на несколько дней или даже часов или спасти жизнь двух десятков тысяч безоружных людей. То или другое решение вопроса, конечно, есть дело личного взгляда, но, казалось бы, что последнее важнее, и потому раз 2-й линии будет угрожать серьезная опасность, этой линией следует воспользоваться как средством для возможности начать переговоры о капитуляции на возможно почетных и выгодных условиях»; генерал-майор Горбатовский: «...Мы очень слабы, резервов нет, но держаться необходимо и притом на передовой линии... защищать 2-ю линию с данным числом войск трудно, так как она слишком длинна и не имеет закрытий»; генерал-майор Надеин: «Держаться на первой линии возможно дольше. На 2-й линии, не имея резервов, держаться нельзя»; генерал-майор Белый: «...Орудий крепостных осталось мало и они износились, снарядов еще хватает для обороны. Придавать особого значения падению форта III нельзя, пока там не поставлены орудия; при имеющихся средствах держаться еще можно на 1-й линии»; генерал-майор Никитин: «Преждевременно заключать, что крепость отмирает... Снаряды еще есть... Личный состав качеством не слаб и, вероятно, не слабее японцев. Надо обратить внимание не на больных, а на здоровых, улучшив их питание. Переходить на 2-ю линию преждевременно и до последней возможности следует держаться на 1-й линии. Мы должны бороться, потому что, по принципу, по идее, выручка будет...»; контр-адмирал Вирен: «...Можно и должно продолжать защиту»; контрадмирал Лощинский — то же; генерал лейтенант Фок: «...Весь вопрос в том, удастся ли помешать японцам поставить орудия на форту III, и для этого нужно употребить все усилия. Существенно важно держаться Китайской стенки, остальные позиции ничего не стоят, с потерей ее сопротивление можно считать только часами... Оборонять форты пехотой собственно нельзя»; генерал-лейтенант Смирнов: «...Если число защитников уменьшилось втрое и число орудий наполовину, а продовольствие — с года на месяц, то это нужно считать положением, нормальным для крепости малой. Сейчас, относя больных и раненых к населенно, численность последнего достигает до 20 тысяч, а продовольствия осталось на полтора месяца, полигон остался прежний. Гарнизон не отвечает протяжению линии фортов, хотя есть еще две запасные полевые позиции, которые, в крайности, можно очистить: это Ляотешань и Сигнальная гора. Если защитников останется еще меньше, то следует перейти к внутренним линиям. Китайская стенка очень важна, поэтому ее лучше держать до последней возможности, ослабив оборону остальных участков... На 2-й линий мы можем держаться еще неделю. Затем мы можем держаться на 3-й линии, которую составляют: внутренняя ограда, позиции Хоменки, Большая и Опасная горы; наконец, если гарнизон сократится хотя до трех тысяч, то с ними можно оборонять внутренность Старого города... Сдача может быть вызвана только истощением продовольствия»; генерал-лейтенант Фок: «Практически этого выполнить нельзя. Став на 3-ю линию, мы отдаем госпитали и город на полное истребление. Тогда уж лучше сдать город, и тем, кто не желает сдаваться, с охотниками идти на Ляотешань и там обороняться»; генерал-адъютант Стессель: «Держаться нужно на 1-й линии, пока это будет возможно. Жить на 2-й линии, где нет помещений, в теперешнее морозное время нельзя: люди не выдержат и начнут уходить в казармы, и проверить это очень трудно. Если сумеем удержать Китайскую стенку, укрепление № 3 и Курганную батарею, то держаться можно, если же собьют с этой линии, то следует переходить прямо на линию позиции Хоменки, где есть поблизости помещения для жилья, держа наверху только часовых. Если от первой линии японцы пойдут сапой, то, конечно, можно продержаться долго. Оборудование нескольких линий теперь совершенно невозможно. Артиллерия должна употребить все усилия, чтобы помешать поставить орудия на форту III, иначе на Китайской стенке держаться нельзя. На 2-й линии нужно держаться пока возможно, отнюдь не допуская неприятеля в город и не перенося борьбы на улицы, чтобы не вызвать резни раненых, которые заслужили внимание к своей участи».
Журнал совета никем из участников заседания не подписан, а заверен лишь генерал-майором Рейсом.
Не отрицая в общем правильности изложенного в журнале, допрошенные в качестве свидетелей, участники совета показали:
Инженер-полковник Григоренко — по поводу мнения полковника Рейса, что он свидетель, лично не верил и не верит в то, чтобы японцы способны были устроить резню в городе раненых и мирных жителей, и что полковник Рейс не отметил в своей речи того обстоятельства, что освобожденная от осады Артура армия японцев усилит армии, оперирующие против Куропаткина. По показанию этого свидетеля, генерал Стессель поблагодарил всех за высказанное почти единогласно мнение о возможности дальнейшего сопротивления и прибавил, что других мнений он и не ожидал услышать.
Полковник Хвостов, — что генерал Стессель, открывая заседание совета, изложил в кратких словах положение крепости, указав на число больных и раненых в госпиталях, на число цинготных, на недостаток боевых припасов, малочисленность гарнизона и его страшное утомление; при этом было резко заметно стремление сгустить краски и показать отчаянное положение крепости; в конце заседания генерал Стессель поблагодарил всех за высказанное ими мужественное мнение.
Свиты его величества генерал-майор Семенов, — что прибыл на совет, полагая, что хотят ознакомиться с общим положением дел, и потому указал, как косит цинга людей, что от 1-го батальона осталась одна только сборная рота, но что когда свидетелю задали вопрос — можно ли держаться, он высказал, что держаться должно, и, в крайности, все цинготные будут посажены на позицию с винтовками и патронами. Громче всех на совете высказался против сдачи генерал Никитин, но это не значит, чтобы другие менее отвергали сдачу, но такова манера говорить генерала Никитина. Генерал Белый сказал, что неправда, будто снарядов нет: «Снаряды еще есть и много, их на целых два больших штурма хватит, поэтому я их берегу». Генерал Рейс самым убедительным образом настаивал на сдаче, указывая, что роль Артура сделана, а дальше уже будет резня. Генерал Фок категорически не высказывался, а генерал Стессель, мявший в руках какую-то бумагу, как говорят, выслушав доклад Фока о сдаче, закончил собрание, поблагодарив всех за доблестное желание отстаивать крепость и дальше.
Генерал-майор Мехмандаров, — что генерал Стессель на совете 16 декабря своего мнения не высказал, а лишь поблагодарил за единодушное желание продолжать оборону; генерал Рейс говорил долго и в своем резюме ясно и категорически высказал, что Порт-Артур выполнил свою задачу, как по отношению к флоту, так и по отношению к северной армии, и дальнейшую оборону считал бесполезной; генерал Фок, обращаясь к генералу Стессе-лю, высказался в том смысле, что продолжение обороны возможно лишь при условии, если неприятель не установит орудия на форту III. Так как совет происходил вечером 16 декабря, то из сказанного генералом Фоком, по мнению свидетеля, ясно видно, что к 17 декабря на форту III не было неприятельских орудий. К этому свидетель добавляет, что 17 декабря было сравнительное затишье; 18 декабря неприятель с форта III артиллерийского огня не открывал, следовательно, там не было неприятельских орудий, а 19 декабря, около 2 или 3 часов дня, был послан парламентер.
Генерал-майор Ирман, — что высказался за оборону до последнего человека, до последнего дома в городе. — «Пусть у нас теперь 8 тысяч, будет 4 тысячи, 2 тысячи, наконец, 500 штыков — все продолжать оборону». Восемьдесят процентов членов совета высказалось за оборону, и оборона была решена бесповоротно до конца. Генерал Стессель, по-видимому, горячо благодарил за это решение, за доблестный дух и, казалось, был доволен решением совета продолжать оборону. Генерал Рейс сказал весьма гладкую речь о необходимости сдачи. Генерал Фок, видя, что большинство за оборону, говорил неопределенно, уклонялся от прямого ответа, но очевидно было, что он за сдачу, и, по-видимому, у него об этом была написана записка, которую он держал перед собою на столе и которую он спрятал, когда совет решил обороняться.
Генерал-майор Горбатовский, — что инициатива созыва военного совета исходила, по-видимому, от генерала Стесселя, может быть, и от генерала Фока, но не от коменданта; цель его была выяснить положение крепости; по крайней мере, генерал Стессель, обращаясь к собравшимся, сказал: «Пусть каждый скажет свое мнение о положении крепости», — слова же «сдача» он не произносил. Все речи сводились к одному, что «плохо и очень плохо, но держаться нужно». Выделилась, между прочим, речь полковника Рейса, указавшего на то, что крепость потеряла свое значение и роль ее кончена. После Рейса говорил свидетель о том, что следует держаться до крайности. Его перебил полковник Рейс, сказав: «Значит, вы хотите резни в городе?» Свидетель на это ответил, что резни не хочет, но на позициях держаться нужно, в особенности на 1-й. От речи генерала Фока об укреплении какой-то позиции у свидетеля осталось впечатление, что он собирался сказать что-то другое. В заключение генерал Стессель поблагодарил за готовность держаться и при этом сказал, что переходить с 1-й позиции на 2-ю не следует, а сразу на 3-ю, так как на 2-й, ввиду зимы, негде будет разместить людей. Этим совет и окончился. На совет 16 декабря свидетель не смотрел как на окончательный, и полагает, что так же смотрели на него и другие, тем более что подобный же вопрос о дальнейшей обороне крепости был предложен еще в ноябре.
Генерал-лейтенант Надеин: — что генерал-адъютант Стессель вполне одобрил общее мнение совета сражаться.
Генерал-лейтенант Никитин, — что был против сдачи, указывая на то, что нам нет никакого дела до того, выполнил или нет Артур свое назначение: «Его мы должны защищать потому, что он нам поручен». Генерал Фок не прочитал того заявления, которое было им принесено в заседание, и когда генерал Стессель спросил: «Александр Викторович, я прочитаю заметку?» — генерал Фок прикрыл ее рукою и сказал: «Нет». Свидетель полагал, что совет собран для того, чтобы обсудить, как усилить оборону, но из характера заседания понял, что «нас собрали для другого».
Контр-адмирал Вирен, — что полковник Рейс в своем докладе о состоянии крепости, обрисовав все в самых мрачных красках, высказался в том смысле, что не пора ли в видах гуманности прекратить дальнейшее кровопролитие. В таком же духе говорил полковник Дмитревский и еще один офицер, фамилии которого свидетель не помнит, все же остальные генералы и начальники частей высказались за продолжение защиты крепости, которая находится еще в таком положении, что может и должна защищаться, надо только решить, как лучше вести оборону; генералы Белый и Никитин высказали даже, что вопрос о сдаче крепости не должен быть обсуждаем.
Контр-адмирал Лощинский, — что совет был собран для обсуждения положения крепости и как вести дальнейшую оборону; генерал Фок, по открытии заседания, хотел прочитать записку, составленную им по этому поводу, но генерал Стессель сказал, что сначала пусть все собравшиеся выскажут совершенно откровенно свои взгляды на положение дела. Генерал Белый указал, что крепость имеет до 7 тысяч крупных снарядов (по 100 на орудие) и до 70 тысяч мелких, противоштурмовых; самим генералом Стесселем было заявлено, что провизии есть еще на месяц с лишком (60 тысяч пудов муки, кроме сухарей, и около 3 тысяч лошадей), а число штыков — 11 тысяч.
Всеми сознавалось трудное и серьезное положение крепости, все же громадным большинством голосов (19 против 3 — один ничего не высказал, — это генерал Фок) была высказана необходимость держаться и защищать крепость до конца, пока хватит снарядов. Только подполковники Гандурин и Дмитревский и полковник Рейс высказались за необходимость капитуляции; главное, что их пугало — возможность резни. Генерал Фок не прочел своей записки, так как генерал Стессель сказал ему, что все высказались и теперь уже поздно (было 8 часов вечера). Закрывая заседание, генерал Стессель, поблагодарив всех за откровенное мнение, сказал, что будет защищаться на 1-й линии, а затем перейдет на следующие.
Генерал-лейтенант Фок, — что в журнале совета мнение его изложено верно. Насколько он понимал тогда, на совете не был поставлен вопрос о сдаче, а только спрашивалось мнение каждого о положении крепости; голосования и подсчета голосов не было. От совета он вынес впечатление, что «строевые начальники были пессимисты или скромные оптимисты, причем степень оптимизма увеличивалась по мере удаления от восточного фронта и на Ляотешане достигала своего кульминационного развития. Составляли исключение только генерал Никитин и полковник Ирман. Все же нестроевые проявили большой оптимизм, особенно — адмиралы».
Генерал-лейтенант Смирнов, — что генерал-адъютант Стессель, открывая заседание совета, предложил каждому высказать совершенно откровенно свое мнение касательно настоящего положения крепости и мер, которые надлежало бы принять в будущем; затем генерал Стессель заявил, что в конце заседания он ознакомит нас с запиской, которую держал в руках. При изложении мнения подполковники Дмитревский и Гандурин высказались в смысле невозможности и бесцельности продолжения борьбы; полковник Рейс указал, что миссия Порт-Артура, в смысле защиты флота, кончилась, что для армии, которая собралась давно уже, Артур вовсе не нужен, что дальнейшая защита его может привести только к резне на улицах, чего не должно допускать. Подполковник Поклад, полковники Савицкий и Грязнов высказались неопределенно. Капитан Головань, подполковник Хвостов, полковники Петруша, Семенов, Мехмандаров, Григорен-ко, Ирман, адмиралы Вирен и Лощинский, генералы Горбатов-ский, Надеин, Никитин и Белый были за дальнейшую оборону, причем последний указал, что снарядов хватит еще на два больших штурма. Генерал Фок уклонился от ответа на рассматриваемый вопрос и говорил о выносливости нижних чинов. Генерал Стессель, выслушав все мнения, объявил, что 2-я позиция не представляет никакой силы, и поблагодарил всех за почти единодушное решение вести дальнейшую защиту крепости как это подобает русским войскам. Записку же, которую он обещал прочесть в конце заседания, спрятал в карман. На этом заседание совета и окончилось.
В приложенной к делу в качестве вещественного доказательства тетради донесений командующему Маньчжурской армией и наместнику его императорского величества на Дальнем Востоке за 1904 г. имеется черновой оттиск всеподданнейшей телеграммы генерал-адъютанта Стесселя на имя его императорского величества, писанный собственной генерала Стесселя рукой. Из обозрения этого документа видно, что составлен 15 декабря, в 11-м часу ночи, и начинается словами: «Сегодня, в 10-м часу утра, японцы произвели взрыв бруствера форта III...» и оканчивается словами: «По занятии этого форта японцы делаются хозяевами всего северо-восточного фронта, и крепость продержится лишь несколько дней. У нас снарядов почти нет. Приму меры, чтобы не допустить резни на улицах. Цинга очень валит гарнизон. У меня под ружьем теперь 10–11 тысяч, и они нездоровые»... Рукой генерал-адъютанта Стесселя, синим карандашом, слова «15 декабря» и «сегодня» зачеркнуты и надписано: «16 декабря» и «вчера». Затем на верху листа рукой генерала Стесселя же, черным карандашом, написано: «Из этого же покороче и главнокомандующему, прибавив, что положение совершенно критическое».
Отправка знамен в Чифу
17 декабря 1904 года исполняющий должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитан Головань, зайдя в штаб района между двумя и тремя часами дня, узнал от и. д. начальника штаба района полковника Рейса, что по распоряжению генерала Стесселя в этот день отправляются в Чифу на миноносце полковые знамена. Тогда капитан Головань обратился к полковнику Рейсу с вопросом, не будет ли распоряжений отправить на этом же миноносце и документы, представляющие историческую ценность, на что получил ответ, что отправить можно, но надо иметь в виду, что миноносец может быть потоплен или взят в плен, и тогда пропадут документы, которые никак не могут быть впоследствии восстановлены. После этого полковник Рейс приказал свидетелю, капитану Голованю, подписать в качестве и. д. начальника штаба 7-й дивизии протокол об отправке знамен. В это время знамена, копья и скобы были уже сняты с древков и укладывались полковыми адъютантами. Видя знамя 25 полка на квартире начальника штаба района, свидетель ни на минуту не усомнился в законности его нахождения здесь, хотя распоряжений о передаче знамени этого полка в штаб района в штабе дивизии и не было получено. Вернувшись в свой штаб, свидетель немедленно занялся разбором документов, подлежащих отправке. Отобранные документы были упакованы в особый ящик, который адъютантом штаба дивизии был отвезен в гавань на отправлявшийся миноносец и сдан там штабс-капитану Бабушкину, назначенному для сопровождения знамен и сдачи их нашему военному агенту в Китае.
Спрошенный в качестве свидетеля, бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс показал, что знамена были отправлены из Порт-Артура не 17 декабря, а 19-го. По словам этого свидетеля, распоряжение о доставлении знамен в штаб района было сделано через штаб 4-й дивизии после отправления парламентера 19 декабря. Знамена были перенесены командами при офицерах, в темноте и без церемоний. Затем были сняты полотна и металлические части и упакованы, а древки сожжены. В 9 часов вечера знамена и бумаги на миноносце вышли из Порт-Артура в Чифу.
Показание генерал-майора Рейса подтверждается показаниями:
Контр-адмирала Лощинского: — что 19 декабря, около полудня, им было получено письмо от начальника штаба укрепленного района, № 2544, об отправке миноносца в Чифу со знаменами и секретными документами. Свидетель ответил на это, что миноносец готов во всякое время, и в 5 часов вечера получил от полковника Рейса телеграмму с указанием необходимости отправить «сегодня то, о чем писал», то есть миноносец; и бывшего командира Порт-Артура контр-адмирала Григоровича — что вечером 19 декабря 1904 года им были отправлены из Порт-Артура на миноносце, данном контр-адмиралом Лощинским, полковые знамена и часть секретной переписки штабов района и крепости, порта, адмиралов и бывшего штаба наместника. От флота отправлены были знамя Квантунского экипажа и Георгиевские рожки канонерских лодок «Бобр» и «Гиляк».
По распоряжению бывшего командира 1-й бригады 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майора Горбатов-ского, из полков этой дивизии только один 25-й имел знамя, которое хранилось сперва при 1-й роте, на форту I, а затем, кажется, в ноябре месяце, оно было перенесено в штаб полка. Когда оно было отправлено в Чифу, свидетель не знает, и о факте отправки его он узнал лишь при прочтении капитуляции.
Равным образом не знает, каким порядком знамена были собраны и отправлены в Чифу, и бывший начальник штаба крепости полковник Хвостов.
Наконец, из показания бывшего командира 5-го Восточно-Сибирского полка генерал-майора Третьякова видно, что за несколько дней до 19 декабря получено было приказание генерала Фока прислать полковое знамя с адъютантом в штаб дивизии.
19 декабря 1904 года
Еще 17 декабря, к вечеру, японцы, засев у подножия Скалистого кряжа, начали бить во фланг Китайскую стенку.
18 декабря утром погибло от взрывов укрепление № 3, и в 3 часа 30 минут этого дня генерал Фок согласно распоряжению генерала Стесселя, но вопреки категорическому приказанию коменданта приказал начальнику обороны восточного фронта генерал-майору Горбатовскому очистить Китайскую стенку со Скалистым кряжем. Войска начали отходить с наступлением темноты и в 5 часов утра 19 декабря заняли линию: Курганная батарея — Владимирская и Митрофаньевская горы — Большое Орлиное Гнездо — участок Китайской стенки за фортом II — Ку-ропаткинский люнет.
Вскоре после этого начались атаки японцев на Большое Орлиное Гнездо. Обстоятельства боя на этом пункте и связанных с ним событий — очищения нами Малого Орлиного Гнезда, Куро-паткинского люнета и батареи лит. Б видны из показаний следующих свидетелей:
Бывшего начальника обороны восточного фронта, генерал-майора Горбатовского: — «19 декабря, еще до рассвета, японцы подвели свои штурмовые колонны и с 7 часов утра открыли сильную бомбардировку Большего Орлиного Гнезда, осыпая эту позицию одновременно с трех сторон 11-дюймовыми бомбами и шрапнелью. Огонь их утихал только перед атаками. Таких атак произведено было шесть, но все они были отбиты, главным образом огнем скорострельной батареи, поставленной на Митрофаньевской горе, и ручными гранатами. Около 5 часов вечера Большое Орлиное Гнездо было занято японцами. Пока шел бой на нем, начальник 2-го участка подполковник Лебединский несколько раз доносил свидетелю, что на Малом Орлином Гнезде и Куропаткинском люнете стоять невозможно, что японцы обстреливают их, и не только вдоль, но и в тыл. Несмотря на это, свидетель все же приказывал держаться на этих позициях, хотя бы редкой цепью или даже часовыми. Тем не менее около 6 часов вечера он узнал от подполковника Лебединского, что Малое Орлиное Гнездо и Куропаткинский люнет нами очищены и что генерал Фок приказал также очистить и батарею Б. Свидетель, однако, категорически приказал подполковнику Лебединскому держаться на этой батарее до тех пор, пока он не получит такое приказание от него лично. Около 8 часов вечера свидетель получил от генерала Фока записку, в которой предписывалось немедленно, под угрозой побудительных к тому мер очистить батарею Б. После этого свидетель принужден был приказать Лебединскому исполнить требование генерала Фока. Но лишь только успели очистить батарею Б, как получено было донесение от коменданта укрепления № 2 о невозможности долее на нем держаться, так как оно стало обстреливаться японцами, занявшими лит. Б с тыла и с фланга. Получив это донесение, свидетель приказал переместить оставшийся у него резерв в Новый Китайский город (что за укреплением № 2), о чем и донес генералу Фоку, но последний выразил на это свидетелю свое неудовольствие в том смысле, что он напрасно тревожит людей бесцельными передвижениями. В ночь с 19 декабря на 20-е войска восточного фронта занимали позиции: от реки Лунь-хэ на Курганную батарею, на горы Лаперовскую, Владимирскую, Митрофаньевскую, Безымянную, Морской кряж, Отрожную и Опасную, батарею А, открытый канонир № 1, форт I, редут Тахэ и Сигнальную гору, что у самой бухты Тахэ. Батарея № 2 вечером 19 декабря была еще в наших руках, но ночью была очищена».
Показания исполнявшего должность начальника штаба обороны восточного фронта, генерального штаба капитана Степанова: — «С 7 часов утра 19 декабря японцы начали обстреливать восточный фронт и пять раз атаковали Большое Орлиное Гнездо. Генерал Горбатовский поддерживал его, пока в резерве не осталось две роты. Как раз в это время пришло известие, что японцы уже заняли Большое Орлиное Гнездо. Считая, что с постановкой японцами на Большом Орлином Гнезде хотя бы одного орудия положение отряда влево от горы сделается критическим, генерал Горбатовский приказал свидетелю переговорить по телефону с начальником штаба генерала Фока подполковником Дмитревским о мерах на случай отхода на 2-ю линию обороны. Из слов подполковника Дмитревского свидетель ничего определенного понять не мог и потому просил прислать ему ответ письменно. Приблизительно через полчаса охотник привез от подполковника Дмитревского письмо с извещением, что послан парламентер. Затем получено было приказание генерала Фока: «Курганную батарею, Лаперовскую и Митрофаньевскую горы держать, а Куропаткинский люнет и батарею Б очистить». Не понимая идеи такого очищения, начали переговоры со штабом сухопутной обороны, которые окончились тем, что генерал Фок прислал генералу Горбатовскому записку с указанием, что относительно его будут приняты меры, если он не исполнит этого приказания. Куропаткинский люнет и батарея Б были ночью очищены. К вечеру 19 декабря в штабе восточного отряда не оставалось сомнения, что Большое Орлиное Гнездо не в наших руках».
Бывшего коменданта Большего Орлиного Гнезда подполковника Голицынского: — «Свидетель жил на Большом Орлином Гнезде с 18 августа по 19 декабря включительно. 18 декабря он был назначен комендантом этого пункта; никакого укрепления там не было. Стрелки сами рыли для себя окопы и ходы сообщения и строили блиндажи. Вооружено было Большое Орлиное Гнездо первоначально двумя 6-дюймовыми пушками Канэ, но оба орудия были подбиты японцами еще 6–7 августа, и более из них не стреляли. За несколько дней до падения крепости была поставлена 47-мм скорострельная пушка, но 19 декабря она была разбита первыми же выстрелами японских батарей и к действию стала не годной. Гарнизон Большего Орлиного Гнезда составляли 67 человек. 19 декабря свидетель находился на вершине Большего Орлиного Гнезда как комендант его. Около 3 часов дня он был контужен японским снарядом и оглушен взрывом наших бомбочек. Японцы бросились в это время на шестой с утра штурм. На этот раз японцам удалось занять вершину. Стрелки и матросы оставили гору одновременно с тем, как унесли свидетеля. Это было в начале 4 часов дня».
Поручика Гринцевича: — «18 декабря свидетелю было приказано в ночь на 19-е число с 67 охотниками, занять Большое Орлиное Гнездо. С этими людьми и малым добавлением к ним от рот 14 полка (5–10 человек), 28 полка (15–20 человек) и моряков (15–20 человек) свидетель отбивал шесть атак, начавшихся с рассветом 19 декабря и окончившихся около 3 часов 40 минут дня. После шестой атаки оставшиеся целыми пять человек под натиском японцев отошли по ходу сообщения вниз и заняли окопы вправо от Митрофаньевской горы.
По показанию инженер-капитана фон Шварца — батарея лит. Б к моменту взятия японцами Большого Орлиного Гнезда была сильно разрушена, но окопы впереди по распоряжению генерала Фока были усилены и в них можно было держаться.
Изложенное подтверждается следующими находящимися в деле документами:
Запиской генерала-лейтенанта Фока генералу Горбатовско-му от 7 часов вечера 19 декабря: — «Предписываю Вашему Превосходительству немедленно отдать распоряжение об очищении литеры Б. Не заставьте меня принять меры. Равно держать во что бы то ни стало Курганную батарею, горки Лаперовскую, Владимирскую и Митрофаньевскую», и телефонограммами:
1) генерал-лейтенанта Фока генералу Горбатовскому, в 10 часов 30 минут утра: — «Большое Орлиное Гнездо сегодня удержать во что бы то ни стало»;
2) наблюдателя лейтенанта Ромашева в штаб крепости с Большой горы, в 2 часа 56 минут дня 19 декабря: — «Японцы влезли на Орлиное Гнездо, их оттуда сбили, теперь на Орлином никого не видно»;
3) поручика Князева в штаб крепости: — «В 3 часа дня лейтенант Ромашев сообщил, что японцы влезли на Орлиное, наших там не видно. На Орлином произошел взрыв, загорелась платформа»;
4) генерал-лейтенанта Фока полковнику Лебединскому в 5 часов 15 минут дня 19 декабря: — «Сегодня ночью отвести весь гарнизон с лит. Б к Опасной горе, где им поступить в распоряжение полковника Поклада. А роту, занимающую Китайскую стенку между лит. Б и укреплением № 2, отвести в укрепление № 2 для усиления его гарнизона...»;
5) капитана Степанова — из штаба генерала Горбатовского в штаб сухопутной обороны, в 6 часов 50 минут вечера 19 декабря: — «Капитан Андреев с Митрофаньевской горы доносит, что на Большом Орлином Гнезде японцы ставят орудия...»;
6) генерал-лейтенанта Фокатенералу Горбатовскому, в 7 часов 30 минут вечера: — «Гарнизону лит. Б отойти на Опасную гору; где поступить в распоряжение полковника Поклада, которому мною дано лично указание, как их употребить. Роте, расположенной на Китайской стенке, между лит. Б и укреплением № 2, отойти на укрепление № 2, на усиление его гарнизона»;
7) генерал-лейтенанта Фока подполковнику Лебединскому, 11 часов 45 минут вечера 19 декабря: — «Войскам с Куро-паткинского люнета и Малого Орлиного Гнезда отходить в Новый китайский город, где встать по фанзам. Часть должна быть в ружье, чтобы не дать прорваться в город. Снаряды можно оставить. Замки с орудий взять. Взорвать большие орудия, когда все уйдут».
Председатель:
Заседание верховного военно-уголовного суда прерывается до 11 часов завтрашнего дня.Перерыв объявлен в 5 часов 30 минут дня.
Посылка парламентера
Данными предварительного следствия устанавливается, что заблаговременно, еще до окончательного выяснения вопроса о том, взято ли японцами Большое Орлиное Гнездо, было заготовлено в штабе укрепленного района письмо к генералу Ноги с предложением начать переговоры о сдаче крепости, каковое и было послано с прапорщиком Малченко между 3 и 4 часами дня 19 декабря.
Изложенное подтверждается показаниями свидетелей: бывшего начальника штаба крепости полковника Хвостова, — что около 4 часов дня свидетелю доложили, что видели, как проскакал прапорщик Малченко, а за ним казак с большим белым флагом. Догадавшись, зачем поехал Малченко, свидетель доложил о том коменданту крепости. Последним официальное уведомление о вступления с японцами в переговоры относительно сдачи крепости было получено в 7 часов вечера того же дня. Свидетель слышал или от самого полковника Рейса, или от прапорщика Малченко, — точно не помнит, — что письмо к генералу Ноги с предложением о сдаче крепости было заготовлено полковником Рейсом заблаговременно и подано генералу Стесселю на подпись 19 декабря.
Генерал-лейтенанта Фок, который из разговоров с полковником Рейсом 19 декабря узнал, что у генерала Стесселя есть письмо к генералу Ноги с просьбой прислать парламентера для переговоров о сдаче крепости. На вопрос, когда это письмо будет отправлено, полковник Рейс ответил: «Завтра». — «Но уж это будет поздно», — возразил генерал Фок и после того, отправившись к генералу Стесселю, доложил последнему о положении дел, сказав, что восточный фронт держаться не может. После этого доклада и был послан парламентер.
Инженер-полковника Григоренко, — что около 3 часов дня 19 декабря генерал Стессель без предварительного соглашения с комендантом крепости послал парламентера с предложением сдать крепость.
Бывшего командира Порт-Артура, контр-адмирала Григоровича — что около 4 часов дня 19 декабря, в помещение, занимаемое им, свидетелем, совместно с контр-адмиралом Пащинским, «влетел» контр-адмирал Вирен и сообщил им содержание только что полученного им письма полковника Рейса о посылке парламентера к генералу Ноги для переговоров о капитуляции. Пораженный этим известием, особенно после решения военного совета 16 декабря, он, свидетель, вместе с контр-адмиралом Лощин-ским стал просить контр-адмирала Вирена как младшего по чину съездить к коменданту крепости и, узнав в чем дело, как можно скорее сообщить им, ибо ни он, свидетель, ни контр-адмирал Лощинский никаких извещений от полковника Рейса не получали. По возвращении своем контр-адмирал Вирен передал ему, свидетелю, и контр-адмиралу Лощинскому, что он был у коменданта крепости, который ничего не знал о случившемся, затем был у генерала Белого, который только при нем, адмирале Вире-не, получил аналогичное извещение, а затем отправился к генералу Стесселю. Последний казался сконфуженным и подтвердил о посылке парламентера. Тогда адмирал Вирен отправился к полковнику Рейсу, с которым имел крупный разговор, причем назвал его «изменником».
Во время отсутствия контр-адмирала Вирена им, свидетелем, и контр-адмиралом Лощинским было получено от полковника Рейса извещение, чтобы непременно сегодня же, 19 декабря, отправить миноносец в Чифу с полковыми знаменами. С этого момента он, свидетель, стал делать распоряжения к отправке на том же миноносце знаменного флага Квантунской) экипажа, серебряных Георгиевских рожков некоторых судов и секретной переписки штаба наместника и порта. Он сделал также подготовительные распоряжения ко взрыву мастерских, потоплению портовых судов, кранов и т. п.
В 6-м часу прибыл на его, свидетеля, квартиру комендант крепости и изложил положение дел. Выяснилось, что, вопреки его, генерала Смирнова, распоряжениям, очищены укрепления: Куропаткинский люнет, Малое Орлиное Гнездо и батарея Б; что о посылке парламентера генерал Смирнов узнал впервые от адмирала Вирена и что теперь положение дел таково, что ничего нельзя уже предпринять для спасения крепости. Собрать войска, которые можно было взять только с левого фланга, а именно от форта VI и на Ляотешане, генерал Смирнов не находил уже возможным.
Изложенные обстоятельства побудили свидетеля принять меры для скорейшего уничтожения судов и прочего казенного имущества, а также послать совместно с контр-адмиралами Лощинским и Виреном протестующую против сдачи телеграмму главнокомандующему армиями и генерал-адмиралу; телеграмма эта была отправлена на миноносце вместе с знаменами. Поздно вечером 19 же декабря была получена из штаба района телеграмма с требованием назначить делегата от флота для участия в переговорах о капитуляции крепости. Так как в распоряжении его, свидетеля, подходящего для этого лица не было, то он отказался дать делегата из чинов порта, почему с общего их, адмиралов, согласия, был послан капитан 1 ранга Щенснович как делегат от флота. Ввиду того, что флот уже не существовал, а оставалась только часть личного состава, и то почти вся находившаяся в распоряжении сухопутного начальства, никаких особых инструкций Щенсновичу дано не было, а указывалось ему, как человеку твердому и самостоятельному, вообще отстаивать интересы флота. К вечеру 20 декабря капитан 1 ранга Щенснович вернулся из Шуйшуина, и из его доклада он, свидетель, вынес впечатление, что во время переговоров он, Щенснович, был совершенно обезличен полковником Рейсом.
Командовавшего в Порт-Артуре отдельным отрядом броненосцев и крейсеров контр-адмирала Вирена, — что для него, свидетеля, было совершенной неожиданностью получение 19 декабря, между 3 и 4 часами дня, письма от полковника Рейса с извещением, что «уже послан офицер с письмом к генералу Ноги, чтобы начать переговоры о капитуляции, а потому Вы имеете только одну ночь, чтобы сделать с судами что Вы находите нужным». Ошеломленный, не веря этому письму, он, свидетель, отправился к контр-адмиралам Григоровичу и Лощинскому узнать, не имеют ли они таких же писем, но и для них это было также неожиданностью. Оттуда он, свидетель, поехал к генералу Белому, который, оказалось, также ничего не знал, новостью было письмо полковника Рейса и для коменданта крепости, генерала Смирнова, к которому он затем поехал. Тогда он, контр-адмирал Вирен, поспешил к генералу Стесселю, где застал уже генерала Белого, и на вопрос: «Неужели это правда, и разве можно сдать крепость без обсуждения этого вопроса на совете»? — получил от генерала Стесселя ответ, что это уже свершившейся факт и офицер должен сейчас вернуться. Для него, свидетеля, стало тогда ясно, что факт сдачи крепости действительно совершился; что независимо от того, будет ли она происходить при междоусобной войне желающих и не желающих сдаваться, будет ли арестован генерал Стессель или нет, все равно крепость доживает свои последние часы.
Бывшего коменданта крепости Порт-Артур генерал-лейтенанта Смирнова, — что около 7 часов вечера 19 декабря к нему прибыл контр-адмирал Вирен и показал предписание взрывать суда. Только в 11 часов вечера того же дня свидетель получил при рапорте полковника Рейса копии письма генерала Стесселя к генералу Ноги, составленного в следующих выражениях: — «Его Превосходительству, Командующему армией, осаждающей Порт-Артур. Милостивый Государь. Соображаясь с общим положением дел на театре военных действий, я признаю дальнейшее сопротивление Порт-Артура бесцельным и во избежание напрасных потерь желал бы войти в переговоры относительно капитуляции. Если Ваше Превосходительство на это согласны, то прошу назначить лиц, уполномоченных для переговоров об условии и порядке сдачи, и указать место, где их могут встретить назначенные мной лица. Пользуюсь случаем и т. д. генерал-адъютант Стессель. 1 января 1905. (19 декабря 1904 г.)».
Бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс, в свою очередь, показал, что ко времени посылки парламентера штурмы на Большое Орлиное Гнездо были окончены и что парламентер был послан в 4 часа 30 минут дня. Письмо к генералу Ноги было составлено при следующей обстановке: около 3 часов дня генерал-лейтенант Фок, возвратившись с позиции, отправился с докладом к генералу Стесселю. Пробыв у него минуть пятнадцать, генерал Фок зашел к свидетелю и передал ему, что генерал-адъютант Стессель просит его тотчас же прийти к нему. Когда свидетель пришел, генерал Стессель сообщил ему о докладе генерала Фока и продиктовал письмо по-русски, которое затем свидетель вместе с прапорщиком Малченко перевел на английский язык.
В тот же день, 19 декабря, генерал-адъютант Стессель отправил государю императору телеграмму следующего содержания, им собственноручно написанную: «Вчера утром японцы произвели громадный взрыв под укреплением № 3 и, еще не успел опуститься столб пламени, открыли адскую бомбардировку по всей линии; небольшой гарнизон укрепления частью погиб внутри его, частью успел выйти. После 2-часовой бомбардировки японцы повели штурм на Китайскую стенку, что восточнее форта III, до Орлиного Гнезда. Два штурма были отбиты, наша полевая артиллерия нанесла во время штурма много вреда. Держаться на Китайской стенке по громадной убыли вовсе нельзя, и сделал распоряжение ночью отойти на горы, лежащие за Китайской стенкой, уперев правый фланг в Большую гору (карандашом вписано между строк рукой полковника Рейса: «Теперь большая часть восточного фронта в руках японцев»), на этой (карандашом, рукою полковника Рейса исправлено: «новой») позиции можно будет просидеть (рукою полковника Рейса, карандашом исправлено: «держаться») очень немного (рукою полковника Рейса исправлено карандашом: «недолго», а затем крепость должна будет капитулировать. Но все в руке Бога. Может, и подойдет подкрепление. У нас потери значительны: два командира полка, 13-го — подполковник Гандурин и 26-го — флигель-адъютант полковник Семенов ранены, причем герой Гандурин очень тяжело. Комендант временного укрепления № 3, 25-го полка штабс-капитан Спредов погиб при взрыве. Великий Государь, Ты прости нас. Мы сделали все, что было в силах человеческих. Суди нас, но суди милостиво. Почти 11 месяцев непрерывной борьбы истощили все силы сопротивления и лишь четвертая часть защитников (карандашом, рукою генерала Стесселя, приписано между строк: «из коих половина больных») занимает 27 верст крепости без помощи и даже смены для малого хоть отдыха. Люди стали тенями».
По поводу этой телеграммы генерал-майор Рейс показал, что, по его предположению, первая часть телеграммы до слов «Великий Государь...» написана утром 19 декабря, а окончание уже после отправки парламентера.
Уничтожение судов, запасов и средств обороны
Получив от генерала Стесселя лично подтверждение факта посылки письма к генералу Ноги, командовавший отдельным отрядом броненосцев и крейсеров в Порт-Артуре контр-адмирал Вирен сделал все необходимые распоряжения по уничтожению судов, секретных книг и документов. Подготовительные ко взрыву судов работы были выполнены еще вскоре после того, как со взятием японцами горы Высокой 23 ноября суда отряда были потоплены и расстреляны 11-дюймовыми неприятельскими снарядами. Советом всех командиров судов, флаг-инженер-механика, корабельного инженера и минных офицеров, под председательством свидетеля, контр-адмирала Вирена, решено было употребить для этого от 6 до 8 зарядных отделений мин Уайтхеда на каждый корабль, разместив их по две мины под кормой у дейдвудных валов по возможности под башнями больших орудий и в машинном, и котельном отделениях. Для дополнительных взрывов имелись наготове два минных катера с минами Уайтхеда. Вся подготовительная работа была поручена минным офицерам под общим наблюдением командира броненосца «Полтава», капитана 1 ранга Успенского, на ответственности каждого командира лежало проверить, чтобы работа эта была выполнена.
Отдав приказ взрывать суда, контр-адмирал Вирен приказал вместе с тем портить и орудия, подрывая их небольшими зарядами или наливая в канал их кислоты. Всю ночь на 20 декабря до восхода солнца слышались взрывы, некоторые суда горели, а на береговых укреплениях многие офицеры и нижние чины, несмотря на приказание начальника укрепленного района ничего не портить, все-таки как могли портили орудия, сжигали заряды, бросали в воду и зарывали снаряды.
Командиром Порт-Артура, контр-адмиралом Григоровичем отданы были распоряжения потопить портовые суда, плавучие средства и уничтожать склады минного городка, мастерские, орудия, флаги и документы. Броненосец «Севастополь» утром 20 декабря оттянулся от берега на глубину 25 саженей, открыл кингстоны и, опрокинувшись на правую сторону, затонул на глубине.
Бывший интендант крепости подполковник Достовалов свидетельствует, что о сдаче крепости узнал в ночь с 19 на 20 декабря, но приказания уничтожать припасы и вещи не получал.
Равным образом не получал распоряжения о порче орудий, снарядов и всего, что не должно было достаться врагу, и начальник обороны восточного фронта генерал-майор Горбатов-ский, получивший официальное уведомление о сдаче крепости в 7–7 часов 30 минут вечера 19 декабря в письме подполковника Дмитревского капитану Степанову.
Бывший начальник штаба укрепленного района генерал-майор Рейс отозвался запамятованием, было ли отдано распоряжение об уничтожении складов имущества, но вместе с тем показал, что большая часть ручного оружия сдана в испорченном виде, так как нижние чины, складывая ружья, ломали их о землю, что крепостные орудия были испорчены взрывами пироксилиновых шашек; что часть снарядов была брошена в воду или закопана в землю и, наконец, что полевые орудия испорчены сбитием прицелов, мушек и т. п. настолько, что не могли быть употреблены в дело ранее исправления в арсеналах.
Факт неотдачи распоряжения о порче фортов, орудий и имущества подтверждается показаниями:
контр-адмирала Лощинского, который от генерала Белого узнал, что до окончания переговоров о сдаче ничего не приказано портить;
генерал-майора Ирмана, что, хотя приказано было свыше ничего не портить, тем не менее войска западного фронта портили свои полевые орудия, убивали ценных лошадей, рубили седла, выбрасывали в море револьверы и т. д.;
генерал-майоров Семенова и Мехмандарова, из которых последний показал, что узнав о сдаче крепости, распорядился, чтобы в батареях вверенного ему 7-го Восточно-Сибирского стрелковой артиллерийской дивизии портилось и уничтожалось все, что возможно, но вскоре получил приказание ничего не портить;
генерал-лейтенанта Никитина, что никаких приказаний о порче орудий он от начальника укрепленного района не получал, но отдал такое распоряжение самостоятельно, вследствие чего часть полевых пушек и снарядов была сброшена в море, трубки отвинчивались, нарезы орудий сбивались зубилами, каналы травились кислотами, лошади убивались, седла ломались, хомуты резались и амуниция жглась, и исполняющего должность начальника штаба 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии капитана Голованя, что распоряжения генерала Стесселя об уничтожении всякого имущества в период от решения сдать крепость до подписания капитуляции в штабе 7-й дивизии получено не было.
Бывший комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов, между прочим, показал, что когда начальник артиллерии крепости генерал-майор Белый, получив от полковника Рейса уведомление о приказании генерала Стесселя испортить 10-дюймовые орудия, обратился к последнему за подтверждением такового, то генерал Стессель отменил это свое распоряжение.
Генерал-лейтенант Фок, в свою очередь, показал, что он никаких распоряжений относительно порчи орудий не делал, но их портили, а снаряды бросали в море. О посылке парламентера он приказал уведомить генерала Горбатовского для объявления о том войскам, а утром 20 декабря отдал распоряжение не открывать огня.
Силы и средства крепости ко времени сдачи ее
Гарнизон: По данным ведомости наличности нижних чинов в укрепленном районе Кинчжоу — Порт-Артур с 15 февраля по 18 декабря 1904 года включительно, составленной сводкой данных из частных ведомостей наличного состава, видно, что 18 декабря 1904 года состояло в Порт-Артуре нижних чинов, стрелков, артиллеристов, инженерных и других сухопутных войск, — больных — 6281 человек, нестроевых — 3645 человек, строевых — 22 434 человека. О наличности из этого числа штыков на позициях и в резерве крепости представляется возможным судить по ведомости о сем, обнимающей период с 29 августа по 13 декабря 1904 года и составленной на основании веденных в штабе сухопутной обороны перечней частей и наличной числительное(tm) их. Из этой ведомости видно, что 13 декабря на позициях и в резерве было 12 180 человек, в том числе 2098 моряков.
Из приложенных к показаниям генерал-майора Горбатовского и полковника Хвостова ведомостей видно, что с 23 по 25 декабря 1904 года сдано японцам военнопленными: 747 офицеров, чиновников и зауряд-прапорщиков и 23131 нижних чинов. В том числе: стрелков — 12 035, артиллеристов — 4410, матросов — 5818, саперов — 626, казаков — 111 и разных штабов — 65 человек,
В частности, свидетельскими показаниями устанавливается, что после взятия Большего Орлиного Гнезда на всем восточном фронте было вместе с моряками до 3500–4000 человек, а на всех позициях — стрелков и моряков — 12 ½ тысяч, артиллеристов (крепостных и полевых) — до 5 тысяч, инженерных войск более 500 человек и нестроевых более тысячи человек.
Ко дню капитуляции крепости Порт-Артур, т. е. к 20 декабря 1904 года, находилось больных и раненых во всех врачебных учреждениях крепости: 8336 человек, в околотках и слабосильных командах — 5313 человек, всего — 13 649 человек. Если к этому числу присоединить цифры больных и раненых, поступивших в команды и околотки после сдачи крепости до 29 декабря, число которых равняется 1468 человек, то общее число больных и раненых, оставленных в Порт-Артуре, равно 15 117 человек.
Запасы продовольствия. По показанию бывшего коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова, ко дню сдачи ее оставалось запасов: муки — на 40 дней, крупы — на 22 дня, сухарей — на 15 дней, соли и чаю на несколько месяцев, сухих овощей — на 3 месяца, сахару на 15 дней, лошадей до 2 1/3 тысячи голов.
По сведению крепостного интенданта подполковника Дос-товалова, сдано японцам продуктов: муки пшеничной — 6957 пудов (на 23 дня); муки крупчатки — 31 050 пудов; крупы и рису — 4458 пудов (на 18 дней); чаю 2351 пуд (на 140 дней); сахару — 981 пуд(на 15 дней); сушеных овощей — 3016 пудов (на 45 дней); соли — 16 301 пуд; консервов мясных — 1767 пудов, консервов — «Корнбеф» — 61 пуд; овса — 68 пудов; бобов — 25 118 пудов (на 30 дней). Портом сдано японцам запасов: сушеной капусты — 17 пудов; крупы овсяной — 105 пудов; муки ржаной — 16 500 пудов; мяса соленого — 16 пудов, мяса в консервах — 5 пудов; масла коровьего — 116 пудов; сухарей ржаных — 15 980 пудов; сухарей белых — 31 312 пудов; сахару — 2811 пудов; соли — 2890 пудов; уксусу — 598 ведер; чаю байхового — 169 пудов; чаю кирпичного — 171 пуд; муки пшеничной — 7285 кульков (кулек имеет чистой муки 1 пуд 15 фунтов).
По показанию бывшего гражданского комиссара Квантунской области и председателя городского Порт-Артурского совета подполковника Вершинина, мирное население было обеспечено продовольствием до марта месяца 1905 года. 23 декабря согласно условиям капитуляции городская продовольственная комиссия передала японцам из складов Китайской Восточной железной дороги городских продовольственных запасов: муки белой, американской — 420 кульков; муки ржаной — 3300 пудов; муки пшеничной — 600 пудов; сухарей ржаных — 55 пудов; макарон — 17 ящиков; сахару — 600 пудов; рису 1 сорта — 375 пудов; рису 2 сорта (китайского) — 850 пудов; чумизы (род проса) — 750 пудов; пшена — 630 пудов; соли молотой — 700 пудов; крупы перловой — 1 мешок. Кроме того, имелся еще весьма значительный запас бобов и в других городских складах и значительные запасы для китайцев рису, гаоляна и чумизы.
Артиллерийские средства. Из «Артиллерийского дела» штаба укрепленного Квантунского района видно, что к 18 декабря 1904 года в Квантунской крепостной артиллерия было: орудий — 312 (в том числе — пулеметов 55 и китайских пушек — 29), снарядов к ним 31 845 и патронов к пулеметам — 1 255 935.
По справке, составленной начальником артиллерия крепости генерал-майором Белым 28 декабря 1904 г. в Порт-Артуре, к 20 декабря оставалось: орудий годных к действию — 295 (в том числе: пулеметов — 20 и китайских пушек — 29); снарядов к 10-дюймовым пушкам — 130, на все орудия; к 9-дюймовым — 270, на все орудия; 6-дюймовых крепостных бомб — 450; шрапнелей — 1400; 42-линейных крепостных бомб — 270, шрапнелей — 970; к 6-дюймовым пушкам Канэ бомб — 900, шрапнелей — 1400; к легким пушкам: гранат — 1400, шрапнелей — 3900, картечей — 400; 11-дюймовых мортирных бомб — 130 (только японские); 9-дюймовых мортирных бомб — 230; к 6-дюймовым полевым мортирам: бомб — 300; к 57-мм береговым пушкам: гранат — 4000, шрапнелей — 4000, картечей — 500; к 57-мм канонирным пушкам: картечей — 2000; к 20–75-мм морским пушкам: в среднем — по 200 гранат на каждую; к 68-ми 37-мм и к 39–47-мм пушкам имелся большой запас бронебойных гранат.
Орудийные деревянные основания на батареях № 4, 5, 17 и 20 непрерывной стрельбой были совершенно расстроены, почему десять 9-дюймовых пушек и десять 9-дюймовых мортир почти не могли вовсе стрелять; все орудия получили сильный расстрел каналов и другие мелкие повреждения, не позволявшие использовать вполне все свойства этих орудий.
Перечисленные выше комплекты снарядов имели следующие недостатки: 10-дюймовые снаряды почти все оставались только бронебойные, не снаряженные, небольшое число чугунных бомб (русских) для И-дюймовых мортир «рвались при собственном выстреле»; третья часть бомб к 9-дюймовым пушкам и мортирам также были стальные; бомбы для орудий Канэ были морские и при падении не разрывались; шрапнели почти все были без трубок и переделывались в бомбы; то же относительно 42-линейных пушек; 6-дюймовые полевые мортиры также стреляли морскими снарядами для пушек Канэ. Заряды были долголежалые, с разнообразными свойствами пороха. Для зарядов не хватало пороха. В полевой скорострельной артиллерии оставалось на орудие не более 30 патронов. Вытяжные скорострельные трубки за израсходованием своих употреблялись морские, перовые и китайские, плохого качества. К морским 75-мм и 47-мм пушкам употреблялись китайские обточенные гранаты, часто рвавшиеся у дула орудия; шрапнелей для них было. Для 42-линейных пушек употреблялись снаряды 9-фунтовых морских пушек.
По показанию генерал-лейтенанта Смирнова, ко дню сдачи крепости оставалось около 200 тысяч снарядов, причем крупного калибра было 9 тысяч, среднего — около 30 тысяч, и малого калибра (для 57, 47 и 37-мм орудий) — более 150 тысяч; кроме того, около 10 тысяч снарядов оставалось для китайских пушек; ружейных патронов было около 7 миллионов.
Из указанного выше генерал-лейтенантом Смирновым общего числа оставшихся ко дню сдачи снарядов 200 тысяч подтверждается, со слов генерала Белого, и генерал-майором Мех-мандаровым.
В частности, состояние артиллерийских средств обороны на атакованных фронтах крепости устанавливается показаниями свидетелей:
Генерал-майора Ирмана, — что на западном фронте к 19 декабря крепостных и полевых орудий было около 30; снарядов к ним для орудий большого калибра не было вовсе, для 37– и 47-мм пушек было порядочно; полевых трехдюймовых пушечных патронов почти не было.
И генерал-майора в отставке Стольникова, — что на 3-м участке восточного фронта 10 декабря было около 80 годных орудий; снаряды к ним были; более всего к орудиям мелкого калибра, в среднем около 30 снарядов на орудие; к полевым орудиям около 10 на орудие, и около 10 же на каждое орудие 6-дюймового калибра. Сдано свидетелем японцам на своем участке годных для стрельбы: 6-дюймовых орудий и более крупного калибра — 17, полевых — 11 и малого калибра скорострельных — 37. Кроме того сдано морских орудий около 15.
Генерал-лейтенант Никитин подтверждает, что на восточном фронте были артиллерийские взводы, в которых не оставалось ни одного снаряда, и «если бы не сдались, то по уравнении их пришлось бы по 10 или 12 снарядов на орудие (полевое)».
Инженерные средства обороны, с падением Большего Орлиного Гнезда, определялись главным образом состоянием 2-й и 3-й оборонительных линий и Центральной ограды.
В дополнение к приведенным выше отзывам о состояния этих позиций и возможности держаться на них, высказанным старшими войсковыми начальниками на военном совете 16 декабря, надлежит иметь в виду показания следующих свидетелей:
Начальника инженеров крепости полковника Григоренко, — что 2-я линия обороны от Курганной батареи через Митрофань-евскую гору на Большое Орлиное Гнездо спроектирована была по естественному ряду возвышенностей. Над этой позицией командовало лишь Орлиное Гнездо. К недостаткам позиции относились: неустройство бойниц и блиндажей (по недостатку рабочих рук); слабость фронтального огня; обстрел был, главным образом, с боков. На Митрофаньевской горе стояло 6–8 орудий, да столько же на Лаперовской. Позицию эту свидетель считает в общем удовлетворительной, хотя с падением Большего Орлиного Гнезда держаться на ней было трудно. Третью оборонительную линию составляли: часть Центральной ограды до Саперного редута, Каменоломный кряж, а затем с занятием Большего Орлиного Гнезда японцами линию обороны можно было направить или на батарею лит. Б, или через Большую гору и укрепление № 1 на батарею лит. А или форт I, или можно было примкнуть ее к укреплению № 2. Первые орудия на Каменоломном кряже начали ставить в половине августа, а затем приступили и к устройству окопов. Работа подвигалась медленно, так как рабочих назначалось не более 100–150 человек. Глубина траншей была большею частью 7 футов, местами 4 с половиной, менее не было. Часть бойниц была устроена, блиндажей не было. Предполагалось на позиции держать лишь часовых, а гарнизон, ввиду наступавших холодов, расположить в домах Нового китайского города, находящегося сейчас же позади Каменоломного кряжа. Очищение батареи лит. Б затрудняло занятие 3-й линии, хотя укрепление № 2 еще могло держаться, так как траншеи впереди его были весьма приличные. За Центральной оградой держаться можно было.
По мнению свидетеля, инженер-капитана фон Шварца, вторая оборонительная линия состояла из окопов, глубиной для стрельбы стоя; за Митрофаньевской горой имелись капитальные блиндажи на 5–6 рот, а на вершине горы — два крепких блиндажа человек на 40; два больших блиндажа были сделаны и за Скалистым кряжем. Вообще, линия была полевого характера, но признавать ее только «декорацией», по заявлению свидетеля — нельзя. Далее, у нас была Центральная ограда, представлявшая собой преграду для штурма города. Если бы она своевременно была оборудована траверсами и блиндажами, то за ней еще можно было бы держаться.
Заведовавший работами по укреплению 2-й оборонительной линии инженер-капитан Родионов показал, в свою очередь, что ко дню сдачи крепости линия эта представляла непрерывную траншею, местами переходившую в редуты, насыпных брустверов не было; профиль местами доведен была до 7 футов, местами лишь до 4–4 с половиной футов; блиндажей и теплых помещений не было, но внизу был целый Китайский город, которым можно было воспользоваться ими для размещения в его домах людей, или как материалом для создания блиндажей на самой позиции. По характеру местности позиция была сильна: все окопы были с хорошим обстрелом, и неприятелю, по мнению свидетеля, предстояла бы трудная задача — спуститься под действительным огнем со взятых им позиций (хотя бы с того же Большего Орлиного Гнезда) и подняться по крутому и большому подъему. Потребовалось бы время для подготовки этого движения серьезным артиллерийским огнем и закреплением занятых уже пунктов. На 2-й оборонительной линия было 10 орудий морских 75-мм, одно 120-мм на колесном лафете и несколько 57-мм, 37-мм и 9 фунтовых орудий. Для артиллерийской прислуги были устроены теплые помещения — блиндажи и кухни.
Относительно Центральной ограды бывший начальник штаба крепости полковник Хвостов показал, что это было очень солидное сооружение по своему профилю, усиленное искусственными препятствиями; в некоторых местах ограды имелись блиндажи; главный недостаток ее — низкое положение относительно ближайших высот.
Санитарное состояние и дух войск. Согласно показанию заведующего медицинской частью Квантунского района, бывшего корпусного врача 3 Сибирского армейского корпуса, действительного статского советника Рябинина, санитарное состояние гарнизона крепости до сентября было вполне благоприятным. Но уже в августе начали появляться заболевания дизентерией, а в сентябре брюшным тифом. Обе эти болезни в октябре и ноябре достигли наибольшего развития и с конца ноября стали слабеть. Параллельно с ними развивалась цинга, которая в ноябре и декабре охватила почти всех нижних чинов.
Все раненые и больные в госпиталях и в частях войск были вместе с тем и цинготные. Причинами развития цинги были: изнурительный труд по укреплению позиций, продолжительное житье в землянках и блиндажах, недостаток в некоторых пищевых продуктах — свежем мясе, овощах и кислотах и угнетенное состояние духа, особенно резко сказавшееся, по мнению свидетеля, после падения Высокой горы.
В свою очередь войсковые начальники показали:
генерал-майор Горбатовский, — что «здоровье войск, если относиться строго, было плохое, вполне здоровых было мало, все почти были подвержены или предрасположены к цинге». Выражение, что люди походят на теней, свидетель считает верным только относительно тех, которые дрались изо дня в день на позициях; но стоило только одну-другую ночь поспать, и они оживали. В последнее время на восточном фронте спать приходилось редко. Весть о сдаче войска приняли равнодушно, что свидетель объясняет страшным утомлением людей;
генерал-лейтенант Никитин, — что больных цингою было очень много, зачатками ее поражены были уже все; но весть о сдаче, по показанию этого свидетеля, произвела удручающее впечатление;
генерал-майор Мехмандаров, — что люди выглядели утомленными, но чтобы они пали духом — этого свидетель сказать не может;
генерал-майоры Ирман и Семенов, — что состояние духа войск западного фронта было хорошее; готовы были еще долго драться, о сдаче и не говорили, хотя каждый чувствовал, что наступает начало конца с падением верков на восточном фронте;
генерал-лейтенант Фок, — что на восточном фронте цинга с каждым днем принимала все более острую форму; на западном фронте, особенно в полку, цинги почти не было. Распространение цинги свидетель объясняет непосильной службой, а не отсутствием надлежащего питания;
генерал-лейтенант Смирнов, — одной из причин быстрого распространения цинги считает неутверждение генералом Стесселем постановления совета обороны 25 ноября о выдаче конины ежедневно по ¼ фунта каждому здоровому и ½ фунта каждому больному.
Из госпитальных больных, по показанию свидетеля, около половины было цинготных; из 7 тысяч больных, находившихся в околотках, около 5 тысяч могло быть поставлено на верки. Свидетель заключает это из того, что через регистрационный пункт японцы пропустили около 24 тысяч человек, которые могли совершить походное движение в 19 верст до ст. Чилиндзы, затем следовать в Дальний, а оттуда на пароходах в Японию. «Эти люди, без сомнения, могли лежать у бойниц и стрелять, когда в этом явилась бы надобность».
По показанию генерал-майора Горбатовского — в день сдачи выписалось из госпиталей и околотков от 8 до 10 тысяч человек.
В частности, о состоянии боевых и продовольственных запасов, здоровье и духе чинов флота свидетельствует:
контр-адмирал Вирен, — что вследствие сообщенного ему генералом Белым приказания генерала Стесселя ничего не портить на фортах остались неиспользованными около 6 тысяч морских снарядов большего калибра (6-дюймовых и 10-дюймовых) и около 6 тысяч малого — 75-мм, 37-мм и Барановского, хотя частным образом свидетелю известно, что на многих фортах незаметно портились орудия и топились снаряды. После поверки морских команд оказалось здоровыми ушедшими в плен 115 офицеров и 2537 нижних чинов;
контр-адмирал Лощинский, — что продовольственных запасов было вполне достаточно, так что порт уделил для сухопутных войск 6 тысяч пудов масла, 3 с половиной тысячи пудов сахару; особенно много было муки и сухарей, которых не ели, по тому что был хлеб. Дух морских войск был очень хорош, а судя потому, что как на них, так и на сухопутные войска сдача произвела удручающее впечатление, свидетельствует, что возможность дальнейшей обороны была. Всеми, правда, сознавалось тяжелое положение крепости, но мысль о капитуляции не возникла. Имея в виду, что противник, утомленный и обессиленный веденными им штурмами, пошел бы, вероятно, ко 2-й линии тихой сапой, Артур, по мнению свидетеля, мог продержаться еще полтора месяца. Цинготных моряков было около тысячи человек,
контр-адмирал Григорович, — что припасов хватило бы еще месяца на полтора, а снарядов для двух штурмов. Достаточно было и защитников. Еще 19 декабря свидетель послал на форты совершенно бодрых людей.
<< Назад
Вперёд>>
