Определение платёжеспособности отдельных хозяйств в Москве и Новгороде
"А у которых у молодчих у посадских не будет своей собины (т.е. своей земли), а живут своими дворы (т.е. своим хозяйством на чужой земле), и на тех людей разводить всякие разметы, смотря по их дворам и кто чего стоит".
Итак, одной наемной платы мало для определения способности к тяглу, надо еще посмотреть, кто чего стоит. Это выражение переносит нас в XV век, к приведенным выше завещаниям московских великих князей. Они завещали облагать повинностями по людям смотря, т.е. тоже, кто чего стоит. Характерная непрерывность старины! Пятнадцатый и семнадцатый века думают совершенно одинаково. Эта старина доживает до конца XVII века. В упомянутых выше грамотах о сборе стрелецких денег находим такие предписания посадским людям.
"И чтоб тех городов посадские люди... чинили меж себя оклады, смотря по пожиткам и по промыслам..., чтоб лучшие и полные люди перед середнею и меншею статьею людми во лготе, а середней и меншей статей люди перед лучшими и полными людми в тягости, и ни ктоб в избылых не был, и чтобы возможно было заплатить всякому человеку свою долю без доимки"2.
Как земли только живущие несут тягло, так и дворы только живущие. В описи Корелы конца XV века пустые дворы в тягло не положены. С Вычегодские Соли с посаду оброк велено брать только с живущих дворов. То же и в XVII веке. По государеву указу в Нижнем посадских людей велено положить в сошное письмо в живущее3.
Итак, способны к тяглу все домохозяева, имеющие какое-либо приносящее прибыль занятие: это будут земледельцы, торговцы и всякие промышленники. Нашей древности еще чужда мысль, что обложению подлежит только чистый доход; но что облагаются не души людские, а состояние, это всем известно и составляет повсеместную практику. Совершенно ясное и полное выражение эта мысль получила в документе, дошедшем до нас от первой половины XV века. Великому князю Московскому пришлось платить татарскую дань (около 1437 г.). В этой дани должны были принять участие и новгородские волости, поэтому оказалось нужным выяснить, кто подлежит там дани. Единицей обложения в Новгороде была соха; на кого же падает сошная дань, кто и что составляет соху как платежную единицу?
"А в соху, — говорит составленная по этому поводу грамота, — два коня да третья припряжь, да тшан кожевничий за соху, невод за соху, лавка за соху, плуг за две сохи, кузнец за соху, четыре пешцы за соху, лодья за две сохи, црен за две сохи".
Что это за перечисление? Новгородцы говорят о вещах им хорошо известных, а потому выражаются очень коротко; но нам их хозяйственный быт малоизвестен, а потому в их грамоте для нас есть и непонятное. Что это за чаны, невода, лавки, плуги, црены? Думаем, что это метафорические выражения, которыми обозначаются целые хозяйства или промыслы отдельных лиц. Это кожевенное хозяйство, рыболовное, торговое, соляное. Каждый такой хозяин и составляет то одну, то две платежных единицы. Это все люди состоятельные. Впереди всех поставлены два коня и третий — припряжь. Человек, обладающий тремя конями, конечно, богатый человек, чем бы он ни занимался; он составляет целую платежную единицу, как и тот, кто имеет свою собственную лавку, рыбный или кузнечный промысел, кожевенное производство. Это все ясно. — Но торговый человек может иметь две лавки и еще коня, и двух, и даже трех; как он облагался? Можно думать, что он облагался и по лавке, и по коням; а человек, ведущий торговлю в двух лавках, и кузнец, кующий в двух кузницах, облагались по обеим лавкам и по обеим кузницам, если обе лавки и обе кузницы были в деле, т.е. в живущем, а не впусте. А что такое плуг? Этого грамота не определяет4. Что такое третья припряжь? Это тоже неясно. Нет ли тут указания на старинный способ передвижения по натуральным дорогам? Два коня везут, а третий берется в запас; он припрягается, когда окажется нужным. Что такое четыре пещца? О них мы скажем ниже. Все неясное, однако нисколько не подрывает общего вывода: тягло несут состоятельные хозяева; грамота дает внешние признаки этой состоятельности: три коня, лавка, лодка и пр.
Уловить признаки состоятельности отдельных хозяйств и способности их к несению государственных повинностей и для нашего времени дело чрезвычайно трудное; несмотря на всю помощь, какую может оказать наука практике, современные законодательства на всяком почти шагу делают гибельные ошибки. Как же решала этот роковой вопрос древность? В разное время очень различно.
В 1478 г., когда Великий князь Иван Васильевич заключал свой последний договор с новгородцами, новгородцы предложили ему платить дань с сохи по полугривне и 7 денег. Великий князь велел у них спросить: что такое их сохи? И они сказали:
"Три обжи соха, а обжа — один человек на одной лошади орет, а кто на трех лошадях и сам третей орет, ино то соха".
Это определение, на первый взгляд, не совпадает с вышеприведенным определением 1437 г. Оно касается только сельских сох и о плуге не говорит ни слова. Не следует ли отсюда заключить, что и в Новгороде сельская, по крайней мере, единица обложения в пределах одного и того же XV века определялась разно?
Но что же это такое: "обжа — один человек на одной лошади орет"? Встречающиеся в нашей литературе остроумные и весьма тонкие толкования этого места летописи очень затемнили его смысл. Говорят, "это единица труда одного конного рабочего". Какая же единица? Ведь один конный рабочий может сработать и много, и мало, смотря по тому, как долго будет работать. Если мы говорим о единице работы в каком-либо труде, то должны определить время работы, иначе это будет не "единица", а "множица" труда, которою ничего нельзя измерить. Несмотря на эту полную непригодность единицы неопределенного труда для измерения сохи, ей очень посчастливилось в нашей литературе.
Другие ученые, вполне присоединяясь к этому понятию трудовой сохи, несколько дополняют его и говорят: "Новгородская обжа, выраженная в единицах труда, равнялась участку, обрабатываемому одним человеком на одной лошади". Так как момент времени в соображение опять не принимается, то снова получается нечто совершенно неопределенное. Участок, обрабатываемый одним и тем же человеком и на одной и той же лошади, но в течение разного времени, будет разный: в день он вспашет десятину, а в неделю — шесть. Как же такую неопределенную величину положить в основание обложения? Что почтенные ученые, мнения которых мы привели, ничего не говорят о времени труда, это объясняется тем, что и в самом памятнике ничего не говорится о времени: пашет один человек на одной лошади да и только5. Что же это значит, что один человек пашет на одной лошади и это составляет обжу, единицу платежа, треть сохи?
Очень немного времени спустя после приведенного ответа новгородцев на вопрос Ивана Васильевича о том, что такое новгородская соха, приступили по повелению великого князя к описи новгородских имений. Эта опись делалась по новгородскому счету — три обжи на соху. В описи (второй, которая дошла до нас) постоянно указывается, сколько где дворов, обеж и какой посев. Это описание, надо думать, делается согласно данному новгородцами определению того, что такое есть соха и обжа. В этом описании мы и должны искать объяснения сохи и обжи. По новгородским писцовым книгам, соха и обжа не стоят ни в каком определенном отношении к количеству посева. На одну обжу высевают хлеба 1 коробью, 2, 3, 4 и даже 5 и 86. О мере труда землепашца, конечно, свидетельствует количество обрабатываемой в год земли и высеваемого и собираемого хлеба. Описи указывают это количество; оно не стоит ни в каком отношении с числом обеж. Можно высеять хлеба вдвое, втрое, вчетверо и даже впятеро больше — и все-таки будет одна обжа. Что же такое обжа? Ясно, что это не единица труда и не участок обрабатываемой земли, ибо нельзя на один и тот же участок высеять и 1 коробью и 8. Что же такое обжа? Это, как сказано в летописи, один человек пашет на одной лошади, т.е. одноконный хозяин и ничего больше! Это чрезвычайно просто и чрезвычайно удобно для обложения. Все хозяйства с одной лошадью, сколько бы земли они ни обрабатывали, — составляют обжу. Здесь обложен не труд, а накопленное имущество, признаком которого берется конь. В новгородских писцовых книгах постоянно встречаются деревни с одним двором, положенные в одну обжу, хотя посев разный; это все одноконные хозяйства. Но встречаются и деревни при одном крестьянском дворе, положенные в три обжи. Это один богатый хозяин, имеющий три лошади: его хозяйство составляет целую соху. А высевает он меньше, чем те два двора с 8 коробьями посева, на которые мы указали выше и которые были положены в одну обжу; он высевает только 7 коробей, но у него 3 лошади и, конечно, он богаче; у него могут быть и отъезжие промыслы7.
Этим легко объясняются выражения описи, которых мы коснулись выше: положен в три обжи, а земли у него всего на одну обжу. Положен в три обжи, по числу лошадей, но землепашеством занимался мало и почему-то обеднел. В одном случае обжа означает платежную способность, в другом меру земли, о чем речь будет после.
Определения грамоты 1437 г. и летописи 1478 г., весьма различные по полноте, по сущности сходятся. И тут и там — коневодство принято указателем благосостояния, и тут и там 3 лошади составляют максимальную единицу обложения — соху. В грамоте не говорится о том, что лошади пашут; в летописи, наоборот, говорится, что на всех трех — пашут. Но лошади грамоты, конечно, тоже употреблялись и на пашню; а с другой стороны, лошади летописи не все непременно пахали. Хозяин, у которого посев был небольшой, занимал своих лошадей пашнею гораздо менее, чем тот, у которого посев был втрое и вчетверо больше; у него могли быть другие занятия: извоз и проч.
Возвращаемся к "пешцам" грамоты 1437 г. Четыре пешца тоже делают целую соху, как и 3 коня. Что это за пешцы? Объяснение им находим в грамоте митрополита Киприана Константиновскому монастырю. Крестьяне Константиновского монастыря в октябре 1391 г. жаловались митрополиту на своего игумена, что он наряжает их на работы не по пошлине и берет с них такие пошлины (здесь пошлина в первом случае означает обычай, во втором — повинность), каких прежние настоятели не брали. Митрополит нарядил расследование. По расследованию оказалось, что "большие люди" из монастырских сел церковь наряжают, хоромы ставят, игумнов жребий земли пашут, сеют, косят и т.д.; а "пешеходцы" из сел рожь молотят, пиво варят, невода плетут и т.д. И те, и другие на праздник дают яловицу и т.д. На основании этой грамоты надо думать, что большие люди и пешеходцы — одинаково крестьяне, домохозяева. Но большие люди — богачи, имеющие лошадей; пешеходцы — лошадей не имеют; они поэтому маленькие люди. По грамоте 1437 г. четыре таких хозяйства равняются одному хозяйству большого человека, имеющего трех лошадей. Были, значит, и в старину крестьяне безлошадные. Они могли обрабатывать свои земли наемными лошадьми; а может быть, некоторые из них ограничивались очень небольшими участками, которые обрабатывали вручную.
Писцовые книги не дают по этому предмету ясных указаний. Необходимо допустить, что и в деревнях, описанных в конце XV века, были безлошадные хозяева. Это следует из того, что иногда два двора полагаются в одну обжу, три — в две и т.д. Это сравнительно очень редкие случаи, но все же встречаются. При нашей гипотезе о том, что такое обжа, они указывают на то, что есть безлошадные дворы, которые и дают указанный излишек числа дворов против числа обеж. В таких случаях встречаем и дробное счисление числа обеж, например: дворов 2, высевают коробей — 6, обеж 1.5. При четырех пешцах на соху, грамоты 1437 г., действительно должны получаться дробные части обжи; но что должна означать в приведенном случае половина обжи, а в других подобных — одна обжа на два двора, две на три и т.д., это неясно. Нам неизвестно, в каких отношениях находятся отдельные дворы деревни один к другому. В главе о деревне я высказал догадку, что они могут быть в большинстве случаев населены родственниками, а иногда товарищами по аренде земли. Как родственные, так и товарищеские отношения могут вести к чрезвычайно разнообразным хозяйственным комбинациям между дворами. Эти разные комбинации и разное экономическое состояние дворов, причем лишний двор мог быть только что выделившимся и еще не оперившимся, и могли быть причиной того, что лишний двор то вовсе не считается, то считается только в половину обжи.
Мы не раз указывали на значительную устойчивость наших древних порядков. Здесь, наоборот, приходится наблюдать довольно быструю их смену. Опись конца XV века ничего не знает о плуге и 4 пешцах, а в 1437 г. они должны были иметь большое практическое значение при описи. Но это, конечно, частность, и довольно мелкая и очень условная. Долго живут коренные порядки, а не мелочи.
Итак, тяглоспособность каждого отдельного хозяина определялась в Новгороде некоторыми внешними признаками; в области сельского хозяйства — числом лошадей.
При этом порядке единица обложения в Новгороде очень близко подходила к единице платежа, а иногда и совершенно совпадала с нею. Единицей обложения была обжа и соха, состоявшая из трех обеж; а это — очень небольшие величины. В новгородских волостях было очень много деревень в один двор, положенных в одну обжу, и в два двора, положенных в две обжи. Таким образом, каждое отдельное хозяйство составляло и окладную, и платежную единицу. То же самое можно наблюдать и в деревнях со многими дворами. Например, деревня в 5 дворов положена в 6 обеж. Это указывает на 4 хозяйства с одной лошадью и одно с двумя, и опять каждое из этих четырех хозяйств в одно и то же время и окладная, и платежная единица.
Все внешние признаки хозяйственного благосостояния имеют только относительное значение: они могут держаться некоторое время и при упадке хозяйства. Число лошадей в сельском быту, особенно первоначальном, имеет великое значение и, конечно, может служить показателем его благосостояния. Но в руках плохого хозяина и многолошадное хозяйство легко пойдет на убыль. Точно так же лодка, невод, чан и црен не всегда свидетельствуют об одинаковом уровне благосостояния, чтобы обусловливать совершенно равное обложение. Вот почему новгородские порядки нельзя считать за общие всей нашей древности, и вот чем могут объясняться их колебания. В Москве наблюдается иной порядок вещей, и не один, а, по крайней мере, два разных порядка, если не более. Возникли они не единовременно; один гораздо старее другого; но новый не вытеснил старого, а оба дожили до самого конца XVII века.
В распоряжениях московского правительства о раскладке повинностей на отдельных домохозяев, которые надо считать наиболее древними, не встречается никаких указаний на внешние признаки их благосостояния. Правительство ограничивается требованием, чтобы государевы крестьяне и посадские платили, по людям смотря, по их животам и промыслам, по торговле, по статкам, по тому, кто чего стоит. Благосостояние плательщиков не определяется никаким внешним признаком, распределяющим их в некоторые группы, равно способные к платежу, как в Новгороде. В Москве мы имеем дело не с группами равноспособных плательщиков, а с отдельными плательщиками, которых способность к платежу индивидуальна. Это совершенно соответствует действительному положению налогоспособности. Хозяйственное благосостояние человека до крайности различно и может быть подведено под некоторые общие группы только с нарушением этой индивидуальности, следовательно, с учинением некоторой несправедливости.
Как же достигалось в Москве выяснение и определение этой индивидуальной способности к тяглу? Правительство предписывало плательщикам самим распределять между собою тягло, — по людям смотря и т.д. Для этого они должны были выбирать из своей среды заслуживающих уважения и знающих людей, которые, помолившись Богу и принеся присягу в том, что будут действовать по чистой совести, никого не обижая, должны были произвести раскладку тягла. Это и будут излюбленные судьи, сотские, старосты и проч.; все они целовальники, ибо крест целуют.
Кажется, и выдумать нельзя порядка обложения более совершенного. Но где люди, там и неправда; а потому Писание и говорит: Проклят всяк, надеющийся на человека! Случалось, что выборные люди, эти излюбленные, перед крестом обещавшие действовать вправду, облагали плательщиков не по животам и промыслам, а одних легче, других тяжелее. Это вело к ссорам и жалобам. Правительство угрожало таким излюбленным окладчикам наказаниями и предписывало: "Другу не дружить, недругу не мстить и лишки ни на чьи дворы не прибавливати ни которыми делы"8.
Но прежде чем идти далее, считаем необходимым остановиться на некоторых выражениях наших памятников по рассматриваемому вопросу, которые могут повести к недоразумениям. В памятниках нередко указывается, сколько именно плательщик должен платить с небольшой окладной единицы, например, с двора, с выти. Шенкурским посадским людям предписывается давать за наместнич корм и проч. оброка 1500 рублев на год, с двора по 18 алтын; а далее прибавлено: "А разводить шенкурцам, посадским людям, меж собя самим, по животом и промыслом". Здесь двор окладная, а не платежная единица. Посадские люди должны платить из 1500 р., положенных на весь округ, по расчету на каждый двор по 18 алт.; но отдельные домохозяева платят не поровну, не непременно по 18 алт., а по раскладке выборными, кому что придется по животам и промыслам. Точно так же посадские города Венева должны платить с лавки по гривне, а с полки по 10 денег на год, "а верстатися им в том оброке меж себя по товару и промыслу". Здесь также двор и лавка только окладная единица, а платежная определяется внутренним верстанием. В Тверском уезде, в селе Щербинино, есть скоморошья слободка, в которой было несколько дворов скоморохов; и скоморохи, и другие сельчане сидели на пашне. Все население слободы должно было платить по гривне с двора: "а верстатися им меж собя... по животом и промыслом". Мы уже знаем, что стрелецкие деньги в конце века взимаются, смотря по животам и промыслам, по землям и по угодьям. Но к грамотам о сборе этих денег прилагается "оклад, что с котораго города и уезда на двор положено". Например: "Ярославль — 2296 дворов, по 2 р., денег 4592 рубля, Вологда — 1220 дворов, по 1 р. 20 алт. 2 ден., денег 2074 рубли 13 алтын" и т.д. Это вовсе не значит, что каждый двор в Ярославле платит по 2 р., а в Вологде по 1 р. 20 алт. 2 ден. Это оклад, а платеж — по животам и промыслам, как сказано в тексте грамоты. С этим разъяснением многочисленные предписания московского правительства о раскладке плательщиками "меж себя" повинностей особыми выборными по животам и промыслам, по статкам, по людям смотря и пр. не возбуждают никаких недоразумений. Этот порядок стоит в тесной связи с большими размерами московской окладной единицы. Московские сохи очень ушли от новгородских, они простираются на сотни десятин и обнимают множество отдельных хозяйств, целые сотни дворов. Правительство определяло свои сборы на целую соху, в обложение же отдельных хозяйств не входило. Это было предоставлено самим плательщикам.
1Мы говорили о них в третьей главе.
2Писц. кн. XVI в. II. 1541; АЭ. I. № 234; III. № 37; IV. 243, 250; АЮ. №229. 1552—1681.
3Временник. XII. 6; АЭ. I. №№ 221 и 343; Писцов, кн. XVI в. I. 630; Рус. ист. б-ка. XVII. 192.
4В новейших списках Русской правды есть такая статья: "А в селе сеяной ржи на два плуга 16 кадей ржи ростовских" (Карамз. 58). По этой статье плуг есть пространство земли, на которое высевается 8 ростовских кадей. Если считать кадь равною двум новгородским коробьям, а коробью равною двум четвертям, то плуг будет равняться 32 четвертям сева или 32 четям земельной меры, т.е. 16 десятинам в поле, а в трех — 48; соха же будет равняться 16 четям. Эта величина новгородской сохи не сходится с той, которая была определена для нее в конце XVI века. Она почти вдвое меньше этой последней.
5Разные мнения о сохе и обже приведены у г-на Милюкова (Спорные вопросы. С.35 и след.) и у г-на Дьяконова. Разбор спорных вопросов (ЖМНП. 1893. № 7).
6Для 5 и 8 см.: Новг. писц. кн. III. Стб. 213 и 333, другие цифры почти на каждой странице. Г-н В.Владиславлев полагает, что на разные размеры обжи влияли инвентарные особенности каждого хозяйства, количество рабочего скота, его положение при проезжей дороге, судоходной реке, качество почвы и пр. (ЖМНП. 1892. № 8).
7Новг. писц. кн. I. Стб. 63. Опись Щилова монастыря.
9АЭ. I №№ 242, 243, 343; III. № 37; IV. № 6. 1555-1646
<< Назад Вперёд>>
