Картографии царства: Земля и ее значения в России XVII века

Когда западноевропейские конкистадоры и колонисты заявляли свои права на территории в огромном Новом Свете, открытом ими за великим океаном, они изо всех сил старались дать законное, нравственное и философское обоснование захвату новых земель и подчинению местных народов. Важнейшее место в этих европейских рассуждениях занимало отношение местных жителей к своим землям до европейского завоевания. Это отношение необходимо было каким-то образом обесценить или аннулировать, чтобы оправдать колониальное присвоение. В благочестивых трактатах и горячих дебатах, указах, законах и церемониях владения англичане, французы и, с наибольшей страстью, испанцы взвешивали конкурирующие интересы коренных народов и колонистов. В ряде споров, нашедших свое выражение в знаменитом диспуте между Хуаном Хинесом де Сепульведой и Бартоломе де Лас Касасом, испанцы исследовали моральные обязательства и подводные камни, связанные с захватом земли в Новом Свете, в то время как англичане, которые меньше переживали по этому поводу, спокойно сочиняли апологетические произведения под такими названиями, как «Законность отъезда из Англии в американские края»¹. Мучительная задача — оправдать господство над народами Америки и лишение их имущества — вызвала резкую внутреннюю критику европейского колониализма. Эта критика была настолько сильной, что в XVI веке распространились слухи, будто Карл V хотел успокоить совесть, отказавшись от своих владений в Америке². В Испании определенно одержала верх точка зрения Лас Касаса. Папские уверения в том, что индейцы такие же люди и у них бессмертные души, которые можно спасти, действовали в тандеме с монархической заинтересованностью в сохранении жизни и труда колониальных подданных, что давало обитателям Нового Света малую толику признания и законной защиты от иберийских хозяев. Испанский колониальный режим, особенно при управлении организованными обществами Мексики и Перу, полагался на существующие административные подразделения и экономические структуры и был заинтересован в их сохранении³. Испанские мыслители и политики, как и колонизаторы из Португалии, Голландии и Франции, признавали, что индейцы могли на законном основании претендовать на землю в силу права первого владения, а также естественного закона, который давал им право на средства к существованию.

Однако дискурс раннего Нового времени предоставлял также обширный и убедительный набор аргументов для легитимизации имперских притязаний. Европейцы могли смело ссылаться на право завоевания или устраивать замысловатые церемонии, чтобы убедить себя и всех, кому это было интересно, в том, что земли были им добровольно переданы или проданы. Англичане и в меньшей степени испанцы требовали признания своего права на землю в силу труда, заявляя, что, поскольку индейцы не смогли надлежащим образом возделать поля и пастбища и явным образом их огородить, они лишили себя любых возможных прав на эти владения. Из-за своего безразличия и небрежного отношения они уступили более веским и четким притязаниям честных европейских фермеров, которые будут вкладывать в землю труд и получать прибыль. В некоторых сегментах Нового Света, особенно испанском и французском, солидное обоснование имперского завоевания могло быть обеспечено согласованными миссионерскими кампаниями. При случае колонизаторы могли ссылаться на высшую христианскую мораль, которая не только обязывала их распространять веру среди невежественных народов, но также давала им право захватывать земли язычников в качестве компенсации за различные нарушения божественного и естественного закона. Опираясь на самые разнообразные источники, включая Аристотеля, Августина и Гоббса, основываясь на римском праве, английском обычном праве и даже, возможно, на мусульманском законе аль-джама, европейцы беспокоились о том, чтобы оправдать свой явный захват земли и жестокое обращение с жителями «Индии»⁴.

Хотя московиты были менее склонны излагать абстрактные идеи на бумаге или заниматься теоретическими дискуссиями, они тоже выработали детальный комплекс идей о собственности и владельческих притязаниях прежних обитателей сибирских земель и об их постоянной роли в создании московского имперского пространства. Подобно англичанам, французам и испанцам, использовавшим сформированные в их культурах убеждения о том, как правильно заявлять и обосновывать права на землю в Новом Свете, московские землепроходцы и администраторы воспроизводили свое, исключительно русское понимание собственности и владения на сибирских просторах. Московские имперские обычаи демонстрируют глубокую и последовательную приверженность тем видам правовых и политических притязаний, которые были действенны в России того времени.

В XVI веке закон обязывал испанских конкистадоров зачитать вслух непонимающим, озадаченным индейцам официальный документ, Requerimiento^*, в котором объяснялось, что они должны немедленно подчиниться верховной власти Бога и короля или нести ответственность за последующие смерть и разрушение. Независимо от того, понимали туземцы содержание Requerimiento или нет, чтение выполняло легитимирующую функцию для испанцев. Французы для узаконивания своих завоеваний предпочитали вовлекать местное население в замысловатые церемонии принятия господства Короны и Бога. Одетых в яркие, красочные наряды туземцев каким-то образом упрашивали или вынуждали исполнить ритуалы якобы добровольного согласия и подчинения. Голландский и португальский способы заявления прав обычно были менее навязчивыми и интерактивными. Голландцы полагались на письменные документы: акты, разрешения, описания и карты, полные новых голландских географических названий. При этом они предпочитали покупку завоеванию, где только возможно⁵. Англичане обычно игнорировали права туземцев и устанавливали свое право собственности посредством военных действий и труда. Они огораживали и засеивали поля, чтобы доказать свое право на землю.

Русские понемногу включали в свою практику элементы каждого из этих подходов. Как и англичане, русские понимали законность имущественных прав, основанных на сельскохозяйственном труде, строительстве и огораживании. Карты земельных владений и показания из судебных дел в Центральной России явно свидетельствуют о том, что дома, заборы, межи и вспаханные поля — все это составляло доказательства прав на собственность, и это было справедливо как для самой России, так и для Сибири. Как было показано ранее, обладание посредством строительства городов, крепостей и церквей играло значительную роль в обосновании прав Московии в Сибири. Как и голландцы, московиты весьма полагались на документальные свидетельства, чтобы узаконить свои притязания, ссылаясь на указы и грамоты царя и приказы для подтверждения русских прав в какой-либо области. Как и испанцы, они обычно оглашали условия своего завоевания более или менее понимающей местной публике. У московитов было преимущество перед испанскими коллегами, состоявшее в том, что их завоевание происходило на суше и затрагивало близлежащие территории, что позволяло найти опытных переводчиков по дороге. Ерофей Хабаров сообщал о своей миссии в Даурию:

И яз, приказной человек Ярофейко, велел толмачам своим тех князей розговаривать и под царскую высокую руку призывать, что-де «дайте государю нашему ясак и будьте во всем послушны и покорны, и мы вас не убьем, и станем вас оберегать, кто вам силен»⁶.

Тех, кто принял господство московитов, заставляли участвовать в церемониях подчинения, как и местное население в первых французских колониях. Даже разноцветные одежды появляются в установленных московитами ритуалах капитуляции, хотя здесь не туземцы, а русские надевали яркие платья⁷. Охотно или нет, племена исполняли ритуалы и давали торжественные клятвы, которые для московитов означали подчинение и преданность. В Сибири участники предположительно понимали происходящее в большей степени, однако эти ритуалы обладания имели смысл не только, и даже, пожалуй, не столько для тех, кого принуждали в них участвовать, но и для тех, кто организовывал этот печальный фарс. Ритуалы владения, как и все обсуждение и осуществление колониального завоевания и присоединения, были в той же мере адресованы как внутренней аудитории, т.е. русским колонистам, пытавшимся найти смысл в том, что они делают, так и внешней — в лице покоренных и колонизированных народов.

Несмотря на известное молчание Московии по поводу теоретических или философских вопросов, летописцы и администраторы на окраинах империи включали идеи «человеческой географии» в свои комментарии, карты и распоряжения. Как и их коллеги в центральных уездах, они постулировали комплекс взаимоотношений на основании видимого владения землей. На колониальной периферии, как и в аграрном центре, пространственные притязания могут быть заявлены и подкреплены с помощью человеческих агентов, которые могут свидетельствовать о подлинности этих прав. Заселение пространства немедленно приобретало политическое и идеологическое значение. Роль, отводимая коренному населению в этом идеологическом заселении пространства, показывает в некотором смысле уникальные характеристики московского строительства империи. Когда московиты пытались исследовать, контролировать и представлять себе свои растущие сибирские владения, они должны были понять, какую роль коренные народы будут играть на трех главных уровнях: как участники экономической деятельности и владельцы имущества, как политические субъекты и как души в великой драме спасения. В каждой из этих областей ментальные категории и подходы происходили из идей и практик, общих для московской политики и культуры.

---

¹ Об английских апологетах и этом произведении, в частности, см.: Cronon W. Changes in the Land. P. 56—59. Испанские и другие европейские взгляды см. в работах: Pagden A. Dispossessing the Barbarian: The Language of Spanish Thomism and the Debate over the Property Rights of the American Indians // The Languages of Political Theory in Early-Modern Europe / Ed. A. Pagden. N.Y.: Cambridge University Press, 1987. P. 79—98; Pagden A. The Fall of Natural Man: The American Indian and the Origins of Comparative Ethnology. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Pagden A. Lords of All the World: Ideologies of Empire in Spain, Britain and France, c. 1500-c. 1800. New Haven: Yale University Press, 1995; Greenblatt S. Marvelous Possessions: The Wonder of the New World. Chicago: University of Chicago Press, 1991. P. 55—64, 168—171.
² Pagden A. Dispossessing the Barbarian. P. 95.
³ Lockhart J., Schwartz S.B. Early Latin America: A History of Colonial Spanish America and Brazil. N.Y.: Cambridge University Press, 1983; Chevalier F. Land and Society in Colonial Mexico: The Great Hacienda. Berkeley: University of California Press, 1963; Stern S.J. Peru’s Indian Peoples and the Challenge of Spanish Conquest: Huamanga to 1640. Madison: University of Wisconsin Press, 1982; Stern S.J. Paradigms of Conquest: History, Historiography, and Politics // Journal of Latin American Studies. Quincentenary Supplement: The Colonial and Post-Colonial Experience. Five Centuries of Spanish and Portuguese America. 1992. Vol. 24. P. 1—34.
⁴ По мнению Патрисии Сид (Seed P. Ceremonies of Possession), испанские имперские практики брали свое начало в опыте мусульманского господства. О заявлении прав и собственности в колониальной Новой Англии см.: Anderson V.D. King Philip’s Herds: Indians, Colonists, and the Problem of Livestock in Early New England // William and Mary Quarterly. 3rd series. 1994. Vol. 51. No. 4. P. 601—624. О предъявлении прав на собственность см. интересную дискуссию: Epstein R. Possession as the Root of Title // Georgia Law Review. 1979. Vol. 13. P. 1221—1243; Rose C.M. Possession as the Origin of Property // University of Chicago Law Review. 1985. Vol. 52. P. 73—88.
⁵ Патрисия Сид исследует различные национальные традиции предъявления прав в работе: Seed P. Ceremonies of Possession. Основные выводы на с. 71— 97. Об испанском «Требовании» см. там же на с. 69—99; текст «Требования» на с. 69. См. также: Greenblatt S. Marvelous Possessions. P. 97—98.
⁶ Отписка Ерофея Хабарова о походе в Даурию // Записки русских путешественников. С. 378.
⁷ Например: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 381—382.
^* Требование (исп.) (Примеч. пер.).

<< Назад   Вперёд>>