Державный промысел Петра Великого распространялся, как известно, на все четыре стороны света, и в то самое время, когда Северная война близилась к победоносному концу, по закаспийским степям и пустыням двигался отряд князя Бековича-Черкасского – Царь Петр считал необходимым «стать твердой ногой на восточном берегу Каспийского моря», дабы проложить надежный путь в Индию – «страну чудес». Через восемь лет великого преобразователя не стало, однако пружину государственного механизма Петр закрутил настолько туго, что этот механизм продолжал работать.
В 30—40-х гг. ХУШ в. на Каспийское море одна за другой посылались морские экспедиции для обследования акватории восточного побережья; их результаты рассматривались в коллегиях иностранных и внутренних дел, притом обсуждались не только гидрографические данные, но и вопросы политические. Дело в том, что старшины туркменских племен и родов, кочевавших вдоль восточного берега Каспия, неоднократно обращались к российским властям с просьбой об оказании им покровительства и принятии в российское подданство. Петербург им отказывал и при Елизавете, и при Екатерине II, и при Павле. Только в царствование Императора Александра I в 1803 г. прибывшим в столицу империи депутатам от туркменских родов с полуострова Мангышлак была выдана грамота о принятии этих родов в подданство России, а их полномочным представителям назначено было жалованье. Вслед за тем русские военные инженеры получили приказ подыскать на восточном берегу место для строительства укрепления^[262]. Такое место было подыскано на берегу залива Кайдак. В 1834 г. там возвели укрепление Новоалександровское, вскоре, однако, заброшенное; вместо него на западной оконечности полуострова Мангышлак был сооружен форт Александровский.
На протяжении 70 лет ХК в. контакты русских с туркменами были постоянными – мирными и немирными: одни туркменские племена и роды снова и снова просили о российском подданстве, другие грабили русские караваны и суда, уводили русских людей в плен и рабство. Ради пресечения туркменских набегов в 40—60-х гг. вдоль южного берега Каспийского моря стали крейсировать военные корабли. Самыми непримиримыми по отношению к русскому присутствию на восточном берегу Каспия были туркмены-теке, обитатели Ахал-Текинского оазиса – текинцы. В 1870–1873 гг. эти бесстрашные воины нападали на русские суда, караваны, военные отряды и укрепления. Их активность инициировал и стимулировал хан Хивинский.
В 1869 г. полковник Столетов закладывает на берегу Красноводского залива укрепление Красноводск, из которого в 1873 г. отправляется один из отрядов Хивинской экспедиции. В том же году К.П. Кауфман проводит карательный рейд против туркмен-иомудов.
Тот год, надо сказать, стал решающим в выработке отношения российских властей к туркменам, в частности к текинцам. В соответствии с заключенным в 1873 г. англо-русским соглашением область расселения и кочевок туркмен вошла в состав сферы интересов и влияния России, что вскоре было оформлено административным решением: вся территория к югу от низовьев реки Атрек и к востоку до пределов покоренного к тому времени Хивинского ханства была объявлена Закаспийским военным отделом во главе с генерал-майором Ломакиным. Так туркмены превратились в подданных Императора Всероссийского. Часть текинцев склонялась к подчинению, другая не желала смириться с потерей независимости и не собиралась прекращать разбойные набеги на торговые караваны и мирное оседлое население.
До поры до времени российское правительство медлило с принятием решительных мер против вольных туркменских разбойников. «Нельзя ускорить по нашему произволу ход дел на азиатских окраинах, – предписывалось Ломакину из Петербурга, – необходимо дать известное время, чтобы установить наше нравственное влияние. Нет крайней необходимости в том, чтобы тотчас же давать административное устройство сопредельным племенам. Неопределенность нашей границы в Закаспийском крае не должна нас слишком озабочивать»^[263].
После крымского поражения в МИДе сложилось убеждение, что Россия на своих внешних рубежах имеет право только реагировать на вызов. В Закаспии вызовом стала в 1876 г. попытка текинцев перейти в подданство Персии, сухопутная граница с которой не была четко определена. В Петербурге и Тифлисе, в чью юрисдикцию входил Закаспийский военный округ, на этот раз были вынуждены «озаботиться». Поверенный в делах России в Тегеране получил предписание предупредить шахское правительство о том, что Россия будет противодействовать этому всеми мерами. Генерал Ломакин в 1877 г. предпринял поход против текинцев, нанес им существенный урон, но в селении Кизыл-Арват, как было приказано, закрепиться не смог и отступил из-за нехватки продовольствия. Естественно, туркмены восприняли уход русских войск как свою победу. Столь же неудачной была экспедиция под командованием того же Ломакина в 1878 г.
Ретирады Ломакина не прибавили славы и авторитета России в глазах не только воинственных текинцев, но и персидского правительства, ставшего не только более настойчивым в своих территориальных притязаниях, но и заметно пренебрежительным в общении с российским посланником И.А. Зиновьевым, весьма, кстати, дельным, профессиональным дипломатом. Неудача ломакинских походов была особенно заметной на фоне успешного продвижения британских войск в Афганистане в конце 1877 – начале 1878 г.
Хорошо разбиравшийся в ситуации на Среднем Востоке и обладавший даром предвидения, Зиновьев предлагает отказаться от стратегии постепенного завоевания Ахал-Текинского оазиса силами малых отрядов и нанести сильный удар в центр Ахал-Теке. Эту смелую идею обсуждает 21 января 1879 г. особое совещание в составе командующего Кавказским военным округом Великого князя Михаила Николаевича, военного министра Д.А. Милютина, исполняющего обязанности министра иностранных дел Н.К. Гирса и соглашается с ней. Решение совещания уже 23 января утверждает Император. Центр оазиса район Геок-Тепе признается будущим театром военных действий.
Для похода были собраны внушительные силы – 7310 человек пехоты, 2900 – кавалерии и 400 – артиллерии при 34 орудиях. Начальником экспедиции был назначен участник Русско-турецкой войны генерал-адъютант И.Д. Лазарев, скончавшийся до начала решительных действий. Его заменил (по старшинству) Ломакин. Ломакин торопился, опасаясь, что вместо него командовать войсками назначат другого генерала, а потому пренебрег необходимой подготовкой; так, не собрали необходимого числа верблюдов, не заготовили достаточно провианта и фуража, не провели детальную разведку – даже не установили, что одна из стен крепости Геок-Тепе, которую предстояло штурмовать, сооружена до половины запланированной высоты. Штурм был организован и проведен неудачно: артиллерия оказалась разбросанной по всему периметру укрепления, отчего не удалось провести полноценную артподготовку; крепость брали в лоб – солдаты пытались залезть на высокую стену, не имея штурмовых лестниц; по непонятной причине в штурме против оборонявшихся, имевших десятикратное превосходство в численности, участвовало всего 3 тысячи человек, то есть ²/₃ отряда остались в тылу.
Случилось то, что должно было случиться. Защитники крепости оказались неробкого десятка. Они не только не дрогнули на стенах, но и сделали вылазку, рассчитывая окружить малочисленную группу штурмующих. И тогда в русских рядах началась паника. Раздались крики «Назад!», и это сбило наступательный порыв, славившиеся своей дисциплиной русские солдаты превратились в неуправляемую толпу. Очевидец сообщал: «Говоря правду, наши просто бежали и вследствие паники кинулись прямо на свои же орудия. К стыду нашему, до 175 тел убитых офицеров и нижних чинов (может быть, и часть раненых) было нами оставлено под укреплением и не подобрано»^[264]. Дело спасла артиллерия, но немало картечных зарядов, предназначенных текинцам, досталось своим, оказавшимся перед самыми жерлами орудий. Текинцев удалось остановить с немалыми в их рядах потерями, но они имели все основания праздновать победу.
Торжествовали текинцы ночью: жгли костры, дикими голосами кричали, рубили пленных. С трупов русских солдат сняли сало, считая, что оно отлично залечивает раны. Потери русских войск были непривычно велики – 188 убитых и 276 раненых. Кроме того, в руки текинцев попало более 600 дальнобойных и скорострельных винтовок Бердана, то есть почти на полтораста больше, чем убитых и раненых, – значит, не только раненые бросали оружие.
Начатый к вечеру 28 августа штурм закончился к темноте и не мог быть возобновлен. Повторить его на следующий день Ломакин благоразумно не решился, а может быть, его отговорили более осторожные соратники. На следующий день началось отступление. Люди и животные уходили от стен крепости голодные, мучимые жаждой. Казалось, что прекрасными кавказскими войсками командовали не боевые офицеры, а капризные дамы.
Штурм туркменской цитадели в своем рапорте главнокомандующему Кавказской армией Великому князю Михаилу Николаевичу Ломакин назвал «усиленной рекогносцировкой», то есть операцией, не имеющей целью занятие крепости. Он писал: «В 5 часов началось общее наступление: войска смело бросились в штыки и заняли наружные фасы укрепления, но, встречая далее на каждом шагу непреоборимые препятствия, стали терять много людей и поэтому с наступлением вечера были отозваны, ночью неприятель большей частью бежал»^[265].
Возникает также вопрос: о каких «непреоборимых препятствиях» идет речь? Ответ на него находим в следующем, более подробном донесении: «Колонна князя Долгорукова встретила ров очень глубокий, так что немногим удалось выбраться из него, а за валом второй ров, наполненный водой. Вследствие этого колонна эта даже не в состоянии была проникнуть далеко в аул, потеряла много людей во рву, куда текинцы сосредоточили самый сильный огонь»^[266]. Спрашивается: почему командование экспедицией начало штурм без элементарной подготовки, не разведав подступы к крепости? Ломакин невозмутимо сообщает: «Немногим удалось выбраться». В том же донесении он просит представить к награде князя Долгорукова и еще двух начальников штурмовых колонн – князя Витгенштейна и графа Борха. Не за их ли «сиятельными» спинами Ломакин собирался спрятаться?
Завершается ломакинская докладная бодрым выводом: неприятелю «внушен страх», «сильное нравственное потрясение и чувствительный урон, нанесенный текинцам, полагаю, значительно облегчат нашу задачу»^[267].
Получив первую реляцию Ломакина, Великий князь легкомысленно слово в слово повторяет его победную версию в своем донесении Царю, и только через месяц, когда до Тифлиса доходят подробности о деле под Геок-Тепе из посторонних источников, Михаил Николаевич испытывает «сильное нравственное потрясение». Его телеграмма Державному брату от 28 сентября 1879 г. выглядит как крик души: «Обратное движение ахалтекинского отряда я представить не в состоянии!»^[268] В таком же смятении пребывали государственные мужи в Петербурге. 21 сентября Д.А. Милютин записал в дневнике: «Неудача наша поднимет дух противника, уронит наш престиж в крае и будет радостью для наших европейских врагов»^[269]. Через несколько дней, находясь в том же меланхолическом расположении духа, военный министр сделал следующую запись: «Счастливее нас англичане: все невзгоды для них обращаются в выгоду. Есть известия уже о вступлении английских войск в Кабул»^[270]. Правда, если бы Дмитрий Алексеевич располагал в тот момент известием, что вслед за вступлением английской миссии в Кабул там вспыхнуло антианглийское восстание, охватившее всю страну, он бы не завидовал извечным конкурентам.
Как бы там ни было, российское правительство поражение русских войск рассматривало главным образом с позиций соперничества с Англией; в Петербурге не сомневались, что гибкие, энергичные и прекрасно информированные британские политики не станут мешкать и воспользуются военной неудачей России к своей выгоде. В связи с этим в течение осени 1879 – зимы 1880 г. ахал-текинский вопрос обсуждался в Петербурге в особых совещаниях различного состава. Мнения совещавшихся разделились: начальник Главного штаба граф Ф.Л. Гейден и министр финансов С.А. Грейг предлагали оставить попытки завоевать оазис Ахал-Теке, «совсем очистить Закаспийский край» и вместо дорогостоящих военных экспедиций заняться постройкой железной дороги Оренбург – Ташкент. Милютин, Гирс и генерал Н.Н. Обручев, талантливый военный, вскоре ставший начальником Главного штаба, настаивали на продолжении наступательных действий в Закаспии. Их коллективное мнение сводилось к тому, что «всякий шаг назад в Азии был бы гибельным». «Без занятия этой позиции, – говорил Милютин, – Кавказ и Туркестан будут всегда разъединены, ибо остающийся между ними промежуток уже и теперь является театром английских происков, в будущем же может дать доступ английскому влиянию непосредственно к берегам Каспийского моря. Занятие англичанами Кветты и Кандагара, быстрая постройка ими к этому пункту железной дороги от Инда и стремление их быстро водвориться в Герате ясно означают тот кратчайший путь, на котором должно состояться русско-английское столкновение или примирение»^[271]. Сторонники повторения Ахал-Текинской экспедиции считали необходимым поспешать с ней, пока англичане прочно увязли в Афганистане. Новая экспедиция к стенам Геок-Тепе была санкционирована Александром II ровно за год до его трагической гибели – 1 марта 1880 г.
Экспедиции нужен был абсолютно надежный военачальник, поскольку вторичного поражения от плохо организованного, плохо вооруженного и плохо обученного среднеазиатского противника Россия не могла себе позволить. Брат Царя – наместник Кавказа предлагал своих людей, заслуженных генералов, однако командующего второй экспедицией в туркменские степи Царь выбрал сам. Он выбрал М.Д. Скобелева, к которому долго относился настороженно, даже с подозрением, и в которого поверил только после Плевны, Шипки, Шеинова.
Проходит два месяца, и Скобелева вызывают из Минска в Петербург. Император принимает его в Зимнем дворце, на этот раз более чем ласково, берет его под руку, они ходят по просторному кабинету, обсуждают новую экспедицию. Государь озабочен последствиями ломакинского поражения, оттого на этот раз вникает во все детали похода и предупреждает о пагубности недооценки среднеазиатского противника, просит не набирать лишних людей (намек на «сиятельных»?). Скобелев ставит три условия: полная самостоятельность в принятии решений; полевой контроль, то есть контроль силами скобелевских офицеров и чиновников за деятельностью интендантов; недопущение в отряд корреспондентов, которые, по мнению недоброжелателей, неоправданно прославляют его. Император соглашается.
Варианты планов экспедиции разрабатывались в Главном штабе и в штабе Кавказского военного округа – все желали быть причастными, но Скобелев готовил свой план. Он вчитывался в донесения Ломакина, собирал все доступные сведения об АхалТекинском оазисе и его обитателях, изучал английскую карту района – своей не было, планировал расходы, рассчитывал необходимое количество перевозочных средств, предметов снаряжения.
К 1 марта 1880 г. штабы представили согласованный план второй экспедиции к аулу и крепости Геок-Тепе, рассчитанной на два года – до 1 января 1882 г. – с общими затратами около 10 миллионов рублей. Одобрив план, Император повелел: «Не отступать от раз принятого плана; не делать крайне опасного шага назад, который в глазах Европы и Азии был бы выражением нашей слабости, дал бы еще большую смелость нашим противникам и мог бы обойтись России еще несравненно дороже, чем предполагаемая экспедиция. Идти к цели систематично, ничем не рискуя… Начальником экспедиции назначить командира четвертого армейского корпуса генерал-адъютанта Скобелева». В той же Высочайшей резолюции имелось поручение «приступить к подробным исследованиям для устройства постоянной железной дороги» от Красноводского залива к аулу Кизыл-Арват – предполагалось, что это будет исходная база отряда вторжения.
В самом начале мая Скобелев появился на восточном берегу Каспия, началась энергичная подготовка. Командующий решает не полагаться на железную дорогу, строительство которой будет сопряжено с огромными трудностями, – достаточно сказать, что шпалы, рельсы, телеграфные столбы и уголь, наконец, предстояло доставлять морем, с западного берега, – а потому ставка делается, как и в прежние времена, на верблюдов – жертвенных животных, чья гибель в конце или в середине предприятия всегда неминуема. Необходимо достать 20 тысяч вьючных верблюдов, и он обращается за помощью к русским подрядчикам, известным своей предприимчивостью, – верблюдов будут гнать из Хивы, Бухары, казахских степей.
Предстояло брать приступом глинобитное укрепление, сооруженное, однако, под руководством британских инженеров (одним из них был лейтенант Батлер), и Скобелев обращается за советом к российским авторитетам в области фортификации – к полковнику Цезарю Кюи, генералам Э.И. Тотлебену и М.А. Зиновьеву. Он хочет знать в деталях, как лучшим способом вести траншейные и минные работы, пробивать бреши в глинобитных стенах, каким должен быть инженерный парк. В Красноводск фельдкурьеры доставляют чертежи крепостей и схемы осадных работ – Скобелев не доверяет чужому мнению и сам постигает основы военно-инженерного искусства.
Напутствуя, Император сказал: «Не бери лишних людей», и Скобелев отбирает людей, проверенных в деле. В свою команду он приглашает в качестве полевого обер-контролера лично ему известного по Ташкенту действительного статского советника Череванского, превосходного офицера Генерального штаба полковника Н.И. Гродекова и будущего прославленного адмирала, а тогда капитана 2-го ранга С.О. Макарова. Моряку поручалось исследовать мелководный Михайловский залив на предмет устройства грузового причала. Скобелев учитывал ошибку Ломакина, пустившего все свои войска одной походной колонной одним маршрутом по узкой караванной тропе, презрев правило: «Ходи врозь, дерись вместе». Батальоны мешали в походе друг другу, растянулись по всему маршруту и в результате не сумели сойтись в день Х на сборном пункте, отчего дрались врозь. Поэтому люди Скобелева направятся к месту сбора двумя маршрутами: от Михайловского залива, в котором Макаров отыщет судовой ход, и от Чекишляра в самой южной части Каспия.
Особая забота – снаряжение. Предстояло пользоваться соленой водой, потому были заказаны опреснители. Профессиональная любознательность молодого полководца пригодилась и на этот раз. Читая английские газеты с отчетами о войне в Афганистане 1878–1880 гг., он отметил для себя одну из операций англо-индийской армии, в которой решающую роль сыграл солнечный телеграф – гелиограф. С его помощью два отряда британцев сумели синхронизировать свои действия и одержали блестящую победу над афганцами, которые не умели читать сигналы по азбуке Морзе. Гелиограф отличали простота устройства и применения, портативность и отсутствие проводов, которые так легко перерезать. Несколько гелиографов были выписаны из Петербурга и даже из Лондона. В добавление к гелиографу – приспособлению, предназначенному для дневной службы, – были заказаны сигнальные фонари с распылителями скипидара, дававшими огромное яркое пламя, что обеспечивало круглосуточную связь на сравнительно большом расстоянии в условиях безлесной равнины. В Чекишляр и Красноводск были доставлены 3 паровые машины для искусственного приготовления льда, 30 ручных ледоделов, более 2 тысяч водяных фильтров.
Скобелеву очень нравился афоризм лорда Биконсфилда (Дизраэли): «Азию надо бить по загривку и по воображению», он стал его девизом. Сам он выражался еще лаконичнее: «Удивить – значит победить», то есть поразить воображение азиатского противника достижениями европейской техники, а для этого годилось все: и гелиограф, и электрические фонари Яблочкова, но главным образом артиллерия, к которой обитатели тех мест относились с особым почтением. По опыту зная, какое огромное преимущество дает артиллерия малочисленным русским войскам в Средней Азии, он поставил целью, чтобы на каждую тысячу его солдат приходилось 10–12 орудий. Ему это удалось. Требовал артиллерию он очень настойчиво и не гнушался даже пушками устаревших образцов, давно снятыми с вооружения. Взял даже мортирки ХУШ в. Кроме того, запасся 32 ракетными станками и многоствольными картечницами, предшественницами пулемета. Хорошо разбираясь в современных ему средствах ведения боевых действий, Скобелев требовал предоставить ему морские пироксилиновые пакеты, которые своим треском могли бы вызвать панику и рвать войлочные кибитки, требовал зажигательные гранаты со смесью бензина с керосином, только-только испытанные в Свеаборге и признанные непригодными. В бензиновых гранатах ему отказали.
Снабжение войск провиантом и обмундированием было предусмотрено по высшему разряду. Пароходы везли и везли самые разнообразные грузы. Каждый солдат имел по две пары сапог, три пары холщовых и одну пару суконных портянок, на зиму заготовлено было еще 17 тысяч пар сапог; кроме того, на непредвиденный случай в Красноводске и Чекишляре было припасено 10 процентов необходимого обмундирования и обуви. Поскольку экспедиция была рассчитана на два года, заготовили зимние вещи – 25 тысяч полушубков, 10 тысяч вязаных фуфаек, теплые сапоги, рукавицы из верблюжьей шерсти, теплые кибитки, печи, в том числе печи на нефти. Массу хороших вещей и продуктов, например теплые набрюшники, байковые одеяла, разнообразные консервы, лимоны, сгущенное молоко, портвейн и коньяк, доставили представители Красного Креста. Пожалуй, никогда еще русские войска не снабжались так роскошно. Учитывались, во-первых, негативный опыт недавней Русско-турецкой кампании и, во-вторых, особое положение временнокомандующего Закаспийским отделом генерал-адъютанта М.Д. Скобелева, который имел право докладывать через головы всех промежуточных начальников не только военному министру, но и самому Государю.
Скобелев стремился обеспечить в максимальной степени боеспособность своих войск, зная, что это качество зависит от многих причин, в том числе от настроения солдат в период между боями. В Закаспийском крае, в условиях скучной пустыни, солдатская служба была тяжелой, однообразной. Представление о жизни военных дает офицерское письмо того времени: «Пытка ужасная, жизнь непонятная, тоска, скука, апатия заедают человека своею мертвенной монотонностью и однообразием, словно вся ваша жизнь отрезана навсегда от остального мира, – особенно когда видишь пароходы на открытом рейде проходящими мимо, что бывает осенью и зимой, когда пароходы не могут приставать к берегу. Тогда, кажется, и жизнь, и мысль, и все далекое родное и все заветное уносится с этими пароходами в неведомую даль, в чужие края, чтоб еще больше истиранить ваше нудное и заболевшее терпение. А там между тем ясными точками на горизонте носится на своих аргамаках неприятель, быстро и неожиданно нападает на наши транспорты и караваны и безнаказанно исчезает в своих степях, так как мы не всегда имеем возможность его преследовать с успехом»^[272].
Скобелеву, несколько лет прослужившему в Туркестане, все это было хорошо известно, и оттого помимо забот о провианте, фураже, снарядах и минах он озабочен и душевным здоровьем подчиненных. Очень характерны для него замечания на полях доклада санитарного врача:
«По опыту минувшей войны знаю все разрушающее действие на войско продолжительных сидений на одном месте. Война не война, мир не мир. В таком положении одно: неустанная сердечная заботливость непосредственного ближайшего начальства. Солдата нужно бодрить, веселить и не киснуть с ним вместе. Прошу сделать распоряжение теперь же, в счет экстраординарной суммы, выписать скорее игры для солдат по числу укреплений на обеих коммуникационных линиях и в оазисе. Полезными играми я признаю игру в мяч, причем необходимы мячи различных размеров, прочные и красивые. Кегли можно устроить почти везде на месте, и надо выписать лишь несколько деревянных или костяных шаров. У нас солдат молодой. Начальники частей, которые почти вдвое старше массы солдат, не должны этого забывать. Там, где по числу гарнизона это возможно, предписать устроить солдатский театр, для чего можно выписать несколько либретто из балаганных репертуаров.
Вопрос о публичных женщинах является очень важным. Необходимо иметь прачек и вообще практиканток в тыловых укреплениях для солдат. А для этого нужно их достаточное количество. Буду ожидать доклада начальника штаба»^[273].
Получив предписание командующего, начальник Атрекской (от пристани Чекишляр по реке Атрек до Кизыл-Арвата) линии укреплений полковник А.Ф. Арцишевский обратился к подрядчикам, которые взялись навербовать «практиканток». По его отчету на это мероприятие им было истрачено 3 тысячи рублей. Сколько «практиканток» приехало в осваиваемый край, неизвестно, но, судя по затраченной сумме, немного.
Авторы, писавшие об Ахал-Текинской экспедиции, единодушно восхваляли скобелевскую заботу о войсках, но стыдливо умалчивали о его распоряжении касательно «практиканток», хотя оно характеризует его как человека трезво мыслящего, свободного от ханжества.
До появления в Закаспийском крае прачек, «практиканток» и солдатского театра с балаганным репертуаром было еще далеко, однако войска заметно взбодрились при известии о назначении Скобелева командующим экспедицией – к тому времени он уже был народным героем – и еще более в связи с его прибытием. В солдатской среде появилась тема для обсуждений, а слухи о его активности разносились по гарнизонам очень быстро. Особенно грели солдатские души рассказы о том, как он взял в оборот «вампирное ведомство» – ненавистное интендантство.
Воспитательная способность полковника Арцишевского была весьма своеобразна. Так, например, одного торговца, фабриковавшего тухлую сельтерскую воду, от которой у потреблявших ее переболели животы, он заставил выпить чуть ли не весь остаток сфабрикованной им эссенции. Рассказывали, что злополучный фабрикант, кое-как оправившись от продолжительной рвоты и рези в желудке после обильного питья своего произведения, долго еще бредил ненавистной ему сельтерской водой. Другой восточный человек, пойманный в какой-то мошеннической проделке, упорно не признавался в ней. Как средство дознания были пущены в ход хинные порошки. При сильной жаре и соленой воде для питья средство это оказалось весьма радикальным, так как провинившийся раскаялся на втором же порошке. «В некоторых особых случаях производство дознания у полковника облекалось в более страшную форму. Так, какой-то армянин, пойманный, кажется, в воровстве муки или чего-то другого из интендантского склада, настойчиво отпирался, не называя сообщников, но когда его вывели за лагерь к свежевыкопанной могиле, у которой красовались несколько казаков с нагайками в руках, то признание последовало незамедлительно»^[274].
По мере увеличения поставок с западного берега моря усиливался накал войны с расхитителями казенного добра. Недобросовестные интенданты были отправлены под суд, а затем и дальше – на каторгу, что вселило страх Божий в сердца остальных; мошенников из числа армянских и азербайджанских купцов вразумлял домашними средствами полковник Арцишевский, добиваясь неплохих результатов, но против туркмен-верблюдовожатых ни тот ни другой способы не годились. После поражения Ломакина под Геок-Тепе «обаяние» России, то есть ее авторитет или престиж, резко пошло на убыль, что со стопроцентной уверенностью предсказывал Скобелев. Падение российского престижа стало заметно по поведению туркмен-верблюдовожатых, ставших слишком дерзкими. Они стали беззастенчиво грабить русские грузы, перевозимые их верблюдами, разворовывали до половины содержимого вьюков. Пользуясь малочисленностью и невнимательностью русских караульных, вожаки верблюдов крали из ящиков патроны и артиллерийские заряды, а пустые ящики набивали песком. Добычу зарывали в песок, чтобы потом сбыть. После нескольких поимок ночных грабителей Скобелев обратился к старшинам туркменского племени иомудов с прокламацией, в которой оповещал всех иомудов, что порча телеграфной линии и кража патронов «не будет наказываться иначе как смертью». Скобелев слов на ветер не бросал.
Ряды контролеров по должности командующий экспедицией пополнил большим числом строевых офицеров, которые отлично понимали, что от их усердия будет зависеть успех операции, в которой предстояло участвовать им самим. «Загородив таким образом соблазнительные кули и мешки цепью из офицеров и контролеров от лакомых крыс, – пишет М.А. Терентьев, – Скобелев добился, наконец, некоторой скидки со стороны воров. Крали они уже не так ожесточенно…»^[275]
План подготовки экспедиции против текинцев предусматривал подстраховочный вариант – создание продовольственных и фуражных запасов на персидской территории. Российский посланник Зиновьев получил на это разрешение шаха, о чем известил Скобелева. Молодой командующий не доверял подрядчикам и потому поручил это чисто хозяйственное мероприятие своему начальнику штаба полковнику Н.И. Гродекову, хорошо знакомому с Персией. Гродеков подобрал команду в составе 4 офицеров, 3 переводчиков и 14 нижних чинов, о чем и было сообщено Зиновьеву по телеграфу. Посланник согласился принять военных, при этом добавил: «Но нахожу полезным, чтобы они были командированы в качестве коммерческих агентов». Телеграфист переврал эту фразу: вместо «но» поставил «не», получилось «не нахожу полезным», и т. д. Миссия прибыла в Персию в военной форме, что вызвало возмущение местных властей. Шах потребовал от Зиновьева объяснения, а британский посол Томпсон заявил, что немедленно пошлет по городам Персии своих офицеров. Скандал удалось замять, и далее Гродеков и его люди занимались своим делом в штатском платье.
Гродеков оказался превосходным подрядчиком. Он интриговал, подкупал местных начальников, устраивал для них богатые обеды с обильной выпивкой, противодействовал английским агентам, которые пытались вызвать народное возмущение, направленное против русских, наконец, сумел богатыми подарками местным правителям нейтрализовать армянских купцов, решивших скупить весь хлеб в Хорасане и затем продать хлеб ему же по высокой цене. Стараниями Гродекова местные власти изгнали армянских скупщиков из города. В конце концов миссия из переодетых офицеров заготовила за два месяца немалые запасы ячменя, муки, соли, масла, риса и гороха в пяти складах. Труд Гродекова М.Д. Скобелев назвал «нечеловеческим», а саму заготовительную операцию – «блестящей»: русские войска получили огромный продовольственный резерв. Ко всему прочему деятельность Гродекова дала казне экономию в полмиллиона рублей – так умело он научился торговаться с искушенными восточными купцами.
По мере накопления экспедиционных грузов у причалов Чикишляра и Михайловского залива их отправляли на склады в аул Бами, отстоявший от Геок-Тепе на 112 верст, то есть к исходным позициям наступления. К началу ноября 1880 г. в Бами было сосредоточено до 106 тысяч пудов провианта, 20 тысяч пудов овса, 2 миллиона патронов, тройной комплект зарядов и снарядов»^[276].
Аул Бами, который его жители покинули до прихода русских войск, за одно лето был превращен в хорошо обустроенный военный городок. Солдаты жали поспевшую пшеницу, молотили снопы и мололи зерно на покинутых туркменами водяных мельницах, пекли хлеб, вырыли бассейны, построили баню – обживались основательно, поскольку экспедиция была рассчитана на два года. Только частые набеги текинцев, покушавшихся на казенный скот и другое имущество, не давали войскам расслабиться и забыть о цели их пребывания в оазисе, да и Скобелев требовал проведения регулярных учебных стрельб и других воинских упражнений.
Занимаясь административно-хозяйственными делами, генерал постоянно следил за противником, который тоже не терял времени даром: с помощью нескольких британских инженеров достраивал свое укрепление. Доходили до Скобелева и тревожные слухи о том, будто текинские роды, собравшиеся в Геок-Тепе, перессорились и в любой момент могут покинуть крепость. Если бы такое случилось, все его труды пошли бы прахом, экспедиция потеряла бы смысл: русским пришлось бы долго гоняться по пескам за неуловимыми всадниками; однако желание еще раз посрамить ненавистную Россию взяло верх над здравым смыслом: текинцы остались в Геок-Тепе.
Время для главной операции против текинцев еще не наступило, хотя бы уже потому, что еще не было собрано необходимое число верблюдов. В самом начале подготовки экспедиции Скобелев сформулировал главную формулу успеха: «Верблюды, верблюды и еще раз верблюды», однако к середине года их все еще недоставало – из Оренбурга ждать верблюдов предстояло месяца два; к тому же задержка произошла и с верблюдами, которых нанял в Бухаре самый надежный из подрядчиков Громов: из-за угрозы со стороны большой массы текинских всадников, приготовившихся их отбить, он не решился отправить свой караван к Скобелеву. Если нельзя было начинать главную операцию, то условия вполне созрели для небольшой вспомогательной.
1 июля в 9 часов вечера после молебна командующий выступил из Бами с небольшим отрядом в составе взвода сапер, трех рот пехоты с музыкантской командой («хором музыки»), конно-горного взвода, трех сотен казаков, ракетной сотни при 10 орудиях и 8 ракетных станках, всего же – 344 штыка, 311 шашек и 128 артиллеристов. За отрядом следовал небольшой обоз. Провианта взяли на шесть дней. Цель операции состояла в том, чтобы ближе познакомиться с противником, которого, как признавался сам Скобелев, он совсем не знал.
Через три дня отряд был в 12 верстах от Геок-Тепе и занял небольшое селение с гордым названием Егян-Батыр-Кала, где стал ожидать нападения текинцев. Так и не дождавшись, он двинулся к Геок-Тепе. На подступах к аулу произошла встреча с конными текинцами. В этой стычке Скобелев продемонстрировал не знавшим его солдатам и офицерам свои качества солдатского кумира.
Русский отряд отражал атаку текинцев очень несовершенными в те годы ракетами. «Первая ракета, – по словам очевидца, – не пошла вовсе, засела в станке и шипит, станок упал. окружающие пригнулись. Скобелев был тут же и, дав шпоры лошади, храпевшей и бившейся от страха, заставил ее сделать прыжок и стать над станком. Грянул взрыв, окутавший Скобелева дымом. Когда дым рассеялся, он предстал перед глазами пораженных свидетелей целым и невредимым, с самым спокойным выражением лица. по бокам и брюху его белого коня струилась кровь из трех или четырех ран. в нескольких шагах по земле катался в предсмертных судорогах казак с пробитой грудью и животом. Загремело «Ура!», полетели вверх фуражки. Первый номер второго станка, не медля ни минуты, приблизил левой рукой фитиль, сотворив правою крестное знамение. С шипением вылетела ракета и угодила как раз в толпу текинцев. Казак на месте же получил Георгиевский крест»^[277].
Демонстрация была эффектной, хотя, строго говоря, в той ситуации генерал поступил единственно правильным способом – прикрылся конем. Конь получил поверхностные ранения. Как бы то ни было, Скобелев продемонстрировал не только отменное мужество, но и точный расчет. Ничуть не умаляет его поступка и то, что он повторил Наполеона, который также заставил своего коня стать возле шипевшей гранаты, когда гренадеры попятились. Этот эпизод Скобелев хорошо знал – Наполеон был для него образцом для подражания.
После отражения атаки текинцев ракетным огнем скобелевский отряд продвинулся еще на 500 шагов и встал боевыми порядками перед небольшой глинобитной крепостью с башней. (Такие укрепленные дворы — кала до сих пор можно увидеть в Афганистане, а также в Пакистане в районе Пешавара.) В крепостце засел противник. Завязалась ружейная перестрелка, в которой текинцы с их дальнобойными берданками, захваченными у Ломакина в деле 28 августа 1879 г., имели явное превосходство над русскими стрелками, вооруженными устарелыми винтовками Карле, пули из которых не долетали до врага. Как всегда, выручила артиллерия.
Когда солнце стало печь совсем нестерпимо, Скобелев, выпустив по засевшим в кала 120 снарядов, решил завершить рекогносцировку. Уходили организованно. Генерал построил отряд по отработанной и проверенной в условиях войны в Средней Азии схеме. Двигались так: впереди казаки в две линии с горными орудиями, за ними полурота стрелков с «хором музыки», то есть песельники и музыканты, затем дальнобойные орудия, а позади всех еще две стрелковые роты и взвод сапер с картечницами. Весь отряд окружали две цепи походного охранения – пехота и казаки.
Как только начался отход, текинцы выскочили из садов, обошли русский отряд и стали на него наседать. Играла музыка, пел хор, солдаты шагали, равняясь, словно на церемониальном марше, лишь временами останавливались, чтобы сделать несколько залпов. Приходилось отстреливаться во все стороны: горная артиллерия била вперед, дальнобойная – вправо и влево, картечницы – назад. Верный своему правилу, Скобелев «бил врага по воображению», но текинцы все же продолжали наседать и однажды сумели войти в боевой контакт с казаками, ударили в шашки и зарубили казачьего урядника. До самого ночлега отряд шел под выстрелами текинцев, отвечая залповым огнем. Потери – трое убитых.
Рекогносцировка заняла неделю. Скобелев и его люди узнали противника – храброго и настойчивого, продемонстрировав ему в свою очередь стойкость и дисциплинированность русского войска. Солдаты усвоили тактику отражения нападения со стороны превосходящего числом, но неорганизованного врага. Сам же командующий сделал для себя важные выводы: 1) Геок-Тепе – это целая страна селений и отдельных дворов, которую обложить нельзя; 2) штурма с ходу, какой попытался предпринять Ломакин, ни в коем случае не получится – надо вести полномасштабную, по всем правилам инженерной науки, осаду; 3) необходимо пополнить отрядную артиллерию мортирами – орудиями для навесной стрельбы; 4) наступать следует со стороны большого арыка, питающего крепость водой, с тем чтобы отвести воду в сторону; 5) необходимо предпринять трудоемкие минные работы, в которых в Средней Азии до сих пор не было необходимости; 6) устаревшие винтовки Карле нужно заменить берданками.
Поход к стенам крепости достиг желаемого результата: текинцы не ушли из Геок-Тепе. Они уверовали, что сильнее русских, которые и на этот раз постреляли, попели и убрались восвояси. Даже прославленный Скобелев, о чьих подвигах слух дошел и до туркменских степей, трусливо спасовал перед храбрейшими из храбрых – славными текинцами. Провокация удалась. Сказать правду, на решение туркмен остаться в Геок-Тепе повлияло не только очередное «бегство» русских, но и настойчивые уговоры англичан «держаться до последней крайности в Геок-Тепе и отнюдь не отступать в пески»^[278]. Текинцы надеялись на их военную помощь.
В аул Бами отряд возвратился 7 июля. Вернулись домой, ибо к лету основательно обжили это туркменское поселение. Хорошо укрепились со всех сторон, построили загоны для скота, пекарни, офицерский клуб, даже огороды развели. Перед палаткой командующего был его собственный огород с богатым ассортиментом овощей. В тот день праздновали удачу.
Каждый вечер в Бами приходила почта, в том числе телеграммы с последнего построенного в закаспийской степи телеграфного пункта в Кизыл-Арвате. Почту получал начальник штаба экспедиции полковник Генерального штаба Н.И. Гродеков. Вечером 8 июля курьер прискакал как обычно. Николай Иванович принял почту и стал в своем штабном шатре читать депеши. Находившиеся с ним рядом были поражены: полковник вскрыл несколько пакетов, после чего упал лицом на походную койку и зарыдал. Деликатные офицеры вышли из шатра. Гродеков рыдал. В тот же вечер Скобелев послал своего денщика узнать, спит ли Николай Иванович Гродеков, и услышал, что спит. Начальник штаба заснул непривычно рано.
Гродеков не спал всю ночь. Полученная весть ошеломляла: в Болгарии неизвестные убили Ольгу Николаевну – 60-летнюю мать Михаила Дмитриевича Скобелева. Гродеков как мог оттягивал страшный момент, отчего и сказался спящим.
Утром Скобелев все узнал. Гродеков сказал, что его мать убили турки, поскольку не знал всех подробностей. Скобелев метался, угрожая поднять Балканы и сокрушить трижды проклятую Турцию. Из Петербурга пришли телеграммы соболезнования от военного министра и начальника Главного штаба, а также от Александра II. В тот же день, отвечая на телеграмму Государя, Скобелев попросил разрешения приехать в Москву, чтобы похоронить мать. Часто колебавшийся, не уверенный в себе, но, безусловно, милосердный Государь на этот раз был непреклонен: начальнику военной экспедиции против очень опасного противника было отказано в праве участвовать в погребении матери. Михаил Дмитриевич возмутился, но спустя несколько дней признал правоту Государя. Возложенная на него миссия исключала его право на любые проявления чувств и слабостей, которые могли бы помешать исполнению долга перед Россией. В письмах он писал о своем малодушии и единственно верном решении Императора.
В один год Скобелев потерял отца, который неожиданно скончался в начале года, и через несколько месяцев – мать. У него нет жены, нет детей, замужние сестры живут своей жизнью, близкими остались приехавший за ним в пекло Закаспийского края из Парижа его воспитатель и друг верный старый Жирарде да боевые товарищи. Это и есть его семья.
После случившегося командующий не мог оставаться на месте – он отправляется в долгую инспекционную поездку по Михайловской коммуникационной линии. Многие часы он проводит в седле, покрывает сотни верст. Проверяет солдатские кухни, лазареты, требует произвести дезинфекцию, распоряжается о покупке барж для доставки телеграфных столбов и железнодорожных платформ; переезжает на пароходе из Красноводска в Чекишляр и возвращается в Красноводск.
Все лето и осень шел интенсивный завоз военного снаряжения и продовольствия на промежуточные базы. Одновременно приходилось отражать нападения летучих текинских отрядов. В письме к дяде В.Ф. Адлербергу Скобелев писал: «Ты не можешь себе представить, до чего затруднительна эта экспедиция в хозяйственном отношении. Не говоря про стоимость, например, четверти овса в Бами – 24 р., начальник ежеминутно чувствует, что он зависит от случайности, которая все может нарушить сразу и загубить все сделанное. Например, даже страшно вымолвить, пожар передовых складов, удачный набег неприятеля на наш тыл и т. д.»^[279].
Напряженное состояние ума и души командующего экспедицией нетрудно понять, если вспомнить, что все грузы перевозились небольшими партиями на верблюдах, которых, ко всему прочему, постоянно не хватало из-за падежа. Верблюды выбывали из строя и по болезни – до крови стирали спины плохо навьюченными грузами, сбивали ноги на каменистых тропах.
В ноябре резко похолодало; в горах уже лежал снег, хотя близ лагеря еще было тепло. Из-за частых дождей дороги превратились в грязное месиво, отчего верблюды выбивались из сил, падали и не поднимались.
13 ноября Скобелев издал один из своих самых вдохновенных приказов: «Объявляю войскам, что если бы даже шел необыкновенный дождь, то транспортов остановить нельзя: они все-таки пойдут: остановить исполнение Высочайшей Государя Императора воли не могут ни невзгоды зимнего похода, ни усиленные болезни, ни кровопролитные столкновения с неприятелем. Еще есть время; пусть по честному убеждению все недостаточно сильные духом и телом оставят ряды наши: без них, слабых энергией, мы станем еще дружнее, еще крепче и вновь прославим отечественные знамена, вверенные Государем Императором нашей стальной выносливости, нашему русскому мужеству»^[280].
Предложение слабодушным оставить ряды относилось конечно же к офицерам (о солдатах речи быть не могло), для которых в то время считалось честью участвовать в боевой экспедиции; многие попали в отряд Скобелева по собственному желанию в расчете на ускоренное чинопроизводство и награды, надеясь на легкое и быстрое одоление несерьезного противника. Действительность разрушила эти надежды. Надо думать, что то была последняя в русской военной истории кампания, когда не желавшим нести тяготы боевой службы предлагалось добровольно покинуть экспедиционные силы.
Через три дня, 16 ноября, за подписью Скобелева появился еще один приказ. Историк М.А. Терентьев не без пренебрежения писал: «В приказе 16 ноября № 479 даны наставления, отличавшиеся крайней мелочностью: тут был и осмотр перед походом сапог, одежды, оружия, шанцевого инструмента; полудка котлов и чайников; приказание запастись деревянным маслом; смазывать портянки и чулки салом; осматривать на дневках сапоги и чинить немедля, для чего люди должны иметь шило, дратву, нитки, иголки и прочее»^[281].
«Мелочностью» названа забота военачальника о здоровье солдата, отчего напрямую зависит его боеспособность. В этих двух приказах – возвышенно одухотворенном и «мелочном» – проявился цельный характер истинного полководца, знающего цену победы. Российской армии пришлось заплатить морями крови своих солдат за пламенные призывы горе-полководцев, с презрением относившихся к солдатским портянкам, как к незначащим мелочам. Потому и побеждал молодой генерал Скобелев, что заботился о ногах и желудке своего солдата.
Наконец в Бами были собраны необходимые для решительного наступления на Ахал-Текинский оазис силы и средства. С 26 ноября по 1 декабря отряд вторжения выступил из Бами тремя эшелонами и встал лагерем в 20 верстах от Геок-Тепе. Был создан опорный пункт, названный Самурское. К тому времени сведения о неприятеле были таковы: в укрепленном районе Геок-Тепе и его сердцевине – крепости Денгиль-Тепе собралось до 35 тысяч текинцев, включая женщин и детей. Около 10 тысяч воинов были на конях. Защитники Геок-Тепе имели на вооружении медную пушку, 5 тысяч ружей, в том числе более 600 захваченных в деле 28 августа 1879 г. берданок. Шашки и пики – у всех защитников. Удалось также получить сведения о размерах цитадели и ее конструктивных особенностях от бежавшего из туркменского плена русского солдата – он даже вылепил из глины ее макет. Длина стен по периметру четырехугольной крепости составляла около 3 верст.
Скобелев сделал то необходимое, что во все века определяло успех любой военной кампании и чем пренебрег Ломакин, – он организовал разведку, которая и доставила ему необходимые сведения об основном укреплении текинцев. В скобелевском отряде состояло несколько офицеров разведки. В приказе № 216 от 21 августа 1880 г. дается поручение: «Штабс-капитан NN должен широко пользоваться лазутчиками для возможно полного ознакомления с намерениями противника и вообще положения дел в Геок-Тепе и даже далее, насколько это возможно. Для уплаты лазутчикам и на покрытие других необходимых расходов штабс-капитану NN предписываю выдать из состоящей в моем распоряжении экстраординарной суммы пятьсот рублей банковским серебром»^[282].
В целях конспирации имя офицера-разведчика не упоминается – оно было известно очень немногим. Надо отдать должное туркменам: завербовать лазутчиков в их среде безымянному штабс-капитану не удалось. Текинцы были неподкупны, а туркмены из других племен смертельно боялись беспощадных теке, так что сведения разведывательного свойства удалось получить от персов и курдов, смертельно ненавидевших текинцев за их хищничество. Весьма способным разведчиком оказался телеграфист Вачнадзе. В разговорах с туркменами он притворялся подневольным инородцем, которого «проклятые русские» заставили служить на себя. Вачнадзе не распространялся о своем вероисповедании, а его собеседники не имели представления об особом положении православных кавказцев в Российской империи, о том, что офицеры-грузины верно служили российской Короне. В войске Скобелева, кстати, находился отряд грузинских добровольцев, приехавших сразиться с прославленными текинскими разбойниками.
Сам начальник экспедиции обладал, кстати, незаурядными качествами разведчика. Тому причиной были и специальная подготовка в Академии Генерального штаба, и богатый военный опыт, опыт службы в Туркестане в том числе, и, наконец, ум и талант прирожденного военачальника. В 1878 г. после заключения перемирия с турками, переодевшись в штатское платье, Скобелев днями бродил по улицам Стамбула – изучал его улицы, записывал наблюдения в книжку, готовясь к штурму турецкой столицы. Так же основательно он будет через три года собирать сведения о германской армии, используя не только свою отличную профессиональную подготовку, но и личное обаяние. Теперь же, накануне решительного наступления на Геок-Тепе, он учил своих офицеров обращать внимание на самые незначительные мелочи. «Если торговцы заволновались и покидают наш лагерь, – наставлял Скобелев, – ждите ночного нападения неприятеля, он близко. Следите за их поведением».
В опорный пункт Самурское продолжали прибывать части отряда вторжения. Вновь прибывшие войска Скобелев несколько раз самолично выводил на рекогносцировки вблизи Геок-Тепе, чтобы познакомить с противником. И каждый раз из крепости Денгиль-Тепе выскакивали туркменские всадники и пешие воины, но их порыв каждый раз гасили оружейные залпы. Отрабатывались боевое и походное построения, последовательность вступления в бой и взаимодействие родов оружия. В конце декабря Скобелев вывел на рекогносцировку командиров частей, что было весьма рискованным предприятием. Казачье прикрытие взяли совсем небольшое (пять сотен), только четыре ракетных станка и ни одного орудия, так что если бы туркмены, привычно выскочившие навстречу, поняли, что перед ними практически все старшие офицеры отряда, включая четырех генералов – в том числе сам командующий и его начальник штаба, если бы эти превосходные наездники были настойчивее в своем порыве, то они одним ударом могли бы обезглавить русскую экспедицию. Свой шанс текинцы упустили: как всегда, не выдержали силы залпового огня.
В результате тщательного изучения подступов к туркменской твердыне, а также многих боевых тренировок Скобелев составил план действий на завершающем этапе и способы его воплощения. Готовился этот план не только в ходе разведок боем, но главным образом по ночам за рабочим столом. Заходившие в кибитку командующего офицеры заставали его за столом, на котором стояли десять и более зажженных свечей, лежали груды книг и чертежей. Порой он не выдерживал напряженной умственной работы и засыпал. Во сне подавал команды, с кем-то спорил.
Как результат его долгих занятий и раздумий 18 декабря появилась «Инструкция г. офицерам действующих частей войск». Вот ее основные положения:
«Бой за местные предметы предстоит ожесточенный. Неприятель храбр и искусен в одиночном бою; стреляет метко и снабжен хорошим холодным оружием, но он действует врассыпную, вразброд или отдельными кучами, малопослушными воле предводителя, а потому не способен, несмотря на свою подавляющую многочисленность, к единству действий и маневрированию массами.
Современный европейский боевой порядок (рассыпной строй. – Е. Г.) при малочисленном составе наших отрядов здесь неуместен.
В открытом поле храбрая неприятельская конница на быстрых конях, ловко владеющая холодным оружием, будет постоянно действительно угрожать длинным и растянутым линиям; пехотные же из воодушевленных, сильных и ловко владеющих оружием людей, доведя дело до рукопашного боя, уравновешивают в свою пользу шансы борьбы.
Как основной принцип в Средней Азии всесилен сомкнутый строй.
Будем брать противника тем, чего у него нет. Воспользуемся дисциплиной и нашим скорострельным оружием. Будем бить противника сомкнутым, послушным, гибким боевым порядком, дружными меткими залпами и штыком, всегда страшным в руках людей, сбитых дисциплиной, чувством долга и круговой порукой в одно могучее тело – колонну.
Атаки неприятельской конницы встречать соответственной переменой фронта, если это окажется нужным, и залпами с близкого расстояния; рекомендую также строить каре.
Артиллерия должна забыть себя и отдаться всецело на поддержку товарищей. Не обращая внимания ни на что, она должна обгонять атакующие части и своим огнем, всегда особенно страшным с близкого расстояния, поколебать сердце противника. Позор потери орудий ложится не на артиллерию, а на войска.
Нашей кавалерии не следует вдаваться в одиночный бой с многочисленной конницей противника, имеющего прекрасных коней и с детства привыкшего владеть холодным оружием. До тех пор, пока неприятельская конница не дрогнула, пока она не будет поставлена в невыгодные условия, приперта к какому-нибудь препятствию, к теснине и проч., наша кавалерия не должна вступать с ней в кавалерийский бой.
Кавалерии при атаках следует держаться сомкнутого строя, недоступного для прорыва. Преследование же бегущей туркменской конницы – бесполезно.
Напоминаю о необходимости принятия строгих мер охранения во время ночлегов у Геок-Тепе..
Каждый начальник части должен изучить район местности, лежащий впереди его участка, обдумать ту помощь, которую он может оказать соседней части в случае нападения»^[283].
Так в течение ночных бдений родилась партитура предстоящего генерального сражения. Основные идеи этого плана Скобелев повторял письменно – в приказах и устно – в разговорах с офицерами. Он не переставал убеждать: «Не надо делать того, что желает неприятель. Он желает рукопашной схватки, следовательно, нам доходить до нее не следует»^[284].
К концу декабря большинство укрепленных дворов с башенками, окружавших крепость Денгиль-Тепе, были заняты русскими стрелками, они контролировали пространство между своей крепостцей и туркменской цитаделью. Но это вовсе не была блокада: с небольшими силами (около 7 тысяч человек) блокировать крепость было невозможно. В Денгиль-Тепе свободно приходили новые группы ополченцев из других мест Ахал-Текинского и Мервского оазисов, привозили продовольствие, в изобилии спрятанное в песках, то есть никакого неудобства от соседства русских защитники крепости не испытывали. Более того, они перерезали пути сообщения экспедиционных войск с продовольственными базами в Персии и теперь русские сами оказались как бы в блокаде. Текинцы спокойно ждали, когда русские, как и год назад, полезут на их неприступные стены, и тогда они снова перебьют неверных в рукопашной схватке. Но русские вели себя совсем не как прежде – они закапывались в землю.
23 декабря начинаются правильные осадные работы перед южным фасом крепости. Саперы роют траншеи, строят редуты, укрепляют позиции батарей. Первоначально предполагалось все земляные работы завершить за пять ночей, но они заняли три недели.
К 28 декабря ночными трудами были вырыты две параллели, то есть параллельные траншеи, соединенные ходами сообщения – войска неуклонно приближались к крепостной стене, на что защитники Денгиль-Тепе смотрели, казалось, совершенно равнодушно. Люди расслабились в убеждении, что враг «не посмеет», забыли требование командующего об усилении охраны позиций в темное время суток, и тогда текинцы напомнили, что они бойцы и смелые, и жестокие. 28-го под покровом темноты текинцы вышли из крепости и напали на солдат, готовившихся заняться рытьем траншеи. Офицеры обсуждали план работы, а служивые наслаждались последними минутами отдыха. Толпа текинцев застала русских врасплох. Вылазка была проведена организованно и явно по отработанной схеме. Участник АхалТекинской экспедиции А.Н. Маслов рассказал, как это было:
«Текинцы крадутся чрезвычайно быстро и тихо и затем сразу, как один, бросаются в шашки. Большинство из них идут на вылазку босыми, с засученными рукавами и подвернутыми халатами. При этом, несмотря на отсутствие строя, существует известная организация. Впереди идут собственно бойцы, отчаянный народ, которые с диким криком «Аллеман! Али! Магома!» бросаются в атаку. Большинство вооружены тяжелыми хорасанскими шашками; у кого их нет, тот идет с плохо выкованным копьем или штыком от отнятого у нас ружья; подле убитых находили простые овечьи ножницы, навязанные на кривую палку… Затем следуют санитары, которые быстро и с самоотвержением выносят из свалки убитых и раненых, так как у мусульман, а особенно у текинцев считается стыдом оставить товарища на поле брани без погребения. Сзади всех идут аламанщики (грабители), на обязанности которых лежит забирать оружие и что попадается от убитого неприятеля и скорее тащить в крепость; это обыкновенно молодежь – мальчики 14–15 лет, которые, впрочем, иногда увлекаются и лезут вперед, где и гибнут такими же героями, как и старики. Исполняют они свое дело с необыкновенной быстротой и ловкостью и в несколько минут успевают собрать все оружие и патроны, оставленные в траншеях, и раздеть почти догола убитых.
Текинцы сложены атлетами и рубят сильно и ловко. Раненные шашками имеют ужасный вид. У некоторых убитых от удара разлетались черепа, а у иных лица были до того исполосованы и изуродованы, что труп трудно было признать по лицу»^[285].
Отбивать нападение текинцев пришлось несколько часов. Толпы туркмен отходили от траншеи и снова бросались в атаку – так повторялось четыре раза. Дело решило умелое командование самого Скобелева и начальника недавно прибывшего отряда туркестанских войск, соратника Скобелева по войне на Балканах, А.Н. Куропаткина. Наконец стрельба затихла, и к траншеям уже помчались лазаретные повозки. Последствия вылазки из крепости видел своими глазами военный врач А.В. Щербак:
«Траншеи полны солдат. Прижавшись к насыпи, судорожно сжимая ружья, все напряженно вглядываются в черную мглу. Другие быстро двигаются на площади, между параллелями. На перевязочном пункте Красного Креста, освещенном несколькими фонарями, лежат, покрытые серыми шинелями, не то убитые, не то раненые. Тут суетня..
Приближаясь к батарее и редуту, спотыкаешься о трупы. Чем ближе, тем больше. Ноги шлепают в лужах крови.
Узкая траншея местами запружена телами. Пахнет пороховым дымом. На банкете две сцепленные фигуры – у одной в груди штык, у другой разрублена голова: шашка и штык в тесном союзе с омертвелыми пальцами.
Слабый свет фонаря едва освещает молчаливую батарею; тут тихо. Изрубленные тела, сдвинутые орудия и несколько санитаров…»^[286]
Разбирательство причин случившегося Скобелев оставил до следующего дня, а пока не рассвело, приказал продолжать земляные работы. В два часа ночи Куропаткин получил от командующего предписание завершить намеченные работы до утра. Всю ночь артиллерия, главным образом мортиры, громила крепость. Утром подвели итоги. Убиты 5 офицеров и 91 солдат, ранены – 1 офицер и 30 солдат. Похищены знамя 4-го батальона Апшеронского полка и одно горное орудие с двумя зарядными ящиками. Головы убитых текинцы унесли с собой, воткнули на палки и выставили у своих кибиток.
Скобелев, однако, показал всем, что он остался Скобелевым. Несмотря на моральное потрясение для всего отряда и заметный урон (выбыла из строя значительная часть совсем небольшого войска), он перенес лагерь экспедиционных сил еще на 500 метров ближе к Денгиль-Тепе. Сюда уже долетали пули защитников крепости. В тот же день, 29 декабря, полковник Куропаткин взял еще один укрепленный двор (кала) всего в 150 метрах от стен крепости, как бы сравняв счет с возомнившими о себе текинцами. С башни только что захваченного укрепления отлично было видно все, что творилось внутри крепости. На вершине башни был устроен наблюдательный пункт, где сидел корректировщик артиллерийского огня. Текинцы усиленно обстреливали русских наблюдателей, несколько человек погибли.
Удивительное дело – русская беспечность: напрасно Скобелев предупреждал об особой бдительности ночью, только что текинцы вырезали до ста человек, преподав страшный урок, и все повторилось ночью 30 декабря.
О подготовке вылазки из крепости около 6 тысяч текинских бойцов заранее оповестил наблюдатель, сидевший на башне захваченного накануне укрепленного двора. Текинцы ловко обманули профессиональных военных: они имитировали нападение на правый фланг русских траншей, но основной удар нанесли по левому флангу. Вылазка была не менее дерзкой и почти столь же чувствительной по последствиям: погибли в основном артиллеристы, которые в отряде составляли немногочисленную группу ценных специалистов. Текинцы унесли с собою 53 головы убитых, много берданок, еще одно горное орудие и артиллерийские заряды.
Теперь защитники крепости обладали двумя современными артиллерийскими орудиями, запасом гранат к ним; кроме того, они взяли в плен русского бомбардира-наводчика Агафона Никитина, который, по их мысли, должен был научить их правильно вставлять в гранаты запальные трубки, чтобы гранаты разрывались (без трубки граната падает как монолитное ядро). Принудить Агафона выполнить вражескую волю они не смогли. Он был не только солдат, давший присягу, но и старообрядец, человек сильный духом. Текинцы привычно зверствовали: обрезали пленнику пальцы на ногах и на руках, уши, вырезали ремни со спины, но ничего не добились. Они убили Агафона. Герою-артиллеристу впоследствии был поставлен памятник.
Как и после первой вылазки из крепости, Скобелев приказал продолжить рытье траншей к Денгиль-Тепе, с удвоенной энергией укреплять батареи и активно обстреливать противника навесным огнем. Однако в душе он понимал, что текинцы вырвали у него инициативу. И они это тоже знали. Они увидели, как надо пользоваться своими преимуществами – превосходством в численности и умении драться врукопашную; перед ними появилась реальная возможность обескровить небольшой русский отряд, не допустив его до генерального сражения на стенах крепости. Было им еще хорошо известно, что запасы продовольствия и фуража у русских ограниченны. Текинские вожди уверовали, что нащупали верную тактику: бить русских в вырытых ими самими окопах по ночам, когда те совсем беспомощны. Аллах, казалось, вразумил Своих воинов.
Скобелев обладал характером нелегким и неровным, мог вспылить без дела и не сдержаться, мог оскорбить и даже ударить человека во гневе (потом жалел и мучился); такой черной тучей он стал после двух ночных схваток, на этот раз вполне оправданно. Он как мог воспитывал своих подчиненных, учил их способам войны с иррегулярными частями, требовал отказаться от высокомерного отношения к «халатникам» и «дикарям», но не преуспел. Его малое войско таяло, и, что было особенно опасным, исчезал его победный настрой. «Никто не может заподозрить меня в трусости, – говорил командующий своим соратникам, – mais ces attaques nocturnes me font l'effet comme si j'avais bu de l'eau de Kissingen»^[287]. Киссингенские воды были особо ненавистны Скобелеву по связи с именем Бисмарка.^[288]
Если ночные атаки угнетали начальника экспедиции, человека, доказавшего неоднократно свою решимость в достижении цели, то на людей более слабых духом они оказывали разрушительное воздействие. «Когда начинается серьезная война, – писал впоследствии участник экспедиции А.Н. Маслов, – сопровождаемая частыми неудачами, то обыкновенно у большинства быстро составляется убеждение в необходимости отступления, которое, впрочем, не всеми высказывается, а только таится. Этим большинством руководят обыкновенно побуждения разные: одни хотят отступать просто от малодушия, другие вовсе не рассчитывали на серьезную войну, думали только стрелять, а не быть расстрелянными, за что и получить орден; у третьих отступление связывается со стратегическими и тактическими соображениями, потому что в этих случаях всякий считает себя стратегом; наконец, четвертые желают отступления просто из недоброжелательства; это так называемые «серые» люди, как называл их Скобелев»^[289].
Это глубокий анализ наблюдательного и бывалого человека. Следуя рекомендации Государя, Скобелев старался не брать в поход случайных людей, тем не менее они прилепились к экспедиционному корпусу; немало оказалось «фазанов», то есть представителей знатных фамилий, богатых щеголей, с помощью великосветских связей получивших назначение состоять при том или ином штабе, что означало реальную возможность получить без особого труда и чин, и награду. «Фазаны» появлялись помимо воли командующего и его начальника штаба; когда же возникла угроза их жизни, они стали «отлетать» подальше от опасных мест и верного, как им казалось, неуспеха. Стараниями «серых» людей по Тифлису и Петербургу скоро распространился слух о поражении Скобелева в степях Закаспия: недоброжелатели и завистники упоенно расписывали подробности разгрома скобелевских частей.
У начальника экспедиции, которую он первоначально собирался завершить весной 1881 г., появилось сразу несколько причин ускорить осадные работы и провести штурм в самое ближайшее время. Нельзя было позволить текинцам ослаблять своими атаками боевой дух вверенных ему войск; нельзя было допускать сокращения численности русского отряда; истощались припасы, в том числе снаряды и патроны; из-за неблагоприятных для русского отряда слухов, распространившихся в тылу, можно было ждать нападений осмелевших туркмен-иомудов на промежуточные базы на обеих коммуникационных линиях, имевших очень слабое армейское прикрытие. Было еще одно обстоятельство личного для Скобелева свойства: из Тифлиса поступила телеграмма о предстоящем прибытии в его отряд начальника штаба Кавказского военного округа генерала П.П. Павлова, что можно было расценить как недоверие к нему, а значит, следовало ждать вмешательства в его распоряжения.
Скобелев нервничал, торопил инженеров. К 1 января 1881 г. вырыто было траншей и ходов сообщений до 5 верст, устроены три редута и пять батарей, укреплены шесть занятых вокруг крепости дворов. До стен туркменской цитадели правому флангу оставалось около 100 метров, левому – 150. Вся система траншей, ходов сообщения и земляных укреплений была далеко не доведена до приемлемого состояния, выполнена вчерне, однако Скобелев уже требовал начать рытье минной галереи. Стену крепости в выбранном месте должны были поднять на воздух 150 пудов пороха.
Пошатнувшуюся веру своих «детей», как он обычно называл офицеров и солдат, Скобелев пытается укрепить личным примером. Он постоянно находится в окопах, всегда отлично одетый, величественно-стройный, надушенный, с ласковой веселой улыбкой, хотя и заметно утомленный. Солдаты понимают, что идет их истинный вождь. «Скобелев идет!» – проносится по цепочке. Он зычно здоровается, «и точно электрический ток пробегает по измученным и запыленным рядам офицеров и солдат, и громкое лихое «здравия желаем» несется навстречу настоящему генералу; он идет по рядам, высокий, молодой, в белом романовском полушубке, с генеральскими погонами и белым крестом на шее, не сгибая головы под выстрелами; и по его приказанию русские безответные воины опять готовы не спать, не отдыхать, копать без устали и умирать безропотно…»^[290]. Таким его запомнил очевидец.
В своих приказах, распоряжениях и письмах он непреклонен:
«Все мнения, клонящиеся к отсрочке осады, я отвергаю, и все действия, которые могут отклонить приближение штурма, я не допускаю. Вперед, вперед, вперед! С нами Бог. Никакой литературы, в бой!..
Осада ни в коем случае не будет снята; штурмы будут повторяться до последней крайности. Отступления же из-под Геок-Тепе ни в коем случае не будет»^[291].
Воодушевленные примером своего вождя, а также обещанием хорошего вознаграждения, солдаты саперных и пехотных частей, выбиваясь из сил, ведут протяженную минную галерею под крепостную стену. Защитники Денгиль-Тепе обескуражены: после двух поражений 28 и 30 декабря русские не только не прекратили осадные работы, но стали заметно энергичнее. «Русский сердар, – говорили в крепости, – пристал к нам, как мокрая рубашка к телу». Тем не менее текинцы еще не сознают, насколько неблагоприятным может быть для них завершение земляных работ; они высовывают головы над стенами, дразнят и оскорбляют осаждающих: «Что роетесь, как свиньи?! Нажретесь земли и убежите». Они еще верят, что так и будет. Им кажется, что русские собираются прорыть подземный ход, чтобы пробраться внутрь крепости, а это совсем не опасно – мужественные текинцы перебьют их по одному. В том месте в крепости, где может выйти наружу подземный коридор, постоянно дежурят лучшие воины, готовые изрубить «гостей». Командиры осажденных знают, что Скобелев готовится взорвать стену, но им это тоже представляется бессмысленным, поскольку численный перевес на их стороне, а это значит, что штурмующие будут уничтожены тут же, на стене. Упорство русских для них непонятно.
Начальника экспедиции между тем заботят две проблемы: как предотвратить последствия возможных новых вылазок противника и каким образом не ошибиться – заложить мину точно под стеной. Скобелев отдает распоряжение: учредить кавалерийские ночные разъезды с трубачами, которые через каждые 15 минут должны подавать сигнал «Слушайте, все»; для освещения местности пускать перед траншеями боевые ракеты (осветительных тогда еще не было), а также употребить в дело сигнальный фонарь Шпаковского. В сущности, это всего лишь полумера: текинцы умеют скрытно, используя складки местности, подбираться к траншеям и как снег на голову обрушиваться на российских солдат.
Каждую ночь после Нового года Скобелев проводит в окопах; здесь солдаты ему подсказывают решение первой проблемы. В черной тьме, изредка разрываемой слабым светом ракеты, он услышал мнение рядовых: зря начальники заставляют их сидеть ночами в траншеях, где текинец легко сверху, с вала, точно с коня, поражает их пикой или саблей; куда лучше было бы залечь цепью за канавой да бить по «чакинцам» залпами, когда те появляются на валу, заметные, как на ладони.
Впервые новая тактика была применена 3 января 1881 г., но в ту ночь «чакинцы» смирно сидели за глинобитными стенами. Весь день 4 января крепость молчала. В сгущавшихся сумерках наблюдатели заметили подготовку к вылазке. На этот раз собралось до 12 тысяч человек. Пользуясь темнотой до восхода луны, часов около семи вечера, текинцы приблизились к траншеям и с ревом бросились на левый и правый фланги русских позиций, чтобы, как и прежде, колоть и рубить ненавистных гяуров. но тех в траншеях не было. Стоя в рост, солдаты стреляли залпами. Очевидец рассказывает: «Все траншеи горят перекатным ружейным огнем; оглушительная пальба орудий, визг картечи и громкая дробь скорострельных пушек. Сквозь тьму и пороховой дым доносятся нервные, громкие возгласы командиров: «Ро-та, пли! Ро-та, пли!»; остервенелый крик текинцев, напоминающий вой зверей, и торжественный марш Ширванского полка, играющий где-то и как-то оригинально звучащий среди всей этой дьявольской кутерьмы»^[292].
На этот раз нападавшие понесли огромный урон. Первые ряды туркмен, не выдержав залпового огня, побежали назад, но столкнулись с массой своих же, продолжавших напирать сзади, – те и другие, сбившись в плотную толпу, оказались идеальной мишенью. Практически ни один выстрел не пропал даром. Войска Скобелева в ту ночь потеряли 11 человек убитыми.
Захлебнувшаяся атака в ночь на 4 января оказала деморализующее влияние на защитников Денгиль-Тепе. Начались споры и раздоры. Поняв безнадежность дальнейшего сопротивления, обитатели Мервского оазиса и других мест, прибывшие к ахалтекинцам на подмогу, откочевали в родные края. И предлог нашли благовидный: пора готовиться к севу. Скобелев нервничал: остальные тоже могли сбежать. Но они не сбежали, а даже предприняли еще две ночные вылазки, но уж совсем без надежды на успех – даже не подошли к окопам. Покричали и побежали назад. До самого штурма текинцы больше не пытались застать русских врасплох. Эту проблему удалось решить. Теперь необходимо было не промахнуться с минной галереей.
«Минная галерея, – рассказывал участник кампании, – склоняясь, идет вперед с таким расчетом, чтобы пороховая камера пришлась под стеной на глубине двух сажен. Здесь очень тесно: из галереи постоянно передают мешки с землей; одни их подхватывают, другие относят назад, ссыпают на брустверы и опять идут за мешками.
В галерее темно, и только в конце тускло светятся постоянно горящие свечи. Вдоль галереи сидят, с небольшими промежутками, рабочие, которые передают друг другу мешки с землей. Впереди раздаются глухие удары мотыги и поскребывание лопаты; здесь работают минеры. Жара и духота страшные; на лицо садится пар от дыхания и подземная сырость; свечи оплывают и горят тускло, и совсем бы потухли, если бы не приток свежего воздуха из вентиляционного рукава. С работающих пот льет градом, но отдыхать некогда.
В самом начале минных работ в направлении галереи произошла ошибка – она пошла чересчур влево, столкнулась с левой сапой^[293], и стена галереи, обвалившись, образовала окно. Потом направление исправили»^[294].
Галерея могла пойти и вправо и влево; могла не дойти до стены либо выйти за стены уже в пределах укрепления. Этого-то и опасался Скобелев. Несколько раз, рискуя жизнью, охотники пробирались к подножию крепостной стены с мерными веревками, на которых завязывали узелки. В распоряжении инженеров были данные топографической съемки, но командующий им не доверял и требовал новых и новых проверок. К собранным наблюдениями и промерами сведениям добавились совершенно неожиданно и очень кстати важные подробности, сообщенные персом, бежавшим из текинского плена. Он, между прочим, сообщил, что внутри крепостных стен никаких дополнительных инженерных сооружений не существует, что и подтвердилось впоследствии. Взяв крепость, Скобелев изумлялся этой непредусмотрительности, тем более что в строительстве Денгиль-Тепе участвовали британские специалисты.
В ночь с 7 на 8 января был произведен массированный артиллерийский обстрел крепости, принесший ее обитателям большие страдания. По мысли командующего то была мера, способная деморализовать противника.
8 января Скобелев был в отличном расположении духа. (Близкие к нему люди, впрочем, предпочитали, чтобы командующий начинал день в дурном настроении, так как очень скоро оно у него улучшалось, и он становился весел и приветлив. Это был человек переменчивого настроения.) По его и его инженеров расчетам, минирование стены могло быть закончено к утру 10 января; на этот день Скобелев намеревался назначить штурм. Однако план пришлось менять. От излишнего усердия солдат, крутивших ручку вентилятора (электровентиляторов еще не было), весьма несовершенный, да и старый аппарат сломался. Генерал стал упрекать саперов в невнимании и непонимании дела и даже заявил, что теперь в их мину не верит, чем сильно уязвил их профессиональное самолюбие. Весть о том, что сам Скобелев разочаровался в мине, разнеслась по войскам и повлияла на людей совсем плохо. Все уже давно ждали окончания осады, а тут…
Заявление о неверии в мину вовсе не было наигрышем, просто резко изменилось настроение Скобелева, а с ним и его представление о способах штурма. Прекрасно знавший военную историю, генерал стал доказывать руководителю всех инженерных и минных работ полковнику Рутковскому, что великому теоретику и практику фортификационного и минного дела маршалу Вобану, осаждавшему в течение своей жизни несколько десятков крепостей, только в нескольких случаях удалось довести минирование до успешного завершения. Отсюда был вывод: дело это ненадежное. Сегодня мы сказали бы, что такое суждение некорректно: Вобан вел свои осады и минные работы в Европе, где уже к XVII в. была разработана технология контрминирования, о чем текинцы не имели ни малейшего представления.
Командующий потребовал от Рутковского представить соображения на случай, если придется штурмовать 10 января без минного взрыва. Скобелев теперь очень спешил со штурмом, не желал слушать разговоров о его отсрочке. Резоны были те же, плюс еще одна причина: переносить штурм следовало дня на два – на три, а это значило, что пришлось бы брать крепость либо в понедельник, 12-го числа, либо во вторник, 13-го. Скобелев был суеверен: понедельник, как известно, день несчастливый, а 13-е число и подавно.
Взамен мины Рутковский мог предложить только одно средство – пробить брешь артиллерией и очень настаивал на переносе срока штурма на два дня.
Пока командиры обсуждали исторические сюжеты и спорили о преимуществах минной войны, русские умельцы с помощью подручных средств починили заморское сооружение; вентилятор находился в простое всего шесть часов. К этому времени офицерам удалось уговорить своего командующего назначить штурм на 12 января. Последним для генерала аргументом стало: 12 января – Татьянин день, в этот день был основан Московский университет – в какой-то степени alma mater М.Д. Скобелева. Такой понедельник не мог быть несчастливым.
«Томительно долго текут последние дни осады. Отбыв свой караул в траншеях, офицеры стараются как-нибудь убить время – играют в шахматы, читают старые газеты, по рукам ходят даже романы, вроде «Старость Лекока», «Дело под № 113», «Нана» и т. п. Все это перечитывалось по многу раз»^[295]. Сам Скобелев выписал в походный лагерь более десятка петербургских и московских газет и журналов – приходят с большим опозданием, – но читать их ему недосуг. Если что он и читает, то все того же многоопытного Вобана (построил и перестроил 300 крепостей): ему нужно знать в деталях, как пробиваются бреши в крепостных стенах.
Один раз русские пушки уже пробили брешь в юго-западной стене, но текинцы ее тут же, под огнем, заделали, продемонстрировав мужество и стойкость. 10 января Скобелев устраивает репетицию штурма. Матросы-минеры под командованием гардемарина Майера и солдаты железнодорожного батальона с подпоручиком Остолоповым во главе подкрались в темноте к крепостной стене и, заложив в наскоро вырытые каморы динамитные и пироксилиновые заряды, поочередно их взорвали. После каждого взрыва из русских траншей гремело «ура», а текинцы метались от одной пробоины к другой, решив, что русские пошли на приступ. Еще в одном месте артиллерия пробивала третью брешь. Эту пробоину специальная брешь-батарея поддерживала открытой более суток, вплоть до настоящего штурма.
В полночь на 12-е адъютанты передали командирам колонн диспозицию к штурму. Диспозиция начиналась словами: «Завтра, 12 января, имеет быть взят штурмом главный вал неприятельской крепости у юго-восточного угла ее»^[296]. Задача ставилась скромная: захватить пробоины в стене и часть крепости, ограниченную двумя стенами, сходящимися на угол. Скобелев предполагал, что сопротивление туркмен будет ожесточенным, а потому занятие всего укрепления Денгиль-Тепе могло растянуться на несколько дней. Во главе двух штурмовых колонн были поставлены известные в войсках офицеры полковники Куропаткин и Козелков, отвлекающий маневр был поручен колонне подполковника Гайдарова. Большой резерв оставался в распоряжении самого Скобелева.
Команда минеров, руководимая гардемарином Майером, провозилась с закладкой минного заряда до 12 января. К шести часам утра в понедельник все подразделения были на местах, но матросы все еще продолжали работать в минной галерее в полной темноте, поскольку огонь зажигать было нельзя. В семь часов началась артиллерийская подготовка: одни орудия расширяли брешь в стене, другие бомбардировали внутреннее пространство крепости гранатами. Наконец в 10 часов 30 минут полковник Рутковский доложил командующему о завершении минных работ. Взрыв, а с ним и начало штурма были назначены на 11 часов 20 минут.
Части были выведены на исходные позиции совсем близко от крепости. Существовал риск, что куски стены в момент взрыва могли упасть в траншею, где находились штурмующие, но иначе нельзя – необходимо было воспользоваться замешательством противника после взрыва, которое должно продлиться недолго; несколько минут промедления могли оказаться решающими.
Напряжение нарастает. Скобелев сидит в походном кресле перед траншеей. Его просят уйти, не рисковать; он не слышит. Офицеры смотрят на часы. Поручик Черняк, бледный от волнения, держит в руках концы проводов. Раздается негромкая команда: «Поручик Черняк, приготовьтесь. 30 секунд осталось.» На стенах крепости никого нет – текинцы, видимо, взрыва не ждут. И вот: «Взрывайте!»
Земля дрогнула. глухой подземный гул. Черная густая масса камней, земли и пыли высоко поднялась над стеной. и с грохотом рухнула на землю.
Как и предполагалось, многих солдат штурмового отряда засыпало и контузило, но те, что остались невредимы, с нарастающим «Ура!» ринулись в огромный пролом. Одновременно в артиллерийскую брешь бросились солдаты Апшеронского батальона, того самого, который две недели назад лишился знамени. Текинцы довольно быстро оправились от первого потрясения. Слово участнику штурма А.Н. Маслову: «Кучка удальцов, текинцев, теснясь во внутреннем рву, бросились очертя голову отбивать обвал, и между обеими сторонами завязалась перестрелка в упор и рубка шашками… В это время охотники Воропанова уже взобрались за правый парапет и, то перестреливаясь, то схватываясь холодным оружием, наступали по стене. На позиции музыка играла марш и стройно, с барабанным боем подступали резервы… В толпе солдат и офицеров, теснившихся на вершине и по скату обвала, раздалось громкое, бешеное «Ура!», сверкали штыки и сабли, в облаке дыма и пыли развевалось ширванское (Ширванского батальона. – Е. Г.) знамя. Раздавались крики «Туров^[297] сюда подавай! Орудие, орудие сюда!» – и саперы с лихорадочной быстротой, бросая в толпу землей, расчищали лопатами въезд и площадку для орудия. Поднесли туры и мешки. Артиллеристы, перетащив на руках горные пушки через высокую плотину, тянули их к обвалу..
Во рву располагался перевязочный пункт. Наконец-то войска увидали внутренность Денгиль-Тепе!»^[298]
Поскольку все защитники Денгиль-Тепе бросились к двум брешам, колонна подполковника Гайдарова взобралась в крепость по штурмовым лестницам, не встретив никакого сопротивления. Эти свежие силы напали на текинцев с тыла. «Подавленные наступлением со всех сторон, – продолжает Маслов, – не зная, куда идти на помощь, текинцы наконец дрогнули, и массы их бросились бежать, увлекая за собой храбрых..
Главное направление бегущего неприятеля было на север, но многие бросались и в другие стороны, через все выходы, куда попало… Видно было только, как эти могучие, широкоплечие фигуры повернулись почти разом, и по спинам в разноцветных халатах с самого близкого расстояния была открыта учащенная пальба на выбор, от которой они целыми кучами, как скошенные, падали между кибитками. Это была победная, торжествующая пальба, и что-то сухое, не допускающее пощады слышалось в этих перекатных залпах»^[299].
Скобелев внимательно следил за боем, и был момент, когда он собрался сам вести резерв на помощь колонне полковника Козелкова, встретившей сильное сопротивление возле артиллерийской бреши – в этом месте текинцы ожидали штурмующих. Его удержали, чуть ли не силой, адъютант Баранок и командир колонны Козелков.
Победа была полная, хотя солдатам до самой темноты пришлось заниматься так называемой зачисткой крепости. Не все защитники ее убежали, часть спряталась в ямах и кибитках, откуда то и дело раздавались выстрелы. Найденных в тайниках уничтожали. В одной из кибиток было обнаружено и знамя Апшеронского батальона. Вся боевая операция заняла два часа.
Вслед за убежавшими Скобелев послал казаков и драгун, которые преследовали беглецов верст пятнадцать, расстреливали их и рубили шашками. Женщин и детей вернули в Денгиль-Тепе.
Потери текинцев были огромны. Из 30–35 тысяч человек, находившихся в крепости в начале осады, погибло, по данным Скобелева, около 8 тысяч. Среди погибших немало было женщин и детей. Русские потеряли убитыми 4 офицеров и 55 солдат и унтер-офицеров. Среди погибших был и молодой гардемарин Майер, превосходно выполнивший минирование стены и доказавший Скобелеву надежность этого способа взятия крепостей. Всего, включая раненых, выбыло из строя 398 человек.
Желая как можно чувствительнее наказать непокорный народ, Скобелев разрешил своим солдатам три дня брать в кибитках все, что им понравится, за исключением продовольствия и фуража. Веря в несокрушимость своей крепости, за стенами которой они уже однажды отбились от русских, текинцы собрали здесь жен, детей, часть скота, весь свой домашний скарб и большие богатства, награбленные в Персии и Бухаре. Самой большой популярностью у солдат пользовались ковры превосходной ручной работы.
Через три дня Скобелев отправил отряд Куропаткина в сторону Ашхабада и других кишлаков оазиса, чтобы привести их к покорности, использовав в полной мере деморализующий эффект падения такой неприступной крепости, какой казалась туркменам их Денгиль-Тепе. Кроме того, в населенные пункты Ахал-Текинского оазиса было послано воззвание: «Объявляю всему ахалтекинскому населению, что силою войск великого моего Государя крепость ваша Геок-Тепе взята и защитники ее перебиты… Войска могущественного белого Царя пришли сюда не разорять жителей Ахал-Текинского оазиса, а, напротив, умирить и водворить в них полное спокойствие с пожеланием добра и богатства»^[300].
Вместо двух лет, предусмотренных планом, экспедиция продлилась девять месяцев; было выпущено 5604 снаряда, 224 ракеты, использовано около 300 тысяч патронов; территория империи увеличилась на 28 тысяч квадратных верст.
На следующий день после штурма на самом высоком месте, на холме в центре крепости, была отслужена панихида по погибшим в двух штурмах и во время осады.
В день штурма начальник штаба Кавказской армии генерал Павлов высадился в Красноводске – не зря Скобелев так торопил своих инженеров и минеров.
16 января из Тифлиса пришла депеша от Великого князя Михаила Николаевича с текстом телеграммы Государя: «Благодарю Бога за дарованную нам полную победу. Ты поймешь мою радость. Спасибо тебе за все твои распоряжения, увенчавшиеся столь важным для нас результатом. Передай мое сердечное спасибо всем нашим молодцам. Генерал-адъютанта Скобелева произвожу в полные генералы и даю Георгия 2-й степени. Прикажи поспешить предоставлением к наградам. Алегссандр»^[301].
Не ошибся император в своем Мише. А Миша торопился со взятием туркменской крепости, будто знал, как мало времени оставалось жить его Государю.
Покончив с Геок-Тепе, Скобелев направил свои мысли в сторону Герата и Мерва, но 20 января получил предписание от военного министра Д.А. Милютина: «Необходимо строго держаться двух условий: 1) не допускать ни под каким предлогом движения войск к востоку за пределы Текинского оазиса и 2) отнюдь не нарушать неприкосновенности персидской территории»^[302]. Для Скобелева это был неприятный сюрприз. Следующий сюрприз преподнес генерал Павлов, сообщивший 2 февраля о расформировании скобелевского отряда. Тут уже чувствовалась рука Великого князя Михаила, не любившего молодого генерала от инфантерии. Больше в кавказских владениях его терпеть не хотели. А дальше была трагедия 1 марта, и уже 28 марта Скобелев сдал командование войсками новому начальнику Закаспийской области генералу Рербергу.

<< Назад   Вперёд>>