XVI и XVII века
Более того, ко времени правления Ивана в центральных царских архивах хранились хорографические и топографические карты различных регионов Московского царства. Хотя ни одна из этих уездных карт не пережила последующие столетия, их существование было зафиксировано в подробных описях государственного архива, составленных дьяками в 1570-е и 1580-е годы17. Составление карт было лишь одним из многих нововведений правления Ивана IV. Известный в истории под именем Грозный из-за своей агрессивной и переменчивой политики 1560-х и 1570-х годов, Иван IV многое сделал для строительства мощного централизованного государства. Основываясь на наследии своего дедушки, Ивана III, он продолжил процессы территориального присоединения и установления контроля. Завоевав Казанское и Астраханское мусульманские ханства на Волге, Иван IV превратил Московию в многоэтничную империю, или царство, состоявшее из различных, ранее суверенных государств. Его правление было временем впечатляющего завоевания Западной Сибири, открывшее для русской экспансии огромные просторы на востоке. Основываясь на примере своих предшественников, он издал новый сборник законов, регламентировал и упорядочил военную службу, реформировал процедуры налогообложения и местного управления и построил систему государственных приказов с постоянным штатом дьяков и подьячих. Чтобы управлять недавно увеличившимися владениями, он отправлял писцов, количество которых постоянно росло, проводить описания (составлять писцовые книги) протяженности, местоположения, населения и принадлежности земель всего царства. Земельные описания, на основании которых взимали налоги и призывали на военную службу, проводились монархиями на стадии централизации почти по всей Европе в период с XV по XVII век, и Россия не была исключением. Без тщательной переписи земель и собственности у государств не было иного способа возложить обязанности на отдельных людей и хозяйства. Кадастры были важнейшим пунктом повестки дня монархий в эпоху централизации, поскольку они делали территории, население и ресурсы «видимыми» и «понятными» для правящих режимов. Иногда, но не всегда, монархии раннего Нового времени переводили свои описания в наглядную форму — кадастровые карты. Есть свидетельства в пользу того, что Иван IV тоже заказал составление общей карты своего царства, но в источнике об этом сказано неоднозначно, и нет никаких подтверждений того, что такой приказ когда-либо был выполнен18. Писцовые книги создали словесные карты государства и его ресурсов, но настоящее составление наглядных карт стало стандартной частью государственных переписей только во второй половине XVIII века.
Первая документально подтвержденная национальная попытка создать всеобъемлющую сводную карту всего царства была предпринята в самом конце XVI века при Борисе Годунове и получила продолжение в начале XVII века. Годунов был регентом при сыне Ивана IV, Федоре Ивановиче, а затем сам взошел на трон, после того как Федор умер в 1598 году, не оставив наследника. Годунов интересовался картами и собрал ряд голландских изданий для царской коллекции. Его младший сын, Федор Борисович, возможно, заказал карту Москвы, поскольку его имя стоит на прекрасной карте города, датированной первыми годами XVII века19. Династия Годуновых продержалась недолго. Царь Борис умер в 1605 году, когда беспорядки уже охватили царство, а его сын был убит по приказу первого самозванца, захватившего престол. Период нестабильности и открытых военных действий, известный как Смутное время, остановил развитие картографии, но проект царя Бориса по составлению карт был завершен после повторного усиления царства при новой династии Романовых в 1613 году. Ставший его итогом Большой чертеж не сохранился до наших дней, но в этом случае имеются убедительные доказательства того, что он когда-то существовал. Оригинал погиб в пожаре Москвы 1626 года. В 1627 году Разрядный приказ заказал ему замену и вторую карту с изображением стратегических украинских территорий на юге и дороги в Крым. Последняя карта сохранилась в нескольких более поздних копиях вместе с многочисленными документами, касающимися составления карты (указами, инструкциями, квитанциями об оплате чертежникам), и Книгой Большому чертежу — подробным списком географических сведений, собранных на основе оригинального Большого чертежа и дополненных данными из писцовых книг20.
Земельное описание, хотя все еще очень слабо связанное с настоящим картографированием, быстро продолжалось в начале XVII века и было неразрывно связано с развитием в центре государственного контроля и социальными трансформациями того периода. Распространение кадастровой практики, будучи существенным проявлением роста бюрократического делопроизводства, сопровождало радикальную переделку социальных отношений в Московии, и таким образом это снова связывает наш обзор развития картографии с развитием Русского государства. Историки государственной политики отмечали, что кадастровые описания, как и другие административные документы, не просто отражали существующую действительность, они преображали эту действительность и жизненный опыт тех, кого они описывали. Роджер Дж. Кейн и Элизабет Бейджент, авторы книги «Кадастровая карта на службе государства», пишут:
Кадастровая карта — это инструмент контроля, который как отражает, так и укрепляет власть тех, кто ее заказывает... Кадастровая карта пристрастна: там, где знание — сила, она дает исчерпывающую информацию, которую можно использовать к выгоде одних и в ущерб другим... И наконец, кадастровая карта активна: изображая одну реальность, как при заселении Нового Света или в Индии, она помогает стереть старую21.
Развивая ту же тему, Джеймс С. Скотт замечает: «.формулы скорописи, через которые налоговые чиновники должны постигать реальность, это не просто инструменты наблюдения. Они обладают властью трансформировать отмечаемые ими факты в силу своего рода финансового принципа Гейзенберга»22. В московском случае земельные описания и составлявшие их писцы произвели полную трансформацию базовых фактов русской жизни. Московские писцовые книги фиксировали местоположение, границы и размер (с поправкой на качество) каждого участка земли, а также его владельца и проживающих там крестьян23. Какое-то время, объезжая деревни, записывая имена, возраст, пол и местонахождение каждого крестьянина и землевладельца, государственные администраторы, разумеется, были заинтересованы в том, чтобы их налогоплательщики и военнообязанные гарантированно оставались на своих местах, чтобы никто никуда не перемещался и не нарушал описанный порядок вещей. Мелкие землевладельцы давно требовали от государства, чтобы оно привязало их работников-крестьян к одному месту и защитило их рабочую силу от похищения более богатыми и влиятельными землевладельцами. Государство, проводя перепись, каждый раз повелевало, что крестьяне должны оставаться юридически прикрепленными к тому месту, на котором они в последний раз были записаны. Завершив общую перепись сельского населения в 1645 году, режим Романовых окончательно удовлетворил пожелания мелких землевладельцев и закрепил свою собственную версию социальной стабильности, сделав обязательным постоянное прикрепление крестьян к той земле, к которой они были приписаны. Новый свод законов 1649 года завершил постепенный процесс закрепощения русского крестьянства24. Законодательно закрепленное отсутствие мобильности позволило государству гарантировать соответствие демографического распределения картине, созданной в его массивных реестрах; в результате деревня выглядела так, как она должна была выглядеть по мнению государства. Закрепощение стало следствием описательного акта, продемонстрировав обоснованность для данного случая более общего утверждения Скотта: «Государственный [кадастр], созданный для выявления подлежащих налогообложению собственников, не просто описывает систему землевладения — он создает такую систему благодаря способности придавать своим категориям силу закона»25. Таким образом, составление текстовых карт было неразрывно связано с крупнейшим событием русской истории после монгольского нашествия, которое будет формировать опыт большинства населения до отмены крепостного права в 1861 году и впоследствии.
Несмотря на загадочные упоминания уездных карт в архивах Ивана IV, вполне вероятно, что даже в XVII веке никакие кадастровые карты на самом деле не составлялись. Земельные описания, по-видимому, оставались чисто вербальными на протяжении всего московского периода. Следовательно, карты не играли непосредственной роли в закрепощении населения. На самом деле, как мы увидим в дальнейших главах, отношения между крестьянами и картами в Московии были гораздо более сложными и двусторонними, потому что карты, которые изображали крестьянские земли и дома, были местными. Хотя на картах земельных участков отражались сведения, заверенные писцами, такое картографирование инициировалось на местах и отражало местные интересы. Наиболее заметными среди представителей местных интересов были землевладельцы, знать и монастыри, но местные карты давали возможность также и крестьянам быть услышанными. Крестьянские деревни и дома занимают видное положение на земельных картах и в сопровождающих их судебных протоколах. Такое необычное присутствие делает московские карты земельных владений гораздо более многозначными и многовалентными артефактами, чем можно было бы ожидать, исходя из более общего рассказа о картографических проектах государства начала Нового времени. Более того, как напоминает нам Скотт, процесс социальной трансформации через официальное описание никогда не работает так гладко и односторонне, как надеются государственные деятели: «Мы должны помнить не только о способности государства при помощи упрощений трансформировать мир, но также и о способности общества модифицировать, разрушать, блокировать и даже ниспровергать устанавливаемые для него категории»26. Русские крестьяне после 1649 года оказались втиснуты в только что созданные категории ограничения свободы, но даже в своих новых границах они сохраняли механизмы для того, чтобы избегать, уклоняться и в значительной мере переопределять надвигающуюся систему крепостного права.
16 Архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 41. [Коллекция Н. Головина]. № 56. Второй приказ начертить карту был направлен тому же посельскому в следующем году: Там же. Ф. 41. № 57. Копия этого же документа хранится в Российской национальной библиотеке в копийной книге Кирилло-Белозерского монастыря: Российская национальная библиотека. Санкт-Петербург. Отдел рукописей. Собрание Санкт-Петербургской духовной академии. А. I/16. Л. 495—495 об. Эти сведения предоставил мне М.М. Кром, за что я ему очень благодарна.
17 Лебедев Д.М. Очерки по истории географии в России. С. 207—213.
18 Упоминания о картах в XVI веке рассматриваются в следующих работах по истории русской картографии раннего Нового времени: Bagrow L. History of Russian Cartography up to 1800. P. 1—17; Кусов В.С. Картографическое искусство Русского государства. М.: Недра, 1989; Постников А.В. Развитие крупномасштабной картографии в России. М.: Наука, 1989. С. 19—20; Карты земель российских. С. 7—36; Рыбаков Б.А. Русские карты Московии XV — начала XVI века; Rybakov В.А. Russian Maps of the Fifteenth and Sixteenth Centuries. / Trans. J.A. Gibson // The Canadian Cartographer. 1977. Vol. 14. P. 10—23. О кадастрах как инструментах государства см.: Kain R.J.P., Baigent E. The Cadastral Map in the Service of the State: A History of Property Mapping. Chicago: University of Chicago Press, 1992; Scott J.C. Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven: Yale University Press, 1998. P. 1—83. (Рус. пер.: Скотт Дж. Благими намерениями государства: Почему и как провалились проекты улучшения условий человеческой жизни. М.: Университетская книга, 2005). Свежий критический взгляд на связь между картами и государственной властью см. в статье: Biggs M. Putting the State on the Map: Cartography, Territory, and European State Formation // Comparative Studies in Society and History. 1999. Vol. 41. P. 374—405.
19 Популярная легенда гласит, что Федор Годунов сам начертил эту карту. Кроме очевидной неправдоподобности этого утверждения есть свидетельства того, что недоразумение возникло в результате неправильного истолкования текста (Keuning J. Isaac Massa, 1586—1643 // Imago Mundi. 1953. Vol. 10. 65—79).
20 О Большом чертеже и репродукции некоторых более поздних копий украинских карт см. в книге: Bagrow L. History of the Cartography of Russia up to 1800. P. 4—12; Книга Большому чертежу / Ред. К.Н. Сербина. М.: АН СССР, 1950; Постников А.В. Развитие крупномасштабной картографии в России. С. 20—22; Кусов В.С. Картографическое искусство Русского государства. С. 75—77. В тщательном исследовании фондов библиотеки царя Алексея Михайловича Дэниел Уо перечисляет многочисленные карты, как иностранные, так и местные: Waugh D.C. The Library of Aleksei Mikhailovich // Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. Berlin, 1986. Vol. 38. S. 299—324. Перечни карт из царской библиотеки встречаются в работах: Белокуров С.А. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М.: 1898. С. 311; ЧОИДР. 1893. Кн. 4. Смесь 13—14; Опись делам Приказа тайных дел 1713 года // Записки Отделения русской и славянской археологии Императорского Русского археологического общества. СПб., 1861. Т. 2. С. 1—43; Русская историческая библиотека (далее РИБ). Т. 21. Кол. 490—491. Заслуживает внимания передача карт Нижнего и Среднего Поволжья в Приказ Казанского дворца 29 ноября 1682 г. (РИБ. Т. 21. Кол. 956). О составлении стратегических карт границ см.: Kohlin H. The 17th-century Swedish and Russian Maps of the Borderland between Russian and the Baltic Countries // Imago Mundi. 1952. Vol. 9. P. 95—97.
21 Kain R.J.P., Baigent E. The Cadastral Map in the Service of the State. P. 344.
22 Scott J.C. Seeing Like a State. P. 47.
23 Что касается московских писцовых книг, до сих пор наиболее ценным остается исследование С. Б. Веселовского: Сошное письмо: Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства: В 2 т. М.: 1916. См. также: Кочин Г. Писцовые книги в буржуазной историографии // Проблемы источниковедения. М.; Л.: АН СССР, 1936. Т. 2. С. 145—186.
24 О крепостном праве и его связи с составлением кадастров см.: Hellie R. Enserfment and Military Change. Chicago: University of Chicago Press, 1971; Корецкий В.И. Формирование крепостного права и первая Крестьянская война в России. М.: Наука, 1975.
25 Scott J.C. Seeing Like a State. P. 3. Об изменениях, произведенных распространением государственных перечней и реестров в Московии, см.: Poe M. The Military Revolution, Administrative Development, and Cultural Change in Early Modern Russia // Journal of Early Modern History. 1998. Vol. 2. No. 3. P. 247—273; Poe M. Muscovite Personnel Records, 1475—1550: New Light on the Early Evolution ofRussian Bureaucracy // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1997. Vol. 45. No. 3. P. 361—378; Poe M. Elite Service Registry in Muscovy, 1500—1700 // Russian History/Histoire russe. 1994. Vol. 21. P. 251—288.
26 Scott J.C. Seeing Like a State. P. 49. Скотт исследует различные способы сопротивления, используемые на первый взгляд бессильными членами общества, в работе: Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven: Yale University Press, 1985. О картах как инструментах локального сопротивления см.: Craib R. B. Cartographic Mexico: A History of State Fixations and Fugitive Landscapes. Durham, N.C.: Duke University Press, 2004.
<< Назад Вперёд>>
