От редактора
К концу 80-х годов XX века в США сформировалось направление, родственное исторической антропологии, — новая культурная история. Ее лидеры — такие, как Роберт Дарнтон и Линн Хант — призывали к заимствованию методов анализа у литературоведов и антропологов и делали акцент на изучении символических языков (вербальных и невербальных), разнообразных практик и репрезентаций2. В 1980-е годы «культурный поворот», как впоследствии отмечала В. Кивельсон, произошел и в американской русистике: интерес исследователей Московской Руси сместился с изучения политических институтов, войны, дипломатии, государственного управления на различные аспекты истории культуры3.
Приведенная характеристика приложима и к творчеству самой Кивельсон: озаглавив свою первую монографию «Самодержавие в провинциях», исследовательница перенесла внимание со столичного уровня на региональный и показала важную роль уездных детей боярских в функционировании московской политической системы на местах; при этом в качестве центральной категории анализа она использовала понятие политической культуры4.
В книге «Самодержавие в провинциях» Кивельсон подвергла ревизии привычный образ Московского царства как деспотического государства, властитель которого как рабами правил своими бесправными подданными. Полемизируя со сторонниками подобного взгляда (весьма распространенного как в американской, так и в российской историографии5), исследовательница предложила иную и, как мне кажется, более убедительную точку зрения на природу московской монархии, которая, подобно другим европейским государствам начала Нового времени, нуждалась в поддержке и содействии различных групп населения, находивших в рамках существующей правовой и политической системы возможности для защиты своих прав и интересов6.
Еще во время работы над первой монографией у Кивельсон возник замысел новой книги — той самой, которую сейчас держит в руках читатель. Как вспоминает автор, «несколько лет назад в поисках иллюстраций для книги об уездных землевладельцах я натолкнулась на большую коллекцию нарисованных от руки карт земельных участков XVII века... Как только я увидела эти прекрасные рисунки, я поняла, что недостаточно воспроизвести их в качестве иллюстраций: этот источник настоятельно требовал интерпретации, которой почти не проводилось до сих пор» (наст. изд. С. 17).
Мысль положить в основу будущего исследования рукописные чертежи и карты XVII века и использовать их как источник для изучения представлений жителей Московии о своем месте в мире оказалась чрезвычайно плодотворной. О покорении русскими просторов Евразии со времен В.О. Ключевского написано очень много, но о пространственном воображении в допетровской Руси не писал еще никто.
По многим признакам книга «Картографии царства» может быть отнесена к жанру новой культурной истории: это и сам выбор невербальных (визуальных) источников — карт как основного материала для исследования, и виртуозная их интерпретация (дешифровка) с целью выявления представлений — правовых, политических, религиозных, эстетических — создавших их людей. Примечательно также (и это опять-таки вполне в духе новой культурной истории), что Кивельсон интересуют не только и не столько карты как некие готовые артефакты, сколько практики их создания: исследовательница тщательно собирает сведения о русских картографах XVII века, о социальной среде, из которой они вышли.
В новой книге Кивельсон можно заметить развитие некоторых важных для нее идей: в частности, в чертежах спорных участков из земельных тяжб, в картах Сибири и записках первопроходцев она обнаруживает подтверждения своего тезиса об интегрирующем характере Московского царства, в социальной и правовой системе которого находили себе место и крепостные крестьяне, и колонизуемые сибирские народы.
Существенную роль в книге играет сравнительно-исторический анализ. Я, например, не мог пройти мимо тезиса, подкрепленного европейскими и даже японскими параллелями, о том, что картография, остававшаяся редким явлением в Средние века, «возникла на пепле провинциализма и партикуляризма, регионального покровительства и присоединения и являлась как инструментом, так и результатом... формирования государства и национальной интеграции» (С. 35). Следовательно, быстрое развитие русской картографии в XVII веке косвенно указывает на исторический «возраст» страны: начало Нового времени, что может послужить важным аргументом в нескончаемом споре о том, к какой эпохе, Средневековью или раннему «модерну», следует относить допетровскую Русь.
Впечатляют также сделанные на основе сравнения русских и европейских чертежей и карт выводы о различиях в положении несвободных (соответственно, крепостных крестьян и рабов) в Московии и колониальной Америке, а также о разных методах колониальной политики России и европейских держав.
Вышедшая в издательстве Корнеллского университета в 2006 году книга «Картографии царства» была высоко оценена и американскими историками, и российскими исследователями7. Справедливости ради надо, однако, упомянуть, что в хоре похвал прозвучали и отдельные критические ноты: так, Честер Даннинг отметил, что его не убедил тезис автора о том, что «московская теория империи» была на практике менее жестока, чем западный империализм8. Тем не менее и критики не могли не признать новизну и оригинальность исследования Кивельсон.
В заключение необходимо сказать несколько слов о проблемах перевода. Терминология американского издания подверглась существенным изменениям. В соответствии с желанием Валери приблизить язык к реалиям Московии XVII века, мы с переводчицей Наталией Мишаковой заменяли используемые в оригинале вневременные понятия вроде «солдат» (soldiers) или «клерков» (clerks) на термины эпохи: «служилые люди», «подьячие» и т.п. Труднее было подобрать соответствия научным терминам, у которых до сих пор нет аналогов в русском языке. Довольно долго, например, не удавалось найти адекватный перевод понятия «human geography», которое несет весьма важную смысловую нагрузку в книге Кивельсон. Перебрав разные варианты («социальная география», «гуманитарная география»), мы наконец остановились на «человеческой географии», и решающим аргументом послужило то обстоятельство, что указанное выражение уже однажды было употреблено — в русском переводе статьи Люсьена Февра9.
Пользуясь случаем, хочу выразить искреннюю благодарность коллегам, оказавшим мне помощь в проверке архивных цитат, уточнении терминов и реалий: О.Е. Кошелевой (Институт всеобщей истории РАН), М.Ю. Зенченко (РГАДА), П.В. Седову и З.В. Дмитриевой (Санкт-Петербургский институт истории РАН), а также И. Р. Соколовскому (Институт истории Сибирского отделения РАН).
Надеюсь, что с выходом русского перевода книги Валери Кивельсон этот новаторский труд будет по достоинству оценен как специалистами, так и всеми, кто интересуется далеким XVII веком, эпохой Московского царства.
М.М. Кром
1
2
3
4
5
6
7
8
9
<< Назад Вперёд>>
