1. Этническая карта Севера Восточной Европы в IX в. Природные и социально-экономические факторы освоения Севера русскими
Этническая история Севера еще ждет своих исследователей. Немногочисленность и малая изученность существующих источников по истории Европейского Севера XII—XV вв. — периода, пожалуй, самого важного для понимания сущности, характера контактов и взаимовлияния различных этнических и культурных элементов, участвовавших в сложении того явления, которое называется сейчас «севернорусской культурой», — весьма затрудняет воссоздание этнической истории Севера этого времени. Тем не менее определенная систематизация имеющегося материала необходима хотя бы для того, чтобы нащупать основные тенденции происходившего процесса, преемственность важнейших культурных явлений на отдельных его этапах.
Понятие «Русский Север» употребляется в ряде наук, однако южная граница обозначаемой этим названием территории проводится разными исследователями по-разному и часто — весьма неопределенно. В настоящем исследовании в соответствии с поставленной в первой главе задачей — проследить этническую историю севернорусского населения на путях его движения и выхода к Беломорью - мы проводим южную границу Русского Севера, учитывая в первую очередь этносоциальную историю Восточной Европы и этнографическое членение русского народа. Русским Севером (или просто Севером) мы будем называть территорию, лежащую к северу от той области, которую восточное славянство освоило при расселении в условиях первобытнообщинного строя, до возникновения русского государства и до того, как часть восточных славян стала осознавать себя русскими, т. е. до середины IX в. Северная граница области доминирования восточных славян (подробнее об этом см. ниже) к IX в. проходила на восток от южной части Чудского озера, пересекала р. Волхов (несколько севернее Новгорода), поворачивала за р. Метой к юго-востоку и, пересекая верховье р. Волги (восточнее современного г. Калинина), достигала р. Оки западнее Мурома. Далее, к востоку, эту границу можно условно продолжить по правому берегу Оки, Волги, по нижнему течению р. Камы, Белой и Уфы до Уральских гор. Однако оговоримся заранее, что границы и этническая история восточной части Севера не являются предметом нашего определения и изучения, поскольку эта область лежит в стороне от движения русского населения к Белому морю. Восточная граница особо интересующей нас западной части Русского Севера условно может быть проведена от слияния Оки с Волгой, через нижнюю Вычегду (западнее Сыктывкара) и по р. Мезени — до Белого моря.
Очерченная нами область осваивалась населением, двигавшимся на север с территории единого, а затем распавшегося на отдельные земли Древнерусского государства. Проведенная нами южная граница западной части Севера на участке Чудское озеро — р. Ока почти полностью совпадает с южной границей северных великорусов по данным диалектологии и этнографии1.
Период, предшествующий появлению славянского населения на территории Севера, в частности в приполярной морской зоне, очень велик — от VII—V тысячелетий до н. э. до IX в. Основным источником по историй этого периода являются данные археологии, по которым можно проследить в самых общих чертах историю освоения человеком бореальных районов. Изложим кратко эти данные.
Археологи предполагают, что первоначальное проникновение первобытных жителей в Заполярье относится к эпохе палеолита (Бызовая и другие стоянки на нижней Печоре). Однако постоянным населением этого края стали, по-видимому, только охотники мезолита, поселившиеся здесь в VII—V тысячелетиях до н. э. На северо-западном побережье Кольского п-ова стоянки этой эпохи сходны с памятниками Комсо-культуры Норвегии и Аскола-культуры Финляндии и Карелии, а восточные стоянки — с памятниками южного побережья Белого моря и печорского Заполярья. В свою очередь материальная культура населения последнего района была, по-видимому, близка к материальной культуре жителей Волго-Окского междуречья2.
Ко времени неолита (IV—начало II тысячелетия до н. э.) появляются целые цепи стоянок по северным рекам и, что нас особенно интересует, — в устьях рек, впадающих в Белое море, и на самом беломорском побережье. Наличие на этих стоянках (как и по всему северу) ямочно-гребенчатой керамики свидетельствует, по мнению археологов, о продвижении значительных масс волгоокских племен на север, вплоть до Белого моря. Поселения и культурный инвентарь всех неолитических стоянок Севера весьма сходны, но известные отличия дали основание археологам сгруппировать их в две археологические культуры под названиями «каргопольская культура» и «беломорская культура» (стоянки Ненокса, Красная Гора, Яренга, Кузомень, Зимняя Золотица, Кузнечиха на побережье Белого моря)3. Расположение стоянок обеих культур на реках, озерах, а второй — и на морском побережье, а также их инвентарь (гарпуны, крюки, подвески для сетей, остатки речных заграждений типа заколов, наконечники стрел и копий), остатки костей рыб и животных, полное отсутствие каких-либо сельскохозяйственных орудий говорит о рыболовстве и охоте как об основных занятиях местного населения. Главное различие между двумя культурами состоит в том, что, несмотря на большое количество обнаруженных археологами стоянок «беломорской» археологической культуры, ни на одной из них не найдено даже жилища, в то время как в районе Каргополя открыта землянка эпохи неолита, а на Сев. Двине — наземное срубное жилище эпохи бронзы. По предположениям археологов, южные стоянки Белого моря были сезонными стойбищами охотников и рыболовов, приходивших на морской берег только для морских промыслов: на зиму они возвращались в свои постоянные поселения. На дюнных стоянках найдено огромное количество кремневых наконечников стрел, скребков, служивших, видимо, наряду с ножами для разделки и обработки животных и рыб, а также своеобразные, характерные только для беломорского района кремневые наконечники гарпунов «беломорского типа», являвшихся главным орудием промысла на морских зверей — тюленя, белуху, возможно, моржа. На территории Кольского полуострова в это время сложилась самобытная культура с оригинальными охотничье-ры6оловными орудиями из кварца, хрусталя и халцедона.
На базе этих культур продолжали развиваться жизнь местных насельников и их контакты с новой волной пришлого населения в последующую эпоху бронзы — середины II—начала I тысячелетия до н.э. Археологи считают, что значительная часть Севера, в том числе южных, юго-восточных и восточных районов беломорского побережья, была в то время населена прафинно-уграми. Археологические находки на территории Кольского п-ова, сходные с подобным материалом эпохи бронзы, открытым на территории Норвегии, Финляндии и Северной Карелии, предположительно связываются с протосаамами.
Ценнейшим памятником первобытной эпохи являются петроглифы, которые обнаружены и в пределах территории Поморья — в низовьях р. Выг и ее притоков. Эти сокровища культуры древнего населения Севера отразили определенный уровень его общественного и религиозного сознания. Прочтение петроглифов представляет в настоящее время особую область изучения, в которой участвуют представители ряда смежных наук, выдвигающих весьма спорные и часто взаимоисключающие объяснения смысла наскальных изображений, так что по ним можно судить с уверенностью пока лишь об объектах промысла, орудиях и приемах охоты, а также о некоторых особенностях изобразительного творчества. Петроглифы порождали немало толкований и об этническом лице населения, их оставившего. В. И. Равдоникас первым из исследователей петроглифов пришел к мысли об определении этнической принадлежности оставивших их племен через «сравнительный анализ изображений Северо-Запада СССР со всеми другими группами наскальных изображений Северо-Запада Европы»4, на широком историческом фоне и во взаимосвязи с аналогичными памятниками (или тождественным им археологическим материалом). В данной связи интересна его попытка использования саамских параллелей для интерпретации онежских и беломорских петроглифов.
Теоретическое осмысление добытого материала и дальнейшие полевые работы со строго проверенными и методически оправданными этнографическими сопоставлениями может дать бесценный материал, в частности и для реконструкции этнической картины эпохи неолита и бронзы как на территории Севера и Северо-Запада в целом, так и в районе Беломорья.
Памятников эпохи железа, относящихся ко времени с середины I тысячелетия до н. э. до начала I тысячелетия н. э. (т. е. непосредственно предшествующему складыванию современных северных народов и появлению русского населения), в приморских районах обнаружено пока чрезвычайно мало. Судя по археологическому материалу (приземистые шаровидные горшки со шнуровым и валикообразным налепным орнаментом), найденному на поселениях этого периода в Подвинье и на Мезени, возникло предположение, что сюда проникли племена ананьинской культуры, достаточно хорошо изученные в бассейне Камы и Вятки5. Известно, что они в VIII—III вв. до н. э. имели довольно развитое хозяйство, сочетающее примитивное земледелие и животноводство с охотой и рыболовством. Возможно, именно от них северное население впервые заимствовало некоторые навыки в земледелии.
Археологические данные позволяют сделать вывод об относительно высоком развитии хозяйства, культуры и искусства местного северного населения в «дославянскую» эпоху: в отдельные периоды большую роль играл морской промысел рыбы и зверя, речное и озерное рыболовство, повсеместно усложнялись орудия труда, появились зачатки земледелия, складывалась довольно сложная система мифолого-магического мироощущения, отраженная в памятниках искусства. Все это нельзя не учитывать, приступая к периоду, положившему начало освоению края восточно-славянским населением.
Этот период, когда в лесной зоне Восточной Европы, сначала на южной ее окраине, а затем и в непосредственной близости с Севером (по данным письменных источников), фиксируется славяноязычное население, охватывает время с IV по X в. н. э. Основным источником по этногеографии Севера в этот период является древнерусский летописный свод Повесть временных лет, дающий возможность воссоздать этнокарту Восточной Европы в VIII—X вв.; сопоставление же Повести с другими источниками позволяет осветить этническую историю и более раннего времени. Так, отдельные сведения по этногеографии Севера имеются в трудах античных (Птолемей, Тацит) и ранневизантийских (Иордан, Прокопий) авторов, в западноевропейских хрониках и скандинавских сагах, в трудах арабских ученых и путешественников-купцов. Однако все эти источники, равно как и данные археологии и языкознания, будут привлекаться нами лишь в той мере, в какой будет необходимо дополнить или прояснить историческую, этно-социальную и культурную ситуацию на Севере к моменту начала освоения его русским населением, воссоздающуюся на основе Повести временных лет.
Археологические памятники в южных районах Севера, примыкающих к древнему балто-волжскому торговому пути, довольно многочисленны, их исследование приводит к выводам, в основных чертах подтверждающим данные Повести. Археологические памятники, открытые на территории севернее верхней Волги и датирующиеся IV—X вв. н. э., изучены и систематизированы недостаточно для использования их в качестве самостоятельного и полноправного источника по этнической истории этого региона Севера.
Вопрос о происхождении дорусской топонимии Севера имеет длительную историю. Большой вклад в воспроизведение этнолингвистической карты Севера внесли русские и советские финно-угроведы XIX—XX вв. — A. X. Востоков, А. И. Шегрен, М. А. Кастрен, М. П. Веске, М. Фасмер, А. К. Матвеев, Б. А. Серебренников и др. Дискуссия о субстратной топонимии Севера продолжается до сих пор. Пока, по утверждениям языковедов, считается доказанным, что последний по времени пласт субстратной топонимии в западной части Севера (до прихода туда носителей славянской культуры) образуют прибалтийско-финские и саамские элементы6, а в бассейнах рр. Вычегды и Мезени (и восточнее) приходится считаться с наличием субстратной топонимии восточнофинского (пермского), угорского, а в местностях и самодийского происхождения7.
Первая более или менее отчетливая этнокарта южной части Севера может быть реконструирована сопоставлением данных Повести временных лет со сведениями, содержащимися в известном произведении Иордана «Getica» (VI в.). В отрывке, где упоминаются и славяне — venethi, живущие в южной части лесной зоны, Иордан повествует о событиях третьей четверти IV в. н. э. и последовательно перечисляет этнонимы: Thiudos, Vas, Merens, Mordens и т. д., завершающиеся балтийским этнонимом Coldas8. Они вполне соответствуют названиям народов, известных и ранним русским летописным сводам на Балто-Волго-Окском озерноречном пути: чудь, весь, меря, мордва9, и на средней Оке: голядь (народ) и Колтеск (город)10. Анализ же некоторых этнонимических определителей в перечислении. Иордана, например, важного для нас Thiudos Inaunxis, в сопоставлении с топонимическими данными делает весьма убедительным предположение, что чудь (Thiudos Иордана) занимала область в южном Приладожье и Прионежье11.
Сопоставление данных Повести временных лет с другими источниками позволяет считать, что отдельные группы исторических славян появляются вблизи южных границ Севера не ранее VII в., но и не позднее начала VIII в.12 Самыми северными группами славян были полочане на р. Полоте, кривичи (вероятно, общее наименование славяно-балтского населения, жившего в верхнем течении Зап. Двины и Волги) и вятичи, занимавшие верхнее и частично среднее течение Оки. Отметим, что эти три группы при своем движении на Север не вышли за пределы большой зоны (восстанавливаемой топонимическим исследованием)13, которую в предшествующее время занимало балтское, а в отдельных местах и на определенных этапах — балто-славянское и праславянское население14. И только одна северная группа — словене — проникла на территорию, занятую западнофинским населением, осев вокруг оз. Ильмень. Необходимо подчеркнуть, что летописец, подробно отмечающий расселение славянских и неславянских «племен» по рекам и озерам, ничего не сообщает о распространении словен по р. Волхову и в районе оз. Нево (Ладожского), из чего можно заключить, что они занимали в то время только земли в верховьях Волхова.
Северными и восточными соседями словен были чудь, занимавшая земли по восточному побережью Рижского и южному побережью Финского залива, водь — к юго-востоку от Финского залива, весь — на Белоозере. За землями веси шел сплошной массив неславянских племен: меря, обитавшая в районе Волго-Окского междуречья, мурома и мещера — в нижнем течении р. Оки, мордва — к юго-востоку от мещеры и черемисы — к северо-востоку от впадения Оки в Волгу.
Подчеркнем, что в ряду земель, примыкающих с севера к территории расселения словен, остаются пустующими южное Приладожье и основное течение р. Волхова. Обратимся к летописи. Летописец не сообщает, где «сидели» «варяги из-за моря», взимавшие дань с местного населения (и прогнанные им «за море» же)15. Археологический же материал ранних слоев Старой Ладоги, а также могильников и отдельных захоронений по р. Волхову, в которых имеются предметы и целые комплексы скандинавского происхождения16, дает возможность предположить, что варяги были именно в этом районе — в юго-восточном Приладожье и по р. Волхову.
Следующий ряд северных «народов» располагался к северу от Балто-Волжского пути. Среди них наиболее таинственной является заволочьская чудь (лишь однажды упомянутая Повестью), которая занимала некую область Заволочье, лежавшую к востоку от системы волоков, соединявших бассейны рр. Невы, Волги, Сев. Двины и Онеги в районе Белого и Кубенского озер, и куда впоследствии отправятся за даныо русские князья и дружины. Ряд сопоставлений17 позволяет считать, что заволочская чудь, обитавшая в бассейне р. Ваги и в среднем течении Сев. Двины, представляла собой финноязычное население, родственное белозерской веси и еми (ями), расселявшейся к северу от Онежского озера — до нижнего течения Сев. Двины (в частности, по р. Емце). В бассейне р. Вычегды известно население под названием пермь (pera mаа — «дальняя земля»), а в бассейне р. Печоры — печора. Югра локализуется исследователями русских летописей в Приуралье, однако ряд других источников позволяет высказать дополнительные соображения. Сообщение арабских писателей X в. о том, что к северу от волжских болгар живет народ «вису» (весь?), еще севернее — народ «йура» (югра?)18, за которым находится «страна мрака», хорошее знакомство русских с этнонимом югра уже в XI в.19, а также угорские топонимы в бассейне р. Мезени дают основание предположить, что отдельные группы югры расселялись значительно западнее Приуралья. Севернее югры, в тундре, обитала самоядь (ненцы). По сведениям летописей, на Карельском перешейке и к северу от Ладожского озера жила корела, а к северу от Онежского озера и по западным берегам Белого моря — лопь (саамы).
С северными группами саамов на побережье Белого моря, вероятно, входили в соприкосновение норвежские викинги, появление которых в этих местах в конце IX—X в. отмечается западноевропейскими источниками (записки короля Альфреда с рассказом о плавании Отера в конце IX в., сообщения Саксона Грамматика начала XIII в., некоторые саги). Изучение этих источников привело в настоящее время всех исследователей к согласному мнению, что Биармия скандинавской традиции территориально не совпадала с Перемью (Пермью) русско-финской традиции. Отер, первым из викингов посетивший Беломорье, назвал жителей прибрежной полосы terfinni, т. е. «лесными финнами», соседнее с ними население, сходное с терфиннами по языку, но отличающееся по образу жизни, — beormas, а местность, которую оно заселяло, — Веreme, или Вerme. Поскольку германцы и скандинавы еще с I в. н. э. называли саамов финнами, а приставка ter- переводится как «дерево», то название терфинны является эквивалентом славянского этнонима «лопь лешая», которым обозначались в то время отдельные группы саамов. Слово Теr задержалось в местной топонимии и стало названием части северо-западного побережья Белого моря — Терский берег. Слово Berme (Berm, древнегерм. — «береговая полоса»), тоже обозначающее некую прибрежную20 территорию, хотя и не оставило следов в местной топонимии, но предположительно может быть связано с побережьем Кандалакшского залива, а в биармийцах Отера естественнее всего видеть какие-то группы саамов. По другим сагам, название Биармия связывается, видимо, с нижним течением Сев. Двины (Vina)21 и «Двинским лесом» (Vinuskorg), где на западном берегу реки якобы произошло знаменитое ограбление храма Йомалы (Стурлугсага). Вопрос об этническом лице населения этой области остается открытым. Хотелось бы отметить, что арабские писатели того же времени, видимо, также имели какие-то сведения о появлении викингов на Крайнем Севере: «За страною йура (югра? — Т. Б.) находятся береговые люди (разрядка наша, — Т. Б.), они плавают без нужды и цели, а лишь для прославления самих себя, что вот, мол, они постигли такого-то и такого-то места ... вот едут они на кораблях по морю и вот встретились два корабля, привязывают их обоих моряки один к другому, обнажают мечи и сражаются; кто остался победителем, тому и владеть обоими кораблями»22. Текст, как говорится, в комментариях не нуждается.
Итак, отметив некоторые этапы древнейшей истории Севера и обрисовав в самых общих чертах его этническую карту к IX в., мы вплотную подошли к основной задаче настоящей главы - показать процесс превращения огромной части Европейского Севера в Русский Север, т. е. историю освоения и заселения его восточнославянским (русским) населением. И в первую очередь, как нам кажется, необходимо остановиться на причинах, вызывавших неоднократные движения (переселения) различных групп народов из более южных областей на суровый Север.
Прежде всего следует отметить потребность, лежащую в основе человеческой природы и толкавшую определенные группы людей к передвижению, — потребность жить независимо в социальном и хозяйственном отношении. Присущая человеку как виду высокая приспособляемость даже в чрезвычайно трудных условиях позволяла отдельным группам людей издревле заселять приполярные области. В связи с особенностями развития производительных сил на разных этапах истории человечества, в данном случае — в Восточной Европе, эта потребность реализовывалась по-разному. Возможно также допустить, что в древнейший период (как, впрочем, и в более позднее время) движение людей на Север подогревалось легендами о незаселенных землях, изобилующих зверем, птицей и рыбой, тем более что таежные и приморские районы давали известные основания для подобных легенд (вспомним летописные свидетельства о белках и оленях, «падающих с неба»).
Достоверно и то, что внутренняя потребность человека к передвижению, особенно на ранних этапах истории Европы, регулировалась природными и климатическими условиями. Так, первое проникновение человека на Крайний Северо-Запад Европы связано с отступлением ледника и смещением на север растительных и животных зон Центральной Европы, а массовое заселение Севера и расцвет промысловой культуры на побережье Ладожского озера и Белого моря падает на эпоху климатического оптимума (III тысячелетие до н. э., когда хвойно-березовые леса с примесью липы, дуба и вяза росли на беломорском побережье)23 и на следующий за ним период — первую половину II тысячелетия до н. э.
Позднее среди причин, вызывавших передвижение населения на Север, начинают преобладать причины, связанные с обострением взаимоотношений между различными народами и «племенами». Если дальнейшими исследованиями подтвердится предположение о продвижении на Север «ананьинцев» раннежелезного века, то этот факт вполне можно рассматривать как первый результат «давления степи», т. е. регулярно повторявшихся каждые 200—300 лет начиная с VIII в. до н. э. вторжений новых волн кочевников из Азии, приводивших к очередному потрясению сложившихся условий жизни в среде земледельцев и скотоводов европейской степи и лесостепи. Вероятно, этот же фактор наряду с другими причинами вызвал и движение славян к северу в VII в. н. э., поскольку именно тогда активно наступали на славян авары, протоболгары24 и хазары.
Однако в силу каких-то причин проникновение славян на Север было приостановлено почти на три века (VIII—X вв.). В первую очередь естественнее всего искать одну из причин остановки славян в природных условиях Севера. Действительно, если считать, что растительные и почвенные зоны в VIII—IX вв. примерно соответствовали современным, то надо отметить, что словене и кривичи остановились как раз на южной границе таежной зоны. Однако две другие группы славян — полочане и вятичи — «осели на землю», не достигнув южного пограничья тайги. Все четыре группы не достигли границы между дерново- подзолистыми и подзолистыми почвами (а почвенная зона особенно важна для земледельцев), проходившей значительно севернее — от впадения р. Свирь в Ладожское оз., через Белоозеро, к верховьям Сухоны и Юга25. Следовательно, природные условия не были главным и единственным препятствием для продвижения славян в северные районы.
Думается, что таким барьером явился массив финноязычного населения, занимавшего, по крайней мере с IV в. (Иордан), земли на основной магистрали Балто-Волжского торгового пути. Эти группы финского населения, достигшие к моменту появления славян довольно высокого уровня хозяйственного и социального развития26, представляли собой крупные стабильные союзы племен, ничем не уступавшие славянским союзам. Единственное изменение в этнокарте этого региона, происшедшее с IV по IX в., внесли в VIII в. скандинавы, своим появлением на Волхове и Ладоге как бы разрезавшие единый массив чуди (Thiudos) на чудь прибалтийскую и чудь заволочскую. Продвижение славян через земли родственных им балтских и славяно-балтских племен было легким, и в районе, более удаленном от Балто-Волжского пути, славяне даже продвинулись в глубь финских племен. Но для дальнейшего освоения Севера требовалось создание более мощной этносоциальной организации, чем союзы финских племен (западных и поволжских) и приладожская группировка, возглавляемая скандинавами. Таким организмом явилось Древнерусское государство, сложившееся во второй половине IX в., а к концу X в. настолько окрепшее, что уже с XI в. начинается новый, «государственный», этап освоения восточным славянством (русскими) Севера, включение местных народов в состав Русского государства и частичная их ассимиляция.
В условиях классового общества возникли разнообразные (и взаимосвязанные) формы колонизационного русского движения — княжеско-феодальная, крестьянская, монастырская, боярская, о характере, значении и хронологической последовательности которых в исторической науке до сих пор не существует единого мнения. Заселение русскими Севера в период государственности хотя и стало носить более социальный характер, тем не менее продолжало стимулироваться и старыми причинами, о которых говорилось выше, например «давлением степи», особенно влияющим на массовую миграцию населения.
Заселение, социально-экономическое развитие отдельных северных регионов и всего Русского Севера в течение XII—XVIII вв. в основном исследуется историками, а также лингвистами и антропологами, внесшими большой вклад в изучение этой огромной области. Задачи настоящей работы обусловливают интерес автора к двум группам конкретных проблем в истории Севера: 1) определение тех исходных территорий, тех русских земель, откуда шло заселение Севера, выяснение этнического состава и культурных традиций переселенцев и соотношения различных колонизационных потоков; 2) выяснение обстоятельств выхода русских на побережье Белого моря, а также причин и условий, способствовавших возникновению здесь к началу XVI в. специфического морского рыболовно-зверобойного хозяйства. Намеченные нами проблемы отнюдь не новы в исторических науках. Как правило, их рассмотрение и решение отдельных вопросов ведется с позиции безоговорочного признания этнокультурного и административного доминирования новгородской колонизации на ранних этапах русского освоения Севера — в XI—XV вв.27 Широко распространено мнение, что «низовская» колонизация из Верхневолжского бассейна началась только с середины XIV в. и продолжалась вплоть до присоединения Новгорода со всеми его землями к Москве в конце XV в. Лишь некоторые исследователи признают равную роль новгородской и «низовской» колонизаций с XII в.28
Не оспаривая выдающейся роли, которую сыграл Великий Новгород в освоении Севера, в процессе складывания севернорусского населения (в том числе и поморского) и его культуры, мы сосредоточим внимание на двух факторах, пока недостаточно оцененных исследователями Севера, но весьма важных как для понимания процесса заселения Русского Севера в целом, так и беломорского побережья в частности. Первый фактор — особая роль Ладоги и примыкающей к ней области в освоении отдельных северных районов, и в том числе побережья Белого моря; второй — значительная роль русского и иноязычного населения Верхневолжского бассейна в колонизации бассейна Сев. Двины (а возможно, и других районов) в течение XII—середины XIV в.
1 Токарев С. А. Этнография народов СССР. М., 1952, карта на с. 28, с. 30-31, 51, 69-70.
2 Гурина Н. Н., Хлобыстин Л. П. Заселение Арктики. — Тез. докладов на сессии и пленумах, посвященных итогам полевых исследований в 1971 г. М., 1972, с. 32.
3 См.: Наш край в истории СССР. Изд. 2-е. [Архангельск], 1974, с. 5.
4 Равдоникас В. И. Наскальные изображения Онежского озера и Белого моря. Ч. 2. Наскальные изображения Белого моря. М.—Л., 1938, с. 21.
5 Наш край в истории СССР, с. 11.
6 Матвеев А. К. Из истории изучения субстратной топонимики Русского Севера. - В кн.: Вопросы топономастики, №5, Свердловск, 1971 (Учен. зап. Уральского ун-та им. А. М. Горького, вып. 18, № 114).
7 Афанасьев А. П. Заселение бассейна Мезени в XV—XVII вв. Автореф. дис. М., 1973.
8 Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Getica, 116. М., 1960, с. 89, 150; комментарии Е. Ч. Скржинской, с. 265; Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970 [Матер, и исслед. по археологии СССР (далее: МИА), № 163], с. 48, рис. 16; Macinskij D. A. Die alteste zuverlassige urkundliche Erwahnung der Slaven. — Ethnologia Slavica, 1974, VI, p. 51—70.
9 ПВЛ, I. М.-Л., 1950, c. 10, 11, 13.
10 Иордан. Указ. соч., Комментарии, с. 265.
11 Бернштам Т. А. О роли верхневолжской колонизации в освоении Русского Севера (IX—XV вв.). — В кн.: Фольклор и этнография Русского Севера. Л., 1973, с. 9—10.
12 Мачинский Д. А. К вопросу о территории обитания славян в I—VI веках. — Археол. сб. Гос. Эрмитажа, 1976, № 17, с. 95—100, рис. 6.
13 Седов В. В. Указ. соч., рис. 1, 3.
14 Мачинский Д. А. Указ. соч., с. 99—100, рис. 6.
15 ПВЛ, I, с. 18.
16 Raudonikas W. I. Die Normanen der Wikingerzeit und des Ladogagebiet. Stockholm, 1930; Тухтина H. В. Об этнической принадлежности погребенных в сопках волховского типа. — В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 188—193; Клейн Л. С., Лебедев Г. С., Назаренко В. А. Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения. — В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. Л., 1970, карты 1 и 2; Корзухина Г. Ф. 1) О некоторых ошибочных положениях в интерпретации материалов Старой Ладоги. — Сканд. сборник, т. XVI. Таллин, 1971, с. 123—131; 2) Курган в урочище Плакун близ Ладоги. — КСИА, 1971, вып. 125, с. 59—64.
17 Васильев Ю. С. Об историко-географическом понятии «Заволочье». — В кн.: Проблемы истории феодальной России. Л., 1971, с. 103—109.
18 Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. II. М., 1967, с. 61—67.
19 ПВЛ, I, с. 10, 167, 197.
20 Тиандер К. Ф. Поездки скандинавов в Белое море. — Зап. ист.-фил. фак. CПб. ун-та, 1906, т. XXIX.
21 Рыдаевская Е. Л. Сведения о Старой Ладоге в древнесеверной литературе. — КСИИМК, 1945, вып. XI, с. 64.
22 Цит. по: 3аходер Б. Н. Указ. соч., с. 68.
23 Савватеев Ю. А. Рисунки на скалах. Петрозаводск, 1967, с. 117—118.
24 Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования древнерусского государства. Л., 1968 (МИА, № 152), с. 14—15.
25 Тушинский Г. К., Давыдова М. И. Физическая география СССР. М., 1976, карты на с. 76—77, 98—99.
26 Краснов Ю. Л. Раннее земледелие и животноводство в лесной полосе Восточной Европы. М., 1971, с. 44—47, рис. 21, 23, 24.
27 История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. II. М., 1966. Данилова Я. В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле в XIV—XV вв. М., 1955, с. 204—297; Колесников П. А. Северная деревня в XV—первой половине XIX в. Вологда, 1976, с. 36 и др.
28 Токарев С. А. Указ. соч., с. 31.
<< Назад Вперёд>>
