IV. Десятидневки
(Канцелярская часть военно медицинской администрации)
Состоя при подвижном дивизионном лазарете во все продолжение минувшей войны, насколько в ней участвовала наша дивизия, и неотлучно находясь при главном враче, я, как посторонний и относительно более свободный человек, имел полную возможность ближайшим образом проследить и изучить еще одну, весьма неудобную статью, это медико-канцелярскую часть. Не позволяя себе вдаваться в рассуждения о самой организации полевого военно-медицинского управления, о степени той пользы, которую принесло оно нашей действующей армии, но внимательно присматриваясь в продолжение целого года исключительно к письменной его деятельности, я не мог не придти к тому заключению, что учреждение это и на полях битв нисколько не жалело казенной бумаги, казенных чернил и литографских станков — деятельность его в этом отношении поистине изумительна, особенно в военное время, среди разнообразно случайных и нередко весьма капризных перипетий войны — за один 1877 г. оно выпустило от себя 12 000 исходящих бумаг! Такая почтенная цифра сделала бы честь любому министерскому департаменту и могла бы послужить несомненным знаком отличия для всякого присутственного места.
Не угомонившись за целый 1877 г., полевое военно-медицинское управление продолжало свою многоплодную писарскую деятельность и в наступившем 1878 г. с неменьшею энергией и неусыпностью: уже в конце июля и в начале августа этого года поступали из него бумаги за номерами 7643, 8117 и т.д. Пылая самою неукротимою страстью к многописательству, оно напрягало все усилия, чтобы заразить такою же писарскою эпидемией и все подведомственные ему медицинские учреждения: благодаря исключительно одним только предписаниям, подтверждениям и даже страхованиям полевого военно-медицинского управления и наш подвижной лазарет вынужден был с крайними потугами и усилиями выпустить из себя целую тысячу номеров исходящих бумаг. Не знаем, сколько находилось в действующей армии подвижных лазаретов и военно-временных госпиталей, но если все они выпустили по стольку же исходящих бумаг (а нужно думать, что госпитали выпустили их вдвое и даже втрое против подвижных лазаретов), то изо всей этой массы может составиться довольно объемистый военно-медицинский архив минувшей войны... Можно бы назначить особую премию тому труженику-писарю, который сосчитал бы количество стоп бумаги, употребленной военными врачами и учреждениями на составление одних только «десятидневных ведомостей» за всю прошлую войну. Уж эти «десятидневники»!.. Долго будут помнить их наши полковые и дивизионные врачи, служившие в действующей армии... Помню один курьезный случай: на позиции, около Плевны, в половине декабря, когда наступили уже довольно сильные морозы, главный врач нашего лазарета, получив чуть не двадцатое строжайшее подтверждение полевого военно-медицинского управления о немедленном доставлении десятидневных ведомостей, обратился к полковым врачам нашей дивизии вместо официальной бумаги с частным окружным посланием, убеждая их не начальственно, а по-товарищески не доводить его до серьезных служебных неприятностей, которыми страховало его неумолимое ничем полевое военно-медицинское управление. В ответ на это послание один полковой врач прислал записку, писанную карандашом, следующего содержания: «Побойтесь вы Бога, добрейший NN, на бивуаке у нас ни полена дров, чернила мерзнут, руки коченеют, как же тут графить и писать ведомости? Счет больным я веду аккуратно и записываю карандашом, благо он один не мерзнет, а когда оттаем — я, мой фельдшер и чернила — тогда немедленно доставлю проклятую десятидневку»... Такого же содержания записки получены были и от прочих полковых врачей... И нужно сказать правду: составление подобных ведомостей, многографных и многоклетчатых, при условиях бивуачной жизни в суровое зимнее время было не только неудобно, но положительно немыслимо, когда за невозможностью достать дров целые части полков оставались по несколько дней без горячей пищи, когда на стенах землянки выступал снег и на постели во время сна замерзали усы... А между тем, полевое военно-медицинское управление, жившее в это время в теплых домах Систова, ничего слышать не хотело о наших морозах, никаких резонов не принимало и с каждою приходящею почтой громило несчастных главных врачей, и неотступно требовало от них «десятидневок». Сожитель мой, честнейший и благороднейший человек, истинный труженик-службист, получая чуть не ежедневные подтверждение полевого военно-медицинского управления, просто доходил иногда до настоящего отчаяния... «Что мне делать? Что мне делать?» — вопит он, ухватившись за голову обеими руками и шагая машинально в тесной болгарской избушке, где мы с ним жили; а тут, один за другим, приходят к нему то смотритель, то комиссар, то ординаторы, и все с тем же самым вопросом: что делать? Вместо положенных по штату 83 человек больных, в нашем лазарете постоянно находилось их от 200 до 350, а после Плевненского боя, 28 ноября, прибыло еще раненых более 700 человек. Негде, не на чем положить, нечем прикрыть, нечем кормить, нечем лечить... Работы всем так много, что сил не хватает, а тут еще эти «десятидневки» — когда их тут писать? Да если бы только одни эти десятидневки, а то нужно еще посылать сведения начальнику дивизии ежедневные, корпусному командиру семидневные, отрядному врачу еженедельные, в главный штаб ежемесячные... Для исполнения подобной письменной работы нужна целая канцелярия, а у нас всем этим многосложным делом орудовали всего три фельдшера, один по внешней переписке, другой по внутренней, а третий исключительно занят был одним графлением табличек и ведомостей, так как полевое военно-медицинское управление не благоволило снабдить наш лазарет никакими печатными бланками и разнокалиберными формами многосложной санитарной отчетности; поэтому на долю третьего нашего писаря-фельдшера выпала истинно египетская работа графить многолинейные и многоклетчатые ведомости и формы этой отчетности. Пропустит одну графу, не там поместит требуемую клеточку — пропала вся работа, начинай снова; в глазах рябит, в голове бестолковая путаница от этой машинной, бестолковой работы... Десять раз приходится переграфливать иную ведомость, а тут новая беда: писарь, проставляя свои цифры по клеточкам, сбился с толку и перепутал или по полкам, или по болезням; поправить нельзя, итоги не сходятся, начинай опять сначала: графи, графи... Эта египетская работа совершалась у нас не только ежедневно, но и еженочно, и не только сидели за нею не разгибая спины писаря-фельдшера, но и сам образцовый труженик — главный врач; все исходящие бумаги, всю внешнюю переписку он вел сам и все черновые бумаги писал собственноручно; поэтому, занятый целый день в лазарете, он просиживал ночи за письменною работой и буквально в течение целого года ни разу не ложился спать ранее 2—3 часов пополуночи, а нередко засиживался до 5 часов. Больно было смотреть на этого почтенного труженика за такою каторжною работой...
<< Назад Вперёд>>
