Глава 10
Наша собственная жизнь тоже немного менялась. Мы предприняли два восхитительных путешествия в Америку, которые потом долго вспоминали благодаря множеству приятных встреч и удовольствий. Начался 1906 год, и мы с моей милой тетушкой и любимыми кузенами совершили замечательное путешествие по американскому Крайнему Западу. Мы посетили Чикаго и Вашингтон и остановились на причудливом Говернорс-Айленде, которым управлял мой отец; увидели многих старых друзей в Нью-Йорке и в других местах и с наслаждением гостили во множестве загородных домов. В Россию мы вернулись вместе с детьми. «Революция» закончилась к началу 1907 года.
Именно тогда Кантакузина назначили в штаб великого князя Николая, и для моего мужа началось счастливое служебное общение, длившееся семь или восемь лет. Основанные на абсолютном взаимопонимании с обеих сторон, на неизменной отеческой любви со стороны блестящего шефа и абсолютной преданности и восхищении со стороны мужа, эти взаимоотношения всегда были прочными и высоко оценивались обоими.
Великий князь, с подозрением относившийся к немцам, опасался знаков внимания со стороны кайзера по отношению к нашему правителю и нашей стране. Ему очень хотелось возвести крепости и установить пушки на нашей западной границе, он торопил с подготовкой, но почти безуспешно. Все свое влияние он употребил на то, чтобы аннулировать договор[70], заключения которого добился Вильгельм во время посещения яхты императора в водах Финского залива. Полагаю, великий князь никогда не доверял графу Витте и не любил его. Насколько мне известно, он никогда не говорил об этом, но это считалось общеизвестным фактом, и описание тех лет, сделанное мистером Э. Дж. Диллоном[71], который был в те годы помощником Витте и пользовался его доверием, похоже, доказывает эту теорию.
Однако во времена «переписки Вилли – Ники»[72] великий князь преданно сотрудничал с Витте и помогал последнему распутывать политический узел, а нашему суверену – вновь обрести точку опоры. Насколько мне известно, после этого начальник моего мужа больше не принимал никакого участия в политике. Он старательно избегал всяких политических интриг и требовал того же от своих приближенных; но каждый знал, что он стоит за закон, порядок и терпимость во взглядах и что он в первую очередь настроен прорусски, затем уже просоюзнически, но никогда не прогермански. Также было хорошо известно, что его жена великая княгиня Анастасия по рождению была славянской, черногорской принцессой, получившей образование в Петербурге и настроенной совершенно антинемецки. Одно время она принадлежала к числу близких друзей императрицы, но ее внезапно и довольно резко отстранили, и никто так в точности и не узнал почему, хотя каждый терялся в догадках.
Следует иметь такт и благоразумие, чтобы жить в придворной атмосфере с ее разнообразными подводными течениями, но все же жить среди русских не столь трудно, как в других странах, так как светское общество здесь проще, чем у других народов, и если человек не проявляет бестактности в своей критике, ему позволяется жить в мире и иметь свое мнение.
В те годы я стала ощущать большой интерес к политике и часто встречаться с дипломатами и членами Совета министров. Мистер Извольский, министр иностранных дел, и его жена были очень симпатичными людьми, и их салон, который я часто посещала, всегда был полон интересных людей.
В ноябре 1908 года родился наш третий ребенок, золотоволосое дитя и первый Кантакузин с голубыми глазами. В том же году в нашей жизни появилось нечто новое – мы купили хорошенький домик неподалеку от большого военного лагеря в Красном Селе в часе езды от столицы. Мы перестроили этот дом и сделали его чрезвычайно привлекательным, использовав старинную мебель и украшения, придерживаясь единого стиля и времени. Мы полюбили этот дом больше всех прочих нам принадлежавших и всегда были там счастливы.
В 1910 году мы осуществили еще одну восхитительную поездку в Соединенные Штаты и провели четыре месяца в обществе семьи и старых друзей, заполняя время интереснейшими экскурсиями. Мы предприняли путешествие во Флориду и влюбились в эту часть Америки из-за ее солнечного и бирюзового неба, моря и радостных пейзажей. На Рождество более двадцати потомков собралось в Чикаго вокруг девяностолетнего патриарха, моего дедушки Оноре.
Было приятно найти отца в полном расцвете сил, обосновавшимся на Говернорс-Айленд, имеющим хорошую репутацию, по-прежнему активным и преуспевающим на пути служения родине. В свои шестьдесят он оставался здоровым, энергичным и сохранял проницательный ум.
После этой поездки домой я уже не видела отца живым. В течение года стали проявляться первые признаки болезни, жертвой которой ему суждено было стать, но зимой 1911/12 года он продолжал выполнять свои обязанности, зная, что обречен. Мама, по-видимому, не знала о подстерегавшей его опасности и не смогла вовремя дать мне знать. Так что, вернувшись как-то домой с официального приема в Петербурге, я нашла телеграмму с просьбой приехать за океан, так как меня звал отец. Во время подготовки к этому печальному путешествию пришла другая телеграмма с сообщением, что отец внезапно умер. Трудно понять горечь подобного отъезда, когда ты осознаешь, что опоздал и уже не услышишь последних слов и не увидишь последней улыбки нежно любимого человека. Никогда не забуду своего путешествия – ужасной поездки по русским снегам и унылым равнинам Восточной Пруссии.
Высадка на берег в Нью-Йорке и душераздирающая горечь похорон; трогательные проявления восхищения и любви к моему отцу со стороны его товарищей и солдат, старых полицейских, служивших под его руководством, и города Нью-Йорка завоевали нашу благодарность и глубоко нас растрогали. Его тело провезли по главным улицам города, вдоль которых стояли огромные толпы людей с непокрытыми головами, склонявшихся и вытиравших глаза, когда мимо проезжал лафет, задрапированный флагом, которому в том или ином качестве он служил с тринадцати лет. Мы поднимались вдоль Гудзона, провозя преданного сына мимо того места, где лежал его отец, к другому в равной мере прекрасному месту на великой реке. Наше паломничество закончилось в Уэст-Пойнте. Там среди его старых школьных и армейских друзей мы и положили этого сына академии, который был так предан своей школе и жил в соответствии с ее высокими традициями.
Моя мать выглядела совершенно сломленной, ее жизнь полностью изменилась, ей необходимо было немного расслабиться и отвлечься от потрясения и напряжения предшествующих недель. Удалось убедить ее сопровождать меня за границу, и через несколько дней после похорон мы выехали в Россию.
В течение двух лет я вела жизнь в полном уединении. Подросшие дети нуждались в моем внимании, и я подолгу оставалась дома. Все возрастающий круг друзей, собиравшихся вокруг моего чайного стола, чтобы побеседовать в непринужденной обстановке на разные темы, все еще сохранял свой интерес в моих глазах, и разговор никогда не становился вялым.
Я узнавала многое о мире в целом с его политическими вопросами. Мне казалось, что нам предстоит большое будущее и что либералы наконец-то на верном пути к эволюции. Многие говорили о конституции. Было хорошо известно, что, когда некоторые министры, крайне настойчиво пропагандировавшие реформы, приходили к императору с докладами и предложениями, его величество выслушивал, проявляя глубокое сочувствие; несмотря на усилия мадам Вырубовой, некоторые честные придворные сохраняли свое влияние. Императрица постоянно болела и держала вокруг себя странную толпу, которая льстила ей, питала ее разнообразными слухами и занималась шарлатанством. Ее словно относило течением куда-то в сторону, и жила она только для своих детей и группы сокровенных друзей.
Ни у кого не было никаких сомнений относительно взаимоотношений мадам Вырубовой и Распутина[73], так же как и в том, что она придумала его и объявила чудотворцем, таким образом превратив в закулисного пророка. Утверждали, будто его молитвы помогают императрице, а также наследнику трона, который был инвалидом. Мадам Вырубова убедила ее величество, будто она сама не сможет выжить, если хотя бы на день разлучится с обожаемой повелительницей. Точно так же ее убеждали по поводу Распутина: он простой крестьянин, и русским людям будет приятно осознавать, что их представитель занимает такое высокое положение при дворе. С помощью простой, чистой веры, которая движет им, Распутин имеет власть пророчествовать и исцелять, и его вмешательство снимает неврологические боли, от которых так давно страдала императрица. Ее заставили твердо поверить во все это и постоянно повторяли, будто ее сын становится сильнее и со временем полностью выздоровеет при постоянном посредничестве и бдительной заботе со стороны своего личного святого. Все это превратило обезумевшую императрицу в жертву, все больше и больше поддающуюся дурному влиянию интриганов.
Приобретя власть и осмелившись продемонстрировать ее, мадам Вырубова нашла нескольких союзников в придворных кругах среди наихудших их элементов, которые или боялись ее, или надеялись разделить с ней полученные ею выгоды. Многие из нас понимали, что негодница причиняет вред, но никто не мог подсчитать его размеры. Мы видели, как она втирается в доверие монархов, но при этом чрезвычайно удачно разыгрывает роль дурочки, и ее никто не мог заподозрить в политических амбициях. Мы довольно рано обнаружили, что она хочет обрести вес при дворе. Многие пожимали плечами и решили лучше всего игнорировать претензии фаворитки, если даже за это придется принять наказание. Мало кто к ней приходил. Я разговаривала с ней, когда мы встречались, но дальше этого знакомство не шло, ибо у меня, как и у многих других, мадам Вырубова вызывала отвращение.
Что касается Распутина, я никогда не была с ним знакома, даже не видела его. Говорят, он был вульгарным, порочным и отвратительным и тем не менее вызывал сверхъестественный интерес среди многих женщин, толпившихся вокруг него и составлявших его клиентуру. Он пил и вел непристойный образ жизни, заботясь главным образом только о том, чтобы обогатиться, иметь тепло, красивую одежду и еду.
Те, кто знал императрицу достаточно хорошо, чтобы оценить ее культурный уровень, очень огорчались, видя ее в окружении таких плохих советчиков, но, похоже, не было возможности спасти ее от подобного окружения. Ее влияние на мужа все возрастало и возрастало до тех пор, пока он постепенно не утратил свой прежний контакт с теми, кто даровал ему просвещение и правду.
В начале 1913 года праздновалось 300-летие вступления на императорский трон Романовых. Деяния нашей императорской семьи в течение трех столетий истории вспоминались в картинах, песнях или церемониях.
Никогда еще дворец не выглядел великолепнее, и никогда власть монарха не казалась более прочной. Петербург был украшен флагами. Было устроено два особых торжественных праздника. Во-первых, бал, данный дворянами столицы в честь своего императора в зале Дворянского собрания.
Несколько дней спустя состоялось гала-представление в оперном театре. На этот раз монархи были хозяевами и принимали своих придворных и правительственных чиновников. В театре никогда не было более роскошного вечера.
Приняв участие в недельных празднествах, император, его жена и дети снова вернулись в Царское Село, а мы остались с впечатлением, словно побывали в сказочном сне, продолжавшемся несколько дней и вновь возродившем нашу историческую верность трону и занимающим его людям.
Следующей зимой 1913/14 года у меня закончился глубокий траур, но я намеревалась принять лишь незначительное участие в обещающем быть веселым сезоне. Судьба распорядилась по-иному, и последнюю предвоенную зиму я провела постоянно танцуя. И это было последнее веселое время перед тем, как разрушилось все, что составляло основу нашей блистательной юности и жизни, и казалось, будто все мы инстинктивно чувствовали, что должны есть, пить и веселиться.
В том 1914 году наши правители и их двор, как всегда, приятно провели весну в Ливадии[74] на побережье Черного моря. Как император, так и императрица обожали этот свой личный дом и под предлогом слабого здоровья императрицы и цесаревича каждый год продлевали свое пребывание на юге.
Мадам Вырубова и ее тайный оккультный компаньон Распутин в 1914 году стали вести себя высокомерно по отношению к придворным в отсутствие своей покровительницы-императрицы, но в ее присутствии всегда играли скромные роли и изображали собой пару смиренных святых, проводивших время в молитве. Однако они обращались к чиновникам за милостями, и в их ходатайствах ощущались скрытые угрозы.
В конце весны монархи и их приближенные вернулись на север и только успели обосноваться на лето в Петергофе, подготовиться к встрече и принять президента Французской республики[75], прибывшего на неделю с официальным визитом, как убийство в Сараеве[76] внезапно потрясло всю Европу. Однако мы пока еще не ощущали в полной мере, как коснется нас это зловещее событие, и программа не изменилась: продолжались праздники, приемы, парады и торжественные представления в честь нашего союзника и гостя в полной уверенности, что все в порядке. Наконец визит закончился и Пуанкаре уплыл, тогда мы внезапно осознали, что нам в ближайшем будущем предстоит война.
Именно тогда Кантакузина назначили в штаб великого князя Николая, и для моего мужа началось счастливое служебное общение, длившееся семь или восемь лет. Основанные на абсолютном взаимопонимании с обеих сторон, на неизменной отеческой любви со стороны блестящего шефа и абсолютной преданности и восхищении со стороны мужа, эти взаимоотношения всегда были прочными и высоко оценивались обоими.
Великий князь, с подозрением относившийся к немцам, опасался знаков внимания со стороны кайзера по отношению к нашему правителю и нашей стране. Ему очень хотелось возвести крепости и установить пушки на нашей западной границе, он торопил с подготовкой, но почти безуспешно. Все свое влияние он употребил на то, чтобы аннулировать договор[70], заключения которого добился Вильгельм во время посещения яхты императора в водах Финского залива. Полагаю, великий князь никогда не доверял графу Витте и не любил его. Насколько мне известно, он никогда не говорил об этом, но это считалось общеизвестным фактом, и описание тех лет, сделанное мистером Э. Дж. Диллоном[71], который был в те годы помощником Витте и пользовался его доверием, похоже, доказывает эту теорию.
Однако во времена «переписки Вилли – Ники»[72] великий князь преданно сотрудничал с Витте и помогал последнему распутывать политический узел, а нашему суверену – вновь обрести точку опоры. Насколько мне известно, после этого начальник моего мужа больше не принимал никакого участия в политике. Он старательно избегал всяких политических интриг и требовал того же от своих приближенных; но каждый знал, что он стоит за закон, порядок и терпимость во взглядах и что он в первую очередь настроен прорусски, затем уже просоюзнически, но никогда не прогермански. Также было хорошо известно, что его жена великая княгиня Анастасия по рождению была славянской, черногорской принцессой, получившей образование в Петербурге и настроенной совершенно антинемецки. Одно время она принадлежала к числу близких друзей императрицы, но ее внезапно и довольно резко отстранили, и никто так в точности и не узнал почему, хотя каждый терялся в догадках.
Следует иметь такт и благоразумие, чтобы жить в придворной атмосфере с ее разнообразными подводными течениями, но все же жить среди русских не столь трудно, как в других странах, так как светское общество здесь проще, чем у других народов, и если человек не проявляет бестактности в своей критике, ему позволяется жить в мире и иметь свое мнение.
В те годы я стала ощущать большой интерес к политике и часто встречаться с дипломатами и членами Совета министров. Мистер Извольский, министр иностранных дел, и его жена были очень симпатичными людьми, и их салон, который я часто посещала, всегда был полон интересных людей.
В ноябре 1908 года родился наш третий ребенок, золотоволосое дитя и первый Кантакузин с голубыми глазами. В том же году в нашей жизни появилось нечто новое – мы купили хорошенький домик неподалеку от большого военного лагеря в Красном Селе в часе езды от столицы. Мы перестроили этот дом и сделали его чрезвычайно привлекательным, использовав старинную мебель и украшения, придерживаясь единого стиля и времени. Мы полюбили этот дом больше всех прочих нам принадлежавших и всегда были там счастливы.
В 1910 году мы осуществили еще одну восхитительную поездку в Соединенные Штаты и провели четыре месяца в обществе семьи и старых друзей, заполняя время интереснейшими экскурсиями. Мы предприняли путешествие во Флориду и влюбились в эту часть Америки из-за ее солнечного и бирюзового неба, моря и радостных пейзажей. На Рождество более двадцати потомков собралось в Чикаго вокруг девяностолетнего патриарха, моего дедушки Оноре.
Было приятно найти отца в полном расцвете сил, обосновавшимся на Говернорс-Айленд, имеющим хорошую репутацию, по-прежнему активным и преуспевающим на пути служения родине. В свои шестьдесят он оставался здоровым, энергичным и сохранял проницательный ум.
После этой поездки домой я уже не видела отца живым. В течение года стали проявляться первые признаки болезни, жертвой которой ему суждено было стать, но зимой 1911/12 года он продолжал выполнять свои обязанности, зная, что обречен. Мама, по-видимому, не знала о подстерегавшей его опасности и не смогла вовремя дать мне знать. Так что, вернувшись как-то домой с официального приема в Петербурге, я нашла телеграмму с просьбой приехать за океан, так как меня звал отец. Во время подготовки к этому печальному путешествию пришла другая телеграмма с сообщением, что отец внезапно умер. Трудно понять горечь подобного отъезда, когда ты осознаешь, что опоздал и уже не услышишь последних слов и не увидишь последней улыбки нежно любимого человека. Никогда не забуду своего путешествия – ужасной поездки по русским снегам и унылым равнинам Восточной Пруссии.
Высадка на берег в Нью-Йорке и душераздирающая горечь похорон; трогательные проявления восхищения и любви к моему отцу со стороны его товарищей и солдат, старых полицейских, служивших под его руководством, и города Нью-Йорка завоевали нашу благодарность и глубоко нас растрогали. Его тело провезли по главным улицам города, вдоль которых стояли огромные толпы людей с непокрытыми головами, склонявшихся и вытиравших глаза, когда мимо проезжал лафет, задрапированный флагом, которому в том или ином качестве он служил с тринадцати лет. Мы поднимались вдоль Гудзона, провозя преданного сына мимо того места, где лежал его отец, к другому в равной мере прекрасному месту на великой реке. Наше паломничество закончилось в Уэст-Пойнте. Там среди его старых школьных и армейских друзей мы и положили этого сына академии, который был так предан своей школе и жил в соответствии с ее высокими традициями.
Моя мать выглядела совершенно сломленной, ее жизнь полностью изменилась, ей необходимо было немного расслабиться и отвлечься от потрясения и напряжения предшествующих недель. Удалось убедить ее сопровождать меня за границу, и через несколько дней после похорон мы выехали в Россию.
В течение двух лет я вела жизнь в полном уединении. Подросшие дети нуждались в моем внимании, и я подолгу оставалась дома. Все возрастающий круг друзей, собиравшихся вокруг моего чайного стола, чтобы побеседовать в непринужденной обстановке на разные темы, все еще сохранял свой интерес в моих глазах, и разговор никогда не становился вялым.
Я узнавала многое о мире в целом с его политическими вопросами. Мне казалось, что нам предстоит большое будущее и что либералы наконец-то на верном пути к эволюции. Многие говорили о конституции. Было хорошо известно, что, когда некоторые министры, крайне настойчиво пропагандировавшие реформы, приходили к императору с докладами и предложениями, его величество выслушивал, проявляя глубокое сочувствие; несмотря на усилия мадам Вырубовой, некоторые честные придворные сохраняли свое влияние. Императрица постоянно болела и держала вокруг себя странную толпу, которая льстила ей, питала ее разнообразными слухами и занималась шарлатанством. Ее словно относило течением куда-то в сторону, и жила она только для своих детей и группы сокровенных друзей.
Ни у кого не было никаких сомнений относительно взаимоотношений мадам Вырубовой и Распутина[73], так же как и в том, что она придумала его и объявила чудотворцем, таким образом превратив в закулисного пророка. Утверждали, будто его молитвы помогают императрице, а также наследнику трона, который был инвалидом. Мадам Вырубова убедила ее величество, будто она сама не сможет выжить, если хотя бы на день разлучится с обожаемой повелительницей. Точно так же ее убеждали по поводу Распутина: он простой крестьянин, и русским людям будет приятно осознавать, что их представитель занимает такое высокое положение при дворе. С помощью простой, чистой веры, которая движет им, Распутин имеет власть пророчествовать и исцелять, и его вмешательство снимает неврологические боли, от которых так давно страдала императрица. Ее заставили твердо поверить во все это и постоянно повторяли, будто ее сын становится сильнее и со временем полностью выздоровеет при постоянном посредничестве и бдительной заботе со стороны своего личного святого. Все это превратило обезумевшую императрицу в жертву, все больше и больше поддающуюся дурному влиянию интриганов.
Приобретя власть и осмелившись продемонстрировать ее, мадам Вырубова нашла нескольких союзников в придворных кругах среди наихудших их элементов, которые или боялись ее, или надеялись разделить с ней полученные ею выгоды. Многие из нас понимали, что негодница причиняет вред, но никто не мог подсчитать его размеры. Мы видели, как она втирается в доверие монархов, но при этом чрезвычайно удачно разыгрывает роль дурочки, и ее никто не мог заподозрить в политических амбициях. Мы довольно рано обнаружили, что она хочет обрести вес при дворе. Многие пожимали плечами и решили лучше всего игнорировать претензии фаворитки, если даже за это придется принять наказание. Мало кто к ней приходил. Я разговаривала с ней, когда мы встречались, но дальше этого знакомство не шло, ибо у меня, как и у многих других, мадам Вырубова вызывала отвращение.
Что касается Распутина, я никогда не была с ним знакома, даже не видела его. Говорят, он был вульгарным, порочным и отвратительным и тем не менее вызывал сверхъестественный интерес среди многих женщин, толпившихся вокруг него и составлявших его клиентуру. Он пил и вел непристойный образ жизни, заботясь главным образом только о том, чтобы обогатиться, иметь тепло, красивую одежду и еду.
Те, кто знал императрицу достаточно хорошо, чтобы оценить ее культурный уровень, очень огорчались, видя ее в окружении таких плохих советчиков, но, похоже, не было возможности спасти ее от подобного окружения. Ее влияние на мужа все возрастало и возрастало до тех пор, пока он постепенно не утратил свой прежний контакт с теми, кто даровал ему просвещение и правду.
В начале 1913 года праздновалось 300-летие вступления на императорский трон Романовых. Деяния нашей императорской семьи в течение трех столетий истории вспоминались в картинах, песнях или церемониях.
Никогда еще дворец не выглядел великолепнее, и никогда власть монарха не казалась более прочной. Петербург был украшен флагами. Было устроено два особых торжественных праздника. Во-первых, бал, данный дворянами столицы в честь своего императора в зале Дворянского собрания.
Несколько дней спустя состоялось гала-представление в оперном театре. На этот раз монархи были хозяевами и принимали своих придворных и правительственных чиновников. В театре никогда не было более роскошного вечера.
Приняв участие в недельных празднествах, император, его жена и дети снова вернулись в Царское Село, а мы остались с впечатлением, словно побывали в сказочном сне, продолжавшемся несколько дней и вновь возродившем нашу историческую верность трону и занимающим его людям.
Следующей зимой 1913/14 года у меня закончился глубокий траур, но я намеревалась принять лишь незначительное участие в обещающем быть веселым сезоне. Судьба распорядилась по-иному, и последнюю предвоенную зиму я провела постоянно танцуя. И это было последнее веселое время перед тем, как разрушилось все, что составляло основу нашей блистательной юности и жизни, и казалось, будто все мы инстинктивно чувствовали, что должны есть, пить и веселиться.
В том 1914 году наши правители и их двор, как всегда, приятно провели весну в Ливадии[74] на побережье Черного моря. Как император, так и императрица обожали этот свой личный дом и под предлогом слабого здоровья императрицы и цесаревича каждый год продлевали свое пребывание на юге.
Мадам Вырубова и ее тайный оккультный компаньон Распутин в 1914 году стали вести себя высокомерно по отношению к придворным в отсутствие своей покровительницы-императрицы, но в ее присутствии всегда играли скромные роли и изображали собой пару смиренных святых, проводивших время в молитве. Однако они обращались к чиновникам за милостями, и в их ходатайствах ощущались скрытые угрозы.
В конце весны монархи и их приближенные вернулись на север и только успели обосноваться на лето в Петергофе, подготовиться к встрече и принять президента Французской республики[75], прибывшего на неделю с официальным визитом, как убийство в Сараеве[76] внезапно потрясло всю Европу. Однако мы пока еще не ощущали в полной мере, как коснется нас это зловещее событие, и программа не изменилась: продолжались праздники, приемы, парады и торжественные представления в честь нашего союзника и гостя в полной уверенности, что все в порядке. Наконец визит закончился и Пуанкаре уплыл, тогда мы внезапно осознали, что нам в ближайшем будущем предстоит война.
<< Назад Вперёд>>
