Шамин С. М. Новые явления в повседневной жизни русской знати во второй половине XVII века
Уже И. Е. Забелин показал, что в царском быту различные новшества появлялись постоянно2. Однако в его исследовании остался не освещенным вопрос о том, насколько широко характерные для царского быта нововведения распространились среди подданных. При рассмотрении этой проблемы внимание исследователя должно быть сосредоточено на повседневной жизни верхушки русского общества. Именно знать в наибольшей степени подвергалась внешним влияниям и имела материальные возможности для перестройки своего быта по новым образцам. Следует сразу подчеркнуть условность таких понятий, как «знать», «верхушка общества», «политическая элита» и т.д. Данные определения объединяют людей, влиявших на принятие общезначимых для русского общества решений, однако эти понятия не имеют четкого терминологического значения, их границы размыты. При необходимости я буду затрагивать в данной работе и более широкие слои русского общества.
То, что в конце XVII столетия в быту русских людей происходили существенные изменения, отмечали уже современники. Так, секретарь австрийского посольства (1698-1699) И. Г. Корб в своем дневнике несколько раз касался вопросов русского костюма, а затем подвел итог переменам в русской мужской одежде, произошедшим всего за два десятилетия: «Платье они (русские. - С.Ш,) некогда имели общее с татарами, потом стали одеваться изящнее, на польский лад; теперь их одеяние всего больше похоже на венгерское»3. Данные указания Корба относятся, в основном, к служилому сословию, в первую очередь, к московской знати. Хорошо известный петровский указ 1700 г. о перемене платья появился позднее описываемого Корбом времени.
Приписываемые некоторыми авторами лишь петровскому правлению перемены в русском быте начались еще до правления Петра I. Это было очевидно и для русских людей того времени. Ф. А. Куракин в 1727 г. писал о периоде правления Софьи: «Политес возставлена была с манеру польскаго — и в экипажах, и в домовом строении, и в уборах, и в столах»4, а критические замечания Сильвестра Медведева: «Ведящии же многим искуством вещают, что иностранских обычаев, чинов председательства и чести званием не слыханным в своем государстве именовати, такожде в одеждах, и обувах, и в пищи, и в питии отнюдь и внезапу вводите не подобает. И в совет государственных дел иноземцов не пущати бы, яко ради премен и необычных дел смущения велия и злобедственная в государствах бывают» - относятся не ко времени петровского правления, а к царствованию его старшего брата Федора Алексеевича.
К сожалению, современники часто лишь констатировали факт перемен в русском быту. Указания на их конкретное содержание весьма кратки. Ответ на этот вопрос пришлось искать исследователям более позднего времени. И. Е. Забелин, изучая домашний быт русских царей, регулярно касался вопроса о том, какие новшества царского быта имели параллели в повседневной жизни представителей русской знати - В. В .Голицына, А. С. Матвеева, Н. И. Романова. Однако эти сопоставления были эпизодическими. Исследователи конца XIX - начала XX в. затрагивали различные узкие проблемы повседневной жизни русского общества второй половины XVII в. В советской историографии внимание этой теме уделялось реже — в основном в работах по истории живописи, архитектуры, театра, медицины и т.д.5 В 1928 г. вышла работа Н. А. Баклановой, где всесторонне анализируется перечень привозных товаров в Московском государстве во второй половине XVII в.6 Баклановой удалось проследить, как некоторые предметы быта распространялись на протяжении исследуемого периода.
В 1975 г. появилась статья Ю. А. Тихонова о подмосковных имениях русской аристократии во второй половине XVII — начале XVIII в. Данное исследование показало, что некоторые подмосковные поместья и вотчины стали превращаться в дворянские усадьбы не в XVIII в., как считалось ранее, а еще во второй половине XVII в., причем толчком к началу этого процесса стало строительство царских загородных усадеб7. К этой проблеме Тихонов обращался и позднее8. В конце 1970-х -2000-х гг. большой вклад в изучение идейной жизни русского общества последней четверти XVII в. и культуры в целом внес А. П. Богданов. Его работы привели к переоценке данного этапа русской истории, оказавшегося «в тени великого Петра». Высоко оценивает Богданов и российских правителей того времени. которых считает инициаторами прогрессивных реформ9. В последние годы к изучению повседневной жизни России «переходного периода» стали обращаться и другие исследователи. Данная тема рассматривается под разными углами зрения. И. Л. Бусева-Давыдова проанализировала понятия «свое» и «чужое» в русской культуре XVII в. Она пришла к выводу, что в России во второй половине XVII в. области «своего» и «чужого» остались разнополюсными, но первая обнаружила тенденцию к расширению за счет последней. Многое из «чужого» стало превращаться в «свое». По мнению автора, «принципиальная возможность этого процесса создалась благодаря предварительной апробации и адаптации заимствований в наиболее престижной и тотально референтной социальной группе, причем точкой перехода, трансформации “чужого” в “свое” стала сакрализованная персона российского государя»10.
Таким образом, в историографии наблюдается тенденция выделять влияние царского двора как существенный фактор, дававший импульс к распространению различных бытовых новшеств еще в допетровское время. В этом плане особенно интересно исследование А. Л. Хорошкевич, проанализировавшей очень широкий круг проблем политической, экономической, культурной жизни и быта в России рассматриваемого периода с целью выяснить, существовало ли в широких кругах русского общества накануне петровских реформ стремление к изменениям в разных сферах жизни. В итоге, Хорошкевич пришла к выводу, что готовность к реформам в предпетровское время была присуща крайне узкому слою людей11. С наметившейся в историографии тенденцией не совпадают наблюдения П. В. Седова, который, исследуя проблему проникновения в Россию европейского платья, пришел к выводу, что оно стало распространяться вопреки царским распоряжениям в период правления царевны Софии12.
Перейдем к анализу конкретных явлений в повседневной жизни русской знати во второй половине XVII в. В первую очередь остановимся на жилище знатного русского человека.
Еще в начале столетия, несмотря на давно уже существующую традицию каменного домостроительства, и царь, и его окружение жили именно в деревянных, а не в каменных помещениях. Каменные постройки выполняли или хозяйственные, или представительские функции. Первым переселился в полностью каменное здание царь Михаил Федорович. Возведенный в 1635-1636 гг. в Кремле трехэтажный каменный Теремной дворец авторы «Истории русской архитектуры» назвали «эпиграфом к архитектуре XVII в.». Это здание, сохранившее еще черты привычных деревянных хоромных построек, знаменовало не только начало ломки устаревших бытовых традиций, но и выход русской строительной техники на качественно новый уровень. При строительстве дворца мастера каменных дел улучшили вентиляцию и отопление помещений, усовершенствовали оконные рамы и увеличили размеры проемов13. Так были выработаны приемы, позволившие сделать каменные постройки пригодными для жилья в климатических условиях России.
С этого времени в русских городах начали строиться жилые каменные дома. Уже к середине столетия они перестали быть редкостью, хотя в целом каменное домостроительство развивалось медленно. Резкое увеличение числа каменных зданий в Москве относится к концу правления Федора Алексеевича, который 23 октября 1681 г. указал «на полатном строенье ныне и впредь деревянного хоромного строения отнюдь никому не делать ни которыми делы... Указал великий государь делать каменное строение, а на то строенье пожаловал великий государь, велел вам дать кирпичу из приказу Большаго дворца по указной цене, по полтора рубли за тысячу, в долг, а деньги в свою государеву казну взять на вас погодно в десять лет»14. На этот указ откликнулась даже европейская пресса. В сообщении, посланном в газеты из Гданьска 12 февраля 1682 г., говорилось: «При сем его ж царское величество разсмотря несметной убыток от пожаров, которые ежегод в стольном городе Москве и ыных городех чинятца, милостиво указал всякому вольно построить каменным строением, и ис казны своей государской имать кирпич и платить в 10 лет. И сего ради в кратком времяни Москва в великом пременении будет, Его же царскому величеству меж иными слава будет, что Москва при его государской державе стала каменная, которая прежде была деревяная»15.
Де ла Невиль, француз, посол польского короля, побывавший в Москве в 1689 г. и очарованный приемом во дворце В. В. Голицына, посчитал инициатором недавнего массового каменного строительства именно этого вельможу. Заезжий иностранец писал о Голицыне: «Его собственный дворец - один из самых великолепных в Европе, он покрыт медью, украшен богатейшими коврами и замечательными картинами. Он также приказал построить дом для иностранных послов, что ввело во вкус как знать, так и народ, так что за время его правления в Москве было выстроено более трех тысяч каменных домов»16. Впрочем, не исключено, что инициативу каменного строительства приписал себе во время беседы с французом сам князь.
Перемены в домостроительстве коснулись не только бытовой, функциональной стороны дела. В конце столетия в убранство каменных зданий проникли элементы европейского барокко. В литературе это новшество связывается с именами царевны Софии, В. В. Голицына, Нарышкиных, а также с переводом в Москву после падения Никона белорусских мастеров, строивших Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. Данное явление русской архитектуры условно называют «московским барокко». К XVII в. относятся и первые признаки появления «регулярства» в каменном строительстве. Переход от свободной композиции хором к более регулярной и компактной заметен в московских палатах В. В. Голицына. Каменная часть этого здания, законченного около 1689 г., представляла собой почти правильный параллелепипед с несколько смещенным с оси выступающим объемом столовой палаты. Этот расположенный в средней части объем сохранял главенствующее значение и в пространственной структуре здания. Дом Голицына не был единственным примером такого рода. Те же тенденции прослеживаются в очертаниях московских палат боярина И. Б. Троекурова, находившихся по соседству с домом Голицына и некоторых других постройках конца столетия17. Регулярная застройка Петербурга стала естественным развитием тех явлений, которые прослеживались в московской архитектуре XVII в.
Как уже говорилось, при строительстве Теремного дворца были увеличены традиционные размеры оконных проемов. Окна, как и прежде, были слюдяными, но благодаря большему размеру они оказались удобными для нанесения живописных композиций. В 1676 г. живописцу Ивану Салтанову было велено написать в хоромы царевича Петра Алексеевича оконницу по слюды «в кругу орла, по углам травы; а написать так, чтоб из хором всквозь видно было, а с надворья в хоромы, чтоб не видно было». В 1692 г. велено прописать окончины в хоромы царевича Алексея Петровича, чтоб сквозь них не видеть. Различные изображения людей, зверей и птиц, писанных красками, можно также видеть и на слюдяных оконницах, оставшихся от переславскаго дворца Петра Великого18. Изредка встречаются в царском дворце и стеклянные окна, но стекло того времени не могло конкурировать в царском обиходе со слюдой из-за недостаточной прозрачности.
Листы качественной слюды большого размера уходили в первую очередь для государевых построек. Вследствие недостатка подходящей слюды в обиходе бояр и московских дворян в последней четверти XVII в. стеклянные окна встречаются несколько чаще, чем во дворце. Они были в сельских усадьбах А. С. Матвеева и стрелецкого полковника С. Ф. Грибова, ими щеголяли палаты князя В. В. Голицына. В главном доме Голицына почти все окна были стеклянными, причем они были устроены не только в стенах, но и в потолке одной из палат. Здесь также, как и в царском быту, прослеживается стремление сделать окна цветными, В январе 1675 г. иноземец Ян делал в палатах боярина К. П. Нарышкина «9 больших стекольчатых цветных окончим». В столовой палате А. В. Голицына «в верхнем поясу 12 окон с окончины стеклянными; а в них в середине стекла цветные». В его же спальном чулане «в двух поясех четыре окна, а в них четыре окончины стеклянными, а в них же стекла с личины»19. Ю. А. Тихонов отметил еще одно любопытное свидетельство изменений, связанных с увеличением освещенности зданий. Он, не указывая точного времени данного явления, пишет, что в дворянских усадьбах «горницы со многими окнами стали называться светлицами»20.
Перейдем к внутренней отделке домов представителей верхушки русского общества. Одним из ярких примеров механизма проникновения новых явлений в русский быт являются изразцы. При археологическом исследовании памятников XVII в. изразцовые плитки служат одним из лучших датирующих материалов. Лицевые пластины изразцов из слоев XVI в. выглядят как глиняные плитки с выпуклыми рельефными изображениями. С начала XVII столетия появляются изразцы, покрытые зеленой эмалью - «поливой» (в письменных источниках XVII в. монохромные изразцы с зеленой поливой называются «муравлеными»). Во второй половине XVII в. появились многоцветные рельефные изразцы. Находки расписных изразцовых плиток с гладкой поверхностью однозначно свидетельствуют о том, что слои, в которых они обнаружены, отложились не ранее начала XVIII в.
В 1655 г. патриарх Никон решил перевести из Литовской Руси в только что учрежденный им Иверский монастырь братию Кутеинского монастыря. Туда же потянулись переселенцы и из других мест, пострадавших от русско-польской войны. Населенный стараниями патриарха белорусами и украинцами, Иверский Валдайский монастырь представлял собой во второй половине XVII в. уголок Литовской Руси, находившийся в самом сердце Великороссии. Здесь были высококвалифицированные ремесленники разного профиля; здесь действовала типография, перевезенная из Кутеина, работали переплетчики, резчики по дереву и по кости, а также специалисты по изготовлению многоцветных рельефных изразцов21. Такие изразцы активно использовались уже при строительных работах в Иверском монастыре (в России их стали называть «ценинными»). По-настоящему широко они применялись в ходе строительства Новоиерусалимского монастыря. Здесь «ценина» должна была заменить отсутствовавший в Московском государстве мрамор.
Отстранение Никона от патриаршества приостановило выполнение грандиозного замысла. Мастера-белорусы - резчики, ценинщики и другие специалисты - были отозваны в Москву в приказ Каменных дел22. Здесь они начали работать уже по царскому заказу. Позднее «ценинные» формы из Воскресенского монастыря позаимствовал для своих нужд ценитель западных новинок В. В. Голицын23. Результат этого «заимствования» хорошо виден по описанию одной из его подмосковных усадеб - в селе Медведково, в каждой из описанных горниц стояла ценинная печь. Для сравнения стоит отметить, что в построенной немногим ранее подмосковной усадьбе князей Долгоруких печи были муравлеными, а не ценинными24. Уже в XVIII в. многоцветные рельефные изразцы получили широкое распространение в разных районах России. Однако в конце столетия начали входить в моду гладкие расписные изразцы. Первое упоминание о таких изразцах связано с дворцом Голицына, где спальня была отделана «плитками немецкими писанными»25. Подобные изразцы нравились и Петру I. Их выпуск был налажен в Петербурге. В 1720-1740-х гг. источники называют в дворянских усадьбах печи «галанские», круглые «для красоты», облицованные «живописным» кафелем, с железными и чугунными заслонками и затворками26. К началу XIX в. даже в провинциальном городе любой сколько-нибудь зажиточный человек мог позволить себе отделать печь гладкими расписными изразцами, которые всего столетием раньше были доступны лишь богатейшим вельможам.
Перейдем к предметам домашнего обихода. К настоящему времени в историографии накоплено большое количество информации о проникновении во второй половине XVII столетия в повседневный быт царской семьи и верхних слоев московского общества иностранных предметов обихода. Некоторые из них сегодня кажутся неотъемлемой частью домашнего интерьера. В первую очередь это касается шкафов, столов, стульев, настенных и напольных зеркал27. Было бы ошибочно утверждать, что до середины XVII в. никто из жителей России ни разу не видел какой-то из перечисленных вещей. В данном случае речь идет не о первом знакомстве, а о регулярном и широком использовании предмета. К сожалению, невозможно точно указать четкий хронологический рубеж, после которого каждая из названных категорий мебели вошла в обиход. Приходится ограничиваться лишь общими замечаниями. Например, о том, что до середины столетия шкафы еще не стали привычной мебелью, свидетельствуют наблюдения Н. А. Баклановой. Исследовательница отмстила, что в XVII столетии, несмотря на регулярное употребление в быту, понятие «шкаф» в источниках постоянно смешивается с понятиями «поставец» и «шкатулка». Вероятно, это происходило потому, что шкаф как бы соединял в себе оба предмета, заключая дверные створки и полки в верхней части и выдвижные ящики в нижней28. Число самых разных иностранных предметов быта и просто безделушек, попадавших в Россию во второй половине XVII столетия, слишком велико, чтобы в рамках данной статьи перечислять все их разнообразие. Можно предположить, что каждая из попавших в Москву иностранных вещей способствовала расширению знаний о других странах и постепенно изменяла не только быт, но и мировоззрение людей.
Сложно ответить и на вопрос, насколько способствовала государственная власть проникновению новых вещей в обиход подданных. Безусловно, закупка таких предметов для царского обихода способствовала появлению интереса к ним в среде знати. Кроме того, уже в царствование Алексея Михайловича в Москве было организовано производство мебели по иностранным образцам. В мае 1675 г. живописец Иван Салтанов писал царевичу Федору Алексеевичу «столовую доску, а на пей притчу: когда царь Костянтин был не во благочестии, и взят был в плен Персы, и приведен был в капище на жертву и свободися своими рабы воинами». В 1685 г. в хоромы царицы Прасковьи Федоровны был сделан круглый восьмигранный липовый стол с выдвижными ящиками, расписанный цветными красками29. Можно предположить, что работавшие для царя мастера выполняли работу и для других заказчиков.
Для украшения домов в России XVII в. люди из разных слоев общества использовали так называемые «фряжские листы».
Уже к середине столетия «фряжские листы» не были диковиной. Новшеством явилось то, что их начали производить в России, и государственная власть имела к этому непосредственное отношение. В 1677 г. органист Симон Гутовский сделал к государю в хоромы «станок деревянной печатной, печатать фряжские листы». В 1680 г. резчик Афанасий Зверев резал для государя на медных досках «всякие фряжские рези»30.
Царские заказы и наем на службу иностранных мастеров способствовали появлению в России портретной живописи. Наиболее ранние (вторая четверть XVII в.) произведения русского портретного искусства — изображения царя Федора Ивановича и воеводы князя М. В. Скопина-Шуйского — были выполнены для Архангельского собора в Кремле, т.е. по заказу властей. С 1660-х гг. в Москве работали и вызванные Алексеем Михайловичем из-за границы иностранные художники, в обязанности которых входило не только написание собственных оригинальных картин, но и обучение русских учеников. Например, один из ведущих мастеров Оружейной палаты Иван Безмии учился у поляка Стефана Лопуцкого и голландца Даниила Вухтерса. С именем последнего связывают портрет патриарха Никона с клиром, созданный около 1666 г. Развитие портретного искусства в России конца XVII в. шло поразительно быстрыми темпами. За какую-нибудь четверть столетия было пройдено громадное расстояние - от полуиконописных изображений типа парсуны юного Федора Алексеевича до вполне реалистических портретов стольника Годунова или Нарышкина. Изменилась не только техника, процесс живописи, но' и самый подход к натуре, укрепилось понятие авторства. Характерное свидетельство нового подхода художника к работе сохранилось в Двинской летописи, где рассказывается о написании в 1698 г. портрета архангельского архиепископа Афанасия. Архиепископ «призвал живописца-персонника Степана Дементьева сына Нарыкова и заставил свою архирейскую персону написать, которую он на картине, смотрючи на него, архиерея, обрисовал и все подобие сущее лица его и провохрил какими надлежит, слово в слово, и оставил у него, архиерея, во внутреннеи келье сушить; а з инои день, приехав, оное его архиерейское персонное лицо, поправивши на готово, взял с собою; протчее дома дописывал»31. Среди сохранившихся на сегодняшний день портретов, созданных в России до середины 1680-х гт., большая часть изображает государей. На портретах второй половины 1680-х - 1690-х гг. мы в основном встречаем представителен московской знати. В течение двух последних десятилетий XVII в. живопись становится обычным явлением в домах представителей верхушки русского общества.
Картины появлялись не только в городских домах, но и в подмосковных усадьбах. В 1683 г. в усадьбе Долгоруких в одной из комнат на стенах были прибиты десять «личин розных, писаны на полотнах розными красками», в том числе «притча Иосифа Прекрасного», «целомудрия весна», «правда», а «достальные немецкие личины». В двух горницах подмосковной усадьбы В. В. Голицына к моменту его опалы на стенах висели четыре «сивиллы» и «персона швецкого короля»32.
Обратимся к средствам передвижения русской знати. Зимой на протяжении всего изучаемого периода наиболее удобным и распространенными являлись сани. Что касается летних средств передвижения, то здесь картина выглядит несколько сложнее. В литературе, живописи, кинематографе существует нигде не декларируемая, но строго соблюдаемая традиция, в соответствии с которой бояре Древней Руси (в широком значении этого понятия) в летнее время передвигаются верхом, а вельможи в России XVIII в. - как правило, в каретах. Когда же русская знать пересела в кареты? На данном этапе исследования можно наметить лишь приблизительные границы этого явления. В сочинении Г. Котошихина, отражающем положение дел в первой половине 1660-х гг., мы встречаем любопытное противоречие. В первой главе он утверждает: «А для летние езды колымаги зделаны на рыдванную стать, покрыты сукном же, входят в них по десницам, а зделаны бывают на колесах просто, как и простая телега, а не так, как бывают кореты висячие на ремнях: и те колымаги и каптаны бывают о дву оглоблях, а дышел не бывает, и лошадей в них запрягают по одной, а потом прибавливают и иные лошади в припряжь». Однако далее он постоянно упоминает о том, что бояре и боярыни ездят не только в колымагах и каптанах, но и в каретах33. Десятилетием позже, в 1674 г., швед И. Кильбургер отметил, что до недавнего времени немцы через Любек и Нарву ввозили в Россию большое количество каретных лошадей. Но теперь эта торговля упала от того, что многое уже привезено и лошади были не особенно хороши. «Теперь несколько лет тому назад в Лифляндии начали делать и привозить в Москву столько немецких карет, что теперь им также нет больше сбыта»34. В 1689 г. подробное описание русских колесных экипажей предпринял француз Де ла Невиль: «Их экипажи жалки. Большая часть их них летом ездит по городу верхом на дурных лошадях, причем впереди бегут их слуги с непокрытой головой. Зимой они впрягают эту клячу в сани, которые и являются их единственным экипажем. Что же касается женщин, то большинство их имеет только жесткую карету, в роде паланкина, которую везет одна лошадь и в которую садятся по 5 или 6 человек прямо на пол. И хотя в Москве от 5 до 600 000 жителей, не наберется и 300 таких карет, но зато есть более 1000 маленьких повозок в одну лошадь, которые развозят людей из одного места в другое. В Москве есть несколько карет на французский манер, которые самые богатые люди выписали из Голландии и Данцига. Царские кареты стары; причина в том, что они никогда не приобретают их, надеясь получить их от иностранных монархов или послов. Самые красивые из них сделаны по местной моде: одни с дверцами, а другие в виде паланкина»35. В описанных Невилем жестких каретах можно видеть экипажи того типа, которые массово ввозили в Россию из Лифляндии в начале 1670-х гг. В конце 1680-х гг. у нескольких вельмож оказались даже такие экипажи, которые удовлетворили взыскательного француза.
В свете приведенных выше сообщений, появление в 1670-х гг. в подмосковной усадьбе Долгоруких каретного сарая кажется вполне естественным36. Сам факт появления усадеб свидетельствует о существенных переменах в жизни русской знати. Как показал Ю. А. Тихонов, первым устроил себе такое место отдыха Борис Иванович Морозов. Его загородная усадьба, напоминавшая царское Измайлово, находилась у села Павловское Звенигородского уезда. Сначала его примеру последовали родной брат Глеб Иванович с сыном Иваном, а позднее и другие представители верхушки московского общества.
Тихонов пришел к выводу, что в облике подмосковных усадеб рубежа XVII-XVIII вв. прослеживается подражание царским дворцам. Это проявлялось и в увеличении числа жилых покоев, и в их богатом убранстве (Коломенское), и в заведении многоотраслевого усадебного хозяйства (Измайлово). В свою очередь, подмосковные усадьбы знати становились примером для подражания при строительстве господских дворов в отдаленных уездах37.
О том, что к концу XVII в. усадьбы получили в России довольно широкое распространение, свидетельствует дневник И. Корба. За время своего пребывания в Москве он посетил несколько подобных загородных резиденций. Наблюдения цесарского дипломата особенно ценны тем, что в них рассказывается о том, как владельцы усадеб отдыхали и развлекались. Знакомство с усадьбами Корб начал еще по дороге в Москву, не доезжая Можайска: «В Крымской Подводской боярин Иванов имеет прекрасную дачу: земля тут хорошо обработана, в саду множество цветников, в насаженной роще искусно там и сям насыпаны холмы. Удобный дом соблазнил нас сделать в нем привал и пообедать». Уже в Москве дипломатов пригласил к себе «в деревню» князь Б. А. Голицын. Его усадьба произвела на Корба сильное впечатление! «Желая показать, что весьма дорожит расположением князя, посол чуть свет выехал к нему сегодня в деревню Дубровицы, которая находится от Москвы в 30 верстах или в шести немецких милях. Дорога, по которой в полдень мы и приехали туда, приятна и хороша и лежит через плодородную равнину. Князь, поджидая нас, взошел с господином архиепископом на верх колокольни великолепного храма, построенного им, с которого видна вся окрестность. Этот храм имеет вид короны и украшен извне многими каменными фигурами, подобными тем, какие выделывают итальянские художники. После роскошного обеда мы весьма хорошо провели время до самого ужина в восхитительной беседке, устроенной в прекраснейшем саду, разговаривая о разных предметах».
Несколько скромнее развлекались иностранцы в усадьбе А. А. Виниуса, находившейся недалеко от Новоиерусалимского монастыря: «Дом его, хотя построен из мелких кирпичей, однако же вполне удобен и имеет прекрасный вид на омывающую его стены речку и открытые на большом пространстве поля. Мы находили особенное удовольствие, наслаждаясь катанием в лодке и ловлей сетями рыбы; это нас тем более занимало, что мы знали, что пойманная нами рыба будет служить для нашего ужина. Во всем гостеприимстве хозяина видны были искреннее благоволение и чистосердечное радушие».
Самым пышным оказался прием в усадьбе Нарышкиных: «Поместье первого министра и боярина господина Льва Кирилловича Нарышкина, называемое Фили, в семи верстах от Москвы; он здесь приготовил для господина посла роскошный обед, на который приглашал его еще несколько дней назад. Лишь только кончились церемониальные обряды, сейчас же явился один из служителей вышеупомянутого боярина показывать, по приказанию своего господина, дорогу в сельцо боярское; он вежливо просил господина посла изволить за ним ехать. Поэтому посол, в сопровождении представителей иностранных государей и многих офицеров царских войск, свернул со столбовой дороги со всей своей свитой и с поклажей, уложенной на девяноста подводах. В числе гостей боярина находилось весьма много замечательных немцев. Когда мы приехали на место, они все принимали нас с такой вежливостью, как будто бы старались перещеголять друг друга учтивостями. Каждый старался выразить свою дружбу, многие силились яснее высказать искренность своих чувств. Наконец столы, приготовленные к великолепному обеду, всех к себе притянули. Кроме первого министра и его родственника, а также обычного нашего переводчика Шверенберга, из русских не было никого на этом пиру. Но зато много было приглашено немцев.
Из гостей первое место занимал господин императорский посол... Обед был приготовлен с царской пышностью и не по русскому обычаю, но совершенно в немецком вкусе; чрезвычайное множество кушаньев, драгоценных золотых и серебряных чаш и разные роды самых лучших напитков заметно выказывали свойство хозяина с царским домом. После обеда пускали стрелы из лука, и никто не мог от этого отговориться, ссылаясь на иностранный обычай или на незнание дела по непривычке к оному. Лист картузной бумаги, воткнутый в землю, служил целью»38. В этом описании параллели с царским обиходом можно обнаружить не только в пышности стола. Стрельбой из лука развлекалась не только русская знать, но и государи39.
Перейдем к описанию внешнего вида представителей верхних слоев русского общества во второй половине XVII в. В сочинениях иноземцев XVI - первой половины XVII в. неоднократно повторялось, что одежда московитов не похожа на европейскую и имеет сходство с одеянием азиатских народов40. Русские люди также указывали на резкое различие между русской и европейской одеждой. В записках С. Коллинса (1659-1666), врача Алексея Михайловича, приведены слова передового по своим взглядам русского человека А. Л. Ордина-Нащокина. В одной из бесед с Коллинсом о различиях в традициях русских и англичан он закончил беседу словами: «...да что нам за дело до иноземных обычаев: их платье не по нас а наше не по них»41.
Однако в XVII в. русское платье изменялось. При Алексее Михайловиче вошли в моду ферези. Иностранцы в своих записках называли эту одежду плащом или курткой42. Ее появление связано с иноземным влиянием. М. Н. Мерцалова, говоря о польской одежде, пишет, что костюм поляка составлял жупан с широким поясом. Поверх него носили делию. Вариантом делии была «ферезия» - меньшего объема с узкими длинными рукавами, очень похожая на турецкие кафтаны43. Следует, однако, отметить, что в России ферезь никогда не запрещалась как иноземное платье. Эта одежда была длиннополой и вполне вписывалась в рамки русского представления о костюме.
Европейское платье для представителей правящего сословия России не было чем-то совершенно загадочным. По свидетельству А. Олеария, боярин Н. И. Романов, двоюродный брат царя Михаила Федоровича, любил одеваться во французское и польское платье44. У Ф. М. Ртищева среди кафтанов были турецкий и польский, а также «кожан лосинои немецкий»45. В качестве игровой, «потешной» одежды «немецкое» платье носили дети Михаила Федоровича, в том числе будущий царь Алексей Михайлович, и почти весь их штат46. Детские потехи не прошли для Алексея Михайловича бесследно. В 1660 г. он велел прислать себе из-за границы «кружев, в каких ходит шпанский король и французский и цесарь».
Вместе с тем, Алексей Михайлович неоднократно запрещал носить иноземное платье при дворе. В указе 1667 г. предписывал придворным чинам: «...чтоб впред вы платья чекменей и бешметей и шапок ниских не носили»47. Чекмени были широко распространены в Польше и на Украине. Протопоп Аввакум, который считал никониан «русскими немцами», давая их собирательный портрет, приписывает приверженцам реформы Никона ношение другого польского одеяния - жупанов: «Да подпояшется по титькам, воздевши на себя широкий жюпан»!48
Незадолго до смерти, 6 августа 1675 г. Алексей Михайлович возобновил борьбу с иностранным одеянием. Он повелел, что-бы «...иноземских немецких и иных извычаев не перенимали, волосов у себя на голове не постригали, тако ж и платья, кафтанов и шапок с иноземских образцов не носили, и людям своим потому ж носить не велели...»49
Таким образом, к началу царствования Федора Алексеевича (1676 г.) его подданные не имели права носить иноземное платье. Однако, судя по всему, этот запрет постепенно ослаб. Б. Таннер, побывавший в России в составе польского посольства в 1678 г., увидел, что на русских аристократах, выехавших встречать посольство, «ловко сидят красные полукафтанья, а другие в роде длиннаго плаща были накинуты на шею, мастерски вышитыя, подбитыя соболем; они называют их ферезями... Они носят эти ферязи, отвернув их у правого локтя и забросив за спину»50. Как видим, выехавшие на встречу посольства модники демонстрировали скрытые под ферезями свойственные польскому костюму полукафтаны, что было вызовом традиционным нормам благочестия и прямым нарушением указа 1675 г.
Новый указ о платье последовал 22 октября 1680 г. В этот день царь Федор Алексеевич указал: «с сего времени ... всяких чинов служилым людем носить служилое платье ферезеи и кафтаны долгополые для того: по его, великого государя, указу они... бывают на его государевых службах в полкех носят ферезеи и кафтаны и иное служилое платье, а к Москве приехав вместо того служилого платья носят городовое платье охобни и иное и в той перемене чинятца им убытки большие и для того то городовое платье охабни и иное отставить, чтоб впредь вышеписанных и иных чинов служилым людем в том убытков не было, а коротких кафтанов и чекменей никому не носить не которыми делы, а носить всем то служилое платье...»51
Вследствие данного указа, традиционное одеяние русской знати XVI - первой половины XVII в. - охабни, а также не названные в указе однорядки превратились в запрещенную для служилой знати одежду. Виновные в нарушении предписаний Федора Алексеевича подвергались наказанию. Анонимный источник свидетельствует, что с тех, кто пытался в нарушении указа пройти в Кремль в охабне или однорядке, «в Кремле городе по воротам... охобни и однорядки здирали и клали в караулку до указу»52.
По мнению автора, одной из причин появления данного указа было то, что вышедшие из моды еще в царствование Алексея Михайловича охабни и однорядки стали символом старины. Их ношение могло быть протестом против проникавших в обиход русской знати элементов европейского костюма. Известный своей симпатией к польской культуре Федор Алексеевич не мог оставить такие демарши без внимания.
Начиная с 1680-х гг. в записках иностранцев встречаются указания на то, что в России мужчины одеваются наподобие поляков53. Именно этот «похожий на польский» костюм, а не традиционное русское одеяние XVI — начала XVII в. Петр I заменял венгерским и французским платьем54. Любопытно, что, судя по указаниям Корба, незадолго до издания петровского указа о платье, когда и сам царь, царевич Алексей и некоторые вельможи уже носили короткое немецкое платье, это вызывало раздражение консервативно настроенных представителей русской знати, сохранявших введенный при Федоре Алексеевиче костюм55.
В течение второй половины XVII столетия во внешнем виде представителей верхушки русского общества произошли и другие перемены. Одним из таких изменений была мода на бритье лица. Еще в середине XVII в. борода была обязательной принадлежностью «московита». Личный врач Алексея Михайловича С. Коллинс с горечью отметил: «Они больше верят одному слову человека бородатого, чем клятве безбородого»56. При Алексее Михайловиче мода на бритые подбородки была распространена среди молодежи из знатных родов. Широко известна история о том, как протопоп Аввакум отказался благословить сына Василия Петровича Шереметева из-за того, что молодой человек брил бороду57. Правительство Алексея Михайловича боролось с брадобритием, но уже в царствование Федора Алексеевича патриарх Иоаким в своем «Изглашении» обличает, что «елинский блуднический, гнусный обычай, древле многажды возбраняемый, во днях царя Алексея Михайловича всесовершенно искорененный» возрождается: «Паки ныне юннонеистовые, начали образ от Бога мужу дарованный губить». «Изглашение» грозило отлучением от церкви и модникам, и их друзьям58
«Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрании двух царей Петра и Иоанна» утверждает, что царица Агафья (Грушецкая) уговорила Федора Алексеевича не только отменить охабни, но и стричь волосы, и брить бороды59. В данном источнике стрижка волос и бритье рассматривается как введение Федором Алексеевичем польских обычаев. Следующий после Иоакима патриарх - Адриан - после принятия сана направил своей пастве «Окружное послание ко всем православным о небритии бороды и усов». А. П. Богданов отметил, что в данном послании патриарх не просто осуждает и запрещает этот обычай, а еще и убеждает паству отказаться от него. Показательно, что, обращаясь к архиереям и священству, Адриан ни слова не говорит о поддержке в борьбе против брадобрития со стороны светских властей. Зато в послании есть предупреждение священству, что «если же вы отныне будете таковым послаблять, стыдясь лиц сильных и вельмож, или ради прибытка... или ради иного какого пристрастия, - вы подлежать будете из чина церковного священного извержению...»60. Последняя фраза свидетельствует, что к началу патриаршества Адриана светские власти брадобрийц не преследовали. Наоборот, священникам, которые пытались пастырской властью наказать брадобрийц, приходилось опасаться «лиц сильных и вельмож». На портретах последней четверти XVII в. мы находим бритых вельмож Г. П. Годунова (1686 г.), В. Ф. Люткина (1697 г.), Л. К. Нарышкина (1697-1698 гг.)61.
Если портреты со всей очевидностью выдают брадобрийц, то появление моды на парики проследить гораздо сложнее. В Европе искусственные волосы начали носить в первой половине XVII в. В Окружном послании Адриана, со ссылкой на постановления шестого Вселенского собора, есть осуждение «кудри творящих и накладные (волосы) носящих на блудное прельщение». Уже само запрещение говорит о распространении этой моды среди русских людей парики имели А. А. Виниус62, А. В. Голицын и его возчик63.
Парик был не единственным европейским «модным аксессуаром», вошедшим в жизнь русской знати в последние десятилетия XVII в. Другим новшеством стали шпаги. Г. А. Шлейсинг пишет: «Ни один русский не носит на боку шпагу, разве в пути или исполняя царскую военную службу. Но знатные господа и высокопоставленные служители носят короткие немецкие шпаги под своими куртками, как носим их теперь мы в согласии с модой. Вошло это у русских в обычай лишь недавно, уже после восстания»64. Это сообщение ценно тем, что четко фиксирует и время появления новой моды, и социальный круг, внутри которого это нововведение распространилось. Протопоп Аввакум, упрекая никониан в том, что они пишут на иконах Спасителя «яко немчина», язвительно замечает: «...лише сабли-той при бедре не написано»65. Очевидно, что обычай ходить с саблями и шпагами рассматривался как «немецкий», иноземный.
Рамки статьи не позволяют исчерпывающе рассмотреть все перемены в повседневной жизни русской знати во второй половине XVII столетия. Вне нашего внимания остались новшества в идейной и интеллектуальной жизни русского общества, подробно рассмотренные А. П. Богдановым. Однако даже приведенные в данной работе факты позволяют сделать вывод о значительном влиянии государственной власти на распространение различных бытовых новшеств среди подданных.
Во-первых, изменения в царском быту вели к тому, что монарху начинало подражать сначала ближайшее окружение, а затем и все более широкие слои общества. Во-вторых, вызывая в Россию иностранных мастеров и закупая орудия производства, государственная власть способствовала закреплению в русском быту заимствованных предметов. В третьих, иногда цари законодательно требовали от подданных ввести что-то новое или запрещали старое. Конечно же, зачастую действия правительства при насаждении нового были непоследовательными и противоречивыми, а частная инициатива также играла значительную роль. Тем не менее, очевидно, что на всем протяжении русской истории второй половины XVII столетия сменявшие друг друга правители способствовали интенсивному проникновению в повседневную жизнь своего окружения самых различных бытовых новшеств. Процесс обновления шел постоянно и не имел перерывов.
1 Юрганов А.Л., Кацва Л.А. История России ХVI-XVIII вв.: Экспериментальный учебник для VIII класса средних учебных заведений. М., 1997.
2 Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI и XVII ст. Т. I, ч. I, II: Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст. М., 2000.
3 Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698-1699). СПб., 1906. С. 220, 243.
4 Хорошкевич А.Л. Психологическая готовность россиян к реформам Петра Великого: (К постановке вопроса) // Российское самодержавие и бюрократия: Сборник статей в честь Н.Ф. Демидовой. М., 2000. С. 158-182; Архив Ф.А. Куракина. Т. 1. СПб., 1890. С. 50.
5 Перетц В.Н. Театр в Московской Руси 250 лет тому назад // Старинный театр в России ХVI-ХVII вв. Пб., 1923; Левинсон-Нечаева М.Н. Одежда и ткани XVI-ХVII веков // Государственная Оружейная палата Московского Кремля. М., 1954; Овчинникова Е.С. Портрет в русском искусстве XVII века. М., 1955; Всеволодский-Гернгросс В.Н. Русский театр: От истоков до середины XVIII в. М., 1957; ТщА.А. Русское каменное жилое зодчество XVII века. М. 1966; Овсянников Ю.М. Русские изразцы. Л., 1968; Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1,2. М., 1979; и др.
6 Бакланова Н.А. Привозные товары в Московском государстве во второй половине XVII века // Очерки по истории торговли и промышленности в России в 17 и в начале 18 столетия. М., 1928. С. 44-100.
7 Тихонов Ю.А. Подмосковные имения русской аристократии во второй половине XVII - начале XVIII в. // Дворянство и крепостной строй России ХVI-XVIII вв. М., 1975. С. 136-157.
8 Он же. Дворянская усадьба и крестьянский двор в России XVII-XVIII вв.: сосуществование и противостояние. М.; СПб., 2005.
9 Богданов А.П. Литературные панегирики как источник изучения соотношения сил в правительстве России периода регентства Софьи (1682-1689 гг.) // Материалы XVII Всесоюзной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс». Серия: История. Новосибирск, 1979. С. 71-79; Он же. Политическая гравюра в России периода регентства Софьи Алексеевны // Источниковедение отечественной истории за 1981 г. М., 1981. С. 225-246; Он же. Летописец и историк конца XVII века: Очерки исторической мысли «переходного времени», М, 1994; Он же. От летописания к исследованию: русские историки последней четверти XVII века. М., 1995; Он же. В тени великого Петра. М., 1998; Он же. Московская публицистика последней четверти XVII века. М., 2001; Он же. В Москве накануне Петровских преобразований // Человек в российской повседневности: сборник научных статей. М., 2001. С. 192-196; Он же. Стих и образ изменяющейся России: Последняя четверть XVII - начало XVIII в. М., 2005 и др.
10 Бусева-Давыдова И.Л. «Свое» и «чужое» в русской культуре XVII века // Искусствознание: Журнал по теории и истории искусства. М., 1998.2/98. С. 271-302.
11 Хорошкевич А.Л. Психологическая готовность россиян к реформам Петра Великого. С. 158-182.
12 Седов П.В. Реформа служилого платья при Федоре Алексеевиче //Когда Россия молодая мужала с гением Петра. Выл. 1. Переславль-Залесский, 1992. С. 77-84.
13 История русской архитектуры. СПб., 1994. С. 204.
14 ПСЗ-1. Т. II. № 892. С. 356.
15 РГАДА. Ф. 155. Оп. 1. 1682 г. Д. 5. Л. 62-74.
16 Невиль, дела. Записки о Московии. Москва; Долгопрудный, 1996. С. 165.
17 История русской архитектуры. С. 241-250.
18 Забелин И.Е. Домашний быт... Т. 1. С. 144,145.
19 Бакланова Н.А. Привозные товары... С. 44; Тихонов Ю.А. Подмосковные имения... С.139-140.
20 Тихонов Ю.А. Дворянская усадьба... С. 9.
21 Белоброва О.А., Буланин Д.М. Феодосий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 4, ч. 4. СПб., 2004. С. 134.
22 Ильин М.А. Архитектура // Очерки русской культуры XVII века. 4.2. М., 1979. С. 182.
23 Бакланова Н.А. Привозные товары... С. 45.
24 Тихонов Ю. А. Подмосковные имения... С. 145,150.
25 Бакланова Н.А. Привозные товары... С. 47.
26 Тихонов Ю.А. Дворянская усадьба... С. 9.
27 Забелин И.Е. Домашний быт... Ч. 1.; Бакланова Н.А. Привозные товары...
28 Бакланова Н.А. Привозные товары... С. 50.
29 Забелин И.Е. Домашний быт... Ч. 1. С. 213,214.
30 Там же. С. 230.
31 Малков Ю.Г. Живопись // Очерки русской культуры XVII века. 32 Ч. 2. М., 1979. С. 237,238.
32 Тихонов Ю.А. Подмосковные имения... С. 144.150
33 Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича // Московия и Европа. М., 2000. С. 25, 37 и др.
34 Курц Б. Г Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. Киев, 1915. С. 120.
35 Невиль, дела. Записки о Московии. С. 168.
36 Тихонов Ю.А. Подмосковные имения... С. 145.
37 Он же. Дворянская усадьба... С. 86.
38 Рождение империи / Неизвестный автор. Иоганн Корб. Иван Желябужский. Андрей Матвеев. М., 1997. С. 55, 81, 149, 156.
39 Богданов А.П. В тени Великого Петра. М., 1998. С. 38.
40 Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии. Падуя, 1680 г. // Утверждение династии. М., 1997. С. 345.
41 Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. Сочинение Самуэля Коллинса, который девять лет провел при дворе московском и был врачом царя Алексея Михайловича // Утверждение династии. С. 221.
42 Таннер Б. Описание путешествия польского посольства в Москву в 1678 г. // ЧОИДР. [М.], 1891. Кн. 3. С. 45; Шлейсинг Г.А. Рассказ очевидца о жизни Московии конца XVII века // Вопросы истории. 1970. № 1.С. 121, 122.
43 Мерцалова М.Н. Костюм разных времен и народов. Т. 2. СПб., 2001. С. 398-402.
44 Забелин И.Е. Домашний быт... Т. 1. С. 63.
45 Бакланова Н.А. Привозные товары... С. 98.
46 Забелин И.Е. Домашний быт... Т. 1. С. 62-66.
47 Седов П.В. Реформа служилого платья при Федоре Алексеевиче. С. 78.
48 Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1, вып. 1. М., 1927. С. 292,279. (Русская историческая библиотека; Т. 39).
49 Забелин И.Е. Домашний быт... Т. 1. С. 442.
50 Таннер Б. Описание путешествия польского посольства... С. 45.
51 Седое П.В. Реформа служилого платья при Федоре Алексеевиче. С. 77-84.
52 Тихомиров М.Н. Записки приказных людей конца XVII века // ТОДРЛ. Т. XII. М.; Л., 1956. С. 442-443.
53 Невиль, де ла. Записки о Московии. С. 167; Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698-1699). С. 220, 243; Таннер Б. Описание путешествия польского посольства... С. 45.
54 Журнал, или Поденная записка, блаженыя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого с 1698 года, даже до заключения Нейштатского мира. СПб., 1770. С. 7; Гистории о Свейской войне. М., 2004. С. 201.
55 Рождение империи / Неизвестный автор. Иоганн Корб. Иван Желябужский. Андрей Матвеев. С. 101, 126.
56 Коллинс С. Нынешнее состояние России... С. 208.
57 Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 2. М., 1989. С.357.
58 Богданов А.П. Русские патриархи. Т. 2. М., 1999. С. 330.
59 Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрании двух царей Петра и Иоанна / Пер. А.Василенко. СПб., 1901. С. 16-17.
60 Богданов А.П. Русские патриархи. Т. 2. С. 330-333.
61 Овчинникова Е.С. Портрет в русском искусстве XVII века. М., 1955. Таб. XXI, XXV, XXIX.
62 РГАДА. Ф. 155. On. 1. 1680 г. Д. 4. Л. 177-181.
63 Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его помощниках. Т. 4. СПб., 1893. Стб. 106,158.
64 Шлейсинг Г.А. Рассказ очевидца... С. 121, 122.
65 Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 2. С. 417,418.
<< Назад Вперёд>>
