Письма священника с похода 1877—1878 гг.

Мобилизация застала нашу дивизию в лагере под Варшавой. Понятно, что сейчас же поднялась страшная суета, поскакали офицеры в разные командировки, отовсюду стали прибывать партии «призывных» из запаса солдат; началось укомплектование разных частей, в том числе, и нашего подвижного дивизионного лазарета. Кто-то премудро сообразил, что всю лазаретную прислугу всего лучше набрать из состава «призывных» нижних чинов, так как многие из них оказались совершенно негодными для строевой службы. Это была очень большая ошибка... Начали набирать, комплектовать... Из каждой прибывающей партии все лучшее, к чему-нибудь годное, назначалось в иголки, в артиллерию, все же негодное, ни к чему не способное, самые оборышки — в наш лазарет. Сначала никто не обращал на это серьезного внимания; принимали всех без разбора, огулом, лишь бы образовалось число положенно по штату. Таким образом, в течение каких-нибудь двух недель лазарет наш укомплектовался... Составили роту носильщиков, назначили обозных служителей; стали разбирать их ближайшим, непосредственным осматриванием каждого порознь и тут только заметили, что в состав нашей лазаретной прислуги поступили люди совершенно ни к чему неспособные, словом: слепые, хромые и чающие движение воды... Достаточно того, что по первому же надлежащему осмотру из числа 300 человек тут же отосланы были в местный военный госпиталь 44 человека для переосвидетельствования... В числе этих отправленных значились следующие экземпляры: 1) Семен Подгородный, 58 лет, на службе с 1855 г.—против него отметка врачей: «Начало старческого маразма»; 2) Ейзен Шнитковский — 61 год, на службе с 1855 г., отметка: «Истощение и старческий маразм»; 3) Василий Олейников, 55 лет — «Начинающееся старческое ослабление»; 4) Агафон Столяров, 62 года, на службе с 1852 г.— «Полный старческий маразм»; 5) Тарас Приймаченко, на службе с 1854 г. — «Маразм». Далее в списке следуют слабогрудые, глухие, слепые, косолапые... Зачем же призывали, утруждали, перевозили и отвозили всех этих недугующих и обремененных? При такой системе комплектования лазаретной прислуги мы во время похода по необходимости оставляли больных почти в каждом городе, чуть не на каждой железнодорожной станции. За весь поход, кроме умерших (23 человека), мы оставили в разных госпиталях всего 130 человек — процент довольно солидный.

Таково было санитарное состояние людей, назначенных в дивизионные санитары. Не лучшим оказалось и служебнонравственное их состояние; начать с того, что в нашем лазарете за все время похода не было строгой дисциплины — этой души всех частей военного ведомства. Главный врач и смотритель (в чине майора) долгое время никак не могли определить и установить своих служебных отношений; один был чересчур деликатен и никак не хотел давать почуствовать, что он начальник, другой не в состоянии был понимать это и страдал амбицией; от этого нередко происходили между ними презабавные личные отношения. Весь военный персонал лазарета, во главе с таким смотрителем, долго не могли помириться с тою мыслию, что они непосредственно подчинены лицу гражданского чина; принимать от него приказания, в какой бы мягкой форме они ни отдавались, было для них чем-то даже обидным. Прямым последствием такого близорукого понимания вещей и отношений было то, что командир роты носильщиков нередко находил для себя более удобным не подчиняться ничьим распоряжениям, ни главного врача, ни смотрителя... При таких порядках нижние чины роты носильщиков были порядочно распущены: пьянство, драки, взаимное воровство и даже мародерство процветали как нельзя более. Унтер-офицеры, набранные также из состава «призывных», служили главными коневодами и во время кабачных драк не считали для себя оскорблением получить несколько оплеух от руки своих же подчиненных. Несчастный фельдфебель, ежедневно являясь к смотрителю за приказаниями, каждый раз заявлял с отчаянием «что он все руки себе обколотил, что с таким народом нет никакого способа». Во время похода, особенно в дождливую погоду, наши санитары отставали от обоза на целую версту, тащились попарно или в одиночку «гуськом»; если необходима была их помощь при подъеме на высокую гору или при крутом очень спуске, офицер, заведывавший обозом, а нередко и сам главный врач должны были скакать верхом назад и подгонять отставших. На бивуаке в Овчей Могиле какой-то солдат насильно отнял у бедной болгарки понравившийся ему жестяной котелок, единственную посудину, в которой несчастная женщина варила пищу своим детям; болгарка подняла отчаянный крик, а солдат успел скрыться; стали обыскивать наши линейки и нашли котелок у одного из наших обозных. Кроме лиц посторонних, наши санитары и обозные обворовывали друг друга: то мундир пропадет, то ранец обчистят; дошло до того, что воровали один у другого попоны, подковы: обозные даже один у другого расковывали лошадей... Из церковной фуры выкрали таз, коврик, чайники, циновки. Ничему не давали спуска. Главный врач взял себе два ящика турецких патронов для ружья Пибоди и Мартини и отдал их на хранение одному обозному; чрез две недели ящики пропали несмотря на то, что в каждом из них было пуда по три весу. В день Плевненской битвы, 28 ноября, наши санитары, подбирая раненых, не пропустили случая подобрать и кое-что другое. Чрез несколько дней около нашего лазарета, этого мирно безоружного учреждения, стали раздаваться очень частые ружейные выстрелы. Плевна уже была взята, на всех позициях мертвая тишина, а в нашем лазарете перестрелка... Оказалось, что наши санитары подобрали порядочное количество турецких ружей и стали их пробовать. Ходили в продаже под рукой и более мелкие вещи, часы, цепочки, пустые кошельки. В Казанлыке наши лазаретные служители начали продавать на базаре новое белье, фуфайки, шапки, чулки; их, конечно, поймали, и по дознанию оказалось, что они вошли в стачку с ранеными, которых состояло там на попечении одного нашего лазарета более тысячи человек. Выпросит себе раненый белье, фуфайку или другую какую-нибудь вещь из склада Красного Креста, а чрез день эта вещь очутится на базаре; комиссионерами являлись наши служители.

Уход таких служителей за больными и ранеными не отличался особенною мягкостью, состраданием, усердием... К сожалению, при нашем лазарете во все продолжение войны не было ни одной сестры милосердия — не было, значит, наглядного примера и образца настоящего, человечного ухода за бедными страдальцами. Не раз, не два замечалась у наших санитаров и служителей даже какая-то грубая, непростительная жестокость по отношению к раненым: наступить на раненую ногу, толкнуть пораненную руку, безучастно отнестись к просьбам, стонам и воплям несчастных мучеников для наших служителей не считалось жестоким...

— Бога в тебе нет,— вопит бедный раненый, которому неуклюжий служитель наступил на раненую ногу...

— Ну, ну, чего ревешь-то,— грубо отвечает ему служитель,— нянек тут, брат, нет для тебя; лежи, коли лежишь...

Из операционной палатки постоянно слышались громкие призывание врачей: «Санитары, где же санитары?». Оказывалось, что, принеся на носилках тяжело раненого к операционной, наши санитары скрывались неизвестно куда, и для того, чтоб отнести оперированного в назначенное ему место нужно было созывать, а иногда посылать за ними... Зато какими молодцами оказывались наши «призывные», когда их посылали на фуражировку — тут почти все являлись охотниками. Пошлют за сеном, за соломой, а они навезут всякой всячины. В Казанлыке послали за соломой для подстилки раненым; солома была крайне нужна: раненые валялись на голой земле, в грязи, в собственных нечистотах — положение их было ужасно... Отправились за соломой три линейки и пропадали неизвестно где целую почти неделю — зато привезли, кроме соломы, индюков, кур и целую бадью отличного меда. Оказалось, что они нечаянно попали в какую-то турецкую деревушку, покинутую жителями, и нашли в ней полное домашнее хозяйство; не обращая внимания на то, за чем посланы, наши санитары заблагорассудили остаться в деревушке и пожить в ней до тех пор, пока истребится ими вся найденная живность.

Отсутствие строгой дисциплины, допущенная безнаказанность за явные проступки породили в нижних чинах самовольство, самоуправство, даже наглость; стащить чужую вещь, отнять насильно, разломать безо всякой нужды целое здание, исковеркать в опустелых домах оставленную мебель, зеркала, картины²³ — все это не считалось преступным для наших грубых служителей... «На то и война»,— говорили они постоянно в оправдание своих невежественных поступков...

Да, выбор дивизионных санитаров из числа «призывных» нижних чинов был большою ошибкой. Не даром же все ротные командиры, сравнивая молодых строевых солдат с «призывными», постоянно определяли достоинство последних многозначительным прозвищем «дрянь-людишки...». Отчего это?

---

²³Это практиковалось в Адрианополе, в богатых домах, брошенных разбежавшимися турками и евреями.

<< Назад   Вперёд>>