Деятельность уездной канцелярии
Количество дел, поступавших воеводе и исходивших от него, можно установить по книгам входящих и отходящих бумаг. За время с 1732 по 1771 год полностью сохранилось 78 книг, в которых записывалась вся корреспонденция илимской воеводской канцелярии. Кроме того, много книг такого рода дошло до нас в виде обрывков.
Движение дел начиналось с указов губернских учреждений. За 50 лет в среднем поступало ежегодно 256 указов. Илимская канцелярия посылала в Иркутск рапорты о получении и исполнении указов. Такой корреспонденции в среднем проходило 454 единицы в год.
Во исполнение предписаний губернской власти воеводская канцелярия рассылала по волостям свои указы, в среднем по 1637 указов ежегодно. От волостей и отдельных лиц поступало по 1506 рапортов, доношений и заявлений в год.
Таким образом, в среднем за год проходило 3853 дела, т. е. более 10 дел в день, причем число их заметно увеличивалось в течение всего XVIII века.
Можно полагать, что с 1725 по 1774 год, т. е. до ликвидации илимской воеводской канцелярии, через нее прошло не менее 200 тысяч самых разнообразных по объему и содержанию дел.
По месячным и «третным» «репортам» в иркутскую губернскую канцелярию можно подсчитать число дел, решенных илимской воеводской канцелярией в 1766-1772 годах, всего за 6 ½ года.
Отчетность отмечает 4387 решенных дел, в среднем 693 дела в год. Из них 36,5% падали на так называемые государственные, т. е. связанные с предписаниями вышестоящих властей, 61,3% — «интересных», т. е. связанных с исками и 2,2% — «челобитчиковых», т. е. разных заявлений, не содержащих материальных претензий (Фонд 75, арх. № 2966, лл. 1-204).
Не только илимская воеводская канцелярия вела обширную переписку, но и приказные избы, эти отпрыски уездных канцелярий, могли похвалиться толстыми сборниками дат. В приказной избе Илгинского острога за 1732 год было получено и исполнено 129 дел, а переписка за 1757 год составила том в 649 листов, т. е. около 1200 страниц. Здесь была сосредоточена переписка о продаже соли, о выборах, о казенном винокуренном заводе, ведомости о посеве и урожае хлебов, о взыскании с крестьян хлеба и подушных сборов, о сплаве хлеба в Якутск, а также списки неисповедавшихся, допросы, объявления и т. д., целая коллекция дел, материальное доказательство усидчивой работы писца в течение года.
Поступавшие дела в илимскую воеводскую канцелярию направлялись воеводой в повытья, т. е. отделы или столы. По книгам входящих донесений, полученных из приказных изб за 1732 и за 1734 годы, можно подсчитать, как распределялись дела по повытьям (Фонд 75, арх. № 511, лл. 1-32).
Эти подсчеты приводятся в таблице 14.
Таблица14
Если в XVII веке главная часть дел относилась к земледелию, к заготовке и сплаву хлеба, то в XVIII веке в связи с введением подушных сборов первое место стали занимать денежные дела.
Чем дальше шло время, тем больше уменьшалась доля дел, связанных с земледелием. К концу XVIII века основными вопросами, занимавшими внимание и время уездных канцелярий, являлись полицейские дела.
Можно мимоходом отметить, что с 1781 года в делах воеводской канцелярии появилась та плотная синяя бумага, о которой упоминает А.С. Пушкин в «Повестях Белкина».
Воеводская канцелярия с ее чрезмерной централизацией местного управления была заменена нижним земским судом, имевшим менее широкие полномочия, но сохранившим соединение полицейских и хозяйственных функций.
Несмотря на такую реорганизацию уездного управления, нижний земской суд многое унаследовал от воеводской канцелярии и являлся в отношении крестьян универсальным органом, разбиравшим почти все крестьянские дела, в том числе следственные, полицейские, хозяйственные, налоговые и земельные.
Мало заметной оказалась и замена единоличного руководителя-воеводы коллегиальным управлением.
Объем и характер дел нижнего земского суда можно раскрыть по журналам, в которые записывались все вопросы, разрешавшиеся этим «присутствием».
Например, в 1788 году состоялось 293 заседания киренского нижнего земского суда (Фонд 9, арх. № 51, лл. 1-438), из них при четырех участниках было проведено два заседания, при трех участниках — 87 заседаний. На 123 заседаниях присутствовало два члена суда, а 81 заседание проводил только один человек — или капитан Белелюбский, или коллежский секретарь Попрядухин. Но не было случаев, чтобы заседание суда проводили одни сельские заседатели.
Из 747 дел, рассмотренных в 1788 году киренским нижним земским судом, 201 дело относилось к административным вопросам, как например утверждение крестьянских выборов, рассмотрение условий почтовой гоньбы, учет числа душ мужского пола, выдача паспортов крестьянам, разработка мер борьбы с болезнями и тому подобное.
За год прошло 215 мелких судебных дел, к ним относятся судебные следствия, сыск беглых, вызов свидетелей, отправка арестантов в Якутск. Хозяйственных и налоговых вопросов решено 306, среди них большое место занимали питейные дела, продажа соли и устройство земледелия (20 дел). Церковно-полицейских дел прошло 25, из которых почти половина относилась к штрафованию верующих за неявку на исповедь.
Многие из перечисленных дел не требовали никаких решений суда, так как заключались в слушании указов, попавших сверху, и «репортов», притекавших снизу. На 15 заседаниях члены нижнего земского суда никаких вопросов не решали, а читали законы. Чтение указов (на 106 заседаниях) как бы являлось школой подготовки административных работников, иногда приобщало к общероссийским делам малосведущих людей, какими являлись члены суда, особенно сельские заседатели. Но часто эти чтения являлись простой потерей времени, так как велись бессистемно и посвящались темам, иногда очень отдаленным от жизни уезда. Например, в журналах киренского нижнего земского суда за 1788 год записано, что члены суда читали указы об учреждении ярмарки в г. Ревеле, о договоре с Францией, о переменах в составе губернской администрации российских губерний, о правилах приема в кадетский корпус.
Важные вопросы равнодушно перемешивались с пустяками. Из этой свалки дел можно выделить несколько интересных случаев.
В январе решался вопрос о запрещении старостам наказывать крестьян без суда, в октябре — о запрещении шуленгам подвергать виновных телесному наказанию без решения нижнего земского суда.
В мае суд слушал донесение уездного стряпчего о крестьянине Пежемском, который закупил целую барку хлеба и уехал на ней в Якутск, не взяв паспорта.
В июле прошло дело о расчистке крестьянами земли под сенокосы в Криволуцкой волости. Затем слушалось несколько заявлений мирских изб о розыске крестьян, уехавших «безвидно» (т. е. без взятия вида или паспорта). «По наслышке (известно), что уплыли в Якутск в наймах».
В апреле члены нижнего земского суда читали указ иркутского наместнического правления о том, что генерал-губернатор выезжает «к высочайшему двору для зделания нужных распоряжений относительно здешняго края и дабы вершение и самое производство текущих дел всегда основано было на справедливости». Выслушав саморекламу генерал-губернатора, киренский нижний земский суд постановил: «о получении указа отрапортовать, а указ, приняв, приобщить к протчим; хранить при суде для ведома и исполнения».
Так, вперемежку слушали дела — важные и неважные, деревенские и столичные, по всем вопросам, на всякие темы, перемалывая, как в мясорубке, все, что туда ни попадало.
И другие уездные учреждения то и дело «упражнялись чтением указов за невступлением из разных присутственных мест дел». Например, киренская нижняя расправа в 1790 году слушала указы на 87 заседаниях, а уездный суд в 1800 году посвятил таким занятиям 25 заседаний (Фонд 7, арх. № 26).
Приказный мир выработал особый канцелярский язык с трудными, иногда нерусскими оборотами и с особыми словами, которые являлись или новообразованиями, или устаревшими славянизмами, или испорченными иностранными терминами.
Вот образец такого указного языка: «Указ ея императорского величества из Ылимской воеводской канцелярии в Усть-Куцк, закащику Алексею Караулову. В указе ея императорского величества из ыркутской правинцыальной канцелярии сентября от 4, а в Ылимску, в канцелярии полученном в октябре 1 числа сего 740 году под нумером правинцыальным 2680-м, написано: в указе ея императорского величества из Сибирского приказу апреля от 28, а в Ыркуцку полученном августа 5 чисел сего 740 году, в ыркуцкую правинцыальную канцелярию написано о неподаче ея императорского величества челобитен знатным людем под лишением чинов или имения, а нижным и подлым людем о письме челобитен с подписками по подтверждение прежних всех о том указов. Того ради, по указу ея императорского величества и по определению ыркуцкой правинцыальной канцелярии велено в ыркуцкой правинцыальной канцелярии чинить как оным ея императорского величества указом повелено... А для исполнения оного... послать ея императорского величества указы и притом с вышеписанного из Сибирского приказу указу сообщить точные копии, которая при том указе и приобщена. И октября 1 дня сего 740 году по указу ея императорского величества и по определению илимской воеводской канцелярии велено по силе оного ея императорского указу и ылимской воеводской канцелярии исполнение чинить, как оным ея императорского величества указом повелено... А о исполнении о том... послать ея императорского величества указы и при тех указех с копии с указу из Сибирского приказу сообщить точные копи[и], которая присем ея императорского величества указе и сообщена» (Фонд 75, опись 2, арх. № 291).
Столь простое дело, как запрещение подавать императрице прошения, изложено невозможным языком.
Ленин в статье «Борьба с голодающими» упоминает об одном из правительственных циркуляров и замечает, что требуется большое терпение, чтобы дочитать его до конца. «Терпения на это надо не мало, ибо на три четверти... — какое! на девять десятых — циркуляр наполнен обычным казенным пустословием. Разжевывание давным-давно известных и сотни раз повторенных даже в «Своде законов», хождение кругом да около, расписывание подробностей китайского церемониала сношений между мандаринами, великолепный канцелярский стиль с периодами в 36 строк и с «речениями», от которых больно становится за родную русскую речь...» (В.И. Ленин, Сочинения, том 5, стр. 211-212).
Царские бюрократы начала XX века и по языку и по мало чем отличались от приказных служителей XVIII века.
Даже такие мелочи, как требование выслать бумагу для канцелярских нужд, излагались подробно с титулованием и соблюдением формы и стиля.
В 1734 году из Усть-Кутского Усолья была направлена в Илимск следующая бумажка: «Всепресветлейшая, державнейшая великая государыня, императрица Анна Иоанновна, самодержица всероссийская. Которая имелась в Усь-Куцком Усолье, присланная из ылимской канцелярии бумага, и той бумаги только за росходом в остатках от ноября в декабрь месяц полдести. И о присылке бумаги из ылимской канцелярии в Усь-Куцкое Усолье для письма всяких дел указом вашего императорского величества что повелено будет» (Фонд 75, арх. № 395, л. 14).
Пропуск или искажение титула царя в деловых бумагах влекли немедленное взыскание. Приказчик Криволуцкой слободы Григорий Курбатов был в 1734 году оштрафован на 3 рубля за пропуск титула царицы, а писчик — «бит батоги нещадно» (Фонд 75, арх. № 635, л. 268).
В 1740 году был послан в остроги и слободы указ, чтобы титул царицы писали большими буквами (Фонд 75, арх. № 926, л. 144). Наоборот, такие имена как Анна Брауншвейг-Люнебургская или Жолобов, должны были писаться с малой буквы (Фонд 75, арх. № 1131, л. 112).
Заявления в воеводскую канцелярию, хотя бы и но самым ничтожным поводам, подавались на имя царей и цариц, в торжественной форме, что еще сильнее подчеркивает комизм таких документов.
Посадский Дементьев в июле 1742 года подал следующее заявление: «Всепресветлейшая державнейшая великая государыня, императрица Елисавет Петровна, самодержица всероссийская, государыня всемилостивейшая. Бьет челом... Дементьев, а о чем, тому следует пункты. 1) Сего 1742 году в летнее время, а в каком месяце и числе, того сказать не упомню, не стало у меня, раба вашего, ис поскотины, барана двоегодовалого безвестно, цена 50 копеек».
Далее заявитель пишет, что 2 года назад исчезли у него же 2 овцы, сети нитяные «щучьи», и тому подобный вздор (Фонд 75, опись 2, арх. № 335, лл. 66-67).
До начала XVIII века в документах, особенно в челобитных, встречаются ругательные и просто неприличные слова, взятые из обыденной речи. Иногда и воеводы в указах называли некоторые вещи своими именами. Сенат 29 ноября 1753 г. предписал, чтобы челобитчики «в подаваемых против своих суперников челобитных не употребляли бранных слов».
Но так как привычка пользоваться крепкими выражениями еще оставалась, то Сенат подтвердил свой указ в 1764 году (Фонд 75, арх. № 2896, л. 103).
С тех пор воеводская канцелярия обращала внимание не только на соблюдение формы заявления, но и на язык просителя.
По указ у Сената 19 февраля 1786 г. было велено слова: «челобитная», «всеподданейший раб», «бью челом» заменить в делопроизводстве словами: «прошение, жалобница», «верный подданый», «прошу». Заявления, поданные с нарушением этих нововведений, учреждениями не рассматривались и возвращались просителю (Фонд 4, арх. № 16, л. 247).
В делопроизводство XVIII века все более внедряется форма, каждая бумажка должна была облекаться в мундир, как несколько позднее, в конце столетия, облекутся в мундир служители канцелярии, а вся жизнь «присутствия» станет протекать в рамках мелочной внешней регламентации. Формализм становился принципом.
В сентябре 1754 года крестьяне Криволуцкой слободы просили воеводу сменить приказчика Алексея Кузнецова, на которого они жаловались «в обидах, нападках и взятках». Илимская воеводская канцелярия нашла, что в заявлении крестьян «титул ея императорского величества написан неисправно», жалоба подана на простой бумаге, не послано челобитчика (Фонд 75, арх. № 2199, лл. 63-65).
На основании этого воевода возвращает заявление и требует, чтобы крестьяне написали его по форме и выслали в Илимск челобитчика.
Крестьяне разъяснили: староста помер, подьячему писать было недосуг, «да и приказчик писать не давал и запрещал», а челобитчика выбрать не из кого, так как «такого за обыкновенного человека из них, пашенных крестьян, не имеется». Все-таки они челобитчика выбрали и написали новое заявление. Однако воеводская канцелярия опять усмотрела неисправность в титуле царицы, да и «писано по чищенному».
Крестьяне решили по-своему: они выбрали крестьянина «Ивана Аникина сына Карманова меньшего в выборные», а приказчика Кузнецова отставили.
Вскоре приходит ответ воеводы, что жалоба возвращается, как составленная не по форме, нужно написать правильно и выслать в Илимск для подачи жалобы челобитчика. А так как вы, — пишет воевода, — выбрали Карманова, то я его назначаю выборным приказчиком, пусть он примет дела у Кузнецова.
Разумеется, крестьяне не стали писать заявления «по форме», да и воевода уже не требовал этого, так как приказчик был, согласно желанию крестьян, замене другим.
Крестьяне были довольны тем, что они добились своего, а воевода был доволен тем, что в его канцелярии не имелось неправильного, составленного не по форме заявления.
Изредка привычный ход канцелярской машины нарушался каким-нибудь важным внешним событием.
В 1762 году по случаю смерти Елизаветы I был объявлен траур, коснувшийся и воеводской канцелярии: необходимо было сменить красное сукно, покрывавшее судейский стол, на черное, обить стулья черной материей, а пакеты печатать не красным, а черным сургучом (Фонд 75, арх. № 2657, лл. 193-198, 206).
Столкновения канцеляристов с воеводой были для них очень опасны, но, несмотря на это, находились очень обиженные люди, которые отваживались вступать в борьбу со своим начальством.
Особенно много столкновений возникло в годы правления Шарыгина.
Приказный служитель, подканцелярист Бутаков в 1764 году пьяный ругал воеводу Шарыгина в церкви, обвиняя его в воровстве. Казаки вывели Бутакова из церкви, «яко мятежника», а несколько дней спустя он был бит плетьми в присутствии воеводы и «с приписью». Через год он похитил со стола какую-то челобитную. По приговору Шарыгина его за пьянство и проделки отослали в распоряжение казачьего сотника, так как Бутаков «и в приказные служители произведен ис казаков» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1072, лл. 6-37).
Видимо, не без участия Шарыгина было произведено в 1768 году освобождение коллежского асессора Юрлова от должности секретаря воеводской канцелярии: «за шумством ево от дел отрешить» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1149, л. 9).
Одновременно тем же указом предписывалось канцеляриста Анциферова «написать в копеисты». Это было очень сильное понижение в должности, едва ли не единственное за всю историю илимской воеводской канцелярии.
Может быть, воевода Шарыгин, так легко расправлявшийся со своими подчиненными, сам являлся деловым человеком?
На этот вопрос нетрудно дать полный ответ.
В 1753 году вводится форма журналов «присутствия» воеводских канцелярий, а в 1764 году — ежемесячная отчетность о днях «присудствий», о числе рабочих дней воеводы, о часах прихода воеводы в канцелярию и о часах его выхода из присутствия (Фонд 75, опись 2, арх. № 1026, лл. 1-2).
Воевода «секунд-маэор» Шарыгин приходил на занятия между 6-8 часами «пополуночи» и заканчивал их обычно в 1 час «пополудни». В 1763 году он был в канцелярии 159 раз, не явился по случаю праздников 111 раз и был болен 95 дней (Фонд 75, опись 2, арх. № 981, лл. 55-63).
Просматривая дни, в которые Шарыгин отсутствовал «за болезнию», легко подметить некоторую закономерность его неявок.
Например, в январе он не был 6-го числа по случаю праздника, а в следующие два дня — «за болезнию». Затем он отсутствовал 20 января, т е. в понедельник, потом 27 января — тоже в понедельник. В феврале он отсутствовал 3-го числа, т. е. опять в понедельник, в марте 3-го числа, в понедельник. И так во все недели года. В ноябре понедельники приходились на 3, 17, 24 числа и как раз в эти дни воевода был «болен». Всего им пропущено 30 понедельников. Иногда за понедельником шла вереница дней, когда воевода был «болен». Например, 21 апреля падало на понедельник — праздновался царский день, а 22-30 апреля воевода не являлся в канцелярию «за болезнию». Воевода болел также после каждого праздника.
Подьячие и посетители могли составить довольно точный прогноз болезни воеводы на целый год вперед. Для этого нужно было знать, на какие числа приходятся понедельники и послепраздничные дни.
Губернатор Адам Бриль только через 4 года заметил неисправное исполнение Шарыгиным своих обязанностей и написал «ордер», т. е. приказ, в котором отметил, что некоторые воеводы, «в том числе и ваше высокоблагородие [часто] присудствия не имели». Бриль предупреждает, что он будет вынужден докладывать «ея императорскому величеству», что воевода, вопреки генеральному регламенту, пропускает служебные дни. «И во исполнение оного вашему высокоблагородию рекомендую — изволите как в присудствие приход, так же и выход, иметь непременно» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1112, л. 35).
Можно привести еще один пример, дополняющий характеристику воеводы Шарыгина как «делового.» человека.
Канцеляристы превращались в касту, а канцелярия — в универсальный орган, решавший все вопросы жизни. Требовалось только соблюдение формы. Это и использовал воевода Шарыгин, вечно с кем-нибудь ссорившийся. Он подал заявление самому себе, жалуясь на своего подканцеляриста Корелина (Фонд 75, опись 2, арх. № 1066, лл. 98-105, арх. № 1067, лл. 61-62).
По заявлению воеводы был произведен допрос Корелина и свидетелей-канцеляристов. Тут же приложен указ Шарыгина о принятии с него, т. е. Шарыгина, пошлины. Дело закончилось приговором воеводы (Шарыгина) об удовлетворении просьбы заявителя (Шарыгина же).
Учреждение новых инстанций усложнило переписку и еще больше замедлило прохождение дел, умножая крючкотворство и порождая новые формы бюрократизма.
И если канцеляристы и склочники могли использовать свое положение и затевать никчемные дела, то для крестьян искусственно создавались препятствия, затруднявшие им возможность обращаться к местным властям...
Иркутская губернская канцелярия 31 июля 1772 г. разослала указ, запрещающий крестьянам в летнее время, с 1 мая по 1 октября, выезжать с жалобами в Иркутск и уездные города. Срочные заявления предлагалось передавать в приказные избы или старостам, а крестьянам было велено «обращаться в земледении безленостно».
Воеводским канцеляриям запрещалось вызывать крестьян в рабочее летнее время «к магистрацкому суду» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1273, лл. 103-104).
Указ этот может служить примером чистейшего бюрократизма. Вместо того, чтобы принять меры к прекращению судебной волокиты, отрывающей крестьян от полевых работ, губернские власти запретили крестьянам возбуждать дела на протяжении 5 месяцев под предлогом, что крестьяне из-за лености предпочитают праздно проводить время в городах.
В то же время уездные чиновники пользовались самыми вздорными предлогами, чтобы удовлетворять мелочное самолюбие.
Городничий Белевский жаловался в 1790 году «на здешнего расправного судью Децырмана в разных неудовольствиях: ...в церкви во время служения в высокоторжественные дни благодарных молебнов ходит наперед ко кресту... А через сие ево самовольство разрушается установленный законами порядок и благочиние».
Иркутский нижний надворный суд, куда поступило это заявление, решил: в титуле императрицы вместо литеры (ять) написано «е», т. е. с нарушением формы, установленной 2 июля 1762 г.; написано — «жалуется», а по указу 19 февраля 1786 г. должно писать «приносит жалобу»; следует по указу 1762 г. в заявлениях писать: «бьет челом имярек на имярека»; по указу и форме суда 5 ноября 1723 г. жалобы следует писать не сплошь, а по пунктам; в указе 21 апреля 1787 г. дается "объяснение об обидах трех родов (приводится длинная выписка), а в заявлении Белевского не сказано — какого оно рода; по учреждению 31 главы, 489 статьи, 2-го отделения власть иркутского нижнего надворного суда на г. Киренск и его уезд не распространяется; неизвестно, имеют ли жалобщик и ответчик собственные дома; если да, то по статье 477 этому суду дело неподсудно.
Жалоба Белевского нашла достойное судилище! (Фонд 9. арх. № 108, лл. 212-213).
XVIII век уходил в прошлое, погребая в длинном ряде лет многие учреждения уездного управления, замененные новыми присутствиями. И именно в них дух канцеляризма, казенщины, бюрократической волокиты расцветал с невиданной силой.
Усовершенствованные канцелярии могли затевать переписки, которые были бы не по плечу подьячим XVII века.
В марте 1799 года иркутское губернское правление прислало в Киренск распоряжение государственной адмиралтейств коллегии «o непременном доставлении» в лесной департамент подробных сведений — «сколько потребно ежегодно дров на отапливание печей в селениях казенных крестьян по Иркутской губернии» (Фонд 9, арх. № 216, лл. 193-194).
Как полагается, киренский нижний земской суд, исполняя предписание начальства, предложил мирским избам определить, сколько крестьяне сжигают дров и потребляют кольев. И вот в Киренск стекаются подробные сведения о дровах и кольях. Поступают поселенные ведомости из Чечуйского острога, что нужно 4550 сажен дров, 62470 жердей и 49760 кольев. По Нижне-Илимской волости на 276 домов требовалось 5535 сажен дров, 55200 жердей и 47600 кольев. А некоторые волости, например, Марковская, исполняя указ о представлении «подробных сведений» прислали поименные списки всех крестьян, с указанием, сколько каждому из них требовалось дров, жердей и кольев (там же, лл. 205 и др.).
Запрос о потребностях в дровах и кольях илимских и киренских крестьян, живших в тайге, окруженных миллионами десятин леса, имел не более смысла, чем, например, учет воды, выпиваемой крестьянами и их лошадьми и коровами из Ангары и Лены.
Переписка о жердях и кольях явилась финальным аккордом, славно завершавшим деятельность канцеляристов XVIII века.
<< Назад Вперёд>>
