Различия на картах
Власть Московии происходила как идеологически, так и практически из разнородности земель и народов, приютившихся (или дрожащих от страха) под могучей державной рукой царя. Один лишь титул царя делал очевидным это имперское многообразие. На большой печати Алексея Михайловича, правившего в 1645—1676 годах, головокружительной спиралью вокруг имперского двуглавого орла перечисляются его титулы:
Божиею милостью великий Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайловичь всеа Русии, Самодержец Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Тверский, Огорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кочдинский, и всея Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных многих государств Государь и Обладатель31.
Первая часть списка напоминает об историческом «собирании русских земель», если использовать клише из учебников, рассказывающих о подъеме Московии. Одно за другим исторически независимые удельные княжества Руси — Владимирское, Новгородское, Псковское, Тверское, Рязанское, Ярославское, Нижегородское — поглощались единым государством с Москвой во главе. Мало-помалу царство росло, пока не поглотило первое полностью суверенное, полностью независимое, нерусское и неправославное государство — Казанское ханство, или царство, в 1552 году. По любым меркам московский правитель после этого заслужил имперский титул царя, который Иван Грозный уже присвоил себе за пять лет до того на коронации. К середине XVII века, когда Алексей Михайлович заказал свою большую печать, независимость и суверенность исторических княжеств были уже в далеком прошлом, но активно сохранялись во все удлиняющемся титуле — энциклопедическом хранилище прошлых завоеваний.
Карты, созданные для подтверждения московского господства в Сибири, сохранили тот же анахроничный перечень когда-то независимых, а теперь полностью интегрированных княжеств, царств, ханств и земель32. Как и титулы царей, карты отказывались делать русское имперское пространство однородным или единым, предпочитая фиксировать различия. Уже в XVI и начале XVII века, полагаясь, по-видимому, на русские источники географических сведений, западноевропейцы создавали карты России и Великой Татарии, на которых Москва была представлена как скопление княжеств, великих княжеств и уездов33. Западная и русская картография развивались в диалоге друг с другом. Различные сохранившиеся копии карты Годунова 1667 года (некоторые были сделаны западными картографами) представляют Сибирскую равнину в виде многочисленных этнополитических пространств, разделенных волнистыми чернильными линиями или естественно отделенных друг от друга разветвленными реками. Самоеды, «урлюковы», башкиры, калмыки, «мугалы», «саянцы», Аблаевы люди, «конташины» и остяки населяют территорию между Уралом и Великой Китайской стеной34. «Общая карта Сибири и Великой Татарии», сохранившаяся в единственном экземпляре в Библиотеке Ньюберри в Чикаго, очевидно, является западной копией русской карты конца XVII века, на которой изображено такое же территориальное разделение народов Сибири35.
Эти карты не только не стирали и не сглаживали различия, но выставляли их напоказ, даже когда это было всего лишь призрачное напоминание о далеком прошлом36. Империя, когда бы она ни существовала, покоится на ощущении существенного различия между метрополией и колонией. Как указывает Рональд Суни в своих исследованиях России и Советского Союза более позднего времени, смежная конфигурация Российской империи создает постоянное противоречие между дифференцирующими импульсами имперского правления, которое осуществляет кардинально неравное и различное правление в центре и на периферии, и интегративными импульсами строительства нации, которое требует равенства и однородности всех подданных (или граждан)37. Для московитов это противоречие еще не было проблемой. О строительстве нации, которое опирается на основополагающие идеи равенства и идентичности граждан, еще не было и речи. Московское общество, как в центре, так и на окраинах империи, покоилось на принципах основополагающего различия и неравенства. И все же через различия по чину, старшинству, рождению, полу, почестям, религии и принадлежности общество формировало себя как единое целое, как государство. Русские четко осознавали свою русскость и нерусскость тех, кого они встречали на своем пути на восток, но это острое чувство отличия не являлось препятствием для включения в Московское царство. Сибирские карты, подчеркивая несходство и разделение, основывались на той же форме строительства государства, которая оказалась такой эффективной при создании Московского царства.
Семен Ремезов, как обычно, служит для нас лучшим проводником к представлениям, лежащим в основе московского имперского завоевания. Его особый интерес к разнообразию народов и их границам лежит в основе самого примечательного из его многочисленных чертежей, так называемой Этнографической карты Сибири (вклейка 28). Надпись на карте гласит: «Чертеж и сходство наличие земель всей Сибири, Тобольскаго города и всех розных градов и жилищь, и степи». Это выдающаяся работа, лоскутное одеяло фантастических ярких цветов — оранжевого, коричневого, желтого, охристого и кремово-белого — с комментариями, сделанными черными чернилами. В картуше из цветов и листьев сказано: «Надписание об ординских землях».
Сей чертеж наличие земель написася междо рек и урочищь грани и межи сосед всех Сибирских городов сходство по рекам городов и иноземских волостей, и кочевых орд коемуждо роду и языку по кое урочище со соседами владение земли своей в предки, они бо из своих жилищь с родных границ не выступают и в соседские не вступаются, а будя ис котораго языка орды в которую землю вступат скотом или на промыслы, какова будя зверь уловить придут, и о сем меж ими чиница межусобье и грабление.
Ремезов объясняет, что сведения, отображенные на карте, получены от путешественников и жителей этих областей: «И сему по допросам в различии шаров и цветов учинен сей в наличии Сибирский чертежь сходство всей Сибири города Тоболска и всех розных городов жилищь и степи, и иноземских орд родов и язык вкруг облежащих сосед». Его «надписание» ясно обозначает задачу России в Сибири: «о них нам повести и чертежи в подсвоение ясаку належат»38.
Эта карта любопытна во многих отношениях. Первое и, возможно, самое удивительное — это отчетливое территориальное разделение, которое наглядно демонстрируется контрастными цветами нарисованных на ней кругов и словесно подчеркивается невероятным утверждением Ремезова о том, что «они бо из своих жилищь с родных границ не выступают и в соседские не вступаются... скотом или на промыслы». Кто когда-либо слышал, чтобы кочевники так серьезно относились к границам? Они, несомненно, уважали территориальность, зоны господства и контроль над пастбищами. Но четкие территориальные границы не имели места в мире кочевников39. Вместо того чтобы стирать присутствие коренных народов и превращать землю в пустую, девственную территорию, как это имели обыкновение делать европейские картографы на изображениях Нового Света, Ремезов и его товарищи в авангарде Московской империи приняли полностью противоположный подход: они преувеличивали как географическую стабильность, так и политическую идентичность коренных народов. Сибирь в основном населяли кочевники, которые следовали за стадами северных оленей пешком или на нартах, а южнее — за стадами овец и коров верхом на лошадях и верблюдах. Границы, которые Ремезов так четко описывает и изображает жирными черными линиями, были плодом политического воображения постороннего. Ремезов подчеркивает неизменность и нерушимость степных границ даже там, где постоянные перемещения и передвижения, сражения и слияния племенных группировок делали такую неподвижность в лучшем случае невероятной. В результате этническая группа натурализовывалась и получала пространственное определение40.
Помимо того, что на этом чертеже устанавливались фиксированные географические границы для подвижных сибирских племен, последние получали также видимость автономного политического статуса. Если западные карты и описания обществ Нового Света продолжали твердить об отсутствии у индейцев социальной и политической организации, то объединения, так отчетливо изображенные на чертежах Ремезова, не только были наглядно представлены как политические единицы наравне с Московией и Китаем, но и получали этот статус даже перед лицом свидетельств об обратном. Ряд объединенных, независимых «земель» на чертеже был фикцией. Описания кочевой организации, сделанные на местах, дают совершенно иную картину, в которой люди были организованы в функциональные или небольшие социальные единицы, состоящие из восьми или десяти семей, или в более свободные улусы, состоящие из приверженцев определенного вождя. В отчете об одной из экспедиций Атласова 1696/97 года описывается, в каком масштабе коряков приводили в повиновение царю. Его отряд, потребовав ясак в виде меха рыжих лисиц от поселения из «человек ста с три и больши» оседлых коряков, продолжил искать вероятные цели: «И недошед Камчатки реки, наехали неясачных оленых коряк 2 юрты, и ласково их под царскую руку призывал...» (Дальше рассказывается о потрясающей жестокости, часто следовавшей за такими «ласковыми» приглашениями41.) Подобные маленькие сообщества семей — две юрты, горстка людей или даже небольшая деревня с сотней жителей — обеспечивали гораздо более практичную форму социальной организации для скитальцев по замерзшей тундре, чем традиционные этнические сообщества, создаваемые на чертежах Ремезова. Дело не только в том, что социальные объединения в тайге и тундре были маленькими. Политические сообщества были непостоянными и перемещающимися. Такие объединения обычно оказывались «недолговечными и непрочными», не такими, как цельные, формальные этнонациональные сообщества, изображаемые на картах42. Союзники и подданные могли раствориться гораздо быстрее, чем лед на холодном Севере, и группировки постоянно менялись, но эту текучесть трудно обнаружить в четко очерченных этнотерриториальных единицах Ремезова.
Интерес Ремезова к четким, определенным границам отражает довольно новую озабоченность государства межеванием и превращением окран в границы. Концептуальный сдвиг происходил медленно, длительно и постепенно. Этот процесс на Пиренеях описывает Питер Салинс, а для русского случая — Майкл Ходарковский43. Ремезов отражает промежуточный момент, когда явно существовали конкурирующие термины: окраина, граница, межа, — но их оппозиция понималась нечетко, а направление будущего развития еще не было определено. Границы имели значение, и действительно, Ремезов сообщает, что царь поручил ему заняться «описанием разных земель и украин и стран», но оставалось неясным, о каких «украинах» (границах) шла речь44. В ремезовском мире ярких лоскутов само разнообразие, свободно подчиняющееся России, делало ее богаче и подкрепляло ее притязания на имперское величие.
Не менее интригует используемая Ремезовым терминология. Больше всего восхищает название, которое он дал большому открытому пространству, расположенному в самом центре чертежа: «Великая Татария высокаго холма и всей внутренней Сибири. А в ней гринады: главный град Тоболеск со многими уезды Тара, Тюмень, Туринск, и великими ясашными Татарскими». За пределами его любимого Тобольска каждый цветной круг систематически обозначается буквой «З», что означает «земля». «Мордовска земля», «Земля Золотой Орды», «Земля казачьи орды», «Земля кыргыз белых и черных», «Земля немирных самоеди», «Земля Великия Московии», «Земля царства Китайскаго». Что это за «земли» или что они значили для Ремезова? Этот вопрос несколько озадачивает. Китай называется царством, так же как и Царство Гиляцкое (расположенное на материке у Тихоокеанского побережья, а не на острове Сахалин, который стал носить это название позже) и Царство Бухарское (Бухара). При этом Московия изображена лишь как набор «земель» — земля Великой Московии, Владимирская земля, земля Золотой Орды, Пермская земля — без какой-либо объединяющей границы или обозначающего собирательного существительного, которые показали бы, какие части принадлежат ей, а какие нет. На этой карте Москва даже не удостоилась названия «царство», как Китай. Ремезов, по-видимому, считает Китай мощным, единым территориальным образованием, о чем говорят его изображения Великой Китайской стены и славного града Китая, или Пекина. Визуально Китай изображен на всех чертежах Ремезова и чертежах его русских коллег-картографов в виде четко очерченного государства (вклейка 29). Ремезов усиливает это впечатление в своем описании «славной и великой стены, которая вокруг Китайского государства от великие реки желтые до окиана-моря делана»45. Московия занимает гораздо более туманное геополитическое пространство, и так и должно быть. Даже на тех чертежах, где Ремезов поднял Москву до статуса «царства», наряду с Китаем и Гилякией, и даже окружил столицу сияющим красным венцом, аура царства, судя по всему, распространяется лишь на область древнего Московского княжества. Это неопределенное образование, именуемое Московским царством, по-видимому, простирается не дальше Волги, которая служит визуальной границей. При этом отсутствуют какие-либо намеки на имперские устремления46. В конце XVII века, когда работал Ремезов, более расплывчатое обозначение земель как мирных или немирных, ясачных или неясачных, вероятно, более способствовало пониманию матрицы земель и народов, которую мы предпочитаем не задумываясь называть «Российской империей».
Более того, возвращаясь к самой карте, посмотрим, где именно находится Московия. Где заканчивается Московия в своем продвижении на восток? На этнографической карте изображена аморфная политическая география государств, разделенных внутренними границами, и империй, распадающихся на отдельные, неопределенные пространства. Какие из многих «земель», многочисленных оранжевых и желтых лоскутов, принадлежат Российскому царству? Этот вопрос как будто вовсе не беспокоит Ремезова. Но почему нет? Если этот служилый человек из Тобольска, государственный картограф, официальный выразитель московских имперских и православных проектов не был заинтересован в определении границ московского владычества, то кто же тогда был заинтересован? И если автор светской агиографии Ермака представляет геополитическую таксономию, в которой все территории равны и все они (за исключением не имеющих ничего общего Китая, Бухары и Гилякии) неизменно называются «земли», то о чем нам говорит этот поборник московского православия и империализма?
Следует заметить, что в своем неопределенном использовании границ Ремезов не был уникален. Его географическое видение основывалось на картографических традициях соотечественников и на более ранних европейских обычаях, с которыми он познакомился во время своей работы в Москве. Такого же рода уравнивание политических единиц было типично для печатных карт, созданных в Западной Европе до середины XVII века. Джон Хейл в главе, посвященной европейской картографии эпохи Возрождения, отмечает, что отчетливые обозначения национальных границ поздно возникли на картах. «Лишенные обозначений национальных рубежей до конца [XVI] века, [карты и атласы] создавались не для политического прочтения»47. Отодвигая дату еще дальше, Питер Салинс отмечает в своем исследовании формирования границ в Пиренеях, что «обычно на печатных картах XVII века пунктирные линии, отделяющие Францию от Испании, были неотличимы от линий, разделяющих административные единицы внутри самой Каталонии». Однако с помощью акварели издатели могли превратить природные границы в государственные: «До самого конца XVII века на картах обычно не различались границы провинций и государств. И те и другие изображались неотчетливо пунктирными или прерывистыми линиями. Но горы часто исполняли роль политических границ, и издатели нередко выделяли цветом те горные гряды, которые служили разделом различных территорий»48. Однако в колониальных условиях политика территориальных притязаний и владений была достаточно важной, чтобы дать издателям основания для выделения границ империи каждого монарха. На картах Нового Света конца XVI — начала XVII века нанесенные вручную краски часто (хотя и не всегда) отделяют друг от друга колониальные территории, на которые претендовали различные европейские державы.
Ремезов и его русские коллеги на местах не следовали этой практике. Нигде на московских чертежах мы не находим указаний на «государственную» или имперскую границу. Вместо этого московские картографы непреклонно следуют более ранней традиции размывания или стирания различий между главной и подчиненными единицами, оставляя неясным вопрос главенствующей территории. На сохранившихся копиях карты Годунова (рис. 5.4 и вклейки 18 и 20) имеются граничные линии, которые отделяют Пермские земли от северных русских земель (Холмогоры, Архангельск, Печора), а калмыков — от кучковых и бухарцев. Подобные границы отделяют Сибирскую землю от безымянной области, протянувшейся вдоль Амура, примерно от Нерчинска до Тихого океана49. Мы привыкли к картографическим традициям, согласно которым границы различаются в зависимости от того, что они разделяют: страны, штаты, провинции или районы. Здесь границы — это границы, независимо от того, какие единицы они определяют.
В своих текстовых описаниях исследователи и завоеватели Сибири отражали подобные представления о московском имперском правлении как о несколько аморфном и многослойном явлении. Та же гибкость геополитической номенклатуры и концепций «встроенной» верховной власти очевидна в докладах исследователей и военных XVII века. Иван Петлин перечисляет каждую «землю», «царство» и «улус» (территорию князя или вождя кочевников) между Центральной Сибирью и Китаем, но ни разу не упоминает пересечения границ до тех пор, пока не достиг самого Китая50. Его соотечественник Федор Байков перечислял скорее народы, а не земли, и для каждой группы указал, для кого они пашут землю или кому платят дань51. Атласов дифференцировал народы как мирные и немирные, но не пытался классифицировать территории по тому же принципу или высказывать суждения о политической принадлежности областей. Политические отношения остаются такими же неточными и персонализированными в рассказе Петра Бекетова о его попытках «приводить немирных землиц людей под государеву царскую высокую руку, и привет к ним и ласку держать, и ясак с них на государя имать»52. Похоже, никто особо не интересовался изучением конкретного содержания царской «ласки» или точного статуса тех, кто находился «под государевой высокой рукой».
Ремезов и его коллеги—агенты империи не считали «империю» единым политическим образованием с четкими формой, определением и границами. Они также не пытались замаскировать резкие различия в пределах империи53. Скорее они видели имперскую власть как широкий и растущий охват, что удачно подкреплялось постоянно используемой метафорой «государевой руки». Некоторые территории действительно являлись частью этого охвата, приютились ли они под этой рукой (как Тобольск) или были зажаты ее хваткой (как Сибирское ханство Кучума, разоренное нападением Ермака). Другие извивались под самыми кончиками пальцев, отдавая меха, когда пальцы их касались, при любой возможности увиливая и сбегая.
Пытаться назвать все эти варианты одним именем или изобразить их в виде единого политического пространства означало бы уходить от реальности. Ремезов мог обоснованно отграничить земли, принадлежащие другим «великим державам», что он и делает, изображая Великую стену, но на лоскутном одеяле мирных, немирных, ясачных, неясачных, верных и неверных племен и народов Сибири такая граница не имела бы смысла. Находясь на переднем краю продвижения Московии и будучи прекрасно знакомым с меняющейся политической топографией региона, Ремезов понимал свою миссию как имперскую в самом истинном смысле слова — т.е. как приведение различных автономных обществ под «государеву цареву руку» без гомогенизации, ассимиляции или русификации. С учетом разной степени вхождения в империю и преданности Российской короне, пестрая сегментация Ремезова начинает казаться более точной, чем аккуратные разделения суверенных государств. Этнографическая карта Ремезова совершенно противоположна современной национальной тенденции стирать внутренние различия и создавать объединяющий логотип из упрощенной формы государства (кухонные прихватки в форме Мичигана, магниты на холодильник в форме Техаса, знакомые очертания США, изображенные на бейсболках и футболках)54. Ремезов, работавший в другую эпоху и поглощенный совершенно другим имперским проектом, полностью опускает контур империи, при этом отчетливо очерчивая внутренние различия и даже создавая их, когда в действительности разница недостаточно заметна.
Позднее Британская корона будет гордо наносить на карту свою империю, в которой солнце никогда не заходит, своим фирменным розовым цветом, обозначая ее пространство как полностью и целиком британское. Уже на европейских картах XVI и XVII веков мы видим жирные цветные линии границ, отделяющие Новую Испанию от Новой Франции и Новую Англию от Новой Голландии. Верный картограф московских просторов предпочел свою палитру оранжевого, рыжего, желтого, охристого и коричневого, чтобы представить богатое разнообразие земель и пространств, завоеванных, подчиненных, номинально контролируемых царем, сопротивляющихся ему или потенциально доступных. В московском политическом исчислении территориально и этнически различающиеся части карты правильно отражали русские имперские притязания. Акт воображения, необходимый для дифференциации этих сегментов, очень удачно дополняет отсутствие ясного статуса различных подчиненных частей, создавая иллюзорную московскую империю, протянувшуюся лоскуток за лоскутком через всю карту, ограниченную в своем охвате только Великим морем-океаном и неоспоримой китайской государственностью. В своем представлении колониальных различий Ремезов демонстрирует, как глубоко его культурные корни находятся в московской почве, а не в привезенном дерне западно ориентированных культурных реформ Петра. Имперское величие покоилось не на внушительном единообразном гегемонистском контроле, а на строительстве как можно более широкого и пестрого государства, охватывающего как разнородные земли и народы, так и различные отношения подчинения.
29 Об этом говорят многие ученые, которые писали о русской картографии. Например: Лебедев Д.М. География в России XVII века; Постников А.В. Карты земель российских. Об ошибках, которые делали московиты при назывании степных народов, см.: Khodarkovsky M. Six Degrees of Separation. P. 254. О значении предъявления прав путем называния в европейском опыте в Новом Свете см.: Seed P. Ceremonies of Possession. P. 163, 174—175. Конечно, индейских топонимов тоже полно на карте Северной Америки: Нантакет, Согатак, Сагинау, озеро Виннипесоки.
30 Служебная чертежная книга. Л. 12; Избрание вкратце от книги, глаголемыя Космография // Изборник славянских русских сочинений и статей / Ред. А.Н. Попов. С. 398, 508—517.
31 Большая печать воспроизводится в книге: Записки русских путешественников. С. 351. Масса включает в титулы царя владычество над ногайцами, северцами, ливонцами и самоедами, см.: Massa I. A Short History of the Beginnings and Origins of These Present Wars. P. 23. Немного отличающаяся версия приводится в работе: Russia’s Conquest of Siberia / Ed. B. Dmytryshyn, E.A.P. Crownhart-Vaughan, T. Vaughan. P. 400. Другие впечатляющие перечисления можно найти в произведениях: Космография 1670 г. Санкт-Петербург, 1878—1881. С. 34, 265; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 344. См. обсуждение в тексте Миллера на с. 207—208. На карте Херритца указан многосоставный титул царя, как и в работе: Fletcher G. Of the Russe Commonwealth. P. 111—112.
32 Я благодарю Линдси Хьюз за то, что она подняла этот вопрос.
33 На карте Меркатора 1554 г., например, на территории России среди густых лесов обозначены различные княжества (Вологодское, Галицкое, Ярославское, Суздальское) и великие княжества (Тверское, Московское) (воспроизведена: Bagrow L. A History of the Cartography of Russia up to 1600. P. 92—93. Figs. 45—46). На знаменитой карте Антония Дженкинсона, известной до недавнего времени только по более поздним публикациям Ортелиуса (1570, 1605) и де Йоде (1578), границы между княжествами, землями и уездами, составлявшими Московское царство, обозначены пунктирными линиями (воспроизведена: Ibid. P. 95, 97. Figs. 48, 50). О карте Дженкинсона и ее удивительном открытии см.: Scott V. Map of Russia Revealed at Conference // The Map Collector. 1989. Vol. 48. P. 39—40.
34 Harvard, Houghton Library: Карта Годунова, 1667; Карта Сибири Ремезова. Западноевропейские копии карты Годунова воспроизводятся и обсуждаются в работе: Bagrow L. History of Russian Cartography.
35 Carte generale de la Siberie et de la Grande Tatarie; обсуждается в работе: Postnikov A.V. Russian Cartographic Treasures. P. 6—8.
36 Карты России, составленные в начале XVII века Гильомом Делилем, критиковались за включение устаревших княжеств. Выводы, сделанные в этой главе относительно остаточного использования старинных географических разделений, говорят о том, что французские картографы отображали более современную политическую географию, чем считалось.
37 Suny R.G. The Empire Strikes Out: Russia, the Soviet Union, and Theories of Empire // A State of Nations: Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin / Ed. Suny, T. Martin. N.Y.: Oxford University Press, 2001. P. 23—66.
38 Чертежная книга. Л. 25.
39 Crone P. The Tribe and the State // States in History / Ed. J.A. Hall. Oxford: Basil Blackwell, 1986. P. 48—77; Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier; Lindner R.P. What Was a Nomadic Tribe? // Comparative Studies in Society and History. Vol. 24. 1982. P. 689—711.
40 Я благодарю Рональда Суни за это объяснение. Ходарковский также отмечает, что в московских таксономиях уравнивались язык и народ (Six Degrees of Separation. P. 253). К этой паре я бы добавила пространственное местоположение.
41 Скаски Владимира Атласова о путешествии на Камчатку // Записки русских путешественников. С. 415, 416.
42Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier. P. 9.
43 Sahlins P. Boundaries: The Making of France and Spain in the Pyrenees. Berkeley: University of California Press, 1989; Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier. В тайском случае этот процесс был более сжатым; см. Winichakul T. Siam Mapped. Об этническом разнообразии Российской империи как источнике имперской гордости см.: Bassin M. Imperial Visions; Suny R. The Empire Strikes Back; Wortman R.S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1995 (рус. пер.: Уортман Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т. 1. От Петра I до смерти Николая I. М.: ОГИ, 2004). Национальные границы были более четко определены ранее в западных и южных частях Московии. Например, Трифон Коробейников, который путешествовал в Константинополь в 1583—1584 гг., отчетливо называет точный день, когда он попал в Литву (Записки русских путешественников. С. 23; комментарий об этом источнике на с. 439).
44 Служебная чертежная книга. Л. 1.
45 Служебная чертежная книга. Л. 106. Изображения Великой стены и Пекина: Там же. Л. 30 об.; Хорографическая книга. Л. 150—151; особенно красивый рисунок: Чертежная книга. Л. 19 (Чертеж земли Нерчинского города); воспроизводится: Постников А.В. Карты земель российских. С. 30—31. Рис. 17.
46 Houghton Library, Bagrow Collection: Ремезов С.У. Карта Сибири.
47 Hale J.R. The Civilization of Europe in the Renaissance. N.Y.: Atheneum, 1994. P. 20.
48 Sahlins P. Boundaries. P. 62, 37. Хейл утверждает, что даже эти цветные границы не были «предназначены для того, чтобы способствовать серьезному политическому прочтению континента. Они отражали интерес к картам как к декоративным объектам или определяли широкие географические зоны». Более того, подкрашивание, по его мнению, часто происходило без разрешения издателей (Civilization of Europe in the Renaissance. P. 34—35). Политические границы и их изображение в европейской картографии конца XVII века обсуждаются в работе: Akerman J.A. Cartography and the Emergence of Territorial States // Proceedings. Western Society for French History. P. 84—93.
49 Houghton Library, Bagrow Collection: Карта Годунова, 1667; Служебная чертежная книга. Л. 30 об. — 31.
50 Путевые записки Ивана Петлина о Монголии и Китае // Записки русских путешественников. С. 333 и далее. Ходарковский дает такое определение улуса: «территория, на которой проживают люди и стада, или народ в целом у тюрко-монголов» (Russia’s Steppe Frontier. P. 232).
51 Посольство Федора Байкова в Китай // Записки русских путешественников. С. 342—345.
52 Отписка Петра Бекетова о походе в Забайкалье // Записки русских путешественников. С. 361.
53 На европейских картах раннего Нового времени Хейл видит последовательные усилия представить Европу как единое целое и преуменьшить значение национальных границ на континенте. Ремезов и другие авторы придерживаются иного подхода.
54 Anderson B. Imagined Communities. Chap. 10. Видение Ремезова также противоположно идее Виничакула о создании «геотела» современной нации (Winichakul T. Siam Mapped).
<< Назад Вперёд>>
