Глава 21. Екатеринбург. Убийство императорской семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 г
По прибытии в Тюмень 22 мая нас под усиленной охраной посадили на специальный поезд, который должен был доставить нас в Екатеринбург. Нас с моим воспитанником при посадке в поезд разлучили. Меня вместе с остальными поместили в вагон 4-го класса под охраной часовых. Ночью мы прибыли в Екатеринбург. Поезд остановился, не доезжая до станции.
Около 9 часов утра к поезду подогнали несколько повозок, и я увидел, как к вагону, где ехали дети, подошли четверо мужчин.
Через несколько минут я увидел, как мимо моего окна прошел Нагорный с больным ребенком на руках. Позади него шли великие княжны, нагруженные дорожными кофрами и маленькими сумками с личными вещами. Я попытался выйти, но меня грубо оттолкнули внутрь вагона.
Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся свою маленькую собачку и с трудом волоча тяжелый коричневый чемодан. Шел дождь, и я видел, как ее ноги утопали в грязи. Нагорный пытался прийти к ней на помощь, но его грубо оттолкнул один из комиссаров. Несколько минут спустя повозки с детьми направились к городу.
И я даже не подозревал, что никогда больше не увижу их, этих людей, среди которых провел столько лет! Я был уверен, что за нами вернутся и мы все вновь будем вместе.
Но часы шли, а за нами никто не возвращался. Наш поезд отогнали на станцию. Я видел, как увезли генерала Татищева, графиню Гендрикову и мадемуазель Шнайдер. Немного погодя пришла очередь Волкова, камердинера царицы, лакея Труппа и маленького Леонида Седнева, мальчика 14 лет, который был помощником на кухне.
За исключением Волкова, который позже смог бежать, и маленького Седнева, которого просто пощадили, никто из тех, кого в тот день увезли, не ушел живым из рук большевиков.
Мы все еще ждали чего-то. Что происходит? Почему они не пришли за нами? Мы выдвигали самые невероятные гипотезы, когда в 5 часов пришел Родионов, который приезжал за нами в Тобольск, вошел в наш вагон и сказал, что мы здесь никому не нужны и, значит, свободны.
Свободны? Что это? Почему? Нас разлучают с остальными? Значит, все кончено! Возбуждение, которое поддерживало нас до сих пор, уступило место глубокой депрессии. Что делать? Каким должен быть (и будет) следующий шаг? Самые разные мысли одолевали нас.
Даже сегодня я не могу понять, что двигало большевиками, когда они решили спасти нашу жизнь. Например, почему графиню Гендрикову увезли в тюрьму, а баронесса Буксгевден осталась на свободе? Почему они, а не мы? Они выбирали по именам или по должностям? Загадка!
Все последующие дни мы с моими коллегами ходили в английское и швейцарское консульства[65] – французского здесь не было. Ведь пленникам надо было помочь любой ценой. Двое консулов несколько успокоили нас, сказав, что уже приняты кое-какие меры и что, по их мнению, непосредственной опасности ничьей жизни нет.
Я ходил мимо дома Ипатьева, но мог видеть из-за высокого деревянного забора только окна. Я еще не потерял надежды войти внутрь, поскольку доктор Деревенько, которому разрешили навещать мальчика, слышал, как доктор Боткин от имени царя просил комиссара Авдеева разрешить мне присоединиться к ним. Авдеев ответил, что проконсультируется по этому вопросу с Москвой. Тем временем мы с моими товарищами, за исключением доктора Деревенько, который поселился в городе, ютились в вагоне 4-го класса, в котором приехали сюда. Нам было суждено провести в нем более месяца!
26-го нам приказали покинуть территорию Пермского правительства, которая включала в себя Екатеринбург, и незамедлительно вернуться в Тобольск. Были приняты меры, чтобы у нас на всех остался лишь один документ. Это было сделано, чтобы мы держались все вместе и чтобы облегчить надзор за нами. Однако поезда уже не ходили. В Сибири набирало силу антибольшевистское движение русских и чешских добровольцев,[66] и пути были зарезервированы для проезда военных составов, которые спешно перебрасывались в Тюмень. Это означало для нас очередную задержку.
Однажды, когда мы с доктором Деревенько и мистером Гиббсом прогуливались возле дома Ипатьева, увидели две машины, окруженные красногвардейцами. К своему ужасу, мы увидели в первой машине Седнева (камердинера княжон), а возле второй – Нагорного. Он поставил ногу на подножку, поднял голову и увидел меня. Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на нас, а затем без единого жеста, который мог бы выдать нас, сел в машину. Мы увидели, что машины двинулись по направлению к тюрьме.
Эти чудесные люди вскоре были расстреляны; их единственное преступление состояло в том, что они не смогли скрыть негодования, когда увидели, что комиссары сорвали со стены небольшую золотую цепь со святыми образами, которые висели над кроватью Алексея Николаевича.
Прошло еще несколько дней, и мы узнали от доктора Деревенько, что в просьбе, сделанной от моего имени, было отказано.
3 июня наш вагон прицепили к одному из многочисленных поездов с голодающими из России, которые ехали в Сибирь в надежде найти себе здесь пропитание. Мы отправились в Тюмень, куда после долгих скитаний прибыли 15 июня. Через несколько часов я был арестован, и меня заставили подать заявление на визу, которую было необходимо получить мне и моим спутникам. Только по счастливому стечению обстоятельств мне удалось освободиться из-под ареста, и вечером я вернулся в свой вагон, где ждали мои товарищи. Все следующие дни прошли в волнениях и тревоге; мы старались ничем не привлекать к себе внимания. Возможно, нас спасло только то, что мы затерялись среди беженцев, заполнивших железнодорожный вокзал в Тюмени, и нас никто не заметил.
20 декабря белые, как называли все антибольшевистские войска, взяли Тюмень и спасли нас от рук фанатиков, которые чуть было не сделали нас своими жертвами. Через несколько дней в газетах появились фотокопии листовок, расклеенных на улицах Екатеринбурга, где говорилось, что в ночь с 16 на 17 июля был приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный бывшему царю Николаю II Романову, и что царица с детьми была увезена в безопасное место.
Наконец, 23 июля пал и Екатеринбург. Как только сообщение между городами было восстановлено (а это заняло немало времени, так как железнодорожное полотно было сильно повреждено), мы с мистером Гиббсом поспешили в город, чтобы найти императорскую семью и тех из наших товарищей, кто оставался в Екатеринбурге.
Через два дня после приезда туда я впервые попал в дом Ипатьева. Я прошел по комнатам первого этажа, которые служили им тюрьмой. Там все было в страшном беспорядке. Было очевидно, что здесь пытались уничтожить следы пребывания недавних постояльцев. Из печей выгребли всю золу и так и оставили ее на полу. Среди золы валялось много мелких, наполовину сгоревших предметов: зубных щеток, заколок, пуговиц и т. д. Среди них я нашел осколок ручки от щетки для волос, на котором можно было разглядеть инициалы царицы – А.Ф. (Александра Федоровна). Если правда, что пленников увезли, они, должно быть, уехали без всего, даже самого необходимого, например предметов туалета.
Затем я заметил на стене возле окна в комнате их величеств любимый амулет императрицы – свастику,[67] которую она вешала везде, чтобы отвести несчастье. Она нарисовала ее карандашом и внизу поставила число «17 (30) апреля» – день, когда они попали в этот дом. Такой же символ, но уже без даты, был нарисован на обоях на уровне кровати, которую занимала либо она сама, либо Алексей Николаевич. Но в главном мои поиски ни к чему не привели: я так и не нашел ни одного намека на то, что с ними и где они сейчас.
Я спустился в полуподвальный этаж, большая часть которого находилась ниже уровня земли. Охваченный дурными предчувствиями, я вошел в комнату, где, возможно (я еще сомневался в этом!), они встретили свою смерть. Комната выглядела зловеще. Свет попадал в нее лишь сквозь зарешеченное окно, которое находилось на уровне человеческого роста. На стене и на полу виднелись следы от пуль и картечи. С первого взгляда было ясно, что там произошло ужасное преступление и были убиты несколько человек. Но кто? Как?
Теперь я был убежден, что царь погиб, а если так, то вряд ли царица пережила его. В Тобольске, когда за царем пришел комиссар Яковлев, я видел, как она бросилась туда, где, по ее мнению, опасность была наибольшей. Я видел, как она, измученная нравственными страданиями и мучительными размышлениями, разрывалась между своими чувствами матери и жены и покинула больного ребенка, последовав за мужем, которому угрожала опасность. Так что, вполне возможно, они и умерли вместе от рук своих мучителей. Но дети?! Неужели они тоже убиты?! Я не мог поверить в это. Все мое существо восставало против этого, но все в комнате указывало на то, что здесь было много жертв. А значит…
Все последующие дни я продолжал свои поиски в Екатеринбурге и его окрестностях – везде, где я надеялся отыскать хоть малейший ключ к разгадке. Я беседовал в монастыре с отцом Сторожевым, который провел последнюю службу в доме Ипатьева в субботу 14 июля, то есть за два дня до ужасной ночи. Увы! Он тоже ничего не знал и почти не надеялся на их чудесное спасение.
Расследование шло очень медленными темпами. Оно началось в чрезвычайно тяжелых условиях, потому что между 17 и 25 июля у большевиков было достаточно времени, чтобы уничтожить почти все следы преступления.
Сразу после взятия Екатеринбурга белыми военные власти выставили вокруг дома охрану и началось судебное расследование, однако все следы были столь искусно запутаны, что разобраться в них было решительно невозможно.
Самое важное свидетельство было представлено крестьянами из деревни Коптяки, что в 30 километрах к северо-западу от Екатеринбурга. Они показали, что ночью с 16 на 17 июля большевики оцепили и заняли поляну в лесу недалеко от деревни и оставались там несколько дней. С собой крестьяне принесли несколько предметов, найденных в заброшенной штольне, недалеко от которой были видны следы огня. Несколько офицеров посетили эти два места и нашли другие предметы, которые, как и первые, принадлежали членам императорской семьи.
Вести расследование было поручено Ивану Александровичу Сергееву, члену екатеринбургского трибунала. Оно шло обычным путем, однако сталкивалось с очень серьезными трудностями. Сергеев все больше склонялся к тому, чтобы признать факт смерти всех членов императорской семьи. Однако тела их еще не были найдены, а показания некоторых свидетелей подтверждали гипотезу о том, что царицу и детей перевезли в другое место. Эти показания, как мы впоследствии установили, были инспирированы агентами большевиков, задачей которых было пустить следствие по ложному следу. Частично они достигли своей цели, потому что Сергеев потерял драгоценное время и не скоро понял, что идет по ложному следу.
Прошло несколько недель, но они не принесли никакой новой информации. Тогда я решил вернуться в Тюмень, потому что жизнь в Екатеринбурге была слишком дорогой. Однако перед отъездом я заручился обещанием Сергеева немедленно связаться со мной, если в ходе следствия выяснятся новые важные факты.
В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жане, которого знал еще по Могилеву, где он был главой французской военной миссии при русском Генштабе. Он пригласил меня к себе в Омск. Через несколько дней я покинул Тюмень, и 15 февраля прибыл в военную миссию, присланную Францией в помощь Омскому правительству.[68]
Адмирал Колчак, понимая историческую важность расследования исчезновения императорской семьи и желая знать его результат, поручил генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга копии показаний свидетелей и всех других материалов. 5 февраля он вызвал к себе Николая Алексеевича Соколова, следователя по особо важным делам, и предложил ему вести это дело. Два дня спустя министр юстиции поручил ему продолжить работу Сергеева.
Именно тогда я и познакомился с господином Соколовым. На нашей первой же встрече я понял, что уже сделал выводы и надежды у него больше нет. Я не мог поверить в этот ужас.
– Но дети… дети! – вскричал я.
– Детей постигла та же судьба, что родителей. У меня нет ни малейшего сомнения на этот счет.
– А тела?
– Необходимо провести раскопки на той самой поляне, думаю, там мы найдем ключ к разгадке, потому что не может быть, чтобы большевики потратили три дня и три ночи, только чтобы сжечь несколько предметов одежды.
Увы! Эти предположения скоро подтвердились показаниями одного из убийц – Павла Медведева, который был схвачен в Перми. Поскольку в это время Соколов был в Омске, его допрос вел Сергеев в Екатеринбурге. Он официально подтвердил, что царь, царица и пятеро детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля. Однако он не мог или не хотел сказать, что стало с телами убитых.
Я работал с Соколовым несколько дней; затем он уехал в Екатеринбург завершать расследование, начатое Сергеевым.
В апреле генерал Дитерихс (который возвращался из Владивостока, куда был направлен адмиралом Колчаком с секретной миссией) присоединился к нему. С этого времени расследование пошло быстрыми темпами. Были допрошены сотни людей, и, когда растаял снег, начались широкомасштабные работы в районе заброшенной штольни, где жители деревни Коптяки нашли вещи, принадлежащие членам императорской семьи. Была тщательно исследована штольня угольной шахты. Зола и земля с определенного места на поляне были просеяны сквозь сито, а вся поляна тщательно осмотрена. Им удалось определить места, где были разожжены два больших костра, и вроде бы следы третьего. Эта тщательная работа дала свои результаты: были сделаны открытия чрезвычайной важности.
Посвятив себя целиком этой работе и проявляя удивительное терпение и усердие, Соколов смог за несколько месяцев восстановить все обстоятельства преступления с удивительной точностью.
Около 9 часов утра к поезду подогнали несколько повозок, и я увидел, как к вагону, где ехали дети, подошли четверо мужчин.
Через несколько минут я увидел, как мимо моего окна прошел Нагорный с больным ребенком на руках. Позади него шли великие княжны, нагруженные дорожными кофрами и маленькими сумками с личными вещами. Я попытался выйти, но меня грубо оттолкнули внутрь вагона.
Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся свою маленькую собачку и с трудом волоча тяжелый коричневый чемодан. Шел дождь, и я видел, как ее ноги утопали в грязи. Нагорный пытался прийти к ней на помощь, но его грубо оттолкнул один из комиссаров. Несколько минут спустя повозки с детьми направились к городу.
И я даже не подозревал, что никогда больше не увижу их, этих людей, среди которых провел столько лет! Я был уверен, что за нами вернутся и мы все вновь будем вместе.
Но часы шли, а за нами никто не возвращался. Наш поезд отогнали на станцию. Я видел, как увезли генерала Татищева, графиню Гендрикову и мадемуазель Шнайдер. Немного погодя пришла очередь Волкова, камердинера царицы, лакея Труппа и маленького Леонида Седнева, мальчика 14 лет, который был помощником на кухне.
За исключением Волкова, который позже смог бежать, и маленького Седнева, которого просто пощадили, никто из тех, кого в тот день увезли, не ушел живым из рук большевиков.
Мы все еще ждали чего-то. Что происходит? Почему они не пришли за нами? Мы выдвигали самые невероятные гипотезы, когда в 5 часов пришел Родионов, который приезжал за нами в Тобольск, вошел в наш вагон и сказал, что мы здесь никому не нужны и, значит, свободны.
Свободны? Что это? Почему? Нас разлучают с остальными? Значит, все кончено! Возбуждение, которое поддерживало нас до сих пор, уступило место глубокой депрессии. Что делать? Каким должен быть (и будет) следующий шаг? Самые разные мысли одолевали нас.
Даже сегодня я не могу понять, что двигало большевиками, когда они решили спасти нашу жизнь. Например, почему графиню Гендрикову увезли в тюрьму, а баронесса Буксгевден осталась на свободе? Почему они, а не мы? Они выбирали по именам или по должностям? Загадка!
Все последующие дни мы с моими коллегами ходили в английское и швейцарское консульства[65] – французского здесь не было. Ведь пленникам надо было помочь любой ценой. Двое консулов несколько успокоили нас, сказав, что уже приняты кое-какие меры и что, по их мнению, непосредственной опасности ничьей жизни нет.
Я ходил мимо дома Ипатьева, но мог видеть из-за высокого деревянного забора только окна. Я еще не потерял надежды войти внутрь, поскольку доктор Деревенько, которому разрешили навещать мальчика, слышал, как доктор Боткин от имени царя просил комиссара Авдеева разрешить мне присоединиться к ним. Авдеев ответил, что проконсультируется по этому вопросу с Москвой. Тем временем мы с моими товарищами, за исключением доктора Деревенько, который поселился в городе, ютились в вагоне 4-го класса, в котором приехали сюда. Нам было суждено провести в нем более месяца!
26-го нам приказали покинуть территорию Пермского правительства, которая включала в себя Екатеринбург, и незамедлительно вернуться в Тобольск. Были приняты меры, чтобы у нас на всех остался лишь один документ. Это было сделано, чтобы мы держались все вместе и чтобы облегчить надзор за нами. Однако поезда уже не ходили. В Сибири набирало силу антибольшевистское движение русских и чешских добровольцев,[66] и пути были зарезервированы для проезда военных составов, которые спешно перебрасывались в Тюмень. Это означало для нас очередную задержку.
Однажды, когда мы с доктором Деревенько и мистером Гиббсом прогуливались возле дома Ипатьева, увидели две машины, окруженные красногвардейцами. К своему ужасу, мы увидели в первой машине Седнева (камердинера княжон), а возле второй – Нагорного. Он поставил ногу на подножку, поднял голову и увидел меня. Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на нас, а затем без единого жеста, который мог бы выдать нас, сел в машину. Мы увидели, что машины двинулись по направлению к тюрьме.
Эти чудесные люди вскоре были расстреляны; их единственное преступление состояло в том, что они не смогли скрыть негодования, когда увидели, что комиссары сорвали со стены небольшую золотую цепь со святыми образами, которые висели над кроватью Алексея Николаевича.
Прошло еще несколько дней, и мы узнали от доктора Деревенько, что в просьбе, сделанной от моего имени, было отказано.
3 июня наш вагон прицепили к одному из многочисленных поездов с голодающими из России, которые ехали в Сибирь в надежде найти себе здесь пропитание. Мы отправились в Тюмень, куда после долгих скитаний прибыли 15 июня. Через несколько часов я был арестован, и меня заставили подать заявление на визу, которую было необходимо получить мне и моим спутникам. Только по счастливому стечению обстоятельств мне удалось освободиться из-под ареста, и вечером я вернулся в свой вагон, где ждали мои товарищи. Все следующие дни прошли в волнениях и тревоге; мы старались ничем не привлекать к себе внимания. Возможно, нас спасло только то, что мы затерялись среди беженцев, заполнивших железнодорожный вокзал в Тюмени, и нас никто не заметил.
20 декабря белые, как называли все антибольшевистские войска, взяли Тюмень и спасли нас от рук фанатиков, которые чуть было не сделали нас своими жертвами. Через несколько дней в газетах появились фотокопии листовок, расклеенных на улицах Екатеринбурга, где говорилось, что в ночь с 16 на 17 июля был приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный бывшему царю Николаю II Романову, и что царица с детьми была увезена в безопасное место.
Наконец, 23 июля пал и Екатеринбург. Как только сообщение между городами было восстановлено (а это заняло немало времени, так как железнодорожное полотно было сильно повреждено), мы с мистером Гиббсом поспешили в город, чтобы найти императорскую семью и тех из наших товарищей, кто оставался в Екатеринбурге.
Через два дня после приезда туда я впервые попал в дом Ипатьева. Я прошел по комнатам первого этажа, которые служили им тюрьмой. Там все было в страшном беспорядке. Было очевидно, что здесь пытались уничтожить следы пребывания недавних постояльцев. Из печей выгребли всю золу и так и оставили ее на полу. Среди золы валялось много мелких, наполовину сгоревших предметов: зубных щеток, заколок, пуговиц и т. д. Среди них я нашел осколок ручки от щетки для волос, на котором можно было разглядеть инициалы царицы – А.Ф. (Александра Федоровна). Если правда, что пленников увезли, они, должно быть, уехали без всего, даже самого необходимого, например предметов туалета.
Затем я заметил на стене возле окна в комнате их величеств любимый амулет императрицы – свастику,[67] которую она вешала везде, чтобы отвести несчастье. Она нарисовала ее карандашом и внизу поставила число «17 (30) апреля» – день, когда они попали в этот дом. Такой же символ, но уже без даты, был нарисован на обоях на уровне кровати, которую занимала либо она сама, либо Алексей Николаевич. Но в главном мои поиски ни к чему не привели: я так и не нашел ни одного намека на то, что с ними и где они сейчас.
Я спустился в полуподвальный этаж, большая часть которого находилась ниже уровня земли. Охваченный дурными предчувствиями, я вошел в комнату, где, возможно (я еще сомневался в этом!), они встретили свою смерть. Комната выглядела зловеще. Свет попадал в нее лишь сквозь зарешеченное окно, которое находилось на уровне человеческого роста. На стене и на полу виднелись следы от пуль и картечи. С первого взгляда было ясно, что там произошло ужасное преступление и были убиты несколько человек. Но кто? Как?
Теперь я был убежден, что царь погиб, а если так, то вряд ли царица пережила его. В Тобольске, когда за царем пришел комиссар Яковлев, я видел, как она бросилась туда, где, по ее мнению, опасность была наибольшей. Я видел, как она, измученная нравственными страданиями и мучительными размышлениями, разрывалась между своими чувствами матери и жены и покинула больного ребенка, последовав за мужем, которому угрожала опасность. Так что, вполне возможно, они и умерли вместе от рук своих мучителей. Но дети?! Неужели они тоже убиты?! Я не мог поверить в это. Все мое существо восставало против этого, но все в комнате указывало на то, что здесь было много жертв. А значит…
Все последующие дни я продолжал свои поиски в Екатеринбурге и его окрестностях – везде, где я надеялся отыскать хоть малейший ключ к разгадке. Я беседовал в монастыре с отцом Сторожевым, который провел последнюю службу в доме Ипатьева в субботу 14 июля, то есть за два дня до ужасной ночи. Увы! Он тоже ничего не знал и почти не надеялся на их чудесное спасение.
Расследование шло очень медленными темпами. Оно началось в чрезвычайно тяжелых условиях, потому что между 17 и 25 июля у большевиков было достаточно времени, чтобы уничтожить почти все следы преступления.
Сразу после взятия Екатеринбурга белыми военные власти выставили вокруг дома охрану и началось судебное расследование, однако все следы были столь искусно запутаны, что разобраться в них было решительно невозможно.
Самое важное свидетельство было представлено крестьянами из деревни Коптяки, что в 30 километрах к северо-западу от Екатеринбурга. Они показали, что ночью с 16 на 17 июля большевики оцепили и заняли поляну в лесу недалеко от деревни и оставались там несколько дней. С собой крестьяне принесли несколько предметов, найденных в заброшенной штольне, недалеко от которой были видны следы огня. Несколько офицеров посетили эти два места и нашли другие предметы, которые, как и первые, принадлежали членам императорской семьи.
Вести расследование было поручено Ивану Александровичу Сергееву, члену екатеринбургского трибунала. Оно шло обычным путем, однако сталкивалось с очень серьезными трудностями. Сергеев все больше склонялся к тому, чтобы признать факт смерти всех членов императорской семьи. Однако тела их еще не были найдены, а показания некоторых свидетелей подтверждали гипотезу о том, что царицу и детей перевезли в другое место. Эти показания, как мы впоследствии установили, были инспирированы агентами большевиков, задачей которых было пустить следствие по ложному следу. Частично они достигли своей цели, потому что Сергеев потерял драгоценное время и не скоро понял, что идет по ложному следу.
Прошло несколько недель, но они не принесли никакой новой информации. Тогда я решил вернуться в Тюмень, потому что жизнь в Екатеринбурге была слишком дорогой. Однако перед отъездом я заручился обещанием Сергеева немедленно связаться со мной, если в ходе следствия выяснятся новые важные факты.
В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жане, которого знал еще по Могилеву, где он был главой французской военной миссии при русском Генштабе. Он пригласил меня к себе в Омск. Через несколько дней я покинул Тюмень, и 15 февраля прибыл в военную миссию, присланную Францией в помощь Омскому правительству.[68]
Адмирал Колчак, понимая историческую важность расследования исчезновения императорской семьи и желая знать его результат, поручил генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга копии показаний свидетелей и всех других материалов. 5 февраля он вызвал к себе Николая Алексеевича Соколова, следователя по особо важным делам, и предложил ему вести это дело. Два дня спустя министр юстиции поручил ему продолжить работу Сергеева.
Именно тогда я и познакомился с господином Соколовым. На нашей первой же встрече я понял, что уже сделал выводы и надежды у него больше нет. Я не мог поверить в этот ужас.
– Но дети… дети! – вскричал я.
– Детей постигла та же судьба, что родителей. У меня нет ни малейшего сомнения на этот счет.
– А тела?
– Необходимо провести раскопки на той самой поляне, думаю, там мы найдем ключ к разгадке, потому что не может быть, чтобы большевики потратили три дня и три ночи, только чтобы сжечь несколько предметов одежды.
Увы! Эти предположения скоро подтвердились показаниями одного из убийц – Павла Медведева, который был схвачен в Перми. Поскольку в это время Соколов был в Омске, его допрос вел Сергеев в Екатеринбурге. Он официально подтвердил, что царь, царица и пятеро детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля. Однако он не мог или не хотел сказать, что стало с телами убитых.
Я работал с Соколовым несколько дней; затем он уехал в Екатеринбург завершать расследование, начатое Сергеевым.
В апреле генерал Дитерихс (который возвращался из Владивостока, куда был направлен адмиралом Колчаком с секретной миссией) присоединился к нему. С этого времени расследование пошло быстрыми темпами. Были допрошены сотни людей, и, когда растаял снег, начались широкомасштабные работы в районе заброшенной штольни, где жители деревни Коптяки нашли вещи, принадлежащие членам императорской семьи. Была тщательно исследована штольня угольной шахты. Зола и земля с определенного места на поляне были просеяны сквозь сито, а вся поляна тщательно осмотрена. Им удалось определить места, где были разожжены два больших костра, и вроде бы следы третьего. Эта тщательная работа дала свои результаты: были сделаны открытия чрезвычайной важности.
Посвятив себя целиком этой работе и проявляя удивительное терпение и усердие, Соколов смог за несколько месяцев восстановить все обстоятельства преступления с удивительной точностью.
<< Назад Вперёд>>
