Мы поднялись на террасу, и сестры смущенно попросили тщательно вытереть ноги. Одна из сестер приказала ординарцам сначала поставить лошадей в конюшню, а затем подойти к черному ходу: она даст овес для лошадей. Сено уланы сами найдут в конюшне.
Мы вошли в дом. Ощущение было такое, словно мы попали в настоящий музей. По периметру прихожей стояли стулья из красного дерева ручной работы. Из прихожей вели двери направо и налево и лестница на второй этаж.
Двери были открыты, и я невольно остановился и заглянул направо в большой зал для приемов, в котором стоял великолепный гостиный гарнитур из карельской березы. Диваны, диванчики на двоих, стулья вдоль стен, кресла у камина; мебель массивная и удобная, ручной работы. В качестве обивочной ткани использовалась черная парча с широкими полосами, на которых были вытканы зеленые, красные и белые цветы. На стенах великолепные картины. По углам горки с изделиями из фарфора, чайным и обеденным сервизами. На полу дорогой ковер, по бледно-зеленому полю розовые розы.
Слева была столовая, размером примерно в половину гостиной. Она казалась несколько мрачноватой из-за более низкого, чем в гостиной, потолка. Все панели, пол, буфеты и стулья – из красного дерева, почти черного цвета. Стулья с высокими спинками окружали массивный стол.
В прихожей, столовой и гостиной было очень холодно. Сразу стало понятно, что здесь никто не бывает.
Под лестницей виднелась маленькая дверь. Одна из сестер открыла ее и провела нас в комнаты, которые раньше, по всей видимости, занимала прислуга, а может, когда-то это была детская. Три маленькие комнаты с кухней. Здесь было довольно тепло. На окнах стояли горшки с геранью, которые мы видели с улицы. В комнатах вообще было много цветов в горшках. На окнах висели тонкие, пожелтевшие от времени, но чистые занавески. Мы вошли, сняли фуражки и застыли в ожидании, словно на официальном приеме. Атмосфера этого дома располагала именно к такому поведению. Сестры покинули нас ненадолго, а затем вернулись и официально представились. В черном была Елизавета Сорина, в темно-красном Мария Сорина.
– Наступили тяжелые времена, – сказала Елизавета, решив пояснить, почему они живут в этих маленьких комнатах, – и мы не можем себе позволить нанять прислугу. Нам самим приходится содержать дом. Поэтому мы живем в этих крошечных комнатках.
– Это действительно удобнее, – мягко прервала сестру Мария. – Чувствуете, насколько здесь теплее. Мы с сестрой спим в одной комнате. Там столовая, а за ней гостиная. Сегодня она станет комнатой для гостей. – И она одарила нас любезной улыбкой.
Мы щелкнули каблуками. Можно было подумать, что старенькая Мария – королева, представляющая нам свое королевство.
– Мы все делаем сами, уже почти год, – с легкой непринужденностью вмешалась Елизавета. – Мы быстро всему обучились. Мария даже моет полы. – И сестры весело рассмеялись.
– Мы не жалуемся. Нет, нет, нам не на что жаловаться, – сказала Мария. – Мы прекрасно справляемся. С нами живет маленькая хромая девочка, сирота. Она немного помогает по хозяйству. Прислуживает за столом. Ее отца убили на войне. Она осталась одна, и мы забрали ее к себе. Она спит на кухне. Но она не умеет мыть полы. Это делаю я. – И сестры опять рассмеялись.
В эти комнаты принесли мебель со всего дома, выбирая ту, которая была наиболее удобна или любима ими. Здесь, конечно, уже не соблюдался никакой стиль. Со временем набитые конским волосом сиденья диванов несколько провалились, обивка поистерлась. Темнело, и Елизавета зажгла несколько подсвечников.
– Лиза, у нас в гостях такие прекрасные молодые люди. Почему бы нам не зажечь праздничный свет, чтобы они тоже могли оценить нас по достоинству?
– Да, Мари, ты, конечно, права. У нас сегодня действительно праздник.
Лиза ушла на кухню и минут через десять вернулась с каким-то непонятным приспособлением. Нижняя часть представляла собой группу мифических животных из бронзы, удерживающих на рогах медный шар. Это сооружение венчало цилиндрическое стекло, расписанное маленькими толстыми купидонами.
Я никогда не видел более роскошной керосиновой лампы. Елизавета водрузила лампу в центр стола. Она действительно давала много света, намного больше, чем три зажженных подсвечника, вместе взятых.
– Прошу садиться, – пригласила Мария, – а я схожу и распоряжусь насчет овса для лошадей.
– Садитесь, отдыхайте, – подхватила Елизавета, – пока я распоряжусь насчет ужина.
Мы остались в комнате одни. Сняли сабли, поставили их в угол и принялись рассматривать висевшие на стенах фотографии и портреты, сделанные маслом. Совсем древние, старые и молодые дамы и господа. Мы нашли несколько фотографий великих князей и княгинь с личными подписями и портрет императора Александра III, тоже с подписью. Несколько фотографий были сделаны совсем недавно: мальчики в военной форме, добровольцы и офицеры; в рамки пяти фотографий, обтянутых черным крепом, были всунуты маленькие букетики засохших цветов.
Шмиль сел на диван, стоявший в углу комнаты, и закурил.
– Должно быть, очень приятно иметь такой дом. Знаете, у меня ведь никогда не было дома. Даже когда я учился в кадетском корпусе, то по воскресеньям и на праздники ходил домой к другим мальчикам. Человек, имеющий такой дом, остается в нем и после смерти.
Я не ответил, потому что уловил в дверях какое-то движение. Дверь осторожно приоткрылась, и небольшая фигурка попыталась незаметно протиснуться в комнату. Маленькая девочка, лет десяти, в старом, но чистеньком, не по размеру большом платье. Из-под подола выглядывали носы больших валенок. Льняные волосы заплетены в косичку, украшенную ярко-красной лентой. Увидев нас, она замерла в немом восхищении. Мы замолчали и стали наблюдать за ней. С растерянной улыбкой она прохромала через комнату к другой двери и, вынув руку из кармана передника, поманила нас пальцем. Не понимая, что все это значит, мы пошли за ней. Девочка, словно играя в прятки, прошла через следующую комнату, открыла дверь и опять поманила пальцем. Мы были весьма заинтригованы ее таинственным поведением и поспешили следом, собираясь схватить за косичку и заставить объяснить, что за игру она затеяла с нами. Она остановилась в маленькой холодной прихожей перед неприметной дверью.
Нам оставалось до девочки три шага, когда она открыла дверь и указала на комнату, расположенную за дверью. Словно Гудини[17], удачно выполнивший фокус, девочка, хихикая, поковыляла прочь.
Мы заглянули в дверь. Оказалось, что девочка привела нас в туалетную комнату. Таким элегантным способом эти очаровательные скромницы, сестры-близнецы, сообщили нам, где в доме находятся необходимые удобства. Мы привели себя в порядок и вернулись в столовую.
Стол, покрытый чистой белой скатертью, был сервирован великолепным фарфором, хрустальными бокалами и серебряными приборами. Дверь открылась, и вошли Мария и Елизавета в черных вечерних платьях.
Мы сели за стол и завели разговор об офицерах, чьи фотографии увидели на стене. Елизавета, с легким оттенком горечи, начала рассказ с двух больших фотографий, обтянутых черным крепом. Это были фотографии их брата и племянника. Они оба погибли в самом начале войны.
Брат, генерал, был убит во время вторжения в Восточную Пруссию. Тогда же погиб племянник, молодой корнет, служивший в кирасирском полку.
С тех пор им пришлось самим заботиться о поместье, а времена становились все хуже и хуже. Сестры унаследовали небольшие деньги, вложенные в кое-какие предприятия, но во время войны потеряли и их. Земля и этот дом – вот все, что у них осталось на сегодняшний день. У сестер не было близких родственников. Они остались одни в целом мире, но не падают духом. Со слезами на глазах сестры с гордостью рассказывали о брате и племяннике.
Время от времени сестры перекидывались фразами на безупречном английском, называя друг друга на английский манер «Мэри» и «Бетси». Образованные дамы, воспитанные в духе викторианского педантизма, как почти все русские аристократы того времени.
Во время разговора Мария то и дело выходила на кухню и каждый раз возвращалась с блюдом, на котором лежало новое кушанье, очевидно домашнего приготовления. Когда стол был заставлен блюдами так, что на нем почти не осталось свободного места, маленькая хромоножка внесла в столовую кипящий самовар.
Несмотря на заверения сестер, что в комнате достаточно тепло, мы искренне обрадовались горячему самовару. На улице стоял сильный мороз, и в комнатах ощущалась прохлада.
Мы ели, пили горячий чай и беседовали о новой политической ситуации в стране и, естественно, о требованиях крестьян. Сестры рассказали, что раньше у них никогда не возникали конфликтные ситуации: крестьяне любили старого генерала. Он построил школу и больницу и содержал их за свой счет. Планировал открыть библиотеку. Но война прервала его планы. Генерал категорически не признавал спиртного, и проблемы возникали только в тех случаях, когда он уличал крестьян в пьянстве. Если крестьянам требовались лошади, они всегда могли обратиться к генералу, и он никогда не отказывал им. Прошлая жизнь, по рассказу сестер, представлялась нам полной идиллией. Но тут началась война. Лошадей забрали. Деньги пропали. Мужчины погибли. Остались воспоминания и даже не жизнь, а существование, в холоде и неизвестности, почти такое же, как у крестьян в деревне.
Как правило, мы получали лошадей из резерва, и совсем недавно в полк поступили чистопородные английские животные. Их поместили в грязные конюшни рядом с обычными лошадьми, уже несколько месяцев находившимися на войне. К нашему изумлению, несмотря на усталость, «англичане» отказались устраиваться в грязных, нечищеных стойлах и есть грязное, заплесневелое сено. Обычные лошади были готовы на все и ели то, что им предлагали. «Англичане» предпочитали умереть, но сохранить достоинство. Так и эти сестры – погибали, но держали марку.
– Теперь наступила свобода. Что это означает?
Сестры не читали газет. Они все узнали у крестьян, когда те пошли на них в атаку. В доме не было телефона, и сестрам некого было послать в город за помощью. Как два маленьких крапивника со сломанными крыльями, сестры были окружены хищными ястребами. Однако они не сдавались. За последний год мы оказались первыми, с кем они могли говорить на одном языке и от кого могли получить информацию о том, что происходит в мире.
В первую очередь их интересовал вопрос, что стало с императором. Мы рассказали все, что было нам известно об отречении.
– Благослови его Господь, – сказали сестры.
Они встали, перекрестились, а затем сели и опустили глаза. Повисла тишина, которую нарушал только кипящий самовар и ветер, воющий за окном.
Мари первая нарушила тишину. В ее глазах еще плескалась печаль, но она уже попыталась улыбнуться, глядя на нас. Она была истинной хозяйкой дома, которая не могла позволить загрустить своим гостям.
– Я хочу кое-чем угостить вас, молодые люди. Вам это наверняка понравится. – Мари вышла и вернулась с двумя серебряными чашами. В одной были маринованные сливы, а в другой вишневая наливка. – Попробуйте, – сказала она.
В отличие от сестры Бетси не могла так быстро оправиться. Глядя в сумерки за окном, она прошептала:
– Расскажите, что еще вы знаете о событиях в России.
Мы рассказали сестрам о митингах, которые проходили в нашем гарнизоне, о распаде армии, о самоубийстве нашего товарища и приказе за номером один. Сестры слушали затаив дыхание. Мария, стараясь не упустить ни слова, ходила на цыпочках из столовой в кухню и обратно и приносила все новые и новые блюда с едой.
К десяти часам вечера на столе стояло около дюжины блюд с различными разносолами, все домашнего приготовления. Орехи, засахаренные абрикосы, вишни из наливки, печенье, желе, варенье и джем. Я не выдержал и поинтересовался, откуда у них такое количество аппетитных сладостей.
– Пойдемте, милые, мы что-то вам покажем.
Они провели нас на кухню. Там имелась обширная кладовая без окон, с вентиляционной решеткой на потолке. Все полки в кладовой были заставлены стеклянными банками всевозможных цветов и оттенков. Чего тут только не было! Соленья, маринады, варенье, джемы.
– Мы всю жизнь делали эти запасы для нашего дорогого Николеньки, – взволнованно рассказывали нам сестры. – Он так любил наши заготовки. Когда он летом приезжал из кадетского корпуса, то съедал все, что мы заготовили. В конце следующей осени мы делали новые заготовки в надежде на его приезд. Он погиб, и мы не знаем, что делать. Теперь у нас никого не осталось, и нам нет смысла делать запасы.
Мы вернулись в столовую. Девочка уже убрала со стола грязную посуду и теперь ставила чистые тарелки.
– А теперь давайте поужинаем, – сказала Елизавета.
Шмиль и я считались в полку главными едоками, но в данный момент мы даже не могли думать о еде. А новые яства все прибывали и прибывали. Грибы в сметанном соусе, копченый свиной окорок, свежеиспеченный хлеб, масло, перцовка в синем графине венецианского стекла, горячий чай, варенье и так далее и тому подобное.
– Ирина, принеси свою тарелку, – сказала Мария девочке.
Ирина принесла тарелку, и Мария положила на тарелку всего понемножку и налила большую кружку горячего чая. Елизавета велела девочке быстренько поесть, а затем постелить постель для молодых людей в первой комнате.
Наконец ужин подошел к концу. Мы встали, поблагодарили хозяек и попросили разрешения удалиться.
– Минуточку, – сказала Бетси, – я только проверю, все ли в порядке.
Мы еще поболтали с Марией, пока она убирала со стола, и тут как раз вернулась Елизавета:
– Все готово. Можете идти отдыхать.
Мы прошли в отведенную нам комнату. Одно спальное место было устроено на диване, а второе на большом старинном сундуке с приставленными с двух сторон креслами. Оба места были покрыты мягкими перинами и застелены чистым, крахмальным бельем, от которого исходил легкий запах лаванды. Между импровизированными кроватями стоял маленький столик, на котором разместился графин с водой и несколько розеток с вареньем и сладостями.
Мы пожелали старым дамам спокойной ночи, а они выразили надежду, что нам будет сладко спать на новом месте, и, тихо прикрыв дверь, вышли из комнаты.
<< Назад Вперёд>>
