IV
Оба автора много потрудились на поприще изучения нашей истории и много сделали для разъяснения ее судеб. С именем каждого из них соединяется представление о цельном взгляде на наш древний исторический быт. Изучение их трудов, в которые они вносили много знания, искреннее убеждение и глубокую любовь к делу, всегда будет поучительно. Кто же из них прав и кто заблуждался в этом споре о происхождении современной поземельной общины? Оба были правы, и оба заблуждались.
И правда, и заблуждения их объясняются тогдашним состоянием наших источников. Главный материал, на основании которого мог быть разрешен вопрос, новгородские писцовые книги, тогда не был еще известен; была напечатана только вторая половина описи Вотской пятины. И Чичерину, и Беляеву пришлось основываться на иных материалах, которые, однако, получают полную ясность только из писцовых книг. При такой неполноте материала каждому из авторов приходилось прибегать к области догадок и дорисовывать неполную картину на основании своих общих представлений о характере нашего древнего быта.
Профессор Чичерин не отрицает древности поземельных общин. "Я не отвергаю, — говорит он, — исконное существование общины в России. Общины всегда были, есть и будут, у нас, как и везде" (140). Но, останавливаясь на особенностях нашей современной общины, он проводит резкую границу между ней и первоначальной, которая, как он думает, была везде. "В настоящее время, — читаем у него, — каждый член сельской общины обязан платить подати и нести повинности наравне с другими, для чего ему и дается равный с другими участок. В древней России, напротив того, мы видим отношения совершенно свободные. Община не имела никакой власти над членами; последние не имели никаких обязанностей, пока не получали во владение известного количества земли, соразмерно с которым и несли тягло. Величина участка определялась не общим наделением, а свободным договором, предложением и требованием. Новый поселенец или брал предложенную ему землю, или выбирал себе пустой участок по желанию и выговаривал себе льготы, величина которых зависела также от предложения и требования: чем тяжелее было для общины лежавшее на земле тягло, тем труднее было перезвать к себе новых поселенцев, которые бы помогли ей в уплате, тем большие выгоды она, разумеется, им предоставляла" (97). "Передел земли может установиться только тогда, когда земли становится мало, и люди не могут уходить с места и искать новых поселений. Но в то время, о котором мы говорим, земли было вдоволь, люди же не только свободно уходили с места, но постоянно переходили с места на место. Как же тут образоваться переделу" (99). "Если московские князья в договорах своих обязывались не покупать земель черных людей, находившихся в общем их владении, то, значит, последние имели право их продавать" (103). Позднее "запрещено было тяглые дворы продавать беломестцам. А несмотря на это, тяглые люди продолжали продавать свои дворы и участки беломестцам, общины продолжали на это жаловаться, и правительство нередко узаконяло такое нарушение закона, потому что оно было слишком глубоко вкоренено в нравах. Продажи эти совершались, собственно, отдельными лицами, против воли общин и даже без их ведома (104). "Одним словом, в прежнее время князь, община и отдельные крестьяне распоряжались землями свободно, тогда как теперь мы видим совершенно противное: теперь казенные земли приписаны к общинам, как постоянное их владение; общины не могут ни меняться ими, ни продавать их; отдельные крестьяне лишены права распоряжаться своими участками. В чем же сходство старого быта и нового?" (106). "Итак, если, с одной стороны, общины могли свободнее распоряжаться пустыми участками, нежели в настоящее время, то, с другой стороны, тем же правом пользовались и отдельные члены; существенной же черты нынешнего сельского быта— подчинения личного владения общинному, мы в Древней Руси не находим" (108).
Нельзя лучше изобразить различия между поземельной общиной, возникшей в конфискованных Великим князем Иваном Васильевичем частных владениях, и современной. Но на конфискованных землях зарождаются первые права поземельной общины, а потому совершенно прав и И.Д.Беляев, когда говорит: "Община не только раздавала участки своих земель крестьянам, но и защищала свои земли от присвоения их посторонними людьми или ведомствами, подавала челобитные судьям или государю, тягалась за свои земли на суде и вообще была хозяином своих земель" (I. 112).
В приведенных нами извлечениях оба автора совершенно правы. Находившийся в их распоряжении материал дает основание говорить и о наличности некоторых прав общины на конфискованные и предоставленные в их пользование земли, и о неполноте этих прав, так как отдельные члены общины, на имя которых были записаны их участки, распоряжались ими самостоятельно. Не имея под руками старых новгородских писцовых книг, оба автора и не подозревали, что изучаемые ими явления самого недавнего происхождения, что они возникли не ранее XIV века на конфискованных у частных владельцев землях. Новорожденная община не успела еще выработать никакой определенной организации, и нет возможности точно разобраться в полномочиях общины и провести определенную границу между ее правами и правами ее отдельных членов, а потому совершенно справедливо и то, что говорит о правах отдельных членов общины Б.Н.Чичерин, и то, что мы выписали из статьи И.Д.Беляева о правах целой общины. Случалось и то, и другое. И профессор Чичерин не отрицает, что община могла защищать судом приписанную к ней землю, но причину этого видит единственно в царском тягле (106); и профессор Беляев не отрицает, что отдельные члены общины продают земли, но думает, что они продают не общинные земли, а свои собственные (I. 118). Отсутствие положительного материала породило догадки и неразлучные с ними ошибки и недоразумения.
Что профессор Чичерин не отвергает исконного быта поземельной общины, и не только у нас, но и везде, это неудивительно. В половине истекшего столетия таково было господствующее мнение и в западной литературе, с которой наш автор был хорошо знаком. Допуская исконное бытие общины, он делает только уступку господствующему направлению науки, некоторые представители которого шли гораздо далее его. Сделаем небольшой экскурс в западную литературу того времени. Это было время глубокой веры в древность поземельной общины даже в том виде, в каком она наблюдается теперь у нас. Лет 60 тому назад преобладало мнение, что у германцев с древнейших времен существовала "марка" в смысле общинной земли. Одним из самых крайних представителей этого направления был Маурер, издавший в 1856 г. "Введение в историю марки", а вслед за тем и самую историю марки. Автор с особенной любовью останавливается на мысли о том, что общинное владение в самом строгом смысле этого слова было первоначальной и самой распространенной формой поземельных отношений в Германии. Во время, предшествовавшее Великому переселению народов, в общинном владении, по его мнению, состояли не одни только леса и луга, но и поля. Общее поле делилось на участки по числу членов общины; каждый из них получал по равному участку. Чтобы это первоначальное равенство не нарушалось с течением времени, были ежегодные переделы. Таким образом, общинное устройство обеспечивало каждому германцу постоянное и одинаковое участие в пользовании землей. Этот исконный порядок подвергся существенному изменению в период Великого переселения народов. На новых местах поселения общинный элемент представляется значительно ослабевшим. Поля стали поступать в частную собственность, общение же удержалось только за лесами и лугами. С того же времени появилось и неравенство в распределении земель. Вместе с этим и значение общины, как административное, так и поземельное, начало падать.
Нельзя идти далее в защите исконной древности современных порядков русского общинного землевладения, хотя автор о них и не говорит.
Два года позднее появилось исследование по истории сельского населения во Франции Дереста де ла Шаванна, в котором он касается и России. Найдя у германцев, времен Цезаря, общинное хозяйство с правильным ежегодным переделом земель, он продолжает: " Это учреждение всего долее удержалось на востоке и севере Европы. Его следы очевидны в государствах скандинавских. Оно поддерживается и теперь в некоторых провинциях России, в которых и до сих пор неизвестна частная собственность. Возникновение общины объясняет ее управление. Начальник занимает место отца. Другие члены общины относятся к нему, как дети. Он определяет каждому степень его участия в общих доходах. Эта простота устройства долгое время существовала у галлов и кельтов в Великобритании; она встречается теперь у таких народов, которые, как, например, русские, стоят ближе, чем мы, к древним преданиям: каждая из их общин и теперь еще управляется старостою или патриархом, который, при содействии совета, определяет каждому его участок и работу".
Исконную древность общинного землевладения признают: Рошер, Вайц, Зом, Лавле, Мэн, Гарсонне и много других крупных представителей западной науки. Это направление и до сих пор еще пользуется значительным авторитетом в нашей литературе.
В восьмидесятых годах французский ученый, Фюстель де Куланж, поставил себе ту же задачу, над которой 30 лет ранее его работал русский профессор, Б.Н.Чичерин. В статье, посвященной германской марке, он дает ответ на вопрос: в самом ли деле древность германской марки восходит так далеко, как обыкновенно об этом думают? Он дает на этот вопрос отрицательный ответ. Германская поземельная марка не есть исконное явление немецкой истории, она возникла сравнительно поздно, не ранее XII века. Статья Фюстель де Куланжа написана с тем глубоким знанием дела и с тем мастерством изложения, каким отличаются все его труды. Приведем главные его положения.
Ни один древний автор, касавшийся событий первых столетий Средних веков, ничего не знает о деревенских общинах, которым принадлежали бы земли на общинном праве.
Первоначальный смысл слова марка — знак, примета (signe, marque). В памятниках VI века оно употребляется для обозначения границы государства и частных владений. Оно синоним латинского terminus. В памятниках VI и VII веков оно никогда не употреблялось для обозначения общинных земель. В памятниках VIII и IX веков слово марка, продолжая обозначать границу, начинает употребляться и для обозначения всего того, что находится в границах, т.е. целого владения. Так, пограничные территории называются марками: marca Hispanica. Также марками называются и частные владения. И в этом отношении слово марка синоним со словом terminus, которое тоже служит для обозначения не только границы владения, но и целого владения. Эти владения наследуются, продаются и т.д., они— частная собственность. Не следует думать, что в применении к частному владению словом марка обозначают только земли необработанные, леса, пастбища. Оно обозначает безразлично и обработанные, и необработанные земли. В этом смысле марка синоним виллы; а вилла обозначает частную собственность. Большинство людей, населяющих марку-виллу, рабы. В числе сотен документов, в которых марка означает виллу, нет ни одного, где бы она означала общинную землю. Нигде нет ни малейшего намека на раздел земель марки среди населения.
Но есть земли общие (communaux, communia). Что это? Земли каждого частного владения делились на три части. Одна обрабатывалась на господина; другая сдавалась в пользование разных лиц, рабов и свободных, и на разных условиях. Затем оставались невозделанные земли. Эти земли предоставлялись владельцем в безраздельное пользование людей, которые сидели в его вилле, рабов и свободных, для разных целей (выпуска скота, корма свиней желудями и пр.) и на разных условиях. Сам владелец тоже пользовался этими землями. Вот это и суть те общие земли, о которых говорят памятники. Они входили в состав частной собственности. Но они до XIII века не называются марками, это communia, а не марка. Это — общее пользование населением виллы землями господина, которое он признал за благо им предоставить.
Наконец, памятники говорят и об общей собственности в недвижимостях. Были общие земли, общие леса. Это земли и леса, которые принадлежали, например, двум братьям, владевшим нераздельно одной виллой, или и двум посторонним лицам, виллы которых были смежны, а леса не разделены. В первом случае вся вилла общая, во втором — леса общие, пока не состоится раздел.
Автор заключает свое исследование так: на пространстве семи веков, с V по XII столетия, не встречается никаких указаний на то, что марка обозначает землю, принадлежащую всем2.
Возвращаемся к профессору Чичерину. Он не отвергает общины. Он доказывает только, что "с течением времени изменялась у нас форма общинного быта. Сначала была патриархальная община, потом владельческая и, наконец, государственная". Вот какую длинную историю пережила наша община! Рассмотрим отдельные стадии ее развития.
Вот что говорит автор о древнейшей из них. "У нас нет положительных известий о древнейшем общинном устройстве нашего отечества. Но общая аналогия и ближайшее родство с другими славянскими племенами делают весьма вероятным предположение, что и у нас существовали те же гражданские формы, как и у других. Самое разделение русских славян на племена указывает на господство естественной, кровной связи между людьми. Где народное единство основывается на союзе племенном, там все гражданские отношения вытекают из отношений естественных, или патриархальных. С племенем неразлучен и род; это меньшая его единица. А где есть род, там есть родовая собственность. Это общий факт, который получает подтверждение и в русской истории. Нераздельная собственность, какую мы видим первоначально в княжеском роде, дает нам право думать, что то же существовало и в остальных. При том же у нас до сих пор сохранились остатки родовой собственности в выкупе родовых имуществ" (6).
От почтенного автора не укрылась слабость собственной его аргументации, а потому во второй статье о том же предмете он говорит: "Впрочем, за исключением скудного летописного свидетельства (живяху кождо с своим родом и на своих местех, влодеюще кождо родом своим), у нас не осталось никаких известий о внутреннем быте древней патриархальной общины. Потому, при сравнении ее с позднейшею, мы можем ограничиться только догадками и общими указаниями" (95).
Итак, автор сам признает, что, помимо скудного летописного известия, у него ничего нет, кроме догадок и общих соображений.
Приведенное место летописи действительно не дает никаких оснований к каким-либо выводам о древнейших формах землевладения. Даже о самом роде нельзя из него сделать никаких точных заключений. Что родственники живали вместе и что старшие главенствовали над младшими, это вне сомнения. Но какие степени родства охватывала эта связь, и в чем именно и как выражалось владычество старших, это остается совершенно неизвестным. Может быть, власть старших простиралась только на тех лиц, которые добровольно ее признавали. При той необузданности нравов, какой отличаются, обыкновенно, люди на первых ступенях исторического развития и какой должны были отличаться наши предки в VIII, IX, X веках, это очень возможно. А раз мы это допустим, мы получим и случаи разделения рода, и жизни родственников в разных местах, хотя летописец и говорит, что каждый жил со своим родом в одном месте. Род его в этом случае будет небольшая величина, немногим больше семьи3. Да и, действительно, как мог старший родственник целого рода удержать при себе всех младших, если они не желали ему подчиняться? И в наше время дети уходят от родителей, а в начале истории, когда, по словам летописца, люди жили зверинским образом и убивали друг друга, такие разрывы кровных связей должны были совершаться гораздо легче. Закон исторической эволюции в том и состоит, что всякие общественные связи, в начале истории слабые, только с течением времени укрепляются; рассыпанность и разрозненность людей, характеризующая доисторический быт, на глазах истории переходит в сплоченность и связанность, а не наоборот. Это касается и родственных связей.
Из скудных свидетельств начального летописца о том, что русские славяне жили родами и племенами, автор делает заключение о наличности у них родовой собственности. Вот и все, на чем утверждается его патриархальная община. О патриархальной общине говорят очень многие, но никто не взял на себя труда выяснить, что это такое. Кто в патриархальной общине субъект родовой собственности, как отдельные члены родовой общины ею пользуются, каковы права патриарха и каковы его отношения к отдельным членам? Напрасно будем искать точных ответов на эти вопросы. Не дает их и профессор Чичерин. Он ограничивается указанием только одного признака: "родовая собственность нераздельна". Довольно неопределенный признак. Автор не нашел даже нужным пояснить, что тут не делится, пользование или самая собственность? По всей вероятности, он разумеет неделимость собственности, а не пользования. Это тот же признак, которым отличается и современная крестьянская община. Там нет частной собственности, нет наследования, нет права распоряжения у отдельных лиц. То же, следовательно, и в патриархальной общине. Кто же определяет там меру пользования отдельных членов рода и кто всем управляет? Об этом ничего неизвестно. Остается гадать. Один родоначальник не может всем управлять, ибо у него, можно допустить, если не прямо противородовые симпатии, то желание предоставить любезным ему членам рода более преимуществ, чем нелюбезным. Поэтому, надо думать, что родовою собственностью управляет целый род в совете своих представителей. А это предполагает весьма сложную организацию рода, причем патриархальный характер первоначальной общины утрачивается, и она близко подходит к современной крестьянской. В ней надо будет и переделы допустить. Как иначе уравнять возникающее с течением времени неравенство? Таким образом, правильно развивая допущенное им произвольное предположение, профессор Чичерин в начале истории должен бы был допустить то, что отвергает для XV и XVI веков4. На чем основано допущение им у нас в древности поземельной общины? "На общей аналогии и родстве с другими славянскими племенами". Общая аналогия, после исследований Фюстель де Куланжа, очень много теряет в своей доказательности. У других славян мы встречаем задружное владение, т.е. владение расширенной, большой семьи, которую иногда называют семейной общиной. Но эта семейная община владеет не "нераздельной собственностью", а подлежащей разделу. Каждый член задруги, если желает, может выйти из ее состава и получить свою часть. Это совсем другое. Но и такая семейная община весьма позднего происхождения. Ее не было еще в XIV веке. С южнославянской задругой случилось то же, что с русской крестьянской общиной: явление новой истории перенесли в седую древность.5
Третье основание — "нераздельность княжеских владений". Это чистое недоразумение, навеянное теорией родового быта. Княжества не состояли в общем нераздельном владении рода Рюриковичей. С самых древних времен каждый князь владел отдельным княжением в определенных границах. Эти отдельные владения князьям нередко удавалось предоставлять в наследство и своим детям (Древности. Т.Н. С. 158—164).
До какого времени, по мнению автора, простирается господство этой патриархальной общины, свойства которой никому неизвестны, и почему они исчезли без следа? "С пришествием варяжской дружины, с коренным переворотом всего общественного быта, — отвечает автор, — не могла сохраниться прежняя патриархальная община". "Дружинное начало разрушило прежнюю родовую связь" (94). Не один автор придает такое значение событию 861 г.; он имеет много сторонников. И все-таки это очень сомнительно. Неужели до 861 г. все русские славяне жили совершенно мирно своими родами на родовых землях, переделяли между собой пользование родовой собственностью, спокойно ее возделывали, и никто из них не уходил с места, не составлял разбойничьих шаек и не предавался грабежу мирных жителей? Это трудно допустить. А если мы правы, то варяги принесли к нам менее нового и неизвестного, чем обыкновенно думают.
Но допустим, что угодно профессору Чичерину. Славяне мирно жили в патриархальных общинах, никаких дружин и насилий не было. Все это пришло с варягами. Мог ли их приход изменить патриархальный быт? Нисколько. Ведь варяги не вошли в состав бесчисленных родов, населявших Русскую землю: их для этого было слишком мало; да едва ли у них могло быть и такое намерение. Они могли дать только пример дружинной жизни, возбудить желание им подражать. Некоторые члены родов, до варягов мирно занимавшиеся возделыванием родовой собственности, могли пойти в дружинники. Вот и все. Остальные остались при своих мирных занятиях в патриархальных общинах. Кажется, таковы должны были быть действительные последствия прихода варяжских дружин. Если даже варяжские князья, по мнению автора, применили славянские порядки к княжескому владению, то есть полное основание думать, что эти порядки в жизни не могли исчезнуть, а были усвоены и варягами. Вот к чему приводит логическое развитие положений автора. Никак нельзя думать вместе с ним, что варяжские дружины разложили патриархальную общину, а варяжские князья, наоборот, усвоили себе ее порядки.
Русская правда, написанная в самом начале XII века, но содержавшая в себе право XI, X веков и еще более отдаленной древности, ничего не знает ни о патриархальной, ни о какой другой общине; она говорит только о частной собственности, которая делится и наследуется, а потому надо думать, что никакой патриархальной общины и не было. Была общая собственность членов семьи и даже членов рода, которая при желании могла делиться, и только.
За патриархальной следует у автора община владельческая. "Прежняя родовая связь исчезла, — говорит он, — община не была уже союзом лиц, соединенных естественным происхождением и общими патриархальными интересами; это был союз лиц, соединенных общими повинностями в пользу землевладельцев" (24).
Такой общины тоже не было. Из писцовых новгородских книг мы знаем, что землевладельцы сдавали свои земли не общинам, а отдельным крестьянам, и что повинности в пользу их несло каждое отдельное хозяйство — деревня, а не вся волостная община, о которой тогда и понятия никто не имел. Это утверждение опять основывается на незнакомстве с новгородскими писцовыми книгами, которое, конечно, нельзя поставить в вину автору.
Наконец, возникает современная поземельная община. Возникновение ее автор приписывает правительственным мероприятиям, а потому и называет ее государственной. Это мнение автора надо принять. Но автор не заметил первых моментов возникновения нашей общины, а потому и относит их к слишком позднему времени. Он полагает, что "настоящее устройство сельских общин вытекло из сословных обязанностей, положенных на землевладельцев конца XVI века, и преимущественно из укрепления их к местам жительства и из разложения податей на души" (57). Таким образом, зарождение современной общины не восходит у него далее XVI века (43—45). Мы полагаем, что история ее началась гораздо раньше. В новгородских пятинах первые основы землевладения крестьянских общин заложены в конце XV века, а в других владениях московских князей и того ранее. Точно определить это время нельзя. Можно только утверждать, что возникновение землевладения крестьянских общин идет рука об руку с развитием территории Московского государства и частной земельной собственности московских князей. Как бы ни возникала эта частная собственность, путем купель или конфискации, если только она не отдавалась служилым людям, она предоставлялась в оброчное пользование крестьян и на ней возникало владение крестьянских общин, о котором крестьяне выражались так: земля царя и великого князя, а нашего владения. Первые такие опыты могли возникнуть уже в конце XIV века.
Далеко не так сложно мнение профессора Беляева. Он верит в исконное существование современной поземельной общины крестьян, вот и все.
Профессор Беляев разделяет мнение своего предшественника о том, что современной общине предшествовала родовая. Но эта родовая община, по его мнению, уступила свое место договорной задолго еще до прибытия варяжских дружин (110). Немудрено, что профессору Беляеву свойства этой родовой общины еще менее известны, чем профессору Чичерину. Что же касается договорной, то она имеет у него все свойства современной. Крестьянская община есть собственница своих земель, и только тем отличается от других собственников, что "кажется, не имела права продавать свои земли без особого разрешения" (122). У отдельных членов только пользование землями. Продавать общинных земель они не могут, передавать их по наследству тоже. Если в памятниках говорится о продаже крестьянами земель и о переходе их по наследству, то это относится не к общинным землям, а к землям, принадлежавшим им на праве частной собственности. Переделы земель также происходили, хотя и не с самой глубокой древности, а "в общинах средневековой России" (117).
Все эти положения доказываются ссылками на памятники конца XV, XVI и даже XVII веков. Мы уже знаем, что эти ссылки оправдывают некоторые из мнений автора. Но из них никак не следует, что так было с древнейших времен. Из писцовых же книг видно, что все это нововведения. Всего менее посчастливилось автору с доказательством переделов. Из раздачи общинами пустых участков вновь приходящим крестьянам он заключает к праву общин производить переделы!
Малое знакомство с писцовыми книгами и здесь главная причина недоразумений. Полемика же автора против некоторых положений профессора Чичерина превосходна и едва ли не лучшее, что вышло из-под его пера.
Профессор Беляев утверждает, что родовая община сменилась договорной, но не объясняет, как это случилось. Мы не можем придумать никаких причин, которые бы объяснили возникновение договорной поземельной общины. Нам понятно возникновение по договору обшей собственности. Два-три человека могут составить общество для очистки земли от леса и потом владеть ею сообща, пока не разделят. Одному человеку нельзя справиться с трудным делом вырывания корней, а потому и понятно соединение для этой цели нескольких лиц. Также понятно соединение даже большой массы людей, целой "волости", для постройки города в видах общей безопасности и охраны. Не отрицаем мы и соединения значительных масс людей для целей охоты на зверя и рыбу. Но зачем бы им соединяться для обработки земли? Организация такой обработки большой массою людей дело чрезвычайно трудное и легко может вести ко множеству споров и пререканий. Такая обработка легче дается одному, много двум-трем приятелям. Нельзя не пожалеть, что почтенный автор не высказался, какие же это причины вызвали образование договорной общины в то время, когда на ней не лежали еще никакие повинности, а земли было более, чем нужно.
Принял в этом интересном споре участие и автор "Истории России с древнейших времен", С.М.Соловьев6. Статья его отличается значительным сочувствием к общему направлению проф. Чичерина и очень резкими замечаниями по адресу профессора Беляева. Но почтенный историк не находит возможным присоединиться ко всему, что говорит и Б.Н.Чичерин. Он находит совершенно ошибочным его мнение о том, что князья Рюриковичи, завоевывая Русскую землю, обращали ее в свою собственность7. Его возражения идут и дальше.
Очень понятно, что творец теории родового быта князей Рюриковичей с совершенным сочувствием относится к мысли о том, что первоначально была у нас родовая община. Но ему не нравится раннее ее исчезновение с приходом варяжских дружин. "Совершенно справедливо, — говорит он, — что сельская община не могла оставаться на той ступени, на которой она находилась в IX веке; но из этого еще нисколько не следует, чтобы в продолжение своей исторической жизни русская сельская община потеряла все черты, которые могли бы напоминать нам о ее первоначальном виде" (301).
Какие же черты сохранились от древнейших дорюриковских времен до наших дней? Автор разделяет мнение профессора Чичерина, что община из родовой сделалась гражданской. Что же перешло из родовой общины в гражданскую?
Переделы! Из этого видно, что почтенный историк, хотя и не дает описания патриархальной общины, отправляется от той же догадки, какую и мы сделали, исходя от единственного признака патриархального владения, указанного профессором Чичериным. Уже до Рюрика земли переделялись, и патриархальная община имела все черты современной. И это при наличности совершенно иных условий быта! С.М.Соловьев так и думает, что переделы именно были вызваны условиями первоначального быта, совершенно на наш не похожего. "Земель было много, — говорит он, — поэтому она теряла свою ценность, стремление приобретать ее в неотъемлемую собственность ослаблялось, образовался взгляд на землю как на общее достояние, наравне с воздухом и водою, а при таком взгляде становится легким всякое изменение в земельных участках" (302). Вот как возникли переделы, очень уж много было земли!
Нельзя сказать, чтобы эта аргументация была сильна. Но почтенный историк совершенно последователен. Непонятно только, почему он прямо не присоединяется к профессору Беляеву. В защите древности современной общины он идет даже далее его. У Беляева переделы только в средневековой России, у него они были еще до Рюрика. Что же касается того, что гражданской общине предшествовала родовая, то этого не отрицает и Беляев. Разница только во времени. Соловьев гораздо ближе к Беляеву, чем к Чичерину, но это осталось для него тайной, а профессор Беляев подвергся резким укоризнам вместо выражений сочувствия. Таково влияние ученых "кружков": Соловьев и Беляев принадлежали к разным.
1Статьи Чичерина были напечатаны в "Русском вестнике" за 1856 г. (Кн. 3, 4 и 12) и перепечатаны в его "Опытах по истории русского права"; Беляева — в "Русской беседе" за тот же год (Кн. 1 и 2).
2Fustel de Coulanges. Recherches sur quclgues problemes d'histoire. 2-е изд. 1894. III. De la marshe germanique. К вопросу о древнейшей форме землевладения у германцев относится и другая его статья (там же; II. Recherches sur cette question: Les Germanis connaissaientils la propriety des terres?). Второй том его "Истории политических учреждений древней Франции: L'alleu et le domaine rural" представляет богатейшее исследование поземельных отношений в эпоху Меровингов.
С западной литературой сторонников исконной древности общинного землевладения я познакомился еще в 1864 г. Труды их показались мне неубедительными. Разбирая сочинение Маурера в статье, напечатанной в "Журнале Министерства народного просвещения" за 1864 г. (ч.CXXV), я доказывал, что действительный ход развития общинного землевладения был совершенно обратный тому, какой принимает этот автор. Маурер и другие сторонники рассматриваемого взгляда полагают, что черты общинного хозяйства, наблюдаемые в XII веке, составляют лишь слабый остаток господствовавшего в древности хозяйства. В действительности же общинное хозяйство с регламентацией общинного пользования в Западной Европе не составляло исконного явления, а вновь возникло в длинный промежуток времени с X по XVI век. Возражая в этом направлении Мауреру, я почти исключительно пользовался тем материалом, который приведен у него, и с полным доверием принял его положение о том, что население марки владело землями. Но я утверждал, что это владение первоначально не было общинным, и что черты общинного хозяйства появляются не ранее X века. — Фюстель де Куланж так хорошо обставил свои положения документальными данными, что мнения противоположные, основанные единственно на догадках, должны быть оставлены. Но еще в шестидесятых годах Фюстель де Куланж держался мнения, очень близкого к мнению Маурера: у германцев земля не составляла частной собственности, участки распределялись между членами рода для обработки и переделялись (La cite antique. Пер. Е.Корша. 73 и след.).
3Современные нам кочевые племена не всегда живут большими родами. Вогулы кочуют небольшими семьями. Поселки их состоят из трех, много пяти юрт, и очень удалены друг от друга. У карагасов каждая семья живет отдельно одна от другой. Буряты живут тоже отдельными семьями. Обработанные участки земли переходят по наследству.
4Мнение о том, что родовой патриархальный быт предшествовал государственному, можно назвать общепризнанным в науке. Но что это за быт и какие в нем поземельные отношения, это очень неясно и в западной литературе, представляющей очень разнообразные решения этого вопроса. Причина, конечно, в скудости данных. В римских древностях едва ли не всего более сохранилось следов родового быта. Но там нет указаний на нераздельность родового имущества. По законам XII таблиц, родичи (gentiles) призываются к наследованию. Из этого следует, что имущество принадлежит не роду, а отдельным его членам, между которыми и делится. Оно наследуется сперва ближайшими родственниками (sui heredes), потом следующими за ними, наконец, более отдаленными, родичами (gentiles). Род распадается на отдельные семьи, из которых в каждой есть своя линия наследников. "Отношения естественные или патриархальные", на которые ссылается автор, вовсе не требуют, следовательно, нераздельности имущества.
5Peisker J. Forschungen zur Social und Wirtschlaftsgeschichte der Slaven. Die serbische Zadruga. 1900. — Заслуга правильной постановки этого вопроса и основательного его решения принадлежит известному сербскому ученому Стояну Новаковичу.
6Рус. вестн. 1856. Т. VI. С.285
7Такое мнение профессор Чичерин действительно высказывает (9, 66 и след., 72, 75). Эта мысль очень занимает его, и он возвращается к ней несколько раз, развивая и дополняя. Кажется, она наделала ему немало хлопот. В конце концов он приходит к такому заключению: "Право собственности князя на частные земли состояло в сущности в праве суда и дани" (79, 82). Право суда и дани, конечно, не есть проявление права собственности. Таким образом, автор нашел нужным отказаться от того, что выше несколько раз утверждал.
<< Назад Вперёд>>
