Отныне мы вступили в военные действия со страной, которую защищали на протяжении четырех лет. Расстрел и поджог деревни не прошли незамеченными. Власти опросили жителей сгоревшей деревни и отдали приказ найти «банду, скрывающуюся в лесу и передвигающуюся по ночам». По слухам, это не офицеры, но и не коммунисты. Трудно сказать, кто они такие. Мужчины с «мозолистыми руками», иногда ведут себя дружелюбно.
Мы действительно старались вести себя дружелюбно. Пару раз мы помогли крестьянам из отдаленных деревень, поделившись с ними продовольствием. В одной деревне, где не было ни одной лошади, мы оставили несколько своих лошадей. Однажды отремонтировали рухнувший мост. Наш полковой врач, потерявший на тот момент веру в медицину, оставил лекарственные препараты в деревне, в которой свирепствовала эпидемия гриппа. Доктор Край оставил у себя только питьевую соду, касторовое масло, йод и ветеринарный набор.
Наша жизнь стала трудной и опасной. Польша по-прежнему оставалась далекой и труднодостижимой целью. Несколько раз мы оказывались на расстоянии нескольких километров от австрийской границы, но отправленные на разведку уланы, вернувшись, сообщали, что прорваться через границу не удастся. Границу охраняли венгры, враждебно относившиеся к полякам, и немцы, категорически отказывающиеся вести какие-либо переговоры.
Осень была в полном разгаре. Леса стояли в ярком красно-золотистом убранстве. Холодные ночи, но достаточно теплые дни. Осыпающиеся листья укрывали землю ярким одеялом перед долгим зимним сном. Днями, а иногда неделями мы не снимали одежду, не мылись, не брились. Кожа задубела на ветру. Для нас привычным стало чувство голода. Мы часто болели. Но всегда были начеку! Мы играли с опасностью, как убегающие от глупого охотника умные животные, которые, воспользовавшись лазейкой, ускользают от него и издали наблюдают, как охотник уходит ни с чем.
Леса, в которых, как и мы, скрывались многие банды, много раз спасали нас. Все уланы были отличными охотниками и рыболовами. Для них партизанская война была прекрасным времяпрепровождением.
Когда, двигаясь ночью по лесу, мы слышали подозрительный шум, то тут же тихо рассыпались по обе стороны дороги и ждали, пока пройдет воинское подразделение или непонятная группа людей, старающаяся, как и мы, остаться незамеченной. Мы, двести человек и столько же лошадей, безмолвно стояли в сорока – пятидесяти метрах от дороги, и ни один звук не выдавал нашего присутствия. Незнакомцы на дороге даже не подозревали, что за ними наблюдают столько пар глаз. Когда они исчезали из вида, мы продолжали свой путь в противоположном направлении.
Приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Куда бы мы ни направлялись, впереди, позади, справа и слева всегда шли разведчики. Наученные горьким опытом, разведчики действовали скрытно и осмотрительно.
Теперь нашим командиром стал капитан Вар, но только номинально: никто не мог заменить старого полковника. Мы ухаживали за Маргаритой, лошадью полковника, словно хозяин по-прежнему жив. Мы словно ждали, что неожиданно появится полковник, протянет Маргарите кусочек сахара или горсть овса, вскочит в седло и займет свое привычное место. Но он навеки ушел от нас, и мы редко говорили о нем. Время от времени, во время совещания или спора, кто-нибудь из уланов спрашивал своего офицера:
– Господин поручик, как вы думаете, что бы в этом случае сделал господин полковник, если бы был жив?
И поручику приходилось серьезно подумать, чтобы заставить улана поверить в то, что он дает правильный ответ.
Когда кто-нибудь из уланов терял бдительность или плохо заботился о лошади, офицер, вместо обычного выговора, мог, к примеру, сказать:
– Вы думаете, господин улан, что господин полковник одобрил бы такое отношение к собственным обязанностям?
Капитан Вар, как и все мы, преклонялся перед памятью полковника и никогда не рассматривал себя в качестве полноценной замены командира полка. На всех приказах и распоряжениях он ставил подпись: «Капитан Вар, временно исполняющий обязанности командира полка».
Итак, наш полк, занимаясь привычными делами, продолжал вести себя так, словно в нашей жизни ничего не изменилось. Только с одним человеком в нашем полку произошли серьезные изменения после гибели полковника, с которой начались наши скитания в лесах. Этим человеком был доктор Край. Он всегда плохо слышал, а может, просто притворялся глухим. Теперь же он мало того что ничего не слышал, к тому же еле ворочал языком. Он потерял всяческий интерес к жизни и превратился в равнодушного старика, полюбившего одиночество. После смерти полковника он погрузился в своего рода прострацию.
Он стал с презрением относиться к собственной профессии. Легко отдал лекарства крестьянам, оставив себе самые примитивные препараты. Край говорил, что при виде крови у него возникает рвотный рефлекс и он теряет аппетит. Он никогда не смотрел на раны, оказывая медицинскую помощь. Край интересовался у больного, на что тот жалуется, и полагался на поставленный больным или раненым диагноз. Если раненый пытался снять бинты и показать доктору рану, Край хватал его за руки и убеждал ни в коем случае не делать этого. «Нет, нет, нет. Сейчас же закройте рану. Я не хочу этого видеть. Я и так все понял. Пусть он посмотрит», – говорил доктор и показывал на своего помощника. Он всегда ставил один диагноз: «Мой мальчик, – здесь он делал паузу, покусывая ус, и продолжал: – Все складывается для тебя не лучшим образом». Страдающий от боли солдат сразу задавал вопрос: «Что же мне делать, доктор?» Край неизменно отвечал: «Только отдыхать, мой мальчик, и наслаждаться чертовой добротой Красного Креста».
Как он стал врачом? Никто этого не знал, но он, конечно, получил медицинское образование, раз занял место главного врача полка. У него было огромное количество друзей, и, вероятно, они помогли ему попасть в наш полк. Его помощники делали всю работу. Я никогда не видел, чтобы доктор Край сам сделал хоть какую-нибудь простейшую операцию. Его однажды спросили: «Док, а что вы будете делать, если вас ранят или вы, к примеру, заболеете?» На это он ответил: «Ну, я же не какой-нибудь там забытый богом болван. Попрошу какого-нибудь сукиного сына, шарлатана от медицины, не отходить от моей постели». Практически каждое слово он сопровождал ругательством. Он просто не мог без этого обойтись. Теперь все приводило его в бешенство: в первую очередь он сам, уланы, немцы. Он был не в ладу со всей вселенной. Его лень была неистощимым объектом для шуток, а хитрость, с помощью которой он умудрялся заставить других работать на себя, лишний раз доказывала, что у него практичный ум.
Как-то утром доктор сидел у своей палатки, достаточно большой, чтобы в ней помещалась кровать, складной стул и коробка с медикаментами, которая к данному времени значительно опустела, и в ней время от времени хранилось несколько бутылок коньяку.
Доктор, в халате и накинутой на плечи шинели, с комфортом устроился на импровизированном ложе, составленном из трех коробок. Босыми ногами он опирался в перевернутое седло. Рядом стоял пустой котелок, который еще несколько минут назад был наполнен кашей, а доктор доедал огромный ломоть хлеба с толстым куском сала. Прямо под рукой на маленьком ящике стояла фляга с каким-то напитком.
Перед палаткой между двумя пиками, воткнутыми в землю, была натянута веревка, на которой сушились вещи доктора: рубашка, нижнее белье, брюки, носки и… сапоги. Было раннее утро. Алекс Гучев, Шмиль и я осматривали лошадей, когда услышали оглушительный рев доктора, призывающего своего ординарца:
– Ян! Ян! Где ты? Ян, сукин сын!
Ординарец не откликался. Яна назначили ответственным за фураж и продовольствие, и накануне вечером он вместе с несколькими уланами ушел из лагеря на задание.
– Ян! – заорал доктор с такой силой, что из леса пришел ответ – несколько раз повторенное эхо: «Ян… Ян… Ян…»
В этот день обязанности дежурного по лагерю лежали на мне, и я счел своим долгом подойти к доктору и объяснить, почему Яна нет в лагере.
– Кроме того, – заметил я, – вам ведь не хочется, док, чтобы в округе стало известно, где мы разбили лагерь?
– Меня это абсолютно не заботит, – пробормотал он.
– Отлично, док. Вы испытаете крайне неприятное чувство, когда вас возьмут в плен без штанов и сапог.
– Они висят как раз рядом с тобой. Посмотри, может, эти чертовы вещи уже высохли, – небрежным тоном сказал Край.
Я потрогал белье.
– Все отлично высохло.
– Не морочь мне голову. Я уверен, что вещи влажные, – вчера весь день шел дождь.
– Что за вздор! Посмотрите сами! – И я бросил ему брюки.
Доктор ловко поймал брюки, зевнул и добродушно сказал:
– Будь хорошим мальчиком и передай мне остальное.
Я почувствовал себя полным болваном.
– Вы хотите сказать, что звали Яна только для того, чтобы он подал вам одежду, которая висит у вас под носом? Док, вы ленивый старый гриб, вот вы кто. Встаньте и сами снимите свою одежду. Более того, я скажу уланам, чтобы они не помогали вам.
– Не будь свиньей. Слушай, ведь я старик. Мог бы быть твоим отцом… Я болен, страшно устал. Неужели ты не хочешь помочь бедному больному старику?
– Болен? Что вас беспокоит?
– Все, абсолютно все. Давай сними остальное с веревки и подай мне.
– Не могу, док. Я сегодня дежурю и должен обойти лагерь. Я не могу впустую тратить время, ублажая старых калек.
На этих словах я развернулся и пошел. Доктор бросил мне вслед пустой котелок.
– Вернись, бездельник. Я кому сказал, вернись, сосунок. Я тебе что-то дам.
– Мне ничего от вас не надо, – ответил я и, сняв с веревки отдельные части туалета доктора, развесил их в разных местах по всему лагерю, не обращая ни малейшего внимания на его гневные протесты.
После этого я побежал рассказать Алексу, Шмилю и другим парням о случае с доктором. Мы решили предупредить всех и посмотреть, что доктор предпримет.
Он просидел на солнышке до четырех часов, покуривая трубку и обзывая по-всякому тех, кто отказался помочь старому, больному человеку. В четыре часа вернулся ординарец, и доктор пожаловался ему на черствых уланов. Ян, невысокий коренастый крестьянин, хитрый и озорной, был предан доктору Краю как собака. Ян разделял его нелюбовь к медицине и, кроме того, считал гигиену главным врагом человечества. Ординарец вынул из карманов яблоки, принесенные любимому доктору, выслушал его жалобы и пробормотал слова неодобрения в адрес безжалостных уланов. Он снял вещи доктора и одел его, словно тот был ребенком, даже застегнул пуговицы на рубашке и натянул сапоги.
Остаток дня доктор Край был мрачен и молчалив. Несмотря на усталость, Ян следовал за ним по пятам. Когда наступило обеденное время, доктор с ординарцем отправились на кухню. Повар сварил суп из мяса ягненка, с картошкой и морковью, от которого исходил упоительный аромат. Все продукты были свежие, только что принесенные поисковой группой, в которую входил ординарец доктора.
Принюхавшись, доктор сказал повару:
– Налей в котелок. Я сегодня хочу раньше пообедать и лечь спать. Что-то я сильно устал.
Повар, конечно, знал, как доктор провел этот день, и, незаметно улыбнувшись, налил ему суп. Ян молча протянул свой, и повар налил и ему полный котелок супа.
Попробовав суп, доктор скривился:
– Совсем несоленый. Дай мне соль.
Повар протянул коробку с солью. Доктор сделал вид, что берет горсть соли, чтобы посолить суп, кипящий в большом кухонном котле. На самом деле он всыпал в общий котел каломель[27]; баночку с порошком он заранее держал в руке.
Для лошади чайная ложка каломели считалась большой дозой. Всыпав в котел порошок, доктор размешал суп большой деревянной ложкой и вместе с Яном, несущим котелки с супом, отправился в свою палатку.
Этой ночью в лагере никто не спал. Отовсюду неслись стоны и проклятия. Темные фигуры со спущенными штанами бегали взад-вперед, натыкаясь друг на друга. Повар страдал вдвойне, не только от поноса, но и от вопросов, который между стонами и проклятиями задавал ему каждый улан: «Что случилось с твоим проклятым супом?» Но хуже всего то, что этой ночью мы не смогли обнаружить доктора. Вместе с ординарцем они спрятались в кустах примерно в трехстах метрах от лагеря и чудесно выспались, завернувшись в несколько одеял.
<< Назад Вперёд>>
