Глава 20. Конец тобольской ссылки (январь – май 1918 г.)
1 (14) января 1918 года я вновь взялся за дневник, который перестал вести, когда нас перевезли в Тобольск. Я приведу несколько отрывков из него, как это уже делал, описывая нашу жизнь в Царском Селе.
«Понедельник, 14 января (1 января по старому стилю). Сегодня утром мы ходили в церковь, где первый раз служил новый священник. Отец Василий (об этом инциденте я рассказал в предыдущей главе) был переведен архиепископом Гермогеном в Абалатский монастырь.
Вторник, 15 января. В два часа дня состоялось заседание комитета нашего гарнизона. Ста голосами против 85 было решено запретить ношение эполетов и погон офицерами и солдатами.
Четверг, 17 января. Полковник Кобылинский пришел к нам сегодня утром. Он предпочитает носить гражданскую одежду вместо военной без знаков различия.
Пятница, 15 января. Священник и хор[59] прибыли в три часа. Сегодня Крещение, а новый священник первый раз служит в доме.
Когда пришла очередь Алексея Николаевича целовать крест, протянутый священником, последний наклонился и поцеловал его в лоб. После обеда генерал Татищев и князь Долгоруков пришли просить царя снять эполеты с формы, чтобы избежать враждебного поведения солдат. Сначала казалось, что царь откажется, но, обменявшись взглядом и несколькими словами с царицей, он взял себя в руки и подчинился требованию ради семьи.
Суббота, 19 января. Сегодня утром мы ходили в церковь. На царе была кавказская бурка, которую обычно носят без эполетов. Алексей Николаевич прятал свои эполеты под башлыком. Сегодня царица по просьбе царя (и от своего имени) пригласила меня с этого времени пить чай вместе[60] с ними, когда я не занят своими уроками. Поэтому в 10 часов, когда княжны ушли, я остался с их величествами (Алексей Николаевич всегда отправляется спать в 9 часов).
Понедельник, 21 января. Прошлой ночью был сильный снегопад. Мы начали строить снежную крепость.
Пятница, 25 января. День рождения Татьяны Николаевны. Литургия в доме. Чудесный зимний день, солнечно, 15 градусов мороза. Как обычно, продолжали строить снежную крепость. Солдаты охраны пришли помочь нам.
Среда, 30 января. Сегодня дежурили солдаты из лояльно настроенной по отношению к нам части 4-го полка. Царь с детьми провел с солдатами несколько часов.
Суббота, 2 февраля. 30 градусов ниже нуля. Князь Долгоруков и я заливали водой снежную гору. Мы принесли 30 ведер воды. Было так холодно, что вода замерзала прямо в ведре. От ведер с водой и снежной горки шел пар. Завтра дети смогут начать кататься с этой горки.
Понедельник, 4 февраля. Говорят, ночью температура упала до 37 градусов ниже нуля. Очень сильный ветер. В комнате княжон невыносимо холодно, как в ледяном доме.
Среда, 6 февраля. Сегодня солдатский комитет постановил заменить Панкратова каким-то большевистским комиссаром из Москвы. Наши дела становятся все хуже и хуже. Судя по всему, между Советской Россией и Германией, Австрией и Болгарией больше нет состояния войны. Армия будет распущена, но Ленин и Троцкий еще не подписали мирный договор.
Среда, 13 февраля. Царь сказал мне, что началась демобилизация армии, уже распущены несколько призывных наборов. Все старые солдаты (то есть дружески расположенные к нам) скоро покинут нас. Царя это очень удручает. Эти перемены могут сказаться на нас самым плачевным образом.
Пятница, 15 февраля. Уже уехало несколько солдат. Они тайно пришли попрощаться с царем и его семьей.
Вечером за чаем с их величествами генерал Татищев с откровенностью, вызванной сложившимися обстоятельствами, сказал, что удивлен атмосферой любви и близости, существующей в царской семье. Царь, улыбнувшись царице, сказал: „Вы слышите, что сказал генерал“.
Затем, с обычной для него смесью легкого юмора и иронии, он добавил: „Вы мой товарищ по оружию, Татищев, и вы имели много возможностей наблюдать за нашей жизнью. Если даже вы так мало знали о нас, то как же мы можем упрекать газеты за то, что они пишут о нас?“
Среда, 20 февраля. Царь говорит, что немцы взяли Ревель, Ровно и т. д. и продолжают наступление по всему фронту. Очевидно, что это сильно огорчает его.
Понедельник, 25 февраля. Полковник Кобылинский получил из Москвы телеграмму, где говорится, что с 1 марта Николай Романов и его семья должны получать солдатский паек и каждый член семьи будет получать 600 рублей в месяц из доходов от их личного имущества. До этого времени расходы по нашему содержанию оплачивались государством. Поскольку семья состоит из 7 человек, ее содержание обойдется в 4200 рублей в месяц.[61]
Вторник, 26 февраля. Его величество попросил меня помочь ему вести счета и составить бюджет семьи. Он немного сэкономил от денег, выдаваемых на „предметы личной гигиены“.
Среда, 27 февраля. Царь, шутя, заметил, что поскольку все вокруг создают комитеты, то он назначит меня главой комитета по управлению его собственной общины. „Комитет“ этот будет состоять из генерала Татищева, князя Долгорукова и меня. Днем мы провели первое „заседание“ и пришли к выводу, что необходимо сократить штат слуг. Это очень неприятно. Нам придется уволить 10 человек, у некоторых из которых в Тобольске семьи. Когда мы сообщили об этом их величествам, мы увидели, какую боль доставило им это решение. Они должны расстаться со слугами, чья преданность обернется для них нищетой.
Пятница, 1 марта. В силу вступает новый порядок нашей жизни. С сегодняшнего дня из нашего рациона исключены масло и кофе как предметы роскоши.
Понедельник, 4 марта. Солдатский комитет постановил сломать снежную горку, построенную нами (детям она доставляла безмерное удовольствие!), потому что царь и царица забрались на нее, чтобы посмотреть на отъезд солдат 4-го полка. Каждый день приносит новые неприятности царской семье и их окружению. Уже долгое время нам разрешают выходить только в сопровождении солдата. Вероятно, скоро мы лишимся и этого.
Вторник, 5 марта. Вчера солдаты с видом побитой собаки (ведь они чувствовали, что поступают низко!) начали ломать снежную горку. Дети безутешны.
Пятница, 15 марта. Горожане, узнав о нашем положении, находят способы передать нам яйца, конфеты и даже деликатесы.
Воскресенье, 17 марта. Сегодня Масленица. Все веселятся. Под нашими окнами туда-обратно ездят сани; звон колокольчиков, звук губных гармошек и песен… Дети с завистью наблюдают за всеобщим весельем. Они начали скучать в заточении и тяготятся им. После того как разломали снежную горку, их единственным развлечением стало вышивание и выпиливание.
Высокомерие солдат и их наглость по отношению к нам невозможно себе даже представить: уехавшим на замену присланы отвратительного вида молодые люди.
Несмотря на свое ужасное положение, которое ухудшается с каждым днем, их величества все еще лелеят надежду на то, что их верные друзья попытаются как-то освободить их. Никогда еще ситуация не была более благоприятной для побега, потому что в Тобольске нет представителей большевистского правительства. С помощью полковника Кобылинского, который и так уже на нашей стороне, можно было бы легко усыпить бдительность наших наглых, но не очень-то умелых стражей. Все, что для этого требуется, – это организованные и решительные действия извне. Мы неоднократно говорили царю, что необходимо быть готовым к любому повороту событий. Он же настаивает на двух условиях, которые серьезно осложняют дело: он и слышать не хочет о том, чтобы семья разлучалась или покидала Россию.
Однажды царица сказала мне в этой связи: „Я никогда не покину Россию, потому что мне кажется, что уехать за границу – это значит порвать нашу последнюю связь с прошлым, которое умрет для нас навсегда“.
Понедельник, 18 марта. Первую неделю поста семья будет, как обычно, посвящать церковному говению. Утром и вечером – служба в церкви. Поскольку различные занятия препятствуют посещениям хора, царица и великие княжны поют вместе с дьяконом.
Вторник, 19 марта. После обеда мы обсуждали Брест-Литовский мир, который только что был подписан. Царь был очень подавлен и сказал: „Это – позор для России; этот договор – самоубийство. Я никогда и представить себе не мог, что император Вильгельм и германское правительство пожмут руки предателям. Но я уверен: этот договор не пойдет им на пользу; он не спасет их от гибели!“
Немного позже, когда князь Долгоруков заметил, что газеты обсуждают пункт договора, в котором немцы требовали передать им царскую семью, царь вскричал: „Это либо оскорбление, либо попытка дискредитировать меня!“
А царица негромко добавила: „После всего того, что они сделали государю, я скорее предпочту умереть в России, чем быть спасенной Германией!“
Пятница, 22 марта. В четверть десятого, после вечерней службы, все отправились на исповедь – дети, слуги, придворные и, наконец, их величества.
Суббота, 23 марта. Из Омска прибыл отряд из сотни красноармейцев; это первые большевики, которые будут нести гарнизонную службу в Тобольске. Мы упустили свой последний шанс убежать. Однако его величество говорит мне, что у него есть основание полагать, что среди этих людей могут быть офицеры, пошедшие туда на службу; он также утверждает, не раскрывая мне источник своей информации, что в Тюмени находятся 300 офицеров.
Вторник, 9 апреля. Большевистский комиссар, прибывший сюда с отрядом из Омска, настоял на том, чтобы ему дали осмотреть дом. Солдаты нашей охраны отказали ему в этом. В связи с этим полковник Кобылинский нервничает и опасается конфликта. Принимаем меры предосторожности: вводим патрулирование, удваиваем число часовых. Очень беспокойная мысль.
Среда, 10 апреля. Полный сбор нашей охраны, на котором прибывший комиссар-большевик раскрывает свои полномочия. Он имеет право в 24 часа расстрелять любого, кто не подчиняется его приказам, причем без суда и следствия. Солдаты позволили ему войти в дом.
Пятница, 12 апреля. Алексей Николаевич снова прикован к постели, так как со вчерашнего дня у него сильная боль в паху из-за растяжения. Он очень хорошо себя чувствовал всю зиму. Остается надеяться, что ничего серьезного у него нет.
Солдат из нашего отряда, которого направляли в Москву, вернулся сегодня и привез полковнику Кобылинскому распоряжение ЦИК большевистского правительства усилить надзор за нами. Генерал Татищев, князь Долгоруков и графиня Гендрикова должны быть переведены в наш дом и находиться там на положении пленников. В меморандуме также объявлялось о прибытии комиссара, наделенного чрезвычайными полномочиями, в сопровождении отряда солдат.
Суббота, 13 апреля. Все, кто пока еще живет в доме Корнилова, – графиня Гендрикова, мадемуазель Шнайдер, князь Долгоруков и Гиббс[62] – переезжают в наш дом. На свободе остаются только доктора Боткин и Деревенько. Со вчерашнего дня боли у Алексея Николаевича усилились.
Понедельник, 15 апреля. Вчера и сегодня Алексея Николаевича мучают сильные боли. Это один из самых серьезных приступов гемофилии.
Вторник, 16 апреля. Полковник Кобылинский, офицер стражи и несколько солдат приходили в дом с обыском. Они изъяли у нас кинжал царя, который он носил со своей казачьей формой.
Понедельник, 22 апреля. Сегодня из Москвы прибыл комиссар с небольшим отрядом; его фамилия – Яковлев. Он показал свои документы коменданту и солдатам. Вечером он пил чай с их величествами. Все очень обеспокоены. Его прибытие рассматривается как недобрый знак, туманный, но вполне реальный.
Вторник, 23 апреля. В 11 часов пришел комиссар Яковлев. После осмотра всего дома он пошел к царю, который сопроводил его в комнату Алексея Николаевича, который по-прежнему лежал в постели. Не увидев царицу, которая была еще не готова принять его, он пришел еще раз немного позже с полковым доктором и во второй раз посетил Алексея Николаевича (он хотел, чтобы его врач подтвердил, что мальчик действительно болен). Когда он уходил, он спросил у коменданта, много ли у нас багажа. Значит ли это, что мы скоро уедем?
Среда, 24 апреля. Мы все в состоянии отчаяния и напряженности. Чувствуем себя забытыми всеми, предоставленными самим себе и отданными на милость этого человека. Возможно ли, что никто и пальцем не пошевелит, чтобы спасти императорскую семью? Где те, кто остался верен царю? Почему они медлят?
Четверг, 25 апреля. Около трех часов дня, когда я проходил по коридору, я увидел двух рыдающих слуг. Они сказали мне, что Яковлев пришел сообщить царю, что забирает его. Что происходит? Я не осмеливаюсь подняться наверх без приглашения и возвращаюсь к себе в комнату. Почти сразу же в дверь постучала Татьяна Николаевна. Она была в слезах и сказала, что ее величество просит меня. Я последовал за ней. Царица была одна, очень расстроенная. Она подтвердила услышанное мной, что Яковлев увозит царя в Москву. Отъезд намечен на завтра.
– Комиссар говорит, что никто не причинит царю вреда и что если кто-то желает его сопровождать, то он не возражает. Я не могу отпустить его одного. Они хотят, как это было уже раньше, разлучить его с семьей…
– Они хотят управлять им, заставив его беспокоиться о семье… Царь им нужен; они понимают, что лишь он представляет Россию… Вместе мы сможем эффективнее сопротивляться им, и я должна быть рядом с ним в минуты испытаний… Но мой мальчик еще болен… А вдруг будет какое-то осложнение… О боже, какое мучение! Первый раз в жизни я не знаю, что делать; я всегда испытываю воодушевление, когда должна принимать решение, но сейчас я даже думать не могу… Но Бог не позволит увезти царя; этого просто не может быть и не будет. Я уверена, что сегодня начнется оттепель…
Тут вмешалась Татьяна Николаевна:
– Но, мама, если папа должен ехать, то, что бы мы ни говорили, нам надо принять какое-то решение…
Я поддержал Татьяну Николаевну, сказав, что Алексею Николаевичу лучше и что мы будем заботиться о нем…
Очевидно, царица мучилась от своей нерешительности; она ходила взад-вперед по комнате и продолжала говорить – скорее себе, чем нам. Наконец она подошла ко мне и сказала:
– Да, так будет лучше; я поеду с царем; я доверяю Алексея вам…
Несколько минут спустя вошел царь. Царица подошла к нему со словами:
– Все решено; я поеду с тобой, и Мари – тоже.
Царь ответил:
– Очень хорошо, если ты хочешь, пусть будет так. Я вернулся в свою комнату, и весь день прошел в сборах. Предполагалось, что князь Долгоруков и доктор Боткин будут сопровождать их величества, равно как и Чемодуров (камердинер царя), Анна Демидова (горничная царицы) и Седнев (лакей княжон). Было решено, что их будут сопровождать восемь офицеров и солдат нашей охраны.
Всю вторую половину дня семья провела у изголовья Алексея Николаевича.
Вечером, в половине одиннадцатого, мы поднялись наверх, чтобы выпить чаю. Царица сидела на диване вместе с двумя дочерьми. Они были заплаканы, и глаза опухли от слез. Мы делали все возможное, чтобы скрыть нашу печаль и хотя бы внешне сохранить спокойствие. Мы знали, что если не выдержит один, то за ним последуют и все остальные. Царь и царица были спокойны и собранны. Совершенно очевидно, что они готовы к любым жертвам, они готовы даже отдать свою жизнь, если Бог в его непостижимой мудрости потребует этого ради благополучия страны. Они были, как никогда, добры и внимательны ко всем нам.
И это чудное спокойствие и их незыблемая вера словно передались нам.
В половине двенадцатого в большом зале собрались все слуги. Их величества и Мария Николаевна попрощались с ними. Царь обнял на прощание каждого мужчину, а царица – каждую женщину. Почти все были в слезах. Их величества удалились, а мы все спустились в мою комнату.
В половине четвертого во дворе загремели повозки. Это были самого ужасного вида тарантасы.[63] Только один из них был крытым. Мы нашли в сарае немного соломы и постелили ее на дно повозок. В ту, которая была предназначена для царицы, мы постелили тюфяк.
Мы поднялись к их величествам, которые в это время как раз выходили из комнаты Алексея Николаевича. Их величества и Мария Николаевна попрощались с нами. Царица и княжны плакали. Царь внешне был спокоен, у него даже нашлось слово ободрения для каждого из нас; он обнял нас на прощание. Царица, прощаясь, умоляла меня остаться наверху с Алексеем Николаевичем. Я отправился в его комнату: он лежал в постели и плакал.
Через несколько минут мы услышали скрип колес. Княжны прошли мимо комнаты Алексея Николаевича, направляясь к себе, и я услышал, что они рыдают…
Суббота, 27 апреля. Человек, который вез царицу на первом отрезке пути, передал записку от Марии Николаевны: дороги очень плохие, условия, в которых находятся путешественники, – ужасные. Как перенесет это путешествие царица? И перенесет ли? Как все это ужасно!
Воскресенье, 28 апреля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, в которой говорится, что в субботу вечером наши путешественники благополучно добрались до Тюмени.
В большом зале была сооружена „походная часовня“, где священник сможет отслужить обедню, потому что здесь есть освященный алтарь.
Вечером пришла вторая телеграмма: „Все в порядке. Как мальчик? Да благословит вас Бог“.
Понедельник, 20 апреля. Дети получили письмо от царицы из Тюмени. Путешествие очень утомительное. Лошади идут по грудь в воде. Несколько раз ломались колеса.
Понедельник, 1 мая. Алексей Николаевич встал с постели. Нагорный отнес его в кресло на колесиках. Теперь его можно вывозить на солнце.
Вторник, 2 мая. От их величеств нет никаких новостей с тех пор, как они покинули Тюмень. Где они? Ко вторнику они уже должны были добраться до Москвы!
Пятница, 3 мая. Полковник Кобылинский получил телеграмму, где говорится, что они все еще в Екатеринбурге. Что могло случиться?
Суббота, 4 мая. Канун Пасхи. Все очень грустно. Мы в очень подавленном настроении.
Воскресенье, 5 мая. Пасха. Новостей по-прежнему нет.
Вторник, 7 мая. Наконец дети получили письмо из Екатеринбурга: у них все в порядке, но непонятно, почему их задержали там. Между строк мы ясно читаем, через какие муки они проходят!
Среда, 8 мая. Офицеры и солдаты, сопровождавшие их величества, вернулись из Екатеринбурга. Они говорят, что по прибытии туда царский поезд был окружен красногвардейцами и царь с царицей и Марией Николаевной находятся под арестом в доме Ипатьева.[64] Князь Долгоруков в тюрьме, а их самих выпустили только через два дня.
Суббота, 11 мая. Полковника Кобылинского удалили от нас, и мы остались в распоряжении Тобольского Совета.
Пятница, 17 мая. Солдат нашей охраны заменили на красногвардейцев, прибывших из Екатеринбурга по приказу комиссара Родионова, который пришел за нами. Генерал Татищев и я полагаем, что нам следует оттянуть наш отъезд как можно дольше. Но княжны так хотят снова увидеть родителей, что мы не имеем морального права противиться их желанию.
Суббота, 18 мая. Обедня. По приказу комиссара священника и монахинь раздели и обыскали.
Воскресенье, 19 мая (6 мая по старому стилю). День рождения царя… Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар не разрешает священнику прийти к нам. Он также запретил княжнам запирать на ночь двери.
Понедельник, 20 мая. В половине двенадцатого мы покинули дом и взошли на борт „Руси“. Это тот самый пароход, на котором царь и царица приплыли сюда 8 месяцев назад. Баронессе Буксгевден разрешили ехать с нами. В пять часов мы покинули Тобольск. Комиссар Родионов запер Алексея Николаевича в его каюте вместе с Нагорным. Мы запротестовали: ребенок болен, и доктор должен в любую минуту иметь к нему доступ.
Среда, 22 мая. Сегодня утром мы прибыли в Тюмень».
<< Назад Вперёд>>
