Смещение братскими жителями приказчика Кафтырева
Поздней осенью 1694 года к Братскому острогу поднимался вверх по Ангаре дощаник, вышедший летом из Енисейска. Это ехали на годовую службу енисейские казаки в дальний Братский острог. Тут же находился человек с нерусским именем «писменной голова» Христофор Юрьевич Кафтырев, назначенный из Енисейска приказчиком Братской волости. У Шаманского порога ценный груз с дощаника обнесли по берегу, и тут казаки заметили у Кафтырева и у его четырёх крепостных или наёмных людей несколько никогда ими не виданных ящиков и коробок. Один сундук был окован железными прутьями, кроме того имелся красный ящик китайской работы, «коробьи и коробьи лубяные». Человек Кафтырева Пётр перенёс по берегу две белых коробки, окованных в трёх местах, остальные несли по коробке.
В Братский острог приехали «в заморозе», т. е. в рекостав. С первых же дней после вступления в должность Кафтырев разослал служилых людей по деревням для «выимки», т. е. для изъятия у жителей табаку. Вскоре на приказчичий двор стал поступать хлеб, лошади, коровы и другое добро. Прошло несколько более года управления Кафтыревым Братской волостью и за это время пострадали десятки крестьян, посадских и служилых людей. Находясь за 1000 с лишним вёрст от Енисейска, Кафтырев считал, что он оказался вне контроля, создал из полутора десятка присланных с ним казаков нечто вроде шайки и занялся широким вымогательством. Его люди подбрасывали крестьянам табак, затем шли с обыском и «находили» его у намеченной жертвы. Накладывая лишнюю пашню на крестьян, он убавлял её за взятки. Для пополнения доходов, он завёл две винокурни, одну на Дунаевой речке, другую в старом остроге на Винном ручье и посылал в деревни своих казаков для распродажи вина. Жульническим путём он завладел хлебными запасами Братской Спасской пустыни. Он косил на себя покосы братских «ясачных иноземцов», злоупотреблял правом назначения подвод. Большое место в его деятельности занимали дела, связанные с «блудным воровством». Видимо, крестьяне пытались протестовать, тогда он оставил их в страдную пору вырубать «пустой» лес, от Братского острога вверх по р. Оке. Терпеть Кафтырева больше было нельзя.
Крестьяне Братской волости ежегодно съезжались в Братский острог к 6 января, ко дню их престольного праздника. Обычно совершалось богослужение, варилось пиво и устраивались скромные народные торжества. В это же время переизбирались старосты и целовальники. В 1696 году крестьяне съехались к этому дню как обычно и решили использовать съезд для насильственного отстранения Кафтырева.
Под предлогом смены пономаря, воровавшего церковные свечи, крестьяне, посадские и служилые люди призвали 7 января 1696 года в трапезу, где у них происходили собрания, попа местной Богоявленской церкви Ивана Григорьева. Он, гулявший вместе с Кафтыревым, явился в трапезу и, выслушав крестьян, иступил с ними в ссору. Он пытался избить одного из крестьян. Его оттолкнули и, по его словам, сбили с него скуфью и шапку. Он пошёл за помощью и вернулся с Кафтыревым. Приказчик начал избивать первых попавшихся ему на глаза крестьян, но его удалили. Вслед за тем к нему «в хоромы» явились 6 представителей от собравшихся в трапезе жителей и заявили: «прислали их мирские люди и велели ему отказать, что [б] судом и росправою их не ведать». Они добавили, что на него будет послан» челобитная в Енисейск (лл. 510-513).
Братские жители понимали, с каким ловким и беспощадным зверем они имели дело. Поэтому ими принимается ряд мер, чтобы завершить дело, начатое 7 января 1696 года. Тактика их поистине вызывает изумление.
На следующий день после удаления Кафтырева, т. е. 8 января, они для ведения «государевых дел» выбрали десятника казачьего Митьку Кирилова и рядового казака Данилку Терентьева. В церковной трапезе составлялся выбор и готовилась пространная челобитная. Для приказной работы был приглашён подьячий Григорий Матвеев. Эти лица повели борьбу с Кафтыревым в самом остроге. В день смены Кафтырева к его «хоромам», т. е. к приказчичьему двору был приставлен караул из нескольких человек, на выездах из острога и по дорогам были учреждены заставы, имевшие задание задерживать всех и в особенности людей Кафтырева. По деревням и улусам было разослано указание, чтобы никого с отписками Кафтырева в Енисейск не пропускать.
Фото 11. Западная башня Братского острога (снимок 1946 г.)
Через несколько дней караул у двора Кафтырева заметил подозрительный огонь и дым, шедший из трубы. По пеплу можно было угадать, что жгли бумагу. Караульные донесли об этом Кирилову и было решено перевести Кафтырева в другое место. Он было противился, но его уговорил бывший тут случайно сын боярский Елагин. Кафтырсву отвели постоялый двор, беспрерывно охраняемый. Было установлено, что ни самому Кафтырсву ни его имуществу никто не должен был наносить вреда.
Но у Кафтырева остались свои люди, 16 человек. Кирилов и Терентьев сделали попытку ослабить этот отряд и каким-то образом сумели «отбить» четырёх человек. Не исключено, что они и сами изменили Кафтыреву. За ними ушло ещё несколько человек.
Обо всём случившемся надлежало сообщить енисейскому воеводе и при этом выдержать два условия: 1) сообщение должно было быть бесспорным и тщательно оформленным документом, подлежащим в дальнейшем отправке в Москву; 2) сообщение необходимо было доставить в Енисейск раньше, чем могло притти туда донесение Кафтырева.
Составление челобитной потребовало, вероятно, около трёх недель, так как нужно было опросить десятки людей, не пропустить в челобитной важных фактов и в то же время не внести в неё непроверенных миром заявлений, которые Кафтырев мог бы использовать против челобитчиков. Было очень важно подкрепить заявления крестьян, служилых и посадских людей челобитьями «ясачных иноземцов» и монахов Спасской пустыни, что для воеводы и Сибирского приказа имело бы значительный вес. Значит, требовалось для составления и отправки челобитной задержать в Братске, по крайней мере, на месяц каждого человека Кафтырева.
Кафтырев в это время не сидел без дела. Он уничтожил часть опасных для него бумаг, сжёг ненужные «коробьи», которые были привезены на дощанике, надёжно упаковал с помощью двух казаков окованный сундук, организовал наблюдение за «бунтовщиками» и сел писать донесения о бунте в Братском остроге. Он составил две челобитных, в которых очень правдоподобно изобразил мятеж против власти царя.
Затем Кафтыревым изготовляется серия челобитных от своего имени и от имени верных ему казаков. Кафтырев выдвигал казаков в качестве челобитчиков, так что клевета, которую он вставлял их писать, приобретала вид правды.
Казаки писали, что «бунтовщики... ходят в Братцком остроге и по улицам и становятца кругами и кличют друг друга атаманами-молодцами... А нас... призывают к себе в бунт и мы..., не хотя вам, великим государем, изменить и бунту заводить, к ним, бунтовщикам, не пристали». Они просят унять бунтовщиков «чтоб от того их бунтовства вашей, великих государей, вотчине и нам... вконец не разоритца» (лл. 31-32). В другом челобитье эти же казаки выдвигают обвинение с политическим остриём, будто бы «Гришка Безсонов звал их в поход на Соетцкую (сойотскую?) землю вымыслом своим и говорил нам: «атаманы де казаки, пойдемте в поход...» Велите ево, Гришку, с единомысленники и з бунтовщики взять в Енисейск и... на выручку послать свой, великих государей, указ и служилых людей» (лл. 32-33).
Поп Иван Григорьев сочиняет свою челобитную, сообщая всё, с начала событий. Она содержит перечень главных действующих лиц и жалобу о побоях его, попа (л. 33).
Кафтырев сам и 12 казаков сообщают ещё о начале событий, жалуются, что их осадили, хотят «поморить голодом и водной жаждею. А довали нам, холопям вашим, уделом (пайком) для роди пропитания в третей день ковригу хлеба» и угрожают убийством. Кафтырев и его казаки называют Митьку Кирилова, Гришку Матвеева, Гришку Безсонова, Данилку Терентьева, Кирилку Наумова, Агапитка Дмитриева, Ваську Бухарова,Ивашку Тупицу, Лёвку Карачевца — главными бунтовщиками (лл. 33 об.-35).
Следующее челобитье Кафтырева обогащается новой инсинуацией — он обвиняет одного из своих противников Гришку Безсонова, того, который якобы звал казаков в Соетцкую (или Соецкую) землю, в том, что он «оторговывал» одного тунгуса и заменил чёрную лисицу, предназначенную в казну, двумя плохими соболями. «Да они ж бунтовщики, Митько Кирилов с товарыщем своим з Данилкою Терентьевым, облыгаютца вашим, великих государей, указом — пишутца в паметех и в проезжих и в подорожных и в ерлыках и во всяких ваших, великих государей, делах, бутто они сидят в Брацком по вашему, великих государей, указу. А подьячей Гришка Матвеев взял у меня, холопа вашего, росписные списки, в чем росписался я с Яковом Елагиным» (предшественник Кафтырева) (л. 37).
Кафтырев сделал несколько попыток доставить эти документы в Енисейск раньше того, как братские жители закончат составление своих челобитий. Он обильно снабдил двух казаков деньгами и дал им указания, как миновать заставы «бунтовщиков» и что им делать в Енисейске.
Крестьяне, посадские и служилые люди, закончив сбор материалов, писали в челобитной енисейскому воеводе Римскому-Корсакову, что «на ево Христофорово место выбрали мы, холопи и сироты ваши, до вашего, великих государей, указу — для всяких ваших, великих государей, дел, енисейских: десятника Дмитрея Кирилова, рядового (казака) Данила Терентьева».
В этой челобитной (лл. 11-14) описывались главные злодейства Кафтырева, а подробный перечень их они изложили в особой «обидной росписи» (лл. 15-20). Одновременно были составлены челобитные монахов Братской Спасской пустыни (лл. 20-21) и «ясачных иноземцов» (лл. 21-22).
Крестьяне, посадские и служилые люди писали: «Великим государем, царем и великим князем Иоанну Алексеевичю, Петру Алексеевичю, всеа великия и малыя и белыя Росии самодержцем. Бьют челом холопи и сироты ваши: енисейские казаки,. Брацкого острогу жители — Фетька Иконник, Гришка Безсонов (13 человек), посацкие люди — Кирилко Наумов, Агапитко Дмитреев (13 человек), пашенные — Ивашко Сутырин, Васька Бухаров (85 человек). Жалоба, великие государи, нам, холопям и сиротам вашим, Брацкого острогу на приказного на енисейского письмянного голову на Христофора Юрьевича Кафтырева. В нынешнем, великие государи, в 204-м и в прошлом, в 203-м годех, будучи он, Христофор, в Брацком на приказе, емлет с нас, холопей и сирот ваших, сильно, напатками своими из-за гроз и из-за мучения. И последние наши, холопей и сирот ваших, статченка — деньгами, коньми и рогатым скотом — и последнего нас... разорил до конца, стакався Брацкого ж острогу Богоявленской церкви с попом Иваном Григорьевым да с ворами, сенисейскими казаками, с Сенькой Пополутовым, с Костькой Борисовым, с Ывашком Костоусовым, с Ывашком Ездоковым, с Ывашком Калгою... И мучит он, Христофор, в колоде и емлет себе из-за того мучения и из-за кнута большие взятки... Ходит насильно в домишка наши... и насильничает женишек и детишек наших блудным воровством. Да он же, Христофор, загнав нас... в острог и бив батоги, велел рубить в страдное время пустой лес... и мучил у той лесной рубки неделю из большево ж себе нас взятку». Они жалуются на отягощение их дальними разъездами в страдное время. «И от тово ево Христофорова разоренья разорились мы, сироты ваши, вконец. И от тово ево Христофорова розоренья, нам, холопям вашим (т. е. служилым людям) вашей, великих государей, службы служить нечем, а нам, сиротам вашим (т. е. крестьянам) вашей, великих государей, десятинной пашни пахать впредь будет не на чем и оброку платить нечем. Да он же... без вашего... указу дал наших... иркуцкого воеводы стольника Афонасья Савелова под жену и под людей 30 подвод до Яндинского острогу из заморозу (рекостава) з Долгово порогу». Они сообщают, что от побоев умерли: бывший подьячий Фёдор Вачевский и человек Кафтырева гулящий Петрушка Голма. «А кому нам, холопям и сиротам вашим, от него, Христофора, разоренье было и с ково с нас, холопей и сирот ваших, напатками и из-за гроз и из-за мученья и за подметной табак выимками он, Христофор, взял по ложной чмутке (доносу) воров Сеньки Пополутова с товарыщи — и тому всему... под сею нашею... челобитною роспись».
Челобитную за себя и за других подписали: Федька Иконник, Мишка Иванов, Ивашко Ермолин и дьячёк Васька Алексеев. Из них первый был служилым человеком, третий — пашенным крестьянином. Мишка Иванов и дьячок в числе челобитчиков не были.
В «обидной росписи» перечислено 55 всяких преступлений Кафтырева, совершённых в отношении 3 казаков, 4 посадских, 45 пашенных крестьян, казачьего брата и 2 крестьянских жён. Взято у населения 68 рублей, 4 портища камки, 1265 пудов ржи, 150 пудов муки, пал 1 конь, отобрано 12 коней, 7 быков, 9 коров, присвоено 2 пуда масла коровьего, 100 копён сена. Кафтырев заставил бесплатно смолоть 3800 пудов хлеба и т.д. (л. 310 об.). Сюда не вошли многочисленные жалобы на насилие над женщинами.
Узнав о смене Кафтырева, приехали в Братск жившие близ острога «ясачные иноземцы» и, видимо, по предложению крестьян подали выборным властям челобитную на Кафтырева. Челобитье было написано от имени 27 человек, которые жаловались, что Кафтырев брал у них лошадей для подводной гоньбы, выкосил их сенокосы, заставил сметать 150 копён. У 6 человек было взято: 5 быков, 1 корова, 2 коня, да пало в дальней гоньбе 2 коня.
Возникают вопросы о том, кто такие были «ясачные иноземцы» и какое участие приняли они в смене Кафтырева.
По какому-то странному недосмотру в исторической литературе утвердилось мнение, что это были только буряты, «братские мужики», объединившиеся с русскими для совместной борьбы. В документах по делу Кафтырева употребляется неопределённое название «ясачные иноземцы» или «братские ясачные иноземцы», но внимательное изучение дела показывает, что среди этих иноземцев многие являлись тунгусами. Например, в показаниях, данных семью «братскими людьми» енисейскому сыну боярскому Алексею Галкину, они про посылку на Барлуцкую заставу заявили: «и жили они, ясачные тунгусы, 2 недели и помирали голодною смертию и ели траву» (л. 125 об.). Там же указано, что лошадь пала у «ясачного тунгуса» Асанайка, в другом месте сказано: «Асанайка, тот же и Сокуйко» (л. 586). Или: «они, брацкие ясачные тунгусы, в Брацкой острог без совету и зву (зову) брацких жителей приезжали, видя ево, Христофорово, многое себе мучение и разорение» (л. 125 об.). Кафтырев отобрал жеребца «у княжца у Сидойка Нарекаева» (л. 123 об.), в других местах он записан — Садойко Нарекаев (л. 21, л. 586 об.). Это был тунгусский князец Уряки-Качемарского рода. Всего из 27 человек, подписавших челобитье, было допрошено 22 человека. Из них 9 назвали себя тунгусами, 7 человек были тунгусами по словам их сородичей, об остальных шести говорится просто «ясачные иноземцы». На следствии все они подписались знаменами, изображавшими лук со стрелой, т. е. обычным знаком тунгусов. Нужно также иметь в виду, что во всём деле ни разу не употребляется слов: «братский мужик», как обычно говорили о бурятах, или «ясачный мужик», а тем более «ясачный крестьянин».
Буряты кочевали южнее, по степным местам Окинского края и у Балаганска. Около Братского острога оставался тогда только один их улус.
Другой вопрос — о степени участия «ясачных иноземцев» в смене Кафтырева также нужно решить в ином смысле, чем это делалось до сих пор. Выше приведено их показание, что они приехали без зова братских жителей. На допросе в декабре 1703 года 9 человек Икинатского рода рассказали, что они жили в улусах, в 4 верстах от Братского острога и о ходе событий не знали. «А послыша... они де в то время приехали в Брацкой острог и написали на него, Христофора». Челобитье они вручили выбранным людям на мирском совете, Василию Бухарову с товарищами, так как своих челобитчиков послать не могли, «за малолюдством» (л. 585 об.). «Ясачные иноземцы» не участвовали в выборах ни нового правления, ни челобитчиков.
Ни в одном из сотен допросов русских, бурят и тунгусов ни словом не упоминается об участии «ясачных людей» в выборах, наоборот, они сами указывают, что приезжали после выборов и вручали челобитные лицам, выбранным братскими жителями,т. е. казаками, крестьянами и посадскими. «Ясачные иноземцы» оказались лойяльными в отношении русских «бунтовщиков», и последние охотно бы зачислили их в свои, более активные, ряды.
Кафтырев ни в одном из своих 25 челобитий и 5 допросов ни разу не жалуется на «ясачных иноземцев». Но он и его сторонники пытались обвинять братских жителей, что они подговаривали «ясачных иноземцев» «к бунту». К чести тунгусов и бурят нужно сказать, что они при двухкратных допросах — и 1696 и 1703 годах — показали одно и то же и не отступили от своих обвинений, изложенных в первом челобитье. Кроме того, они откликнулись в начале событий на призыв братских жителей, которые, вероятно, известили их обо всём и просили составить челобитную. Это челобитье является, понятно, активным участием местного туземного населения в событиях 1696 года. Уже одно это было достаточно ценным для братских жителей.
Одновременно с челобитьями братских жителей и ясачных людей составляется ещё одно челобитье — монахов Братской Спасской пустыни. Бывший строитель, казначей и 4 вкладчика жалуются, что во время приезда Кафтырева в 1695 году он бил строителя Ваську Болдакова, вкладчика Омелька Мохова и назначил самовольно строителем чёрного попа Иосифа. Напоив нового строителя, Кафтырев купил у него 1000 пудов ржи. Полученные за рожь деньги были строителем пропиты. Там же Кафтырев избил вкладчика Фёдора Вачевского, который умер на другой день.
Для подачи челобитий и для ведения главной борьбы — вне Братского острога, в первую очередь в Енисейске, нужно было выбрать осторожных, стойких и опытных людей. В протоколе выбора казаки, посадские и пашенные крестьяне записали: «Выбрали есми меж себя выборных людей: посацкого Ивана Тупицу, пашенных — Василья Бухарова, Леонтья Карачевца... ехать из Брацкого в Енисейск, а в Енисейску бить челом... подать нашу мирскую челобитную... И им, Ивану, Василью и Леонтью... исцом стоять. А что им, Ивану с товарыщи, на подмог денег мирских дано... деньги те держать и до Енисейска подводы наймовать... Деньги не истерять, а пить и ясть им... ис тех же наших мирских денег, по кое время они... за нашим челобитьем будут жить» (лл. 162, 163, 167, 168).
Мирские челобитчики получили на руки деньги, «выбор» и три челобитья — от всех жителей, от ясачных людей и от Спасского монастыря и направились в Енисейск.
14 февраля 1696 года мирские челобитчики, опередив Кафтырева, подали челобитья и «обидную роспись» енисейскому воеводе Михаилу Римскому-Корсакову (писали — Карсаков). Они были немедленно допрошены в приказной избе и рассказали о всём происшедшем (лл. 22-23). Вскоре в Братский острог едет для расследования «бунта» енисейский сын боярский Алексей Галкин с подробным наказом: «всяких чинов людьми, братскими жители и ясачными иноземцы... розыскать. А допрашивать... по святей Христове непорочной евангельской заповеди господни, еже ей-ей вправду, а ясачных иноземцов по их иноземской шерти (присяге, клятве), всякого человека порознь, вправду ж». Ему было велено остаться в Братском остроге на приказе «и чинить росправу... по указу великих государей и по наказам и по енисейским указным памятям... и делать ему, Алексею, всякие великих государей дела, применяяся к прежним примерам, как ему, Алексею, бог вразумит». Он должен был принять от выборных острог и все дела и «росписными списки розменятца». Ему поручалось «счесть» Кафтырева и выборных, после чего выслать «счетной список» и препроводить в Енисейск Кафтырева, Кирилова и Терентьева. «Печать царства Сибирского города Енисейска стольник и воевода Михайло Игнатьевич Римский-Карсаков приложил» (лл. 23 об.-27 об.).
Челобитные, доставленные представителями из Братского острога, вместе с отпиской Римского-Корсакова, направляются в Москву. Мирские челобитчики решили, что им, всем троим, нечего делать в Енисейске, поэтому Бухаров и Тупица просили у воеводы разрешения вернуться в Братский острог. Воевода потребовал «порутчиков». Казалось бы, что неизвестным «бунтовщикам» трудно было бы найти людей, которые поручились бы за них. Но, очевидно, челобитчики являлись энергичными лицами и, может быть, своими рассказами сумели возбудить сочувствие незнакомых людей. За них в Енисейске поручился 31 человек! Среди поручителей трое были дети боярские, двое пятидесятники, один десятник, 23 рядовые казаки и двое плотники. В поручной, писанной «на площади» 27 февраля 1696 года, значились несколько торжественные слова: «за нашей порукой из Енисейска отпущены в Брацкой острог..., а вместо их (мирских челобитчиков) и вместо их голов — наши порутчиковы головы» (л. 27, об,-29).
С приездом Галкина в Братский острог там оказалось три деятельных стороны и, трудно сказать, какая из них была деятельнее: Галкин, Кафтырев или мир.
Кафтырев, так и не сумевший связаться с Енисейском, получил свободу действия. 25 мая он пишет в Енисейск, что «умедлил для того, что бунтовшики Митько Кирилов с товарыщи, учинили заставы». Письмо подано «пашенным крестьянином» Дмитрием Назимовым (л. 29). В другом челобитье он сообщает, что посылал ещё в январе казака Ивашку Калгу и Федьку Бородина с челобитьем «о бунтовстве» и с «изветом» казённого целовальника Проньки Ловцова, у которого «бунтовщики» отняли ключи от государевой казны. Но казаки вернулись, так как попали на заставу, которая отняла отписки и 80 рублей денег, данные им на дорогу (лл. 29 об.-31).
Вот чем объясняется, что имеющиеся в делах челобитья казаков, написанные ими в Братском остроге, не подписаны —они были копиями. Подлинники остались у «бунтовщиков». После текста этих копий кто-то, проверявший дело, приписал: «А подлинная челобитная не помечена и рука не приложена».
Если бы Кирилов и Терентьев не поймали гонцов Кафтырева и мир запоздал бы со своим челобитьем в Енисейск, то все приведённые челобитья Кафтырева и его людей, достигнув Енисейска, создали бы полную картину бунта и измены. Всё движение в Братске было бы расценено на основании донесений Кафтырева как политическое и противогосударственное. Мир, в сущности, уже выиграл дважды: сумел сместить Кафтырева и первым сообщить о случившемся, подкрепив челобитье убедительной «обидной росписью».
Алексей Галкин, как уполномоченный Римского-Корсакова и как новый приказчик, действовал с большой энергией и добросовестностью. Приняв острог и дела, он с апреля по июнь успел произвести допросы 180 человек посадских, служилых, крестьян и ясачных иноземцев всей волости или, как тогда говорили, уезда. Настала пора весенних и летних полевых работ, но Галкин вёл сыск без перерыва. И крестьяне съезжались по его вызовам из самых дальних деревень, чтобы выполнить свою общемирскую обязанность — дать показания. Копия сыска Галкина занимает 137 страниц. Сам он, видимо, был неграмотен, так как за сына боярского расписывался тот же дьячок Васька Алексеев, который прикладывал руку «за бунтовщиков».
Сыск Галкина подтвердил полностью обоснованность жалоб служилых, посадских, крестьян, монахов и ясачных людей. Много было раскрыто и новых насилий. Например, посадские рассказали, что Кафтырев «по чмутке (доносу) попа Ивана Григорьева бил в трапезе казака Ивана Хромцова да пашенных — Ваську Бухарова, Ивашка Попова, Ваську Ильина. Ивашку Ильина садил в колоду, а поп Иван Григорьев в приказной избe в колоде ево, Ваську, бил своими руками до крови» (л. 58 об.). Пашенные крестьяне рассказали Галкину, как Кафтырев вымогал у них взятки угрозой набавить пашню. Пашенный крестьянин Окинской деревни Якушко Ермолин добавил к основному показанию, что «накладывал де Христофор Кафтырев на него, Якушка, и на братей ево великих государей десятинную пашню и из-за того пристрастия взял с него, Якушка, корову» (л. 86). С крестьянина Святиной деревни Васьки Калмыка Кафтырев вместо прибавки пашни взял корову, 100 пудов ржи и 3 рубля. В той же деревне у Панфилки Козмина взял корову (лл. 98-100).
Некоторые крестьяне, не затронутые набегами Кафтырева, отвечали, что «не ведают», а кого Христофор бил «и про то в розыску сами они, битые люди, скажут» (лл. 52 об., 54-55 об.).
Галкин отослал Кирилова в Енисейск сопровождать ясачную казну, а Терентьев остался «за болезнью» в Братске. ПодьячегоМатвеева Галкин заменил другим. 3 июля 1696 года Галкин выслал сыск в Енисейск. Туда же выехал недовольный сыском Кафтырев.
Так выполнил поручение Алексей Галкин. Его сыск стал с тех пор основным документом, вокруг которого шло дальнейшее следствие. Для крестьян, казаков и посадских сыск Галкина являлся официальным подтверждением их «обидной росписи». Это была третья победа мира.
Борьба переносится в Енисейск. Там у воеводы Римского-Корсакова были не только документы о преступлениях Кафтырева, но и документы о бунте, измене и насилиях «бунтовщиков». Там был и ловкий крючкотвор, богач и авантюрист Кафтырев. Нужно было туда послать и мирских челобитчиков, чтобы поддерживать обвинение и не дать запутать всё дело, а может быть, предотвратить сговор Кафтырева с воеводой. Из старых мирских челобитчиков остался только Василий Бухаров. Но мир находит в своей среде человека, как бы рождённого для защиты мирских интересов — казака Григория Дмитриевича Микляева, который уже упоминался раньше и впредь будет выступать под именем Гришки Безсонова. В этом человеке как бы олицетворился мирской вожак — выдержанный и решительный, без колебаний и без устали преследующий достижение поставленной цели. Отныне он становится главным, а по существу единственным руководителем крестьянской защиты и самым опасным врагом Кафтырева.
6 сентября 1696 года енисейская приказная изба принимает к делу следующее челобитье Кафтырева: он был послан в Братский острог по государеву указу и учинил казне прибыль. Он хотел, согласно указа, наложить пашню на захребетников и пересмотреть тягло крестьян. Но они устроили бунт, отстранили его от государевых дел и приставили к нему «свои воровские караулы». А в это время ездили с табаком оторговывать туземцев, выменивая «лутчих зверей», отняли у целовальника ключи от хлебной, денежной, зелейной и соболиной казны. Чтобы замести следы своих преступлений, бунтовщики из книг «прежние и нынешние приводы и изветы выдрали и сожгли для того, чтоб воровство их по запискам было неявно». Бунтовщики «ходили по улицам великим собранием, станицами и кругами и мне, холопу твоему, судом и росправою ведать себя не дали и учинились сильны... Да они ж, воры и бунтовщики к воровскому своему собранию и к бунтовству многих брацких ясачных иноземцов к себе призывали. И ясашные иноземцы, памятуя твою, великого государя, к себе милость, а у вышеписанных воров видя и слыша такое на меня, холопа твоего, бунтовство, не пристали. А иных немногих ясашных иноземцов они, воры, одолжа своим воровским заповедным шаром и табаком, по неволе, на меня, холопа твоего, к затейному (хитроумному) и ложному своему напрасному поклепному челобитью призвали, и руки и знамена прикладывать им по неволе велели»1. Они сумели, продолжает Кафтырев, обойти воеводу, так как «по челобитью их, воров, прислал в Брацкой острог сыщик, енисейской сын боярской Алексей Галкин. А велено ему, Алексею, про... бунт розыскагь... вправду. И приехав он, Алексей, в Брацкой, стакався с вышеписанными ворами, с воровским атаманом Митькою Кириловым и с товарыщи и про воровство их сыскивал неделом. И во всем дружа и норовя, для своих бездельных корыстей, в сыску чинил поноровку... Сыскивал и допрашивал в великой пост... а к тем сыскным речам прикладывали руки после Троицына дни» (лл. 126-129, в том числе два листа за номером 128).
Кафтырев и в Енисейске не сидел сложа руки. Он произвёл тщательный анализ всех дел и в особенности «обидной росписи» и сыска Галкина и решил запутать челобитчиков в большом материале. 30 сентября он подаёт челобитную, в которой повторяет свои прежние заявления, опорочивает следствие Галкина, который сыскивал «дружа и норовя им, ворам» и просит дать челобитчиками очные ставки (лл. 130 об.-131).
Перед мирскими челобитчиками встал вопрос — как ответить на это требование Кафтырева. Они понимали, что если им отказаться от очных ставок, то Кафтырев использует это как доказательство своей правоты; если они пойдут на очные ставки, то Кафтырев может вокруг каждого из 180 показаний начать бесконечные споры, которые потребуют и новых вызовов свидетелей и новых челобитий. Значит, сыск начнётся заново.
Когда челобитчиков вызвали в приказную избу, то они — Митька Кирилов, Гришка Безсонов, Васька Бухаров и Ивашка Тупица, бывший выборный глава волости, служилый, крестьянин и посадский, заявили: «челобитьем де своим и обидной росписью и сыском Алексея Галкина против государева указу и Соборного Уложения правы и виноваты быть хотят». Это означало, что они отказываются от встречи с Кафтыревым и держатся трёх документов — челобитья, обидной росписи и сыска Галкина. Этих документов достаточно, чтобы решить, правы они или нет (л. 132).
Кафтырев вновь, в тот же день, подаёт челобитье, в котором отмечает, что челобитчики отказались от очной ставки с ним. Но они его назвали в своем первом челобитье человекоубийцею. Требуется узнать — на каком основании построено это обвинение. Пусть мирские представители приведут доказательства этого обвинения, иначе их самих за клевету нужно привлечь к ответственности (л. 132 об.-134).
Вновь перед Безсоновым и его товарищами была поставлена хитроумная задача: если они не ответят на такое требование Кафтырева, то это может быть истолковано, как их слабость вдоказательствах обвинения и их, в самом деле, привлекут к ответственности за клевету; если они будут предъявлять доказательства, то начнётся новый сыск, специально по этому вопросу и очные ставки с Кафтыревым станут неизбежными.
Челобитная Кафтырева была «брацким жителям чтена». И они нашли такой ответ: «Челобитьем своим и обидною росписью и сыском Алексея Галкина против государеву указу, Соборного Уложения правы и виноваты быть хотят» (л. 134).
Тогда Кафтырев через три дня, 2 октября, пишет ещё одну челобитную. В ней он вновь констатирует, что просил очную ставку и «они, воры, ведая свою вину и неправду, со мной, холопом твоим, в очную ставку не пошли». Но в челобитьях братских жителей с обидной росписью и в сыске Галкина есть «несходство». Например, в первой челобитной говорится, что я, Кафтырев, разорял всех, а в челобитной, поданной мирскими представителями указывается, что разорял только крестьян. А о посадских не упомянуто. Как это понимать? Не написано, кто видел убийство, которое я, Кафтырев, якобы совершил. Это противоречит Уложению, которое требует единства и согласованности показаний в судебных делах. К челобитью Кафтырев прилагает выписки о несходстве двух обвинительных документов, т. е. обидной росписи и сыска Галкина. Они были сопоставлены тонким знатоком крючкотворства и являются шедевром искусства подобного рода. Кафтырев подметил всё: и важные и второстепенные расхождения; например, в обидной росписи сказано: «У Алешки Агапитова взял пуд масла и ГЛ рубли денег», а в сыске: «пуд масла, 1Л рубли, да сильно навалил склянку вина (т. е. заставил насильно купить у Кафтырева вино), взял денег алтын». Чему верить? В сыске, указывает он, нет некоторых имён. Перечень несходств и противоречий охватывает 57 случаев, что занимает 24 страницы (лл. 134-146, один лист не занумерован).
Мирские челобитчики не только отмалчивались. Они, следя за ходом дела, решили сами подать в конце сентября челобитную. Напоминая, что братские жители, строитель с братией и ясачные иноземцы подали челобитные, которые расследовал Галкин, они просили: «вели, великий государь, нас отпустить и на[ше] мирское челобитье и сыск выслать из Енисейска с нами, холопями и сиротами твоими к Москве, чтоб нам... за тем делом волочась в Енисейску, от него, вора Христофора, в конец разореным не быть и твоей, великого государя службы и тягл своих и податей не отбыть и домишками не разоритца и врозь не разбрестись» (слова «розоренье» и «разоритца» даются везде по написанию их в документах). В этом челобитье мирские представители правильно раскрывают маневры Кафтырева и находят в отношении его крепкие бичующие слова: «Гонитель и разоритель и поругатель мирской и насильно-скверноблудник и душегубец и винокур и вянопродавец Христофор, умысля с ворами с красноярскими беглецами, написав составные челобитные и подает, хотя опорочить повальной сыск и сыщика, и бьет челом об очных ставках, чтоб ему, Христофору, воровство свое укрыть, а нас, холопей и сирот твоих, за тем делом волоча и до остатку розорил». В этом же челобитье подобные выражения повторяются в другой форме: «...били челом... на гонителя и разорителя крестьянских домов (к этому выражению и придрался Кафтырев, указав, что о посадских мирские челобитчики почему-то умолчали) и на мучителя мирского и на душегубца и насильством скверноблудника и винокура и винопродавца» (лл. 129 об.-130).
Кафтырев тем временем готовил новый выпад против мирских челобитчиков и, вероятно, безустанно собирал необходимые ему для этого данные. 16 декабря того же 1696 года он направляет воеводе Римскому-Корсакову челобитье, в котором как бы в ответ на только что приведённое заявление мирских челобитчиков, сообщает о них порочащие сведения. По справкам Кафтырева, Гришка Безсонов и Митька Кирилов на основании чужих ложных слов оклеветали сына боярского Фёдора Клепикова «и за то они, воры, приговорены и биты батоги». Кроме того, Гришка Безсонов покупал чёрную лисицу, предназначавшуюся к сдаче в казну. Мирской челобитчик Васька Бухаров «сослан в Сибирь в Брацкой в пашню за многое воровство». Ивашка Тупица «ведомой вор и разбойник и становщик воровским людем... на Москве явился во многих разбоях и пытан и приговорен был к смерти и сидел в покаянной. И вместо смерти дан ему живот и послан в Сибирь в пашню. И он... в Тобольску явился в воровстве, крал церковь... крал [у] дьяка Михайла Витязева, да подводил для смертного убойства воров, Ваську Воробья... Пытан и посажен был в покаянную и приговорен к смерти ж. И ис Тобольска сослан в Брацкой в пашню». Все эти воры «стакались», лгут и Галкин вёл ложный сыск. Далее Кафтырев раскрывает один факт: когда он сидел в осаде, «бунтовщики» подослали к нему сына боярского Якова Елагина, который убедил его подчиниться требованиям мира и выйти из двора. Кафтырев «убоялся» угроз и вышел. «И они, воры, взяв меня... привели... в церковь, а за мной, холопом твоим, воры и бунтовщики шли з дубьем и велели... целовать образ всемилостивого Спаса на том, что мне их, воров, слушать во всем и на них не бить челом. И я... за страхом смертного убийства образ Спасов целовал». Воры тоже целовали образ — не трогать моих людей, но били их (лл. 147-150). Подобное же челобитье, в расширенном виде, было подано вслед за цитированным (лл. 151-158).
Таков новый приём Кафтырева — запачкать мирских челобитчиков. Цель приёма простая — или совсем избавиться от настойчивых представителей мира или создать у следователей настороженное отношение к ним.
Челобитчики ответили на эти доносы очень просто и тактично, как и всё, что они делали — они попросили воеводу ускорить, следствие (л. 159).
В это время, в феврале 1697 года, приходят две грамоты из Москвы.
В первой предлагалось всё дело передать в Москву, по второй поручалось расследовать его новому иркутскому воеводе Семёну Полтеву. В наказе ему предлагалось допросить Кафтырева «и в чем учинитца спор, велено дать с челобитчики очные ставки. И с очных ставок в тех ево делах, в чем учнет запираться, велено розыскать Брацкого острогу всякого чина людьми накрепко. И буде по розыску и по роспросным ево речам вина ево, Христофорова, в том явится, велено за то ево бить кнутьем нещадно и сослать ево на Лену в казачью службу. А животы ево все переписать с понятыми и взять на нас, великого государя, чтоб впредь неповадно было приказщиком так воровать и всякого чина людем обид и налог и изгони и грабежу и розоренья и бесчесного руганья чинить. И ис тех ево животов отдать тем людем, у кого что насильно и нападками имал. А кого обесчестил и бил напрасно и тем людем велено дать за безчестье и за увечье по Уложению. А буде он животы свои ухоронил — и ево о том пытать нещадно» (цитируется по именному указу на имя Полянского, лл. 3 об.-7). Первая грамота — о высылке дела в Москву, таким образом, силы не имела. Итак, Сибирский приказ ответил на челобитье братских жителей ровно через год.
Очерченная Москвой программа действий и рекомендованная ею мера наказания отвечала желаниям братских челобитчиков. Римский-Корсаков готовился отправить все дела о Кафтыреве в Иркутск, но приходит известие о смерти Полтева. Мирские челобитчики, предчувствуя, что пройдёт много времени, пока Сибирский приказ поручит кому-нибудь вести следствие, 4-го марта 1697 года подали Римскому-Корсакову заявление с просьбой отпустить их временно домой, в Братск. Римский-Корсаков требует, чтобы челобитчики нашли поручителей. И вновь лица, которых только что Кафтырев характеризовал как отъявленных разбойников, находят 23 поручителя.
Казалось бы, что челобитчики могут ехать. Но Кафтырев подаёт челобитье воеводе, в котором ставит препятствие к их выезду.
Он напоминает, что челобитчики просили в сентябре 1696 года отпустить их в Москву, а теперь просят отпустить их в Братск. Значит, это хитрость воров. «Я убытчусь многое время и разоряюсь вконец, и помираю голодною смертью». Кормовых денег мне, Христофору, давать не велено. Прошу братских челобитчиков не отпускать домой, а допросить — почему они не едут в Москву (лл. 164-165).
И воевода 11 марта 1697 года вызывает на допрос всех четырёх братских челобитчиков. Они ответили так просто и убедительно, что невозможно было их задержать: едут в Братск, потому что Полтев умер, а в Москву нет вызова (л. 165).
И десятник казачий Митька Кирилов, глава движения, рядовой казак Гришка Безсонов, посадский Ивашка Тупицын и пашенный крестьянин Васька Бухаров, не потерпев ни одного поражения от коварного и ловкого Кафтырева, уезжают в Братск. Кто знает, с каким чувством отпускал их воевода?
Как бы вдогонку им Кафтырев является 21 апреля с новым челобитьем: «А ведомо», что «воровской атаман» Митька Кирилов с товарищами поехали уговаривать братских жителей подавать. новые заявления. Он просит не верить им, так как «они всенародные возмутители, в Братском в бунту и в воровских своих затейных делах явились первые воры» (л. 162 и один лист без номера).
Смерть Полтева и смена воеводы в Енисейске приостановила следствие на полгода. 20 августа 1697 года Сибирский приказ поручает ведение сыска, до приезда в Енисейск думного дьяка Полянского, новому енисейскому воеводе Богдану Даниловичу Глебову (лл. 183-184).
Но лишь в 1698 году возобновляется в Енисейске течение дела, причём теперь, в отличие от предыдущего года, ведутся многочисленные допросы обеих сторон.
19 августа 1698 года впервые с начала событий допрашивается Христофор Кафтырев. Почти на все обвинения, изложенные в челобитьях братских жителей, он при допросе ответил отрицательно. На вопросы: подмётывал ли табак, блудил ли, бил ли Вачевского, учил ли показывать о покупке чёрной лисицы, мучил ли крестьян в железах, «приступал ли к блудному воровству», строил ли винокурню, заставлял ли покупать у него вино, держал ли «девок для блудного воровства», — он отвечал: не веливал, не хаживал, не бивал, не чинивал, не бивывал, не угроживал, не научивал, не приступывал, не смучивал, не имывал, не страивал, не заставливал, не держивал, не посылывал и т. д.
Лишь на вопрос о числе взятых у иноземцев подвод он показал, что «не упомнит». На вопрос, зачем заставлял рубить пустой лес в страдную пору, он ответил, что «лесом поросло по самые надолбы» (т. е. укрепления) и что необходимо было очистить место ввиду угрозы «от приходу неприятельских воинских людей», но, дескать, рубили лес после страдного времени (лл. 184 об.-192 об.).
Допрос главного помощника Кафтырева казака Пополутова 24 июля 1698 года дал очень немногое. Он сказал, что стачки с Кафтыревым не было, табак не подмётывал, девок к Кафтыреву не приваживал и действовал по его письменным распоряжениям. К делу приложено несколько писем Кафтырева Пополутову. В одном из них предписывалось: «Выслать с Наратаева острова Доронкина сына да ему ж (Пополутову) привесть коня, из двух лутеево (лучшего?), которые есть у него; да сани заказные, что заказывал делать; да у Митьки Кривого сани. Да взять у Огородникова сани. Да коня, что есть у тебя, привести ко мне в острог... Да тебе ж ехать до Грому (дер. Громы), приказать Филиповым детям, которую лошадь мне сулили, чтоб привели к Николину дни» (лл. 194 об.-195).Допрос двух других помощников Кафтырева — Ивашки Костоусова и Костьки Борисова, произведённый 8 июля 1698 года, ничего не дал. Оба утверждали, что «розоренья Христофор никому не чинил».
Далее Глебов допросил ещё 10 человек; из них четыре казака, поддерживавшие ранее Кафтырева, теперь показали кое-что против него, главным образом о его винокурне, где курилось вино работными людьми. Глава братского движения Дмитрий Кирилов подтвердил старые показания и отрицал своё участие в подмене чёрной лисицы. Челобитчики Григорий Безсонов и Василий Бухаров отвечали по 7 челобитьям, направленным против них, они рассказали о том, как был сменён Кафтырев. Отрицали, что перехватили казака Калгу с отписками Кафтырева, «в круги не становились, атаманами-молодцами не назывались», на «соецкую» землю никого «не зывали», Кафтырева не осаждали, голодом не морили («не моривали») (лл. 197-202).
В общем Глебов вёл сыск вяло и больше пытался расследовать виновность челобитчиков «в бунте», чем установить преступления Кафтырева.
13 марта 1699 года, приехавшие по именному указу в Енисейск думный дьяк Данила Леонтьевич Полянский и дьяк Данило Берестов, потребовали от воеводы Глебова передачи им всех дел о Кафтыреве. В грамоте из Сибирского приказа от 21 марта 1698 года на имя Полянского и Берестова, поступившей в Енисейск 27 января 1699 года, кратко излагается история сыска о Кафтыреве и сообщается, что в Нерчинске у работника Кафтырева Анички Брянского отобрано китайских товаров на 3245 рублей 25 алтын 4 деньги. Кафтырев просил вернуть ему эти пожитки, так как ему жалованья давать не велено. Указ заканчивается требованием розыскать всё без пощады и узнать «какой он, Христофор, породы и как в наше, великого государя, Московское государство въехал и в Посольском приказе записался ли и в котором году. И в Сибирь сперва с кем и каким Чином поехал. И отчего и где он, Христофор, такие большие животы нажил. И о том ево велели роспросить с подкреплением» (лл. 3 об.-7). В той же грамоте упоминается, что «брацкие жители Гришка Безсонов, Васька Бухаров (мирские челобитчики) с товарыщи от наших, великого государя, дел ему, Христофору, отказали и били челом (последние три слова повторены дважды), нам, великому государю, а ему Михайлу (Римскому-Корсакову), за руками брацких жителей всяких чинов людей, они, Гришка Безсонов с товарыщи подали челобитную о розыску в ево, Христофоровых, к ним обидах». Грамота, как видно, противопоставляет двух лиц — Кафтырева и Безсонова, которым отныне было суждено стать главными фигурами последующего сыска.
Полянский и Берестов допрашивают Кафтырева. Он сказал: «породою де он цареградец, а отец ево, Христофоров, Юрей (написано — Юрья) Кафтырев служил в Мутянской земле в полковниках у конных тарабаров... А он, Христофор, похотя служить великому государю, выехал к Москве на его государево имя во 192-м (1684) году з гречены, купецкими людьми в короване... И тот де ево въезд в Посольском приказе записан. И после де того въезду был он, Христофор, в Сибири, в Даурах з боярином Федором Алексеевичем Головиным. А в чин ни в какой в то время он, Христофор, был не написан. И как де он з боярином Федором Алексеевичем из Сибири к Москве вышел и по указу великого государя, по выезду ево ис Царя-Града к Москве и по породе ево, по свидетельству [и] по допросам гречан учителей Ианикия и Софрония да переводчика Николая Спохвария да дохтура Якова Пилярия, в разряде написан он, Христофор, в чин — в стряпчие по передней (царя). И учинено ему государево жалованье — корму по две гривны на день». В 1694 году Сибирский приказ назначает его письменным головой в Енисейск. По дороге в Сибирь он покупает горностаев и белок, с которыми отправляет в Нерчинск своего крепостного Петрушку Колмыка и наёмного работника, жителя Братского острога, Анику Брянского. Им же были даны «серьги изумрудные да каменье изумрудные ж в перснях и в серьгах же, з зерны бурмицкими для продажи, чтоб ему, Христофору, было чем впредь прокормитца». Люди Кафтырева «ходили в Китай и в Китаях де у того ево отпускного товару учинилась прибыль». Там были проданы горностаи по «тридцати по осми и по сороку рублев (за сотню), а белки — тысячу по семидесят и осмидесят рублев»2. Крепостной Петрушка в дороге исчез, его «потеряли» сотоварищи и, видимо, кое-что присвоили из доходов его господина. До поездки в Сибирь «люди ево торговали ж и на ярманки — на Макарьевскую и на Свинскую (?)» (лл. 8-9).
Так начался сыск Полянского, во время которого развернулась борьба Кафтырева против мирских челобитчиков. Одновременно Полянский собирает все рассеянные по разным городам дела о Кафтыреве: из Енисейска доставляются допросы, произведённые Глебовым, поступают дела о сыске в Балаганском остроге, из Иркутска воевода Николев присылает допросы о насилиях над женщиной, уехавшей туда из Братска. Мирские челобитчики были дома, они должны были вернуться в Енисейск «на великое заговенье».
13 марта 1699 года поступает челобитье Кафтырева с предупреждением — не верить «бунтовщикам», в тот же день Пополутов требует очных ставок с мирскими челобитчиками. На следующий день Кафтырев подаёт два заявления; 27 марта он же просит привлечь мирских челобитчиков к ответственности за клевету. 27 июня 1699 года Кафтырев подаёт Полянскому донос с чрезвычайно важным обвинением в «недостойных речах» Безсонова, со ссылкой на Пополутова. Глухо высказанное обвинениебыло довольно искусно превращено впоследствии Кафтыревым и его сторонниками в центральный вопрос сыска. Оно отодвинуло все остальные вопросы на второй план. Но Пополутов, которому Кафтырев передал мяч этой гнусной игры, был в отъезде, в Бельском остроге. Пока его вызывали Полянский допросил бывшего целовальника Проньку Ловцова о том, как «бунтовщики» отобрали у него ключи и как ходили без указа в государевы амбары. Ловцов, видя, что следствие клонится не в пользу Кафтырева, попытался защищать братских жителей. Он сказал, что они только взяли ключи, но в амбар не ходили и на амбарах оставалась печать Кафтырева до приезда Галкина. Тогда Кафтырев предъявил старое челобитье Ловцова, в котором было сказано, что «воры и бунтовщики» отобрали у него ключи и с ними ходили в амбар (лл. 226-228). Это был первый успех Кафтырева. Тут же он подаёт Полянскому перечень «несходств» в обвинительных материалах против него (лл. 228-236).
Сенька Пополутов возвращается в Енисейск и 1 декабря 1699 года на допросе раскрывает ход, изобретённый Кафтыревым. Рассказывая о событиях в Братске, он показал: «Они ж, Гришка Безсонов с товарыщи, приходили к хоромам на рундук с выговором ему, Христофору, и невежеством. И он де, Христофор, к ним, к Гришке с товарыщи, выходил и говорил им, чтоб они от бунта унялися и бунтовать перестали. И в то время вышел из них, братцких жителей, один — Гришка Безсонов, говорил ему, Христофору, непристойные слова: как де мир встанет, так де и царь ужаснет, а ты де, Христофор, говоришь с нами» (лл. 239 об.-242).
Полянский придал этому показанию важное политическое значение и немедленно вызвал на допрос других сторонников Кафтырева. В Братск, где приказчиком вместо Галкина был Степан Лисовский, направляется требование о высылке в Енисейск казаков — Калги и Родьки Терпуга. Лисовский сообщил, что Калга находится в Иркутске, куда он сплавлял хлеб из Братска, а Терпуг лежит при смерти. Он обещал выслать Терпуга «как обможетца, а Ивашко Калга... как на дощаниках на весне припловет». В это время допрашивают казаков Ивашку Костоусова, который повторил обычную клевету на братских жителей и Костьку Борисова, подтвердившего показания Пополутова (лл. 244 об.-247). 24 января 1700 года допрашивались двое: казак Богдашка Данилов, который оказался достаточно честным и, повторив свои прежние показания против «бунтовщиков», сказал: «А из них де брацких жителей он, Гришка (Безсонов), один не выступывал и никаких непристойных слов... не говаривал» (лл. 247 об.-249); ссыльный человек Васька Мураевской, а в других документах — Муравской, полностью подтвердил показания Пополутова о непристойных словах (лл. 249 об.-251). Казак Петрушка Чюрмаев сказал всё то, что требовалось Кафтыревым — непристойные слова он, якобы, слыхал (л. 253 об.-255).
21 февраля 1700 года ничего не подозревавший Григорий Безсонов возвращается к сроку, который был записан в последней поручной, данной ему и его товарищам 16 сентября 1699 года енисейскими жителями. Он сообщил Полянскому о своём приезде, «а Митька Кирилов, Васька Бухаров за болезнью остались». Безсонову предстояла борьба в одиночку. 28 февраля его вызывают на допрос. Он заявил, что слов: «как де мир встанет...» не говаривал и тем «поклепали ево, Гришку, напрасно» (л. 258 об.-261). Выслушав его, Полянский и Берестов велели собрать по нём «поручную запись в том, что ставитца (становиться) ему, Гришке, в Енисейску на съезжем дворе перед думным дьяком... Полянским да перед дьяком... Берестовым по вся дни. И до указу великого государя и до вершения сего розыскного дела из Енисейска никуды не съехать и не збежать». Итак, народный челобитчик через четыре года защиты мирских дел стал подследственным лицом.
4 марта 1700 года приходит ответ от «великого господина» преосвященного Игнатия, митрополита сибирского и тобольского на запрос Полянского. Думный дьяк просил допросить попа Ивана Васильева, служившего в Маковском остроге. Поп был допрошен «на сафейском дворе по священству и по евангельской заповеди» и показал, что во время событий в Братском остроге он «был не в попех», но про Безсонова показал: «непристойные слова, такие, как де мир встанет, так и царь ужаснет, говорил, то он слышал». (Запрос Полянского, лл. 257 об.-258; ответ митрополита, лл. 261 об.-263).
Полянский, возможно по указанию Кафтырева, решил допросить Безсонова, почему он выступает один. Разве выбирали одного, а не троих? На допросе Григорий Безсонов сказал, что выбор дан на двоих и находится у него на руках и что Бухаров не приехал по болезни. Он предъявил следующий выбор братских людей за руками 7 казаков, 10 посадских и 25 пашенных крестьян, в числе которых были староста мирской Иван Софронов и староста церковный Тимофей Ульянов: «В нынешнем в 207 (1699) году выбрали мы меж себя и излюбили человека добра, не вора и не бражника, енисейского казака, братцкого жителя Григорья Дмитриева сына Микляева. И по сему нашему выбору быть ему, Григорью, в Енисейску з брацким ж крестьянином с Васильем Бухаровым по прежнему и по сему выборам за нашим мирским делом на Христофора Кафтырева в челобитчиках. И до вершения того дела из Енисейска ему, Григорыо, никуда не сотти и не сбежать и в том никакой хитрости не учинить. А буде он, Григорей, за нашим мирским делом в челобитчиках... стоять не будет... и то мирское челобитье постановит — и вместо ево Григорьевы головы — наши выборных людей головы. А издержка держать за тем мирским делом против прежнего выбору... и та издержка писать в издержную роспись имянно... Лета 7207-го майя в 28 день».К этому выбору приложило руки необычайно большое число лиц: Гаранька Садовников, Гришка Безсонов, Федька Иконник, Ивашко Микляев, енисеец Аничка Назимов, Фетька Филипов, Алёшка Фёдоров, Ивашка Ермолин, Афонька Пономарёв, Фетька Алексеев, Мишка Иванов, Офонька Кирилов и обязательный «богоявленской дьячек» Васька Алексеев. Вообще среди подписавшихся было много посторонних (лл. 264 об.-267).
Опираясь на выбор и доказав своё право выступать от имени мира, Безсонов на основе тщательного знакомства с следственным материалом, переходит в наступление. В челобитной от 13 марта 1700 года он требует допросить ряд свидетелей и прилагает правильно подобранный список лиц, подлежащих вызову, и подготавливает ряд вопросов.
И перед Полянским проходит ряд лиц, как бы направляемых рукой мирского защитника. 21 марта допрашивается сын боярский Яков Елагин (Ялагин). Он передал слова «бунтовщиков», сказанные в январские дни, что они «Христофора до смерти не убьют и животов ево грабить не станут». Удостоверяет, что они в государевы житницы не ходили, и там исправляет ложь целовальника Ловцова и подтверждает его последнее показание. Другой сын боярский Семён Карпов и казак Федька Бородин в тот же день защищают на допросе братских жителей.
Привлекают и Кафтырева к допросу по поводу жульнической покупки хлеба в Братской пустыне. Он признаёт, что купил 1000 пудов по алтыну. Хлеб послал в Енисейск, «а сколько — не упомнит», там продан, «а почем — не помнит».
Безсонов как-то сумел приобрести ещё одного свидетеля, приказчика крупного иркутского купца Ушакова — Ивашку Потапова (не бывший ли это приказчик Бирюльской волости, один из участников событий 1692 года?). Потапов в 1696 году был в Братском остроге, откуда направлялся с караваном в Китай. Он показал, что один из купцов приобретал у Кафтырева лошадей и рогатый скот. Удалось к допросу привлечь ещё одного случайного свидетеля, торгового человека Устьянских волостей Микитку Зензинова. Он был в Анамырской деревне (ныне Б. Мамырь) в тот момент, когда денщик Кафтырева Ивашка Ездоков насильно уводил спрятавшуюся от него дочь того крестьянина, у которого останавливался свидетель. Это были ценные сообщения посторонних и не заинтересованных людей, к тому же купцов, которым не было смысла лгать в пользу каких-то крестьян (последние показания, лл. 285-288).
Для раскрытия тайных пружин хлебной спекуляции Кафтырева Безсонов привлекает упоминавшегося ранее «крестьянина» Митьку Назимова, который ездил в 1695 году в Братск покупать хлеб. Кафтырев дал ему 60 рублей, чтобы он купил хлеб ещё и для него с целью перепродажи в Енисейске. Случайно Назимов оказался очевидцем того, как Кафтырев бил своего работника гулящего человека Петра Гульму (в другом месте — Гольма), умершего неделю спустя. Назимов в общей сложности реализовал в Енисейске 660 пудов хлеба, принадлежавшего Кафтыреву, «по 3 алтына и по гривне». Пошлин не платил. Уже после отстранения Кафтырева Назимов, по его указанию, взял 400 пудов хлеба у крестьянина Кадинской деревни, причём расчёты за этот хлеб с Кафтыревым было условлено произвести в Енисейске! Отсюда становились ясными лживые жалобы Кафтырева, что он умирает с голоду. Грек торговал даже тогда, когда падал! Еще одна сделка на 1000 пудов была совершена с помощью Назимова. Каким-то путём удалось изъять у Назимова несколько важных «грамоток», т. е. писем Кафтырева. В одной из них тогда ещё грозный Христофор писал «крестьянину» Ha зимову: «Благодетелю моему и другу Дмитрию Гавриловича Христофорко Кафтырев челом бьет. Здравствуй, приятель мой, на множество лет со всем своим праведным домом. Прикажи ко мне писать о своем здоровье, а я здравие слышати желаю... Послал я к тебе, благодетелю моему, тысячю пуд хлеба, надеясь на твое приятельство, как рекся ты мне преж сего учинить всякое споможение... А я за твое приятельство плательщик. Пожалуй, Дмитрий Гаврилович, поклонись от меня Михаилу Семеновичю, а челом бью ему тридцатью пудами хлебом — на пиво да двумя пудами круп грешневой... А естли... услышишь, естли будет в Китай отпуск и ты залесь (достань?) мне горностаев тысячи 2-3, а белок тысячю-другую». На «лице» грамотки: «Засим Христофорка Кафтырев стократно челом бью. Пожалуй, Дмитрей Гаврилович, буде мне быти другой год [в] Братиком быть — и ты пожалуй — «говори подьячему Априлкову (Апринкову?), что б щал (обещал?) ко мне Брацком». Тут же роспись того, что заказывалось купить Кафтыреву: «30 рондуг самых добрых, 2 пуда пороху самово доброво, 6 мехов бельих, череви бельи, 100 песцов, мамонтовой кости пуд или два, доброй» (лл. 292 об.-293).
Типичное письмо коммерсанта и, пожалуй, не только XVII века.
Эта «грамотка» приоткрывает завесу над многими тайнами: почему не взята была поручная по Пополутове и по другим слугам Кафтырева, почему в следственном деле не оказалось некоторых допросов, откуда черпал Кафтырев порочащие сведения о мирских челобитчиках?
Ещё 3 грамотки были из Иркутска, от Николая Грека, который адресовал их: «государю моему, брату, Христофору Юрьевичю».
Показания Назимова дали возможность вызвать двух свидетелей, которые бросили на чашу весов несколько крупиц правды. Посадский Васька Водовозов рассказал, как он вёз хлеб Кафтырева Назимову; отставной казак Васька Поротов плавил хлеб из Братска в Енисейск: «150 пуд ржи воеводе Михаилу Римскому-Карсакову да в Рождественской девичь монастырь на милостыню 30 пуд да для богадельные избы богадельщиком по 10 пуд в богаделыпо» (лл. 295 об.-296).Эти разоблачения были четвёртым успехом братских «бунтовщиков». Но судьба ещё раз порвала нить следствия: дьяку Полянскому было велено ехать в Тобольск и сыск приостановился.
По некоторым указаниям в делах можно догадываться, что мирской челобитчик Безсонов с согласия братских жителей обратился в Сибирский приказ с просьбой передать ведение сыска илимскому воеводе Фёдору Родионовичу Качанову. Почему «бунтовщики» оказали это доверие Качанову, сказать трудно. Может быть, они знали о его красноярском сыске. Кафтырев был этим очень недоволен и просил Сибирский приказ не передавать дела в Илимск и обвинял во всём хитрых братских челобитчиков: «Он, выборной челобитчик (Безсонов) и все братцкие жители... хотя меня в конец раззорить и голодною смертию поморить, переносами теми своими поклепными челобитными из города в ыной город, и хотя покрыть свои многие неправды, послали они челобитную к Москве, чтобы то их поклепное челобитье и все подлинные дела взять из Енисейска в Ылимск и меня выслать в Ылимской к воеводе Федору Родионовичу Качанову для очной ставки» (л. 406 об.).
Сибирский приказ согласился с предложением Безсонова, и воеводе Качанову 12 октября 1700 года поступает грамота, чтобы он, Фёдор, принял все дела. Ему предлагалось «розыскать подлинно, в правду, без всякого пристрастия, никому ни в чем не норовя и ни на кого не посягая».
Качанову, как он впоследствии докладывал, «Христофора и людей его, пока розыск вершится (в Красноярске) велено держать мне, холопу твоему, в Енисейску или в Ылимску или где по моему, холопа твоего, рассмотрению прилично, за крепким караулом». Напоминался приговор князя Репнина о битье Кафтырева «кнутьем» и ссылке на Лену, если он окажется виновным.
Качалов задержался в Красноярске до 1702 года. Когда он принял дела о Кафтыреве и просмотрел их, то обнаружил немало дефектов: некоторые дела оказались только в копиях, но было допрошено очень много лиц, причастных к делу, одних людей уже не было в живых, другие разъехались без поручных записей, многие бумаги подписывал енисейский казак Иван Ездоков, который за «составные дела и за подписку казнен смертью в Енисейске». Не сказались ли на качестве предшествующих сысков слоновая кость и подарки «самые добрые»?
Начинается сыск Качанова. Воевода собирает оставшиеся материалы у Лисовского, в октябре 1702 года переводит Кафтырева в Илимск, производит в январе — марте 1703 года допросы ряда лиц, посылает в Братский острог распоряжение — никого из причастных к делу никуда не отпускать, составляет полный список тех, кто не был допрошен и выезжает в Братский острог. Там он извлекает из приказной избы челобитные, которые подавались во время управления Кафтырева, и производит допросы всех лиц, кто был в той или иной мере связан с событиями 1696 года. В декабре 1703 года вся работа подошла к концу. Всего им было допрошено 232 человека, т. е. больше, чем всеми следователями вместе взятыми за 4 года следствия. Многие были опрошены по нескольку раз. Допрошено: посадских людей — 21, ясачных людей — 17, служилых — 30, пашенных крестьян — 142, женщин — 7, попов и вкладчиков — 6, прочих — 9.
Но всё-таки в сыске оставалось много пробелов, оказалось невозможным найти Пополутова и многих других важных участников. За давностью лет некоторые показывали противоположное тому, что они говорили 7 лет перед этим. Другие забыли старые обиды и отвечали уклончиво. Но с несомненностью выявилось, что братских жителей нельзя было обвинять в бунте и что Кафтырев оказался виновным во всём том, на что жаловались братские жители, монахи и ясачные люди. Оставалось неустановленным — говорил ли Безсонов «непристойные слова». Из всех свидетелей, настаивавших на прежних показаниях о «непристойных словах», оставался только Константин Борисов.
И Качанов, чтобы установить истину, по обычаю того времени прибег к пытке (лл. 669 об.-671).
«1704 году майя в 18 день в Ылимском, в застенке, енисейскому служилому человеку Григорию Безсонову с енисейским служилым человеком с Костянтином Борисовым в непристойных словах дана очная ставка. А на очной ставке Костянтин Борисов говорил: «...Григорей Безсонов говорил ему, Христофору, непристойные слова: Как де мир голкнет, так де и царь умолкнет...»
«А Григорей Безсонов на очной ставке, выслушав ево, Костянтиновы речи, говорил: ...а никаких де непристойных слов и таких — как де мир голкнет... он, Григорей, Христофору Кафтыреву не говаривал. Тем де ево, Григорья, он, Костянтин с товарыщи клеплют напрасно». Да и сам Христофор сказал, что он таких слов не. слыхал. На допросе у Полянского, продолжает Безсонов, казак Богдан Данилов сказывал: «поучал де ево Христофор Кафтырев на него, Григорья, говорить непристойные слова и давал де ему, Богдану, оттого полтину денег. И он де, Богдан, у него, Христофора, полтины не взял». Григорий Безсонов просил Полянского записать эти слова Богдана Данилова и дать ему очную ставку. Полянский не сделал ни того ни другого. Так говорил в застенке Безсонов.
«И после очной ставки Костянтин Борисов в тех непристойных и переменных (афоризм о царе и мире имел два варианта) словах пытан».
«А с пытки он говорил: подлинно де Григорей Безсонов... такие слова говорил: как де мир голкнет...»
«А на пытке дано ему, Костянтину, девять ударов».
«Того ж числа Григорей Безсонов в непристойных словах пытан, в том что он, Григорей... такие слова говорил ли».
«А с пытки он, Григорей, говорил: таких де непристойных слов... он не говаривал. Тем де ево, Григорья, он, Костянтин, клеплет напрасно, стакався воровски».
«А на пытке дано ему, Григорью, одиннадцать ударов».
«И в переменных непристойных словах Костянтин Борисов пытан вдругорядь»...
«А с пытки говорит те ж речи... а таких де слов, что написано в допросе ево, бутто говорил Григорей Безсонов: как мир восстанет, так и царь ужаснет, он, Костянтин, от него, Григорья Безсонова, не слыхал... А как записано в допросе его, того он не ведает, потому что грамоте не знает»...
«А на пытке дано ему пять ударов».
Не всякий выдерживал пытку. Часто, будучи приведённым в застенок, человек не решался встать на пытку и говорил то, что от него требовалось следствием.
Через 4 дня после пытки, 22 мая, Григорий Безсонов возобновляет борьбу. Он подает воеводе Качанову челобитье и рассказывает, что за люди стакались с Кафтыревым в его преступлениях против братских жителей и в его интригах на следствии: «Иван Ездоков... явился в составных письмах (ложных доносах) подпищиком на красноярцов и на илимцов и иных городов и на братцких жителей. И по розыску он, Иван, за то ево воровство казнен смертию. И то ево воровство по тому розыску (Полянского) ведомо на Москве в Сибирском приказе. А Семен Пополутов в прошлых годех при иркуцком воеводе... Кислянском за убивство и за разбой пытан многажды и казнен: отсечены левой руки два пальца и отрезаны уши... Он же Семен явился в Кежемской деревни в часовенной краже». Пополутов посылался Христофором «в Балаганской острожек лазущиком с ложными отписки и з грамотки. И по ево подводу он, Христофор, в Балаганском Василья Чемесова и Михайла Нитника с товарищи пограбил... А Петр Чюрмаев у него ж, Христофора, зерщик и пропоец... А Иван Самойлов жил у него, Христофора, и стакався с ним... и в Енисейску он, Иван, резал ножем трех человек... И после того отбывая (избегая наказания) затейных дел и воровских своих причин, он, Иван, бежал в Тоболеск и поставлен в попи3 . А Василей Муравской, ссыльной человек, жил в Брацком у него, Христофора, и бежал в Тоболеск, и в Тобольску бит кнутом и заорлен и прислан в Енисейск». И вот, аргументирует Безсонов, опираясь, на этих людей Христофор, «спустя многое время» пустил в ход поклёпное заявление о непристойных словах. И в этой выдумке, продолжает Безсонов, они путались сами: Христофор приписал мне, Безсонову, слова: «Как де мир востанет (в других местах — встанет), так де царь ужаснет». В Илимске Христофор уже говорил, что от меня непристойных слов не слыхал. На очной ставке в застенке Константин Борисов сказал, что я, Безсонов, говорил другие слова: «Как де мир голкнет, так де и царь умолкнет». Безсонов просит разыскать упомянутых им друзей Кафтырева. Видимо, он готов был на очных ставках с ними итти в застенок на пытку (лл. 672-673).
Поведение Безсонова на пытке было пятой и последней последней братских жителей.
Говорил ли в действительности Безсонов «непристойные слова»? Нет, не говорил и не должен был говорить. Весь ход восьмилетнего следствия характеризует Безсонова, как очень выдержанного и стойкого борца. Ему нельзя было рисковать мирским делом и среди сборища друзей Кафтырева выходить и на рундук с таким заявлением. Эта сжатая, в народном духе выраженная формулировка о царе и мире, несомненно родилась в недрах недовольных масс. Но её можно было употребить в своем кругу, а не среди врагов. Примечательно и то, что Кафтырев пустил в ход выдумку о выступлении Безсонова спустя три года с лишним после событий в Братском остроге. Невероятно, чтобы Кафтырев не использовал такого промаха Безсонова сраз у после событий 7 января 1696 года, когда «письмянной голова» сплетал целую систему политических обвинений против «бунтовщиков». Пустил эту выдумку Кафтырев очень обдуманно, не желая рисковать ничем, кроме спин своих друзей. В челобитье Полянскому 27 июня 1699 года он заявил, что о непристойных словах знает Пополутов, которого он и предлагал допросить. В 1703 году в Илимске он сказал, что сам этих слов о царе и мире не слыхал.
Вся сцена выхода Кафтырева к «бунтовщикам» с увещеванием, в ответ на которое Безсонов якобы сказал «непристойные слова», несомненно вымышлена. Выдумал её Кафтырев или кто-нибудь из его шайки. Кафтырев с начала волнений находился под бдительным караулом братских жителей и если бы даже имел возможность выступить с речью перед «бунтовщиками», то вряд ли рискнул бы этим воспользоваться. Ему скорее ответили бы не словами, а дубьём. Кафтырев был трус, он мог, обътый страхом, сидеть запершись в «хоромах», вокруг которых стояла народная стража, он мог малодушно целовать икону и лицемерно клясться, что ничего не предпримет против «бунтовщиков», но он не мог осмелиться выйти «с увещеваниями» к |народу, который только что сбросил его, как вампира. Если же сцена с выступлениями Кафтырева и Безсонова произошла бы в действительности, то представляется совершенно невероятным, чтобы Кафтырев не слыхал ответа Безсонова.
За выдумку поплатился Безсонов и друг Кафтырева — Борисов. Последний на пытке не мог отступить, так как пример казнённого за политическую клевету Ездокова был свеж в его памяти.
Сыск был кончен. Так как он вёлся по делу енисейского служилого человека, а Братский острог не находился тогда введении Илимска, то Качанов 28 июля 1704 года направляет Кафтырева с итогами следствия в распоряжение енисейского воеводы Глебова. Но последний не принял Кафтырева, ссылаясь на то, что у него нет на это указа из Москвы, что все поручители разъехались и отослал его обратно в Илимск. При этом он, по словам Кафтырева, избил его. Илимским служилым людям, Ширшикову и Черемисину, бесцельно сопровождавшим Кафтырева, надоело всё это дело, сам Кафтырев вел себя вызывающе, выкрал у них документы и они по дороге видимо побили его и, может быть, поживились частью его имущества.
Качанов в феврале 1705 года направляет Кафтырева и всё дело в Сибирский приказ. Там, в Москве, Кафтырев продолжает писать челобитные на братских жителей, требует возвращения конфискованного имущества, настаивает на высылке в Москву Аники Брянского для допроса и жалуется на Качанова. что тот не произвёл расследования но поводу «разорения и мучения», которые причинили ему енисейский воевода Глебов и конвоиры по пути из Енисейска в Илимск.
Сибирский приказ в 1706 году делает замечание Качанову за то, что он не допросил Ширшикова и Черемисина, требует высылки Брянского для допроса в Москву и приказывает взять поручную по Григорие Микляеве.
Аника Брянской 6 марта 1707 года высылается в Москву, о поручной по Григорие Микляеве Качанов даёт указ в Братский острог, ввиду того, что в Илимске Микляева никто не знал. Поручная 2 апреля, за подписями 15 человек, отсылается в Илимск (арх. № 81, св. 8, лл. 14, 22, 23, 25).
Требование Кафтырева о поручной было последним его выстрелом в долгой борьбе с мирским челобитчиком. Далее теряются все следы этого дела.
Был ли наказан в Москве Кафтырев? Материалы следствия не дают оснований ответить на этот вопрос в утвердительном смысле. Конец доклада Качанова утерян, и выводы его изсыска остаются неизвестными. Возможно, что в Москве действовали друзья Кафтырева, в первую очередь влиятельные греки, и он избежал наказания.
По одному из дел (арх. № 53, св. 4, л. 119) можно установить, что казачий десятник Дмитрий Кирилов, казаки Григорий Микляев, Евдоким Фалилеев и другие были в феврале 1706 года в Москве, вероятно, для сопровождения казны. Там они 10 февраля подали челобитье о выдаче им соляного жалованья, которого они не получали со времени отписки Братского острога от Енисейска, т. е. с 1702 года. Сибирский приказ дал 26 февраля указание Илимску о выдаче им соли за минувшие годы.
Григорий Микляев и Дмитрий Кирилов в 1706 году ещё были на государевой службе в Братске и пахали там за хлебное жалованье. Но в 1708 году за хлебное жалование пахал сын его, Григория Микляева, рядовой казак Иван Григорьев сын Микляев (арх. № 88, св. 9). Кстати, у Григория Микляева посписку 1708 года были сыновья: Иван 30 лет, Иван 12 лет, Семён 8 лет («хром») и внук Иван 2 лет.
Отставленного Алексеем Галкиным от подьячества «у бунтовщиков» Григория Матвеева можно было встретить в 1706 году вновь в приказной избе Братского острога в качестве подьячего. Но уже 2 марта 1707 года он был, по его просьбе, освобождён от работы, так как «писать не может... за скорбию руки ево». Он должен был ехать в Илимск «для очиски», т. е. для сдачи дел, но чувствуя, что над ним будет вечно тяготеть обвинение в том, что он «явился в письме составных писем» по делу Кафтырева, заблаговременно выслал семью в Иркутск и затем сам бежал туда с дороги из Братска в Илимск.
Так неясно заканчивается всё дело о борьбе жителей Братского острога со своим мучителем.
Фото 12. Восточная башня Братского острога (снимок 1946 г.)
Народные волнения имеют громадное познавательное значение. Они представляют как бы кристаллы истории народа, которые зарождаются в спокойной аморфной среде и в резком свете внезапно показывают такие черты и качества народа, которые невидимы в «нормальные» дни его жизни. Они отображают и общественное и хозяйственное бытие народа и его думы.
События, почти одновременно возникшие на Лене, Илиме и Ангаре, представляют часть цепи сигналов, загоравшихся в разных концах Сибири и говоривших о тяжелой жизни трудового люда. Волнения народа, «бунты» — показатель его бесправия.
Волнения были закономерны, а поводы к ним — «случайны». Поведение народа в описанных движениях поражает выдержкой, согласованностью действий и особой стихийной тактикой. Это проявлялось с ещё большей силой, если у народа был руководитель и в то же время исполнитель его воли. Защита своих прав в одиночку тогда, в XVII веке, была почти невозможна. Требовалась сила коллектива и народные волнения являлись показателем этой силы. Воеводам и приказчикам долго помнились события, в которых масса и в особенности её главная часть — крестьянство, оказывалась победителем в столкновении с их предшественниками. Народ доказал, что не только может сбрасывать своих мучителей, но и методично преследовать их, пока они не разоблачат себя до конца и не будут обезврежены.
Описанные волнения были в полном смысле стихийными. Общественное сознание крестьян еще не поднималось дальше протестов против местных управителей. Крестьянство в этих волнениях ещё не понимало, что оно выступает против системы крепостнического государства, против класса дворян, управлявших страною. Но оно уже чувствовало силу объединения и недвусмысленно выразило это в афоризме о царе и мире.
В Сибири, где не было помещичьего землевладения и помещиков, народные волнения имели свои особенности. Сибирские крестьяне, посадские и рядовые служилые люди выступали прежде всего против произвола местных агентов крепостнического государства.
Вместе с тем народные волнения в Сибири носили общие черты, типичные для крестьянских движений крепостнической эпохи. Выражая стихийный протест и борьбу против социального гнета, крестьянские волнения и восстания были разрозненны, не имели единой организующей и руководящей силы. Выступая против воевод крестьяне еще надеялись на «доброго» царя.
Сущность крестьянских восстаний феодально-крепостнической эпохи четко характеризована И.В. Сталиным:
«Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачёв и др. Мы видели в выступлениях этих людей отражение стихийного возмущения угнетённых классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнёта».
Отмечая значение крестьянских восстаний, расшатывавших крепостнический режим, характеризуя причины их поражений, И.В. Сталин указывает, что «крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями. Только комбинированное восстание во главе с рабочим классом может привести к цели. Кроме того, говоря о Разине и Пугачёве, никогда не надо забывать, что они были царистами: они выступали против помещиков, но за «хорошего» царя».
1 А.П. Окладников в работе «Очерки из истории западных бурят-монголов», Лнгр., 1937, на 163 странице цитируя это место из челобитья Кафтырева, опускает, заменяя точками всю вторую фразу и следующее далее начало третьей фразы: «А иных немногих ясашных иноземцов они, воры». Такое цитирование изменило смысл заявления Кафтырева.
2 На месте шкурка белки стоила 1-2 копейки, шкурка горностая 3-4 копейки. Значит, Кафтырев перепродавал пушнину в 8-10 раз дороже. Особенно выгодным оказались сделки по горностаям.
3 Это тот поп, показания которого прислал Полянскому преосвященный Игнатий.
<< Назад Вперёд>>
