Карты империи
Карты сибирских территорий — по частям и целиком — составлялись с 1660-х годов. Первая сохранившаяся карта Сибири, карта П. И. Годунова, была заказана воеводой главного административного центра всей Сибири — города Тобольска. Если карта Годунова служила административным интересам, то другие вехи картографирования Сибири объясняются коммерческими и дипломатическими императивами. Начиная с миссии Ивана Петлина в 1618—1619 годах, русские дипломаты неоднократно преодолевали степь в надежде установить торговые отношения с Китаем, который считался потенциально выгодным торговым партнером. Отчеты по каждой поездке не только описывали дипломатические и торговые переговоры, но и пройденный маршрут с дорогами и встреченными препятствиями. К отчетам неизменно прилагались карты, и некоторые из них сохранились30. Миссии по установлению торговли между Россией и Китаем за весь век не принесли плодов, они обычно терпели провал из-за ошибок и промахов, связанных с соблюдением придворного протокола, но карты внесли существенный вклад в русскую картографию. Содержащиеся в них географические сведения перешли и в западноевропейские картографические работы31. Собрав воедино картографические достижения целого века, дополнив и расширив их благодаря своему собственному выдающемуся видению, сибирский картограф Семен Ульянович Ремезов в конце XVII — начале XVIII века создал блестящий корпус картографического материала. О Ремезове — энергичном человеке с разнообразными талантами, родившемся и выросшем в Тобольске, летописце, картографе и градостроителе — рассказывается в последних главах этой книги.
К концу XVII века картография начала укореняться в среде московских имущих классов как полезная практика. Почти тысяча карт сохранилась с XVII века, и большая их часть относится к последней четверти века32. Такая схема сохранности, по-видимому, отражает развитие картографии в Московии в XVII столетии, и в частности ее бурный рост в последней четверти века. Карты заняли свое место наряду с описаниями, документами о передаче прав собственности, купчими и административными указами как средство установления права собственности на землю или обозначения имущественных границ. Все еще не являясь частью обычных имущественных сделок, карты земельных владений стали признанным элементом особо сложных имущественных тяжб. От половины до двух третей сохранившихся карт XVII века были созданы в связи с административными расследованиями имущественных споров, и, к счастью, многие из этих карт сохранились вместе с соответствующими судебными материалами33.
Карты земельных владений были локальными картами и чертились в очень крупном масштабе (т.е. это были карты небольших территорий с высокой степенью детального разрешения). Дело, которое разбирал курский воевода, князь Петр Хованский, касающееся имущества курского землевладельца Петра Кекина, иллюстрирует процесс заказа и изготовления карт.
В государеве грамоте написано: велено в Курск послать в Мирополе и из отставных дворян, кого пригож(е), да с ним от места подьячего добрых и против челобитья Петра Кекина сыскать мирополцы градцкими и уездными многими людми всякими, сыскать накрепко в правду кроме села Уграедова и села Осоя помещиков в Мирополском уезде по обе стороны речки Криницы от устья, болшой галицкой даруги по урочищам и по речке Рыбицы, и по речке...* землею и сенными покосы и лесо(м) и всякой угодой он, Петр, по каким дачам владеет... А описав, измереть в десятины и положить ...в описные и в мерные книги с межами и з гранми по урочищам подлинно, и против тех книг на чертежу начертить с розмером по тому ж, со всякою подлинною ведомостью34.
До XVIII века в России не существовало учреждений для официального обучения картографов. В действительности многих из тех, кто создавал местные карты земельных участков, никак нельзя назвать «картографами». Это были просто любые грамотные люди, которые, как отставные дворяне и местные подьячие, упомянутые в этом отрывке, могли выполнить такую работу. Составители карт происходили из различных социальных слоев, и единственным общим критерием их отбора являлась базовая грамотность. Около трети составителей карт были служащими центральных московских приказов, главным образом основного учреждения, ведавшего землевладением, — Поместного приказа. Остальные две трети происходили из рядов подьячих, местных администраторов, писцов, солдат, горожан и отставных дворян или детей боярских. Некоторые подьячие центральных приказов имели опыт составления писцовых книг, но большинство составителей карт выполняли такое поручение лишь один или несколько раз и обучались в процессе работы. Ремезов, сибирский картограф, например, по-видимому, был самоучкой, хотя и весьма высокого уровня. Тем не менее карты XVII века демонстрируют некоторую степень стандартизации технических и художественных приемов. Они используют одинаковую палитру и схожие символы для обозначения деревень, лесов, дорог, рек и полей. Отчасти такая стандартизация изображения могла стать результатом общего опыта работы в московских приказах, но распространенность изобразительных норм среди случайных картографов, рисовавших карты лишь единожды, объяснить сложнее, а ведь именно они были авторами основной массы карт. Хотя и существует соблазн приписать такую однородность растущей «профессионализации» чертежников (составителей карт), но отсутствие каких бы то ни было механизмов для получения такого результата — обучения, ученичества и даже специализации в качестве картографов — делает более убедительными альтернативные объяснения35. Общая изобразительная культура, в которой религиозные иконы представляли собой основную возможность познакомиться с живописными образами, и общий набор материалов (краски, чернила и бумага) кажутся более вероятным, хотя и более расплывчатым объяснением поразительной похожести, которую мы видим на этих картах.
Используя техники, применяемые в России с тех пор как были изготовлены первые карты, составители карт строили свои чертежи вокруг маршрутов и путей, которыми они в действительности могли пройти по дорогам и рекам. Обычно они измеряли длинные расстояния в днях пути по реке или по суше, а более короткие верстами и саженями — предпочитаемыми мерами длины. Их подсчитывали с помощью мерных цепей или веревок, которые тщательно отмеряли и прикладывали одна к другой36. Компас, известный в России с XV века, играл незначительную роль в картографической работе, и основные направления редко отмечались на картах. Как пишет Постников: «Русская картография до XVIII столетия не знала ничего из основ математики и географии, применяемых в Европе для нанесения на карту обширных территорий с использованием координат широты и долготы, проекции и масштаба. Вместо этого единое картографическое полотно создавалось из структурно разнородных материалов, пространственно организованных вокруг “скелета” основных рек и дорог». Вместо широты и долготы московские картографы привязывали свои образы к топографическим деталям. Они отмечали множество ориентиров и специфических характеристик ландшафта, и их чертежи становились “чрезвычайно богаты топонимией”»37. Они не использовали стандартную проекцию, ориентировку или масштаб, которые часто различались в пределах одной карты. Николай Комедчиков указывает, что на некоторых картах указателями направлений служат церкви, ориентированные на восток, или православные кресты с нижней поперечиной, наклоненной в сторону востока. Иногда он находит, что деревья нарисованы так, что они указывают на юг, хотя в других местах деревья вырастают из дорог или направлены в разные стороны на разных участках одной карты38.
Только в XVIII веке в России оценили важное дополнение, которое графическое представление пространства давало текстовому описанию. В конце XVII века московиты постепенно превратились в людей, обладающих, по выражению ученых, «картографическим мышлением», и таким образом оказались ментально и культурно подготовлены к смелым картографическим инициативам Петра I и всеобъемлющему Генеральному межеванию, проведенному при Екатерине II.
Карты XVIII века являются индикаторами темпа реформ и культурных изменений в период от Петра до Екатерины. Петр, в целом увлеченный западной технологией и научным рационализмом, понимал преимущества систематической съемки и картографирования своих земель. Уже в 1698 году под покровительством Пушкарского приказа была организована «Школа цифири и землемерия». По словам Постникова, о ней сохранилось мало сведений, за исключением того, что ее основал думный дьяк А.А. Виниус, а главным преподавателем в ней был некий мастер Зерцалов. В 1699 году здание школы сгорело, и больше в документальных свидетельствах она не упоминается.
Вслед за этим недолго длившимся экспериментом Петр основал, судя по всему, первую в Европе профессиональную школу по обучению специалистов-картографов или, как он их называл, геодезистов. Уже в 1701 году он организовал Школу математико-навигационных наук в Сухаревской башне в Москве, а в 1715-м учредил геодезический институт при Морской академии в Санкт-Петербурге. Поскольку русских специалистов, обученных картографическим приемам, не хватало, Петр приглашал в свои институты квалифицированных иностранцев, но уже за одно поколение он подготовил впечатляющие кадры русских геодезистов и отправил их во все уголки своего царства производить съемку и составлять полные атласы Российской империи39. Взаимодействие между иностранными и русскими картографами продолжалось на протяжении века; иногда это было гармоничное сотрудничество, а иногда острый конфликт. Первые поколения русских картографов создавали интересные гибриды исконной и западной картографии. Карта 1759 года неких спорных островов, составленная киевским полковым лейтенантом Иваном Путильцовым, изображенная на рис. 1.1, внешне выглядит как западная карта, с очень точным масштабом и компасной розой, указывающей на северную ориентировку, но она по-прежнему усыпана мелкими изображениями деревьев и домов, и на ней нет сетки. Первая попытка создать атлас империи в итоге разделилась на две, при этом возник философский спор, который рассорил двух ответственных за это людей — французского астронома и картографа Жозефа Николя Делиля и русского руководителя работ по составлению карт и топографической съемке Ивана Кирилловича Кирилова. Делиль выступал за амбициозный план создания комплекта максимально точных карт, основанных исключительно на научной съемке и триангуляции всего царства, подобных тем, которые Кассини провел для Франции. Кирилов поддерживал менее амбициозный, но более реалистичный проект составления атласа на основе традиционных русских методов отображения речных путей, к которым время от времени добавлялись измерения расстояния, долготы и широты. В итоге Кирилов опубликовал атлас с общей картой империи и тридцатью семью уездными картами за свой счет в 1734 году. Так и не законченный атлас Делиля появился в 1745 году (рис. 1.2)40.
Ко времени Екатерины Великой (1762—1796) научное топографическое картографирование стало неотъемлемой частью русской практики. При Екатерине уполномоченные офицеры-геодезисты проводили Генеральное межевание с целью измерить и нанести на карту каждый квадратный дюйм земли русских землевладельцев в Европейской России, отмечая границы между участками строго кодированными цветами и линиями.Необыкновенная коллекция РГАДА вмещает тысячи карт XVIII века, составленных при Генеральном межевании, которые свидетельствуют о том, что картографирование стало неотъемлемой частью жизни русских чиновников и имущего класса всего через два века после своего первого реального появления в московских землях41.
Рис. 1.1. РГАДА. Ф. 192. Киевская губерния. № 10. Лейтенант-адъютант Иван Путильцов из Киевского гарнизона начертил эту карту в январе 1759 года и подписал свою работу. Эта карта, составленная во времена правления императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого, показывает, к какому результату привел интерес Петра к обучению геодезистов. Карта отражает спор из-за острова на реке Днепр.
Рис. 1.2. University of Michigan, Map Library: Иван Кирилов и Жозеф Николя Делиль. «Марра Generalis Totius Imperii Russici» («Всеобщая карта всей Российской империи») // Атлас Российской. СПб.: Императорская Академия наук, 1745.
Политика формировала контекст, в котором создавались карты, начиная со времен Московского царства, когда за показ карты иностранцу можно было лишиться головы, и до советской эпохи, когда издатели намеренно допускали неточности в картах, чтобы ввести в заблуждение потенциальных врагов. Политика также пронизывала научную литературу о создании русских карт — с раннего Нового времени до сих пор. Поэтому повествование о русской картографии требует тщательного отсеивания. Секретность и покровы молчания, а также обвинения в преднамеренном искажении и сокрытии информации преследуют историю русской картографии. Московские правители признавали силу карт, а также содержащихся в них знаний и сведений. Мишель Фуко не был первым, кто указал на равенство знания и власти. Согласно официальной царской политике, карты должны были оставаться монополией государственных органов, и незаконное обладание картами считалось вопиющим преступлением. Исаак Масса, голландский купец и дипломат, который в начале XVII века провел несколько лет в Московии, решил приобрести карту Московии, но нашел эту миссию трудновыполнимой. Беззастенчиво высокомерный в своих культурных предубеждениях, он писал:
Все то время, которое я пребывал в Москве, я прилагал огромные усилия, чтобы заполучить достоверную карту города, но мне это так и не удалось. В этой стране нет художников, да и кто бы стал их ценить, если никто ничего не знает об искусстве. На самом деле имеется несколько скульпторов и изготовителей идолов [godemaekers], но я бы никогда не осмелился предложить никому из них сделать для меня чертеж города, потому что они быстро бы схватили меня и отправили на пытки, думая, что, прося об этом, я наверняка замышляю измену. Этот народ столь подозрителен в этом отношении, что никто не возьмет на себя смелость взяться за такую задачу.
К счастью для Массы, его русский друг в качестве знака своего хорошего расположения предложил помочь, чем только сможет. «Проси у меня, что пожелаешь, — сказал он, — и я дам это тебе». Масса ухватился за эту возможность.
Я осмелился попросить у него изображение города Москвы. Услышав это, он поклялся, что если бы я попросил у него лучших лошадей, он бы с большей готовностью отдал мне их. Но поскольку он считал меня своим лучшим другом, то он дал мне этот рисунок, при условии, что я полянусь, что никогда ни слова не скажу об этом московиту и никогда не открою имя того, кто мне его дал. «Потому что, — сказал он, — моей жизни будет грозить опасность, если кто-нибудь узнает, что я сделал чертеж города Москвы и дал его иностранцу. Меня убьют как предателя»42.
Позднее, в 1673 году, шведский военный агент в Москве Эрик Палмквист приложил две карты Сибири к своему отчету о состоянии Московии. Он описал, как он «не без труда и не без усилий» приобрел эти документы. «Я лично наблюдал и чертил карты в различных местах, рискуя жизнью, и также получал сведения от русских подданных в обмен на деньги»43. Лев Багров утверждает, что десятью годами позже русский посланник в Китае Николай Милеску, известный как Спафарий, взял с собой в путешествие карту Московии и оставил ее у китайцев, в результате чего понес суровое наказание за свою измену44. Мне не удалось найти подтверждения этому рассказу, но он очень похож на правду. Московия не одна понимала потенциально губительную для себя силу карт и желала сохранить стратегические знания в тайне. Масса шел по стопам предыдущих западных путешественников, когда приписывал исключительно русской паранойе страхи московитов по поводу того, что карты попадут не в те руки, но если бы он взглянул поближе к дому, то нашел бы подобные тревоги из-за обладания картами по всей Западной Европе. И в Португалии, и в Испании закон устанавливал смертную казнь для любого, кто отдаст карты иностранцам45. Дж.Б. Харли пишет: «К раннему Новому времени картографическая секретность (поддерживавшаяся правилами, которые можно назвать правилами исключения и запрещения) была несомненно широко распространена, и “официальная” картография того периода показывает классический случай “власть — знание”. В то самое время, когда карты трансформировались с помощью математических методов, они также становились интеллектуальным оружием государственной системы. Само изображение на карте все больше подвергалось сокрытию, цензуре, а иногда обобщению или искажению»46. Умалчивая сведения, так же как и сообщая их, карты служили интересам государства.
Нежелание московитов делиться картографической информацией, возможно, замедлило распространение географических знаний и умения обращаться с картами среди населения. Встреча Массы с его другом — составителем карты приходит на ум в связи с многочисленными более поздними отголосками подобных настороженных контактов и наполненных подозрениями отношений между русскими картографами и западными коллекционерами, составителями карт и дипломатами. В одном из трех атласов Ремезова, Чертежной книге, сохранились написанные чернилами пояснения на голландском языке рядом с оригинальными ремезовскими подписями. На основании косвенных свидетельств Багров приходит к выводу, что А.А. Виниус, в то время думный дьяк Сибирского приказа, добавлял голландские подписи, когда работал с Ремезовым над подготовкой атласа, чтобы контрабандой вывезти его и тайно опубликовать в Амстердаме — мировом центре публикации карт. Если такой заговор и существовал, хотя эта идея горячо оспаривается советскими авторами, он так и не осуществился. Багров предполагает, что русское правительство, возможно, узнало о замысле и пресекло его47. Полвека спустя произошла похожая история, когда карта России Делиля была опубликована во Франции раньше, чем появилось русское издание, в результате чего Делиль был обвинен русскими в том, что он тайно похитил карту из страны, которая платила ему зарплату, и опубликовал ее без разрешения48. Во времена правления императрицы Елизаветы (1741—1762) важные новые географические сведения, доставленные сибирскими землепроходцами, скрывались правительством, которое держало географические доклады под надежным замком, чтобы не допустить их распространения49. Подозрительность была характерна не только для императорского режима, но также и для конкурентов — западных картографов и географов. Общее настроение взаимного недоверия достигло такой точки, что во второй половине XVIII века швейцарский географ-полемист Самуил Энгель обвинил русское правительство в цензуре карт и фальсификации географических сведений с целью преувеличить трудности и отвратить европейцев от попыток преодолеть северный путь через Евразию к Тихому океану. Насмехаясь над русскими сообщениями о холодах и тяжестях путешествий за полярным кругом, подозрительный Энгель заявлял, что на самом деле Европу и Тихий океан соединяет легкий морской путь вдоль северного края Российской империи50. Тот факт, что такое нелепое утверждение воспринималось как правдоподобное, говорит об уровне общего недоверия по отношению к России. Старые мелодии снова зазвучали значительно позже, в советский период, когда историки картографии обменивались подобными обвинениями в своих кругах. Лев Багров, один из первых, кто подошел к истории картографии как к самостоятельной отрасли, вызвал негодование своих советских коллег, когда, эмигрируя из страны после революции, вывез «национальное достояние» — важные исторические карты51.
В основном карты, сохранившиеся с XVII века, иллюстрируют широкое, открытое использование карт, а не деятельность закрытого режима. Карты земельных участков создавались как доказательства в имущественных спорах, часто по инициативе тяжущихся сторон, при этом существенный вклад вносили соседи, свидетели и спорящие стороны. Такие карты создавались открыто и функционировали как публичные документы. Стратегические и логистические карты, заказанные государством, также требовали большого вклада местных знаний и таким образом формировали вопросы государственной политики на основе представлений местных сообществ о самих себе. Взаимное недоверие между центром и периферией, судьями и тяжущимися сторонами, землевладельцами и крестьянами, а также враждующими землевладельцами пронизывает судебные материалы, в которых находятся эти карты, но их публичная, а не секретная функция проявляется в этих материалах наиболее полно. Если карты как государственные документы время от времени могли строго контролироваться и охраняться (и даже с ними дело не всегда так обстояло), то карты и документы о местной жизни использовались открыто и открыто оспаривались в России XVII века. Теперь мы обратимся именно к такому открытому составлению и использованию карт.
27 Алферова Г.В. Русские города XVI—XVII веков. М.: Стройиздат, 1989; Bagrow L. History of Russian Cartography up to 1800. P. 1—17; Градостроительство Московского государства XVI—XVII веков / Ред. Н.Ф. Гуляницкий. М.: Стройиздат, 1994; Постников А.В. Развитие крупномасштабной картографии в России. С. 5—10; Рыбаков Б.А. Русские карты Московии. С. 7—20. В списках фондов государственных архивов, составленных в XVII веке, упоминается много карт. Например: Записки Отделения русской и славянской археологии. Т. 2. С. 25—28. Я благодарна Дэниелу Уо за эту ссылку. Ряд карт XVII века были перерисованы и опубликованы: Сборник чертежей Москвы, ея окрестностей и города Пскова XVII столетия (Приложение ко II-му тому Записок Славяно-Русскаго Отделения Археологическаго Общества) / Ред. В. Ломанский. СПб.: Типография Иосафата Огризко, 1861.
28 О конфликтах на севере и на западе и о военных маневрах см.: Ellersieck H.E. Russia under Aleksei Mikhailovich and Feodor Alekseevich, 1645—1682: The Scandinavian Sources. Ph.D. diss. University of California, Los Angeles, 1955; Lossky A. The Baltic Question, 1679—1689. Ph.D. diss. Yale University, 1948. О южной границе см.: Stevens C. B. Soldiers of the Steppe: Army Reform and Social Change in Early Modern Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1995. О Крыме и востоке см.: Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500—1800. Bloomington: Indiana University Press, 2002. О Сибири см.: Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск: Наука, 1982; Slezkine Yu. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1994 (рус. пер.: Слёзкин Ю.Л. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008).
29 О географических знаниях и покорении Сибири см.: Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири: В 2 т. М.; Л.: АН СССР, 1960, 1965; Bassin M. Expansion and Colonialism on the Eastern Frontier: Views of Siberia and the Far East in Pre-Petrine Russia // Journal of Historical Geography. Vol. 14 (1988). P. 3—21; Ефимов А.В. Атлас географических открытий в Сибири. Т. I. С. 272.
30 Русско-китайские отношения в XVII веке: В 2 т. / Ред. Н. Ф. Демидова, В. С. Мясников. М.: Наука, 1969, 1972; Ефимов А. В. Атлас географических открытий в Сибири; Свенске К. Материалы для истории составления Атласа Российской империи, изданного Императорскою Академиею наук в 1745 году, собраны из архива Императорской Академии наук, приложение к IX-му тому записок Имп. Академии наук. № 2. СПб.: Императорская Академия наук, 1866; Mancall M. Russia and China: Their Diplomatic Relations to 1728. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1971; Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирскаго приказа (1592—1768), опубликовано: ЧОИДР. Кн. 200. 1902. С. 114—115; Bagrow L. A Few Remarks on Maps of the Amur, the Tatar Strait, and Sakhalin // Imago Mundi. 1955. Vol. 12. P. 128; Лебедев Д.М. География в России XVII века. М.; Л.: АН СССР, 1949. С. 116—120.
31 Bagrow L. First Russian Maps of Siberia.
32 Удобный каталог московских карт можно найти в работе: Кусов В.С. Чертежи земли русской XVI—XVII вв. М.: Русский мир, 1993.
33 О такого рода картах земельных участков см.: Гудзинская А.П., Михайлова Н.Г. Графические материалы как источник по истории архитектуры помещичьей и крестьянской усадеб в России XVII в. // История СССР. 1971. № 5. С. 214—227; Кусов В.С. Картографическое искусство Русского государства; Кузин А.А. Развитие чертежного дела в России. С. 131—169; Тиц А.А. Загадки древнерусского чертежа. Интересные заметки о чертежах см. в работе: Градостроительство Московского государства XVI—XVII веков.
34 РГАДА. Ф. 210. Поместный стол. Стб. 108. Л. 250, 257 (1687).
35 Постников описывает своего рода процесс профессионализации в работе: Outline of the History of Russian Cartography. P. 18.
36 О единицах измерения: верста составляла немногим больше километра, а сажень — чуть больше 2,13 метра, но меры были стандартизированы только в XVIII веке. О методах составления карт см.: Gol’denberg L.A., Postnikov A.V. The Development of Mapping Methods in Russia // Imago Mundi. 1985. Vol. 37. P. 63—80; Huttenbach H. Hydrography and the Origins of Russian Cartography // Five Hundred Years of Nautical Science. P. 142—152; Ryan W.F. Scientific Instruments in Russia from the Middle Ages to Peter the Great // Annals of Science. 1991. Vol. 48. P. 367—384.
37 Postnikov A.V. Outline of the History of Russian Cartography. P. 11.
38 Komedchikov N.N. The Language of Russian Geographical Drawings of the Period before 1700. Paper presented at the 20th International Conference on the History of Cartography. Portland; Maine, June 18, 2003.
39 Постников А.В. Карты земель российских. С. 36. О российской картографии в XVIII веке см. также: Shaw D.J.B. Geographical Practice and Its Significance in Peter the Great’s Russia // Journal of Historical Geography. 1996. Vol. 22. P. 160— 176; Shaw D. «A Strong and Prosperous Condition»: The Geography of State Building and Social Reform in Peter the Great’s Russia // Political Geography. 1999. Vol. 18. P. 991—1015.
40 О Кирилове и Делиле, а также картографических проектах Петра см.: Гольденберг Л.А., Постников А.В. Петровские геодезисты и первый печатный план Москвы. М.: Недра, 1990; Goldenberg L.A. Russian Maps and Atlases as Historical Sources. Trans. J.R. Gibson. Toronto: B.V. Gutsell, Dept. of Geography, York University, 1971; Postnikov A.V. Russia in Maps. P. 36—55; Свенске К. Материалы для истории составления Атласа Российской империи.
41 Букхерт В.Г. История Архива Межевой Канцелярии (Центрального межевого архива) 1768—1939: Автореф. дис. ... канд. ист. наук / Российский государственный гуманитарный университет. М.: 1991. С. 6; Givens R.D. To Measure and to Encroach: The Nobility and the Land Survey // Russia and the World of the Eighteenth Century / Ed. R.P. Bartlett, A.G. Cross, K. Rasmussen. Columbus, Ohio: Slavica, 1988. Спасибо Элиз Виртшафтер за эту последнюю цитату.
42 Эта карта сохранилась и воспроизведена в английском переводе Массы, выполненном Дж. Эдвардом Орчардом. Смешанная перспектива, в которой вид сверху сочетается с боковыми проекциями зданий, шатров, лошадей и повозок, характерен для более поздних русских карт, но это один из первых дошедших до нас примеров, датируемый задолго до других эквивалентных карт с установленным русским авторством. См.: Massa I. A Short History of the Beginnings and Origins of These Present Wars in Moscow under the Reign of Various Sovereigns down to the Year 1610 / Transl. and introduction by G.E. Orchard. Toronto: University of Toronto Press, 1982. P. 130.
43 Цитируется в работе: Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Т. 1. С. 43.
44 К сожалению, Багров не указывает свой источник (History of Russian Cartography up to 1800. P. 6). Другие труды о Спафарии не подтверждают историю Багрова. См.: Mancall M. Russia and China; Foust C.M. Spafarii, Nikolai Gavrilovich (Nicholaie Spatarul Milescu) // Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History. Vol. 37. P. 20—24; Фурсенко В. Спафарий Милеску // Русский биографический словарь. Т. 19. С. 183—190.
45 Harley J.B. Silences and Secrecy: The Hidden Agenda of Cartography in Early Modern Europe // Imago Mundi. 1988. Vol. 40. P. 61.
46 Ibid. P. 59.
47 О Виниусе и планах по публикации см.: Bagrow L. History of Russian Cartography to 1800. P. 42; Bagrow L. The Atlas of Siberia / Facsim. ed. Intro. L. Bagrow. ’s-Gravenhage: Mouton, 1958. P. 14—15; Bagrow L. Semyon Remezov — A Siberian Cartographer // Imago Mundi. 1954. Vol. 11. P. 120—121; Постников А.В. Картографирование Сибири в XVII — начале XVIII века. Семен Ульянович Ремезов и его рукописные атласы // Чертежная книга Сибири, составленная тобольским сыном боярским С. Ремезовым в 1701 году: В 2 т. М.: ФГУП, РКО Картография 2003. Т. 2. С. 7—10. Андреев обратил внимание на подписи на голландском языке, но утверждал, что они были частью законного совместного российско-голландского издательского труда: Очерки по источниковедению Сибири. Т. 1. С. 130. Решительное опровержение идеи Багрова см. в работе: Гольденберг Л. А. Семен Ульянович Ремезов, сибирский картограф и географ, 1642 — после 1720 гг. М.: Наука, 1965. С. 92—95. О значении печатного дела для западной картографии см. среди прочих: Brotton J. Trading Territories: Mapping the Early Modern World. Ithaca; N.Y.: Cornell University Press, 1998. P. 35—42. И о картах в Оттоманской империи, где не было книгопечатания: Ibid. P. 87—118.
48 Bagrow L. History of Russian Cartography up to 1800. P. 163, 179, 186, 190— 191, 194.
49 Ibid. P. 179, 194.
50 Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Т. 2. С. 25—32. Спор между Энгелем и Дж.Ф. Миллером тянулся с 1765 по 1777 год.
51 Например, Л.А. Гольденберг обращает внимание на «этическую сторону незаконного присвоения частным лицом уникального памятника русской науки и культуры XVII в., по праву принадлежащего советскому народу» (Семен Ульянович Ремезов. С. 85). См. также: Постников А.В. Картографирование Сибири в XVII — начале XVIII века. С. 13.
* Название речки попало на сгиб листа и не поддается прочтению (В.К.).
<< Назад Вперёд>>
