Крестьянское самоуправление и мир
Это самоуправление вызывалось к жизни двумя причинами: 1) необходимостью создать посредствующее звено между государственным управлением и крестьянским миром и 2) потребностью крестьян в защите общемирских интересов.
Отсюда проистекает двойственность функций крестьянских выборных представителей. С одной стороны, сельские десятские и волостные старосты как бы дополняли воеводскую власть, являясь низшей агентурой её, с другой стороны, те же десятские и старосты выступали представителями крестьян в качестве их челобитчиков. Правда, в последнем случае крестьяне часто усиливали своих постоянных представителей выбором особых мирских челобитчиков.
Десятские избирались по одному на крупную или на 2-3 мелких смежных деревни. В однодворных деревнях, лежавших далеко от других поселений, обязанности десятского выполнял глава двора. Десятский отвечал за порядок в своём десятке, за проживание в деревне подозрительных лиц, за всякие оповещения крестьян, следил за очередью дворов при несении подводной гоньбы, выступал свидетелем или понятым при описях имущества, при доездах приказчиков по межеванию земель или при выделах пятинного хлеба. Но в случае нужды он использовался крестьянами, как выразитель их требований.
Когда были учреждены десятские в Илимском воеводстве, установить не удалось. Первые упоминания о них встречаются с 1660 года. Очевидно, опыт их деятельности оказался удачным, так как в 1706 году правительство Петра I дало подробные указания об обязанностях десятских и расширило круг дел, поручаемых выборным от крестьян представителям. Это означало усиление не крестьянского самоуправления, а правительственной администрации.
10 июня 1706 года илимская воеводская приказная изба рассылает памяти в остроги и слободы, излагая на основании указов из Сибирского приказа обязанности десятских. Одна такая память в Усть-Кутский острог, приказчику Михаилу Мишарину имеется в россыпи дел за 1706 год (№ 24, св. 3). В ней говорится, что в грамотах на имя илимского воеводы «великий государь указал устроить в слободах и в деревнях десятников... И выбирать ис крестьян в десяцкие людей добрых, пожиточных и семьянистых».
Обязанности десятского очерчены в этом наказе так:
1) «Чтоб всякой десятник в своем десятке жилецких и прихожих всяких людей ведал и пересматривал почасту. И чтоб у всякого десятника люди были все в ведомости». Если крестьянину случится куда-нибудь ехать, то он должен сказываться десятнику, причём о причинах длительного отсутствия крестьян, например в течение 5-6 дней, десятник должен расспрашивать уезжавшего.
2) Десятский должен извещать приказчика «буде явитца в слободах кто в чем воровству приличен». Укрывателям воров указ грозил таким же наказанием, как и вору, с отпиской имущества на государя. Об этом было велено объявить населению через бирючей (глашатаев). «Да того велено смотреть накрепко, чтоб от прежних и от нынешних ссыльных людей Илимского уезду по острошкам и в слободах никакова воровства, заговору и шатости и бестрашного самовольства не было. А буде подлинно какое злое умышление учнет от них начинатца, или такие воры добрым и старинным людем будут чинить тягости и налоги и обиды напрасные и тем людем велено со всякою жесточью чинить наказанье нещадное, чтоб и достальные, усмотря того, были страшны и каждый бы принелся за роботу, а зла вчинать опасались». В отношении неисправимых воеводам было предписано, чтоб «на них навесть страх — двух или трех — самых пущих завотчиков, справясь с прежними указы и с Уложением, велено казнить смертию — за городом повесить».
3) Да «воевоцкою потачкою и прикащиков крестьяне многой хлеб на вино пережигают и на нивах пропивают напрасно и впредь для недороду не оставляют». Следовательно, десятскому нужно было смотреть, чтоб вина не курили и пив лишних не варили. «А когда господь бог даст хлебу род и крестьянем в то время велено на пиво себе по четверти с явкою сварить. А осталой хлеб для недостатку велено им, крестьяном, беречь».
4) «И чтоб меж ими, пашенными крестьяны, никакой ссоры и драк и напрасной продажи (?) друг на друга не было. А всякому велено бить челом великому государю, а в Усть-Кутцкой слободе подавать челобитье по самой правде. А не бив челом собою управлятца и друг друга насильством грабить отнюдь им не велено».
5) Велено сказать пашенным крестьянам: «чтоб они на заимках своих кругом поль и поскотин и насеяных своих хлебов и сенных покосов и около поставленных сен и хлебных кладей остожья и огороды и межники и воденики1 городили добрые и старые починивали безо всякого ослушания, чтоб меж ими, крестьяны, в худых огородах и в остожьях хлебу и сенным покосам от скота потравы и истери не было, и в том не ссорились». За потраву нёс ответственность тот крестьянин, чей участок изгороди оказывался неисправным. Кроме того, в государеву казну бралось по рублю. Если десятский не известит о плохих изгородях, то «вместо кнута нагово бить батоги нещадно» и взыскивать в казну пени рубль. Эта же мера предписывалась и в отношении ослушных крестьян.
6) «И у каждого б крестьянина на проезжих дорогах ворота поставлены для проезду добрые».
7) «Велено сказать всем пашенным крестьяном: буде кому прилучитца по указу ехать на подводах — и пашенные б гоняли подводы по очереди от деревни до деревни... и в той бы подводной гоньбе меж себя жили безсорно». С виновных крестьян взыскивать по алтыну на версту «и отдавать челобитчикам безо всякие волокиты».
8) Десятские должны были следить, чтоб никто из русских не ходил на соболиный промысел на заповедные реки («заказ учинить под смертною казнью»), а именно на Лену, Олёкму, Алдан, Витим, Маю, Юдому, Ючюру (Учур) и Толтору.
9) Если в деревне кто-нибудь женится «ис пришлых или ис крестьянских детей, или брат от брата женатой отделитца — и тому десятнику... о тех людех подавать за руками росписи вскоре». Эти правила десятские должны были «всем пашенным крестьяном вычесть вслух, чтоб они после неведением не отимались». Списки крестьян и приведённая память должны были передаваться при смене десятника его преемнику под расписку.
Весь наказ — память пересыпан угрозами. В частности в нём предусмотрено в отношении ослушника: «а животы ево и всякой завод и скот взяты будут на великого государя. И сослан будет в ыную слободу з женою и з детьми на вечное житье».
Старосты, насколько можно судить по делам воеводства, избирались на год волостным сходом. Функции их были те же, что и десятских, но лишь в большем масштабе. Волости Илимского воеводства, в отличие от волостей Заволочья, являлись чисто административными единицами, не имевшими никакой связи с волостными общинами. Поэтому старосты, а также волостное самоуправление, не имели здесь и ничтожной доли того значения, которое было у них в поморских, двинских и в других чёрных волостях Предуралья. Были даже случаи, когда исправно исполнявшие свои обязанности десятские делали излишним выборы старост. Можно точно установить, что в Усть-Кутской волости старост не было, да по существу ничего неизвестно и о старостах большинства волостей. Наиболее активными старосты были в Чечуйской волости.
Ни староста, ни десятский никогда не вмешивались в земельные отношения между крестьянином и государством, так как это было исключительно компетенцией воевод. В силу этой же причины крестьянские представители не отвечали и за исправность платежа государству натуральных и денежных налогов.
Десятские избирались на крестьянском сходе или на мирском совете ежегодно. Об этом можно судить по росписи дел, принятых 10 марта 1706 года новым приказчиком Илгинской слободы Парфёном Карауловым от старого приказчика Ивана Роспутина. В росписи, в числе принятых дел указываются: 1) «Семь выборов в тетратях же на десяцких крестьянских — дела прошлых 1700 и 1701 годов, сидения прежнего прикащика Федора Рупышева», 2) «Семь выборов на десятников крестьянских — дело прошлых 1703 года, марта с 13 числа и 1704-го и 1705-го и 1706-го годов, марта по 18 число, сидения прошлого прикащика Ивана Роспутина» (это один из нередких случаев трёхлетнего «сидения» приказчика в одной волости), 3) «Семь выборов на десяцких крестьянских», 4) «706-го году семь выборов на десятников крестьянских».
Отсюда вытекает, что выборы десятских происходили ежегодно. В то время к Илгинскому острогу было приписано 20 деревень, в том числе 9 однодворных и 4 двухдворных. В мелких деревнях, как видно, десятских не избирали.
Та же опись позволяет объяснить, почему до нас почти совершенно не дошло ранних крестьянских выборов или, как говорят теперь, протоколов. Они передавались в судные избы волостей, не доходили до илимской приказной избы и погибли вместе со всеми другими волостными делами.
Крестьянский выбор за 1721 год приводится ниже (Россыпь, № 14, св. 2):
«1721-го году генваря в 1 день по указу великого государя и по илимской указной памяти илгинские пашенные крестьяне первого Знаменского десятку: Максим Чайкин, Андрей Солоницын, Стефан Южаков, Стефан Поляков, Максим Мандрыгин, Федор Баев, Иван Хабаров, Яков Мальцев с товарыщи, изобрали мы меж собою из своей братии пашенного же крестьянина Леонтея Захарова в свой десяток в десятские на перемену прежнему нашему десятнику Ивану Карпову Арзамазову. И быть ему, Леонтью, по нашему выбору в нашем Знаменском десятке десятником с нынешнего 721-го году генваря с 1 числа впредь до 722-го году генваря же до 1 числа. И по указу великого государя и по прежней илимской указной памяти прошлого 700-го году чинить в нашем первом, первом (так в тексте) десятке меж нами пашенными самую правду, а другу не дружить, а недругу но мстить ни в каком деле. В том мы, пашенные крестьяне, в Ылгинску в судную избу приказному Якову Сенотрусову сей выбор подали. Выбор писал по их велению Карп Ярыгин. Федор Сенотрусов руку приложил. Стефан
Поляков руку приложил».
Десятские и старосты не всегда годились в защитники крестьянских прав, особенно если требовалось выезжать по мирским делам в дальнюю дорогу. Для того, чтобы отстаивать общественные интересы требуются люди особых качеств. Вот почему крестьяне во всех важных случаях прибегали к выбору мирских челобитчиков. Сохранился один наказ или посыльная такому крестьянскому уполномоченному илгичских пашенных крестьян от 1 августа 1701 года (Россыпь, № 15, св. 2, лл. 264-265): «Илгинские слободы выборные десяцкие Василей Грузин, Варфоломей Залесов, Семен Мусорин, Василей Бузюков, Тимофей Дружинин, Кирило Шелопугин и рядовые крестьяне (идут имена 24 человек) и все илгинские пашенные крестьяне в нынешнем 1701 году августа в 1 день излюбили и выбрали меж себя Илгинской же слободы пашенного крестьянина Алексея Родионова сына Безносого в мирские Челобитчики. Ехать бы ему, Алексею, по нашему мирскому выбору и по нашей зарушной посыльной в Ылимской острог для нашего всякого мирского челобитья... о всяких наших мирских делах и нужах, которые нужды (так в подлиннике) бывают у нас... со всяким радением... Ему и руки прикладывать вместо нас всех, а в челобитных писатца мирским челобитчиком... А нам... после ничем не спорить и не лживить... не отпиратца. А буде какая от мирских дел в Ылимску будет денежная и хлебная и скотинная издержка в поклонение (пусть читатель сам подберёт соответствующее современное слово), или кому за письмо — и те издержки нам... всем пашенным крестьяном окупать свобча... А живучи в Ылимском для нашего челобитья и мирских дел ничево напрасно не держать и не терять и, оставя мирское дело, за своими прихотьми не ходить». Подписали наказ поп Иван и крестьянин Василий Ожегов.
В делах Илимского воеводства сохранилось немало мирских челобитных, часть которых подписана от имени всех пашенных крестьян деревни или волости, а часть — мирскими челобитчиками. В декабре 1726 года братские пашенные крестьяне в заявлении воеводе указали, что сдавать им хлеб в Илимск неудобно: «А Брацкой уезд от Илимска города расстоянием пятисотных есть дальные деревни ста по четыре верст и больши, а из ближних небольшое число деревень растоянием пятисотных же верст посту по восьмидесят по пяти и больши. Також имеется в том пути с Ангары реки до Илимска города волок, нежилое место, лесное, растоянием 185 верст». Крестьяне просили разрешить сдавать хлеб в Братске. Челобитную подписал «Брацкого острогу выборной пашенной крестьянин Иван Жидовкин». Воевода удовлетворил крестьянскую просьбу и сообщил об этом в Сибирский приказ.
Особенно много заявлений от всего мира подавали пашенные крестьяне Чечуйской волости. Часть этих заявлений приводится в настоящей работе. У крестьян этой волости были даже свои грамотеи; так один выбор писал за крестьян всей волости пашенный крестьянин Сукнёвской деревни Афанасий Решетников. И почерк, и орфография, и слог письма этого крестьянина вполне удовлетворительны.
В конце рассматриваемого времени крестьяне выбирали рекрутов, а также мирских раскладчиков и сборщиков.
В общем, крестьянское самоуправление касалось, по существу, лишь вопросов урегулирования повинностей. Но воевода вынужден был считаться с мнением крестьянского мира, т. е. коллективными решениями крестьян подчинённых ему волостей. Были случаи, когда решения воевод отменялись Москвой по ходатайствам волостей. Мир защищал одних приказчиков и добивался смены других.
Приведём в подтверждение сказанного примеры.
В 1720 году среди приказчиков Илимского воеводства появляется Григорий Курбатов; в течение трёх лет он сменяет волость за волостыо и очевидно быстро постигает нехитрые приёмы вымогательства.
12 июня 1724 года из Илимска в Криволуцкую судную избу поступает указ о производстве допросов «но челобитью Криволуцкой слободы пашенных крестьян, а выборного Фадея Ярыгина, в обидах и в разорении прежнего подчиненного камисара Григория Курбатова».
В показаниях мирского старосты Гаврила Татаринова сказано: «В прошлом де в 723-м году после Ильина дни... Курбатов собрал пашенных крестьян в Полоротовскую деревню... править (якобы по указу) на пашенных крестьянех штрафу 5 рублев и держал де нас две недели... взял деньги да коня, ценою в 5 рублев..., а указу не объявил... Учинил нам недопашку и в сенной поставке великую остановку. А в страдное де время после Успеньева дни... собрал де нас он же, Курбатов,... и держал де нас, пашенных крестьян, 3 недели и в съеме хлеба учинил до им великое раззорение, и оттого мы посулили зачесть ему, Курбатову, 100 пуд ржи... взял записку в неволю». Затем староста, в данном случае, как видно, принявший на себя роль мирского защитника, рассказал о сборе с крестьян 2 рублей 31 алтына каких-то денег и о незаконном вмешательстве Курбатова в выборы крестьянами двух рекрутов.
Окончания этого дела нет, но, по всей видимости, Курбатов оправдался или в силу неопытности крестьян или в силу заступничества сверху. Курбатов после этого появляется как приказчик Чечуйской волости. А она в то время была самой неспокойной волостью с наиболее ярким развитием крестьянской самодеятельности. Нужно полагать, что Курбатов, зная это и учитывая прежние жалобы на него криволуцких крестьян, вначале держался осторожно. Но уже в 1726 году на него поступает общемирская жалоба. Чечуйские крестьяне, видимо, учли опыт неудачной челобитной криволуцких крестьян и послали свои жалобы непосредственно в Иркутск.
И вот, 2 марта 1727 года из Илимска в Чечуйский острог едет илимский сын боярский Фёдор Литвинцов с наказом, в котором записано, что по предложению иркутской провинциальной канцелярии «велено Чечюйского острогу подчиненного камисара Григория Курбатова в наглых ево к Чечюйским и Сполошного Лугу крестьяном непомерных нападках и раззорениях исследовать самою сущею правдою, при фискале». При этом велено Курбатова срочно выслать в Иркутск с нарочным, на его коште. «А приехав в Чечуйск ево переменить того же числа, а определить из достойных на ево место кого из обывателей до указу ея императорского величества. А переменя того ж числа в том остроге всякого чина людей з барабанным боем публиковать указом (вписано: и вычитать) инструкцию. И выставить на градских воротах лист, в котором предъявить — ежели кто от него, Курбатова, имел какую обиду и разорение (зачёркнуто: и не малые, не разб.) он, Курбатов, брал с кого какие взятки, и те бы люди объявляли на него, Курбатова, доношениями, часа не промедля, безо всякой опасности, сущею правдою, без ызлишества».
В поданном челобитье старост, десятского и крестьян Курбатов обвинялся в вымогательстве: 1) 8 рублей за заверку важного для крестьян документа, 2) 4 рублей за письмо об устроении ямщины, которое он всё-таки не послал, 3) 150 пудов ржи за составление хлебной ведомости, 4) 2 рублен за составление ведомости о новопоселённых крестьянах.
Заявители были опрошены и подтвердили свои обвинения, допрошен был и Курбатов, совершенно отрицавший свою вину. При производстве этого следствия на него было подано ещё 4 челобитных. Курбатов отпирался. Допросы были пересланы в Иркутск.
Казалось, крестьяне добились своей цели. Но неожиданно для них Курбатов в конце того же месяца получает из Иркутска полномочия управлять той же Чечуйской волостью, где только что велось следствие об его злоупотреблениях. Видимо там, в Иркутске, у Курбатова имелась сильная рука. 24 марта 1727 года Григорий Курбатов является в Чечуйский острог, подаёт подчинённому комиссару, т. е. приказчику волости, Василию Сенотрусову, послушный указ и читает при собравшихся крестьянах и служилых людях в земской (т. е. в судной) избе указ о своём назначении.
По иркутские друзья и Курбатов не доучли, что имели дело с дружным и настойчивым крестьянским миром, уже имевшим хороший опыт совместного выступления.
Как писал Курбатов — «Выслушав ея императорского величества указ оные крестьяне в той земской избе скрычали неоднократно, вельми громко, что де мы Курбатова в подчиненые камисары в Чечюйской не пустим и нам де он, Курбатов, в подчинение камисары не надобно... А имянно громко крычали (названо 10 имён) и все Чечюйской волости пашенные крестьяне».
Началось дело о непослушании указу ея императорского величества, было допрошено несколько десятков лиц. Большинство из допрошенных крестьян подтвердило, что «выслушав... однократно говорили тихо, а не громко... в такую силу — опасаясь от него к себе прежних обид и налог, о чем в прежних обидах и раззорениях на оного Курбатова послано было доношение в Ыркуцк, против которого, в приезд ево подчиненым, имелось следствие». Все силы лица, ведшего дознание, были направлены только на то, чтобы доказать, что крестьяне «громко крычали» против указа.
Второе объёмистое дело с показаниями, очными ставками и отписками направляется в начале июля в Иркутск.
Но то лицо, которое требовало в начале марта производства дознания над Курбатовым, продолжало требовать материалы, высылки Курбатова в Иркутск и угрожало илимскому воеводе штрафом. Какое-то, видимо, другое лицо поддерживало Курбатова.
Наконец, из Иркутска поступает категорическое требование — выслать туда Курбатова и заявителей для окончания дознания. Илимский воевода срочно шлёт «салдата Тобольского гварнизона» П. Гаркунова в Чечюйский острог, чтобы привезти главных доносителей — Семёна Старцева, Саву Богомолова, Екима Мельникова и спешно высылает Курбатова в Иркутск в сопровождении служилого человека. Однако солдат привёз в Илимск только Старцева, Богомолов уехал на рыбалку, а Мельников «остался за объятием скорби».
Но чечуйские пашенные крестьяне решили не упускать случая и выбрали «ответствовать» за Богомолова Григория Лузгина, в чём и дали ему «выбор за своими руками». Лузгин, прибыв в Илимск, подал воеводе челобитную, прося отправить его вместе с Старцевым.
Может быть неожиданное появление добровольца смутило воеводу, который собирался отправить доносителей под охраной. Теперь положение изменилось, и воевода решил отобрать от чечуйских ответчиков подписки, что они сами явятся в Иркутск к 24 сентября. Но так как было уже 15 сентября, то воевода выдаёт крестьянам подорожную. Копия этой подорожной сохранилась.
Получилось нечто курьёзное: «По указу ея императорского величества самодержицы всероссийской и протчая и протчая и протчая. Отпущены из Ылимска в Ыркутской город Чечюйского острогу пашенные крестьяне Семен Старцев, Григорий Лузгиных». Крестьяне могли ехать с удобствами, мир оплачивал расходы за своих ходатаев.
Так Курбатов не попал вторично на место подчинённого комиссара.
Приведём ещё пример умелого действия крестьян целым миром.
Налоговое законодательство в конце царствования Петра I было настолько сложно, что вряд ли во всей России нашёлся бы человек, твёрдо и безупречно разбиравшийся во всей паутине налогов, особенно в применении их в отдельных местностях страны. Крестьяне Илимского воеводства с момента создания его платили хлебом, затем были введены денежные сборы. В других местах России в отношении государственных крестьян действовала иная система обложения.
Как известно, у крестьян имелись свои грамотеи. Где-то крестьяне Яндинского острога вычитали из одного указа Петра, изданного в 1724 году: «Кто сверх подушных денег что станет брать лишнее, то... за оное преступление учинена будет смертная казнь или сосланы будут вечно на галеры с наказанием и вырыванием ноздрей и лишением всего имения». Крестьяне истолковали этот указ в таком смысле: мы платим подушные, но с нас ещё берут хлеб, значит поступают против указа. Возможно, что они объяснили это лично илимскому воеводе Петру Татаринову, который во всём действовал по инструкциям из Иркутска. Яндинские крестьяне посылают в Иркутск выборного челобитчика пашенного крестьянина Павла Москалева и в заявлении ссылаются на приведённое выше место из указа Петра I.
В Иркутске согласились с доводами крестьян. Значит, нужно было вернуть взятое сверх подушных сборов. Но хлеб вернуть нельзя, так как он сплавлен в Якутск, подушные сборы вернуть нельзя, так как они высланы в Москву. Тогда иркутская провинциальная земская контора находит следующий выход — она предлагает Татаринову вернуть за взятый хлеб деньгами из местных сборов, главным образом от продажи вина.
Это, вероятно, неповторимый в истории налогов случай. Воевода предлагает таможенному голове дать справку — по какой цене покупалась в Илимске рожь на винное курение. Голова отвечает, что рожь покупалась по 7 и 8 копеек пуд. Далее воевода требует справку из приказной избы — сколько было взято в государеву казну хлеба с яндинских крестьян и быстро получает требующиеся сведения. Далее производится подсчёт суммы, и воевода Татаринов велит выдать крестьянскому челобитчику Павлу
Москалёву «деньгами за каждой пуд по настоящей средней цене... по осми копеек».
Трудно представить радость яндниских крестьян, дождавшихся своего уполномоченного с деньгами. Всё дело было решено быстро — челобитная в Иркутске подана 22 июня 1726 года, деньги в Илимске получены 28 июля (арх. № 213, св. 21, лл. 8-12).
Естественно, что крестьяне других волостей быстро узнали об успехе их яндинских собратий. На следующем листе того же дела можно прочитать: «Доносят Илгинского острогу выборные пашенные крестьяне Леонтий Захаров, Яков Прохоров, Максим Трифонов и все пашенные крестьяне». Нетрудно догадаться о чём они могли «доносить». Затем поступает письмо орленских пашенных крестьян, подписанное выборным пашенным крестьянином Григорием Тюмениным. Вслед за этим на воеводском столе оказывается челобитная из Тутурской слободы «за руками выборных пашенных крестьян» Егора Маркова и Фёдора Орлова.
Приказная изба даёт справку за справкой: илгинским за 3094 пуда причитается 247 руб. 52 кои., орленским за 1387 пудов — 110 руб. 96 коп., тутурским за 1219 пудов — 97 руб. 52 коп. Всего 456 руб., что равняется, примерно, 5000 золотых рублей начала XX века.
Воевода колеблется — почему можно вернуть деньги лишь яндинским крестьянам, а другим — нельзя, и пишет — выдать. В приговоре упоминает жестокую угрозу Петра I о смертной казни, о галерах, о вырывании ноздрей. Обосновав таким образом свои действия, воевода требует, чтобы крестьяне в получении денег выдали расписку — вернуть деньги в казну, если о том последует указ.
18 сентября выдаются деньги, крестьянские уполномоченные расписываются, что вернут их, если означенная казна впредь будет на илимской воеводской канцелярии (то же дело, лл. 13-24).
Деньги воеводской канцелярии были исчерпаны. Тогда поступают коллективные заявления крестьян Усть-Кутской, Ново-Удинской, Криволуцкой волостей — зачесть им взятый в 1725 году хлеб в счёт денежных сборов следующего года (лл. 222-223).
Коллективные челобитные крестьян не одной волости, но целой группы волостей не были каким-то выходящим из ряда вон событием. Реки давали удобные пути не только правительственным, но и крестьянским представителям. Пользуясь Леной, крестьяне нескольких волостей могли поддерживать между собой постоянную связь.
По указу 1680 года шесть ленских волостей были отписаны из Илимского воеводства в Якутское, что с экономической да и административной стороны несомненно представляло ошибку. Неудобства такой отписки проявлялись в разных формах. В частности, крестьянам отписанных волостей пришлось гонять подводы «на 2 острога». Чтобы избавиться от лишних перевозок крестьяне шести волостей выбрали пашенного крестьянина Исачку Маркова челобитчиком по этому делу. Появляется пространная и хорошо обоснованная челобитная, вызвавшая довольно большую переписку2. В этой челобитной крестьяне напоминают условия подводной гоньбы, существовавшие с 1665 года. В частности, они дают хороший отзыв бывшему воеводе Оладьину: «Дрова к нему шли небольшие, також и зделья были малые и за Ленской волок не ездил и на Киренской погост не плавал». Но другие воеводы, по их мнению, стали злоупотреблять разъездами без дела. Крестьяне, указав в этой челобитной, что в 1682 году их волости отошли (по указу 1680 г.) к Якутску, отметили: «А Киренской погост и Нижная Киренская волость до Чечуйского острожку илимский стольник и воевода князь Иван Петрович Гагарин... к Якутцкому городу не отдал для ради своего воеводкого приезду»3. Посылаемые в Нижнюю Киренскую волость приказчики из Илимска «чинят нам всякие убытки и налоги многие... сажают в колоду и в железа в работную пору». Чтобы избежать лишних разъездов воевод и притеснений илимских приказчиков, крестьяне решили просить об отписке от Илимска к Якутску Нижней Киренской волости. Далее они просят понизить им плату на ямскую гоньбу с 4 до 2 рублей на тяглую десятину. Они также жалуются, что илимские воеводы берут на поделку судов по 1 пуду пеньки, по 12 аршин холста, по 1 ведру смолы и по 10 гривенок лык таловых с тяглой десятины. «А в Ылимском, государь, остроге тому розходу нет».
Крестьяне в челобитной напоминали: «И вы, великие государи... послали на нашу прежнюю челобитную... грамоту с прочетом в Якутцкой». Якутский воевода П. Зиновьев копии грамоты разослал по волостям, а подлинную грамоту отдал в мир «с роспискою» пашенным крестьянам. В 1686 году по той же мирской челобитной была послана грамота в Илимск с мирским челобитчиком Исачкой. Он передал грамоту пашенным крестьянам, которые доставили её илимскому воеводе Фёдору Павлову. В грамоте ему предлагалось удовлетворить требования крестьян в отношении снижения сборов на ямскую гоньбу, отмены возки дров, сбора лучины и других «зделей». Вероятно в грамоте, которая излагала крестьянские заявления, воевода прочитал обидные для своего ранга замечания и поэтому никаких распоряжений по грамоте не сделал.
Челобитье заканчивается просьбой отписать Киренский острожек от Илимска, не велеть илимским воеводам приезжать туда, отменить сбор пеньки, холста и смолы, «потому что в Ылимском остроге на тот пенек и холст и смолу росходу нет» сократить плату за ямщину, отменить перевозку на крестьянских лошадях 1000 пудов соли, разрешить крестьянам при исполнении подводной гоньбы косить сено по pp. Илиму, Муке и Купе и послать им о том грамоту «с прочетом».
Во втором челобитье пашенных крестьян трёх ленских волостей «за руками» их представителей — Логинка Ефремова и Архипки Скрыпина написано: «жалоба де им, Илимского острогу на воевод» в том, что они берут с них лишние деньги «и они ж воеводы ездят неведомо по какому указу и... емлют подводы». Затем они жалуются на воеводу Фёдора Павлова: «И во 197 (1689) году по указу великих государей и по грамоте были у них выбраны выборные люди и посланы в Ылимской для отказу, чтоб им в Ылимской двор зделей не делать; и в Ылимском воевода Фёдор Павлов выборных людей на правеже бил и в тюрьму сажал».
По первой челобитной был начат сыск о незаконных разъездах воеводы Змеова. Сыск было поручено произвести енисейскому воеводе. В 1687 году енисейский воевода Ст. Собакин прислал результаты сыска. При сыске Змеова не раз спрашивали — по какому указу он ездил в Киренск. Змеов отвечал, что так как есть указ, которым ему поручается наблюдение над Киренском и в том числе над таможенными сборами, то он и ездил, чтобы выполнить свои обязанности. Тогда его вновь спрашивали — есть ли у него указ, что именно ему поручается ехать в Киренск. Такого указа Змеов не имел. Тут же выяснилось, что ему было подано 92 подводы. В отношении оплаты за ямскую гоньбу Собакин произвёл сложный и достаточно обоснованный расчёт, своего рода калькуляцию. Он подсчитал число действительно нужных подвод на все пункты — до устья р. Муки, до Усть-Кутского острога, до Якурима реки, учёл цену подвод зимой и летом — «с летней тележной подводы, с верховой подводы, со вьюшные», сделал два вычисления стоимости всех требующихся подвод — одно по низшим, другое по высшим ценам и пришёл к заключению, что с крестьян брали лишних 156 рублей 10 алтын, не считая подвод под воеводу Змеова, стоимость затрат на которые Собакин определил в 80-95 рублей. Затем он установил число тяглых десятин тех волостей, которые гоняли здесь подводы и вычислил, что на десятину должно падать по 2 рубля 31 алтыну 3 деньги (с крестьян собирали 4 рубля).
Когда в Сибирском приказе собрались все документы по этому делу и там стали составлять выписку для думного дьяка, то мирской челобитчик, видимо потратив много труда на объяснение географии волостей и в том числе Нижней Киренской, прибег к карте: «Да челобитчик же Исачко Марков подал к сей выписке ленским волостям чертеж, а в чертеже пишет»... В чертеже он «писал» реки, слободы и деревни. На обороте чертежа, по склейкам двух листов «к сему чертежу челобитъшик Исачко Марков руку приложил».
3 февраля 1694 года боярин князь Ив. Бор. Репнин «сей выписки слушав, приказал послать великих государей грамоты... велеть ямские деньги имать... по 2 рубли, зделей не делать». Если же илимские пашенные крестьяне не захотят (брать деньги с ленских крестьян), то пусть якутские пашенные крестьяне ямскую гоньбу «гоняют собою, опричь илимских крестьян...» (документ обрывается).
Приложенный Исачком Марковым чертёж представляет два склеенных листа писчей бумаги, общим размером 61x40 см, на котором в общем совершенно верно, если отвлечься от несоблюдения масштаба, изображено всё Предбайкалье. По этому крестьянскому чертежу подьячие и дьяк Сибирского приказа легко могли убедиться в том, что Нижняя Кирёнская волость оставлена в Илимском воеводстве нелогично, поскольку вверх и вниз от неё лежали волости Якутского воеводства.
Заканчивая очерк крестьянского самоуправления и общемирских действий крестьян, можно сделать вывод, что крестьянское самоуправление являлось одним из звеньев общего управления Илимского воеводства и действовало не только согласно с ним, но и в известной зависимости от него. В тех случаях, когда возникали противоречия между системой государственного, т. е. воеводского управления и крестьянским миром, исход столкновения зависел от многих местных условий и в том числе от степени стойкости крестьян и тактики их мирских челобитчиков.
В XVII веке происходили многие народные волнения и восстания против феодально-крепостнического гнёта. Наиболее крупными из них были крестьянские войны под предводительством Ивана Болотникова и Степана Разина.
В Сибири народные движения не принимали таких размеров, как в Европейской части России, но и здесь происходили выступления крестьян, посадских и казаков против социального гнёта и произвола управителей. Известны происходившие в конце XVII века народные волнения: в Бирюльской слободе, Красноярске, Илимске, Братском остроге, Иркутске и в Забайкалье. Здесь рассматриваются те из них, которые относятся к Илимскому воеводству.
1 Изгородь, спускающаяся в реку.
2 Сибирский приказ. Столбец 1545, лл. 1-39, 1694 год.
3 В действительности по указу 1680 года эта волость не отписывалась.
<< Назад Вперёд>>
