II
Автор ставит себе гораздо более тесную задачу. Предмет его исследования — сябры и их землевладение в некоторых местностях Малороссии XVIII века. Мы привели уже мнение автора о том, что тогда разумели малороссы под словом сябр (прим. на с.66). Но далее автор говорит, что слово сябр имело и иной смысл, и посвящает свою статью расследованию этого иного смысла. С точки зрения этого иного смысла, слово сябр представляется далеко не таким простым: "Лишь мало-помалу и с большим трудом автору удалось собрать некоторую, сравнительно весьма незначительную часть данных, способных пролить свет на организацию сябринного землевладения, имеющую большой интерес и значение не для одной только истории Малороссии, но еще, быть может, гораздо большее для истории последовательной смены форм землевладения вообще" (I. 70). Итак, владение сябров не есть просто весьма обыкновенный вид общей собственности, а некоторая особая форма землевладения, занимающая свое определенное место в истории последовательного развития этих форм.
"Сябринное землевладение, — говорит автор, — основано на родственном кровном начале... Это начало кровной связи, лежащее в основе сябринного землевладения, выступает во всех тех весьма многочисленных случаях, где мы с ним встречаемся... Всякий раз, когда дело идет о сябринных участках, они носят в актах совершенно ясное и определенное название, прямо указывающее на родовой характер сябринства. Везде встречаем совершенно одинакие выражения: отчина, вутчина, вутчицкие, сябринские части. Это землевладение обязано своим возникновением распадению единой и цельной сложной семьи..." (I. 85—87; II. 49).
Вот в чем заключается отличительный признак этой особой исторической формы землевладения: сябры — родственники. Теперь припомним, что автор говорит в начале своего исследования. Он приводит там иное значение слова сябр, по которому сябр — простой пайщик, участник в общем владении, а таковым может быть и не родственник. В пример автор привел известных уже нам казака Гарбуза и братьев Яценко. Он полагает, что этот пример "особенно рельефно обрисовывает характер и смысл сябринства" (I.74). Итак, сябрами могут быть родственники и не родственники; и то, и другое особенно характерно для сябринства. Сябринное землевладение, следовательно, не непременно основано на родственном, кровном начале. Для того, чтобы выяснить себе, что такое сябр, надо взять черты, принадлежащие всем сябрам, а не сябрам только родственникам. Черты, всем принадлежащие, и будут характерны для сябра вообще. Можно быть сябром, не будучи родственником; следовательно, родственное, кровное начало не есть отличительный признак сябринства.
Затем автор приводит иные черты, характеризующие сябринское землевладение, как особую историческую форму. Так как такая форма, за безразличием сябров-родственников и не родственников, исчезает, то мы могли бы и не рассматривать характерные черты несуществующей формы. Но мы на них остановимся, потому что автор строит свое здание на новом архивном материале, до сего времени не обнародованном, и придает ему особое значение.
Кровное сябринное землевладение, как мы уже знаем, автор выводит из распадения семьи, при чем, конечно, происходил раздел имущества. "Но, — говорит автор, — в то время, когда при разделе обыкновенного имущества дело шло о разделе бесповоротном, о переходе паев в полную собственность отделившегося лица, при разделе сябринном мы наталкиваемся на явления совершенно иного характера. Сходный по форме, сябринный раздел резко различался по существу от чисто родового раздела в его позднейшей форме. И прежде всего раздел сябринный, или поддел, не уничтожал общности имущества. Земля по-прежнему оставалась и после раздела в общем владении, считалась общею, носила именно это название" (II. 38).
Вот новая особенность сябринного землевладения: разделенные земли продолжают оставаться в общем владении. Что же это за раздел? Сябринный раздел, утверждает автор, резко различается от родового раздела. Родовой раздел есть, конечно, раздел родового имущества. А какое имущество делят сябры? Автор утверждает, что сябры произошли из распадения сложной семьи, стало быть, они делят имущество, доставшееся от предков, то есть тоже родовое. Выходит, что родовое не есть родовое. Но автор прибавляет "родовой раздел в позднейшей форме". Это надо было бы пояснить. Без пояснения читатель должен оставаться в совершенном недоумении, что это за разделы родового имущества в древнейшей и позднейшей форме, и каким образом имения сябров, полученные от родителей, не суть родовые. Нет ли тут какого-нибудь недоразумения?2
Автор говорит совершенно определенно, что сябринный раздел есть раздел, который ничего не делит, а все остается по-прежнему в общем владении. Это трудно понять, но автор утверждает: "Бесконечный ряд актов, относящихся к сябрам, не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения... Вот что читаем, — продолжает он свои доказательства, — в одной купчей с. Неданчич, купчей, относящейся уже к концу XVIII века, к 1782 г.: "Продаем земли наследние, нам спадшие, которое наши части поименовать и смежности написать за неимением с сябрами правной разделки невозможно. И это повторяется постоянно, — продолжает автор, — в описях говорится, что все сябры имеют участие в нераздельных сябринных угодьях" (385).
Теперь все ясно. Тут чистое недоразумение. Продавец 1782 г. не может обозначить границ, потому что "правного раздела еще не было произведено", он продает свою идеальную часть, а не выделенную. Автор не различает идеальной части от части, отведенной в натуре, а люди XVII века это различали. Он говорит о разделе, где раздела еще не было, а продолжалось общее владение идеальными частями. Эти идеальные части могли, однако, продаваться, как и у нас. Итак, архивные материалы не дали автору ничего нового; они подтверждают только то, что мы и раньше могли знать.
Еще особенность. Решив, что раздел не есть раздел, автор говорит о ежегодных переделах в сябринных нераздельных землях (II. 42—44). Это можно допустить, но это не представляет ни малейшей особенности, которая давала бы повод говорить о какой-либо вновь открытой стадии исторического развития в области землевладения. В чем тут дело? Наследники не разделили доставшейся им земли, пользуются ею сообща; как же им ею пользоваться? Это можно сделать на множество разных способов. Они могут сообща обрабатывать землю и делить продукт, а могут временно взять участки в разных местах и обрабатывать их за свой счет; а так как качество участков может быть неодинаково, то они могут меняться ими от времени до времени. По нашим памятникам, общими лугами владельцы пользовались погодно. Такой же случай, в доказательство своей мысли, приводит и почтенный автор. Один из сябров закладывает свой пай сенокоса: "кои сенокосы каждый год хотя между сябрами порознь". Совершенно, что у нас. На этом основании автор и делает свое заключение о ежегодных переделах "по крайней мере в некоторых сябринных ассоциациях". Это, конечно, заключение ошибочное: луга могут переходить из рук в руки ежегодно, а не пашенные земли при трехпольном хозяйстве. Итак, способы пользования общими землями могут быть различны, но они имеют место, пока земли не разделены. Автор же совсем не допускает раздела. Это недоразумение. Его материалы говорят о несостоявшемся еще разделе. Одно такое свидетельство мы уже привели, а вот другое, там же. Кто-то продает доставшуюся ему четвертую часть в поле пахотном, сенокосах, озерах, дубравах и т.д., "чего всего по ясным смежникам за неразделом показать невозможно". Раздел не произведен, а потому и невозможно продавцу меж показать. Но отсюда следует, что раздел общих земель возможен и в Малороссии. В случае "правного" раздела, конечно, никакого уже передела не бывает, потому что в нем нет более надобности. Словом, везде, как у нас в Новгороде, и нигде нет невозможной формы землевладения с разделом, который ничего не делит.
Автор и еще возбуждает некоторые вопросы для выяснения этой совершенно новой формы сябринного землевладения. Например. "Спрашивается теперь, — говорит он, - каков же был размер той идеальной доли пользования, которая принадлежала каждому из членов сябровства?" (II. 45) и отвечает на этот вопрос, а мы будем утверждать, что такого вопроса и поставить-то нельзя. Сябры-родственники получают свои земли от распадения сложной семьи. Допустим, как желает автор, что они остаются при идеальных долях и производят только такой раздел, который ничего не делит. Величина их доли в каждом отдельном случае будет разная, ибо она определяется следующими двумя всегда разными условиями: количеством доставшегося имущества и числом наследников. Если осталось два наследника, то у каждого будет по 1/2 наследства, три — по 1/3, четыре — по 1/4 и т.д. Если один из этих наследников умрет, то у его наследников будут дроби от этих дробей. Во втором поколении получится великое разнообразие размера частей и совершенно случайное, которое никак нельзя определить вперед по каким-либо общим основаниям.
Взгляд профессора Лучицкого на сябров не совершенно совпадает со взглядом г-жи А. Ефименко. Оба согласны, что это совладельцы; но затем они далеко расходятся. У г-жи А.Ефименко сябры не родственники, а посторонние лица, приобретающие доли в деревне, "этой кровной ячейке". У профессора Лучицкого это кровные родственники. Нельзя не пожалеть, что он не обратил внимания на это коренное разноречие с автором, заслугам которого отдает должное признание (42).
1Сев. вестн. 1889. NN 1 и 2.
2На с.37 т. II автор приводит случай "раздела родового имущества". Это настоящий раздел, при котором "знаки крестовые на земле положены". Раздел произвели два брата и три сестры, которые до того времени, по словам автора, жили совместно и совокупно. Они, конечно, сябры. Они делят "родовое имущество", а потому у них настоящий раздел с особыми межами. У сябров же, утверждает автор, нет настоящего раздела. Мы находимся в каком-то заколдованном круге, из которого нет выхода.
<< Назад Вперёд>>
